Кран, казалось, подмигнул синим глазком, а когда его отвернули — протяжно зашипел. Красноглазый сосед исправно повторил эти издевательства. Всё ясно — воду отключили.
     Куприян Венедиктович закрутил оба неслуха и в растерянности провёл ладонью по небритому лицу. Без воды ему, как говорится, было и ни туды, и ни сюды — в это утро особенно. Все длиннющие новогодние каникулы наш герой безвылазно сидел дома и напряжённо работал над научной статьёй, прихватив и пару смежных, свободных от занятий дней. И в полной мере воспользовался лафой не бриться, дать отдохнуть лицу — от ежеутренней обязаловки подставляться жужжащим за сеткой ножам, терпеть скрип, трение, да и времени, что ни говори, это потеря. Не зря же все русские на портретах XIX века бородаты. А Маркс, а Энгельс?
     Жена недовольно косилась на мужнину щетину, но открыто не выступала. Щетина приятно разнообразила постельные ощущения. И вот — отросла так, что только по-мокрому и выбреешься, с кремом, помазком и безопасной бритвой в станочке, по старинке.
     Буров специально встал весьма пораньше, чтобы не спеша "разуть" лицо, сделать "мокрое дело" — но краны оказались другого мнения.
     Электробритва такую щетину не возьмёт, нет. Вода — да, есть в чайнике немножко, и ещё в бачке унитаза. Голь на выдумки хитра. Но после одного семейного скандала Куприян Венедиктович твёрдо усвоил: все запасы воды в доме при "мёртвых кранах" — собственность жены, ныне мирно похрапывающей. Туалет женщины, видите ли, дело деликатное, водоёмкое, тем более что душ отменяется.
     Он вдруг вспомнил свою ассистентскую молодость, когда по утрам из-за вечной спешки не удавалось выбриться "электричкой" начисто. Тогда он проводил рукой по шее, чувствуя недобритое, и произносил фразу, удачно пришедшую на ум: "Уважать меня они и так обязаны". Он же преподавателем стал, чёрт побери!
     Теперь прямо смешно. Да и тогда, в молодости, грустно не было.
     Нынче такое не пройдёт, постарел. Взять ведро, сходить к колонке? Там бы и побриться, да холод собачий, не лето. А может… Да, так и поступим. Должна же наша работа помогать нам в решении личных проблем — пусть и не по профсоюзной линии.
     Куприян Венедиктович сложил бритвенные принадлежности в коробку, засунул её в кейс, потеснив бумаги, и, одевшись, с бутербродом в кармане, тихо вышел из дому.
     Шарф он поднял повыше, чтобы хоть частично скрыть мохнатые щёки. Всё-таки одежда выдавала в нём интеллигентного человека — бомжовая щетина с этим плохо вязалась.
     Позавтракаю в "Шустрожоре", если не хватит бутерброда. А вообще-то, недурно хоть раз в жизни прийти на работу ни свет, ни заря… Как оно там, в корпусе? Студенты, когда опаздывают, вечно заверяют, что в другие-то дни приезжают очень рано, такой уж транспорт. Вот и проверим, так ли это. Да и Владимир Леви советует совершать время от времени "зигзаги" всякие, менять образ жизни на коротких отрезках. Авось, и понравится прогулка на пустой желудок.
     Зимний ветерок добирался до щёк, приятно холодил. Вместе с бодрым шагом возбуждал умственную энергию. Если воды крановой тоже нет, побреюсь на воде из термостатов. Непроточная, зато тёплая — после мороза. Не ледяная из-под крана. Или согрею на спиртовке.
     На подходе к корпусу Буров бросил взгляд на часы. Эх ты, полтора почти часа до занятий! Или больше даже? Семи ещё нет. Ну, и где же "ранние пташки"?
     Корпус выглядел безлюдным и мрачным, закрытым на все окна и двери. Ни огонька в окошке, ни звука человеческого голоса. Массивная входная дверь, казалось, была крепко заперта, на манер осаждённого замка. Куприян Венедиктович решил не спешить со вторжением, а пока что осмотреться во дворике. Успеет побриться, а ранний час взятия ключа, отмечаемый в вахтенном журнале, как бы подозрений не вызвал.
     Доцент медленно, помахивая кейсом, прогулялся по двору. Да, совсем другое впечатление, когда нет людей. Фигуры отвлекают внимание от архитектуры, и та выполняет роль скромного фона. А хочешь насладиться величием или хотя бы эстетикой очертания здания (сам Мюфке строил!) — выбирай безлюдное время.
     Он напряг память и вдруг понял, что практически никогда двор не оставался без студентов. Когда бы он ни приходил или уходил, кто-нибудь да толпился, даже в сугубо "пАрное" время. Кто там у нас жаловался, что студентам недочитывают лекции? Звонки преждевременные дают? Сначала разберитесь с теми, кто читаемые лекции недослушивает, в "Шустрожоре" очередует, у входа сигаретничает — или вон на тех решётках сидит.
     Это были большие волнистые решётки, прикрывающие приоконные ямы — типа той позади корпуса, в которой ставили получивший известность следственный эксперимент. И здесь, с передней стороны, были полуподвальные окна, они выходили на лестницы, ведущие с обеих сторон корпуса в подвал.
     Доцент подошёл поближе. Да, на решётке валяются в беспорядке фанерки и картонки. Без них на металлические прутья не сядешь — и ржавые они, и холодные, да и расстояние между — вон, кейс толстый проходит. Вокруг рассыпаны окурки, видны замёрзшие плевки. Набросан мусор и в приоконную яму, дна аж не видно. Валяются растрёпанные тетради, даже книжки ободранные. Один хороший окурок — и отсюда может полыхнуть пожар, горючего материала предостаточно. Интересно, кто за это отвечает?
     Поскрипывая подошвами, Куприян Венедиктович перешёл к решётке по другую сторону двери. Здесь, видать, обретались более ответственные личности: фанерно-картонные подстилки были аккуратно сложены и поставлены вертикально в уголке. И дождь не так сильно намочит, и ветер в яму не спихнёт, как вон там может. Доставай потом оттуда! Болт, запирающий решётку, ржавый, его и не вывинтишь из петель.
     Ан нет, вывинтили! Не такой уж и ржавый, этот болт валялся поблизости. Черти! Может, кто чего уронил и лазил доставать? Нет, скорее силушку молодецкую пробовали, хорошо хоть, что тут инвентарь и оставили, не утащили куда.
     Буров с каким-то хозяйским чувством поднял болт, взвесил его на ладони и, сняв перчатку, с трудом ввинтил в петли, подёргал решётку. Вроде прочно. Отёр грязную ладонь о снег, подавил желание им умыться, как в молодости. Что ж, может посидеть здесь, подсунув под попу студенческую подстилку, вообразить себя студентом, смывшимся с лекции? Лучше их понимать станет.
     Он так и поступил, подтянув колени к груди и обхватив ноги руками.
     Чирикнула птичка. Странно, в суете и суматохе Куприян Венедиктович и не слышал, что у них тут птицы под боком живут. Да и тишины не наступало такой, чтобы это расслышать. Только вот рано утром, ночь не в счёт.
     Сами собой закрылись глаза, наступила приятная истома. Действительно, совсем не тянет в alma mater. Вот почему студенты тут кучкуются! Вообще, ощущение, как на пикнике, тихо шумят деревья, снова птичка чирикнула, издалека донёсся звук трамвая.
     Глубокий вздох, ещё более глубокий…
     Вдруг что-то будто стукнуло нашего героя. То ли непроизвольно дёрнулась, расслабляясь, нога, то ли кольнул морозец, то ли встряхнуло чувство времени. Не хватает только, чтобы его, небритого, засекли на тусовочном месте!
     Куприян Венедиктович резко открыл глаза, и ему вдруг почудилось, что край глаза заметил чьё-то лицо за окном верхнего этажа. Встал, выпрямился, обернулося. Он ведь сидел спиной к корпусу, как же тут увидишь окно? Неужели так высоко запрокинул голову? И где, спрашивается, то лицо? Окна пустынные. Ладно, раз в корпусе кто-то есть, значит, вахтёр уж точно проснулся, на посту, и дверь входную отомкнул.
     Буров бодро подошёл к двери, охотно подтвердившей его догадку.
     Вахтёр Карл Потапыч в своей будке торопил воду в стакане закипеть, доставая шершавыми пальцами пакетик с чаем. Он опасливо оглянулся на вошедшего, прикрыл инстинктивно рукой стакан с кипятильником, нахмурился, заметив небритые щёки, наконец, улыбнулся, признав старого знакомого.
     — Бессонница мучает, Куприян Венедиктович? — участливо спросил он, поздоровавшись.
     — Да нет, побриться пришёл по утреннему времени. Дома воду отключили. Здесь она есть хоть? Ага, вижу будущий чай. Да вы ладонь-то со стакана уберите, я же вас за противопожарку не оштрафую.
     Карл Потапыч крякнул.
     — Приятно погутарить с понимающим человеком. — Он поболтал ложечкой в стакане. — У себя бриться будете, Куприян Венедиктович? — Снял ключ и подал. — Только уж, извиняюсь, полы вряд ли просохли. Уборщица ещё моет, не ждали никого так рано. Может, по мокрому придётся идти, второй раз извиняйте, подошвы вытрите с усердием. Алика Чхоевна жуть как следов грязных не любит.
     — У себя не получится, Карл Потапыч, я зеркало с собой не взял. Собственно, портативного и нет у меня, перед большим бреюсь. Так что пойду в туалет.
     — Ключик-то всё равно возьмите, чего ко мне спускаться.
     — Вот насчёт ключика я в сомнениях, Карл Потапыч. Какое время в журнал ставить? Если часовое, то не слишком ли рано выйдет? Не заругают вас, если ревизия какая? Может, лучше потом всё же?
     Не так давно у них ввели новый порядок: не только расписываться за ключ, но и отмечать время. Зачем — никто не знал, но если звёзды зажигают — это кому-то нужно. Табельщицы дружно открестились от нововведения, и где выплывет твоей рукой проставленное времечко было окутано пугающей неизвестностью.
     Старый служака нашёл простое решение.
     — Вы распишитесь, а час я сам проставлю. Кто ещё придёт, тот же и запишу. Чёрт его знает, зачем нужны эти часы с минутами, линуй из-за их журнал! Я потом, чтобы вас не задерживать. Вот здесь, где ноготь, распишитесь.
     Буров расписался на девственно чистом листе и вдруг вспомнил виденное в окне лицо. Хотя, может, это уборщица.
     — Не приходил никто? — полувопросительно-полуутвердительно сказал он, кладя ручку и забирая ключ. — Ну, и незачем меня небритым видеть!
     — Роспись ваша, допустим, первая, — вахтёр поболтал ложечкой в стакане, поднёс его к губам и хитро так из-за него посмотрел. — А вот в смысле лично появления — тут не так рекордно.
     Буров уже вошёл во вкус сыскной деятельности, когда полунамёками вызнаёшь у людей сведения. Поднял с пола кейс и, всем видом своим уходя от вахты, небрежно спросил:
     — Коллега по небритости? Сейчас в туалете столкнёмся.
     — Побриться, допустим, ему и вправду не помешает, прямо с поезда мужик. И сразу в родной институт, — из слов "университет" и "институт" Карл Потапыч упрямо выбирал покороче и произносил, не заботясь о престиже. — Да вы, может, помните его, Куприян Венедиктович? Ростислав, студент такой был. Эх, сколько ж пролетело с той поры? Лет пятнадцать, а то и все двадцать. Ну, которого декан за ухо мимо меня наружу вывел. Вспомнили теперь?
     Да, эту историю вспоминали время от времени, особенно когда пустели бутылки на банкетных столах. Нынешним, хлебнувшим до отравления свободы студентам той ситуации было не понять, а вот старики проверяли память, посмеивались.
     История эта произошла, едва началась перестройка. Некоторые студенты восприняли призывы к обновлению и свободе всерьёз и обратили своё негодование против бюрократических структур, а также всего забюрократизовавшегося, вроде комитета комсомола и студенческого совета. Ростик был главой компании, объявившей об учреждении нового, независимого студсовета. Их, конечно, начали травить. Открыто закрыть "общественную организацию" было не с руки, а старому, соглашательскому студсовету она сильно мешала. В ход пошли подковёрные технологии.
     Кульминация наступила на совместном заседании учёного совета и студенческой общественности. Тогдашний декан (не нынешний Вениамин Эдуардович, нет) зачитал обличающий, навешивающий всех собак доклад и добавил ещё перцу от себя. Ростик мужественно защищался и пытался переходить в наступление. Студенческая общественность глухо роптала и не к месту аплодировала, так что каждая сторона могла считать это за поддержку.
     Наконец, в этом поединке яростных и малонаходчивых наступила развязка. Ростик, забывшись, подставился, и декан разразился уничижительной тирадой, закончив её словами: "Яйца курицу не учат!" И после секундной паузы торжествующе добавил: "А тем более — петуха!" И сделал резкий жест рукой к двери, в которую долженствовала удалиться проигравшая сторона.
     К сожалению, слово "петух" стараниями СМИ уже год как звучало не по-куриному, да и "яйца" перестали быть птичьей монополией. Заметив блеск в глазах оппонента и догадавшись, что ответный удар снесёт всю его репутацию, декан шагнул, взял изумлённого Ростика за ухо и повёл к выходу. Дикая боль мешала подбирать слова для остроумного ответа. Вообще мешала что-либо говорить, кроме как "Ой-ёй-ёй!"
     В мёртвой тишине декан провёл незадачливого студента через коридор, мимо вахты, выставил на крыльцо и, отпустив ухо, наподдал коленом в одно место. Вахтёр Карл Потапыч, тогда ещё не старик, замерев в полупривстатии во стула, наблюдал эту экзекуцию, даже, кажется, с приоткрытым ртом. И когда Ростик кубарем покатился с крыльца, почему-то дал долгий громкий звонок.
     Месть на этом и исчерпалась. Правда, Ростика с сотоварищи не оставили в аспирантуре, но распределения все они получили на удивление приличные, некоторые даже с красными дипломами. А их оппоненты немного спустя сбросили напускную замшелость, обзавелись собственным бизнесом и на корпоративных попойках, вспоминая прошлое, посмеивались: "На наше место захотели, желторотые! Не-эт, мы никому его не отдадим, ни тогда, ни теперь!"
     — … а сейчас он — Ростислав Ипатьевич, уважаемый человек, зам. директора завода в соседней области. Важный такой, чемоданы ему несут. В командировку приехал к кому-то из наших, в гостиницу не захотел, ему вечером уезжать уже, пока говорит, день не начался, поброжу по коридорам, посмотрю, как тут у вас нынче. Нет, он "у нас" сказал. Верный парень!
     — Ну, раз такой важный, что чемоданы ему несут, небритым перед ним появляться несолидно, — решил доцент. — Хорошо, что предупредили, Карл Потапыч. Где он бродит, не знаете?
     — Я его на третий этаж направил, — признался вахтёр. — Ну, где у нас стенды новые и профессоров морды отреставрировали. Он вот перед вами минут за десять пришёл. Наверное, там ещё.
     — Хорошо, тогда я побреюсь на втором этаже, — решил Буров. — Там туалет вымыли уже, не знаете?
     — Вымыли, наверное. Алика Чхоевна уже взяла ключи от комнат того этажа. Она как этажи обходит: сначала моет туалеты, а потом берёт у меня ключи от комнат. И мне запоминать легче, шо дал, и ей связка небольшая. Сдаст с одного этажа, получит с другого. Так что ступайте спокойно, Куприян Венедиктович, про ножки только не забудьте, уважьте труд уборщицкий.
     Кивнув словоохотливому старику, Буров медленно пошёл к лестнице.
     Поднявшись на второй этаж и пройдя несколько шагов, он вдруг понял, что миновать встречи с уборщицей не удастся. Из-за поворота доносился плеск воды, шлёпанье тряпки и напевы вполголоса. Что-то восточное, под аккомпанемент, может, и радостное, но одним голосом выходило довольно заунывно и немножко гортанно. Впрочем, пелось для себя, слушателей не ожидалось.
     Буров не заметил, как подошёл к повороту почти вплотную. Картина была презабавная: из-за угла толчками высовывалась и исчезала тряпка. Надо бы покашлять, чтобы не испугать человека, ничего не слышащего за своим пением, да поздно, кашель вблизи только испугает. Ладно, тогда выйдём хотя бы между двумя рейдами тряпки.
     Выбрав момент, как ему показалось, удачный, доцент сделал широкий шаг — и не угадал. Мокрая грязная тряпка с противным шлёпаньем прошлась прямо по его ботинкам, а держащая швабру разразилась смачной руганью. А может, это и не было таким уж ругательством — наш герой, посещая базары, давно заметил, что восточные люди, переговариваясь по-своему, ругаются исключительно на русском. Значит, непонятные слова, скорее всего, означают только испуг.
     Немолодая женщина в сером халате вглядывалась в выскочившего из-за поворота, стараясь постичь контраст между небритой физиономией и приличной одеждой, аккуратным кейсом и общей знакомостью облика.
     — Алика Чхоевна, это же я, я, Буров, ну, Куприян Венедиктович! Небритый вот только, а в остальном я, как весь вот. Дайте только срок, да ещё в туалет пройти, и мигом приду в обычное своё состояние.
     Уборщица вглядывалась, вглядывалась, дёргая головой.
     — Это… это… кто же вы? Никак, доцент, это… как вас там… Киприан…
     — Куприян. Гм, Венедиктович. Вэ, не бэ.
     — Да, да, Куприян Венедиктович, припоминаю. Доцент вы у нас. Где-то я вас, видать, встречала, да не припомню, больно уж щёки у вас другие.
     — Ну, последний раз… дайте вспомнить. Да, месяца полтора назад вы у меня консультировались. Помните? Ну, по поводу использованных Интернет-карточек. Один аспирант просил вас их не выбрасывать с остальным мусором, если найдёте, а ему отдавать.
     — Кажись… кажись, вспоминаю. А-а, это я тогда подумала, может, золото какое в них, чего это он мусор у меня клянчить вздумал. Неспроста, думаю, посоветуюсь-ка со знающим человеком.
     Да, это было неспроста. Конечно, никаких драгметаллов в карточке и быть не могло, но аспирант Родион в свободное (или освобождённое?) от науки время научился закрашивать пароль особым, своей рецептуры, составом. Карточке придавался девственный вид, ну, а дальше всё зависело уже от наглости и ловкости рук.
     Буров в тонкости сбыта не вникал, просто поговорил с Родионом, после чего тот отозвал свою просьбу уборщице. Отказался ли от своей затеи совсем — вот вопрос. Во всяком случае, когда Куприян Венедиктович приходил в ту лабораторию, ему всё чудился запах свежесваренной карточной краски.
     — Ну, раз признали, позвольте подошвы обтереть. — Доцент зашаркал ногами по тряпке. Вдруг фыркнул: — Нет, как вы меня! Кстати, по-моему, имя какое-то прозвучало, Фарид или Рашид, вы меня с ним спутали, да?
     — Да уж, извиняйте ненароком. Вечно этот шибздик шляется тут по утрам, полы пачкает. Грузчиком он в буфете. Беда с ним! Намедни вот масло разлил, споткнулся, видите ли, о мою швабру, так убирать шибко пришлось. Масло, его ведь водой не отмоешь.
     — Масло? — заинтересовался Куприян Венедиктович. — В бутылке? Интересно, зачем оно там? Салаты все готовые, в пластиковых корытцах, и жарить ничего не жарят, в микроволновку на минутку ставят, и всё.
     — Ой, да не знаю я! — Её голос стал каким-то визгливым, с нотками неуверенности. — Ну, нёс и нёс. Это я виновата, что по штиблетам ему шандарахнула. Но всё вымыла, отчистила, нигде ничего. Да вы кончайте шаркать-то, небось, блестят уже.
     Нюхом чую, подумал доцент, что-то неладное с этим маслом. Надо подсказать студентам-сыщикам, пусть разберутся на досуге. А пока надо дать понять, что значения не придал.
     — Трудная у вас работа, Алика Чхоевна. — Он делал вид, что ждёт, пока хоть чуть-чуть не подсохнут полы. — Сейчас и курят больше, и труд уважают меньше. А жвачка? Нам — созерцать жующие наглые рты, вам — отчищать всё и вся от жёваного.
     Он намекал на портрет довоенного ещё профессора, висящий под самым потолком, чтобы не пририсовывали усы. Почему-то студенты считали, что если попасть старику комком жвачки точно в нос, это будет добрым знаком перед сессией. Надо ли говорить, что весь портрет был прямо-таки застрелян жёваниной, а лазить отчищать высоко. Один грохнулся, других посылать боялись. Удавалось только ловить стрелков, пока жвачка ещё на ногте, и наказывать.
     — Я бы, кого засекла, в глотку бы эту дрянь вбивала! — Уборщица аж положила тряпку, настолько за живое задело. — А куряки — это вообще! Ну, куришь ты возле ящика с песком, так окурок туда и сунь, ясно ведь. Нет, набросали рядом. Только сейчас вот подметала, вычищала. Это из ящика можно раз в месяц, когда столько насуют туда, что песок высыпаться начинает, а с пола что — каждый день?! Так ли уж хорошо разрешать в корпусе курить, Куприян Венедиктович? Хоть девкам запретили бы. Вот у нас в Киргизии…
     — Да-да, но как им запретишь? Запретный плод сладок. Ладно, заболтался я тут с вами, а мне ещё бриться. Ну, я пошёл.
     — В мужской, Куприян Венедиктович?
     — Конечно, в какой же ещё!
     Он понял, что она имела в виду. На этом этаже женский и мужской туалеты находились не рядом, а в противоположных концах. Уборщица наливала ведро в мужском, мыла от него до женского, где грязную воду и выливала. Наоборот не стоило, могли прийти мужчины и занять туалет. Поэтому идти в мужской Бурову пришлось по мытому полу, но из тех же соображений он не мог пойти бриться в женский, с зеркалами получше.
     Поздравив себя с дедукцией, наш герой внезапно ощутил, что хочется дедуцировать ещё и ещё. В конце концов, рано поутру в корпусе могли твориться и менее безобидные дела, чем бритьё безопасной бритвой. Взять то же загадочное масло, лицо в окне. Ладно, это сейчас не раскрутишь, а вот окурки вокруг ящика с песком…
     Кажется, у Честертона в его рассказе "Бездонный колодец" сыщик размышлял, почему преступник не сбросил туда труп жертвы. Окурок, конечно, трупик всего лишь сигареты, но и его принято совать куда-нибудь, а уж в ящик с песком сам бог велел… и комендант утвердил. И раньше у ящика было чисто. Кстати, вот он стоит. Она сказала, что только что окурки подметала, а я ведь иду против её хода. Других тут, вроде, нет, даже на песке в кризис экономим.
     И Буров сделал простую, напрашивающуюся вещь — поднял крышку ящика.
     Конечно, если на ящике белым по красному написано "ПЕСОК", это не следует понимать буквально. Обладай он мало-мальской ценностью, там его было бы не больше, чем спирту в морском компасе. Но вся ценность серо-жёлтого порошка заключалась в том, что он стойко сносил тычки окурков и плевки прокуренной слюной, да ещё в пустое сверху место можно было совать всякий мусор, если лень дойти с ним до урны. Да если и не лень — не было урн в коридорах.
     Вот и сейчас доцент не удивился, вместо жёлтой поверхности увидев мятую газету. Правда, чаще встречалить шпаргалки, мятые листки, даже целые конспекты. Таким песочком пожар тушить — только ярче разжигать.
     Хоть и смятая, газета валялась как-то широко, не комком, можно сказать, укрывисто лежала. Да и не стали бы из-за газеты из ящика выбрасывать окурки. Куприян Венедиктович ухватил непрошеную гостью за край, поднял и чуть не уронил — то есть то, что захватил с газетой вместе. Ага, попался!
     Это была книга в блестящей суперобложке, в глаза сразу бросились вычурные готические буквы. Да, название явно немецкое, хоть и непонятное, неведом сей ему язык. А сама книга… да, соответствует, тоже немецкая. Проверить, конечно, нужно, мало ли что в суперобложку можно закатать.
     Буров озирнулся — нет, никого. И всё же не покидало чувство, что за ним наблюдают… или могут подглядывать. Ясно же, что книгу спрятали сюда умышленно, и с целью нехорошей. Когда, интересно? И откуда её вынесли? И кто должен забрать отсюда, и снова — когда? Не похоронили же её тут навечно!
     Что ж, за бритьём будет время поразмышлять. А не получится — озадачу друзей-сыщиков, а по совместительству студентов Ника и Тима, когда они придут на занятия. Интересно, организуют они наблюдение за ящиком или управятся как-то иначе? В любом случае, оставлять тут вещь нельзя, её могут прожечь окурком или… или забрать до засады, ищи тогда ветра в поле. Но если увидят, что книги нет — тоже нехорошо. Сейчас у всех сотовые, кто книгу спрятал, наверняка уже звякнул "покупателю", и теперь того задерживает только ранний час, когда каждый проходящий через вахту заметен. Надежды на то, что не нашедший книгу сегодня придёт за ней завтра, как в старых детективах, нет.
     Может, ограничиться возвращением похищенного хозяину, а уж тот сам пусть разбирается, кто его обчистил? Книга, безусловно, ценная. Буров полистал её и тут же довольно хмыкнул. Он же сам, вот только что, листая её первый раз, подумал: "Мало ли что можно впихнуть в гиперобложку!" Ну, конечно же. Можно и дОлжно!
     Он выпростал книгу из обложки, положил ту на песок и уже хотел было накрыть газетой, как вдруг взгляд упал на вмятинку в песке, куда шмякнулась выроненная от неожиданной тяжести книга. Там виднелся какой-то белёсый фантик, нарушая желтизну очищенного от окурков песка. Или — не фантик? Может, тот, кто спрятал книгу, позаботился о приметах "непосещения" ящика посторонними? Тогда эту штуку надо забросать, песок выровнять.
     Куприян Венедиктович так и стал поступать, но вдруг обнаружил, что "фантик" на самом деле является бочком зарытого в песок пластикового пакета. Чёрт побери, это не противопожарный инвентарь, а средоточие каких-то тайн! Что там, в пакете? Осторожнее надо бы, а то, чего доброго, жахнет. Хотя вряд ли это дело рук террористов.
     Насколько можно было разглядеть при осторожном разгребании, в пакете находился какой-то похожий на большую мыльницу прибор, обмотанный проводами. Что-то подобное они изучали на сборах офицеров запаса, какой-то контроль, не то радиационный, не то химический. Но, может, это всего лишь корпус, а начинён он взрывчаткой? Нет, не тикает. Благоразумнее не докапываться, а аккуратно занести всё это песочком, чтоб и видно не было.
     Пакет скрылся под песком, тот разровнялся, и крышка ящика тихо опустилась, а мятую газету доцент засунул между задней стенкой и стеной.
     Чтобы не встретиться ни с уборщицей (лишние вопросы), ни с гостем (небрит же ещё!), пришлось пройти дальше до боковой лестницы и подняться по ней.
     Вот и родная кафедра. Автоматически, как он делал уже сотни раз, Куприян Венедиктович повернул ключ в замке и отворил дверь.
     С одной стороны, хорошо, что по раннему времени некому задавать лишние вопросы, с другой — немножко жалко, что некому восхищаться точными, уверенными действиями их коллеги. Кейс стукнул об пол, пальто полетело на спинку стула, звякнула дверца сейфа.
     Но прежде, чем положить туда находку, Буров взял её стоймя и поднёс к полке, забитой книгами. Когда-то он принёс их из дому, чтобы сдать в библиотеку, но там отказались принимать. Неходовой товар! Как товар, почему товар? Разве библиотека торгует книгами? Или берёт арендную плату? В любом случае, лишь малая доля фондов в работе, остальное лежит лежмя и есть не просит. И потом, пару лет назад, как гордо писала многотиражка, библиотека на расширение фондовых площадей получила нехилую сумму, из-за того-то он и решил сдать туда своё добро. Где эти деньги? Но это уже криминальная история другого, недосягаемого рода.
     Сейчас тот отказ оказался кстати. Хозяин быстро выбрал похожую по толщине и формату книжку, одел её в обложку, а "немку" отправил в сейф. Разломал карандаш, истолок грифель и этим порошком припорошил тёмные места обложки. Поставил книгу на стол стоймя. Что-то осыпалось, но оставшееся может послужить службу. Всё-таки хорошо, что он часто посещает чаепития с участием Ника и Тима и нахватался там всякого из сыщицкого арсенала.
     Куприян Венедиктович достал из кейса коробку с принадлежностями для "мокрого" бритья, осторожно, за кончик ухватил переодетую книгу и двинулся к двери.

     Когда Буров открыл крышку ящика, ему показалось, что песок разровнен немножко по-другому. Чуть-чуть воткнул палец там, где был пакет. Пусто. Может, забыл уже, где? Ладно, чёрт с ним.
     Он осторожно, стараясь не смазать грифельный порошок, положил на песок книгу и накрыл её мятой газетой, которая никуда из щели не исчезла. Опустил крышку и стал носовым платком протирать ручку. И тут увидел следы песка на полу, у самого ящика.
     Раньше их тут не было. Уборщица вымыла пол очень чисто. Неужели? Впрочем, Куприян Венедиктович не мог присягнуть, что не припесочил сам, всё же в ящике возился, песок шерудил. И, кстати, не мог похвастаться приличной формой для продолжения сыска — об этом напомнила коробка. Хозяин взял её с пола, вздохнул и направился туда, куда, собственно, и шёл изначально — в туалет.

     Тихое журчание воды, пустота и чистота. Ничего, скоро сюда нагрянут толпы страждущих, и от пустоты и чистоты ничего не останется, а журчание перерастёт в шум водопада. Но время есть пока.
     Наученный горьким опытом, Куприян Венедиктович сначала проверил, есть ли горячая вода, и только после этого неторопливо разложил на полочке бритву, помазок, запасные лезвия, тюбик с пеной, приготовил большое полотенце, и, подмигнув небритому отражению в зеркале, принялся за дело.
     Время бритья — это было его время. Десять или пятнадцать непуганых минут. Минимум, что за них удавалось, — передохнуть от супружьего ворчания, максимум — в голову могла прийти дельная мысль. Сейчас, в отдалении от жены (спит ещё), приходилось рассчитывать на максимум.
     Ровно намыливаясь и свинчивая бритву с лезвием, Буров вспоминал, не мог ли он просыпать песок у ящика. Может, машинально отряхнул руки, как вот сейчас машинально орудует помазком? Нет, не вспоминается, всё внимание было поглощено загадочным пакетом и немецкой книгой. Где, кстати, он её видел? Ведь видел же!
     Лезвие с лёгким скрипом проделало в запененной щетине дорожку и остановилось. Да, он вспомнил. Зеркало отразило удивлённые глаза. Да, похоже, та самая книга, даже вспомнилось, как с неё спадала обложка, когда её показывал Архип Мстиславич.
     Тогда он машинально поднял соскользнувшее с пола и вернул коллеге, специально, конечно, не запоминал. А вот теперь в памяти всплыло. Чей, не так много у них на факультете книг на немецком, тем более старинных, нынче в ходу язык совсем другой.
     Это было месяца два назад. Преподаватели, сойдясь в кружок, жаловались друг другу на засилие Интернета. Любой реферат — только оттуда. Собственно, задание подготовить реферат студенты и воспринимали не иначе как найти-скачать-распечатать. Ясно, любая работа — это досадный барьер на пути к диплому, лекции и семинары надо высиживать, ну, а где можно — ловчить.
     И вот Архип Мстиславич сказал тогда, что не всё можно найти во всемогущей Сети. В доказательство привёл эту книгу, что у него от предшественника осталась, классического учёного, чьим именем у них аудитория названа. Был за границей ещё до войны, и вот привёз. Материал редкий и важный, но почему-то после войны этой темой не занимались нигде. Он всё высматривал толкового студента, которому мог бы поручить тему из книги, хотя бы сделать общий обзор и станет тогда ясно, куда идти, но всё как-то выходило, что кто толков — тот "ботает по инглишу", а кто силён в немецком — тот слаб в остальном.
     Впрочем, нашёлся один, правда, не студент, а аспирант, Родион, кому книга могла бы принести несомненную пользу. Услышав тему его кандидатской, что утверждали на учёном совете, Архип Мстиславич подумал, что книгу надо порекомендовать. И порекомендовал, когда подвернулся случай. Но Родион отнёсся к возможности расширить свой литобзор более чем прохладно. Книга, хоть и редкая, но старая, а он уже ходит на курсы английского, цивилизуется, готовится к загранкомандировкам и вообще… В общем, спасибо, не надо.
     Об этом Архип Мстиславич с сарказмом и негодованием поведал коллегам. Да, наука деградировала донельзя, какой уж тут энтузиазм! Сделать по-минимуму — и в Совет за степенью. К диссертации отношение, как у студентов — к рефератам. Разве что в Интернете не скачаешь. В смысле — бесплатно.
     Но эту щекотливую тему собравшиеся предпочли не затрагивать и, поддакнув для приличия, разошлись. Профессор со своим раритетом ушёл немного обиженный.
     Пожалуй, книжицу свистнули именно у него. Правда, особых примет доцент не запомнил, но редкость и древность — сами по себе особые приметы. Другой похожей книги во всём их вузе не сыщешь.
     Редкость и древность — это ценность. И вот, пожалуйста…
     Бритва мерно ходила по лицу, снимая пену с обрезками волос, рука машинально подставляла её под струйку воды. Размышления не мешали гладкости выбривания. Глаза и руки делали одно дело, мозг — другое.
     Итак, книгу свистнули из лаборатории Архипа Мстиславича, вероятно, из-под замка — небрежно такие вещи не хранят. Кто? Пожалуй, легче сказать, кто не мог. Это аспирант Родион. Он отмахнулся в своё время от книги, а если потом и передумал, то мог снова обратиться и легально попросить. Какой-то собой жадности до редких вещиц за ним не замечалось, бизнес он делал, как мы знаем, на старых Интернет-карточках. К тому же сегодня он, судя по журналу и показаниям вахтёра, в корпус ещё не приходил. Это алиби.
     А если, скажем, "поработал" вчера вечером? Надо будет при случае заглянуть в журнал, там время сдачи ключа отмечено. Но если он… или кто-то другой слямзил книженцию вчера вечером, то на кой ляд прятать её в песок? Не страусиная же голова. Конечно, прятать у себя на кафедре опасно, коллеги могут увидеть, но можно спокойно положить в кейс и вынести. Все знают, что личные кейсы, даже толстые, на вахте не досматриваются. Свои книги все проносят без хлопот. Зачем совать в ящик, где её может увидеть любой, избавляющийся от окурка? Правда, обычно бычки просто бросают под приоткрытую крышку, но ведь и по-настоящему открыть могут. Да и газета от окурков может загореться.
     Куприян Венедиктович оглядел результаты своей работы, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, остался доволен и стал умываться.
     Но, может, весь расчёт на то, что книгу увидит кто-то из курильщиков? Заинтересуется, достанет, начнёт листать… тут-то его, голубчика, и повяжут. Может такое быть? Но тогда злоумышленник или его сообщник должны установить за ящиком наблюдение, чтобы вовремя застукать бедолагу. А за ящиком будет следить ещё и Ник или Тим. Как бы они не столкнулись, не пересеклись. Пожалуй, надо предупредить. Но сейчас оба, небось, дрыхнут без задних ног. Ладно, буду посвящать в дело, тогда и скажу.
     Буров закрутил кран и взял полотенце.
     Если Архип Мстиславич обнаружит пропажу и подымет шум, что делать? Говорить, что книга у него, или подождать развития событий? Нет, предупредить надо. Сейф — не личный буровский, туда и коллеги заглядывают. Книгой, конечно, заинтересуются.
     Ну что же, вот он и побрит. Зеркало отразило помолодевшее лицо, руки стали мыть и складывать принадлежности. Впереди ещё больше часа. Разыскать Ростика и поболтать? Только не заговариваться особо, надо же сыщиков предупредить. Кстати, может, вперёд сходить к кафедре Архипа Мстиславича и осмотреть замок? Да, пожалуй.
     В это время за дверью послышались шлёпающие шаги, потоптались, будто человек не решался заходить. Наконец раздался робкий стук.
     — Куприян Венедиктович, вы бреетесь? — раздался неуверенный голос Алики Чхоевны. — Или… другим заняты? Выгляните, а!
     Доцент распахнул дверь. Да, это она, уборщица.
     — Извиняюсь, что я сюда, — заговорила она, стараясь не глядеть в дверь. — Дело срочное. Думаю, бреется Куприян Венедиктович, а вода-то и не шумит. Может, думаю, оправиться решил или ушёл вовсе. Потому и стучу. Вы уж извиняйте. Не смотрю я.
     — Ничего-ничего, — успокоил её гладко выбритый. — Никого тут больше нет, я закончил и уже ухожу. А что за дело, почему меня ищете?
     — Дык вот тут что. Ключ в замке не ворочается. Сколько лет тут убираюсь, впервой такое. Не идёт, и всё тут. Чего делать, не знаю. И вот я к вам.
     "Неужели?" — молнией пронеслось в голове. Неужели случай сейчас подскажет ему, как у Архипа Мстиславича увели книгу? Конечно, это сделали тайно, когда кафедра официально была заперта. Может, ночью даже. И отмычками раскурочили замок. Сейчас он всё увидит первым!
     Но, чтобы не выдать своей заинтересованности, следовало покочевряжиться.
     — Ну хорошо, не проворачивается ключ, — равнодушно, с оттенком возмущения, произнёс доцент. На собеседницу он не смотрел, от двери отступил, без спешки складывал в коробочку бритвенные принадлежности, кое-какие даже продувал — безо всякой надобности, только чтоб выглядело отстранённо. — Не под тем углом вставили или вверх ногами, вот и застряло. Но я-то тут при чём? Я не комендант, не слесарь и вообще кафедра чужая. Мне-то чего жаловаться? Ищите кого другого. — Переборщил? Обидится и уйдёт? Как тогда догонять?
     — Куприян Венедиктович, вы сейчас единственный преподаватель в корпусе. Нет никого больше. Комендант когда ещё придёт. Так что вы самый старший пока. С кем же ещё советоваться, кого другого искать? Никого ведь не найду, а мне ещё убираться и убираться.
     — Ну и убирайтесь где ещё, а придёт комендант, ему и жалуйтесь. — Его начала забавлять эта игра. Малограмотная эта Алика Чхоевна, а смотри ты, как аргументы находит! Пора поддаваться.
     — Да мне уж несколько раз комендант выговаривал, что вовремя не доложила кому. Как-то убиралась в одной лаболатории вечером, смотрю — на горелке что-то варится. Ну, думаю, надо так, моё дело маленькое. Убрала и ушла. А ночью это варево возьми и полыхни, чуть пожар не вышел. Хорошо, Карл Потапыч услышал, как от жара коблы… колбы лопаются, прибежал и погасил. А кто виноват? Повар? Как бы не так — я! Чего, мол, не позвонила по этому… как его… пчелиному.
     — Сотовому?
     — Да, сотовому мё… телефону то есть. Мол, горелку гореть оставить изволили. А я знаю их номер? Да у меня и пчелиного-то нема. Вот я себе и положила: чуть что, сразу же докладывать тем, кто поумнее меня.
     — Подождите, а вахтёр?
     — Да он не может с вахты отлучиться. Говорила уже. Это он меня к вам направил. Говорит, побрился небось Куприян Венедиктович, ему ещё больше часу тут куковать. Может, и неправ он, дела у вас какие есть. Но тут ещё какой-то посторонний по корпусу шляется. Говорит, что бывший выпускник, а я разве знаю? Я в то время тут не убиралась, на заводе работала. Были тогда ещё у нас заводы, а нынче куда только молодёжь не устраивается. И безработные многие. Может, он врёт? Может, это он замок повредил? Вы бы пошли, посмотрели, верно ли это он или только так говорит. А безработным денежки нужны, по себе знаю. И замок осмотрите уж. Может у меня, старой женщины, сил не хватает.
     — Ну хорошо, — согласился Буров. Действительно, опознать Ростислава, кроме Карла Потапыча, мог только он. — Давайте сходим и посмотрим. Только одно условие. Сначала осмотрим замок, а потом уже опознаем личность. Ведь если это действительно он, то разговоров не оберёшься и дело замрёт. Так что поднимемся по боковой лестнице и пройдём тихонечно-незаметненько.
     — Вам виднее, Куприян Венедиктович, — сказала уборщица с облегчением. — Снимите с меня ответственность, а потом балакайте со своим знакомцем, сколько душе угодно.
     — Просто я объясняю, почему не хочу прямым путём идти, а в обход. Без объяснений несолидно, будто прячусь. Ну, пошли.
     Они поднялись по боковой лестнице и двинулись по коридору. Подгоняемый нетерпением, Буров шагал широкими шагами, обогнав семенящую за ним женщину. Бритвенную коробку он нёс, словно криминалистические принадлежности.
     Уже на подходе к кафедре Архипа Мстиславича в голове мелькнула мысль: а говорила ли Алика Чхоевна, в какой именно двери застрял ключ? Вроде бы, не успела. Чёрт, он-таки выдал себя, если не заинтересованность, то непонятную осведомлённость. Лучше поздно, чем никогда — спросить, куда они идут.
     Приобернулся. На лице спутницы не было написано ни малейшего признака проводника, это было лицо человека из компании, в которой все знают, куда идут. Вопрос прозвучал бы глупо, тем более уже был виден ключ, торчащий из замочной скважины.
     — Не проворачивается, значит? — спросил доцент, остановившись перед дверью.
     — Да вы сами попробуйте.
     Одной рукой он упёрся в косяк, а другой взялся за кольцо ключа. Туда-сюда — нет. Ту-у-уда-сю-у-уда — тоже нет. Изменим наклон, прижмём выше, ниже, влево, вправо… Морока какая-то.
     — А раньше легко открывался, Алика Чхоевна?
     — Да, как и все другие двери. Разболтано бывает, но чтобы совсем не ворочался — не-эт.
     — Другие, говорите?
     Буров с трудом выпростал упрямый ключ из скважины и стал его разглядывать. Пожалуй, подозрительно новенький.
     — Давайте всю связку.
     Да, другие ключи новизной не блистали. Но главное — отличалась металлическая бирка, привязанная к ключу. Она была побольше и поновее, чем у остальных ключей, номер комнаты на ней был выбит чётким шрифтом, отличаясь от корявых, разъеденных временем остальных номеров.
     — Похоже, вахтёр вам не тот ключ дал, — предположил доцент. — Этот, может, из другого корпуса. Административного, наверное, у них всё новенькое, это к нам деньги не доходят.
     — Да как он к нам попал-то?
     — Ну, не знаю. А может, здесь замок сменить хотели, но ещё не сменили, и это как раз ключ от будущего замка. Раньше времени его на доску вывесили. Идите к вахтёру.
     Конечно, про себя он думал иначе, зная, что в комнату проникали. Выходит, и не дубликат сделали, и не отмычкой орудовали, Значит… Но тут голос уборщицы прервал его дедукцию:
     — Вместе пойдёмте, Куприян Венедиктович, подтвердите, что и умный человек ключом вертякал-вжимакал, и тоже пшик вышел.
     — Ну, пойдёмте.
     Снова тон равнодушный, а внутри всё кипит — так и хочется дознаться, как из комнаты выкрали книгу.
     Они снова пошли обходным путём. Теперь на этом настояла Алика Чхоевна, ей был нужен свидетель, дошедший до вахты вместе с ней, по дороге не потерявшийся.
     Карл Потапыч воспринял весть с раздражением.
     — Всегда всё открывалось, у меня корпус исправный, — сказал он. — И вы не открыли, Куприян Венедиктович? Туда-сюда делали? А вверх-вниз? Ну, не знаю. Может, комендант без моего ведому замок сменил? М-да…
     — Этот ключ вы сняли с гвоздика, как и другие? — вкрадчиво спросил доцент-сыщик. — Где он висел?
     — Как всегда, как всегда, — ответил вахтёр. — Да вот она видела, номера комнат подсказывала.
     — Но ключ-то дали мне вы! А номера я правильные называла, нет?
     — Может, не было ключа на гвозде, шарить в столе пришлось, вы вспомните. Или на полу лежал?
     — Да говорю же — как всегда всё было! Вот что, пойду-ка я сам посмотрю. Вы, Куприян Венедиктович, пока тут посидите за меня. Рано ещё, никто не придёт, ну, а если тоже бриться — так вы знаете, как ключ выдавать.
     Лицо уборщицы просто просветлело — ответственность с неё снималась полностью. Она с готовностью повела старика к загвоздочной двери. Буров прошёл за перегородку, сел в вахтенное кресло, ощутил комфорт — часами же сидеть приходится вахтёрам.
     Посмотрел на щиток. Аккуратная полоска сияла пустыми гвоздиками — эти у уборщицы, на целый этаж. Ничего, конечно, не установишь. В ящике стола… нет, никаких ключей нет, и это ни о чём, кстати, не говорит. В углу лежит связка соломинок для коктейля. Интересно, зачем они вахтёру? Попробуем узнать, нельзя ли ключ украсть снаружи, если, скажем, дежурный уснул.
     Буров вышел из-за перегородки и попытался, перегибаясь через неё, дотянуться до щитка. Раз, другой. Нет, дело гиблое. Хотя, если повыше ростом…
     За этим занятием его и застал Карл Потапыч. Хорошо ещё, что экспериментатор не успел лечь животом на журнал, чтобы просунуться поглубже. Несолидно-то как!
     — Извиняйте, что побеспокоили вас, Куприян Венедиктыч. Глупая женщина! Будь здесь кому посидеть, без вас бы всё утрясли.
     — Что, вы открыли дверь? Повернулся ключ?
     — Ключ эта корова, — вахтёр опасливо оглянулся, — ещё раньше повернула, видать. Замок отпертый был. Надо было дверь покрепче толкнуть, и все дела. Там бумажки какие-то из щели повылетали, наверное, тамошние люди сердились, что дверь разболтана, ну, и подоткнули, чтоб не распахивалась. Дёрни посильнее, и всё.
     Предположение было нелогичным. Любые бумажки должны были вылететь, когда дверь открывали, выходя перед запиранием. Чтобы они держались, надо было их как-то закрепить, может, приклеить, но это честным людям ни к чему. Разве что злоумышленник… Доцент начал понимать, какой финт сыграли с ключами.
     — И что, Алика Чхоевна там убирает? — спросил он.
     — А как же, шерудит вовсю. Сколько времени потеряла, дура, дверь не додумалась толкнуть покрепче, да хоть ногой.
     — Надо, Карл Потапыч, проверить, запирается ли этим ключом дверь, — озабоченно сказал Куприян Венедиктович. — Вы ведь не проверяли, нет?
     — А чего там! Раз дверь открывается, значит, ключ замок отпер. Ну, и запрёт тоже.
     Доцент только махнул рукой на такую незамысловатую логику. Вот они, дыры в обороне, только пользуйся! И быстро пошёл на кафедру Архипа Мстиславича.
     На этот раз он прошёл кратчайшим путём, по центральной лестнице. Увидел спину гостя, разглядывающего что-то на стене, ускорил шаг. Отлично!
     Дверь кафедры была приоткрыта, и ещё на подходе стало слышно, как в ведро льётся вода. Неужели опоздал?
     Он не сразу её увидел, головой пришлось повертеть. Алика Чхоевна стояла в дальнем конце комнаты и наполняла ведро. На полу валялись "гармошки" — шпаргалки. Верно, ими-то дверь и заклинивали.
     — Подождите! — изо всей мочи закричал Буров и осторожно, чтобы ничего не задеть, ни на что не наступить, пошёл к уборщице.
     Та недоумённо воззрилась на него.
     — Почто? Не пойму что-то. Мне поспешать надобно, сколько времени потеряла. Да не беритесь через платок, это вода горячая, а сам кран тёплый только. Эй, эй, зачем?!
     Про отпечатки пальцев она явно не думала, а может, и вовсе не знала. Они же её по всему корпусу есть.
     — Как вы сами недавно заметили, Алика Чхоевна, — веско сказал Куприян Венедиктович, закручивая кран, — я тут пока самый главный, а потому слушайтесь меня, пожалуйста. — Это "пожалуйста" смазало всю солидность, всю начальственность. Проклятая вежливость! — Ни за что не беритесь и ответьте: вы тут ничего не находили? Ну, как вошли.
     Он мог бы задать вопрос более определённо, но решил не спешить, не подталкивать свидетельские показания. Действительность могла оказаться богаче его теорий.
     — Да я сюда только что вошла, всё у меня с собой — ведро, швабра, тряпки. Воду вот только что начала наливать, даже не подметала. Что же я могла найти?
     Ответ уже готов был сорваться с доцентских уст, но его вдруг заинтересовала одна деталь.
     — Вы сразу прошли вот к этой, дальней раковине? Но вон же, у входа есть. Почему не стали наливать там?
     Конечно, если в использовании дальней раковины есть злой умысел, она вряд ли скажет. Но всё оказалось проще.
     — Да та раковина засорилась вчерась, а так я в ней наливаю, да. Удобно — закончишь мыть и тут же, у выхода, выливаешь водичку, ни по мокрому топать, ни в туалет. Ой, только вы никому не говорите, мы ведь обязаны в унитаз сливать. Да я грязь-то густую на дне оставляю, не думайте. Это хозяева засорили, верно говорю.
     Ага, раковина пала жертвой своего удобного положения. Конечно, если всё время лить в неё грязную воду…
     — Вчера, говорите?
     — Вчера, именно вчерась. Комендант в курсе. Да я ведь наших слесарей знаю — неделю их жди, не меньше. Там уж и воду перекрыли.
     — Та-ак… Давайте-ка подойдём к той раковине, вместе подойдём.
     — Да нет там воды!
     — Воды нет, но может найтись что-нибудь другое. Да пойдёмте же, проверим. Ведь раковина — это первое, к чему вы подходите, во что не можете не заглянуть. Да подойдите же! А то потом скажете, что это я подложил.
     С видимой неохотой уборщица подчинилась. Убраться по-быстрому, ширк-ширк, явно не получалось. Они подошли к ближней раковине, Алика Чхоевна издала торжествующий звук, и доцент еле успел перехватить её руку.
     — Чего хватаетесь? Это же ключи, те самые. Я помню! Значит, тутошние люди перепутали, свои здесь оставили, а сдали невесть какие. А я-то колготилась, вас да вахтёра беспокоила. Вы идите, Куприян Венедиктович, раз всё выяснилось. Да пустите же руку!
     — Э-э, нет, ничего ещё не выяснилось. И ключи эти не берите, нельзя к ним прикасаться!
     — Это почему ещё? Они же те! Узнала я их.
     — Да потому, — начал закипать Буров, — что ежели вы их возьмёте, да ещё и дверь, не дай бог, запрёте, то никто не узнает о том, что здесь было что-то не так. Рапорт ведь вы писать не станете, ключи просто повиснут на гвоздике у вахтёра.
     — Ну и что? Всё ведь в порядке будет.
     — Да, если из этой комнаты ничего не украли. А если обнаружится? На кого подозрение падёт, по-вашему? Кто ключи брал со вчерашнего вечера до сегодняшних девяти часов?
     — Как? — Её глаза округлились. — Разве здесь что-то спёрли?
     — Должны были украсть. Вы посмотрите, как сработано. Слушайте внимательно, повторять нет времени. Вчера здесь были практические занятия, да ещё первые в семестре. Вы, может, на них не бывали, но поверьте мне на слово: стоит толчея, лаборанта зовут то туда, то сюда, преподаватель ошалел от множества новых студентов. Суета страшная и вот в ней очень легко подобраться к лаборантскому столу, притвориться, что ждёшь хозяйку, и незаметно подменить настоящие ключи на бутафорские. Замок пружинный, так что "тутошние люди" просто защёлкнули его, не вставляя ключ, и сдали на вахту. А настоящие ключи поработали ночью либо ранним утром. Кто-то сюда проник, причём не ради уединения, как понимаете. И настоящие ключи оставил там, где, по идее, вы сразу должны были их найти. И взять, после чего свою невиновность уже никак не докажете. Только злоумышленник не знал, что раковина засорилась, и я поэтому успел вовремя.
     Уборщица поняла не всё, но что сюда кто-то залезал и хочет свалить на неё — уловила.
     — Что же теперь делать, Куприян Венедиктович? — спросила она жалобным голосом.
     — Убирать сегодня вы здесь не будете, Алика Чхоевна, — начальственно и вместе с тем проникновенно сказал доцент Буров. — Вы не смогли открыть дверь, ко мне не обращались, решили по началу рабочего дня доложить коменданту.
     — Да как же это? Ведь Карл Потапыч самолично открыл дверь-то! А он врать не будет, не такой он мужик.
     — Ах ты, дьявол! И правда. Тогда поступим так: вы постарайтесь поговорить с комендантом подальше от вахты. Скажете ему — ключ не подходит к замку. Этими самыми словами скажите, не забудьте. А если вдруг Карл Потапыч влезет в разговор и напомнит, что дверь открывал, скажите, что сразу — именно сразу! — после его ухода и ещё до моего прихода вы решили проверить, запирает ли ключ замок. Вы же дверь запертой должны оставить после уборки, так?
     Она кивнула.
     — Ну вот, дверь защёлкнули, а ключ и не отпирает. Что делать? Снова к вахтёру идти — а он не может отлучиться. Я за него там сидеть не буду ещё раз! Меня гость ждёт. Придётся не убирать пока, а подождать начала рабочего дня. Запомните: сюда вы не входили, а если и вошли, то сразу же вышли, понятно?
     Растерянный кивок. Женщина обвела неубранную комнату каким-то хозяйским взглядом. Теперь, когда уборка воспрещалась, по лицу было видно, что ей до ужаса захотелось здесь прибраться — не как наёмной служащей, а как просто чистоплотной хозяйке.
     — Ну хоть бумажки соберу, а?
     — Ни в коем случае! — отрезал доцент. — Всё должно быть неубранным, чтоб в глаза бросалось. Чтобы все поверили, что вы сюда и ногой не ступали.
     Алика Чхоевна, казалось, сейчас расплачется.
     — Да не расстраивайтесь вы так, — подбодрил её доцент. — Вот разберёмся с воровством, и можете хоть каждый уголок здесь вылизать, а пока поднимите только те "гармошки", что из щели вылетели, когда вахтёр дверь рванул. Чтоб его рука отсохла!
     Тяжело вздохнув, уборщица начала наклонять ведро.
     — Что вы делаете?! — завопил Буров. — Раковина ведь мокрой станет. Вы и так тут набрызгали. Нет, ведро надо вынести в туалет. Давайте, я вам помогу. Сморите, ничего тут не оставляйте. Тряпок сколько у вас? Все забирайте.
     На выходе вышла трудность.
     — Я отнесу ведро, а вы пока вставьте бумажки в щели, — сказал Буров.
     — Как было вставить? Незаметно чтоб снаружи? Не смогу я.
     — Хорошо, тогда несите ведро, а я займусь дверью.
     — Да зачем же в туалет сразу? — позвучал резонный вопрос. — Мне тут мыть ещё и мыть, а вода чистая.
     — Ну, вот и ладно.
     Уборщица со своим хозяйством ушла, тяжело ступая, а Куприян Венедиктович начал прилаживать "гармошки". Ничего не получалось. Если одну бумажку ещё удавалось прижать пальцем и, резко рванув дверь, палец вовремя убрать, то с несколькими такое не проходило. Тогда он вошёл в комнату и, пошарив под сиденьями стульев, нашёл несколько комков жёваной жвачки. Они и помогли.
     "Запертая" на липкие "гармошки" дверь теперь не открывалась на удар кулаком средней силы.
     Куприян Венедиктович вытер носовым платком ручку и посмотрел на часы. Время ещё оставалось. Это хорошо, брызги воды успеют высохнуть до прихода хозяев. А он, раз чисто выбрит и дел других нет, может и побалакать с гостем. И осторожно выведать, не заметил ли он утром чего необычного.

     Узнав ненароком важную новость, Куприян Венедиктович еле смог закруглить разговор с Ростиславом. Тот не должен был догадаться, что собеседник обеспокоен. Студент рано утром отпирает лабораторию?! Ну, нет! Года два назад доверчивость обернулась бедой. Кто-то рано утром бросил камень в окно лаборатории на третьем этаже, когда там находилась дипломница в одиночестве. Стекло, конечно, вдребезги. Вахтёр поднял тревогу, но виновник успел скрыться.
     У всех, имевших отношение к расследованию, сложилось впечатление, что Катя знает, кто это сделал, но не хочет выдавать. Да и что за беда? Парень немного не рассчитал силу броска — или вес камня. Да, он мог ы звякнуть ей по сотовому, но считал, чудак эдакий, что лучше увидеть личико за окном и услышать задорный голос, чем бездушный номер на бесчувственном дисплее и глухой голос "от щеки". Стекло денег стоит? Была бы стоящая вещь, не разлетелась бы в осколки от мелкого камушка.
     Доказать ничего не удалось. Тогда декан с благословения режимного отдела издал строгий приказ: никаких ключей студентам! Хотели, как лучше, а оно вон как вышло. Нет уж, пускай будят лаборантов ни свет-ни заря, и только в их присутствии… Уж сотрудник-то не станет покрывать хулигана!
     Одновременно ввели журналы записи рабочего времени студентов и лаборантов, чтобы в случае чего было ведомо, с кого спрашивать. Правда, таких ЧП с тех пор не случалось более, зато обрадовались руководители курсовиков и дипломников — журнал помогал им уличать подопечных в лени и непосещаемости.
     В общем, никак не мог нынче студент войти в утреннюю лабораторию один. Может, кому и разрешили втихомолку, но… надо проверить. Странные дела творятся утром на факультете. И не рука ли Всевышнего перекрыла воду, чтобы доцент Буров явился на работу пораньше и во всём разобрался?
     Он шёл по коридору широким шагом, но на подходе к нужной двери затормозил и постарался подойти потихоньку. Вот она, "Лаборатория стехиометрии бертоллидов". Дверь — он легонько потянул ручку — заперта. Что ж, это избавляет от сомнений, достойно ли доценту подслушивать. Ведь иного пути узнать, есть ли кто внутри, нет. Стучать — значит, вспугнуть и ничего не выяснить.
     Буров приник ухом к филёнке. Утренняя тишина была его сообщницей. Ага, кто-то внутри ходит. Тихие шаги, шуршание, какое-то попискивание. Будто там виварий, и студенты развлекаются, хватая бедных мышек за хвостики. Нет, конечно же, ничего там такого нет, бертоллиды — вещества безобидные, на живности испытывать нет нужды. Пищат явно не мыши. Прибор какой, наверное.
     Вот раздался горловой звук — будто тайный гость хотел чертыхнуться, да вдруг вспомнил, что надо молчать, тормознул голос на полпути. Самодисциплины такой у студентов давно уже нет, "блины" звучат беспричинно там и сям, значит, дело ещё более неладно. Может, злоумышленник сначала похитил книгу, а теперь, попискивая вспышкой, переснимает секретные документы?
     Третий этаж, из окна не улизнуть. На помощь всегда можно позвать Ростислава, да и уборщица услышит — в такой тишине крик далеко разнесётся. Впрочем, почему крик? Просто громкий возмущённый голос. Даже и не возмущённый, а командный. Что-то вроде "Именем закона!"
     Куприян Венедиктович уже размахнулся, чтобы нанести в дверь громовой удар, но тут же передумал. Незнакомец мог попросту затаиться, что тогда делать? "Именем декана" плохо сочетается с отсутствием ключей, а ломать дверь он не уполномочен… да и не по силам, честно говоря.
     Посему испытаем шанс. Что, если к злоумышленнику может прийти сообщник? Наверное, условились о стуковом коде, хотя безлюдным утром это явно излишне. И Буров тихонько постучал в дверь костяшками пальцев. Авось клюнет.
     Надо отдать должное визитёру — он затих сразу же, но оборвал звуки не резко, не испуганно. Будто естественные это были звуки, и вот стихли сами собой. Воцарилась тишина. Сколько ни напрягал Куприян Венедиктович слух, ничего расслышать не мог. Глухо, как в танке.
     Конечно, можно было бы постоять ещё в надежде на то, что затаившийся чихнёт или закашляет. Но ведь доцент тоже человек, он мог чихнуть первым. А ведь нужно же оставить время, чтобы расшнуровать башмаки, так что лучше не ждать.
     Да, Буров решил незаметно отступить и обречь невидимого гостя на пытку тишиной. Вроде бы это удалось. Пол неприятно холодил ступни через носки. А перед вахтенной будкой Куприян Венедиктович торопливо обулся. Доцент в носках — несолидно.
     Карл Потапыч ключ не дал.
     — Не имею права, — пояснил он. — Вам, может, померещилось, Куприян Венедиктович. Впрочем, если по всей форме составить акт…
     — Да какой акт, чего вы? — возмутился доцент. — Сто раз скроется, пока мы тут канитель будем разводить. А скоро люди начнут подходить, меж ними легче лёгкого затереться. Учтите, — потряс он решительно пальцем, — украдут чего, вам отвечать!
     — Хорошо, — хитро прищурился вахтёр. — распишитесь в журнале и получите ключик. Украдут чего — вы и ответите.
     Пожалуй, никогда ещё нашему герою так коротко и внятно не объясняли суть бюрократической системы с её запутанной ответственностью. Зачем напрягаться, ловить вора, если подпись в журнале — вот она, и поди докажи, что ты не верблюд.
     Пришлось упрашивать хитрого вахтёра самому сходить и проверить лабораторию.
     — Ладно уж, — смилостивился тот, — только из уважения к вам, Куприян Венедиктович. Вы всё-таки к сыску причастны, почитываю я о вас порой рассказики. Не нервная девица какая, лишнего не примерещится. Уверены, что там что-то пищало?
     — Сам слышал, говорю же! Писк такой, приборный какой-то… ну, как… что у нас может так пищать? Как будто счётчик… Блин!
     Ему вмиг вспомнилось занятие по технике безопасности, на котором демонстрировали современную японскую модель счётчика Гейгера-Мюллера с какими-то наворотами. Дали попищать каждому, поднося к эталону. Как он сразу не узнал этот звук! Вспомнился стильный дизайн и миниатюрные размеры этого приборчика. В том пакете, в песке, мог лежать именно он!
     Вахтёру говорить об этом не стоило — он мог справедливо заявить, что воры исключительно редко берут с собой гейгера. Для чего им? Чтобы на месте проверить крадомое на радиацию? Или проверяют счётчик на исправность перед тем, как его украсть? Но та лаборатория очень мирная, штатская, ничего радиоактивного нет, счётчиков нет тоже. Впрочем, их нигде нет — на тех занятиях провели только демонстрацию-презентацию единственного в вузе экземпляра, а дать не дали. Как всегда, на закупку нет денег…
     — Писк место имел, — нашёлся доцент. — Но главное, что я слышал — шаги и шорох.
     — Ладно, схожу уж. — Карл Потапыч вздохнул, встал и откинул планку, преграждающую путь в будку. — Постерегите здесь пока, опыт имеете.
     — Погодите, а ключ? Ключ-то возьмите!
     — Э-э, нет, пускай здесь, на ваших глазах повисит. Чтоб не было так: с ключом ушёл, с ключом пришёл, а потом выяснят, что пропало что-то. На кого тогда подумают, а? Вот то-то и оно! Постарайтесь запомнить, Куприян Венедиктович: ключ я не брал, он оставался на щитке перед вашими глазами.
     — Но что вы там без него сделаете?
     — Что смогу, то и сделаю. Я лично думаю, что местные люди оставили какой-то прибор включённым, вот он и пищит. Бывает такое, знаю. Беспечный у нас народ. Тогда я просто звоню домой ответственному за лабораторию — вон, телефоны под стеклом — и информирую. Как миленькие посредь ночи приезжают! Сейчас, правда, особого смысла нет звонить, скоро и так все придут. Впрочем, вы сказали — шуршание? Это не шум пламени был? Гарью из скважины не тянуло? Нет, надо проверить. Спасибо за сигнал, я сейчас, — и торопливо ушёл.
     Буров вошёл в будку, красный от негодования. Из-за всей этой бюрократии срывается задержание преступника! И в то же время нельзя не признать, что вахтёр прав. Именно так и должно смотреться дело с чужой точки зрения.
     Конечно, если бы проводился процесс наподобие судебного, он мог бы принести присягу, рассказать всё, что видел и слышал. Честь доцента что-нибудь да значит ещё, должны были к нему прислушаться. Но в том-то и дело, что ничего гласного, открытого проводиться не будет. Всё ограничится рапортами и объяснительными. Как их истолкует начальство — поди угадай. В лучшем случае вызовут в кабинет и предложат дать объяснения, а вот поверят ли… В худшем же — влепят "строгача" безо всяких объяснений. Сейчас, вроде бы, выговор можно опротестовать в суде, но это себе дороже. Лучше уж иметь алиби, пусть даже и такое бюрократическое, как предложил вахтёр.
     Ключ от бертоллидной лаборатории покачивался на гвоздике, поблёскивая и, казалось, поддразнивая.
     А что, если? Если с ключом подбежать к вахтёру в тот момент, когда он будет стучать в дверь, и отпереть её? Застуканный на месте преступления злодей оправдает любые формальные нарушения правил. Но если тот рискнул, выглянул в тихий коридор и, не увидев никого, покинул место преступления? Тогда уйти с вахты — значит, дать возможность скрыться вообще. Да и вахтёр не похвалит. Цугцванг.
     Буров то протягивал руку к злополучному ключу, то отдёргивал её. Если бы кто-нибудь здесь подежурил! Где народ? Даже студентов нет. Совсем недавно спозаранку приезжали те, чьи автобусы ходили редко. Теперь и они опаздывают, парясь в пробках. Вот жизнь!
     А может… может, запереть входную дверь и рискнуть? Да, но где от неё ключи? Ага, вот они, сбоку, длинные и массивные. В журнале, конечно, не учитываются, из рук вахтёра не уходят, так что большого греха не будет взять. Рискнём?
     Ключи висели недалеко от небольшого зеркальца, служащего вахтёру для бритья и обзора. И вот в этом-то зеркальце замешкавшийся в сомнениях Куприян Венедиктович вдруг увидел смутный облик фигуры, появившейся у турникета со стороны входа. Обернулся и сразу же услышал громкое чихание.
     — Кто тут?
     Раздался изумлённый возглас:
     — Куприян Венедиктович?!
     Доцент вышел из будки и тоже издал возглас, но скорее торжествующий. Перед ним стоял Тим, собственной персоной. Тот, кого ему так не хватало в этих пустынных коридорах! Хорошо-то как, что пришёл пораньше, будто услышал призыв о помощи.
     — Чертовски рад тебя видеть, — крепко потряс ему руку доцент и даже похлопал по плечу. — Дело как раз по твоей части, а до занятий время есть. Понимаешь, тут к нам приехал наш старый выпускник Ростислав, ходит сейчас по корпусу, и он видел, как какой-то человек вошёл в лабораторию бертоллидов.
     — Куда?
     Тим удивлённо уставился на Бурова, который в нескольких скупых фразах обрисовал ему ситуацию.
     — Я здесь контролирую выход. Бери ключ, беги на второй этаж, там этот Ростислав… как его… Ипатьевич ходит у стендов, бери его и идите к вахтёру, он сейчас у двери бертоллидной. Пусть Ростислав подтвердит, что видел входящего туда, и когда Карл Потапыч поверит, но не раньше, сунь ему в руку ключ. Понял?
     Буровым начала овладевать сыскная лихорадка, и он с разочарованием заметил, что коллега по сыску его азарта не разделяет. Наоборот, похоже, испугался.
     — Ты чего? Нас же несколько!
     — Ва-ва-вахтёр старый, — Тим рукой укротил прыгающую челюсть, — гость под пули не полезет. Тут нужен человек крепкий и решительный, а я…
     Он действительно был довольно щуплым, и посылать его в самое пекло не стоило.
     — Ну тогда посиди здесь, вон, возьми в углу дубинку, на случай чего. Не церемонься, бей пробегающего изо всех сил, в открытой-то схватке ты не выстоишь.
     — Не выстою, — слабо улыбнулся бледный студент-сыщик.
     — Ну вот, гаси его, а я пойду "под пули" сам. Пусть только кто посмеет поднять руку на доцента!
     Тим испугался ещё сильнее.
     — Не ходите туда! Куприян Венедиктович, вы нам дороги, не надо рисковать! Я лучше сам пойду… или сбегаю за Ником. Вот кто нам нужен!
     Действительно, второй студент-сыщик отличался дюжим телосложением и был незаменим в схватках и потасовках. Но где он сейчас?
     — За мной хотел выйти, — торопливо объяснил Тим. — Наверно, в пути уже, у киоска какого остановился. Я сбегаю, а! А вы минуты две подежурьте. Только возьмите в руки эту дубинку, чтобы мне за вас спокойнее было.
     И студент быстро, не давая возможности возразить, ушёл, почти убежал.
     Доцент повертел в руках дубинку, усмехнулся. Ещё вопрос, сможет ли он хладнокровно ударить ею человека. Особенно если тот просто убегает, не нападая. Впрочем, он ведь и Тима не спрашивал об этом, просто советовал бить первым. Да уж…
     Послышались шаги. Буров растерянно поднял дубинку и тут же поставил её в угол, притворился, будто разглядывает в зеркальце что-то на лице. Это Карл Потапыч, без сомнения. Странно, что он заходит снаружи…
     Куприян Венедиктович обернулся и понял свою ошибку — зеркало путало лево-право, а вахтёр пришёл из внутреннего вестибюля.
     — Ничего не обнаружил, — признался он. — Дверь заперта надёжно, никаких звуков, следов взлома, беспорядка. Ни к чему не придерёшься. Я вот думаю: уборщица сейчас сверху моет, может, это вы её шаги слышали? А шорох — шум тряпки по полу? Я даже слышал, как она на чухонском своём языке приговаривает, тихо в коридорах-то. Любой мог обмишулиться.
     — А Ростислав Ипатьевич? Он ведь своими глазами видел, как в лабораторию кто-то вошёл!
     — Э-э, заварим мы кашу по его словам, а когда расхлёбывать пора придёт, он уж далеко будет. Кто тогда нас оправдает? Вы вот, небось, в такие переделки не попадали, как трудно выбраться, не знаете, а мне — доводилось. Самое лучшее будет, если мы подождём хозяев, дадим им под роспись ключ и будем ждать удивлённых криков. И пущай они тогда у Ростислава этого выпытывают, кто это к ним наведывался. Им и карты в руки. А нас упрекнуть не в чем.
     Буров хотел что-то возразить, но вдруг почувствовал, что борьба на два фронта его попросту измотает. А ведь сегодня у него лекция, другие занятия. Кто, в самом деле, его упрекнёт, что он не будет сейчас лезть из кожи? Книгу ценную спас, а в бертоллидной лаборатории и красть-то, по сути, нечего.
     — Правда ваша, Карл Потапыч, — сказал он и даже призевнул. — Пойду на кафедру, чаёк заварю. Кстати, вы что, коктейлями увлекаетесь? Соломинки у вас тут в столе.
     Вахтёр выдвинул ящик, пошарил рукой, видимо, засовывая улику поглубже.
     — Только никому не говорите, Куприян Венедиктович, — попросил он. — Сами же знаете, небось, как трудно всухую дежурить. Вы вон дома празднуете, а мы тут сиди, и даже пиво не разрешают.
     — А коктейли разрешают? — удивился доцент.
     — Да не коктейли! Ничего не разрешают, контролируют. Держаться я держусь, так что главное, чтобы тут не пахло, а зимой сами знаете как, не очень-то и попроветриваешь. Вот меня и надоумила буфетчица: сверху на любое, да хоть на голую водку, наливаю слой постного масла, и спирт не испаряется, не пахнет. А я из-под этого маслица через соломинку и тяну себе, что хочу. Даже если начальник понюхает, ничего страшного, лишь бы дыхнуть не заставил. Только вы уж никому, хорошо?
     — Ни слова не скажу. — Тайна разбитой бутылки масла, кажется, прояснилась. — А вы всё же скажите хозяевам, что к ним кто-то входил.
     — Скажу уж, — проворчал вахтёр, но по тону Куприян Венедиктович понял, что чёрта с два язык повернёт. Просто тоже не хочет растрачивать силы на споры. Квиты они.
     Буров ещё раз зевнул и не торопясь пошёл. Но не на свою кафедру, вернее, не сразу на неё, а сначала свернул к той злополучной двери. Неужели и вправду можно расслышать шаги уборщицы этажом выше? Ну, про "чухонский"-то говорок старик явно приврал.
     Доцентское ухо приникло к двери. Нет, тишина. Впрочем, кажется, шаги. Или нет? Да, шаги. Причём приближающиеся. Но почему он слышит их другим… да, другим ухом?
     Это подходил Ник, о котором наш герой, разочарованный бюрократизмом вахтёра, даже и забыл.
     Вёл себя студент-сыщик весьма профессионально. Приложил палец к губам, молча пожал руку, бесшумно подошёл к двери, оглядел полы — нет ли следов. Обследовал замочную скважину, посмотрел в неё, потом чуть ли не лёг на пол, пытаясь подсмотреть в дверную щель. Приложил ухо к двери, прислушался. Наконец, взялся за ручку своими сильными руками, потянул сначала слабо, потом стал как-то по-особому потрясывать, и вот принатужился изо всех сил. Дверь аж затрещала. Буров замотал головой и протянул руки. Сыщик отпустил упрямую дверь и махнул рукой. Они отошли в сторону.
     — Никаких признаков, — прозвучал лаконичный вердикт. — А это точно здесь? Кто видел?
     — Свидетель один, гость факультета. Сейчас ходит на верхних этажах, ждёт начала рабочего дня. Думаешь, ошибся он? Пригласить?
     — Будьте так добры, Куприян Венедиктович, — сказал Ник. — Сами ведь знаете, как "испорченный телефон" работает.
     Сам он пошёл вместе с доцентом, чем немного того удивил. Ах да, если это не тут, то неясно, какую дверь сторожить. А рядом он может сослужить хорошую службу.
     — Вот, Ростислав Ипатьевич, — сказал Буров гостю, который теперь осматривал доску профессоров, — это друг того студента, которого вы видели.
     У Ника был какой-то ошеломлённый вид, но под хитрым доцентским взглядом он послушно кивнул, подтверждая легенду.
     — Пришёл к товарищу, а дверь заперта. На стук ничего. Может, вы ошиблись? Может, не в ту дверь он вошёл? Сможете показать, в какую точно?
     — Охотно, — согласился гость. Видать, напыщенные морды ему уже порядком надоели. В его время профессоров было мало, но, как говорится, "все в тельняшках". А нынче…
     Пока они возвращались, Буров понял, что легенда "трещит". Друг-то уж должен был сказать другу, где именно он подрабатывает, а не надеяться на показания случайного человека в коридоре.
     Подошли к той самой двери.
     — Здесь, — указал палец.
     — Ты сюда стучал? — заботливо спросил Ника Куприян Венедиктович. — Может, слабо слишком?
     Тот намёк понял, застучал изо всех сил, снова дверь затрещала.
     — Ти-им, Ти-им, ты та-ам? Это я-а, Ни-ик, откро-ой!
     Никакого эффекта. А ведь и глухой услышит. Взрослые аж уши заткнули.
     — Может, ушёл уже? — предположил Куприян Венедиктович. — Всё сделал и ушёл. Сколько он там пробыл?
     Ростислав посмотрел на часы:
     — Минут тридцать пять-сорок, пожалуй. То есть столько времени назад я его видел. Раз ушёл, то меньше.
     — Ничем не можем помочь, — развёл Буров руками. — Заходил твой друг точно сюда, но уже ушёл. На занятиях увидитесь.
     Ростислав с интересом разглядывал табличку на двери.
     — Надо же, бертоллидами занялись. Слушайте, а может он на глаза начальству попадаться не хотел? В моё время был у меня однокурсник, Паша С-ов — помните его, Куприян Венедиктович? Такой увлечённый наукой, ему многое запрещали, а он приходил в отсутствие начальства и всё равно делал. В том числе и рано утром являлся. Может, и этот студент тоже?
     Ник поднял брови.
     — Помню я Пашу, — задумчиво проговорил Куприян Венедиктович, потирая рукой лицо, — увлечённый был человек, можно сказать, страстный. Даже нитрат тория с военных сборов ухитрился раз притащить… Но сейчас такие повывелись, нет в наше время энтузиастов. Да и не знаю я, чего тут можно такого тайного учинить. Безобидная, безвредная лаборатория, самая, пожалуй, тихая на всём факультете. Внедряют атомы элементов в междоузлия кристаллов, потом взвешивают, снимают спектры. А то и по Интернету рыщут, если не получается. Не представляю, зачем надо прятаться от начальства. студенты сплошь все больные… э-э… мне друг рассказывал. Эта лаборатория слывёт среди нас самой на факультете опасной, боятся все её. Правда, никто не знает, что там за вредность. Молоко студентам дают — а ведь нигде более.
     Доцент усмехнулся.
     — С наблюдательностью у твоего друга неважно. Знает, что студенты больные, но не заметил, что больны они с самого начала и даже до того. Раньше на факультете были очень строгие требования к здоровью, кое-кому и отлуп давали. Теперь, конечно, снизили, аж справок от абитуры не требуем, поступай на химию, кто хочет. Иначе конкурса не будет. А куда потом девать полудохлых, извините за выражение? Вот на эту кафедру записываем, чтобы выжить смогли.
     Ник вдруг сильно хлопнул себя рукой по лбу.
     — И ещё сюда стараются записать бедных, о ком деканат узнает, — продолжал доцент. — Потому и молоко дают, одним — для здоровья, другим — элементарно подкормиться. Да ты слышал о больнице в Элисте, где дети СПИДом болели?
     Студент повторил свой жест.
     — Надо же! А у нас так все этой кафедры боятся…
     Он не успел договорить. Что-то тяжело упало за дверью. Все недоумённо уставились друг на друга.
     Первым опомнился Буров.
     — Кошка, наверное, — равнодушно стал лепить он новую легенду перед гостем. — Уборщица с собой на работу кошку берёт, а потом забывает выгнать, запирает. Та и чудит. — Ник понимающе кивал. — Поди, возьми ключ… да нет, не дадут тебе, я уж сам схожу. Извините, что время у вас отняли, Ростислав Ипатьевич. Напротив доски профессоров есть стенд "Мисс факультета", его не смотрели ещё?
     Им удалось избавиться от гостя, прежде чем он сообразил, что здесь ещё не убирали. Но дальше дело застопорилось. Карл Потапыч наотрез отказался выдать ключ — и сам не пошёл проверять. По его виду угадывалось, что в шумы за дверью он больше не верит.
     — Вы бы отдохнули перед рабочим днём, Куприян Венедиктович, — посоветовал он участливо. — Больно уж обо многом печётесь. И мне от вас передохнуть треба.
     Доцент Буров пожал плечами и махнул рукой. Совет неплох, да и чаю хлебнуть не помешало бы. До начала рабочего дня комиссии не ходят, можно успеть задействовать запрещённый кипятильник.
     Но что это за знаки делает ему Ник?
     — Куприян Венедиктович, — прозвучал вкрадчивый голос, — если хотите, я замок отожму. Ну, язычок то есть. Только скажите, силушка по утрам нерастраченная.
     — Да ну, — вяло махнул рукой доцент. — Пока мы тут канителились, оттуда сто раз можно было убежать. Незачем отжимать.
     — Но могли остаться следы, — воскликнул не в меру ретивый студент-сыщик. — Их надо ликви… фу ты, что я говорю, зафиксировать надо, вот. И начать розыск.
     — Нет, — повторил доцент потвёрже, — незачем. Если хочешь, днём поотирайся там поблизости, может, тебя позовут, наймут. Кафедра чужая, если бы с поличным брать, при крайней необходимости, а так… Я тебе и разрешения не могу дать на взлом.
     — Ну что же, — Ник потоптался на месте, что-то соображая. — Нет, так нет. Пойду тогда, Куприян Венедиктович, прощевайте. Может, днём встретимся.
     Может быть, его хитроумный друг Тим и смог бы провести доцента, но по честному Никову лицу прямо-таки читалось: ага, шеф не хочет брать на себя ответственность, тогда её возьму я и взломаю дверь без его ведома. Залетит ведь мальчишка!
     — Ты погоди, — торопливо сказал доцент, — у меня ведь ещё к тебе дело. То есть к тебе с Тимом, я его так ждал, так ждал. — И он поведал студенту историю со спрятанной в песочнице книгой.
     Никто из них не заметил, как пришёл в движение. Последние слова истории почти совпали с последними шагами, приведшими их к ящику.
     Буров наблюдал за обстановкой, а Ник осторожно приподнял крышку и осмотрел тайник.
     — М-да, — сказал он, закрывая. Повернул ладонь ребром, увидел, что на ней песок, и отряхнул. Не совсем удачно — на ботинок. — Сюда бы Тима. Но он думал, что нужна грубая сила, и потому послал меня.
     — Тим не придумает ничего лучше засады, — возразил Буров. — Ясно, что за ящиком надо следить. У тебя как сегодня со временем? По расписанию что?
     Нет, тратить день на слежку друзьям было не с руки. Будь они дипломниками, без "звонковых" занятий, да ещё с либеральным руководителем… Но что толку мечтать! К тому же в коридоре трудно спрятаться, наконец-то сообразил Ник.
     — Что делать, что делать? Может, подвести к книге сигнализацию? Нет, не успеем.
     Перебрали ещё несколько вариантов — все мимо.
     — Придётся ограничиться спасением книги, — вздохнул доцент. — Что это ты всё время жуёшь? Жвачку? Сможешь смешать жёваную жвачку с песком и вылепить кукиш? Хоть посмеёмся напоследок.
     Но неаппетитной тянущейся массы, похожей на густую блевотину, явно не хватало.
     — Пальцы бы из окурков сложить. Хм-м… А тут ни одного. Как так?
     — Ну, я же тебе говорил, — терпеливо повторил Буров. — Злодей выбросил все окурки перед тем, как заложить книгу. Не пахла чтоб, наверное. Уборщица увидела их и проговорилась мне, а я уж сделал выводы. Она же окурки и убрала.
     — Куприян Венедиктович, — сказал Ник неуверенно, — у вас нет предчувствия, что окурки помогли раз, помогут и второй?
     — Есть! — тут же ответил доцент.
     Как опытный преподаватель, он знал, что порой встряска в той или иной форме помогает студенту преодолеть робость, нерешительность, неуверенность в своих силах. Сколько раз уж было: не решается задачка, студент сидит с убитым видом, к нему подсядешь, излучая уверенность, только-только начинаешь подсказывать, а он уже духом воспрял и сам решение находит. Не столько подсказка действует, сколько вселение уверенности.
     — Я тоже так подумал. Но как? Их нет уже, окурков, убраны.
     Чёрт, и в самом деле! Не сработал психологический приём. Но, может, не всё потеряно?
     — Не знаю, — развёл руками Буров. — Давай думать вместе.
     Ник сначала думал сидя на крышке ящика в позе роденовского мыслителя, потом встал, начал приплясывать на месте, наконец, зашагал из угла в угол… то есть туда и сюда по коридору, ероша рукой волосы. Решение никак не находилось. Куприяну Венедиктовичу стало жаль мальчишку, втянутого им в безнадёжное дело.
     Настолько жаль, что он поднатужился и нашёл, вроде, выход.
     — На те окурки плюнь, — сказал он. — Нужны новые.
     — Как — новые?
     — Ну, свежие. Свежескуренные. Припомни, пожалуйста, есть ли такой сорт сигарет, который курит только один студент на факультете?
     Получить конкретное задание — это было по плечу дюжему студенту-сыщику. Тут на него можно было положиться.
     — Лаки Страйк, — припомнил он, — их только Жанна курит.
     — Э-э, нет, — забраковал вариант доцент. — Девчонка не подойдёт, тем более такая. Ну, сам знаешь. Давай парня, да такого, чтобы с ним можно было договориться.
     Поиск нового варианта занял почти такое же время. Увы, девицы дымили не жиже парней. Вот о чём надо было сказать Ростиславу, пожаловаться.
     — Есть такие сигареты — Parliament, — осведомил доцента Ник, — Дорогие довольно. Их у нас курит только Мартин. Ну, знаете, "Мистер Термодинамика", он ещё в самом первом деле нам помогал, с урной для голосования.
     Буров знал Мартина не очень хорошо.
     — На него можно положиться? С виду он крепкий, мускулистый. А вот как по характеру? В деле согласится поучаствовать?
     — Да он нам с Тимом завидует не знай как! Сколько уж раз просился в помощники. Но он очень заметный, всем почти знаком. А мы и сами на виду, нам если помощник и нужен, то неприметный… А что он тут может сделать?
     — Ну, представь себя на месте пришедшего за книгой. Открываешь крышку ящика, а там книги нет, одни окурки, причём свежие, дымятся ещё. Что ты подумаешь?
     — Что подумаю? — озадаченно спросил Ник. — Ну, что кто-то тут курил спозаранку, прятал окурки в ящик и увидел книгу. Подумал, что бесхозная, и забрал. Так, наверное.
     — И что ты будешь делать?
     — Губы закатаю. Что с возу упало, то пропало. Впредь надо под песок прятать, как вот мы… то есть мы бы так не сделали, я имею в виду. Всё, поезд ушёл. Курильщиков у нас ого-го!
     — Но я же тебя спрашивал о марке, которую курит только один.
     — Погодите, — в студенческих глазах начало прорисовываться понимание. — Вы хотите сказать, что заборщик подумает на Мартина, подкатился к нему, подкупить там или просто выклянчить, а мы его предупредим… Классно!
     Куприян Венедиктович почувствовал хлопок по плечу. Довольно-таки панибратский, честно говоря. Но это ничего, главное, что студент догадался якобы сам.
     — Ну что ж, давайте ждать Мартина.
     — Его надо не ждать, а ловить на подходе, — возразил доцент. — Пойдём сейчас к расписанию и посмотрим, с какого часу у них занятия. Если вы с Тимом не сможете, тогда уж я. Но от вашего имени, как простой посыльный.
     — Только есть одно "но", — вспомнил Ник. — Мартин любит курить медленно, эффектно, рисуясь и тусуясь. Как бы в этой компании не оказался тот, кого мы ищем. Он увидит, что книги нет, когда Мартин только ещё прячет первый окурок. Сказать, чтоб курил в одиночку и побыстрее?
     — Какой ты недогадливый! — рассердился Буров. — Хватит Мартину и тревожного ожидания. Сигареты скурим мы сами и прямо сейчас.
     — Как — скурим? Мы ж некурящие!
     — Придётся немножко пострадать ради дела. Сами по себе сигареты горят чересчур медленно и часто гаснут, их ведь делают в расчёте не втягивание дыма. Главное — не затягиваться, не пускать дым в лёгкие. Потом прополощешь рот и продышишься. Дорогие, говоришь? Сколько стоит пачка? — Услышав ответ, вынул бумажник и невозмутимо выдал купюру. Бог знает, что подумает жена. — Бери в ближайшем киоске и прямо сюда. А я пока посмотрю расписание.
     Ник нерешительно взял банкноту, но у доцента был такой деловой вид, вид человека, делающего естественный вклад в общее дело.
     — Я быстренько, — извиняющимся тоном произнёс студент и ушёл, держа купюру двумя пальцами. Чужая ведь.
     Оставшись один, доцент Буров вздохнул. Придётся ждать. Надо надеяться, что требуемая марка найдётся в ближайшем киоске. Бабушки, продающие эту отраву поштучно, ещё не вышли на свой промысел, завтракают, небось, собирают свои коробки. Почему-то он чаще всего видел их окружённых девушками. Может, юные курильщицы хотели попробовать по штучке всякого зелья, может, тешили себя иллюзией, что вот ещё одну — и завязываю, а может, бабушки, сами бывавшие девицами, хорошо знали, как завлечь молодых покупательниц. Глядя на доброе морщинистое лицо такой бабушки, ценя её заботу, угождение тонкому вкусу, трудно поверить, что она предлагает тебе отраву. Такая бабушка вполне могла бы принимать роды, помогать людям появляться на свет — неужели же она предложит тебе помощь в уходе из него? Или чтоб на свет появлялись уроды? Бабушки, бабушки, какой страшной ценой вы зарабатываете себе на пропитание!
     Даже сесть толком некуда. Куприян Венедиктович присел на крышку ящика, но тут же встал и смахнул с неё песок. Ник слишком рьяно, видать, отряхивал руки. Так, сейчас вроде ничего. Сядем в позе "кучера на дрожках", расслабимся. Кто подойдёт — услышу. Но что-то в корпусе тихо очень. Кто парится в пробках, другие завтракают только, а иные ещё и не просыпались.
     У доцента было смутное ощущение, что в этом деле что-то не так. Не было чувства "гармонии незнания", целостности этого незнания, которое предстоит осаждать-штурмовать, словно крепость. Хотя работа сыщика и заключается в том, чтобы тянуть за кусочки знания так, чтобы те извлекали на свет божий и кусочки неведомого, и после "надёргивания" из всего этого ваять версию.
     Было так тихо, что откуда-то сверху слышались ботиночные шаги Ростислава и регулярное шлёпанье мокрой тряпки об пол. А вот возня этой тряпки по полу уже не слышна. Вот оно, слышное и неслышное, знаемое и незнаемое. По звуку шлёпанья легко догадаться, что будет дальше. А вот поди, догадайся, кто придёт за книгой, сунутой в ящик. Хорошо бы также знать, когда.
     А вот эти шаги слишком громкие, чтобы звучать из-за стен. Буров открыл глаза. Да, это вернулся Ник.
     — Сейчас будут окурочки, — пообещал он, запыхавшись, отдал сдачу. — Тим на крыльце, дымит вовсю.
     — Ах, да. — Доцент почему-то ожидал пачку сигарет, красиво обтянутую целлофаном. — Конечно, нужны окурки. Говоришь, курит Тим?
     — Вы же знаете, Куприян Венедиктович, что мы некурящие. Он просто всасывает воздух, не затягиваясь, как вы советовали. Нам бы лишь бычок вышел.
     — Всё равно мне неловко, будто совращаю молодёжь. Это мне бы окурки мастачить.
     — Что вы, Куприян Венедиктович, молодёжь совращать не надо — она уже того. У нас в группе почти все девчонки… — Он вдруг замолчал.
     — Ну, договаривай. Что — "все девчонки"?
     — В общем, их совращать не надо. Уже.
     — Гм, гм. — Развивать тему не стоило, хотя доцент всё же надеялся, что, может, не все… — Ну, пойдём, составим компанию Надувать щёки и мы умеем.
     — Да рано ещё. Он велел подойти минут через десять-пятнадцать.
     — Так мы ж помочь, а не на готовое.
     Вдруг Куприян Венедиктович замолчал и посмотрел на Ника острым, принизывающим взглядом — таким на экзаменах он буравил тех, кого раскусил, просёк, рассмотрел незнание за водопадом слов. Студент аж поёжился. Неужели?..
     — Да, мы ему поможем, — произнёс доцент уже другим, ироничным голосом. — Да и себе тоже. Пошли!
     Ника так и подмывало спросить, что тот имеет в виду. Несколько раз раскрывал рот, идя к дверям, но так и не решился.
     Всё-таки Тим — голова, лучше пусть он объясняется, а то брякнешь ещё чего не то…

     Буров резко распахнул входную дверь, помедлил секунду-другую и вышел на крыльцо. Никого.
     Впрочем, так могло только казаться. Курящие студентки имели обыкновение заходить за выступ цоколя — и выходящим незаметны, и половине входящих, с другой стороны идущей, да и из окон не так видно. Всё-таки стыдятся девушки своей мужской привычки, не все преподаватели её одобряют.
     За этим выступом, сделав несколько шагов, Куприян Венедиктович и нашёл ударно "курящего" сыщика.
     — А-а, ты тут, — сказал он. — Я чего же здесь? Вон, у двери и урна специальная висит, сверху решётка для окурков, а внизу бачок для мусора.
     — Привычка, Куприян Венедиктович, — смущённо пожал плечами Тим, вынув сигарету изо рта. Снова сунул в рот и запыхтел.
     — Дай-ка и нам по одной, мы поможем тебе.
     После пары "затяжек" доцент вытащил мундштук изо рта, прокашлялся и рассмеялся:
     — Прямо заядлые курильщики! Привычка… А какая же привычка у некурящего?
     — Сам не пойму. Как только закурил, так прямо сразу сюда и потянуло. Наверное, видел часто здесь курильщиц, вот стереотип и создался.
     — И всё-таки сейчас прятаться незачем, можно открыто, как и положено мужчинам, курить у входной двери. Там на решётке урны три окурка Parliament'а лежат.
     — Два, — поправил Тим и вдруг замолк. Снова стал прокачивать воздух через тлеющую сигарету.
     — Вы же даже не посмотрели в сторону урны, — простодушно упрекнул Ник. — Сразу сюда повернули.
     — Некогда потому что, — ответил Буров. — Вообще, времени у нас, ребята, мало, в обрез, честно говоря, времени, поэтому…
     Оба студента запыхтели своими сигаретами ещё усерднее.
     — Да нет, не в этом смысле. Два бычка там, три вот здесь, и довольно. Я в том смысле, что нам надо сейчас сложить клочки информации и посмотреть, что осталось неизвестным. Расскажем друг другу всё начистоту, чего уж там.
     Ты извини, Тимофей, что я устроил тебе маленькую проверку. Если бы ты увидел меня одновременно с открывающейся дверью, то не испугался бы так, не отскочил бы сюда. Ты же у урны курил, наверное, в шаге от неё, и окурки на решётку клал. Но я специально задержался с выходом, ты подумал, что это может выйти кто-то другой. Например, Ростислав Ипатьевич, Ник же просил меня позже выйти, а с ним ты не хотел встречаться. Так?
     Тим хмуро кивнул, стараясь не встречаться взглядом.
     — Не хотел, потому что он тебя видел уже, и при обстоятельствах подозрительных. Когда ты в бертоллидную лабораторию входил.
     Ребята уставились на доцента, забыв о тлеющем табаке.
     — Вы дышите, "курите", может, окурки и понадобятся ещё. Если в чём-то ошибусь, поправьте. Так вот, Тимофей, ты появился изнутри корпуса, когда чихнул, а я из-за этого чёртова зеркала решил, что ты снаружи вошёл. И могу даже сказать, зачем. Вас наняли студенты, обеспокоенные заболеваемостью в бертоллидной лаборатории. Пищал ты, конечно, счётчиком Гейгера, а взял его из ящика с песком, там он у вас хранился. Ну, Ник знает уже, в чём дело, почему болеют люди, на лбу вон до сих пор красное пятно.
     Поймите, ребята, на это дело можно было бы и глаза закрыть, но сегодня утром в корпусе кто-то другие дела творит, и может выйти нехорошее наложение. Та же книга в ящике с песком. Уборщицу я уже остерёг, чтоб не вляпалась в криминал, а вы ведь тоже можете. Посему скажи, Тимофей, честно: ты или не ты вносил чемоданы Ростиславу Ипатьевичу в корпус? Кто-то так в него проник.
     Студент удивился, потом замотал головой:
     — Не я, нет. Мимо вахты я прокрался на цыпочках, выждал, когда Карл Потапыч отвернётся. Тогда тоже в носу свербило, но удалось не чихнуть. А этого… как его… Ростислава Ипатьевича я увидел, когда уже подходил к лаборатории. Поздно было отступать. Пересилил себя и вообразил подрабатывающим по утрам студентом, даже аспирантом.
     — По Станиславскому?
     — А? Как?
     — Ну, внутренне себя почувствовал "своим", на законных основаниях приходящим в лабораторию?
     — Ну-у… почти что. Даже сердито посмотрел на этого незнакомца — кто это тут посторонний крутится в коридоре? Потом закрыл дверь, ухо к ней, сердце колотится, слушаю: не попытается ли войти, не пойдёт ли к вахте тревогу поднимать? Но ничего, обошлось. А вы ловко нас раскусили, Куприян Венедиктович!
     — Да, пора уже ученику таких маститых сыщиков, как вы, свои дела вести. Но сейчас не время для комплиментов. Давайте резюмируем полуизвестное.
     1. Вчера кто-то, предположительно, "свой" студент, подменил ключ от лаборатории.
     2. Сегодня утром кто-то помог пронести Ростиславу Ипатьевичу чемоданы в корпус и тем самым относительно незаметно проник в него сам. Как честертоновский "невидимка".
     3. Этот кто-то использовал ключ, чтобы проникнуть в лабораторию Архипа Мстиславича. Забрал оттуда немецкую книгу и, возможно, что-то ещё. Книгу положил в ящик с песком.
     4. Затем этот Некто зашёл в лабораторию бертоллидов уже после того, как оттуда ушёл Тимофей. Ты, Никифор, точно знал, что там уже никого нет, потому и разыграл сцену колотушек. И очень удивился, когда там что-то упало. Сильнее удивился, чем если бы не знал, есть там кто или нет. А ты, Тимофей, уходя, то есть убегая, дверь не захлопнул. Ну, Некто и воспользовался случаем. Ситуативно, как говорится, но вред может быть немалый.
     5. Сейчас Некто находится в корпусе и не может уйти, смешавшись с людьми, которых нет. Карл Потапыч всё-таки вахту здорово держит, хотя и бюрократ порядочный. Но скоро люди появятся, так что времени у нас мало. Надо его найти, хотя, скорее всего, улик при нём нет. Книга в песке, и следы в воду. Но, может, в бертоллидной свистнул чего на наше счастье.
     6. Кто должен забрать книгу, неизвестно, так что окурочки могут пригодиться ещё.
     В знак согласия студенты-сыщики совершили несколько мощных втягиваний воздуха. Над беседующими клубился дым, можно было подумать, что дружеский разговор идёт.
     — Знаете что, Куприян Венедиктович, — начал Тим медленно, оставив сигарету и дыша полной грудью. — Похоже, Некто спрятал книгу в песок для того именно, чтобы выйти открыто через вахту. Ничего, мол, при мне нет. И раз он до сих пор не вышел, значит, что-то хапнул ещё, по ситуации. Значит, я виноват, это ведь я не захлопнул дверь.
     — Может, и не ты, — пришёл на выручку друг. — Может, он вместе с книгой чего прихватил. Может, у него живот прихватило и он засел в туалете. По себе знаю, какая это мука — не сметь открыто спустить газы, когда живот так и распирает. Может, ещё какая причина есть.
     — Ладно, вы тут сторожите выход, а я пойду поговорю с Ростиславом Ипатьевичем. Может, он обрисует, кто ему чемоданы тащил.

     На старом месте разыскиваемого не оказалось. Куприян Венедиктович шёл упругим шагом, старясь не шуметь. Вряд ли стоило опасаться нападения, скорее, он боялся, что не сможет на все сто использовать ситуацию, если столкнётся с незваным гостем внезапно.
     А где же гость званый?
     — Ростислав Ипатьевич! — громко позвал Буров. Прошёл несколько шагов и опять позвал.
     Если не найдёт Ростислава, так, может, "загонит" злоумышленника, заставит его выбежать на крыльцо — прямо в руки сыщиков!
     Ростислав вышел из коридора, ведущего к тому самому ящику с песком.
     — Кто нёс чемоданы? — переспросил он. — Да тут один попался. Сидел на решётке, я из такси вылезаю, а он навстречу бежит — давайте, помогу. Вы, мол, к нам? Пожалте, пожалте и всё такое.
     Доцента вдруг осенила одна мысль.
     — Скажите, а он просто сидел на решётке или возился с ней?
     — Этот парень? Ах, да, теперь припоминаю: он спиной ко мне стоял, согнувшись, будто прилаживал сиденье. Ну, я сам был студентом, знаю. Услышал звук машины и повернулся.
     — А выглядел он как?
     По описанию злоумышленник оказался похож на Фёдора. Впрочем, он или не он, а надо было брать с поличным — любого.
     — А что такое?
     — Пока не могу сказать, — ответил доцент. — Просто рано утром в корпусе нежелательно находиться. Могут спросить, кто здесь был, и надо бы иметь, что ответить. Значит, он вам донёс чемоданы до того места и ушёл?
     — Ну да. С собой я только кейс ношу.
     — Просто мы хотим найти этого человека и узнать, почему он на вахте ключ не взял. Понимаете, он ведь может сказать, что вахтёра не было на месте, и у Карла Потапыча будут неприятности, так уж лучше сразу выяснить.
     — Но он и не мог взять ключ, руки чемоданами заняты были.
     — Ах, да! Чемоданами. И всё же надо выяснить. Ладно, пойду поищу. А вам ждать недолго, скоро уже и народ появится.
     Они разошлись. Но не успел Куприян Венедиктович сделать и пяти шагов, как вдруг услышал истошный крик Ростислава:
     — Стой! Стой, тебе говорю!
     Он не успел подумать, что это не очень вежливо, но следующий крик ошеломил ещё сильнее:
     — Стой, стрелять буду!
     Явно не ему. Буров повернулся и бросился в коридор, куда только что ушёл гость.
     Растрёпанный, взбудораженный Ростислав бежал ему навстречу.
     — Кейс увели, — сообщил он, задыхаясь. — Стоял у ящика, и вот нет. Кажись, ногу из-за поворота видел, потому и крикнул. Может, показалось. Как же это так?!
     — Срочно на вахту! — нарочито громко крикнул Буров. — Надо перекрыть выход.
     — А чемоданы? Что, оставить?
     — Чёрт с вами! — зло бросил доцент. — Идите, сторожите своё добро, а я уж один как-нибудь.
     — А если на меня нападут?
     — Горсть песка — и в глаза. За неимением молотого перца. — Буров уже бежал к вахте.
     Карл Потапыч не на шутку встревожился.
     — Увели, говорите? Нет, никто не выходил. Глаз не спущу! — Рука потянулась к дубинке. — Да нет, окна все закрыты, запасные выходы тоже, никто не выйдет, А кто украл-то?
     — А я знаю? — в сердцах бросил Куприян Венедиктович и вышел на крыльцо к более понятливым друзьям.
     Наскоро сообщил им о случившемся.
     — Если это Фёдор, то он и чемодан уведёт запросто, — решил Ник. — С малого начинал, а теперь матёрый уголовник почти что.
     — Чемодан — это вряд ли.
     — Почему?
     — Наверное, потому, — предположил Тим, — что деньги и документы обычно держат в кейсах. Да чемодан и через вахту не пронесёшь.
     — И через прутья он не пролезет, — задумчиво сказал доцент, ногой меря расстояние между ними.
     — Этой решётки? — удивились ребята.
     — Не этой.
     Буров вдруг приложил палец к губам и почти что на цыпочках пошёл к другому концу цокольного выступа, студенты — за ним. В полном молчании заглянули в забранную решёткой приоконную яму.
     Среди мусора в ней стоял новенький "дипломат", а окно было приоткрыто.

     Сыщики отошли к самой двери, чтобы их было труднее подслушать. Говорили шёпотом.
     — Понимаете, в чём задумка? Ранним утром, когда у корпуса никого нет, он развинтил болт решётки, чтобы скрыться через приоконную яму. А может, и проникнуть внутрь через неё, но тут подвернулся более "чистый" способ. Я по простоте душевной болт завернул и тем отрезал ему путь к отступлению. Значит, надо идти через вахту с демонстративно пустыми руками, стараясь не встретиться с надоедливыми корпусчанами, которым то бриться наймётся, то радиоактивность проверять. С ограбленным тоже встречаться не стоит. Но кейс через прутья пройдёт. Поняли, что будет?
     Кивки головами.
     — Ник, сможешь удержать руку, когда она сверху потянется за кейсом?
     Уверенный кивок.
     — А я его ещё и засниму, — улыбнулся вдруг Тим.
     — Чем?
     — У меня есть чем. А вы с Карлом Потапычем скорее бегите наружу, как услышите мой голос. Ведь Нику орать несолидно, да и силе помешает.

     Операция удалась. Но когда на крик Тима: "Попался! Ломай ему руку, снимаю!" взрослые выскочили из корпуса, они увидели, что опоздали.
     Оказывается, вчера декан Вениамин Эдуардович решил проверить, что происходит на его факультете рано утром. Вывернув из-за угла, он увидел человека, лежащего животом на решётке приоконной ямы, ноги которого забавно болтались в воздухе. Из ямы доносились крики: "Поймали, опергруппа, сюда!". Похоже на криминал. Ну, декан подбежал и эти болтающиеся ноги ухватил.
     В яме полыхали вспышки, раздавались щелчки, будто фотоаппаратом. Злоумышленник свободной рукой пытался прикрыть лицо, так что добыча Вениамину Эдуардовичу досталась лёгкая.
     Откуда-то появились другие официальные лица. Охотников лишить сыщиков заслуженной славы нашлось достаточно. Красного от злости, растрёпанного Фёдора отвели в запирающуюся каптёрку. Но сыщиков беспокоило другое.
     Вернулся Ник, поднимавший кейс из ямы. В каптёрке вовсю шёл обыск, опись имущества — надо было оценить стоимость похищенного и выразить в "минималках". Милиция была на подъезде.
     Никто не обратил внимания на студента-сыщика, утащившего что-то под полой к своим.
     — Смотрите, что было в кейсе, — сказал он заговорщицким тоном.
     Это оказалась книга. Та самая редкая немецкая книга, из-за которой всё и началось.
     — Понимаете, что это означает?
     — Ещё бы не понять! Это значит, что наша версия летит ко всем чертям. Если Фёдор пытался вынести книгу в кейсе, значит, это не он выкрал её и положил в ящик, и значит…
     Все помолчали, не решаясь произнести. Куприян Венедиктович, как старший, решился:
     — Это значит, что по корпусу ходит ещё один злоумышленник.
     Всех прямо пробрало.
     — Наверное, пролез через развинченную решётку после Фёдора. Или до. И хорошо, если ходит, а то ещё, небось, рьяно помогает обыскивать засыпавшегося.
     — М-да…
     Они чуть не подскочили, услышав сзади тихое покашливание. Но это оказался никакой не злоумышленник, а наоборот, уважаемый человек, Ростислав Ипатьевич.
     — А-а, книжку, вижу, взяли. Извините, я же не знал, как оно обернётся. И привычка, знаете ли.
     Оказывается, этот ящик с песком использовался в качестве почтового ещё в стародавние времена. И, увидев этого "старого знакомого", бывший студент решил почитать любовные записки молодого поколения.
     Любовь оказалась к науке. И Ростислав начал просматривать раритетную книгу. А когда доцент Буров окликнул его, то по привычке сунул её в свой кейс, который через минуту был похищен.
     — Не в песок же её совать, такую старинную, — оправдывался Ростислав. — И потом, я знаю, чья это книга, хотел вернуть.
     К ним подбежал взбудораженный декан.
     — Где вы ходите, нужны вы мне! Оказывается, был ещё у него сообщник, на стрёме стоял. Надо разыскать по горячим следам.
     — А вы откуда знаете, Вениамин Эдуардович?
     — Да урна у входа окурками завалена. Parliament, между прочим. Похоже, полчаса стоял или даже час, стервец, наблюдал. Некоторые окурки ещё дымятся. Чего вы так смотрите? Что, декан сыщиком быть не может? Ещё как может, и дедукцией владею. Самолично обнаружил, только что. Кстати, Тимофей, давай твой фотоаппарат.
     — Какой фотоаппарат?
     — Ну, каким снимал этого негодяя.
     — Да я вовсе его не снимал!
     — А как же щелчки? А вспышка?
     — Да это вот чем. — Студент-сыщик вынул из кармана зажигалку. — Имитация. Чтобы он рукой закрывал лицо и его удобнее было держать. Вас он не задел, Вениамин Эдуардович?
     — Зажигалка? — Декан взял, пощёлкал. — И правда. Не задел. А откуда она у тебя? Ты же не куришь!
     — М-да, — сказал Буров, заминая разговор. — Оказывается, все некурящие у нас наперечёт, даже вот в деканате знают.
     — А то как же! Ладно, пойдёмте, ребята, поможете в розыске. Интересно, с милицией собака приедет?
     С ним, пряча улыбку, ушёл один Ник, а серьёзный Тим обещал присоединиться попозже — если приедет собака, без неё страшно.
     — Вы что-то важное сказать хотели, Куприян Венедиктович, — подсказал он. — Вид у вас такой был. Или, может, спросить?
     — Скорее, спросить. Вам, стало быть, известно, чья это книга?
     — Конечно. Архипа Мстиславича. Постарел, наверное, здорово. Я даже помню, в какой лаборатории он работал.
     — А вы разве у него учились?
     — Нет, не поэтому. Был тут один скандал. Помните, как Никите внезапно тему поменяли?
     Доцент задумался. Что-то такое смутно припоминалось. Но те бури бушевали на уровне учёного совета, в который он тогда не входил, да и своих забот хватало.
     — Так вот, мы, студсоветовцы, решили вступиться за брата-аспиранта. Всё-таки он по старой теме год пахал, что же, всё терять ни за что, ни про что? Но вникли в дело и отступились. Оказывается, Архип Мстиславич на учёном совете услышал утверждаемую Никите тему и вспомнил, что у него на антресолях завалялась редкая немецкая книга. Довоенная ещё. Откопал и показал. Прямо по теме. А Никита с его шефом не очень и обрадовались. Никита за несколько месяцев до этого был в командировке в Ленинке и там отксерил… отэрил почти всю эту книгу — в числе прочего материала. Привёз домой, показывает шефу, а тот и скажи: мол, включи её всю в диссер втихаря, будто это твой личный материал. Книга редкая, никто не разберётся, нет её ни у кого. Ан нет, Архип и испортил им всю обедню. Тему утвердили, а через месяц пришлось менять. Мы тогда бедолаге с юмором так говорим: ты бы, раз пошёл по кривой дорожке, выкрал бы книженцию у Архипа, и дело с концом. А потом диссер у Никиты славный вышел, никто и не пенял ему за ту попытку. Тем более, что это шеф был виноват.
     Тим, похрюкивая, с трудом сдерживал смех. Потом глубоко задышал и с уважением во взоре посмотрел на взрослых.
     — Ваши поколения были сильнее моего, — сказал он, и в уголке глаза мелькнула слезинка. — Сможем ли мы вас догнать?
     — На защите Родиона увидим.
     Помолчали. Буров обвёл вестибюль взглядом, глубоко вздохнул и промолвил:
     — Хорошо!
     — Что хорошо? — не понял Ростислав.
     — Хорошо, что меня не было рядом, когда вы советовали Ро… то есть Никите выкрасть эту вот книгу.

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"