Андеев Александр. Читая Ильина. Часть I

Ильин как моральный философ

Ильин говорит о субстанциальном Добре, как о божественной силе очевидности. Это некое синтетическое понимание действительности, далекое от рационального, аналитического. Часто говорят об интуиции. Рациональное понимание для Ильина - неправильный путь. Интересно, что очевидность - в бытовом понимании нечто тривиальное, лежащее на поверхности. Но у Ильина - это основа нравственности. Нужно не рассуждать (почему? Бог не любит критики?), а доверять не рассуждая, на уровне внеинтеллектуальном (так доверяют религиозные фанатики). Это то - чему учат многие духовные гуру, далее цинично распоряжающиеся жизнями. Понятие очевидности глубоко религиозно. По сути оно о принятии без рассуждений: вот как сделано, так и есть хорошо. Это еще одна версия о древе познания Добра и Зла.

Но как часто бывается с понятиями, которым трудно дать четкое определение, очевидность Ильина совсем не очевидна. Я понял ее так.

Человеку недостойно пребывать в беспомощности и пассивности, предаваясь своей непонятной судьбе с покорностью младенца (Путь к очевидности. Предисловие. О новом человеке) Это же призыв к бунту? Попробуй не принимать судьбу с покорностью младенца, именно полной покорности требует навязываемая в последние годы бытовая мораль, пока еще не оформленная официально, но постоянно укрепляемая.

Трагические события истории, смуты и бедствия посылаются нам для того, чтобы мы одумались и сосредоточились на самом жизненно-существенном, чтобы мы вспомнили о нашей творческой свободе и отыскали в самих себе нашу собственную духовную глубину, с тем чтобы из нее повести наше обновление, - свободно, мужественно и активно (Путь к очевидности. Предисловие. О новом человеке) Обычно по факту это означает лишь присматривание за не вставшими на путь, некое служение, отмеченное жертвенностью непринадлежности судьбы самому себе. Самурайский путь и путь опричников. Как правило эта жертвенность щедро компенсируется разного рода привилегиями - а именно, нераспространением на вставших на путь обычной морали, социальными привилегиями, неподсудностью за многие прегрешения, если они якобы сделаны ради пути, на который встали. В общем, путь этот с большим количеством плюшек, достаточно омерзительных.

Человечество попыталось за последние два века создать культуру без веры, без сердца, без созерцания и без совести; и ныне эта культура являет свое бессилие и переживает свое крушение. Без сердца, без созерцания и без совести - это чистая ложь. Культура редко была так созерцательна и совестлива, как начиная с конца 19 века и до нашего времени. Ошибок было много, в том числе две мировые войны. Но это делали не совестливые, это делали последователи Ницше и Ильина, много говорившие о духовности (но, пожалуй, не о совести). Духовность этих философов - это духовность воина, самурайская духовность, подразумевает преданность сюзерену без рассуждений, готовность умереть ради его интересов (естественно такие интересы приходится объявлять высшими), а значит и совести (всегда следствие рефлексии).

Но и при религиозной вере были детские крестовые походы - чудовищные мероприятия, которые если не ошибка, то что тогда? Тогда, скорее всего, позор.

Да будет ваш меч молитвой, и молитва ваша да будет мечом! - призывает Ильин в работе О сопротивлении Злу силою, которая является отповедью Толстовству. Толстовство, впрочем, быстро доказало свою идеалистичность, и вообще зачем бы возвращаться к критике его учения, множеством раз уже произведенному.

В мучениях душа очищается и прозревает, прозревшему взору дается источник мудрости - очевидность. Невероятно. Если я болен и у меня нет обезболивающего, ничто не очищается и не прозревает. Даже если какая-нибудь Мать Тереза мне скажет, что моя болезнь следствие моей неправедной жизни, и я в это поверю, то это будет прозрение. Но собственно прозрение и поможет сделать вывод о том, что нужно было жить иначе. Страдание при этом толчок к прозрению. Но вопрос, что далее. Источник мудрости - очевидность, это странно. Если это очевидность, то она очевидна не для каждого. Если очевидность открывается только страданию, то не факт, что причина понята правильно, и что страждущий принимает фантазии за реальность в надежде убрать страдание. И главное: если душа очищается, то что дальше? Если концом страдания является смерть, то общее движение оказывается в никуда. Если очищенная душа никак не использует очищение, то может дать ей просто возможность умереть с обезболивающим?

Совершенно потрясают подобные заявления: В итоге долго назревавшего процесса злу удалось ныне освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя, формулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою, не скрытую более природу и явило миру свое духовное естество. Где примеры, господин Ильин? О чем вы? Ведь подобрать вот такие эпитеты можно как к выступлению Киселева, так и к проповеди папы Римского.

Сразу после бездоказательного плача Ильин требует пересмотра вопроса, который с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления

Тут, конечно, интересно само выдергивание понятий добра и зла из разряда этической проблематики в метафизический разряд. Почему, Ильин не удосуживается объяснить.

После невнятных заявлений о том, что проблему сопротивления злу может решить только истинно смелый и свободный дух, что настораживает, так как количество повторов не становится убедительным основанием: почему же так много об этом, идет критика толстовства с позиций неправильного отделения добра от зла и, соответственно, произвольного и неправильного отнесения личностей к злодеям или героям. Ну посмотрим, будет ли у Ильина лучше. Каким образом Ильин сумеет сделать прокрустово ложе героев и прокрустово ложе злодеев. Толстовцы, как считает Ильин, снимали с себя некое трагическое бремя мироздания. Так как Ильин опять-таки не объясняется что это такое - трагическое бремя мироздания, возникает соблазн заговорить о трагических бреднях мироздания. Но все же, подозреваю, что толстовцы, с точки зрения Ильина, просто неправомочно уходили от необходимости пыток и насилия, а ведь деваться некуда, мир так устроен.

Кстати, Толстой писал о несопротивлении злу насилием. Ильин пишет о несопротивлении злу.

В общем-то это два разных случая. Несопротивление злу насилием не означает отсутствие сопротивления злу.

Самопредание злу и превращение в его орудие, это другой вопрос. Опять же Ильин не удосуживается конкретики в примерах самопредания злу, видимо, для него это та самая очевидность. Это было бы вначале добровольное саморастление и самозаражение, это было бы в конце - активное распространение заразы среди других людей и вовлечение их в сопогибель. О чем речь конкретно, Ильину написать то ли недосуг, то ли нежелание по неизвестным причинам. Но, вполне возможно, имеются ввиду разного рода развратники, то есть те, кого поглотили болезненные пристрастия. При этом это могут быть вещи, которые мешают только самой личности (онанизм, просмотр порнографии), а могут быть такие случаи, как педофилия, когда болезненный разум наносит вред другим, в том числе и тем, кто заведомо не может дать согласие на участие в развратной деятельности.

Вот определение зла по Ильину. зло - не пустое слово, не отвлеченное понятие, не логическая возможность и не результат субъективной оценки. Зло есть, прежде всего, душевная склонность человека, присущая каждому из нас, как бы некоторое, живущее в нас страстное тяготение к разнузданию зверя, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата

Тогда Сталин, или Иван Грозный, или Генрих VIII- воплощение зла, сомнений нет. Но думаю, Ильин не о них пишет.

Если посмотреть на определение внимательно, то, по сути, Ильин говорит о выстраивании устойчивых связей нейронов, при регулярном получении того или иного рода удовольствия. Эти связи начинают запускаться множеством складывающихся вокруг них привычек, так что зачастую человек не в состоянии отследить, когда начинается процесс, ведущий к получению некоего запретного удовольствия. Это алкоголизм, наркотики, порнография, разного рода сексуальные привычки, это социальные эксперименты по получению бесконечной власти над людьми, эксперименты, которые несут удовлетворение тиранам, ибо доказывают (на мой взляд, ложно), что все, что они ни делают и есть истинное добро, ибо они (тираны) определяют, что хорошо, а что плохо.

То есть метафизическое с точки зрения Ильина Зло есть физиологическая уязвимость человеческого организма и используемые во зло социальные силы.

На физиологической основе возникают серьезные поведенческие расстройства, которые тяжело лечатся, но все же они в наше время начинают лечиться, и не редко успешно, что делает совсем неочевидной идею Ильина о метафизическом зле.

Иногда кажется, что логические построения Ильина откровенно смешны.

Возможны и другие виды пристрастий, которые можно считать злом. Например, патологические лжецы. С точки зрения психологии, как бы не верил патологический лгун в то, что говорит, где-то на краешке сознания он понимает, что лжет. Многие аферисты являются патологическими лжецами. Лжецы -пятнышко на поле человеческих проблем. Мстительность, стремление к власти, жадность, нарциссизм - вот огромное поле психологических проблем, которые можно считать злом. Насколько такое зло метафизично?

Психология - наука описательная. Она не может точно объяснить, что есть личность, темперамент, характер, но эти базовые понятия, выработанные наблюдениями и подкрепленные опытом, позволяют с разной степенью успешности помогать людям: или выявлять проблемы и избегать их, или даже ослаблять влияние проблем, улучшать качество жизни как человека с проблемой, так и его близких.

Психология не панацея в борьбе со злом, но она позволяет в ряде случаев помогать человеку бороться со злом, уменьшать его влияние. И поэтому говорить о его метафизичности с каждым годом становится сложнее.

И, наконец, есть болезни психики, которые иногда выглядят как полный захват сознания злом. Например, маньяки. Насколько их можно считать вменяемыми?

В любом случае, определение Ильина в современном мире выглядит анахронизмом.

Совершенно справедливо, что Духовное воспитание человека состоит в построении этих стен и, что еще важнее, в сообщении человеку потребности и умения самостоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены. Чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и правосознания, потребность в красоте и в духовном сорадовании живущему, любовь к Богу и родине - все эти истоки живой духовности в единой и совместной работе создают в человеке те духовные необходимости и невозможности, которым сознание придает форму убеждений, а бессознательное - форму благородного характера.

Проблема в том, что человек устроен сложно, и это дает сбои. Выбраться из сбоев сам он как правило не способен. Таков закон психологии. Человеку требуется помощь извне - так работают современные специалисты. Ильин исходит из другого. Если сорвался в пропасть - значит плохо старался.

Часто люди делают ошибки по непониманию, это действительно предание себя злу. Когда человек спохватывается, выбраться самостоятельно он уже не может, нужен специалист, а не порицающий проповедник или все прощающий толстовец.

Ильин, конечно же, все очень сильно упрощает. Моральные принципы великая вещь. Но если даже человек осознал и покаялся, болезненные связи в мозгу будут мешать ему и приводить к срывам, приводить к неверию в свои силы. Рассуждения об индивидуальном Кремле не помогут уже оступившемуся, то ест помогут в будущем, если оно, конечно, у оступившегося есть.

Иоанн Кассиан прямо указывает на то, что никто не может быть прельщен диаволом, кроме того, кто сам восхощет дать ему своей воли согласие. Что же тогда происходит, когда человеку делают несколько уколов героином без его ведома или разрешения, чтобы подсадить его? Да, можно говорить, что раз человек в такой ситуации оказался, значит не поберегся, то есть уже виноват. Но это напоминает увиливания.

Зло начинается там, где начинается человек, и притом именно не человеческое тело во всех его состояниях и проявлениях как таковых, а человеческий душевно-духовный мир - это истинное местонахождение добра и зла. Никакое внешнее состояние человеческого тела само по себе, никакой внешний поступок человека сам по себе, т. е. взятый и обсуждаемый отдельно, отрешенно от скрытого за ним или породившего его душевно-духовного состояния, - не может быть ни добрым, ни злым.

Итак, сперва Зло определяется как некая душевная приверженность, склонная порабощать человеческую волю. Теперь речь о границах, и они все в пределах человеческой деятельности. То есть зло присуще человеку и проявляется в пределах его деятельности. О какой метафизичности тогда говорил Ильин?

Но если есть Тот свет, который взаимодействует с этим светом, если есть Бог, которым все управляет, получается, что Зло не присуще нечеловеческому (ибо зло в границах человеческой деятельности)?

Но это ниоткуда не следует.

Дело обстоит так, что внутреннее, даже совсем не проявленное вовне или, по крайней мере, никем извне не воспринятое, уже есть добро, или зло, или их трагическое смешение; внешнее же может быть только проявлением, обнаружением этого внутреннего добра, или зла, или их трагического смешения, - но само не может быть ни добром, ни злом. Перед лицом добра и зла всякий поступок человека таков, каков он внутренне и изнутри, а не таков, каким он кому-нибудь показался внешне или извне.

Очень спорная позиция. Так называемые добрые намерения, приносящие совсем не возвышающие неприятности, просто портящие жизнь и не улучшающие морально-психологического состояния тогда все равно есть Добро?

Никак не проявившиеся вовне человека поступки или мысли, намерения, переживания становятся злом объективным, не только оценочно с точки зрения самого человека?

Но если, таким образом, настоящее местонахождение добра и зла есть именно во внутреннем, душевно-духовном мире человека, то это означает, что борьба со злом и преодоление зла может произойти и должно достигаться именно во внутренних усилиях и преображение будет именно внутренним достижением. Таким образом Зло философом без особых оснований отправлено на существование только во внутренний мир. Хотя оно может бушевать в социуме, среди которого живет человек. Его постулаты могут быть частью воспитания. Посмотрите на так хвалимый Аристотелем уклад жизни спартанцев. Среди спартагианов действует закон, строгие принципы. Основано это на том, что для илотов, которые кормят спартанцев, отрицается мораль. Их насильно спаивают. Их произвольно убивают. Слово, данное им, всегда обман. (Не такова ли мораль в фильме Слово пацана. Кровь на асфальте). Мораль, то есть система, поддерживающая разделение добра и зла, оказывается аристократическим институтом. Воспитание поддерживает это. Это мораль раковой опухоли, которая поддерживает некий порядок внутри, чтобы не убить свои клетки враждой, и которая пожирает все за своими пределами.

Сейчас очень много и крайне неубедительно говорят об имморализме либерализма. Это опять-таки не есть внутренний мир человека, это общественная мораль.

Философ призывает Но если, таким образом, настоящее местонахождение добра и зла есть именно во внутреннем, душевно-духовном мире человека, то это означает, что борьба со злом и преодоление зла может произойти и должно достигаться именно во внутренних усилиях и преображение будет именно внутренним достижением.

Философ призывает вызвать в себе эту потрясающую, таинственную встречу личной страстной глубины с Божиим лучом и закрепить ее силой духовного убеждения и духовного характера - это значит бороться со злом в самом существе его и одолеть.

Речь идет уже не о чисто человеческом, где якобы живет и начинается Добро и Зло. Появляются новые философские идеи - и зачем они, казалось бы, нужны? И главное, это понятия совершенно другого уровня, другого толка.

Если раннее требовалась лишь осознанность и аскеза, теперь нужна просветленность Богом. Переход философски ничем не подкрепленный.

До тех пор, пока самая глубина его личной страсти не вострепещет последними корнями своими от луча Божией очевидности и не ответит на этот луч целостным приятием в любви, радости и смертном решении - никакая внешняя корректность, выдержанность и полезность не дадут ему победы над злом.

Ну а если глубина личной страсти трепещет не от некоей, пугающей своим невнятным названием, очевидности, а от истинной эмпатии, деятельной любви, смелости и целостности личности? Что тут не так? Почему для победы над злом недостаточно эмпатии, деятельной любви, смелости и целостности личности? Это просто отрицание моральности в человеке, его опускание. Человек грешен просто потому что он человек? Без Бога его заслуги ничто? Опять же ревнивый бог, как он сам называет себя, требует ревностного служения, то ест подчинения, собственно этим пропитана вся Библия. Не надо личностных качеств, нужно просто слушаться Бога - вот суть мифа о Юдифи. Жалкаяя вдовица в точности выполняет указания Бога и побеждает могучего полководца. Морали тут никакой, ибо нет никаких принципов, есть только послушание. Морали нет, потому что и морального выбора нет. Юдифь выступает в роли инструмента, своего рода пылесоса. Может быть это и ест загадочная очевидность, которая за замудренность скрывает отсутствие личности, отсутствие выбора, отсутствие духовной жизни, и, по большому счету - отсутствие совести, ибо отвечать не за что, погруженность в так понимаемую очевидность лишает личность ответственности за поступки. Так живут религиозные фанатики.

Кто хочет подлинно воспротивиться злу и преодолеть его, тот должен не просто подавить его внешние проявления и не только пресечь его внутренний напор; он должен достигнуть того, чтобы злая страсть его собственной души из своей собственной глубины, обратившись, увидела; увидев, загорелась; загоревшись, очистилась; очистившись, переродилась; переродившись, перестала быть в своем злом обличии.

Ок. Если считать, что природа человеческая Зла и он сам не в состоянии со злом бороться, то может и правда стоит плюнуть на современную науку, стоит плюнуть на понятие совести и понятие покаяния, и ждать только искры извне, и повторять потом, что только Бог спасет.

Но если только Бог спасет, то в чем человек виноват? Если не спас Бог, значит не захотел, а поскольку без Бога человек не способен выстоять, то чего ему себя винить, да и чего Богу его винить?

Дале вот такой пассаж Такое состояние души достижимо только на внутренних путях одухотворения и любви...Добро и зло в их существенном содержании определяются через наличность или отсутствие именно этих двух сочетающихся признаков: любви и одухотворения.

Вводятся еще два понятия - любовь и одухотворение, не вполне очевидным образом связанные с Добром и Злом.

Можно лишь предположить, что Добро связано с любовью и одухотворением, в зле оных нет.

Ок. Вполне.

Добр ли Квазимодо, которого никто не любит? Да, и не потому что Квазимодо любит. А потому что добр. Он был бы добр, даже если бы не любил Эсмеральду. Для того, чтобы быть добрым, необязательно любить самому или быть любимым. Поэтому для меня большой вопрос, насколько доброта связана с любовью. Более того, любовь к кому-либо может быть связана с ненавистью к врагам любимого человека. И не факт, что любят доброго человека, ведь, по меткому народному замечанию, любовь зла. И не факт, что ненавидят злого человека, ведь любовь часто слепа.

Ок. Человек духовен тогда и постольку, поскольку он добровольно и самодеятельно обращен к объективному совершенству. Да, если он это прежде всего развивает в себе самом, а не просто является членом жюри, выставляющим оценки годится или уничтожить. Как часто такие вот судьи являются злобными ханжами, которые всегда собой довольны. Истероидные психопаты - яркий пример. При все при том, люди эти вполне могут быть аморальны, мотивируя свое поведение борьбой за высшие смыслы.

Однако настоящую силу и цельность одухотворение приобретает только тогда, когда оно несомо полнотой (плеромой) глубокой и искренней любви к совершенству и его живым проявлениям. Помимо того, что вводится еще одно понятие - одухотворение, говорится о глубокой и искренней любви к совершенству. Что есть глубокая любовь к совершенству, не очень понятная без примеров вещь? Неясно почему глубокая любовь к истине не может нести одухотворение, хотя истина не всегда красива, и говорить о совершенстве при некоторых видах истины не приходится. Каковы еще свойства и принципы этого самого глубокого совершенства? Как убедиться в их истинности? Нужно быть опытной и умудренной личностью, чтобы не впасть в ошибки. Ведь теория расового превосходства вполне вписывается в любовь к совершенству. А вот всякого рода истина не всегда красива и говорит о том, что несовершенства в мире много, совершенство как таковое скорее ориентир, который нельзя ни отбросить, чтобы не началось моральное разложение, ни фетишизировать, иначе совершенство может превратиться в уродство.

Телесное страдание может повести одного человека к беспредметной злобе и животному огрубению, а другого - к очищающей любви и духовной прозорливости. Одному можно устроить пытку, и он духовно прозреет и возлюбит, а другой - озлобится? Личности - разные, то, что результат может быть разным - банальность. Это что, метод отделения плевел от зерна?

Это знакомая идея о сильной личности, которую страдание возвышает. Это спор между сидевшим легкие лагеря Солженицыным и находившемся на полюсе лютости Варламом Шаламовым. Солженицын, весьма умеренно страдавший, утверждал, что именно благодаря страданиям сильный человек становится сильнее, а слабый ломается. Весьма банального вида идея, на мой взгляд, потому что в реальности все зависит не столько от человека, сколько от тяжести страдания, по крайней мере медицинский опыт говорит об этом. Варлам Шаламов же, в отличие от Солженицына, в своем творчестве показывал, что постоянные сильные страдания превращают человека в подобие животного, лишенного большей части спектра чувств. Но, видимо, идея об очищении страданием никак не умрет, хотя и не поддержана ни реальным опытом, которого благодаря массовым репрессиям 20 века более чем достаточно, ни исследованиями врачей и физиологов. Это та идея, которую почему-то возрождается как Феникс, видимо, благодаря чьему-то упрямству, уверенности в том, что после миллиона экспериментов найдется один, который подтвердит чудный вымысел. И то, скорее всего этот эксперимент окажется фокусом.

По мнению Ильина внешнее ... может быть только проявлением, обнаружением ... внутреннего добра, или зла, или их трагического смешения, - но само не может быть ни добром, ни злом. Мне кажется, тут сильное упрощение в сторону намерений. Все-таки проявление в виде поступков - нормальное проявление добра и зла. А учитывая конфликты интересов, не всегда можно с точностью сказать для кого поступок окажется добром, для кого злом, даже когда есть некая метафизическая линейка, позволяющая определить принадлежность к добру или даже определить силу добра. Никакое искренне желание совершать добро не гарантирует, что где-то ты не ошибешься, и получишь не вполне добрый результат.

Человек любовен тогда и постольку, поскольку он обращен к жизненному содержанию силой приемлющего единения, той силой, которая устанавливает живое тождество между приемлющим и приемлемым, увеличивая до беспредельности объем и глубину первого и сообщая второму чувства прощенности, примиренности, достоинства, силы и свободы. Непонятно, что значит любовен - термин не раскрыт. Можно предположить, что есть принятие любящим любимого, ощущение себя частью любимого. Христос сказал просто и емко: Полюбите дальних как ближних.

Трудно не согласиться, что любовь может быть слепа. Но она тогда не замечает уродливого. И значит обращается к НЕобъективно-совершенному в вещах и в людях. Но подозреваю, что любовь сплошь и рядом необъективна, ведь это живое чувство, а не логарифимическая линейка и не розга. Без духовности - любовь слепа, пристрастна, своекорыстна, подвержена опошлению и уродству. Термин духовности опять-таки достаточно новый в рассуждениях Ильина, он по сути его вводит не объяснив. Это же не любовность вроде бы (иначе зачем новый термин вводить). И не живое тождество. Как-то очень многословно, что для философии нередко, но от этого все равно не меньше раздражает.

Далее интересно. Определение добра и зла. С одной стороны это развитие уже ранее сказанного добро есть одухотворенная (или, иначе, религиозно-опредмеченная, от слова предмет) любовь, зло - противодуховная вражда. Если убрать опредмеченность, то это близко к Добро и зло в их существенном содержании определяются через наличность или отсутствие именно этих двух сочетающихся признаков: любви и одухотворения.

А далее неожиданный, но важный пассаж. Добро по самой природе своей религиозно - ибо оно состоит в зрячей и целостной преданности Божественному. Итак, добро бездоказательно объявляется преданностью Божественному. Тут есть 2 проблемы.

-- Принципиально нерелигиозные люди в таком случае вполне могут быть преданны божественному, не зная об этом, если они истинно добры. ...добро не есть просто любовь или просто духовная зрячесть: ибо религиозно-неосмысленная страстность и холодная претенциозность не создадут святости - утверждает Ильин. Теперь в дело пускается святость - еще один термин, который непонятно почему должен быть связан с добром. Не каждый добрый человек святой, и пока что мы именно о Добре говорили. Честное слово, это какая-то игра в наперстки, где в непонятно, что в каком стакане лежит.

-- Люди религиозные могут творить Зло именем Бога. При этом вполне утверждая, что Зло и Бог несовместны, и все, что от Бога - добро. Тут огромное количество вопросов и по теодицее, и по самому принципу приписывания добра или блага божественному промыслу, хотя почему человек так решил, что божественный промысел добр, - непонятно. То есть хочется, чтобы так было, это ясно - человеку нужна моральная устойчивость вне себя (Если помните, Камю это отрицал достаточно убедительно: человек способен на принципы, зная, что он смертен и не веря в имманентную присущность божьему замыслу добра). Да и сам Бог говорит в Библии, что он ревнивый, то есть требующий ревностного служения, без оглядки и раздумий, что означает, что в общем-то какие-либо причины на оглядки и раздумья Богу не важны: служи ревностно и все тут. Старый Завет вообще очень жёсткая книга по мнению многих людей, в том числе священников, и предполагается некоторыми, что Старый Завет - книга, написанная людьми, а Новый - Богом. Истина известна ли кому-то? Но лично мне кажется, что как раз Старый Завет надиктован писцам, как Коран Мухаммеду. А вот Новый Завет точно писался учениками Христа, просто людьми.

Далее Ильин продолжает заниматься смысловыми нагромождениями. Вражда ко злу не есть зло. Зло вполне может порождать другое зло, враждебное первому. Кровная месть - яркий пример. Вообще нормально, когда Зло отрицает другое Зло и они соревнуются, кто злее. Многие войны устроены именно так.

Только духовно-слепой может восхвалять любовь как таковую, принимая ее за высшее достижение. Конечно же восхваление любви как таковой не означает принятие ее за высшее достижение, тем более непонятно высшее достижение в чем имеется ввиду, в каком соревновании по неведению участвует человек. И тут же Только человек, мертвый в любви, может восхвалять верный духовный вкус как таковой, принимая его за высшее достижение. А вот почему верный духовный вкус как таковой может нравиться только мертвому в любви? Истинное духовное чувство, на котором не стоит церковный штамп одобрено не является чувством? Не есть ли это церковное высокомерие, и как раз проявление духовной окостенелости?

Может поможет разобраться, что должен ненавидеть духовный? Только духовно слепой может осуждать всякое проявление враждебного отвращения. Тоже безо всяких пояснений. Понятное дело, что есть вещи, которые вызывают враждебное отвращение. Дальше довольно непростой вопрос. Можно учить себя сдерживать чувство враждебного отвращения, чтобы оценить поступок непредвзято. Далее очень непростые материи: каковы границы сдерживания, если человек не может себя сдержать, как это оценивать, что из себя представляет природа отвращения с точки зрения психики, психологии и т.п.? Только ответив на эти вопросы, как мне кажется, можно хоть как-то обсудить духовную слепоту.

Только человек, мертвый в любви, может ... презирать искреннее и цельное заблуждение духовно-непрозревшей любви. Если б еще понимать, что значит мертвый в любви и духовно непрозревшая любовь. Но если это об отношении к любви без душнильства, тогда вполне справедливо, что даже удивительно для Ильина.

Надавав множество малосвязанных по смыслу определений Ильин заключает Такова сущность добра и зла. Но не может на этом успокоиться и добавляет: может быть, христианскому сознанию достаточно вспомнить о наибольшей Евангельской заповеди (полнота любви к совершенному Отцу). Кстати, что это за наибольшая заповедь? Насколько помнится, в Новом Завете как таковой ее нет. Молить Отца Небесного Христос призывает, но любить его точно не заставляет, более того, они нигде в канонических Евангелиях, не говорит, что Отец небесный добр.

И еще лучше: При таком положении дел внутреннее местонахождение зла и внутренняя преоборимость его становятся вполне очевидными. Да вот совсем неочевидно, что зло только внутри, что его нет за пределами внутреннего мира человека. Ну вот совсем Ильин не постарался. Получилось многословие, заменяющее емкую глубину.

Далее идут красивые слова: Настоящее одоление зла совершается через глубинное преображение духовной слепоты - в духовную зрячесть, а замыкающейся, отрицающей вражды в благодатность приемлющей любви. Ну, посмотрим дальше, чтобы это значило.

Но вот ведь в чем дело: Необходимо, чтобы духовно прозрела не только вражда, но и любовь. Что значит духовно прозрела, не очень понятно, но, вероятно, нужна еще какая-то оценка с точки зрения религиозной: насколько это соответствует канонам религиозного понимания добра и зла. Любовь духовно прозрела - и она уже Добро, видимо. Учитывая, что Добро для Ильина только внутри, вне - в поступках - его нет. Довольно удобно. Поставляешь табаком контрабандой на рынок, но делаешь это для интересов Церкви. Вот тебе и безусловное Добро. Духовная зрячесть. Посмотрит такой: Меня не проведёшь! Добро! Мне отсыпьте 5 бутылок водки и и 2 блока сигарет.

Но нужно чтобы не только Любовь духовно прозрела, нужно, чтобы духовная зрячесть загорелась любовью. Это что ж, нужно смотреть с любовью? На все? Или враждебное отвращение тоже допустимо?

В освобожденной от зла, преображенной душе - одухотворенная любовь становится подлинным, глубочайшим истоком личной жизни, так что все в душе делается ее живым видоизменением: ... и даже та безжалостная вражда ко злу в себе и в других, которая необходима пророку, государственному вождю и воину. Ильин, похоже, скромненько подбирается к главному: назвать Любовью истребление зла в себе и других. Живое видоизменение любви. Настолько видоизменение, что, возможно, ее будет и не узнать. Но, посмотрим, что будет далее.

Ильин требует некоего горения духа, которое передается другому через любовь. Больше похоже на экстаз или одержимость, эти вещи точно как зараза, распространяются от одного к другому. То есть речь идет не о привычном нам понятии любви, скорее о религиозном экстазе, и даже, может быть, о фанатизме. Тут бы в помощь Ильину Кастанеду и иже с ним, которые так заставляли души гореть любовью, что люди добровольно на смерть соглашались, предварительно отписав проповеднику все имущество.

Нет, Ильин не из таких. Но все же это опасно напоминает.

Преображение зла только и может быть осуществлено той силой, в слепом искажении которой зло как раз и состоит (еще одно определение зла! - Авт): только сама духовно-зрячая любовь может взять на себя эту задачу и победно разрешить ее до конца; только она может найти доступ в ту бездну слепого ожесточения и безбожного своекорыстия, из глубины которой должно начаться обращение, очищение и перерождение...

Если оставить то, что Зло не только внутри человека, и говорить об ильинском внутреннем зле, то при всей нечеткости терминов можно согласиться, что только полное понимание своих мотивов помогает выбрать в жизни более удаленный от Зла путь. Но это же психотерапия! Фрейда на Ильина не было.

И тут возникает основной вопрос противодействия толстовству. Может ли Заставление быть способом борьбы со Злом. Обратите внимание, что для Ильина Зло - это только то, что есть во внутренней человеческой жизни, в его мотивациях. Сужение делается, как я полагаю, специально, чтобы легче было подогнать рассуждения о заставлении под теорию.

Если человек и зло в нем не одно и то же, то разве нельзя подействовать на человека так, чтобы это воздействие благодетельно передалось именно злу, в нем живущему? Одним заставлением невозможно победить зло; выводимо ли из этого полное отвержение заставления?

Разве глубокое отрицает более элементарное? Видимо, более элементарным является заставление?

Вот, собственно, начинается самое для Ильина вкусное.

Неудивительно, что Ильин, так нетрепетно обращающийся с терминологией, так многословный, склонный к логическим пропускам (грубо говоря к софистике), вдруг озадачиватеся тем, чтобы точно определить, что такое заставление и что такое насилие.

Зачем использовать нехороший термин насилие, давайте говорить о гораздо более редко используемом термине заставление. И давайте ему навяжем смысл, вроде бы отличный от насилия. Ну попробуем наговорить много слов, чтобы простофили решили, что это и в самом деле разные вещи.

Заставлением следует называть такое наложение воли на внутренний или внешний состав человека, которое обращается не к духовному видению и любовному приятию заставляемой души непосредственно, а пытается понудить ее или пресечь ее деятельность.

Ну то есть то же насилие, которое еще и говорит себе а я вот не буду обращаться к духовному видению или любовному принятию. Видимо, не к чему обращаться, по разным причинам:- гпример, к духовному видению обращались, его там нет, или так это мой сосед-мерзавец, который у меня 3 рубля украл, какое принятие.

А что же насилие? Насилие, оказывает - это произвольное воздействие. Не для великой цели.

И если ранее было понятно, что насилие - это общая деятельность, частью которой является заставление, то Ильин пытается их разделить полностью, так что они не пересекаются вообще. Уберем некрасивый термин подальше от наших некрасивых дел, и дела будут прекрасны.

Далее Ильин придумывает еще более интересный трюк. Насилие - это заставление от злой души. Заставление от доброй, когда человека запытали до смерти, это не насилие. Убийца ведь такой доброй.

Не грешивший ранее подробностями Ильин как бы радостно просыпается. заставление может выражаться в воздействии на мотивы поведения (например: авторитетный приказ, запрет , угроза, бойкот), но может выражаться и в непосредственном воздействии на человеческое тело (напр., толчок, удар, связывание, запирание, убийство). Согласно этому следует различать психическое заставление и физическое заставление; причем и самозаставление, и заставление других может иметь и психический, и физический характер.

Сущность этого заставления состоит в душевном давлении на волю человека, причем это давление должно побудить его собственную волю к известному решению и, может быть, самозаставлению; строго говоря, это давление может только осложнить или видоизменить мотивационный процесс в душе заставляемого, сообщая ему новые мотивы, не принятые им еще в порядке убежденности и преданности, или усиливая и ослабляя уже имеющиеся. Итак, принуждение должно вызвать у принуждаемого новые душевные мотивы. Как правило, этого не происходит и не может произойти, потому что не изменилось ничего, почему бы человек мог пересмотреть свои взгляды. Он попал в зависимое положение и ему желательно из этого положения выйти. Будет ли тут искренний мотив? Нет. Сколько ни кивай Ильин на сентиментальных моралистов, не представляется возможным понять, как такое вот психическое заставление может побудить его собственную волю к известному решению и, может быть, самозаставлению. Это ведь не свободная дискуссия, это понуждение (еще один термин, походя введенный. Единственное - это различного рода психические сбои и срывы от страха или усталости, когда человек решает, что ну его, буду полностью подчиняться. Собственно, это усмирение. Ничего в мировоззрении может и не измениться, если только человек не слаб и не истощен морально настолько, что готов к любым пресечениям собственного духа, к отказу от оного. Но Ильина это не смущает, он все равно считает, что доказал, что такое воздействие побуждает и понуждает человека, подходя к нему извне, но обращаясь к его душе и духу; поэтому можно условиться называть его психическим понуждением. Счастливый человек Ильин.

Далее при рассуждении о физическом заставлении все вроде бы рационально: возможность физического воздействия на других ради их заставления - не вызывает, по-видимому, сомнений. Однако заслуживает внимания то обстоятельство, что всякое такое воздействие на чужое тело имеет неизбежные психические последствия для заставляемого - начиная от неприятного ощущения (при толчке) и чувства боли (при пытке) и кончая невозможностью делать что угодно (при заключении в тюрьме) и неспособностью желать или делать что бы то ни было (при смертной казни). Огромное большинство этих воздействий (за исключением патологических случаев зверообразно-ожесточенного насилия) осуществляется именно ради таких психических отражений или последствий; этим и объясняется, почему физически-заставляемые обычно пытаются отделаться от заставляющих при помощи уверения их в том, что они согласны, что волевое единение наступило и что дальнейшее подчинение обеспечено.

Но все равно Ильину важно показать, что на самом деле может быть не только лицемерие или смерть, но и исправление. Что касается физически принуждаемого, то его принужденность сама собой угаснет в момент его личного, духовного, чисто внутреннего восстания и утверждения своей настоящей убежденности и искренней преданности. Вот почему осторожнее и точнее говорить не о физическом принуждении, а о физическом понуждении. Опять игра терминами: не принуждение, а понуждение. То есть пытка как предложение осознать свою испорченность. Да и потом, унижения могут так разорвать и исказить внутренний мир, что человек начнет верить, что он воплощение зла и достоин смерти. Фильм Хороший человек вспоминается. Там ведь все по Ильину. Когда хороший человек пытками очередную развратную девицу легкого поведения заставляет понять, как она плоха и достойна смерти, он ее убивает. Очень действенно. Поняла.

То есть психическое принуждение объяснило, но не изменило. Долой современную психологию, долой науку, долой изучение связей нейронов.. Давайте сделаем больно. Конечно, если человек и ранее понимал свою испорченность, но не мог с ней справиться, он под пытками перейдет к острому осознанию проблемы. Мол, вот чем все закончилось. Мол, так мне и надо. Давайте по-чертячьи, будем пытать, пока он духовно не излечится, не переделает сам себя.

Увлеченный классификатор Ильин разделяет также воздействие на делание и на неделание. Воздействиие на неделание он называет пресечением (то есть лишением возможности делать зло?). И завершает свою классификацию следующими существующими видами ненасилия: самопонуждение, самопринуждение, психическое понуждение, физическое понуждение и пресечение.

Еще раз Ильин пишет, что сохранить термин насилия для обозначения всех случаев предосудительного заставления, исходящего из злой души или направляющего на зло, - и установить другие термины для обозначения непредосудительного заставления, исходящего от доброжелательной души или понуждающего ко благу. И отсюда еще раз критика Толстовцев.

Замечательно, что Л. Н. Толстой и его школа совершенно не замечают сложности всего этого явления. Они знают только один термин, и притом именно тот, который предрешает весь вопрос своей аффективной окраской. Они говорят и пишут только о насилии и, выбрав этот неудачный, отвращающий термин, обеспечивают себе пристрастное и ослепленное отношение ко всей проблеме в целом.

Ильину кажется, что он пожонглировав терминами, определил сложность темы? Представляется, что пока сложность только многословием определяется.

Справедливость требует признать, что все эти осуждения не относятся ими [толстовцами] к внутреннему самозаставлению, которое упрощенно характеризуется как насилие духа над плотью и допускается в порядке нравственного делания. Однако пределами своего тела допустимость заставления и ограничивается: чужая плоть имеет своего хозяина и поэтому насилие, направленное на другого, не нужно; ведь невозможно доказать, что другой неспособен к верному самоуправлению изнутри, а отрицать свободу и человека недопустимо.

Мне кажется, что фишка в том, что Ильин упоминает о том, что физическое заставление (пытка) может повести по пути лицемерия, но может, якобы, побудить осознание своей злобности (возможно, из-за которой человек попал в роль жертвы). Пока эта мысль не педалируется. Посмотрим, что будет дальше.

Среди упреков в упрощениях толстовцам предъявляется еще и отрицание психического понуждения других и психического насилия над другими.

Не упустив возможность заявить, что заставляющий совсем не делает тем самым злое дело, и не только тогда, когда он заставляет самого себя, но и тогда, когда он заставляет других Ильин рассматривает психическое принуждение.

Он подробно рассматривает случаи неумения и нежелания самодисциплины и управления своей жизнью - неспособность к такому душевному и телесному самопонуждению: или непропорциональную слабость понуждающей воли, или непропорциональную силу дурных страстей, или то и другое вместе. То, что эти проблемы сегодня эффективно изучаются медициной, личностной и социальной психологией ему, конечно, не могло быть известно. Хотя Фрейд уже прогремел, и современная психология начала свой путь. Но все равно, во-многом позиция Ильина мне представляется архаичной именно по причине отсутствия знаний - их тогда у него просто не могло быть.

Естественно, Ильин отмечает: Понятно, что человек тем более нуждается в этом содействии, в этой духовной помощи со стороны, чем менее его жизнь строится силами очевидности и любви и чем менее он способен к самозаставлению. Самое поведение такого человека, его слова, его волеизъявления, его поступки - взывают ко всем окружающим о волевой помощи. Ну и еще одна вишенка на торте: Бесхарактерный человек изнемогает, не справляясь с задачей духовного самовоспитания; ему не удается определить и ограничить себя волей; ему объективно необходима помощь со стороны, и, не находя ее, он предается необуздываемому течению страстей и пороков. Напрасно было бы ссылаться перед лицом этой задачи на чужого хозяина и на личное самоуправление... Все многое множество людей, не выработавших в себе волевого характера, не имеющих ни царя в голове, ни властвующих святынь в сердце, доказывает каждым своим поступком свою неспособность к самоуправлению и свою потребность в социальном воспитании. Бесхарактерный человек имеет необходимость управления, в том числе социального управления, так это вполне можно перевести на обычный язык.

Да и кто бы возражал. Только, как говорится, посмотрим, какие будут детали, какой дьявол сможет в них скрыться.

Все люди непрерывно воспитывают друг друга - это как минимум сильное преувеличение. Выстраивание социальных и личностных границ всяким проявлением своим: ответом и интонацией, улыбкой и ее отсутствием, приходом и уходом, восклицанием и умолчанием, просьбой и требованием, обращением и бойкотом, то есть с помощью реакций - это не воспитание. Это опыт социальной жизни. Воспитание - это сознательное обращение с другим человеком с целью приобретения им правил, знаний, навыков. Воспитание обычно воспринимается как разновидность развития личности. То, что пишет Ильин - это попытка исказить смысл для того, чтобы создать базу для дальнейших рассуждений. Каждое возражение, каждое неодобрение, каждый протест исправляет и подкрепляет внешнюю грань человеческой личности: человек есть существо общественно зависимое и общественно приспособляющееся, и чем бесхарактернее человек, тем сильнее действует этот закон возврата и отражения. Но именно поэтому отсутствие возражения, неодобрения и протеста придает внешней грани человеческого существа уверенную развязность, дурную беспорядочность, склонность к безудержному напору. Другими словами, нужно возражать и не одобрять. Да, возражать и не одобрять, казалось бы, нужно, но это не воспитание как таковое. Кроме того, в авторитарной стране возражать власти и не одобрять ее - чревато тем, что могут обвинить в экстремизме, то есть крайних действиях, которые и выражены были как раз в неодобрении и протесте. Так что идеология Ильина очень явно выгодна любой власти - она имеет обязанность (!) воспитания, чтобы не было уверенной развязности, дурной беспорядочности, склонности к безудержному напору. При этом, правда, ее действия нередко отличаются уверенной развязностью, дурной беспорядочностью, склонностью к безудержному напору. Вспомним хотя бы опричников Ивана Грозного, да и вообще все его царствование отличалось брутальной, не имеющей границ властностью, нередко граничащей с глумлением и принципиальной негуманностью.

Отсутствие воспитания может быть равносильно попущению, потаканию, соучастию. Во взаимном общественном воспитании людей - как младших, так и старших, как начальствующих, так и подчиненных - необходимо не только мягкое нет в ореоле уговаривающей любви, но и твердое нет в атмосфере наступающего разъединения и вот уже наступившего отрыва.

Неужели Ильин против Сталина или Ивана Грозного? Да вряд ли. Это он о простых людишках, от их недовоспитанности все зло.

Вроде бы правильная фраза От Бога и от природы устроено так, что люди влияют друг на друга не только преднамеренно, но и непреднамеренно; и избежать этого нельзя. Но трактоваться будет она так, что сама природа такова, что влиять на людей нужно, то есть воспитывать, то есть психически (на самом деле и физически) заставлять. Социальные правила и отстаивание личных интересов приводят и к физическому насилию (дракам в частности), и психологическому насилию, и к административному принуждению и сдерживанию. Но придавать этому метафизический смысл? Это необычно как минимум.

Так много букв использовалось для того, чтобы основное высказать и выделить курсивом: воля к чужому волению помогает безвольному осуществить волевой акт. То есть то же, что корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали. Волевой акт был осуществлен другими.

Далее идут вполне верные рассуждения. Человек с детства воспринимает в душу поток чужого воспитывающего волеизъявления. В процессе духовного роста человечества запасы верно направленной волевой энергии накопляются, отрешаются от единичных, субъективных носителей, находят себе новые, неумирающие, общественно организованные центры и способы воздействия и в этом сосредоточенном и закрепленном виде передаются из поколения в поколения. И задача этого воздействия на его [человека] автономную волю состоит в том, чтобы побудить его самого к необходимому и духовно верному автономному самопринуждению Задача общественно-организованного психического понуждения сводится к укреплению и исправлению духовного самозаставления человека. ...необходимо признать, что правовые и государственные законы суть не законы насилия, а законы психического понуждения, преследующие именно эту цель и обращающиеся к автономным субъектам права для того, чтобы суггестивно сообщить их воле верное направление для саморуководства и самовоспитания.

И все эти правильные рассуждения приводят к верному заключению, что понуждения всех уровней приводят к опасению последствий в общении, в привлечении к ответственности и т.п.

Но заключение всех рассуждений выделяет только страх. То есть, создается впечатление, что только из-за страха возможен порядок в обществе и личной жизни. По крайней мере все остальные особенности воспитания и социальной регуляции, связанные с осознанностью, совестью и т.п. проговариваются очень быстро, и на фоне рассуждений о страхе, эвфемически названном опасением (Ильин, похоже, вообще любит эвфемизмами заменять жесткие, неприятные понятия), теряются, имеют малое значение.

И вот следующий шаг на пути. Но если всего этого психического понуждения оказывается недостаточно и понуждаемый все-таки предпочитает не усматривать и не подвергать себя необходимому самопринуждению? Тогда остается два исхода: или предоставить ему свободу произвола и злодеяния, признать, что приказ и запрет не поддерживаются ничем, кроме порицания и бойкота, и тем самым придвинуть к порочной и злой воле соблазнительную идею внешней беспрепятственности, или же обратиться к физическому воздействию...

Ок. Что там, на очередной станции пути к счастью?

Конечно, обоснование того, что физическое побуждение не есть зло. Много примеров. Но все они - аналогии, причем якобы аналогии. Деньги не виноваты в растратах мота. Бездарный фирург компроментирует хирургию. Ампутация крайнее средство, н всегда ли без него можно обойтись. Если ребенок ушибся о стул, то не надо ребенку говорить, чтобы он стул ударил. ому, кто не выдержал искушения, свойственно винить во всем искушающие обстоятельства, а слабый человек обвиняет во всех своих падениях попутывающего черта.

И вот отсюда делается такое заявление. Аналитические соображения, изложенные выше, заставляют признать, что физическое понуждение человека человеком не есть зло и, далее, что зло отнюдь не сводимо ни к причинению физических страданий ближнему, ни к воздействию на дух человека через посредство его тела.

Доказательство, изложенное выше является индуктивным, плюс основано на аналогиях. Индуктивные доказательства и аналогии годны только для выдвижения гипотез, но не являются доказательствами. Поэтому употреблять слова заставляют признать в выводах неуместно, это две логические ошибки.

Ну а вот это предложение мне кажется совершенно фантастической уловкой: Внешнее физическое воздействие как таковое не есть зло уже по одному тому, что ничто внешнее само по себе не может быть ни добром, ни злом: оно может быть только проявлением внутреннего добра или зла. Таким образом выдается индульгенция - внешнее воздействие не добро, ни зло. Чтобы там ни было внутри, можешь мучать и пытать, ведь это внешнее воздействие, и оно не имеет окраски моральной. Но делается для чего? Для изменения морального состояния безвольного или заблудшего. Причем результат зависит только от того, что внутри у психа: желание казнить во имя того, что он считает добром или желания казнить для того, что он считает злом. И - редкое дело - Ильин дает пример: имеет смысл сказать, что свирепая мстительность есть зло, но не имеет смысла сказать, что кровавый разрез есть зло.

А вот еще замечательная замечательность. Всякое преднамеренное физическое воздействие на другого есть, конечно, проявление волевого усилия и волевого действия; однако усилие воли само по себе не есть зло: ибо оно может прямо обслуживать требования очевидности и любви, оно может порываться им навстречу, оно может условно предварять и временно заменять их. Физическое воздействие относят к проявлениям волевого усилия. Само по себе спорно, потому что нередко физическое воздействие есть проявление стоастного желания, так что усилие может быть направлено только на его сдерживание. Но даже отнеся физическое воздействие к более широкому классу проявлений волевых усилий, то есть опять используя столь любимые эвфемизмы, Ильин не доказывает, что физическое усилие не есть зло. Общий класс состоит как из злых волевых усилий, так и не являющихся злыми. То есть отсутствие зла не является признакообразующим для волевого усилия. Поэтому отнесение физического воздействия к проявлениям волевого усилия ничего не доказывает. Ильин рассуждает по принципу: львы - большие кошки. Кошки ловят мышей. Значит львы ловят мышей. Это логическая ошибка неправильного приписывания общего свойства всему классу. Львы и кошки относятся к семейству кошачьих не потому что представители семейства кошачьих в обязательном порядке должны ловить мышей, а по иным биологическим особенностям.

Далее идет пример: ребенка обещают запереть, если он отправится на лодке в бурное море, и из-за непослушания запирают. Пример интересен тем, что он прямо сплошная очевидность. Во-первых, объект заставления - недееспособное лицо, которое ограничено в принятии решений в силу возраста. Поэтому пример на самом деле специфичен, не общего плана. Свободу ограничивают во-первых, не только ради наказания: запирание не дает ребенку добраться до лодки, то есть явно к его благу. Во-вторых, заставление здесь достаточно гуманное. Пример выбран крайне очевидный и мягкий.

Пример этот говорит всё- же и о том, что свобода кончается там, где начинаются права другого. Всегда есть взаимопротиворечащие интересы, которые нужно разрешать. В социальном плане это решается тем, что превалируют интересы всего общества, среди отдельных граждан побеждают те, чьи права больше (в данном случае недееспособный имеет меньше прав), в случае равенства прав и невозможности договориться действует административное право, в отдельных случаях - уголовное право, в иных - гражданское.

Я не философ, но, по-моему, философия и социология исследовали права личности, ограничения и свободу действий очень подробно. Ильин пытается сказать свое слово, невзирая на все достижения в этой области.

То есть, представляется, что заставления в той или иной форме в обществе неизбежны, вопрос в мере. Ничего нового не скажу: чем реже без этого удается обойтись, и чем менее жестка форма, тем лучше, потому что любое заставление, если, конечно, человека не сломить, вызывает сопротивление и недовольство, порождает новое насилие, а зачастую оказывается бесполезным. Вспомните русскую поговорку о том, что тюрьма еще никого не исправила.

Ильин утверждает, что физическое заставление нисколько не враждебно ни духу, ни любви. Оно есть проявление того, что заставляющий обращается в заставляемом не непосредственно к очевидности и любви, которые принципиально и по существу совсем невынудимы, а к его воле, подвергая ее через посредство тела понуждению или прямому внешнему ограничению. Такое понуждение и пресечение - может проистекать не из зла, может подвигать человека не ко злу, может иметь в виду не злую цель. Тут прямо хочется вспомнить, что дорога в ад вымощена благими намерениями. И то, что когда увеличивают свободу физичесских водействий, служители добра заботятся о противодействии злу гораздо меньше, чем об отчетности, согласно которой они сохранят свою работу, то есть на самом деле спокойно служат злу.

Физическое насилие с точки зрения Ильина не отрицают любви и любовного единения, совсем не стремятся обессилить их, выродить и погасить: они апеллируют только не к любви, а к человеческой воле, или понуждая ее к самопринуждению, или пресекая ее внешние злые проявления. Слово обращается по отношению к воле странно. По-сути идет отмена воли, т.е. принятия решений. Человека превращают в орудие чужой воли, и все рассуждения Ильина выглядят нелепо.

...однако противолюбовность противолюбовного понуждения совсем не свидетельствует о противолюбовности всякого понуждения. Правда, бывает так, что люди, понуждая других, впадают в озлобление или становятся профессиональными пресекателями от внутренней злобности (тюремщики, палачи); но позволительно ли обобщать это в том смысле, что всякий, участвующий в понуждении или пресечении, ненавистничает или что понуждение совершается ради взаимного озлобления? Разве есть такое дело или такая профессия, при которых люди не впадали бы в злобу или ненависть?

Палачи - разве нет? Они просто делают свое дело, не испытывая особых чувств. И ПРАВДА:

Но именно те, кто творят государственное понуждение или пресечение, - нуждаются не в злобе, а в беспристрастии, не в ненависти, а в выдержанном душевном равновесии, не в мстительности, а в справедливости. Правда, им необходима волевая выдержка, строгость и личная храбрость; но разве это то же самое, что злоба и ненависть? Правда, они должны быть свободны от попускающей сентиментальности и беспочвенной жалостливости; но разве это есть то же самое, что любовь и духовное единение? Конечно, озлобленный заставитель духовно вредит и заставляемому, и другим людям, и всему государству; но откуда же известно, что всякий, пресекающий злодейство, - есть человеконенавистник? Откуда берется вся эта сказка о добрых, притесняемых злодеях⁴⁸ и о злодейски оскорбленных, порочно ненавистничающих государственных деятелях? И не следует ли покончить раз навсегда с этой глупой и вредной сказкой?

Ну, собственно, к этому и двигались.

...слишком часто бывает так, что зло приятно людям, а добро неприятно. Ну вообще-то это о другом: вредное как правило привлекает, полезное как правило требует много труда и доставляет мало чувственных радостей. Но Ильин вывернул так, как ему удобнее.

истинный воспитатель знает, что любовь к воспитываемому совсем не должна выражаться в доставлении ему удовольствий и в опасливом ограждении его от страданий. Напротив, именно в страданиях, особенно посылаемых человеку в мудрой мере, душа углубляется, крепнет и прозревает; и именно в удовольствиях, особенно при несоблюдении в них мудрой меры, душа предается злым страстям, и слепнет. Опять подмена. Воспитание - это не физическое заставление. Наказание может быть частью воспитания, но не равно ему. А речь идет о заставлении разного рода. Так же и жизненные невзгоды укрепляют. Но мы не рассматриваем жизнь как наказание (хотя по индуистко-буддийским понятиям кармы и исламской предопределенности можно бы ее в некоторых случаях таковой считать). Если в жизни есть возможность проявлять волевой акт, то страдания иногда способствуют укреплению лучших сил. Но это невозможно в заставлении. Заставление - это персечение воли, несвобода. Это всегда должна быть крайняя мера, без которой обойтись невозможно, и нужно понимать, что это ни в коей мере не может быть воспитанием как таковым.

...понуждение есть проявление не злобы, а духовной требовательности, волевой твердости и строгости, а строгость, твердость и требовательность совсем не противолюбовны; и задача понуждения состоит совсем не в насаждении вражды и ненависти, а наоборот - в пресечении душевного механизма ненависти и вражды, стремящегося вырваться наружу и закрепить себя в непоправимых поступках.

Строгость, твердость и требовательность к любви как таковой отношения не имеют. Они есть волевые качества, позволяющие добиваться целей. И если ты любишь и уважаешь человека, у которого есть враги, искренне доверяешь ему, то скорее всего, если ты занимаешься наказаниями, ты будешь ради того, кого любишь и уважаешь, строг и требователен, но любовь к наказуемым искренняя вряд ли возможна, не о них палач заботится - об издающем приказы и о своей судьбе, он должен доказывать профпригодность, иначе беспристрастно будет отнесен ко злу и заставлен.

Но вот кажется Ильин сейчас меня разоблачит: По-видимому, в физическом понуждении и пресечении как способе воздействия есть три момента, которые могут казаться противодуховными и противолюбовными: во-первых, обращение к человеческой воле как таковой помимо очевидности и любви, во-вторых, воздействие на чужую волю независимо от ее согласия и, может быть, даже вопреки ее согласию, и, в-третьих, воздействие на чужую волю через тело понуждаемого.

Казалось бы. Но Ильин все оправдывает однообразно: физическое насилие может быть и должно быть не противодуховным и не противолюбовным.

Но ведь до этого было об ограничении воли. А тут другая ипостась. Это же все одно и тоже: цель оправдывает средства, лес рубят - щепки летят.

Не могу не согласиться с Ильиным в том, что духовность человека состоит в том, что он сам, автономно ищет, желает и имеет в виду объективное совершенство, воспитывая себя к этому видению и творчеству.

И действительно, если оказывается, что силы его души фактически поглощены противо-духовными содержаниями и противолюбовными стремлениями, духовное око его закрыто или ослеплено, страсти и деяния его дышат враждой и разъединением. Он осуществляет не духовность свою, а противодуховность, и присущая ему сила любовного приятия - извращена и губительна. Очевидность не правит ее волей, любовь не насыщает ее; он живет и действует не как духовно-свободный господин своей души и своего поведения, а как беспомощный раб своих злых влечений и душевных механизмов. Это зависимости, говоря современным языком, механизмы их достаточно хорошо изучены, чтобы применять терапию, не всегда, к сожалению, успешную. Но все же успешной больше.

Наблюдение Ильина верное: Его [такого человека] личность состоит из мертвеющего духа и напряженно живущей противодуховности, из угасающей любви, холодно-безразличного цинизма и жгучей злобы.

Но вместо терапии предлагается другое лекарство: И вот именно двойственный состав его личности ставит перед другими, духовно-здоровыми людьми задачу понуждения и пресечения.

К сожалению, единственное лекарство от всех болезней. И эффективность пока Ильиным не доказана. Уже в начале 20 века были заложены основы современной психологии, но Ильин, видимо, об этом мог не знать. Но современные читатели должны же знать, что такое зависимости, и что лечатся они не заставлением. Оно может быть частью лечения (на период ломки), но не единственным лечением.

Ильин переходит от порочных к злодеям, никак это не отметив, как будто порочный и злодей - это одно и то же. Похоже на подмену понятий, ведь к злодею заставления гораздо более применимы, более того, во многих случаях общество их использует, и применение не вызывает особых вопросов.

Действительно, среди пороков есть те, которые приносят вред не только самому порочному человеку, но прежде всего окружающим. Насильники, педофилы, маньяки убийцы и т.п.

Тут и явные болезни, вроде некрофилии, которые, вряд ли сейчас лечат. И состояния, которые, на мой взгляд, тоже являются болезнями, но общество отказывается их признать таковыми, потому что болезни эти отвратительны, и гораздо проще признать этих людей преступниками, чем изучать и изолировать от общества прежде всего по медицинским показаниям. В период обострений эти люди не способны себя контролировать, поэтому изоляция тут давнее решение. Но изоляция в тюрьме только предохраняет общество, но не несет обществу более перспективной помощи. Изучение и лечение дает надежду как на раннюю профилактику, так и на лечение.

Настаивать на том, что внешнее давление на эту волю допустимо только с ее предварительного согласия, может только духовно и психологически наивный человек: ибо только духовная наивность способна благоговеть перед автономией злобной похоти, и только психологическая наивность может допустить, что злая похоть изъявит свое согласие на то, чтобы внешнее вмешательство лишило ее своих наслаждений. Поэтому не следует ослепляться и затрудняться этим несогласием злодейской похоти. Злодей, конечно, не согласен на это злобой своей, и это естественно, ибо зло было бы не злом, а добродушной слабостью, если бы оно мирилось с противодействием

Надо сказать, что Ильин сгущает краски. Даже маньяки имеют моменты, когда они готовы лечиться, до такой степени им надоедает то, что они делают. Известно, что многие оставляют на месте преступления следы, которые потом приводят к их поимке, то есть моменты, когда злодеи мечтают о возможности избавиться от своего порока есть. То, что ни общество, ни медицина, не готовы к этому - объективная реальность, фаза развития знаний. Так что, злая похоть вполне может изъявить свое согласие на то, чтобы вмешательство лишило ее своих наслаждений.

Зачем Ильину нужно сгущать краски? Это, наверное, понятно. Мы все этим грешим, добавляя эмоциональности для воздействия на оппонентов. Так что мне представляется, что он - манипулятор. Замена термина насилие на заставление2, описание наиболее легких наказаний приучает к мысли, что наказания - это не так уж страшно и очень даже полезно. Превращение развратника в страшного злодея должно показать, что те, кто поражен злой похотью, - злодеи, т.е. те, кого нужно наказывать.

Все это для того, чтобы была спокойно воспринята фраза: физическое воздействие на другого человека против его согласия и в знак решительного волевого сопротивления его духовно неодобряемому, внешнему поведению может оказываться единственным духовно-точным и духовно-искренним словом общения между людьми.

И еще красивше (не могу использовать словосочетание более красиво, это недостаточно хорошо подходит к характеристике пассажа Ильина): это воздействие, душевно напрягая и потрясая обе стороны и формулируя их духовное расхождение и борьбу на языке физической силы, отнюдь не становится враждебным ни верно понятой духовности человека, ни верно понятой любви. Что за душевное напряжение и потрясение на стороне наказующего? Что за борьба на стороне физической силы? Тот, кого избивают или пытают, физически терпит? И это вот такая борьба: сторонник добра должен посильнее бить, чтобы победить, сторонник зла должен терпеть, чтобы победить. Кто первый сдался - того и тапки. Замечательная борьба! У всех равные возможности!

Что такое в данном контексте верно понятая духовность? Очень не хочется, чтобы объяснили. Больно же.

И Ильин открыто (читатель уже подготовлен) пишет следующее: считая злодея по совести - буйным очагом противодуховности и видя тщету духовного и словесного понуждения, он не может, не смеет, не должен воздерживаться от внешнего пресечения.

Но уже говорилось, что 1) основой многих пороков являются зависимости. Медицина и психология далеко продвинулись в лечении зависимостей. 2) Внешнее воздействие и сейчас применяется в тех случаях, когда носитель зависимости (болезненного пристрастия) опасен для других (иногда для себя - тяга к самоубийству) 3) многие тяжелые формы пороков общество пока не склонно рассматривать, как зависимости, а рассматривает исключительно с уголовной точки зрения, которая всегда использует того или иного рода заставления. 4) исключительно заставления не дают решения проблемы в долгосрочной перспективе, что могло бы дать изучение. 5) При отсутствии зависимостей и пороков, зло обычно проявляется в эго (презрении к интересам других), отсутсвии эмпатии (разного рода психопаты и нарциссы), манипулировании судьбами людей и порою целых стран ради личных интересов или фетишизированных теорий. В этих случаях есть различные властные структуры и право: уголовное, административное, гражданское. И вроде до последнего времени все неплохо работало без заставления.

Поэтому очень средневеково выглядят высказывания: тело человека не выше его души и не священнее его духа, оно совсем не есть неприкосновенное святилище злобы или неприступное убежище порочных страстей. Тело злодея есть его орудие, его орган, оно не отдельно от него, он в нем присутствует, он в него влит и через него изливает себя в мир. Его тело есть территория его злобы, и эта духовно опустошенная территория отнюдь не экстерриториальна для чужого духа. Благоговейный трепет перед телом злодея, не трепещущего перед лицом Божиим, противоестествен: это моральный предрассудок, духовное малодушие, безволие, сентиментальное суеверие. Этот трепет, сковывающий каким-то психозом здоровый и верный порыв духа, - ведет человека под флагом непротивления злу насилием к полному несопротивлению злу, т. е. к духовному дезертирству, предательству, пособничеству и саморастлению.

Ну и припечатал несопротивленцев.

Не зря) Хотя Толстовство было кратковременным увлечением и серьезных последствий в России и мире не имело, но сходная моральная политика Махатмы Ганди присела к отделению Индии от Британской империи, т.е. к изменению мирового процесса.

Но все равно интересно, что Ильина толстовство подвигло написать огромную эмоциональную отповедь.

человек, творящий понуждение или пресечение от лица духа - не делает понуждаемого средством для своего интереса и своей похоти, не отрицает его автономной духовности, не предлагает ему стать покорной одушевленной вещью, не делает его жертвой своего произвола Ок. Посмотрим, что будет дальше.

Насильник нападает, пресекающий отражает. Насильник требует покорности себе самому, понудитель требует повиновения духу и его законам. Насильник презирает духовное начало в человеке, понудитель чтит его и обороняет. Насильник своекорыстно ненавистничает, пресекающий движим не злобой и не жадностью, а справедливым предметным гневом.

Ок. Понудитель чтит духовное начало в человеке. В чем это выражается?

Опричники вроде тоже требовали повиновения нравственным принципам, недаром с метлой рыскали, зло выметали. Прямо очень напоминает Ильина.

То есть по логике Ильина любой представитель власти, который формально за соблюдение законов и того, что он понимает под добром (иногда мздоимство), повинуется духу и обороняет его.

Инквизиция еще больше подходит под Ильинское определение.

И тут же Ильин делает аффирмацию, выдавая ее за вывод все учение о противодуховности и противолюбовности физического понуждения и пресечения, направленного против злодея, падает как несостоятельное, как предрассудок и суеверие. То есть, он уже много раз повторил это в разных сочетаниях. И наконец, повторил еще раз, уже представив как вывод.

Не слишком убеждает.

Несостоятельности как раз Ильин не доказал, просто гипотезу представил.

Далее Ильин опять в своем излюбленном стиле шаг за шагом, с постепенным нарастанием пафоса и откровенности повторяет: Человек гибнет не только тогда... когда ему трудно жить или невозможно поддерживать свое существование, а тогда, когда он живет унизительно и умирает позорно: не тогда, когда он страдает или терпит лишения и беды, а когда он предается злу. Как всегда хочется сказать: да, зерно истины в этом есть, но все зависит от конкретной реализации. Когда и как, в каких случаях и до какой степени. Интересно, к чему же приведет это вкрадчивое нагнетание и почему оно такое вкрадчивое и долгое.

...именно физическое насилие [Ильин проговариватеся - именно насилие, а не мягко звучащее заставление!] ведет нередко к обратному результату: к очищению души, укреплению и закалению духовной воли. Примеров Ильин не приводит, но мне все же кажется, что акое может быть, но очень редко и в специфических случаях. И если говорить о физическом насилии как о лечении, то в современной медицине случаев заставления практически не бывает, толь там, где еще практикуется средневековое лечение. В основном этим страдают психиатрические заведения, особенно тюремные. Еще раз хочу сказать, что даже многие маньяки бывают в состояних прояснения сознания, когда они готовы пойти на многое, чтобы жуткие приступы, с которыми они не могут справиться, не повторялись. А значит, получить согласие на лечение даже в таких сложных случаях бывает возможно. В свое время работала в Ростове клиника, где лечили маньяков. Потенциальные, которые еще не успели что-то страшное натворить, съезжались со всей России. К сожалению, буквально один неудачный случай многое изменил в судьбе клиники.

Зло, как справедливо замечает Ильин, редко (думаю, что совсем) не использует насилие, чтобы проникнуть в душу. Понятное дело, человека подчинить на начальных этапах можно только приятными для него вещами, и только когда он во власти, вступает в действие насилие, которое оформляет отношения, закрепляет и пролонгирует. И в общем-то тут ничего нового нет.

Поэтому вот это заявление Ильина очень пафосное, но реально мало что добавляет: ... надо признать, что внешнее насилие проявляет зло и закрепляет его действие, но зло совсем не определяется и не исчерпывается внешним насилием.

Таково правильно понятое соотношение между физическим понуждением, насилием и злом.

Но что интересно, только сейчас, на восьмой главе, Ильин обозначает проблему: о духовной допустимости сопротивления злу посредством физического понуждения и пресечения. Хочется спросить, ну а чем же ты раньше занимался? Но посмотрим, может удастся понять, почему раньше проблема была не поставлена, но теперь она будет именно поставлена.

Ах, вот в чем дело! что проблему невозможно ставить до тех пор, пока не установлены и не определены скрытые за ней реальные, предметные величины. Как рассуждать о зле, не обозначив и не раскрыв его подлинную природу? Что можно высказать о понуждении, если смешать его с насилием и не видеть ни его духовной функции, ни его мотивов, ни его назначения? Позволительно ли ссылаться на природу добра, полагая, что его сущность общеизвестна, и не замечая того, что она упрощается и искажается в рассуждении? Что может получиться в результате, кроме несостоятельного вопроса и несостоятельного ответа?

Что тут скажешь, если определений злу уже было дано Ильиным множество. Об отличии понуждения от насилия Ильин распространялся столько, что уже непонятно, чего еще ему не хватает? В общем, я ошарашен. Когда-то читал, что речи Сталина отличались вот таким множественным прохождением по одному и тому же, повторениями якобы под новым соусом, как будто бы для создания установок у слушателей.

Но нет, кое-что вроде бы меняется. Исследовать проблему сопротивления зла силою можно при соблюдении нескольких условий.

-- Должно быть подлинное зло. Не подобие его, не тень, не призрак, не внешние бедствия и страдания, не заблуждение, не слабость, не болезнь несчастного страдальца. Налицо должна быть злая человеческая воля, изливающаяся во внешнем деянии.

Уже какая-то конкретика, даже удивительно. Но что же это за злая воля? (По мне - так Сталин прямое воплощение такого зла, никаких болезней, чистой воды злобное стремление увековечить себя любой ценой и истребить всех, кто ему не нравится или препятствует достижению его (государственных, но по сути самопрославляющих, то есть личных) целей, считая это вполне достаточным основанием. Тем более, вот что Ильин пишет: Понятно, что этот вопрос должен быть немедленно разрешен всюду, где внутреннее понуждение оказывается бессильным, а злая воля выступает в качестве внутренне одержимой внешней силы, т. е. где она проявляется как духовно слепая злоба, ожесточенная, агрессивная, безбожная, бесстыдная, духовно растлевающая и перед средствами не останавливающаяся По-моему - это про Сталина, включая безбожие).

Перед судом правосознания это будет воля, направленная против сущности права и цели права, а так как духовность составляет сущность права и бытие живого духа есть цель права, то это будет противодуховная воля - по источнику, по направлению, по цели и по средству.

Ок. О каком праве речь? Сущность права как закона - регуляция общественных отношений. Что же касается духовности, то не так давно Ильин определил её так: духовность человека состоит в том, что он сам, автономно ищет, желает и имеет в виду объективное совершенство, воспитывая себя к этому видению и творчеству. Мне кажется, тут бы Ильину потрудиться объяснить, как понимать духовность составляет сущность права и бытие живого духа есть цель права и одновременно это автономность поиска духовного совершенства. Но боюсь, что опять просто будут добавлены новые термины или новые определения уже введенных терминов, то есть, запутаться можно будет окончательно. В любом случае, понимание Ильиным права абсолютно нестандартно.

-- наличность верного восприятия зла, восприятия, не переходящего, однако, в его приятие. Тут Ильин пишет, что зло не всегда сразу видно (абсолютно согласен, оно мимикрирует под нечто привлекательное или полезное для жертвы), и сетует, что многие и не хотят видеть, т.к. от этого одни хлопоты (тоже верно).

И тут же поразительный извив мысли о том, что судить о физическом сопротивлении злу ИМЕЕТ ПРАВО только тот, кто реальное зло познал (восприял его и испытал, кто получил и унес в себе его диавольские ожоги, кто не отвернулся, но погрузил свой взор в зрак сатаны, кто позволил образу зла подлинно и верно отобразиться в себе и вынес это, не заразившись, кто восприял зло, но не приял зла). Да, лично пострадавший имеет свой счет, имеет большие основания физического противодействия, хотя, будем прямо говорить - для мести, скорее, и в гораздо меньшей степени для предупреждения. Но человек, у которого зло задело людей, ему хорошо знакомых, понимает зло не по учебникам, совсем необязательно, чтобы тебе лично не повезло, чтобы понять природу того или иного зла, оно на самом деле всегда рядом. Вообще-то, представить себе человека, не сталкивавшегося со злом в той или иной мере, даже невозможно, такое существо - скорее плод теоретических допущений, т.к. жизнь состоит из борьбы взаимных интересов, и иногда личные интересы, для некоторых субъектов абсолютно ценнее любых иных, что является питательной почвой для поступков, которые люди традиционно относят к сфере зла. Поэтому заявление об том что есть те, что пострадал и имеет право на принятие решения о физическом наказании, ни на чем не основано, его можно понять только на эмоциональном уровне.

-- наличность подлинной любви к добру

Подлинность любви к добру тоже бы подкрепить примерами неплохо: какая любовь к добру подлинная, какая нет. Подлинность какие-то критерии должна иметь, иначе можно огульно обвинить в неподлинности.

Трудно не согласиться, что проблема сопротивления злу есть не теоретическая, а практическая проблема. Да, это сама жизнь.

А вот с этим согласиться трудно. Если человек, не знающий различия между добром и злом, не может даже усмотреть проблему сопротивления злу, то человек, знающий это различие, но относящийся к нему индифферентно, может усмотреть эту проблему, но не сумеет ни поставить, ни разрешить ее. Когда живешь в обществе, целиком и полностью построенном на зле, цинично называющим себя добром и наказывающим за сопротивление, разрешить проблему добра практически невозможно, и даже постановка проблемы может привести к уничтожению, причем буквальному.

Вопрос Имеет ли смысл допытываться у безразличного, что он будет делать, если увидит гибель того, к чему он безразличен весьма странен. Безразличие - это либо непонимание, либо смирение перед злом, вызванное невозможностью что-либо исправить, и такого в наши дни все больше, потому что часто это единственный способ выжить. Будешь постоянно переживать из-за ежедневного зла - или в тюрьму попадешь, или в психушку. Люди вынуждены отводить глаза.

Ну а как понять вот это: когда духовный нигилист и индифферентист ставят проблему сопротивления злу посредством физического понуждения и пресечения, то они снимают ее своей постановкой и дают ей мнимое разрешение. И ни слова о том, что это за постановка. Каковы ее особенности, и что там за разрешение. Это какое-то мягко говоря странное изложение мысли. Имеет ли он ввиду, что решение безразлично относиться к злу, которое понимает индифферентист, это как бы и постановка и разрешение проблемы сопротивления злу (кстати, не только физическими методами)?

-- Наличность волевого отношения к мировому процессу в вопрошающей и решающей душе

Мы уже почти забыли, что волевой - это свободный. Только свободный человек имеет возможность проявить волю, то есть совершить тот поступок, который именно он считает нужным. Имеет ли волю самурай? В целом - нет, его путь является служением сюзерену, он не заинтересован в ином, его воля ограничена заданными рамками. В какой-то мере мы все не до конца свободны, общество накладывает свои ограничения. И тут вопрос в степени этих ограничений, и в том, насколько эти ограничения (вне зависимости от того сильные они или умеренные) противоречат личным убеждениям и личным целям.

Поэтому помимо органически безвольных людей много причин отсутствия воли, включая заболевания, отсутствие свобод семейных, социальных, государственных, но Ильин как-то на этом не очень фиксируется, просто говорит, что такие (безвольные) люди не имеют права ставить вопрос о сопротивлении злу силою.

Похоже, вся логика перечислений Ильина сводится к тому, чтобы изобличить тех, кому не хочется физически сопротивляться злу - они либо никогда не подвергались злу, либо индиффирентны, либо у них отсутствует воля. Мне представляется, что тут как-то сам собой нащупывается вывод, что только малодостойные люди могут не согласитья с Ильиным в вопросах заставления (что-то не нравится мне этот ход мыслей, к чему-то жуткому Ильин подводит, потихоньку яд по капле добавляет, чтобы привыкли и потом не офигели от ужаса).

-- проблема сопротивления злу посредством внешнего понуждения действительно возникает и верно ставится только при том условии, если внутреннее самозаставление и психическое понуждение оказываются бессильными удержать человека от злодеяния.

Физическое воздействие должно испытываться как необходимое, т. е. как практически единственно действительное средство при данном стечении обстоятельств; вне этого не имеет смысла ставить проблему.

В принципе, с этим можно бы согласиться, если только не было бы все так подозрительно абстрактно. Непонятно, что за меры физического воздействия, к чему они применимы.

Во-первых, иногда нужно просто защитить людей от источника зла, когда оно не может или не хочет остановиться. В современном обществе это как правило лишение свободы, иногда принудительное лечение. Во-вторых, иногда человек вредит сам себе настолько сильно, что к нему тоже применяют меры заставления вроде ограниченя свободы или принудительного лечения. Но здесь опять большой вопрос о границах - насколько, до какой степени человек имеет право наносить себе вред, если только последствием этого вреда не является вред для других. Это крайне дискуссионная тема, которую на самом деле нужно дополнительно поднимать. Но посмотрим, что там дальше будет у Ильина.

А дальше без особого удивления видим очередной виток мысли о необходимости физического воздействия, как обычно в названии стыдливо приглушенный в названии: О морали бегства.

Конечно же, с точки зрения Ильина постановка вопроса не только существенно отличается от той постановки, которая была выдвинута проповедниками непротивления, но и целиком отвергает ее. Ну да, если столько раз говорить о необходимости именно физического насилия, не психического, не морального, не социального, не административного, а именно, что уж там, принуждений и, скорее всего пыток, то это именно опровержение непротивления злу насилием, но мысль эта так банальна в контексте повторения этого ну прямо очень много раз, что уже утомляет.

Конечно же говоря о несопротивленцах - их постановка всецело покоится на недостаточном, неверном духовном опыте - чисто личном, предметно непроверенном, философски незрелом. Они не испытывают предметно и подлинно то, о чем говорят, наивно отправляясь от собственных душевных состояний. То есть это люди из кабинета, не знающие, что такое жизнь, не знающие, о чем они рассуждают, люди, для которых собственное мнение вернее жизни? Но доказательств такого обвинения нет, это опять же характерное для Ильина приклеивание ярлыков, его личная убежденность, подкрепленная достаточно шаткими, беспримерными рассуждениями. Его самого можно обвинить в том, в чем он обвиняет других.

Немного не по делу, но обращает внимание фраза каждый человек имеет задание растить, очищать и углублять свои способности и предметно проверять, умножать и углублять свои жизненные содержания. Во-первых, это противоречит определению духовности, которое ранее давал Ильин, т.к. говорит в данном случае о несвободе. Во-вторых, судя по реалиям, часто такие попытки традиционным обществом пресекаются, т.к. те, кто принадлежит к подлым сословиям и углубляет свои способности, воспринимаются с опаской и пресекаются, т.к. нарушают заданные рождением границы. Но это так, к слову, вызвано тем, что мировоззрение Ильина не из нового времени, это модернизированное средневековье.

Очень верное на мой взгляд высказывание Ильина: для философствующего и учительствующего писателя сомнение в состоятельности и верности своего духовного опыта является первой обязанностью, священным требованием, основой бытия и творчества; пренебрегая этим требованием, он сам подрывает свое дело и превращает философское искание и исследование в субъективное излияние, а учительство - в пропаганду своего личного уклада со всеми его недостатками и ложными мнениями. Не знаю, правда, насколько это применимо к самому Ильину, мы часто дубины в своем собственном глазу не замечаем.

Ильин утверждает, что неверное понимание зла или любви у философов не в логических ошибках, а в недостаточном духовном опыте. Но с другой стороны, люди с богатым духовным опытом часто делают эти вот самые логические ошибки, которые так же не дают сделать верные выводы как о природе зла и любви, так и их соотношении, именно это непонимание часто становится основой манипулирования прекрасными в своей основе людьми - вспомним террористов начала 20 века.

Достаточно странный ряд выстроил Ильин в требовании наличия верного духовного опыта в переживании зла, любви и воли. Переживание воли - это мне совсем непонятно, да и не уверен, что многим понятно. И еще он требует нравственности и религиозности. С нравственностью понятно, решаются этические вопросы, а нравственность - это часть этики. А вот требование религиозности говорит скорее о том, что нечего сказать, потому что религия - это вера, это внеинтеллектуально. Но есть такой момент, о котором когда-то достаточно много писали в соцсетях, что некий социологический опрос показал, что агностики и атеисты обычно добрее, отзывчивее и снисходительнее, чем религиозные люди (нужно поднять этот материал). То есть религиозность придает некую повестку наказания и отвержения, отторжения, лишения права на искупление и прощение. Это интересная тема, возможно даже решающая для тематики Ильина, им совершенно не раскрытая и не доказанная, хочется добавить, как и с большинством его тезисов. Опять очевидность, видимо. Хотя, скорее, это энергичность и авторская уверенность изложения. В мировых религиях тема наказания присутствует в достаточных количествах, а если говорить о христианстве, то в более чем избыточных. Более того, если мы говорим о нравственности авраамических религий, то они оперируют страхом божьим. То есть основа европейской и мусульманской нравственности - страх наказания на том свете. Именно отсюда так подробно описываются физических наказания (практически только они, они настолько подробно описываются, что о психических и нравственных мало упоминается) в видениях святых, в поэме Данте (целая поэма о наказаниях - это ли беспрецедентный культурный артефакт, характеризующий европейскую мораль), в картинах Босха, в иконах и фресках христианских церквей. То есть, основой морали авраамических религий является наказание на том свете, страх перед Богом, который обрекает на страдания за проступки. Причем страх этот должен постоянно присутствовать, быть на уровне подсознательном, такое у меня сложилось представление, иначе зачем Ветхий завет говорит прежде всего о всесилии божием, о его неотвратимом управлении - создается образ старшего Брата, который неусыпно следит, управляет жизнью и наказывает на этом и на том свете. Возможно, религиозные люди действительно на сознательном прежде всего уровне имеют свод усвоенных правил, который направлен прежде всего на страх перед наказанием (это же, возможно, в связи с постоянным повторением и затверживанием опускается частично на подсознательный уровень). Житие среди понятий страха и наказания и делает глубоко религиозных людей малосострадательными, склонными судить других и неотзывчивыми (сам виноват, а нам бы со своими грехами справиться, чтоб не наказали).

То, что это постоянно дает сбои - известный факт. При сильных чувствах и желаниях весь этот страх становится малоэффективным. Кроме того, тут нет нравственного выбора, того к чему пришли, а не того, что навязали.

Ильин продолжает обличать Толстого сотоварищи, обвиняя их в разнообразных грехах. Он говорит о том, что все учение Толстого - это мораль, и это плохо. Сам Ильин постоянно пытается вывести зло и сопротивление ему из проблем этики в метафизические, через связь с очевидностью. Место это так и остается для меня темным, и принадлежность толстовщины к морали не является недостатком.

Но моралист с точки зрения Ильина - человек, который бежит от решения проблемы буйного напора зла. Ильин перечисляет тезисы толстовства, которые в его изложении выглядят чуть ли не комично (несмотря на обилие ссылок на работу Толстого Закон насилия) - зла нет, а есть только безвредные для чужого духа заблуждения и ошибки (я бы выразился, что существуют заблуждения и ошибки, и бороться с ними нужно не насилием). Если бы зло обнаружилось в других людях, то надо от него отвернуться и не обращать на него внимания, не судить и не осуждать за него - тогда его все равно что не будет - вообще очень странный пассаж, явное преувеличение, но со ссылками на источник. А в источнике вот так: А для того, чтобы человек мог это сделать, надо, чтобы он сам был добр и разумен. Если я вижу, например, что один человек намерен убить другого, то лучшее, что я могу сделать, это поставить самого себя на место убиваемого - и защитить, накрыть собою того человека и, если можно, спасти, утащить, спрятать его - всё равно, как я стал бы спасать человека из пламени пожара или утопающего: либо самому погибнуть, либо спасти. Если же я оказываюсь бессилен в этом способе, потому что я сам заблудший грешник, то это мое бессилие не дает мне права пробуждать в себе зверя и вносить беспорядок в мир злом насилия и его оправданием ( http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/proza/krug-chteniya/zakon-nasiliya-i-zakon-lyubvi.htm). И это не то, что пишет Ильин, он явно окарикатуривает Толстого.

Из фразы истинная любовь... исключает возможность мысли о каком бы то ни было насилии. I, 3. Закон насилия Ильин делает следующее (не скрывая этого - ссылка на источник так и говорит Дословно...). ... любящему человеку эта проблема и в голову не придет, ибо любить - значит жалеть человека, не причинять ему огорчений и уговаривать его самого, чтобы он тоже любил, а в остальном не мешать ему, так что любовь исключает даже возможность мысли о физическом сопротивлении. Трактовка очень произвольная, я бы даже сказал, что это пример того, ка читающий читает то, что хочет прочитать, а не то, что автор написал.

Очень любопытный пассаж. Мораль Толстого как философическое учение имеет два источника: во-первых, живое чувство жалостливого сострадания, именуемое у него любовью и совестью, и, во-вторых, доктринерский рассудок, именуемый у него разумом. Эти две силы выступают у него обособленно и самодовлеюще, не вступая ни в какие высшие, исправляющие и углубляющие сочетания и отнюдь не сливаясь друг с другом: сострадание поставляет его учению непосредственный материал, рассудок формально теоретизирует и развивает этот материал в миросозерцающую доктрину. Всякий иной материал отметается как мнимый и фальшивый, откуда бы он ни проистекал; всякое отступление от рассудочной дедуктивной последовательности отметается как недобросовестная уловка или софизм.

Почему совесть относится к жалостливому состраданию, а не к результатам саморефлексии, к самооценке? Это совсем непонятно. Ну ладно любовь, она часто проявляется в жалостливом сострадании. И Толстой действительно нередко жалеет людей, и отсюда есть ощущение, похожее на ощущение от русской поговорки жалеет, значит любит.

Отсутствие сострадания - по сути отсутствие эмпатии. Сострадание нормально для человека, если он, конечно, не психопат. Психопат, понимает, что человеку больно, но эмпатии нет, и он спокойно бьет, режет и т.п. Он способен притворяться эмпатичным, но когда притворяться не перед кем, все становится на свои места. Несколько презрительное упоминание Ильиным в тексте жалостливого сострадания, а, предположу, и жалости как таковой, указывает на рассмотрение отсутствия эмпатии как положительной черты, помогающей бороться со злом.

Насчет доктринерского рассудка - может быть я ошибаюсь, но постоянно возникает ощущение, что рассудок Ильину неприятен, он более склонен к очевидности, то есть некоему высшему наставлению (?), и разного рода понуждениям действовать, причем всегда любовно, то есть с любовью к правилам, полностью игнорирующей любовь к людям (а они редко равносильны злу как таковому). Тоже вполне себе доктрина, пусть и весьма неполно и многословно выраженная. Но чувствуется непоколебимая уверенность Ильина в своей правоте и уверенность, что он сможет убедить других в ней (на мой взгляд, это сложно).

И наконец приговор моралистам (они видимо все для Ильина похожи на Толстого, хотя моралист - тот кто осознанно использует мораль, рассуждает о ней, развивает ее, в частности сам Ильин). Именно форма рассудочной морали придаст его учению черту раздвоенного самочувствия, постоянно памятующего о своем грехе и противопоставляющего себя - своей злой похоти. Моралист всегда внутренне раздвоен; он напуган собственной грешностью, мнительно оглядывается на нее, педантически следит за ней, судит ее, запугивает ее и остается сам запуганным ею, всегда готовым к самопонуждению и неспособным к цельному, сильному героическому порыву. Но именно такая цельность и такой порыв бывают необходимы для внешнего пресечения зла.

К обвинению в том, что моралисты всегда похотливы, а значит не сильны, Ильин добавляет обвинение в неспособности к цельному героическому порыву.

Что такое цельный героический порыв, и почему здесь он так важен не совсем непонятно, точнее, приходится додумывать. Видимо, это один из фетишей Ильина, вроде очевидности.

Почему нужен именно порыв (порыв - это моментальное желание действовать, как правило еще без рассуждения, или при распаленности при рассуждении. Как правило приводит к множеству ошибок)? Порыв редко бывает неискренним, но ведь и сострадание бывает нерассуждаемым порывом, хотя вряд ли Ильин сочтет его героическим. И почему речь идет о героическом порыве, о том, что обычно происходит в чрезвычайных ситуациях? Тут какое-то смешение. Нередко борьба со злом имеет достаточно обыденный характер, например, какие-то превентивные действия с детьми, стоящими на учете в милиции.

Да и неспособность моралистов к героическому порыву никак не доказана Ильиным, его утверждение выглядит как его мнение.

Опять же, речь идет о сопротивлении злу, а не о военных действиях.

Далее, форма рассудочной морали придает учению Толстого черту своеобразного эгоцентризма и субъективизма. Запуганный своими греховными вожделениями и необходимостью подвести их под суд единого прямого критерия, моралист начинает испытывать зло своей души как подлинное, главное и единственное зло и свою внутреннюю моральную борьбу как центральное событие мира. Мораль всегда учит не о добре и зле, а о личной доброте и личной порочности; она занята атомом, человеческим индивидуумом; и кругозор ее внимания ограничен: моралист отвращен обычно ото всего, кроме непосредственного состояния личной души.

Тут мы видим еще одну черту мировоззрения Ильина. Его интересует зло как таковое, индивидуумы при этом становятся просто носителями зла. Предположу, что при таком подходе идет борьба за идею добра в метафизическом смысле, которую выдвигает Ильин, а не проявления добра и зла в индивиуумах, не переживания, не жизни, поэтому перечеркнуть их будет достаточно просто - но это пока только домыслы, возможно, пустые.

И действительно. Мораль всегда учит не о добре и зле, а о личной доброте и личной порочности; она занята атомом, человеческим индивидуумом; и кругозор ее внимания ограничен: моралист отвращен обычно ото всего, кроме непосредственного состояния личной души. Это объясняется тем, что мораль есть хотя, в общем, и необходимая, но первичная, низшая стадия восхождения к практическому совершенству. Ну можно ли сильнее обнажиться.

А вот еще про моралистов. Моралист есть существо, завернувшееся в себя (интро-вертированное) и сосредоточенное на своих состояниях и переживаниях, на своих склонностях и заслугах. Для него важнее и ценнее воздержаться самому от какого-нибудь дурного поступка, чем внести целую живительную струю в общественную-церковную, национальную или общественную, жизнь. По-моему это точно не про Толстого, чье воздействие на жизнь общества было ярким. Не просто же так он удостоился отлучения от церкви.

Вот слова русского критика и историка литературы Е. В. Аничкова: "Толстовское народничество, народничество в обоих значениях этого слова, никогда, в сущности, не оторвавшихся вполне друг от друга. Толстовство - такое упование русских людей, которое черпает себе новые силы в лучших порывах народных и даже всенародных, т. е. книжных и не книжных. Толстовство - то, на чем сговорились, в общих чертах, эти когда-то расторгнутые интеллигенция и народ. Толстовство - то взаимодействие западничества и славянофильства, рационализма и религиозности, которое мы видим теперь". Это свидетельство современника. Скорее философия Ильина далека от общественной жизни (было до сих пор, сейчас все стремительно меняется) (Источник: Аничков Е. В. [Статья] // Неизвестный Толстой. Из архивов России и США. М., 1994. С. 312. http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/public/meleshko-hristianskaya-etika-tolstogo/6-tolstovstvo-kak-tip.htm).

Вообще, на мой взгляд, моралисты нередко стараются свою мораль принести в жизнь, если, конечно, это не церковные моралисты. Вот уж кто крестится (исхожу прежде всего из своего опыта и некоего общественного соглашения по поводу морали и ханжества воцерковленных) только для себя, и ничего общественного старается не делать без инициативы церкви.

Понятно, что такому человеку естественно взывать к моральному самосовершенствованию и видеть в нем духовную панацею и неестественно воспитывать других и ботлучеороться с общественно-объективирующимся злом. В момент семейной, национальной, общечеловеческой катастрофы, вызванной победоносным взрывом зла, он будет по-прежнему опасливо рефлектировать на свою внутреннюю моральную безошибочность и праведность, и приглашать других к такому же непротивлению.

Еще одно мнение, не подтверждаемое жизнью. Ганди сумел с философией непротивления добиться независимости Индии и прекратил войну между мусульманами и индуистами. Нынешнее правительство Индии - не моралисты. Скорее они ближе к Ильину, сторонники суровых охранительных законов. Но с противостоянием мусульман и индуистов не может справиться.

Конечно, Ильин борется с такими открытыми для критики заявлениями Толстого, как Не противиться злому силою не значит, что нужно отказаться от охраны и жизни, и трудов своих, и других людей, а значит только, что охранять всё это нужно иным способом, так, чтобы охрана эта не была противна разуму. Охранять жизнь и труды других людей и свои нужно тем, чтобы стараться пробудить в нападающем злодее доброе чувство. А для того, чтобы человек мог это сделать, надо, чтобы он сам был добр и разумен. Если я вижу, например, что один человек намерен убить другого, то лучшее, что я могу сделать, это поставить самого себя на место убиваемого - и защитить, накрыть собою того человека и, если можно, спасти, утащить, спрятать его - всё равно, как я стал бы спасать человека из пламени пожара или утопающего: либо самому погибнуть, либо спасти. ( http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/proza/krug-chteniya/zakon-nasiliya-i-zakon-lyubvi.htm)

Не всегда есть время для побуждения добрых чувств. Но Толстой ведь был неглупый человек, думаю, что он написал то, не мог не написать, основное. То, что иногда нужно спасать себя и людей без сантиментов, он вполне понимал, но, предполагаю, оставил за рамками своего очень короткого сочинения под названием ЗАКОН НАСИЛИЯ И ЗАКОН ЛЮБВИ.

Если для религиозного человека моральность есть условие или ступень, ведущая к боговидению и богоуподоблению, если для ученого моральность есть экзистенц-минимум истинного познания, если для политика-патриота моральность обозначает качество души, созревшей к властвующему служению, - то здесь моральность есть последняя и ничему высшему не служащая самоценность. Достигший ее - достиг чего-то последнего и безусловного, того, в чем смысл человеческой жизни и чем невозможно пожертвовать: ибо оно выше всего и нет ничего высшего. Все подчиняется моральности, все оценивается ее критерием, она всему цель, для нее все средство.

На это последнее средство скорее похож героический порыв - сам себе зачастую ценность. Моральность же, так же как и перечисленные Ильиным до моралистов категории, у моралистов те же функции выполняет. И она вполне себе призвана жизнь держать в разумных рамках.

Конечно, мораль Толстого не доказала свою жизнеспособность, ей не хватает той самой жесткости. Но она вполне может быть частью моральной системы. Ведь писал же Толстой, что Можно допустить, что человек употребит насилие над горячечным больным, над пьяным, над сумасшедшим, над глупым ребенком, не с целью делать ему зло, а с целью предупредить беду. Можно терпеть, простить и допустить такое насилие как неизбежное зло, но не возвеличивать (Источник: http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/proza/krug-chteniya/zakon-nasiliya-i-zakon-lyubvi.htm)

И именно последнее не возвеличивать есть радикальное отличие Толстого от Ильина. Отсюда Ильин и вырос.

В 10 главе продолжается сражение Ильина с Толстым. Сражение - потому что полемический задор очевиден, время от времени появляются ссылки на героический порыв и прочие атрибуты сражений. Любовь, воспеваемая его [Толстого] учением, есть, по существу своему, чувство жалостливого сострадания, которое может относиться к какому-нибудь одному определенному существу, но может захватывать душу и безотносительно, погружая ее в состояние беспредметной умиленности и размягченности.

...это чувство само по себе дает душе такое наслаждение, о полноте и возможной остроте которого знают только те, кто его пережил. ...оно само по себе дает душе величайшее удовлетворение, услаждая ее и насыщая ее этой сладостью. В этом состоянии душа переживает себя блаженно-единой, целостно охваченной и растворенной; в ней все как бы течет и струится, звучит и светится, поет и сияет; она обретает в себе самой источник ни в чем другом не нуждающегося счастья, и притом такой источник, которого не может отнять у нее чужой произвол и по сравнению с которым другие источники кажутся скудными, слабыми и ненадежными.

Я бы сказал, что описывается наркотик. Но на самом деле В ссылке 78 Ильин приводит такие примеры: Срв. О жизни, XI, 429, где подробно описывается блаженное чувство умиления, при котором хочется любить всех и чтобы самому сделать так, чтобы всем было хорошо. Это-то и есть, и это одно есть та любовь, в которой жизнь человека.

То, что описано, мне знакомо. Но это кратковременное чувство, которым управлять, думаю, сложно. Кроме того, оно не настолько яркое, как описывает Ильин, довольно приглушенное. Поэтому сомневаюсь, что оно может такие действия, как описывает дальше Ильин, вызывать.

Но именно эта непосредственная доступность ключа к наслаждению, его самодовлеющий характер, интенсивность даруемого им удовлетворения и особенно способность его играть и петь в беспредметном умилении⁷⁸ - могут незаметно приучить душу к духовно неоправданному и духовно малозначительному самоуслаждению, к сосредоточенности на этом самоуслаждении и на его добывании. ... Это может породить практику и теорию морального наслажденчества (гедонизма), искажающую и силу очевидности, и миросозерцание, и основы личного характера.

Практиковать, т.е. произвольно вызывать, такие чувства нелегко, если только нет какой-то природной восторженности, но и тогда это будет уже нечто другое.

"Постепенно его духовное око приспособляется и научается видеть во всем умилительное и не видеть того, что подлинно отвратительно. Тягостный, мучительный, изнуряющий душу опыт подлинного зла совсем отстраняется им и отводится; он не хочет этого опыта, не позволяет ему состояться в своей душе и вследствие этого постепенно начинает вообще не верить во зло и в его возможность. Осознав этот прием свой, он формулирует его в виде правила, рекомендующего отвертываться от зла, недосматривать, забывать. И согласно этому правилу все воспринимаемое им начинает систематически процеживаться, перетолковываться, искажаться. Моральный гедонист не видит того, что ему реально дается, и видит не то, что подлинно есть. Он ценит в опыте не объективную верность и точность, а соответствие своим субъективным настроениям и выросшим из них фантазиям Пример есть - он из Толстого: Круг чтения, I, 15.

Но все же не верится, что описываемое Ильиным есть массовое явление. Люди, видящие только позитив, и отрицающие или не замечающие зло, как правило не очень умны, или имеют ментальные проблемы.

Оставить комментарий © Copyright Андеев Александр Размещен: 27/07/2024, изменен: 27/07/2024. 113k. Статистика. Статья: Философия Скачать FB2		Ваша оценка:

Андеев Александр : другие произведения.

Читая Ильина. Часть I