Шмaкoв Cepгeй Лeoнидoвич : другие произведения.

Грязные тарелки

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

     Вот те раз! Как ни коротки зимние каникулы, а «Шустрожор» на них закрылся. И где теперь, спрашивается, перекусить студенту, оставшемуся в городе, ибо засыпана снегом его родная деревня и делать там ну совершенно нечего? Хорошо хоть, общагу на каникулы не прикрыли. Но при ней даже забегаловки нет.
     Немного подумав, Тим решил сходить в административный корпус, где в пристройке, по слухам, недавно открылось шикарное студенческое кафе. Вряд ли по карману, но в животе сосёт, хоть чего бы. Его друг Ник не возражал, хитро улыбаясь, но сказал, что лучше там появиться чуток позднее. Наверное, очередей меньше. Ладно, студенты они хоть и с молодым аппетитом, но чувства «керосин кончился» и надо под угрозой голодного обморока принять пищу у них не было, плюс-минус час — не проблема.
     Наши герои нашли себе занятие на куцые две недели, отпущенные учебным планом на полноценный зимний отдых. В это время на кафедрах и в лабораториях обычно проводили какой-никакой ремонт, разбирали хлам, готовились к весеннему семестру. Реактивов-материалов теперь не купишь, так надеялись, может, что завалялось с советских времён… Лишние рабочие руки никогда не мешали. А расплачивались с ребятами по-разному: где немного наличных, которые студенту всегда кстати, где разрешали что-то взять из списанины, где (страшно сказать!) расчётным средством выступал спирт. Работники не возражали.
     Вкалывая подённо, они узнали об интересном обычае: за вынос мусора к мусорным бакам железно полагалось пятьдесят кубиков спирта. Даже не за сам собственно вынос, а за появление у мусорки с любой целью. Настолько непрестижным это считалось.
     А чему, собственно, удивляться? Если верхи считают зазорным лично выполнять эксперимент, ставят на рабочие места студентов, и аспирант — это уже «потолок» для работы руками, то почему должны отставать низы? У них тоже появился свой «табель о рангах», и согласно нему выносить мусор досталось на долю лаборантов в точном названии этой должности. Старлабам это уже не полагалось.
     Ладно, разбросали непрестижность так или эдак. Лаборанты сработают за всех. Да только вот не осталось их в лабораториях — ни обычных, ни старших. Все стали ведущими инженерами (с правом доступа к спирту), и большой кусок «чёрной работы» остался неохваченным. Из этого положения стали срочно искать выход. На «чёрном рынке» (то бишь рынке «чёрной работы») появилась вечная валюта — спирт этиловый ректификат.
     Спирт — это всегда хорошо. Вот только максимальный вес выносимого за полста его кубиков обычай не установил. И ведущие инженеры исподтишка нагружали добровольцев выше крыши. Тогда Ник подсмотрел, как кряхтит и гнётся под тяжкой ношей слабосильный Тим, и сам стал ему подражать.
     Хотя занялись они этим малоблагодарным делом не из-за цэ-два-аш-пять-о-аш. Цель была другая: под благовидным предлогом посетить побольше лабораторий и проверить, не подготовил ли там чего Фёдор для последующих своих злодеяний «извне». Заодно выявить уязвимые места вообще, независимо от личности того, кто хотел бы ими воспользоваться.
     Времени до Никова «опосля обеда» оставалось не так уж много, стучаться в новую лабораторию смысла не имело. Друзья решили сходить на кафедру к доценту Бурову, может, он чаем угостит. Для не страдавшего особым аппетитом Тима этого вполне могло хватить, и Ник тогда пускай сам идёт в… Э-э, а откуда он знает о тамошних порядках, когда именно лучше в это дорогое кафе идти? Не договаривает друг чего-то, ой, помалкивает!
     Но тут они вошли на кафедру.
     Чай здесь, действительно, пили. Куприян Венедиктович под горячую сладость увлечённо рассказывал что-то Нине. Слушать его она могла часами, о чём бы он ни говорил. И хотя третий тут был явно лишним, но пришли-то двое, и каждый по праву считал себя четвёртым — уже не лишним.
     На этот раз речь шла о зимней городской конференции школьников, где доцент побывал в качестве гостя и члена жюри. Студенты-сыщики о своей школе давно уже не вспоминали, но послушать, что творится в нынешней городской, не избегшей «демократизации», были не прочь. Ну, и масляный пакет с пончиками привлекал тоже.
     — Нет, Ниночка, не буду сейчас рот забивать, расскажу уж до конца, тогда и поем. — Он не понял, что она поняла, что от пончиков скоро ничего не останется, отодвинул от себя пакет, ребята ему помогли. — Так вот, когда это прозвучало в первый раз, я не придал значения. Ну, сказал докладчик к слову, и сказал. Но когда это пошло во всех докладах сплошным рефреном, я аж привстал. Почти как раньше «политруки» заставляли начинать любую речь не иначе как цитатами из классиков или материалов очередного съезда. А вот теперь — кто их заставляет? Или нос по ветру?
     — Да о чём речь? — тихо спросил Тим Нину.
     — Куприян Венедиктович, они не слышали начала, — сказала та, безуспешно пытаясь спасти пончики от жадных студенческих ручонок.
     — Что они повторяли, как попугаи? Такой припев: «В советское время этот вопрос замалчивался, но сейчас-то уже всё можно, и я всем та-акое расскажу — ахнете». Обязательным стал плевок в наше прошлое.
     — Так это ж дешёвый рекламный трюк, — вступил в разговор Ник, заметив, что его друг почти подавился маслянистой плотью, а сказать что-то хочет, надо пристопорить разговор, чтобы дальше не ушёл. — Взять ту же «кремлёвскую таблетку» и всякую другую муру. Как пишут: «Мол, раньше это было доступно только старикам из Политбюро и космонавтам, а теперь мы предлагаем это всем». Ну, кто заплатит, конечно.
     — Ты, в принципе, прав, — подтвердил доцент, и Ник тут же вознаградил себя очередным пончиком, — хотя тут эта реклама мало себя оправдывает. Вероятно, их учителя и наставники нацеливаются на участие в каких-то конкурсах и искренне считают, что оплёвывание прошлого помогут там победить. Вообще, я заметил, что никто не настроен обсуждать качество самих докладов, критиковать, советовать, как доработать. Если о чём и говорили, то как лучше использовать уже готовые, «как есть», произведения, на какую ещё конференцию послать, в какой конкурс сунуть, чтобы что-то поиметь. Коммерциализация! А ведь это дети, им ещё учиться и учиться до того, как создать что-то, достойное публикации и всеобщего восхищения. А их уже приучают к пагубному образу действий: кукарекнул кое-как и ищи, как повыгоднее это продать. Кошмар!
     — Представляю, как вам было тяжело, Куприян Венедиктович, — ласково сказала Нина, подливая ему в чашку кипятка. — И молчать совесть не велит, и правду всю выложить нельзя — обида на весь свет. Но вы, верно, выход нашли, я же вас знаю.
     — Ну, нашёл — не нашёл, но попробовал. Сначала стал следить за выражением лиц в момент произнесения припева — понимают ли, что говорят, убеждены ли в этом? Не похоже, заученно звучало. Тогда решил растолмачить. Вот ежели, говорю одной, я скажу, что у тебя чудесные глаза, ты поверишь так, а если, мол, что одета ты немодно или ещё что худое — потребуешь доказательств. Ну, если решишь не ограничиваться тайною обидою. Голословия не потерпишь, верно? А сама? Выдвинула серьёзное обвинение — походя, и дальше шпаришь. Да-да, серьёзное, само слово такое. Можно ведь было сказать: «не акцентировали внимание», «не делали достоянием досужих сплетен» и тому подобное. А «замолчать», «утаить», «скрыть» — это слова с явным отрицательным, обвинительным подтекстом.
     — А она?
     — Говорит ничтоже сумняшеся девчоночка: но ведь раньше всё было плохо, вот я и сказала такое слово — «замалчивали».
     — Представляю, как внутри у вас всё закипело! — вздохнула Нина.
     — Ну, на попугаев какая обида? Не сознают, что галдят. Давай, говорю, спокойно разберёмся, в чём суть выдвинутого тобой обвинения и чем его следовало бы доказать. Согласна? Ну, согласна. Какой-то интерес в глазах появился — уже хорошо.
     Во-первых, нужно установить или, в нашем случае, показать, что соответствующий негативный факт имел место. Причём с учётом того, что люди могут лгать, особенно специализирующиеся на оплёвывании прошлого. Для них ложь — как для змеи яд, добычи без неё не будет, с голоду помрут. Значит, надо уметь анализировать текст, докапываться до противоречий, распознавать ложь и, мягче, недостоверную информацию.
     — А умеет ли зелёная девочка так анализировать тексты?
     — На то и учителя-наставники, чтобы обучить, подать пример. Возьмите статьи и книги Юрия Мухина, редактора газеты «Дуэль», почитайте, присоединитесь к нему. Учиться надо, а не уверен — не обвиняй!
     Второе. Надо доказать, что власти тогда имели полную и достоверную информацию о случившемся.
     Это не такое простое дело. У нас принято думать: ну, наверху-то уж обо всём знают, всё сверху видят. А ведь когда-то гонца, принёсшего дурные вести, казнили, да и позже награждали не за реальные показатели, а за блеск рапортов. Так что и в государственной системе есть много охотников искажать и замалчивать информацию. Но извини, если свой промах скрыл халатный завхоз, то ты не вправе обвинять в этом ни секретаря обкома, ни генсека, а тем более саму систему. Максимум — в том, что при ней халатные люди пролазят в завхозы. А сейчас что — не пролазят?
     — Чёрт, а я об этом и не подумал, — воскликнул Тим. — Как всё у вас ловко выходит! Наверняка есть и третье, и четвёртое.
     Нина с печальной улыбкой посмотрела на него: мол, недооцениваешь ты моего Куприяна Венедиктовича.
     — Есть и они. В-третьих, надо доказать, что обнародование соответствующих сведений являлось оптимальным выходом и уж, во всяком случае, не нанесло бы никому вреда. Вы же знаете, что происходит после крика «Спасайся, кто может!» Люди обезумевают, мечутся, затаптывают друг друга, душат слабых, совершают сумасшедшие поступки… В рассказе Бориса Житкова «Механик Салерно» капитан корабля сбрасывает в море пассажира, пронюхавшего о пожаре в трюме — посреди океана. Лучше пожертвовать одним человеком, чем позволить панике охватить судно — это почище будет, чем в «Полосатом рейсе»!
     Голую истину, знаете ли, не всякий понять может, как научены специалисты. Разъясни её да растолмачь. Чуть что недоговоришь — появляются слухи, сеют панику. Если в спокойное время народ не подготовишь к восприятию информации об опасности, то в критический момент чаще всего лучше промолчать.
     Конечно, это не значит, что молчанием надо и ограничиться. В том же рассказе команда под руководством капитана тайно тушила пожар, надрываясь, а когда выяснилось, что это невозможно, постарались посадить людей в шлюпки так, чтобы избежать паники. Шокирующую правду сказали, когда люди уже сидели в лодках, предвкушая небольшую развлекательную греблю.
     Или представьте себе, что в квартире случился потоп. Взрослые члены семьи, кто в силах держать в руках ведро, бегают с этими вёдрами, отчёрпывают воду. Им ли терять время на объяснение того, что случилось, ребёнку, мирно спящему в кроватке и еле умеющему говорить и понимать речь! Его переложат, если надо, в безопасное место — и снова за вёдра. И только злонамеренный дядя со стороны назовёт этот способ действий «замалчиванием».
     — Небось, такой «дядя» этой девчонкой и рулил.
     — Ну, ей об этом прямым текстом не скажешь. Да и времени нет, а надо ещё кое о чём поговорить. Дальше. Четвёртое. Надо доказать, что имел место сам факт злонамеренного сокрытия сведений от населения. Ведь тогда журналисты за сенсациями не гонялись, могли и проглядеть что-то «эдакое». Так что докажи, что какой-то журналист подготовил статью, а цензура её зарубила. Или что чиновник выгнал журналиста из кабинета, не дав ему нужных сведений. Но это только в том случае, если пройден третий пункт. Если разглашение данных нецелесообразно и даже пагубно, нечего и дальше идти.
     — А почему вы сказали «злонамеренное»?
     — Да чтобы отличить от обычного головотяпства. Предположим, вернулась девочка из школы раньше срока, звонила, стучала в дверь, долго сидела, пригорюнившись, на крылечке. Потом пришли родители и оказалось, что ключ лежал под ковриком. Разве это назовёшь «замалчиванием»? Головотяпство, забывчивость, для родителей можно и помягче слово подобрать. А здесь кто-то обязательно должен преследовать личные или корпоративные, но обязательно корыстные цели, не останавливаясь перед ущербом обществу. Кстати, доказать, что такой ущерб нанесён, тоже необходимо.
     — Это который пункт уже будет, Куприян Венедиктович?
     — Не знаю, считайте сами. Наконец, последнее. Раз обвиняют не конкретное лицо, а всю систему в целом, всё советское время, надо показать, что эта система стимулировала нехорошие действия, то же замалчивание, обладала, так сказать, положительной обратной связью. Да ещё в значимо большей степени, чем любая другая общественно-политическая система — та же западная демократия. Ведь на то и система, организация, иерархия, чтобы исправлять ошибки и промахи отдельных лиц. И преступления пресекать и наказывать.
     Вот такая получается юриспруденция, друзья мои. Не по зубам она школьникам, ясное дело, так что пусть словами не бросаются и говорят только о том, что успели узнать наверняка.
     Нина уже давно заметила, что Тим зацепил и тихонько тянет к краю стола пустой пакет из-под пончиков, чтобы скрыть факт своего с Ником проступка, но виду не подала, спросила:
     — Но даже когда говорят, что знают, можно и факты тенденциозно подобрать, верно?
     — Сколько угодно. Был, к примеру, доклад: «Судьба нобелевских номинантов». Так факты подобраны так, что можно подумать, что всех этих выдвиженцев поголовно репрессировали. Спрашиваю эту девочку: знает ли она, что Советское государство поддерживало науку, вкладывало в неё большие средства… не такие огромное, какие в свою науку мог вложить грабящий весь третий мир Запад, но тем нужнее были нобелевские лауреаты — показатель успехов науки. Международный показатель! За что же репрессировать номинантов? Другое дело, что они могли ввязаться в грязные политические игры в надежде что-то поиметь, если проколется с самой премией. Ведь не так много путей было у западных спецслужб финансировать у нас всяческое диссиденчество. Вполне и Нобелевский фонд могли использовать. А номинанты, зная это, могли и подсуетиться, поугождать… В общем, не по зубам это дело школьникам. Лучше популяризировали бы собственно нобелевские достижения. А политика от них никуда не уйдёт.
     Куприян Венедиктович отхлебнул чаю, поставил чашку на блюдце и с удивлением оглядел пустой стол. Ни пончиков, ни пакета. А в животе чай, чай и чай.
     — Посидите тут пока, схожу в «Шустрожор».
     — Я сбегаю, — вскочила Нина.
     — Да ведь не работает он, — напомнил Тим. — Закрыт на все каникулы.
     — Чёрт, и правда!
     Буров задумался. Ник посмотрел на часы.
     — Куприян Венедиктович, вы хотели бы пообедать по-настоящему или же так, перекусить?
     — От обеда не отказался бы. Но как-то привыкли мы в это время просто чай пить. Ведь в столовой и не поговоришь нормально. Тут уютней, правда, Ниночка?
     Та готовно кивнула.
     — Тогда потерпите ещё немножко, хорошо? И дайте мне какую-нибудь сумку. Да, эта сойдёт. А ты, Нинка, не покупай ничего, посиди пока. Пойдём, Тим.
     Нечасто главному сыщику приходилось подчиняться другу. Но спорить не стал, поняв: наступило то самое «опосля обеда». Друзья ушли.
     — Наверное, купят пончиков взамен сожранных, — предположила Нина. — Давайте ещё чаю поставлю.
     И вилка вонзилась в розетку.

     Ник вернулся минут через двадцать, прямо от порога закричал:
     — Нинка, чего стол не освободила? Давай, отгребай всё в угол.
     Из сумки шёл пар, наполняя комнату вкусным запахом. Девушка достала оттуда глубокую тарелку с крышкой и чуть не выронила её:
     — Ой-ой, горячо!
     Но на стол перед любимым преподавателем всё же поставила, донесла, обжигаясь. Ник деловито выгружал остальную снедь. Буров с удивлением следил, как стол накрывается для настоящего обеда на полторы персоны.
     — Ты что, купил в столовой? Или, ага, понял, у того повара, что Архипу Мстиславичу варил. Но зачем?
     — Всё! — Ник бухнул перечницу. — Извини, Нинка, но горячего тебе не достанется. Зато холодного на двоих хватит.
     — Да откуда всё это?
     — Сейчас расскажу. Только сначала вспомните фильм «Вокзал для двоих», чем остатки отличаются от объедков?
     — Ну да, помню отлично. Они ещё друг друга кормили и забавно так, смеялись, свадьбу изображали.
     — Ну так вот, это и есть остатки, а не что-либо ещё. Тим ест прямо на месте, а я вот сюда принёс.
     — Да откуда остатки эти?
     — Вы же знаете, что в пристройке к административному корпусу открылось кафе. И даёт коллективные обеды и ужины. А моя Нелли устроилась туда официанткой.
     — Неужели?
     — Ну да, от неё всё и получил только что. Да вы ешьте, остынет!
     Откуда взялась кружевная салфетка, которой Нина ласково обвязала шею Куприяна Венедиктовича? Мистика какая-то.
     — На первых порах цены низкие, «студенческие», чтоб народ привлечь. Ну, и остаётся много. Я Тиму специально не говорил, сюрприз готовил. Он сейчас аж ахнул, так много еды осталось. Нелли специально в тарелке вам подогрела, своей шапочкой укрыла, чтоб не остыло на морозе. Вот её шапочка.
     — В следующий раз мою шапочку возьми, — предложила Нина.
     — Возьму уж. Да вы ешьте, Куприян Венедиктович, приятного вам аппетита.
     Доцент благодарно кивнул и принялся за еду. Девушка тоже ела, вернее, делала вид, чтобы иметь возможность ухаживать как бы невзначай. Ник же ел чуть-чуть, пончики перебили ему весь аппетит.
     — Там принимаются заказы на банкеты, — объяснял он обстановку, — а когда ничего нет, работает, как студенческая столовая с подносами на рельсах и кассой. Только вот кухня к залу близковата, кухонный чад так и гуляет. А это неважная приправа к еде. Лучше уж тут, верно?
     Он с удовольствием пил чай — Нина спохватилась, налила.
     — Не знаю, сколько это продлится, цены они рано или поздно поднимут, но пока я могу вас обедом хоть каждый день кормить. Вот, скажем, послезавтра там какой-то хмырь юбилей празднует, три четверти века ему, столько и не живут, так жуть, что заказано, и жуть, что останется.
     Едок поперхнулся борщом, закашлялся. Студент, не замечая этого, продолжал:
     — Вы послезавтра здесь будете или дома? А то я принесу.
     Буров вытер руки о салфетку, осторожно, чтобы не запачкать, взял со стола продолговатую карточку с портретом какого-то старика и подал Нику. Нина тут же пристроилась за плечом. Том прочитал, крякнул.
     — Беру свои слова обратно. Праздновать свой славный юбилей будет не какой-то там хмы… кх-кх… а видный учёный, зав. соседней кафедрой, доктор наук и прочая, прочая, прочая. Как вам повезло, Куприян Венедиктович, что вы приглашены на этот банкет!
     — Ладно, замнём. Расскажи лучше, как пройти. Я там ни разу не был.
     — Ну, где сама пристройка, вы знаете… — Ник пустился в объяснения, Нина параллельно рисовала план на бумажке, доцент работал ложкой.
     — Так, понял. А обслуживать нас будет твоя Нелли? Гм… а нельзя ли сделать вид, что меня она не знает? Учёные — народ завистливый, увидят, что знаком с официанткой, сразу считать начнут, сколько она мне еды носит, сколько им, да какого качества. Не обидится она, если попросить?
     — Нет, но может, вам лучше сесть за столики, что другая официантка обслуживает?
     — А-а, есть и напарница?
     — Есть, ровесница Нелли, Симоной зовут.
     — Так ты узнай, кто какие столики обходит, и скажи. Или мне перед открытием, в общей суете, подойти в кухню, поздороваться с Нелли и сказать, чтоб меня не выделяла?
     Тарелка опустела. Ложка последний раз звякнула о неё, едок вытер губы.
     — Ну, накормили хоть куда!
     Нина быстро схватила тарелку, вымыла её и крышку в раковине, стала вытирать.
     — Пойду верну хозяйке, заодно и путь проверю. Больше тут нечего возвращать? Ага, перечницу. Посыпьте, что хотите, Куприян Венедиктович, и я унесу.
     — Договорись заодно с Нелли, чтоб меня не выделяла.
     Нина кивнула («А для чего же ещё туда иду, чтобы ничто не омрачало ваш банкет», — говорили её глаза), набросила пальтишко и ушла. Буров продолжал обедать, Ник щипал крошки.
     — По-моему, Нелли будет подавать вам с каменным лицом, но подавать всё лучшее, — задумчиво предсказал он.
     — Лучше пускай поменьше подаёт. Несколько часов подряд жевать, жевать и жевать, не превращаясь в жвачное животное — это ж страшное дело!
     Ник помолчал. Голодным студентам это виделось иначе.
     — А в кухню к Нелли вам лучше не заходить, — нашёл он дипломатичную формулировку.
     — Почему?
     — У них там есть повариха-начальница, тётя Салли её все зовут. Наверное, потому что она жирная, толстая. Не одобряет она, когда к официанткам приходят. Я уж Нелли особым стуком вызываю, а Симона вообще по струнке ходит.
     — Но я всё-таки доцент!
     — Да, но она-то вас не знает. На лбу у вас, извините, не написано, а документы вытаскивать — глупо. Потом, ведь и доцент может подкупить официантку, доценты тоже любят вкусно поесть.
     Но тётя Салли — на главное. Если сунетесь и наткнётесь на неё, скажите, что у вас жалоба на официантку. Она любит такие дела разруливать. Так на них кричит, так кричит…
     — Вот уж не буду стучать! Тем более, что меня будет обслуживать та, что по струнке ходит.
     — Вот о Симоне-то я и беспокоюсь, — серьёзно сказал Ник. — Раз Нина ушла, можем поговорить откровенно.
     — А что с этой Симоной?
     — Понимаете, Куприян Венедиктович, она чувствует себя неудачницей. И так остро это чувствует, что Нелли аж за неё боится.
     — Что, хотела поступить, да не поступила куда-то?
     — Не совсем так, по-моему. Она из небогатой семьи. Многого не рассказывает, но чувствуется. Представляете, каково ей посреди щебечущих и выпендривающихся? Я, мол, туда поступаю, я — аж вон туда, а ты куда? Это почти то же, что безмобилому в очень мобильной компании оказаться. Впрочем, мобильника у неё тоже нет.
     — Значит, сразу пошла работать?
     — Нет, не сразу. Выбрала вуз, подала документы. Но экзамены сдавала «в поддавки». Понимаете, Куприян Венедиктович, провалиться на экзаменах менее позорно, чем не поступать вообще. А Симона — с головой, ей в поддавки играть морально ох как тяжело! Помните, у Шифрина: «Обидно: могу летать, а надо падать»?
     — М-да, нечасто такое встретишь. Обычно поступают напропалую, лезут, репетируют, а то чего и похуже. А тут…
     — То-то и оно, что безголовые поступили, а Симона самопровалилась. Однажды кушала в «Шустрожоре», Нелли ещё обратила внимание, как та мелочь отсчитывает. Видит — вот-вот в рёв девка. Подсела, разговорились. Нелли её устроила рядом с собой, а когда кафе в пристройке открылось, они туда вместе перешли. Что ещё хорошо — коллектив совсем женский. Ведь парни как только узнают о Симоне побольше, сразу отворачивают. Лучше уж среди женщин. Лучше пусть тётя Салли отвадит ухажёра, чем он сам отвадится.
     — И как ей работа?
     — Нелли говорит: работает шустро, ходит туда-сюда, накрывая столы, не бегает. С достоинством ходит, улыбается. А иной раз придёт, сядет, руки на стол крест-накрест положит, голову на них бухнет и ревёт белугой. Тётя Салли боится, что в зале услышат, а Нелли — что Симона как-нибудь руки на себя наложит. Уговаривает, утешает, но назавтра всё снова.
     — Наверное, клиенты плохие попадаются, ворчат?
     — Вот как раз, когда клиент грубит или ворчит, Симона с ним весело переругивается, острит, потом ловко выходит из «боя». Нелли это не раз видела. Я думаю, что когда входишь в такую перебранку, то чуешь себя с клиентом на равной ноге. Легче как-то. И живость ума есть куда приложить. А то что же только ноги да руки механически работают. Нет, Симона рыдает после вальяжных банкетов, где все корректно себя ведут.
     — Кажется, представляю: длинные ряды равнодушных глаз, жующие, чавкающие рты, ощущение замкнутого мирка, куда тебя пускают постолько-поскольку сами не могут себя обслуживать. Безличные «Спасибо», «Будьте добры», пытка отчуждением. И фальшь, насквозь пропитывающая эти компании, особенно отчётливо видимая со стороны. Добро бы кормишь Королёвых и Курчатовых, тут государству служишь, а так…
     — И ещё у неё прорывается: «Неужели до такой же вот старости — мне тут бегать?» — сказал Ник, не дожидаясь, пока доцент «заложит» своих коллег «от противного».
     — Да, беспросветность страшнее всего. Одно дело, когда сознаёшь своё положение, как временное, другое — навсегда когда застряла… Но что же мне-то делать? Хотел отсесть от Нелли подальше, а тут — из огня да в полымя. И буду я этаким безличным жующим ртом, одним из тех, чьи ряды наводят смертельную скуку на бедную девочку…
     Буров наконец доел обед и отряхнул руки друг о друга.
     — Передай своей Нелли спасибо огромное. Или лучше поблагодари. «Спасибо» можно бросить походя, а когда обстоятельно благодаришь, смотришь в глаза — это по-настоящему. Недаром в тюрьмах не говорят «спасибо», а только «благодарю».
     Но что же делать мне послезавтра? Слушай, может, устроить с Симоной грандиозную перебранку, сыграть в поддавки, чтобы она смогла проявить всё своё остроумие и в пылу спора почувствовать себя выше меня? Нет, на чинном банкете с тостами да речами не пройдёт. Не идти же ругаться на кухню, тётя Салли этого не поймёт… Или как-то по-тихому уважать человеческое достоинство официантки, вставать, благодарить, глядя в глаза… Нет, нельзя. Подумает ещё чего такое, бес, мол, в ребро. Да и другие не поддержат. На фоне моей любезности ещё ярче проявится их равнодушие… Нет, не могу ничего придумать… Впору отказаться от приглашения.
     В это время вернулся Тим. Вид у него был сытый, облизывающийся.
     — Слушь, помоги нам, упёрлись мы, — попросил Ник и объяснил другу суть дела.
     Главный сыщик думал недолго.
     — А вы поговорите с ней, Куприян Венедиктович. По душам поговорите. У вас это получится, мы знаем.
     — Поговорить? Можно. Вот только до или после?
     — Нет, после у них уборка посуды, мытьё, приборка на кухне и ещё чёрт знает что, — сказал Ник. — Я к Нелли часа через два после окончания прихожу, если гулять идём.
     — Нет, так долго ждать нельзя, — решил Тим. — И вам неудобно, и ей подозрительно. И нареветься она успеет до такого позднего разговора. Поговорите лучше до.
     — До? Но как же я…
     — Стоп! — крикнул студент. — Я и сам вижу, что «до» не выходит. Вы же с ней не знакомы, с чего это вдруг? И откуда вы о ней всё знаете? Заподозрит она, что это Нелли вас подговорила… или мы, а такой разговор никуда не годится. Нужен взволнованный экспромт.
     — Ну вот, и до нельзя, и после не годится. Как же быть?
     — Дайте подумать… Вот вы пришли на банкет и увидели её. Понаблюдали за ней, что-то поняли. И решили поговорить. Логично. Но отвлекать от работы нельзя, ждать после работы — тоже. Зайти в другой день смысла нет, она вас и не вспомнит, да и нареветься успеет в тот вечер. Выход один — написать ей письмо.
     — Как — письмо? Письмо написать?
     — Очень просто — ручкой на салфетке. Ручка пусть у вас выглядывает из нагрудного кармана. А салфетка… нет, она маленькая и ручка будет проваливаться. Лучше возьмите блокнот. Может у вас в кармане оказаться чистый блокнот? А писать будете на коленке, чтобы не заметили окружающие, дрыгающим почерком. И с жирными пятнами.
     — Да ты что — на коленке!
     — Так ведь на столе яблоку упасть будет некуда. Оттого и остатки. Но на самом-то деле вы всё напишете заранее, дома, а за столом только пятна посадите. А Нелли скажет Симоне, что заметила, как вы… то есть неизвестный мужчина средних лет как-то странно на неё, Симону то есть, глядит и что-то украдкой пишет, пишет. Пусть, дескать, не удивляется, если вдруг это записка ей.
     — Но как же я ей незаметно передам?
     — Она грязные тарелки собирать будет. Вот и… Нет, лучше в пустую из-под хлеба. И в конверт положите. Лучше не в чистый, а то подозрительно будет. Какой-нибудь замызганный конвертишко, «случайно» оказавшийся у вас в кармане.
     — А не выбросит она всё это?
     — Вы же имя её напишете. Стоп! Откуда вы знаете её имя? Ага, придумал: Нелли несколько раз громко, через весь зал, позовёт её по имени, когда столики накрывать будут. И дело в шляпе.
     — Ну что же, хорошо придумано. Так и поступим. Только скажи об этом Нелли вовремя.
     — Скажу, конечно. Может, вам и кормиться туда ходить? Будете видеться с Симоной, она вас кормить будет… остатков хватит.
     — Нет-нет, это уж слишком, — замахал руками Буров. — Не к лицу доценту, пусть и оклады у нас не ахти. Приду с Ниной с официальной стороны, где подносы по рельсам двигают и у кассы тормозят. Если Симона захочет со мной поговорить о письме, такая возможность у неё будет.
     — Да, так лучше, — согласился Ник. — Она, я говорил, девчонка с головой. На днях у нас ботаники чего-то праздновали и потом — зоологи. Так она посоветовала ботаникам сготовить и подать побольше вегетарианского, а зоологам — мясного. И что думаете? Столько после них осталось, сколько никогда до этого! Ботаники, оказывается, любят мясо, а зоологи — сплошь вегетарианцы. Даже те, кто по части хищных зверей. Ну, и обожрался же я тогда!
     — Интересно, откуда она узнала, кто что любит?
     — Нет, интересно, почему люди мясо не едят?
     — Ну, это-то понятно, — сказал Тим. — Одни считают его вредным для здоровья, а другие против умерщвления животных. Вот и жуют травку.
     — Подождите друзья, — возразил доцент Буров. — Знаете такой научно-фантастический рассказ, где в глубоком прошлом давят бабочку, а современный мир кардинально меняется? Так там отстреливали только таких динозавров, которые через несколько секунд и так должны были погибнуть. Их, значит, есть можно? А яйца, а молоко? Холестерин нынче реабилитирован, если есть в меру, а если кто не любит свежее молоко, тому на выбор огромный ассортимент молочнокислого.
     — Вы правы, — подтвердил Тим. — Я читал, что есть оволактовегетарианцы, лакто-ово… тьфу, спутаешь на хрен! Одни не едят одного, другие — другого, третьи строго соблюдают посты, четвёртые голодают по сорок дней… По-моему, сели такой разнобой, то в этой идее — вегетарианстве — правды нет.
     — А по-моему, в том беды нет, если люди едят, что хотят, — раздумывал Куприян Венедиктович. — Другое дело, что подавать надо то, что съедобно для конкретного человека. А Симона ваша так надоумила поступить, чтобы осталось побольше, или же просто чтоб насолить банкетящимся?
     — Не знаю точно, Нелли не говорила. Кстати, а вам что подавать, Куприян Венедиктович? У вас какие-то принципы в питании есть?
     — На этот банкет — нет. Всё, что подаст Симона, съем с удовольствием. И пальчики оближу. И поблагодарю.
     — А не на этот раз, а вообще?
     — Есть кое-какие, — засмеялся доцент. — Потом как-нибудь расскажу, а то, чего доброго, Нелли всю кухню на уши поставит, чтобы мне угодить. Так что кушать буду наравне с коллегами.
     Вернулась раскрасневшаяся Нина в распахнутом пальтеце.
     — Всё, Нелли в курсе, сделает, как надо. Её столики ближе ко входу, так что садитесь поближе к кухонной стене. Такой юбилей, как я за вас рада!
     — Да, жаль, что от студентов никто не приглашён. Тебя бы туда, вместе бы посидели.
     — И всё равно я рада.
     — Да чему рада-то? Что я наемся вдоволь или что вечер без жены проведу?
     — Нет, что это не вам семьдесят пять!

     Нет, ну почему это грузчики всегда такие безалаберные? На дворе зима, а они дверь отворят и закрепят, будто лето. Носить им, видите ли, так удобнее. Да тётя Салли сама лучше встанет швейцаршей, чем позволит выстуживать помещение — печи-то ещё не растопили. Застудятся её девочки по-женски, а им замуж выходить, детей рожать. У одной уже парень есть, крепкий такой студент, гоняю-гоняю его, а он не отступает. Значит, не просто так ему Неллечка… И хоть носили бы эти работяги помногу, так нет — по чуть-чуть. Особенно вон тот, грузный и чернявый. Толстоват для профессионального грузчика, задыхается. Ну вот, куда это он безо всего попёрся?
     — Стой, стой, не там выход, ты куда? — закричала повариха.
     — В туалет надо, тётка, — сказал он без особого выражения и нацелился во внутреннюю дверь.
     — Погоди, да ты знаешь ли… — но он уже вышел.
     — В туалет… Думает, он за углом. Да тут заблудишься, столько начальников и кабинетов. Нелли! Симона! — позвала она.
     Вторая девушка быстро примчалась на зов. Она только что переоделась и застёгивала на ходу халатик. Когда кухня работает, без халата не обойдёшься. Ну, а когда придёт пора подавать, она разденется до обычной своей одежды.
     — Вот что, Симонушка. Там грузчик один туалет шукает. Проводи его, а! А то заблудится ещё, медведь этакий, тыкаться будет к людям приличным. Представляешь: сидит в кабинете начальник, а к нему пугало вваливается!
     — Ой, как это? В женский?
     — Чудачка, они же рядом, женский и мужской. Доведи, пальцем покажи и возвращайся.
     — Неудобно как-то…
     — Сама ведь видишь, нет у меня под рукой мужиков. Так что давай, не спорь, догоняй его. Сделай доброе дело, не дай заблудиться.
     С огромной неохотой не нашедшая возражений Симона начала выполнять поручение. Но грузчик, видимо, уже успел заблудиться, либо пошёл по верному пути, потому что ни догнать его, ни разыскать не удалось. Охранники, дежурившие у главного входа, никого такого не видели. Ладно, пора возвращаться, Нелли скучно одной картошку линчевать.
     Симона и совсем выкинула бы из головы непровоженно-заблудшего, если бы не одно «но». Когда раскалились огромные печи, загудел в них огонь, заструился горячий воздух, а особенно когда начали кипеть большие котлы, девчонки обычно оставляли на себе один халатик. Не обжигай их пар и не требуйся под рукой постоянная тряпка, они и его бы скинули. Ясно, что мужчина, топающий через кухню, был им совсем ни к чему.
     Симона поделилась с Нелли: может, бельё хоть оставить под халатом? Но та беспечно отмахнулась: времени прошло достаточно, небось, вышел уже через парадный вход, а здесь дышать нечем. Сама как хочешь, а я как всегда.
     И юные поварихи зримо облегчили свою кулинарную жизнь.

     Доцент Буров пришёл на юбилей пораньше. Он так пышно оделся, включая оставшиеся со свадьбы кружевное жабо и галстук бабочкой, что ни за кого иного, как законного участника торжества, его охранники и принять не могли. Виданные ими во множестве подъедающиеся и близко не стояли к этому уверенному в себе, хорошо одетому мужчине средних лет. А тут ещё и букет цветов, и пригласительный билет с фотографией. Фотография, правда, совсем не похожа, но даже охранникам догадно: это юбиляр. А когда намелькаются перед ними эти приглашения, этот факт станет очевидным.
     Куприян Венедиктович миновал вахту, медленно пошёл по скользкому мраморному полу, чуть не упал со ступеньки, внезапно подвернувшейся под ногу. Да, недурно обустроили уголок. Когда на синхрофазотрон денег всё равно не хватает, куда их ещё и тратить, как не на внешний блеск?
     Всё было готово: письмецо в мятом конверте, ручка, блокнот с выдранными страницами, который во обеспечение легенды предполагалось оставить на месте преступле… то есть среди объедков. Не забыть капнуть либо мазнуть жиром, помять чуток.
     В хорошей одежде, по мраморному полу шлось очень вальяжно, чувствовалось себя аристократом. Полегче, доцент! Насмотрелась Симона на таких «аристократов», наплакалась от холода и надменности их аристо-кретичности. Интересно, удастся ли в богатой одежде улыбнуться по-человечески?
     Сзади послышался шум. Буров оглянулся, отступил. Несколько молодых людей волокли огромную колонку, сзади ещё кто-то шёл с гитарами и саксофоном (если наш дилетант правильно определил этот блестящий и заковыристый инструмент). С матерком, плохо вязавшимся с мраморным полом и торжественной обстановкой, они закорячили ношу в обеденный зал.
     Куприян Венедиктович воспользовался случаем, чтобы под шумок незаметно туда заглянуть. Ему повезло — он увидел Нелли, расставляющую тарелки. Они молча перекивнулись, девушка показала на одну сторону сдвинутых буквой «П» столов и ткнула себя в пышный бюст, потом — на другую сторону и повела рукой куда-то в сторону кухни. А-а, понятно, где чьи столики. Забронировать явочным порядком местечко ясно где. А запах-то, запах…
     Но тут музыканты, установив и разложив, стали выходить, и нашему «шпиону» пришлось отступить от двери.
     Так вот, о запахе. Когда подходишь к двери обеденного зала, тебя встречает вкусный, аппетитный запах накрытого стола, так и мерещится его богатый вид, так и манит гастрономическими обещаниями. А просовываешь голову в дверь — и не то! Манящий запах должен усилиться, и он усиливается, но разбавляется кухонным чадом. Как ложка дёгтя ныряет в бочку мёда! Нет, лучше дышать свежим воздухом, чем этой смесью противоположностей. Зря кухню устроили так близко к залу. Экономия, господа, на всём, на пространстве, стройматериалах, земле, ныне товаром выброшенной на рынок. Но девчата, верно, довольны — не так далеко носить кушанья.
     Снова что-то пронесли, топая, мимо нашего задумчивого гурмана. На этот раз это был стенд с фотографиями, запечатлевшими жизненный путь юбиляра. Юность представала в чёрно-белых матовых тонах, иногда тонированных коричневым, зрелость сверкала глянцем, старость же расцвечивалась радугой всех этих «кодаков» и «поляроидов». Морщины и прочие печальные детали старости вряд ли нуждались в современной аппаратуре высокого разрешения и точной цветопередачи. Ну почему не наоборот? Яркие цвета — юности, а преклонные годы удовольствуются уж чёрно-белым и немного не в фокусе… Нет, что-то неладно у нас с прогрессом!
     За стендом начали просачиваться гости. Зазвучали приветствия, негромкая речь. Куприян Венедиктович тоже присоединился к группке знакомых и вместе с нею, как-то незаметно, проник в обеденный зал. И так же незаметно, но уверенно, увлёк своих коллег к столам, которые должны была обслуживать Симона.
     И сразу же увидел её. Сначала со спины. Девичья фигурка стояла, чуть наклонившись вперёд, и переставляла тарелки поэстетичнее. Узенькая полоска кожи между чёрной блузкой и серыми брючками, стянутый на затылке пучок светлых волос. Какой-то особой, профессиональной услужливости в её облике не замечалось.
     Потом девушка повернулась. На доцента… вернее, на группу гостей, раньше времени стремящихся за стол, посмотрели серые глаза, личико улыбнулось. Кто-то из окружавших Бурова коллег перебросился с ней парой слов, указывая на кушанья. Сам он тоже что-то сказал, показал на стол. Почти как коллеге, пришедшей раньше и проверяющей, всё ли в порядке — не как официантке.
     О девушке ныне многое говорит пупок. Сейчас он молчал, спрятанный под чёрной блузкой, полоска обнажённой кожи была узкой-узкой, еле заметной, и чуть расширяющейся при нагибах. Правда, кожа отыгралась на декольте. Может, девочка привыкла одёргивать свою маечку, а та играла с нею в «тришкин кафтан»… Такие мелкие детали могут многое сказать о девичьем характере.
     Буров вытащил из кармана и положил на одну из пустых тарелок свой именной блокнот, повернув его так, чтобы не было видно следов выдирания страниц. Застолбил тем место и начал создавать легенду. Сверху на блокнот легла ручка. А владелец неспешно пошёл осматривать стенд.
     Вскоре зашипели, затренькали, затрещали динамики и чей-то неузнаваемый голос произнёс:
     — Дорогие гости, прошу к столу!

     — Слушай, Нель, — сказала Симона, вернувшись с тарелками в предкухонник. — Ты говорила, что на меня старик какой-то смотрит, а…
     — Да ты что — старик! — ахнула та. — Ку… Ему и сорока ещё нет… то есть я так думаю, что нет, — поправилась она второй раз. — Средних лет доцент. — Тьфу, прокололась-таки!
     — Ну, пусть так. Смотрит и чего-то тайком пишет. А конверт мне на тарелке подал какой-то молодой. Одет так, будто за взрослого сойти хочет, вальяжный, в еде разборчивый. Вот конверт.
     — Ты читай, читай, — быстро сказала Нелли и поправила декольте. — Я тебя заменю, как обещала. Ты все тарелки со своей стороны собрала?
     — Постой, — попросила Симона. — Смотри, здесь написано: «Юбиляру».
     — И почерк не его, — вырвалось у бедной нарушительницы конспирации. Язык тотчас был прикушен. — То есть я хотела сказать, что конверт случайный. Наверное, в нём была открытка, её вынули, вручили. Слышала, какие смешные стихи читали?
     — Слышала, урывками, — улыбнулась Симона. — Занятные старички и старушки собрались. Неужели и мы с тобой станем…
     — Так вот, — торопилась Нелли отвлечь подругу от грустных мыслей. — Открытку вручили, а конверт остался. И другого под рукой нет. Куда ещё письмецо и вложить, как не в него? Почерк, наверное, коллеги.
     — Да как ты рассмотрела его почерк? — удивилась Симона.
     — Неважно. — А что ещё сказать? К столикам напарницы она и близко не подходила. — Ты читай, а я пойду, небось, грязных тарелок навалом там. Жрут, черти!
     Послышался звук рвущейся бумаги. Нелли аж приостановилась. Клея на столики они не подавали. Как же Куприян Венедиктович мог заклеить конверт? Неужели забылся и заклеил дома, нарушил легенду?
     — Да погоди же ты! Смотри, что здесь — ещё один конверт, — в голосе официантки сквозила растерянность.
     Оттуда выпал ещё какой-то листок, и Нелли машинально нагнулась, чтобы поднять его. Жаль, не было мужчин, некому было оценить выглянувшее из-под коротенькой юбочки. Зверски блестели чёрные шёлковые трусики, биссектрисой перечёркивающие круглые рельефные ягодицы, напружинившиеся, матовые.
     — Ой, Нелька, да у тебя вот-вот лопнет, — всё же заметила это подружка. — Как ты напрягаешься! Нагнёшься поглубже, и — дрынь! Как ты только?
     — Читай, читай, — машинально сказала та, разглядывая поднятое, уже успевшее впитать пару капель жира.
     Не улыбнуться было просто невозможно. Штриховой рисунок изображал весёлую, как показалось, свалку на банкете: люди тузили друг друга, лежали лицом в салат «оливье», выпрыгивали из окон, в комнате рвались, насколько можно было понять, петарды. Что-то во всём этом было от детских книжек Носова, того же плана иллюстрации.
     Симона не заметила подружьего фырканья. Она озадаченно разглядывала внутренний, незапечатанный конверт.
     — Смотри, что написано: «Кухня, до востребования». Это что же такое? Если мне, то почему — «до востребования»?
     Нелли подошла поближе. Действительно, что-то не так. И почерк снова не буровский.
     — А внутри что? — прорвало любопытство.
     Теперь она не спешила уходить ловить тарелки-грязнули, оставлять Симону наедине с глубоко личным письмом. Не то это письмо, видать. А чьё? Может, кто ещё написал — по-настоящему спонтанно. Но клей!
     Из второго конверта показалось с полдюжины одинаковых серых листков.
     — «Направление», — прочитала Симона. — Я не понимаю…
     — «Направление на пересдачу», — поправила её Нелли. — Это если студент не сдаёт экзамен и ведомость закрывают, то потом выписывают такие вот бумажки для пересдачи индивидуально.
     — Но мне-то они зачем?
     Вопрос был резонен и ставил в тупик.
     Верная подруга младшего сыщика положила карикатуру на стол, вытерла руки и просмотрела документы. Фамилия экзаменатора одна — видимо, юбиляра. Студенты разные. Кажется, Ник говорил что-то такое о паре из них: мол, балбесы, но опасные балбесы. Не сдали в зимнюю сессию, получили направления. Но при чём тут банкет?
     — Кажется, это и вправду юбиляру, — отстранённо произнесла Симона, стараясь сдержать слёзы: где-то течёт насыщенная студенческая жизнь со всеми её радостями и печалями, а тут бегай с тарелками посреди жующих ртов да записки передавай. — Надо отнести. Давай сложим и заклеим.
     — Постой, — остановила её Нелли. — Думаешь, он на банкете экзамен принимать будет? И что значит: «Кухня, до востребования»?
     — Не знаю. Я вообще о студенческой жизни ничегошеньки не знаю. Всякий день бегаю по заведённому кругу. Ты счастливая, Нель — у тебя такой парень! Ты будто студентка. А на меня смотрят как на прислугу — и стар, и млад.
     — А я знаю! — привскрикнула Нелли, стараясь отвлечь подругу от грустного. — Знаю! — Теперь надо сказать, что именно знает, а что тут говорить? — Что же я знаю? Что? А-а, вот что!
     Она снова схватила отложенную было бумажку с карикатурой и перевернула её. Девушки уставились на печатные буквы:
     «Поставьте всем пятёрки, иначе разгромлю банкет — запомните до гроба. Сложите во второй конверт и верните официантке». Без подписи, вестимо.
     Вон оно что!
     Девушки чуть не задохнулись от волнения. Постояли чуток. Беда, хоть и чужая, сплотила их.
     — Шантаж, — одними губами произнесла Нелли.
     Симона разглядывала рисунок погрома, лицо проникалось ужасом.
     — Поколотят всю посуду, столы поломают. Тётя Салли до пенсии не расплатится. Она материально ответственная.
     Та, легка на помине, вошла в расстёгнутой шубе с ажурным платком на волосах.
     — Ну, как тут мои девчульки? Справляетесь? Ещё полчаса не продержитесь? А то у меня тут… — Она тряхнула какими-то накладными. — Потом я вас раньше отпущу, сама поработаю.
     — Спасибо, тётя Салли! — наперебой заговорили официантки. — Справимся! Делайте свои дела. В зале всё спокойно.
     Главная повариха ушла. Нелли достала спрятанные бумажки.
     — Нет, сами не справимся. Я сбегаю за Ником. Подмени меня пока, а!
     — Конечно-конечно. Только ты уж побыстрее.
     — Само собой. А ты пока обслужи моих, к этому, кто дал, не подходи пока. Если будет делать знаки, пожимай плечами, но в контакт не вступай. Смотри только на столы. — Она прислушалась. — Там сейчас тосты вперемешку с жеванием, все сидят, сам он к тебе не подойдёт. Сможешь?
     — Наверное, смогу… Смогу! Да, смогу!
     Симона как-то преобразилась. Ей поручено дело поважнее подавания. Беготня с грязными тарелками наполнилась смыслом, а это главное. Она почувствовала в себе силы для многого.
     И что с того, что озадачила её не начальница, а подружка! В этой обстановке она лучше знает, что делать. В другой — лучше будет знать сама Симона. И так они больших дел с ней наделают!
     Переодеваться в тёплые джинсы было некогда. Нелли накинула длинную шубку и бросилась к выходу, завозилась с сапожками.
     Но морозу не суждено было пройтись своей мертвяще-обеспложивающей лапой по женски важным органам. Студенты-сыщики сами показались на пороге. Их рабочий… то есть подработочный день закончился, и хотя банкет только разгорался и на остатки точить зубы было рано, но всё-таки, может быть… Ведь не чужая Нелли Нику.
     Но аппетит быстро пропал, едва ребята услышали о случившемся. Тим велел Симоне нарисовать план зала и показать, где сидит шантажист, а сам пошёл на разведку — поглядеть через щели в перегородке, отделяющей обеденный зал от предкухонника. Вернулся, спросил:
     — Это что, музыкальная аппаратура в том углу? Не включали ещё музыку?
     Нет, музыке ещё не пришло время, хотя микрофон время от времени оживал, оглашал тосты. Место за пультом было свободно. Гитары и саксофон тоже лежали без дела.
     — Рискну, пожалуй. Из щелей не видно, а рассмотреть этого гада надо. — Он посмотрел на схему с красным крестиком. — Ждите, я быстро. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского!
     — Чего не пил? Чего тебе налить? — не расслышала Нелли.
     Главный сыщик фыркнул.
     — Этого ты не нальёшь, так что ничего не надо. Ждите. В смысле — меня. А если явится он, ты знаешь, что делать. — Это Нику.

     Никого не удивило, когда из-за кулис… то есть из предкухонника появился неприметный молодой человек и уверенно прошёл к музыкальному пульту, уселся на стул. Все делали вид, что слушают очередное многоголосое стихотворное поздравление, притворяясь, что эти вещи не набили ещё им оскомину. Но вот строй распался, послышался шорох, чмоканье поцелуев, хлопки по спине — и вот уже в который раз зазвенели рюмки.
     Сидеть сиднем не годилось. Тим стал деловито что-то поправлять, проверять, всё время зорко наблюдая за залом. Вот естественным жестом щёлкнул каким-то тумблером, огромный динамик рядом с ним зафонил, бзинькнул и неожиданно оглушил фразой, прогремевшей на весь зал:
     — Какая же гадость — эта их заливная рыба!
     Блин!
     Тим замер. В зале воцарилась мёртвая тишина. В ней одиноко прозвучал обратный щелчок коварного тумблера. Кто-то из окружения юбиляра с каменным лицом отодвинул подальше предательский микрофон.
     Но вот все зашевелились, запереговаривались, зазвякали вилками и ножами — в общем, стали лепить вид, что ничего не произошло. Воистину, чеховская вежливость не в том, чтобы самому не нахамить повару, а в том, чтобы…
     Времени на додумывание афоризма не было. Конечно, кроликом сигать назад не годилось. Более чем естественно показывая, что он свой, сыщик взял с края пульта какие-то бумажки, небрежно посмотрел (ага, рано вышел, тостаж ещё идёт), встал и неторопливым шагом ушёл туда, откуда и появился.
     Кто-то с краю стола погрозил ему кулаком. Спасти лицо проговорившегося, конечно, надо, важно. Особенно если не знаешь, что спасать-то надо банкет от погрома, костюм — от пятен, разрывов и полной порчи, а нос — от такого же кулака, который неизбежно возникнет рядом во время и в силу всеобщей свалки.

     Тим бросил прихваченные листки на стол.
     — Это Фёдор, — доложил он. — Переодет, вальяжен. Мы так и думали, правда, Ник?
     — Фёдор? Разве его пригласили? У нас ведь с утра всё заперто, как в банкетный день.
     — Ну, либо он получил приглашение на чужое имя, либо пробрался как-то.
     — Стойте! — крикнула Симона. — Тут утром один грузчик… — И она рассказала об этом событии.
     Тим быстро ухватил суть.
     — Конечно, он нанялся грузчиком или ждал у входа машину. Поварам он казался грузчиком, приехавшим с продуктами, а им — местным помогалой-разгружаем. Одежду мог спрятать в корпусе загодя.
     — Он же ненавидит физический труд, — напомнил Ник. — Разгружала — фу! Почему же не подделал приглашение?
     Тим посмотрел на стол, а вслед за ним — и все. Листки, взятые с пульта, оказались бланками приглашения на банкет. Вероятно, их дали носильщикам, но не предупредили особо, куда положить. Они и положили их на новоустановленный пульт.
     — Видите — они с фотографией юбиляра. А у Фёдора этой фотографии не было. Не знал, видать, когда в студентах ходил и будущие злодеяния готовил, что этот юбилей использовать будет. Да и среди приглашённых много знакомых. Видите, как сел? — Он показал нарисованный Симоной план. — В центре крыла, причём со внутренней стороны. С другой стороны видно только его спину, с этой его профиль видят только ближайшие соседи, вот только те, кто напротив…
     — А там большущий букет цветов стоит, — вступила Симона. — Я ещё удивлялась — на угол же ставила, кто и когда передвинул? Действительно, из-за букета его с мест напротив совсем не видно.
     — Ладно, это всё нам очевидно, а вам мы потом объясним, — сказал Тим. — Что сейчас-то делать?
     — А если ничего не делать? — предложила Нелли. — Я поменяюсь с Симоной столиками, а она его обходить будет, этого вашего Фёдора, за несколько метров.
     — Тогда, скорее всего, он, лишь публика захмелеет и вставать начнёт, припрётся на кухню за добычей.
     — Пусть приходит, — агрессивно сказал Ник. — Да я его… — Он напряг бицепсы. Нелли с теплотой поглядела на своего богатыря.
     — Мы же не знаем, чем он вооружён, — мягко отвадил друга Тим. — А такой погром, — он снова посмотрел на шантажирующую записку, — голыми руками не устроишь. Здесь женщины. И вообще, грубая сила у нас в самом конце арсенала. Тоньше надо работать, с умом.
     Ник обиделся.
     — Если с ним цацкаться, то давай я заполню эти направления сам, а Симона отнесёт. Погрома не будет, а потом пускай они к старику с зачётками подходят, пускай. Воображаю ситуацию!
     — Не пойдёт, — запретил главный сыщик. — Как ни мало из-за цветов Фёдору видно, а за юбиляром он наблюдает. Собственно, все в ту сторону смотрят и маскироваться не надо. Когда, спрашивается, старик подписал всю эту брехню? Нет, надо, чтобы он что-то понакорябал, только тогда твои филькины грамоты пройдут.
     — Что же можно писать на банкете? — удивилась Нелли. И снова выдала себя — якобы пишущий Куприян Венедиктович её ведь не удивлял.
     Повисла пауза. Симона взяла со стола приглашение и всмотрелась в фотографию.
     — Славный какой старикан, — нежно проговорила она. — Строг и справедлив. Только тут рассмотрела. Там что, — она мотнула головой, — жуют и чавкают, ещё им неси и неси. А он вон, выходит, какой. И такому — испортить банкет. Тим, ну, придумай что-нибудь!
     — Симочка, ты просто прелесть, — он чуть не чмокнул её. — Знаю, что делать. Слушай все меня!
     Они сошлись в круг, нагнули головы, обхватили руками друг друга. Вряд ли кто их мог услышать из зала, там уже стал подавать скрипучий голос саксофон, но так как-то по-заговорщицки выходит, по-дружески. Под ложечкой прохлада и дух слегка захватывает — что-то оно дальше будет?
     — Значит, так. Симона, бери ту самую тарелку, клади на неё эти приглашения, оба конверта и иди, неси юбиляру, да подальше обходи Фёдора. Если встретишься взглядами, дай понять, что только что обнаружила этот конверт, разбирала стопку тарелок и наткнулась вот. Ты же тарелки стопками носишь, не по одной. Ну вот, а дойдёшь до юбиляра, нагнись и скажи тихонько, что около входа кучкуются опоздавшие, охрана не пускает, администрация просит подписать дополнительные приглашения. Прямо сейчас подписать. А ты, Нелли, собирай тарелки, а когда Симона подойдёт к старику, постарайся отвлечь внимание Фёдора, предложи чего-нибудь, букет передвинь. Если будешь букет убирать или переставлять, он наверняка в него вцепится.
     Не переборщи, не отвлекай совсем уж. Он должен видеть, как глава банкета что-то там пишет, подписывает, но что Симона ему что-то объясняет и рассказывает, что подписывать, — это ему видеть незачем.
     А ты, Симона, пока он ковыряется, рядом не стой, а покрутись вокруг его соседей, тарелки собери, попередвигай чего-нибудь. А потом собери подписанное. Тарелка пусть на столе стоит, так хуже видно, не держи её в руках. И — сюда, побыстрее да подальше пройди от него, чтобы не вырвал тарелку из рук. Если нужно сделать крюк, притворись, что кто-то тебя издали отозвал. Нелли подстрахует, помешает ему на твоём пути встать. Поняли, девчата? Ну, валяйте! — Шлепок обеими руками по нежным девичьим спинкам.
     Официантки ушли. Симону было не узнать — наконец-то ей поручено настоящее дело! И поручено головастым парнем — всё предусмотрел, на все случаи распоряжения дал.
     — А мы?
     — А ты сиди, подписывай направления.
     Больше чем на две росписи Ника не хватило.
     — Ну почему мы должны ловчить? — возмутился он, отбрасывая ручку. — Правда и сила на нашей стороне. Скрутить его да выбросить на мороз!
     — Тихо, тихо, — замахал руками друг. — На твоих глазах девушку в заложницы брали? Нет, не было такого. А на моих — брали. Сильвию, в мультимеханическом. Я рассказывал. Кто знает, как дело повернётся тут? Вон ножи какие огромные висят, все не уберёшь, да и тётя Салли воротится, скажет — куда ножи уворовываете? Так что пиши. Будет безопасный случай — повяжем, но девчонками рисковать нельзя. Он же к ним придёт, к Симоне, и пока ты от двери до него добежишь, вмиг её схватит и от тебя заслонится.
     Ник вдруг представил свою Нелли в лапах этого негодяя, тяжело вздохнул и снова взялся за ручку.
     Он как раз поставил последнюю подпись, когда вернулись девушки. Сердца у обеих замирали, но вид был весёлый, немножко взбудораженный.
     — Вот, — Симона подала Тиму тарелку. Полдюжины приглашений были подписаны гуляющим почерком пополам с винными пятнами. — Получилось! Всё у нас получилось!
     — Времени не теряем, — велел главный сыщик. — Там уже музыку начинают. — Это не дедукция ему подсказала — слух. — Складываем во второй конверт направления. Первый конверт и приглашения убираем подальше. Когда он придёт на кухню, подробно извинись, отдай конверт, но не спеши, а задержи, поводи по кухне… или за нос, дай нам шанс выбрать момент для нападения. Поняла?
     Симона кивнула, восторженно глядя на парня. Будто это он, а не Ник, был Геркулесом, примеривающимся к схватке с врагом.
     Со стола она взяла шантажирующую записку.
     — А её — тоже в конверт?
     Тим осмотрел.
     — Фу, в жиру, соусе каком-то. Как же это она так?
     — Я её уронила. Открывала первый конверт, вынимала второй и уронила на пол. Нелли её поднимала.
     Та фыркнула.
     — Да уж, подняла. Нагнулась, а Симона говорит: у тебя трусы аж трещат, вот-вот лопнут. Но если приседать, ещё туже тебя ведь обтянет.
     — Трусы? — заинтересовался Тим. Он зашёл девушке сзади, чуток нагнулся, но просить нагнуться её не посмел. — А ведь это мысль!
     — Что надумал?
     — Можно твою Нелли об одной вещи попросить? Деликатной.
     — Проси, она сама решит.
     — Ой, если это Нику поможет себя показать, я на всё пойду. Да хоть догола разденусь!
     — Ну, не догола. Но поможет, увидишь.
     И Тим дал указания.

     Мелькнули в щели зоркие девичьи глаза, звякнула крышка большого котла, подав сигнал: «Идёт»! Отпустив ручку, Симона присела и втиснулась в узкую щель между плитой и фанерной перегородкой, затаила дыхание. Пройдёт — не заметит?
     Шаги прозвучали мимо неё и направились туда, где полную боевую позицию уже заняла Нелли.
     — А эта… другая — где? — услышала спрятавшаяся резкий голос.
     — Напарница? — нарочито-беззаботный голос Нелли. Актриса! — Вышла на минутку. А вы не за конвертом? Она говорила, что кто-то за конвертом прийти должен. Так я отдам.
     Секундная пауза и снова голос Фёдора:
     — Давай!
     Симона чуть не вскрикнула от радости: клюнул! Как жаль, что ей запретили вылезать до самого конца.
     Нелли чуток помедлила, водя головой.
     — Где же он? Сюда куда-то клала. А-а, вот!
     Конверт лежал на пустом столике для снаряженной едой посуды, у самой стены…
     Девушка потянулась к нему, но как-то неуверенно, будто боясь сгибаться в пояснице. Один крохотный наклон, другой… Наконец задела-таки конверт — кончиками пальцев, но так неудачно, что он упал со стола и разлетелся листками у самой стены.
     — Не гнёшься, что ли? — злобно прошипел Фёдор. — Старуха? Лезь теперь!
     Да, кухня не сияла чистотой образцового камбуза, и брезгливому аристократу было неповадно лазить по полу в дальние углы.
     — Не могу я, — натужно улыбаясь, отказалась Нелли.
     — Почему это?
     — Ну, не могу, не приставайте! Правда, не могу. — Голос изменился, как будто её схватили за плечо.
     — Да в чём дело?
     Вместо ответа Нелли, жеманно хихикая, положила пальчик на бедро чуть повыше колена и, прижимая его к коже, медленно провела вверх, до самого пояса, придерживая спереди юбку. Бедро голело снизу доверху.
     — Да ты что, без трусов, что ли? — оторопел гость.
     — Ага, — нахально призналась девица, оправляя одёжку. — Потому и нагнуться не могла и не могу. И под стол не полезу.
     — Ни фига себе!
     — Где вам, мужикам, знать, как кайфово девушке без трусов, да посреди публики! — Она плотоядно улыбнулась и шагнула в сторонку, меж двух шкафов: мол, сам решай, что делать.
     Фёдор прикинул. Измажется, конечно, но… пиджак можно снять, девка эта не опасна. А если слишком уж извозится, то уйдёт через заднюю дверь. Много он через неё продуктов утром перетаскал, чтоб обжоры эти тут подавились! Ничего, и из банкета пользу можно извлечь, если знать, как. А он-то уж знает!
     Стул с удобной высокой спинкой будто дожидался его пиджака. Фёдор снял его, с топорщившимися невесть от чего карманами, заботливо повесил на спинку, аккуратно завернул рукава рубашки. Подстелил кстати подвернувшуюся газетку, встал на неё коленками и смело сунулся в подстольную полутьму, навстречу белевшим листкам — товару, который можно было выгодно продать.
     Нелли всё ещё стояла меж двух шкафов, и сейчас её кулачки стукнули в их стенки. Быстро, тихо и одновременно открылись дверцы и оттуда шагнули серьёзные молодые люди. Не говоря ни слова, прошли до человечьих ног, высовывающихся из-под стола, присели…
     Фёдор не понял, что произошло. Будто упала табуретка, острым краем попав ему по ахилловым сухожилиям. Болью обожгло щиколотки, ступни враз онемели.
     — Э-э, чего там? — заворчал он, и в это время пол из-под его живота пополз куда-то вперёд.
     Инстинктивно схватился за ускользающие ножки стола. Но тут над головой его посветлело, каждую из рук схватили по две чужие руки, одновременно вывернули, быстро замотали верёвкой. Ноги, оказывается, тоже были связаны, табуретка стояла на ножках — у неё было алиби.
     С усилием подняв голову, Фёдор собирался то ли закричать, то ли заявить протест, то ли пролепетать: «Ребята, давайте жить дружно!» Открыл было рот, и в это время Нелли сунула в него схваченный со сковородки недожаренный бифштекс и обвязала чем-то вокруг головы, дабы клиент не выказал невоспитанности вульгарным выплёвыванием угощения.
     Она ещё дозавязывала узелок, а сыщики уже быстро и ловко обыскивали пиджак и брюки связанного, выкладывая подозрительные предметы на стол. Пустым он был именно для этого. Там появились:
     — два больших водяных пистолета с запасными баллонами, заряженными кислотой (оперативно проверено на зашипевшей соде);
     — большая коробка с петардами, каждая рвалась с оглушительным треском, заглушая даже саксофон;
     — самовоспламеняющиеся бенгальские огни с крылышковыми стабилизаторами — для пускания «самолётиками»;
     — серпантин, пропитанный горючим составом. Стоило метнуть его через комнату и провести по оставшемуся в руках концу спичкой, как комок огня с резвостью тигра прыгал следом;
     — маленькие бутылочки с крепкой краской — для незабываемых и несмываемых впечатлений о банкете;
     — хлопушки с конфетти, пропитанные горючим составом, они самовоспламенялись при выстреле вверх и осыпали гостей огненно-пепловым дождём.
     Да-а, блефом тут и не пахло.
     Тишину соблюдать было тем легче, что в зале заиграла музыка. В такт глухим, бухающим ударам Нелли и выскочившая-таки из своего убежища Симона стали охаживать связанного врага венчиками для взбивания яиц. Но с ним и без того творилось что-то странное: подёргивания, мычание в ритме SOS, гримасы мучений, лицо заливали слёзы. Но руки продолжали крепко сжимать ухваченные под столом листки — хватательный инстинкт собственника.
     Обезоружив злодея, друзья развязали ему ноги, рывком подняли на них, повели к задней двери. Открыли её. Вырвали из рук листки, развязали, накинули пиджак, сняли повязку с челюстей. Чья-то нога поддала в одно место, дверь закрылась, щёлкнул замок.
     Взрыв смеха был слышен, наверное, в обеденном зале. Но кто слушает, что несётся из динамиков, кто разбирается в молодёжных ритмах? Лучше танцевать, не поводя усом, чтобы не прослыть ретроградами.

     А в кухне всё ещё звучал молодой задорный смех.
     — Нет, как вы его лупили, венчиками, венчиками!
     — Для яиц!
     — Но по попе!
     — Ну-ка, — Ник нагнулся, выставил эту часть тела, — покажите на деле, как сильно.
     Девчонки обрадовались возможности снова побарабанить. Но студент, когда распрямился, был немало удивлён:
     — Не больно совсем!
     — А мы и не хотели больно, — объяснили ему. — Только душу отвести, символически.
     — Симонически!
     — Нет, символически. Не рыпался чтоб.
     — Да ведь у него всё лицо в слезах было!
     — И вправду. — Тим задумался. — Не припомню, чтобы Фёдор плакал. Ты помнишь?
     — Нет, — озадаченно ответил Ник.
     — Чудеса!
     Девушки изо всех сил старались хранить невозмутимый вид, но не сдержались, прыснули. Главный сыщик подозрительно на них поглядел:
     — Чую, что-то провернули вы.
     — А ты расследуй!
     — Сейчас.
     Тим шагнул к плите.
     — С какой сковородки ты брала бифштекс? Вот с этой? — Он лизнул палец, мазнул, потом безбоязненно потрогал. — Чуть тёплая. Нет, дело не в температуре. А в чём же? М-м-м… А-а! Я так и думал.
     На отдельном столике выстроились ряды солоно-горчице-перечниц — их ещё не разносили. Крышка одной была подозрительно сдвинута. Тим открыл её. Перечница была полупустой.
     — А остальные — полные. — Он проверил. — Так ты что, перцу ему в бифштекс сыпанула, горсть целую? Молотого?
     — Приятного аппетита! — сказали девушки почему-то хором и смущённо заулыбались.
     — Ну, Нелли, ты и допетрила!
     — Это мне Симона подсказала, — призналась та. — Как залезли вы по шкафам, я ей подмигнула и показала на бифштекс, а она — мне отмигнула и показала на эти вот штуки.
     — Вообще-то я думала о горчице, — смущённо сказала подавальщица блюд и идей, — но перец тоже неплох. Как он головой дёргал, как горлом ёкал! Я видела. Поделом шантажисту!
     — Так это ж третья твоя идея! — воскликнул Тим. — Нет, Настя пусть как хочет, а я должен тебя расцеловать. И не по-маленькому расцеловать, а по-большому!
     Отведём от них глаза и вспомним, что бедная девочка слишком долго исполняла рутинную работу, не избалованная мужским вниманием. Что-то в ней, видно, зрело, вынашивалось, способная ведь она. И зафонтанировали идеи, чуть только к тому представился случай.
     Настя, если ты читаешь эти строки, не обижайся на Тима, не злись на него. Поцелуи эти страстные, но платонические, не придумали люди ещё ничего нового для выражения пылких чувств. Не измена это, а отдание должного.
     Ник тоже потянулся к законной своей Нелли, но тут послышался грозный голос тёти Салли:
     — Это ещё что такое?
     Она вошла незамеченной, весёлой. С делами развязалась наконец, поспела к поре подавать горячее. А тут такое!
     — Почему посторонние в кухне?
     Вообще-то целующиеся взасос вряд ли могут считаться посторонними друг другу, но имелось в виду — для кухни посторонние.
     С кухней-то они не целовались.
     — Это свои, свои, — защебетали девчата, с трудом переводя дух и утираясь. — Зашли посмотреть, нельзя ли чем помочь.
     — А ну-ка марш грязные тарелки собирать! — велела главная повариха. — Об эту пору их целый стол должен быть, а тут едва треть. Знаю, чем тут вы занимались. — Почему они улыбаются? — А вы марш в ту дверь.
     — Но, может, есть всё же для нас работа?
     — Вас только найми! Вон, бумажки под столом соберите и марш, не отвлекайте девчонок от работы. А это ещё что такое?
     Блин, они не успели убрать дьявольские реквизиты предотвращённого погрома!
     — Это… это… реквизит такой. Музыканты принесли, — вывернулся Тим. — Им там класть некуда, так они сюда пока. Сейчас музыка у них разыграется… Слышите, как ударник расходится?
     — Господи, летом гром так не гремит!
     — А это вот саксофон распевается…
     — Господи, порося, что ли, режут?
     — И гитара не отстаёт. Вот они сейчас разыграются, распалятся, заскочат сюда, схватят эти штуки — и в зал, — сгущал краски главный сыщик-фантазёр. — Это петарды — они, знаете, как грохают? Это вот вспых-серпантин — огненные шары по залу поскачут. Этими пузырьками с краской можно перекидываться. А эти вот пистолеты…
     — Господи, да это ж погром чистый выйдет! У нас кафе или цирк? И меня не спросили… Нет, голубчики мои, вы уж мою епархию от такого погрома обороните. Вот мешок, сложите всё в него — и наружу, в самую глубокую мусорную яму, какую окрест найдёте. А я им, ежели сунутся, ужо покажу кузькину мать! Такие дела в приличном заведении выкомаривать…
     Она посмотрела на официанток, и вправду возвратившихся с горой грязной посуды.
     — Эй, эй, не носите помногу, уроните ещё. Тем более, танцы там, налетят ещё на вас. Довели дело до горы!
     — Разве мы виноваты, что люди грязнят тарелки?
     — И как ещё грязнят, — вполголоса проговорил Тим. — Такой грязи на тарелке, как у Фёдора, и опытная официантка не видела.
     — Опытная, говоришь, должна столы увидеть? Придётся с вами пойти, пособить. А вы складывайте, складывайте и вон всё это отсюдова!
     Ребята остались в кухне одни.
     — От погрома их, видите ли, спасите, — негромко ворчал Тим, аккуратно складывая оружие в мешок — явно не для выброса. — Для чего другого мы сюда пришли, спрашивается?
     — Вообще-то, пожрать, — бодро ответил Ник.
     И у обоих заурчало в животе, перекрыв смех.

     Куприян Венедиктович, скрывая улыбку, следил за тем, как юбиляр склонился в пригласительном поклоне перед не менее дряхлой дамой, та встала и оба пустились в пляс, выделывая па и коленца под молодёжную музыку.
     Что-то давно им не меняли тарелки. Симона пару раз прошла какая-то напряжённая, что-то говорила юбиляру, уходила на кухню, там вроде был какой-то шум. Вот наконец она вошла, но до него не дошла — прямо завалили её грязной посудой. А письмо готово, ждёт.
     Вот кто-то подошёл сзади, зазвякал посудой. Доцент машинально подал тарелку с письмом, но вдруг резко повернулся и вместо молодой официантки увидел старую женщину в старомодном халате. Рука машинально сжалась.
     Несколько секунд они перетягивали тарелку друг у друга. Наконец Куприян Венедиктович свободной рукой убрал письмо и отпустил тарелку. Тётя Салли качнулась и чуть не упала.
     — Ой, открытку забыл снять, — пояснил Буров. — Юбиляру открытка, в конверте. Положил на пустую тарелку и так вот машинально вам отдал.
     — Так отдавай скорее свою открытку, милок, — посоветовала главная повариха. — Чует моё сердце — допляшутся они до инфаркта. Разве ж это дело — козликами скакать в эдаком-то возрасте?
     — Передам, передам, только сядет он. А где Симона? — Заметив подозрительный взгляд, пояснил: — Она ведь здесь бегала. Не случилось ли чего? Не обидел ли кто?
     — Симона ваша! Довела дело до затареливания, я вот должна за неё убирать. Сама виновата, вы за неё не переживайте. Может, вам ещё хлебушка принести?
     — Ну зачем вам при вашем-то положении и возрасте вместо девчонки бегать? Скоро горячее будут подавать, так разве кроме вас кто правильно подогреет? Не-ет, вы уж идите к себе, а девчата нехитрую работу пусть сами и делают.
     — И то правда! Когда ещё доброе слово от клиента услышишь? Всё жалобы да ругань… Вам всё понравилось? Ещё чего-нибудь перед горяченьким?
     — Не извольте беспокоиться, жаловаться и ругаться я всё равно не буду, — двусмысленно ответил доцент. — Трудно вам с молодыми, вижу. С тарелками идёт, а у самой ноги под музыку дрыгаются.
     — Ой, правду говоришь! Надо их наставить. Пойду, а Симону враз к вам пришлю. Вы, верно, часто у нас обедаете, коли её знаете?
     — Приходится, — неопределённо заявил наш герой. — Только вы не лично ко мне пришлите, а то соседи мои тоже затарелились.
     — Конечно-конечно, — и тётя Салли ушла.
     Тарелок и вправду много. Если подать свою рано, письмо скроется в груде, если поздно, она вообще её не возьмёт — тяжело. И чего, спрашивается, эти свистушки там ждали? Ходила бы, пока грязного тарелья мало. Как теперь передать записку? Как вообще передают записки? Жаль, что нельзя так просто подойти к ней и сказать: «Симона, а тебе записка».
     — Куприян Венедиктович, а вам записка! — раздалось под ухом.
     Он вздрогнул и обернулся. Симона улыбалась, протягивая тарелочку. От кого, зачем, почему? Но как просто! Как всё гениальное…
     — Спасибо, — машинально сказал Буров и развернул.
     Почерком Тима в записке говорилось: «Куприян Венедиктович, у нас в кухне такое было! Хотите узнать сразу, подходите к заднему входу, мы вас ждём десять минут. Иначе подойдём завтра на кафедру. Вас опередили. НиТ».
     — Ответ будет? — спросила девушка. Кажется, так принято спрашивать в подобных случаях.
     Доцент помедлил. Они сказали ей всё? Зависит от того, что случилось на кухне. Надо выходить и узнавать. Но сюда тогда он уже не вернётся. Есть риск. Но кто не рискует, то не пьёт… — он взглянул на недопитый фужер.
     — Ответ есть, — решился Куприян Венедиктович. — Только сначала внимательно прочитай имя адресата. — Положил спасённое от тёти Салли письмо ей на тарелку, встал и неспешно вышел.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"