Особенно явно тени приходили по вечерам. Они проникали сквозь оконное стекло, прятались за шторами и за шкафом, ненавидяще и подозрительно щурились на экран старенького телевизора. 21.00. Программа "Время".
- ...в СССР с дружественным визитом прибыл... демократической республики... Бабрак Кармаль.
В телевизоре мелькало чужое темное лицо, похожее на выжженный солнцем камень. Тени тут же устремлялись к нему, концентрировались и проникали сквозь, выхватывая там, позади экранного изображения, горы и скалы далекой страны...
Афганистан.
Она - здесь, дома. Пятидесятитрехлетняя учительница географии. Двухкомнатная хрущевка на четвертом этаже, с лопнувшим у замка дерматином на входной двери, кошачьим запахом в прихожей, урчащим на кухне холодильником и неисправным сливным бачком в совмещенном санузле. Книги, книги, книги, засохшие цветы в вазе, кружевные салфеточки на комоде. Поверх самодельных кружев - фото молоденького белобрысого лейтенанта в парадной форме. И тоненькая пачка писем, аккуратно перевязанная лентой, в шкатулке для драгоценностей. Андрюша, Андрюшенька...
Да, она здесь, в квартире с линялыми шторками, у телевизора. Вот их пятиэтажка на Авиационной, троллейбусная остановка, город, железная дорога, поле, лес. Вот страна, отгороженная от других границей, от Карпат до Тихого океана. Зеленая тайга, белый север, желтый юг, города со звездами, синие ленточки рек. Понятно и привычно. Но в подбрюшьи физической карты, за извилистой линией границы, притаилось чужое и пугающее месиво серых гор. Столица - Кабул. Подчеркнуто. Андрюша писал, что недалеко от их части - город, а какой именно - не сообщил. Наверное, нельзя. У них там письма проверяют...
Прошло. Мелькнуло и прошло. Тени отворачивались от электрического кукольного диктора и достижений сельского хозяйства, щерились чернотой за окном и падали прямо на сердце тяжелыми ледяными глыбами. Смотри. Смотри! Помнишь, как твой Андрюшка пробил ногу гвоздем? Страшно? Не забыла? В микрорайоне уже две похоронки...Смотри, смотри. Он ведь там, за этим мелькнувшим на экране лицом, похожим на лик каменной пустыни...
Она вздыхала, неумело крестилась на черное окно и старалась лечь так, чтобы прижать и хоть как-то уменьшить сосущую ледяную пустоту в сердце...
- Эй, камадир, сюда сматри...
- Йпт... Отделение, стой!
На тропе, проложенной от КП до блокпоста, замерла смена боевого охранения, десяток солдат - мотострелков. Впереди, в нескольких сантиметрах от сапога сержанта Бахитова, почти незаметная на камнях, угадывалась тоненькая проволочка растяжки.
- Замри!
Старший охранения, невысокий и светлочубый лейтенант Егоркин, оглянулся на своих бойцов. В рассветных сумерках видны испуганные и побледневшие лица.
- Блин, с вечера не было... - зашелестел говорок среди солдат, - ходили здесь. Когда ж они успели, гады...
Лейтенант, показывая перед молодым пополнением свою опытность, сплюнул в сторону, зачем-то поправил новенькую портупею поверх афганки и деловито подошел к заминированному месту.
- Шаг назад, - скомандовал офицер обнаружившему растяжку бойцу, а сам переступил... И почувствовал, как под подошвой чуть подалась земля; раздался едва ощутимый щелчок...
- Оп-па...
"Наверное - лягушка... Здоровая, блин... Только вчера на инструктаже комбат рассказывал. Двойное минирование, со страховкой. Без вариантов".
Почувствовал, как по спине побежал ледяной ручеек.
- Что стали, бараны! Назад все! - срывающимся голосом выкрикнул лейтенант, стараясь не шевелить стопой...
Еще несколько секунд, может - минут жизни. Стоит убрать ногу, и пружина выбросит совсем рядом, на уровень груди ребристую гранату. "Кажется, американского производства... Или французского... Какая, хрен собачий, разница? Полкило тротилового эквивалента. Два дня назад сразу шестеро, из второй роты, на такой..." Вспомнилось из курса саперного дела в училище: поражающая способность осколков - двести метров. Взрыв - и все... "Да, без вариантов".
- Давай на КП, саперов поднимай! Уводи отделение, - задавленным сиплым голосом, не шевелясь совершенно, только чуть скосив глаза в сторону Бахитова. - Если рванет, ты - за старшего.
"Все. Капец".
Вспомнилось отчего-то, как поступал в военное училище. Мать приехала по первому году на присягу, плакала, плакала... Хотела, чтобы он был врачом, или инженером, или еще кем-нибудь, только не военным. Сидели на травке, недалеко от училища, в сквере у памятника. Мальчишка - страшно похудевший, стриженый наголо, с обгорелым на солнце лицом, в новенькой, пахнущей складским нафталином курсантской форме жадно глотал домашние пирожки. И тогда ему самому хотелось плакать. Подошло под горло, защемило... Но это так, прошло. Четыре курсантских года, дружбаны из второго отделения, девчонки у КПП.. Шагом...арш! Запевай!!
А вот теперь - французская лягушка. Глупо. И без вариантов.
Прицепились же эти "безварианты"! А что еще?
Егоркин глубоко вздохнул, втянув носом воздух. Пахло сухой травой, и еще каким-то особым пряным духом, который бывает только в горах. Через скальные клыки переваливало солнце, венчая снежные пики Афгани в золотые шапки. На колючих и корявых ветках, оградивших тропу, рассыпались весенние цветы. Четыре месяца интернационального долга. И вроде - финиш. Черный тюльпан.
- Эхх, - еще раз втянул ноздрями лейтенант Андрюша Егоркин, чувствуя, как затекает нога, и как внутри разливается гулкая пустота, знакомая по ощущениям перед экзаменами, но во стократ более сильная и захватывающая... За пригорком, на позициях блокпоста вдруг ахнуло и полыхнуло: взрыв, еще один, и пулеметная очередь... Забарабанили по кустарнику мелкие камни и комья глины, поднятые взрывами. Проснулся и забубнел крупнокалиберный на вкопанном БТРе Сашки Игнашевича. Там, в зеленке, закончился утренний намаз. Душманы пошли в атаку.
"Так, саперов не будет" - отчего-то очень спокойно решил Егоркин. "Теперь точно - все. Не быть тебе, лейтенант, старшим лейтенантом" - сумрачно про себя пошутил и уже без сомнения оглянулся, определяя место, где будет лежать его развороченное после взрыва тело. "Пофигу - где. По-барабану".
Она вдруг проснулась. Вздрогнула и проснулась, как будто выпала из черного зева смерча.
Ей снилась земля. Огромная, круглая туша планеты, мерно поворачивающаяся под равнодушным светилом. Она чувствовала, понимала, что это - она. Да, она - земля. Все вместе, весь этот живой глобус, большой и в то же время очень маленький. Ощущала, что ее голова покрыта сединой ледников, что на груди распростерлась синяя гладь океанов. Ее кожа - горы и равнины материков. Ее руки - пальмы на островах и таежные сосны. И где-то там, возле самого сердца, ощущалась крошечная точка, рана, след от укола иглой. Там находился ее сын. Она хотела, хотела дотянуться до него, разглядеть, защитить, но не могла. Не могла, не могла, не могла... Он оставался крошечным и едва ощутимым. Ах, как это... Нет, нет...
Она вдруг поняла. И проснулась.
Именно сейчас. Сегодня, в это утро.
Женщина поднялась с постели и посмотрела в окно. Еще темно. Три часа до рассвета. А там, в горах, в другом часовом поясе, уже восходит солнце. И освещает ее сына, попавшего в беду.
Ему плохо. Да, ему плохо. Андрюша, Андрюшенька... В сердце небывалая давящая тоска. Сейчас случится непоправимое.
Боль в сердце превратилась в ледяное копье, и ударила, ударила гораздо сильнее, чем всегда. Рассыпались таблетки на ночном столике...
- Аххх...
Закрутился тоннель. Медленно, медленно, где-то там, в глубине, родилось движение. Она опять стала землей, но уже не бессильной и не безмолвной. Теперь было все по-другому; она могла действовать. И сразу подалась, полетела к нему, выделяя из миллионов мест на своем теле одно, то самое, на горной тропе. Мгновенно ощутила на губах привкус смерти, горечь убийственной стали, поймавшей маленького человечка.
Да, вот она. Вот - ядовитая таблетка, готовая убить. Мать покорно вздохнула - пусть будет так. И проглотила яд.
Все, нога больше не держит. "Если попробовать отпрыгнуть за камень?" - в отчаянье решал про себя Андрей. "Хотя бы голову успеть закрыть... Ну, оторвет ногу: так ведь живой останусь..."
- Нет, нифига из этого не выйдет... - бормотал про себя лейтенант. Страх накатывал волнами. Егоркин то потел липким дурным потом, то ежился от холодного озноба. Кураж и молодечество, все эти "пофигу" и "по-барабану" как-то выветрились. Перед глазами светилось собственное разорванное и бездыханное тело, с развороченными внутренностями, разбросанными по когтистым афганским кустам. Чуть не плача, стараясь не пошевелить ногой, осторожно снял с головы каску, примеряясь, как будет ею закрывать пах...
Вдруг, внезапно для самого себя, пустив на лицо свирепую гримасу, с шумом втянул сквозь оскаленные зубы воздуха. И, как-то по-заячьи визгнув, попытался отпрыгнуть. Но застоявшаяся в неподвижности нога подвела; вместо прыжка он попросту свалился на четвереньки. Тут же лег, засучил ногами, свернувшись калачиком и закрыв голову руками, потеряв каску...
Взрыва не было. Мина не сработала.
- Товаришу летенант, борт прийшов, вам тэлэграмма, - рядовой Полищук, из Украины, ротный почтальон, как-то растеряно и в то же время сочувствующе глядел на Егоркина. - Тут такэ... У вас матушка померла...