И снова Пожарский
Книга первая
Событие первое
Афанасий Иванович Афанасьев сидел на скамейке у себя на даче и наслаждался последним летним деньком. Комаров уже нет. Мухи ещё есть, не без этого, но меньше, гораздо меньше, чем пару месяцев назад. Солнце приятно ласкало подставленное лицо. Совсем слабый ветерок не давал его лучам сделаться горячими, да и конец августа всё же. Всё было просто замечательно, картошка выкопана, огурцы с помидорами политы, перцы и баклажаны подкормлены разведённой в бочке золой. Сиди и впитывай последние в этом году летние лучи.
Мешали охотники. Афанасий Иванович их просто ненавидел. Задняя часть его большого участка выходила к полузаросшему камышом и рогозом большому озеру, так что всего в ста метрах, а может и поближе, истребляли ни в чём не повинных уток. Охотников было двое. Они засели в шалашах на разных концах озера и гоняли друг к другу бедных уток. Каждые пару минут, а то и чаще, гремели выстрелы. Какой тут к черту отдых.
Надо сказать, что генерал-лейтенант в отставке Афанасьев, выстрелов за свою длинную жизнь понаслышался. Родился он здесь же в селе под Нижним Новгородом, тогда Горький, в честь пролетарского писателя, которого ненавидели все школьники страны за его "Мать" и "На дне". Оба произведения недавно Афанасий Иванович перечитал, его попросили выступить перед школьниками, и по привычке всё делать основательно, всё-таки в бывшем Горьком выступать, старый офицер решил подготовиться. Это был ад, ничего хуже он в жизни не читал. Штудировал эту гадость, как оказалось, генерал зря. Из школьной литературы эти произведения изъяли. Есть всё же бог. Город переименовали и детей не мучают. А ещё все власть ругают, вот же и от неё есть польза.
Родился будущий генерал в 1925 году. Белофинскую не застал, а вот в Великую Отечественную оттрубил три года. Был дважды ранен. После второго ранения попал в полковую разведку и закончил войну в Берлине в звании старшего лейтенанта. За плечами была десятилетка и в сорок четвёртом ускоренные офицерские курсы. А уже 15 мая его вызвали в штаб дивизии и откомандировали в "Смерш". Три месяца подготовки и в звании уже капитана Афанасьева отправляют во Львов. И два года они гоняли по лесам и сёлам бандеровцев, власовцев, просто бандитов и всякую другую мерзость. Тут его ранили в третий раз, правда, не тяжело, руку левую насквозь прострелили.
После выздоровления попал Афанасий Иванович в странный учебный центр. Приёмы рукопашного боя, владение саблей и штыком, метание ножей, стрельба изо всех мыслимых и немыслимых положений, два языка - немецкий и английский, методы выживания в пустыне, в море, в лесу, в тундре, чего только им не преподавали. До попадания в этот центр капитан Афанасьев думал, что он в очень хорошей форме, марафон, конечно, не пробежит, но марш бросок в двадцать километров выдержит легко. Через год он понял, что значат слова "в хорошей спортивной форме". Четыре минуты пребывания под водой - детский лепет на лужайке. Суточный бег, он пробежал сто восемьдесят семь километров!
Потом была работа в Берлине на фабрике фарфоровых изделий. До местных чекистов дошли слухи, что там зреет серьёзный заговор. Вот под видом немца из Польши, его туда и внедрили. "Проработал" герр Юлиус на комбинате полный год, стал, чуть ли не руководителем подполья, выявил все связи и сам же принимал участия в задержании верхушки вместе с сотрудниками только что созданного "штази". Там его подстрелили четвёртый раз. И опять в ту же руку.
В пятьдесят втором была Корея. Там подполковник Афанасьев лавров не поимел, зато поимел пятое ранение. На этот раз отделаться проникающим в многострадальную руку не удалось, схватил пулю в лёгкое. Китайские товарищи вытащили его и за не имением советского госпиталя отправили в свой. А по выздоровлении его неожиданно вызвали в Кремль. Калинин вручил полковнику Афанасьеву золотую звезду Героя Советского Союза и орден Ленина, уже второй. В коридоре Кремля к Афанасию Ивановичу подошёл незнакомый генерал майор и сообщил, что его отправляют военным атташе в посольство Чехословакии. В Праге было замечательно. Красивый город, красивые девушки, отзывчивый добродушный народ.
В шестидесятом году в возрасте тридцати пяти лет полковника Афанасьева отправляют учиться в Академию Генерального Штаба. Два года пролетели как один день. Полковник успел жениться на девушке Вале, самой красивой девушке Москвы и её окрестностей. Учёба давалась легко, он с отличием окончил академию в шестьдесят втором и думал грешным делом, что ему присвоят генерал-майора, да и оставят в Москве при штабе. Не срослось. Отправили полковника в город Рязань в военное училище заместителем легендарного Маргелова. Первых офицеров десантников Афанасьев и готовил. В этом же шестьдесят втором состоялся первый выпуск офицеров десантников и Афанасий Иванович всё-таки примерил штаны с генеральскими лампасами.
Потом был Вьетнам, был Египет, Эфиопия и Афганистан. А в девяносто первом героя Советского Союза генерал-лейтенанта Афанасьева выперли в запас, читай на пенсию. Было ему шестьдесят шесть лет. Два сына служили в милиции, один уже до майора дорос, второй был старшим лейтенантом. Почему не в армии, да так получилось, что самая красивая девушка Москвы Валя не сильно отстала от генерала в званиях и была полковником милиции. Вот дети по её стопам и пошли.
Пару лет Афанасьев тихо охриневал от того, что происходит в стране, а потом начал искать работу, чтобы с голоду не сдохнуть. Один знакомый устроил его в городе Гусь Хрустальный на Гусевский хрустальный завод заместителем директора по технике безопасности. Проработал Афанасий Иванович на нем до кризиса девяносто седьмого года и окончательно ушёл на пенсию. И вот уже восемнадцать лет занимается сельским хозяйством у себя на даче под Нижним Новгородом. Жена умерла пять лет назад. Дети тоже были на пенсии, оба дослужились до полковников, но видно воровать и лизать задницы не научились. Создали охранную фирму в Нижнем и если не благоденствуют, то и не бедствуют. По субботам и воскресеньям наезжают с оравой отпрысков к дедушке на дачу и за рюмкой чая ругают полицейских и казнокрадов. Одним словом, "жизнь удалась", если ещё бы не эти охотнички. Генерал поднял лежащую у скамейки трость и пошёл на звук выстрелов, прогнать уродов со своего участка. Между берегом озера и картофельным полем был небольшой садик из яблонь, груш и вишни. Афанасьев решил пройти сквозь него, а не обходить вокруг, нога в последнее время побаливала, сказывалась одна из ран. Продираясь между разросшейся вишней и сливой, он увидел, что охотник среагировал на качание веток и направил на него ружье. "Черт", - успел подумать Афанасий Иванович и тут грянул выстрел.
Событие второе
В лето 7126 (1618) в последний день зарева (он же серпень, он же август) Михаил Фёдорович Романов (он же Великий Государь) сидел на лавке в горнице в Кремле и тихо, чтобы никто не слышал, плакал. Прошло почти шесть лет как его выбрали царём. Михаил бы полжизни отдал, если бы выбрали кого другого. Нет, его жизнь до 1613 года не была безоблачной и завидной. Опала отца у Годунова, разлука с матерью, захват тушинским вором Ярославля, из которого они чудом спаслись, сидение заложником в Кремле при Владиславе, попытка убийства поляками, узнавшими об избрании Михаила, подвиг их старосты Ивана Сусанина и ещё десятки менее важных, но не менее печальных событий делали его прошлую жизнь не очень и завидной. Жизнь бросала Мишу как щепку в водовороте. Потом его избрали на царство. Отец продолжал быть заложником у ляхов, и получилось, что страной правила его мать, старица Марфа.
Хорошо, что рядом всегда был спаситель отечества князь Дмитрий Пожарский. Он справился с польским полковником Лисовским, когда тот осадил Брянск, потом добывал деньги в казну для продолжающейся бесконечной войны с ляхами, выбивая пятину с торговых людей, успешно провёл переговоры с английским послом Джоном Мериком, добыв ещё денег для казны и заключив Столбовой мир с королевством Швеция, вернув Московскому государству Новгород, Старую Русу, да и весь север. Потом, когда снова вторгся в пределы Московского царства королевич Владислав, отстоял Калугу. Князь и под Можайском бы одержал победу над латинянами, но сильно простыл и еле живым был доставлен по приказу Михаила в Москву. А только выздоровел, как сразу возглавил оборону Москвы от войска, подошедшего к Твери Владислава. И вот тут мать и её родня подсунули Михаилу указ о назначении Ивана Александровича Колтовского в товарищи к князю Пожарскому. А Колтовский взбеленился, затеял местничество, ему, дескать, быть с Пожарским невместно, у него тётка была женой самого Ивана Грозного. Сам князь Пожарский был далеко, воевал с ляхами и потому за честь отца встрял его старший сын Пётр, бив челом ему Михаилу "дать оборонь за бесчестье отца". Михаил Колтовского вызвал и попенял ему, де не время устраивать местничество, коли враг у порога, да без толку. Царю донесли, что боярин затаил обиду и поклялся щенка (Петра Пожарского) прибить. Пете шёл тринадцатый год. У Колтовского было с полсотни боевых холопов и несколько сот ополчённых людишек, у Пожарских на дворе было несколько старых слуг. Вот такой расклад.
Михаил сидел на лавке и плакал. Надо было принимать меры. Он встал на колени пред иконами и стал умалять защитника своего, святого Михаила, вразумить его, как это дело переиначить так, чтобы и сын Пожарского, которого Миша почитал заместо отца, а самого старшего сына Пожарского, Петра за младшего брата, цел, остался и Колтовского от гордыни, обуявшей того, отворотить.
И святой Михаил помог. Без стука отворилась дверь, и в горницу зашёл его дядька Иван Никитич Романов. Был он уже стар, почти шестьдесят лет, сед и худ. Михаил был дважды предан дядей, ведь даже при избрании на царство голосовал не за племянника, а за шведского принца Карла Филиппа, сказав, что племянник ещё млад и не вполне разумен. Когда же казаки напомнили ему, что королевич на пять лет младше Михаила, тот только пожал плечами. Но сейчас у царя и дяди отношения почти наладились. Михаил обрадованный, что с кем-то можно поделиться печалью, рассказал прожжённому царедворцу о своей беде.
"Ты, Мишутко, сделай так, дай Петру два десятка стрельцов и отправь в Пурецкую волость Нижегородского уезда принимать те 3500 четей землицы, что ты его отцу пожаловал, да деньжат на дорогу немного подкинь. А с Колтовским ещё проще, отправь его со всеми людишками в Боровск, город боронить от ляхов", - дядька хитро подмигнул воспрявшему Михаилу и был таков. Будто и не было.
Царь призвал дьяка и продиктовал два указа. Петру Пожарскому предписывалось выехать в дарованные отцу вотчины в Нижегородской губернии немедля, ибо пребывают они в запустении, и навести там порядок, разбойных людей повыведя и приказчиков и старост новых назначив. Второй указ был боярину Колтовскому Ивану Александровичу, чтобы он со всеми боярскими детьми, боевыми холопами, ополченцами и ротой стрельцов полка Ивана Полтеева и прочими охочими людишками, кои сыщутся, следовать к Боровску, дабы ляхов, город осаждающих, развеять.
Пётр, вызванный Михаилом, артачиться не стал, взял пятьсот рублей на дорогу и обзаведение, придирчиво осмотрел приданных стрельцов, заменил двоих на более молодых и на следующий день на десяти подводах и одвуконь для стрельцов и себя, купленных в этот же день, отбыл осваивать новые вотчины. Шёл первый день сентября 1618 года. Дорога лежала через Владимир.
Событие третье
Подьячий Замятия Симанов был доволен собой. Всё лето он провёл в дозоре в Пурецкой и Жарской волостях по указу нового балахнинского воеводы Никиты Михайловича Пушкина. Предыдущий воевода Фёдор Иванович Чоглоков с подьячим Василием Архиповым дело своё запустили, обирали торговых людишек и местных черносошных и дворцовых мужиков, а дозорными книгами и не занимались. Это ведь копейку не приносит. Это работа, а кому охота работать. Земелька между тем потихоньку раздавалась. Пурецкая волость была отписана князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, а соседняя Жарская волость разделена между служилыми людьми из смолян, вязьмичей и дорогобужцев. Те помыкались, видя такое запустение в делах, да и подали царю челобитную о составлении дозорных книг по Жарской волости. Воеводу сняли вместе с подьячим и отправили, попеняв, куда-то в Мценский уезд.
Прибыв на место в начале лета 1618 года, воевода Никита Михайлович Пушкин тихо сатанел, перебирая бумаги, оставшиеся в наследство от Чоглокова. Пурецкая волость в дозорных книгах всё ещё числилась за князем Алексеем Михайловичем Львовым стольником Шуйского, а Жарская частично за стольником Борисом Михайловичем Салтыковым, а частично за его братом Михаилом. Указ был от 20 сентября 1610 года и подписан Сигизмундом. Слов нет, Львов был человеком известным, состоял в товарищах у Дмитрия Михайловича Пожарского и даже подписывался под грамотой об избрании на царство Михаила Фёдоровича Романова. Даже и воеводой в Нижнем Новгороде успел побывать. Сейчас Львов отправлен воеводой в Астрахань. Только ведь не ляхам русскую землицу раздавать. Всем известно, что те указы пять лет как отменены. То же и с землями Салтыковых. Те вообще высоко взлетели - родственники царя, но новый государь указы Сигизмунда и по ним отменил, а землицу родичам нарезал под Рязанью и Владимиром.
Поубивавшись над будущим объёмом работ, воевода вызвал подьячего Замятия Симанова и отправил того в Пурецкую и Жарскую волость составлять дозорные книги. Замятий, не смотря на свои с хвостиком сорок лет, был человек на подъем лёгкий. Уже через седмицу он с писарем Поместного приказа Козьмой Сёминым прибыл в село Вершилово, центр Пурецкой волости и Пурецкого же прихода. Храм в Вершилове был деревянный клетский и безглавый, то есть несколько срубов (клетей) жались друг к другу под двускатными крышами. Настоятель храма дышал на ладан, уже и не вставал с постели, но епархия его не меняла, наверное, не кем было. Замятий в дела церкви не лез. Забрал у служки приходские книги и начал объезжать деревеньки и погосты да починки. Месяц и ушёл. Всего в Пурецкой волости за князем Дмитрием Михайловичем Пожарским числилось восемнадцать поселений. Самым крупным было Вершилово, в нем было без одного двадцать дворов. Закончив с Пурецкой волостью, подьячий перебрался в Жарскую. Территориально Жарская волость находилась на правом берегу реки Волги "позади Балахны", т. е. западнее уездного города. С запада волость граничила по немежеванным рубежам (считающимися "по старине") с Гороховецким уездом. Межа проходила среди лесов и болот. С северо-запада небольшим участком она прилегала к Мыцкому стану Суздальского уезда, а с севера - к Пурецкой волости Нижегородского уезда. На востоке естественным её рубежом служила Волга с сенокосными угодьями по берегам и островам, а с юго-востока подходили земли Пырской волости - вотчины Троице-Сергиева монастыря. С юга лесные угодья Жарской волости смыкались с лесами Стрелицкого стана Нижегородского уезда. Поселений в ней было не меньше, чем в Пурецкой, духовным центром же Жарской волости считался Погост Сукатов.
По окончании дозора, сложив перед собой уже в Балахне стопки исписанных листов и приходские книги, Замятий Симанов записал в дозорной книге:
1618 г. - Дозорная книга Пурецкой и Жарской волостей Балахнинского уезда письма и дозора подьячего Замятии Симанова.
Книги по челобитью вязмичь и дорогобужан.
Лета 7126-го году августа в день 21, по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Русии указу, и по наказу государева воеводы Микиты Михайловича Пушкина Замятия Симанов, взяв с собою тутошних сторонних людей, попов и дияконов, старост и целовалников, и лутчих крестиян, и с теми сторонними людьми, приехав в Балахонской уезд в Пуретцкую волость и в Жарскую половину, по челобитью вязмич и дорогобужан дворян и детей боярских, дозирал и переписывал села и деревни, и починки, и пустоши, и селища, и займища и в них дворы и во дворах людей по имянам, и пашню пахану, и переложную, и сено, и лес, и всякое угодье, и какова где земля добра ли, или середняя, или худа, и по скольку чети на выть пашни пашут.
За Дмитрием Григорьевым сыном Нарматцким в поместье Шалимова, а в ней крестиянских дворов: Ортюшка Исаев, Микифорко Игнатиев, Тренка Микитин. Да бобылских дворов: Петрунка Ондронов, Селиванко Григорьев. Пашни паханы четверть с осминою в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло двацеть одна четверть с осминою в поле, а в дву по тому ж. Земля худа. Да к той ж деревне Шалимове сенных покосов на Усове от Хмелевских на Волге три десетины. Да к той же деревне Шалимове (пустошь) Кумохина, пашни перелогом и лесом поросло одиннацеть чети в поле, а в дву по тому ж. Да к той ж пустоши Кумохинской сенных покосов на Большом острову на взгорье полторы десетины.
За Борисом Дмитреевым сыном Бортенева в поместие Федотова, Федосовская тож, а в ней крестиян: Офонка Павлов сын Кокорев, Офонка Иванов, Ивашко Иванов, бобыль Ивашко Олександров. Пашни паханые осмина с малым четвериком в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло двацеть пять чети в поле, а в дву по тому ж. Да за ним же деревня Ткальино, а в ней крестиян: Исачко Сергеев, бобыль Митка Григорьев. Пашни паханые осмина с малым четвериком. Земля худа. Да перелогом и лесом поросло осмнацеть чети с осминою в поле, а в дву по тому же. Да к тем же деревням (пустошь) Тюшманова, пашни перелогом и лесом поросло три четверти в поле, а в дву по тому ж.
За Олександром Дмитреевым сыном Челюсткиным в поместие Бородулина, а в ней крестиян: Мартынко Титов, бобыль Иваска Левонтиев, бобыль Марко Олександров. Да к той ж деревне Бородулине сена по реке по Волге десетина. Да за ним же в деревне Хмелеватой, а в ней крестиян: Максимко Софонов, Трешка Елизаров, Филип Суботин, бобыль Сергейко Григорьев, Захарко Иечяев, Гришка Иванов. Пашни паханые в обеих деревнях две чети без полуосмицы в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Тредвориппая, пашни перелогом и лесом поросло в деревнях и в пустошах пятдесят чети с полуосминою в поле, а в дву по тому ж. Да в деревне Хмельнинской сена на Попове острову две десетины без малые четверти десетины.
За Васильем за Горелковым сыном Оперкиева в поместие Онцыфорова, а в ней крестиян: Дружинка Федотов, Васка Онисимов, Степанко Неупокоев, пуст, Степанко Симанов, бобыль Волотка. Пашни паханые четверть в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло семнацеть чети с осминою в поле, а в дву по тому ж. Деревня Черницыно, а в ней крестиян: Карпунка Дмитреев, бобыль Ларка Григорьев. Пашни паханые осмина в ноле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло четырнацеть чети в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Медведково, пашни перелогом и лесом поросло семь чети. Да к той ж пустоши Медведкове сена по реке по Трестяне десеть копен, да за Черною десетина, да к Черницынай сена три десетины. Да за ним же половина пустоши Степановы, а Дранишникова тож, перелогом и лесом поросло четыре четверти с осминою, сена десеть копен, да в отходе на острову на Щукоборе десетина.
Всей книги получилось двести пять листов. Это был труд. Симанов его сделал, сделал быстро и хорошо. Он был собой доволен. Воевода Пушкин отписал в Поместный приказ, что челобитная вязьмичей и дорогобужан удовлетворена полностью и за одно составлена дозорная книга и Пурецкой волости со всеми восемнадцатью поселениями. Всего за Дмитрием Михайловичем Пожарским числилось сто шестьдесят пять крестиян.
Событие четвёртое
Иван Сокол отделился от войска Ивана Заруцкого ещё в начале 1614 года. Казна дончаков находилась в Самаре, сам же Заруцкий вынужден был отступить к Астрахани. А казну как раз и оставил на одного из своих помощников Ивана Сокола. К тому, как раз, подошло почти пятьсот казаков с Дона, сходить за зипунами в Казань. Иван самоубийцей не был. Путь на юг был отрезан боярином Иваном Одоевским, с запада подходили войска окольничего Семёна Головина, оставалась только дорога по Волге на север. Казна была огромна. Заруцкий за семь лет смуты нахапал золота и серебра столько, что потребовалось две лодьи, чтобы всё это перевезти. Вся флотилия Ивана Сокола насчитывала сорок судов, всё, что плавало по Волге в районе Самары и ниже до Саратова. Немного не доходя до Казани, флотилия разделилась, большая часть, опасаясь царёвых войск, ушла по Каме на север, а сам Сокол с казной и сотней казаков на семи лодьях ушёл к Нижнему Новгороду, а оттуда, попав в Оку, дошли до Гороховца. Приближалась осень, нужно было искать место для зимовки. Посовещавшись, казаки ещё раз поменяли направление и теперь уже по Клязьме дошли до Клязьминского городка. В сам город не пошли, а заняли село Санниково сорока километрами южнее. Больше года казаки грабили окрестные деревни и мелкие городки, в том числе и Ковров. Потом переместились в другое село Мстера, что чуть севернее тракта, соединяющего Владимир с Нижним Новгородом. Грабили проезжающих купцов, мелкие деревеньки, совершали набеги на монастыри, так и ещё два года прошло. Было несколько недовольных, требовавших разделить казну и отправиться по домам на Дон, но Сокол понимал, что сейчас с теми силами, что у него остались, этот план неосуществим. От купцов он знал, что Заруцкого посадили в Москве на кол, его ребёнка от Марины Мнишек тоже казнили, а сама Марина в конце 1614 года умерла в темнице. Про судьбу казаков, что ушли вверх по Каме, было известно мало. Часть нанялась к купцам Строгоновым, большая же часть пошла за Урал, завоёвывать Сибирское царство.
Событие пятое
Иван Пырьев, стрелец полка Афанасия Левшина, был вполне доволен собой. Он сделал то, о чём они договорились с боярином Иваном Александровичем Колтовским. Ну, если быть точным, то не с самим боярином, конечно, а с его дворовым, боярским сыном Тимофеем Ивановичем Ракитным.
Началось всё с того, что его вызвал пятидесятник Тимофей Струнка и велел "конно и оружно", с запасом еды на седмицу, прибыть поутру на двор к князю Пожарскому. Надо будет сопроводить княжёнка Петра Дмитриевича в их новую вотчину в Нижний Новгород. Это уже было большой удачей. Да, что там удачей, это было огромным подарком. Поляки Ходкевича и королевича Владислава, который именовал себя "Царём Московским" стояли под самой Москвой и со дня на день в полку ждали отправки под Боровск, на помощь князю Лыкову. Ляхи с немцами рубились жестоко, не на жизнь, а на смерть, и выжить в той мясорубке было очень проблематично. А тут поездка в Нижний, по вполне безопасной дороге до Владимира, подальше от ляхов, и чуть более опасная от Владимира до Нижнего Новгорода, там пошаливали ещё по слухам казаки Заруцкого. Иван одел, недавно справленный по случаю выдачи пяти рублёв за прошлый год, светло-зелёный кафтан с чёрными петлицами и жёлтой подкладкой, нахлобучил набекрень малиновую шапку, отороченную черным почти мехом волка, натянул жёлтые сапоги, и в этом парадном виде отправился в Китай город, купить овса пегому жеребцу и себе на дорогу пару буханок ржаного хлеба и копчёного мяса. В Нижний он, естественно, ехать в парадном кафтане не собирался, у него было почти новое носильное платье зеленовато-жёлтого цвета и неплохие ещё сапоги из жёлтой же кожи, не такие форсистые как парадные, но всё не лапти.
На торгу к нему и подошёл Тимофей Ракитный. Тимофея стрелец знал, их дома стояли почти рядом на Гороховой улице. Как оказалось, боярский сын хотел просто спросить, кто из стрельцов отправится сопровождать княжича в Нижний, и попал как раз в точку. Вот тогда-то судьба и улыбнулась Ивану Пырьеву во все свои тридцать два зуба. Когда Ракитный рассказал, что надо сделать, Иван посмотрел на него, как на дурачка юродивого. Нужно было извести сына Дмитрия Михайловича Пожарского Петра. Того самого княжича, которого ему с ещё девятнадцатью стрельцами нужно было проводить до Нижнего Новгорода. Только вот, когда змий искуситель назвал сумму, обещанную боярином Колтовским за смерть княжёнка, Иван снова посмотрел на боярского сына как на дурочка. Сумма была огромная. Сто рублёв. Столько стрелец мог заработать за всю жизнь, и то только в том случае, если доживёт до седой бороды. И убить надо было не саблей и даже не пищалью, а влить ядовитой настойки в питьё княжичу.
Иван долго не ломался, взял двадцать рублей задатку, взял красивый, вырезанный из камня флакончик с туго притёртой пробкой из того же камня, взял заранее приготовленную расписку, что податель сей грамотки может получить с боярина Колтовского восемьдесят рублёв или товара на эту сумму после исполнения дела обоим известного, и откланялся. Удача просто решила закидать Пырьева своими подарками. И это ведь было ещё не всё.
Утром следующего дня, ещё и петухи не прокричали, их десяток с десятским Козьмой Шустовым и десяток из их же сотни с десятским Афанасием Бородой стоял у ворот княжьего терема и весело переругивался, предвкушая скорый отъезд из Москвы и весёлую дорогу. Княжич и вышел к ним с первыми петухами. Иван думал, что княжёнок совсем малец, а оказалось, что Петру Дмитриевичу скоро стукнет тринадцатое лето. Был он явно в отца, роста уже выше половины стрельцов, его поджидающих, но ещё тонок в кости и безбород, даже и юношеского пушка над верхней губой ещё не пробивалось. Одет Пётр Дмитриевич был в походный кафтан, почти без всякой мишуры из зелёного добротного сукна, в зелёной же шапке с чёрно-бурой лисы оторочкой и в зелёные, как в полку Фёдора Лопухина, сапоги. На левом боку была сабля в ножнах, обтянутых такой же кожей, что и сапоги. Ивану этот боярский сынок сразу не понравился, во-первых, по тому, что его надо будет убить, а во-вторых, из-за того надменного выражения с коим княжёнок их оглядывал, словно холопов своих. Ничего, поглядим через несколько деньков, кто холоп, а кто живой.
Правда, то, что случилось дальше, несколько изменило мнение Пырьева о княжиче. Тот подошёл к каждому из стрельцов поинтересовался здоровьем и семейными делами каждого и дал приказ заменить из десятка Афанасия Бороды двух не молодых уже стрельцов. Афанасий с забракованными отправился, подстёгивая коней, в полк, а княжич пригласил стрельцов на двор, где уже запрягали в телеги по паре крепких лошадей, и выдал всем по испанской пищали, мушкету. Оружие было не парадное - боевое, без лишних позолот и узорочья, не тяжелее их пищалей, но длиннее чуть не на пол локтя. К мушкету была и лента с газырями или "берендейка" с белой кожи ремнём. Весил мушкет пол пуда и был весь какой-то хищный, чужой.
Тут же стрельцам было предложено выбрать на конюшне, купленных вчера на рынке, специально для похода, заводных коней. Коней было ровно два десятка, по количеству сопровождающих княжича стрельцов, и давали их только на дорогу до княжьих вотчин, но что это были за кони. Польские дестриэ, иначе называемые першеронами. Настоящий боевой конь огромного размера и ценой больше двух десятков рублей. В последнее время, когда ляхи завладели практически всей западной и юго-западной Русью, эти великаны всё чаше попадались на продажу и в Москве, но чтобы целых два десятка - это всю Москву надо объехать, чтобы столько купить. Сколько же стоят эти два десятка жеребцов - рублёв пятьсот, не меньше. Эх, себе бы такого. А и будет, вот потравит он боярича, и на те восемьдесят рублей, что причитается с Колтовского, купит себе "Такого" жеребца и пару кобылок под стать и займётся разведением першеронов, выгоднее дела и не сыскать.
Уже подобрав себе вороного великана, Иван заметил, что княжич, верно, мыслит в схожем направлении, и в телеги запряжены в основном кобылы тоже не малых статей. Два десятка жеребцов под седлом и два десятка кобыл, запряжённых в десяток возов. Не дурак княжёнок. Только вот ничего у него не получится, отдаст богу душу раньше, а у него Ивана Пырьева получится, должна же быть справедливость, одним всё, а другим ничего? Вот он, Иван, эту справедливость и восстановит.
Выехали через час. Скакали весь день, почти без отдыха, так только, коней покормили, да сами перекусили наспех, не разводя огня. Стремились подальше убраться от неспокойных окрестностей Москвы. Ночевали в поле. Для княжича разбили небольшой шатёр, а сами устроились под попонами, благо осень ещё и не началась толком. Без приключений в дороге не обошлось. На второй день навстречу им попался большой казачий отряд, быть бы им убитыми и ограбленными, но тут произошло почти чудо. Узнав, кто они и кого везут в Нижний, казачьи атаманы посовещались, и, сказав, что если бы не Пётр Дмитриевич Пожарский, приняли бы стрельцы смерть неминучую, Дмитрия Михайловича они уважают, а потому трогать не станут охрану сына того, а напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков побойчее. Вот в одном переходе от Владимира, когда десяток казаков откланялся пополудни, а стрельцы с княжичем устроили привал, Иван и умудрился подлить княжичу в сваренный тут же сбитень настойки из каменного флакончика. Флакончик был хорош, стоил, наверное, не меньше пары рублей, даже без содержимого и Пырьев не стал его выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в сено одной из телег. Когда свернули привал и тронулись дальше с княжёнком, и случилась беда, он, проехав с пол версты, вдруг сполз с коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали поднимать и приводить в чувство, но всё без толку. У боярича был жар, и он бредил что-то про проклятых охотников. Всю ночь у его изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из десятка Афанасия Бороды, который был в сотне за лекаря, так как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, считай, на всю Москву.
А утром Ивана Пырьева, уже примерявшего на себя во сне одежды почитаемого во всей Москве коннозаводчика, ждало разочарование. Он проснулся от непонятного гомона. Стрельцы стояли вокруг княжича и, открыв рты, смотрели на невиданное. Отрок голый по пояс, в одних портках, махал руками и ногами, да так ловко, а потом упал на мокрую от росы траву и стал отжиматься. Да, решил Иван, снадобье сработало неправильно, Пётр не умер, а сошёл с ума.
Событие шестое
Афанасий Иванович Афанасьев продирался из липкого сна с большим трудом. Снилось ему, что он будто бы сын Дмитрия Пожарского и бьёт он челобитную царю, а царь отправляет его в ссылку, в вотчину батюшки, в деревню под Нижний Новгород. Сон был яркий и очень длинный, всё ни как не заканчивался. Потребовалось немалое время, чтобы вынырнуть из него. Только это выныривание ничего хорошего не принесло. Он лежал в странной просторной палатке, примерно как армейская на одно отделение, но совершенно неправильной формы, почти круг, вернее, скорее, овал. И цвет был, далеко не хаки. Дурацкий красно-оранжевый с намалёванным кое-как гербом Москвы. Какая-то туристическая палатка. Хуже всего было то, что рядом сидел и откровенно дрых дневальный, только одет был нерадивый солдат в серый матерчатый плащ непривычного покроя, да ещё и с круглыми медными пуговицами просто ужасающих размеров, такие медные шарики для пинг-понга. Во рту была сушь, и генерал потянулся к полному керамическому стаканчику с коричневатой жидкостью, стоящему в изголовье на небольшом бочонке. Это был не чай, отвар из трав, горьковато-кислый и совсем без сахара. Опуская стаканчик назад, Афанасий Иванович сфокусировал зрение на руке и вспотел аж. Рука была детской, может юношеской, тонкой белой без даже следов загара. Мозг попытался отключиться, но генерал ему это не позволил. Опять сон про молодого Пожарского? И вот тут на него нахлынули воспоминания Петра. Яркие, красочные, словно фильм просматриваешь. Длилось это минут пять. Когда демонстрация фильма закончилась, Афанасий Иванович, вытянулся на ложе из сосновых веток, закрыл глаза и задумался. В последнее время он прослушал несколько десятков аудиокниг про попаданцев в прошлое России. Старый офицер переживал за страну, то, во что её превратили демократы, Россией не было, "рашка федерашка" - это самое подходящее для неё название. То, что столетиями, ценой миллионов жизней приобреталось, было отдано на поругание америкосам одним пьяницей. Каждый раз, вспоминая Борьку-алкоголика, хотелось выкопать его из могилы, зарядить в пушку и как Лжедмитрием, выстрелить как можно дальше, желательно, чтобы до США долетел. Поэтому книги, где попаданцы делали страну сильной и громили Англию, Германию, Японию, да, и Штаты, ложились на подготовленную почву.
Получается, что и он попал в прошлое. Дмитрий Михайлович Пожарский, князь, неоднократно выручавший страну во времена смуты, его отец, а он сам Пётр Дмитриевич Пожарский. Сейчас ему без двух месяцев тринадцать лет. И едет он в вотчину отца в Пурецкую волость Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Размеры новой вотчины были 3500 четей, что соответствовало приблизительно 1900 гектаров, и располагалась она на западном, правом, берегу Волги, немного севернее самого Нижнего Новгорода. Было в новых владениях князя Пожарского около двадцати поселений от приличного села Вершилово, до починки из двух дворов. На этом географические и экономические познания Петра о новых владениях князя заканчивались.
Сейчас они с двадцатью стрельцами, отправленными царём для сопровождения его в отцову вотчину, из-за его болезни заночевали в двадцати верстах от Владимира. Афанасьев помнил, что верста чуть больше километра, метров на шестьдесят. Получалось, что от Владимира до Нижнего Новгорода ещё километров двести сорок - двести пятьдесят. При нынешних скоростях больше недели (седмицы) пути. Болезнь была странная, из воспоминаний Петра генерал выудил, что ехал он себе здоровёхонький, и вдруг ему стало плохо, всё закружилось, и он потерял сознание. Из своих воспоминаний Афанасий Иванович сделал вывод, что охотник его (сволочь эдакая) пристрелил-таки. Получается, княжёнка отравили, а его неприкаянная душа вселилась в освободившееся тело юноши.
Ну, что ж, расклад не самый плохой, молодое тело, княжеский титул, кое-какие знания по истории, в основном по битвам, заученным в академии генерального штаба. Что ещё из плюсов? Он может попробовать сварить стекло, работая заместителем генерального директора завода в Гусь-Хрустальном, пришлось выучить процесс производства стекла, хрусталя и изделий из них наизусть. Завод был очень старый и мелкие аварии, на разбор которых он обязан был являться, случались очень часто. Поневоле освоишь всю технологию от подготовки шихты и устройства печей до гранения. Скорее всего, фарфор, фаянс и даже костяной фарфор он тоже сможет изготовить, главное найти материалы. Год работы в Германии на фарфоровой фабрике помнился во всех деталях. Сможет он и цемент сделать, ну и кирпич, скорее всего. Бумага? Тут сложнее, только, то, что почерпнул у попаданцев. Придётся поэкспериментировать. Ткацкое оборудование? Все попаданцы в книгах начинали именно с него. Чесалку и ножную прялку изобрести он сумеет, а вот приличный ткацкий станок, да ещё с самолётным челноком, ну, тоже придётся повозиться, теория-то ясна, а вот с мастерами и инструментами сложнее.
Оружие? Как устроен револьвер, пистолет и автомат с пулемётом Афанасий Иванович знал, но сделать их без приличного перечня очень точных станков и передовой металлургии невозможно. Станкостроение было явно не его коньком. Металлургия? Ну, кое-что из истории металлургии он помнил, те же попаданцы часто к ней обращались.
Химия. Тут совсем плохо. Школьные знания, да рассуждения тех же заброшенных в средние века предшественников. Глаубер ещё молод, придётся изобретать азотную кислоту самому. Лет через десять нужно будет его найти и заманить в Россию (или Московию).
А кто ещё из великих учёных сейчас живёт. Кеплер через два года выиграет процесс у инквизиции и вырвет из её рук мать, обвинённую в колдовстве. Вот в двадцатом его и надо пригласить к себе. Галилей, он сейчас как раз сцепился с Ватиканом и иезуитами, пока он в обиде на всю Европу его тоже можно затащить сюда.
Торричелли ещё пацан, пусть учится. Когда повзрослеет, нужно будет осуществить его мечту и соединить их с Галилеем в тандем. Его учителя Кастелли, кажется, тоже надо будет забрать. Паскаль ещё не родился. А вот Декарту сейчас около двадцати лет, его нужно будет вывозить из Европы с её тридцатилетней войной обязательно, пусть творит во славу России. Пожалуй, больше никто и не вспоминается.
Что ещё? Сельское хозяйство. Из воспоминания Петра Пожарского всплыло, что тот решил в папенькиной вотчине разводить польских великанских лошадей дестриэ. Это осуществим обязательно. Нужно будет завести из Европы картофель, перец, баклажаны, подсолнечник и кукурузу. Где-то лет через пятнадцать в Голландии начнётся тюльпаномания, нужно к ней успеть и погреть на ней руки, значит, придётся раскошелиться сейчас и закупить пёстролепестные и темно-красные тюльпаны.
Китайский чай сейчас идёт в Европу, в том числе и через Россию. Нужно будет известную авантюру с копорским чаем попробовать провернуть сейчас. Хорошо бы ещё из Скотландии и Испании завести овец. Шерстяная ткань на механических станках - основа всей экономики попаданцев. Ещё нужно будет повспоминать про одуванчики, Сталин из них резину делал в годы первых пятилеток.
На этом месте Афанасия Ивановича прервали.
Событие седьмое
- Княжич, жив! Здоров ли? - проснулся и увидел его открытые глаза стрелец, дежуривший у изголовья.
- Поздорову, - попробовал своё знание языка и голос заодно Афанасий Иванович.
Язык серьёзно отличался от современного русского, какая-то новгордско - украинская смесь, но вместе с памятью княжича Петра к генералу пришло и знание этого языка, как устного, так и письменного.
- Испей вот взвару целебного, - сын травницы Прасковьи Фома Лукин, зачерпнул из глиняной миски, уже испробованного болезным напитка, глиняным стаканчиком и протянул Петру.
Афанасий Иванович выпил весь предложенный лечебный напиток и поднялся с лежанки из веток.
- Полежал бы, чай болезный, - сделал попытку придержать княжича стрелец.
- На том свете належимся, - отстранился Пётр и сел на лежанке.
В теле чувствовалась ещё слабость, даже голова слегка закружилась, но генерал стиснул зубы и поднялся. Рубаха была мокрой от пота, он её стянул через голову и вышел из шатра в одних портках. Утро было по-осеннему прохладно, на траве поблёскивали в лучах поднимающегося над лесом солнца росинки. Заливались нестройным хором птицы, попахивало костром, двое стрельцов готовили в большом горшке кашу с мясом. Благодать.
Ну, про благодать это, наверное, Пётр Дмитриевич подумал, а вот Афанасий Иванович подумал, что надо бы проверить, на что способно его новое тело. Вспоминая молодость, бывший учитель первых десантников Советского Союза проделал несколько катов и в кульбите упал на траву отжаться. Растяжка у княжича была так себе. Натренированность мышц на длительное упражнение ещё хуже, барчук, одно слово. Отжавшись, пять раз на левой руке, пять раз на правой, а потом два десятка на обеих, Пётр рухнул в мокрую траву. Стыд и позор.
- Пётр Дмитриевич, да в тебя во время хвори никак бес вселился? - вокруг поднявшегося княжича стояли все стрельцы и подозрительно перешёптывались, общую мысль высказал десятник Афанасий Борода.
- С чего ты решил? - Пётр (будем теперь называть его так) постарался, как можно более грозно глянуть на стрельцов, нельзя терять лицо, он князь, а кто такой стрелец перед князем.
- Так, руками, ногами машешь, ну чисто юродивый, - Борода стушевался под взглядом, зато вылез вперёд здоровенный детина с двумя выбитыми передними зубами (наверное, кулачный боец), кажется, Фома Исаев.
- Это казацкие ухватки, - вспомнив истории про попаданцев, уверенно ответил ему Пётр и добавил, - Ты, я смотрю, боец кулачный, может, сойдёшься со мной один на один, я тебе ухватки и покажу, - генерал решил, что самое время заводить друзей среди стрельцов, уважают не только родовитого, но и сильного.
- Что ты, княжич, ты хворый - я здоровый, ты вьюнош - я муж опытный, ты, может, чего у казаков и нахватался, а я с десяток лет лучший поединщик в полку, - детина снисходительно улыбнулся.
- Забоялся, значит, - решил подначить того Пётр.
- Нет, Пётр Дмитриевич, просто невместно, зашибу, а меня потом на кол, - громила не повёлся.
- А я вот, думаю, Фома, что боишься перед товарищами проиграть мальцу, - поединок был теперь нужен в любом случае, даже если попаданец его и проиграет.
- А что, Фома, надери уши княжичу, раз сам нарывается, - закончил спор десятник Фомы, Козьма Шустов.
Стрельцы неодобрительно загудели, но расступились, давая бойцам место для поединка. Образовался круг диаметром метров десять. Пётр ожидал, что Фома примет какую ни какую стойку, но тот расставил руки, словно хотел завалить девку на сеновале и попёр вперёд. Нырок в кульбите вперёд, под ноги, удар в солнечное сплетение, уход вправо, ножницы и добивающий ладонью в ухо. Нет. Тело было не то, слишком лёгкое, не гибкое, барчук словом. Фома был в нокауте. Только через минуту он встал на колени и затряс головой. Всё это время стрельцы не проронили ни слова, ни одобрения, ни осуждения, ни чего. Пётр ждал. Ещё через минуту Исаев поднялся на ноги и опять попёр на княжича. Ни каких выводов не сделал. Обманное движение влево, захват левого рукава и бросок через плечо с колен. Нет, блин, вес не тот. Амплитуда получилась аховая, дух из Фомы не выбила, но упал тот красиво, на спину, во весь рост. Подниматься стрелец не спешил, лежал, смотрел на небо и переоценивал ценности. Пётр подошёл к нему и подал руку, помогая подняться.
- Пёрт Дмитриевич, а не научишь и меня тем ухваткам, - чемпион полка был не посрамлён, а удивлён.
- Почему не научить, и тебе на пользу и отечеству, - широко улыбнулся юноша.
Выехали через час. Позавтракали, свернули бивак и, не мешкая, тронулись. До Владимира было вёрст двадцать и по свету нужно было обязательно добраться, ни перед закрытыми, же воротами ночевать. Даже обеденный привал не делали, покормили лошадей, схарчили сами по куску хлеба, последнего, кстати, и снова в путь. Часа в три по полудню и подъехали к посадам Владимира. Город стоял на правом берегу Клязьмы и оброс пригородами и посадами на несколько вёрст. К городским воротам добрались одними из последних, их уже начали закрывать, но отряд стрельцов с подорожной от самого царя впустили без пререканий, указав, где двор воеводы и где нужно остановиться самим стрельцам. Воеводой во Владимире бы Дмитрий Иванович Волховский. Был он человеком заслуженным, даже получил похвальную царскую грамоту за освобождение Мурома и защиту Владимира от изменников.
Событие восьмое
Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет, ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка. Что ж, за седмица то такая выпала, пожаловался сам себе воевода, и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва "Отче наш" и один раз "Пресвятой троице" шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя подниматься и выходить на крыльцо. Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то, какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе, горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив.
Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота, и на вопрос ключника чево им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и Государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку. Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрте чё, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да, ладно бы просто прыгал вверх или там, в сторону, так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю, так и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал.
Федотке, наконец, удалось унять собак. Во дворе наступила гнетущая тишина. Вся дворня, все боярские дети и боевые холопы стояли во дворе и дивились на то, что вытворяет малец. Сошлёт царь в Берёзов, решил для себя воевода и, троекратно перекрестясь, двинулся, распихивая дворню, к княжичу.
- По здорову ли, Петруша? - на внятный ответ Волховский не надеялся, известно, что юродивые плетут невесть что.
- Спасибо, Дмитрий Иванович, по здорову. Это я тренировку провожу, - юноша широко улыбнулся.
Ответ был сказан внятно, но полной ясности в ситуацию не внёс.
- Что же это за тренировка такая, где надо бесом скакать? - поинтересовался воевода.
- Это, Дмитрий Иванович, казачьи ухватки, - выдал уже апробированную версию бывший генерал.
- Вот как. И что же это за ухватки такие? - воеводе полегчало, отвечал молодой Пожарский вполне разумно, значит, ссылка в Берёзов откладывалась.
- А хотите спор, Дмитрий Иванович, выставите против меня двух поединщиков на учебных саблях, если они меня побьют, то я отдаю Вам своих коней и пятьдесят рублей, а если я с помощью своих ухваток их побью, то вы мне десять хороших самострелов и провизии до Нижнего Новгорода на два десятка стрельцов, что меня сопровождают.
Сказано всё было по-русски, только смысл сказанного дошёл до воеводы не сразу. Нет. Зря он радовался, всё-таки не здрав рассудком княжич и Берёзова ему на старости лет не избежать.
- Может, поснедаем и лекаря кликнем, - сделал последнюю попытку Волховский.
- Дмитрий Иванович, я совершенно здоров и пока слуги на стол собирают поединок, закончится, - Пётр опять дружелюбно улыбнулся, как старший младшему.
И вот эта улыбка разозлила воеводу. Ну, погоди бесёнок, сейчас получишь, может, тогда хоть успокоишься. Ишь, казачьи у него ухватки. Да ещё видел вчера Волховский на каких жеребцах прискакал Пожарский. Два ляшских великана дистриэ, оба вороные, рублей по тридцать каждый.
- Митрий, - тихо прошипел Волховский стоящему рядом сотнику городского ополчения, - Кликни Ерёму Свиблова и пана Заброжского. Пусть возьмут учебные сабли. И круг для поединка расчисти.
Поединщики вышли в круг минут через десять. Ерёма Свиблов был высокий и жилистый боевой холоп Волховского. От правого виска до скулы у него был шрам от сабельного удара и совершенно седая голова и волосы и усы и борода, хотя на вид поединщику было не больше тридцати. Янек Заброжский был лях, самый, что ни на есть настоящий, бритый под ноль, в дорогом светло-зелёном жупане и на голове шапочка "рогатывка" с оторочкой из соболя разрезанной надо лбом. Длинные висячие усы, явно крашеные хной. Калоритнейшая личность для Владимира.
Видя удивление Петра, Волховский снизошёл до объяснения:
- Прибился к нам, какая-то пря у него вышла с самим Ходкевичем, вот теперь скрывается от своих подале, рубака на саблях наипервейший. Не передумал ли, Петруша?
- Чтобы русские, да ляхов злякались, не бывать тому, - выдал, удивляясь себе, отставной генерал и принял из рук Митрия учебную саблю.
Дворня оживлённо переговаривалась, предвкушая забаву. Учебные поединки на дворе воеводы проводились регулярно, и все к ним привыкли. Тут же было совсем другое дело, против двух лучших бойцов, в том числе и заносчивого ляха, выходил совсем мальчишка, да ещё и сын известного князя Пожарского, спасителя Москвы от ляхов. Все ждали зрелища.
Пётр надел нательную рубаху и закатал рукава. Фехтовать он толком не умел, тем более как природный шляхтич, не тому учили. Так он и не собирался. Противники шагнули к нему одновременно, Ерема на полшага впереди. Пётр шагнул влево, стараясь уйти от двух ударов одновременно, затем, когда соперники чуть изменили направление, разгадав его уловку, он обозначил ложный удар и наоборот сделал два быстрых шага влево и выстроил их всё-таки в одну линию. Пора было заканчивать поединок. Он подставил под удар Свиблова саблю и когда тот наотмашь рубанул по ней, чуть провалившись вперёд, Пётр подскочил под его левую руку и врезал кулаком в пах бедняге. Кувырок вправо, в ноги ляху, и удар концом сапога в левую голень противника. Так, теперь подняться и встретить удар саблей. Поляк был хорош, он пропустил удар в голень, но устоял на ногах и успел прикрыться от удара саблей по правой руке. Ответный выпад Пётр пропустил, ну не фехтовальщик он, да и поляк был очень хорош. Сабля вылетела из рук учителя первых десантников, и лях уже вздымал руки, предвкушая победу. Пётр сократил дистанцию, схватил поляка за левую руку выбил из того дух ударом коленом в солнечное сплетение и падающему добавил кулаком по лопатке. Когда лях, пропахав носом землю, остановился, бывший генерал вывернул ему руку назад и взял милицейским приёмом кисть на излом. Янек завизжал, как недорезанная свинья прокричал все положенные ругательства по-польски про псов и затих, так как малейшее движение грозило сломанной кистью. Всё. Поединок окончен. Прошло полторы минуты. Ни тебе звона сабель, ни красивых па. Не танцы чай. Суровая правда спецназа, ни какой красоты, голая эффективность.
- Сдаёшься, пан? - поинтересовался княжич у поверженного противника и, выслушав утвердительное бульканье, отпустил руку.
За обедом всё семейство Волховских сидело смирно и о поединке не вспоминало. Княжич позавтракал, выбрал десяток арбалетов, сказал, что ужасно рад возобновить знакомство и, забрав подводу с продуктами, убыл со своими стрельцами, наотрез отказавшись передохнуть после дальней дороги денёк другой. Воевода был ужасно доволен всем, что произошло.
Во-первых, он теперь сможет отписать князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому грамотку, что достойный сынок у того подрастает и что отправил он того в целости и сохранности в родительскую вотчину, снабдив провизией на дальнюю дорогу.
Во-вторых, он сможет отправить грамотку и царю батюшке, что всемерно помог Петру Пожарскому и оружием и провизией и даже провожатого дал до Нижнего Новгорода.
В-третьих, он избавился, наконец, от заносчивого ляха. Тот по предложению княжича согласился поехать в княжескую вотчину учить отроков и прочих охочих людей владению саблей, а сам будет учиться у княжича новому боевому стилю "ухваткам". Лях и Волховскому обещал выучить его холопов сабельной рубке, но рубился больше с бабами на сеновале, да с кабатчиками. Лях с возу городу Владимиру легче.
Событие девятое
Стрельцы, пока княжич гостил у воеводы, поспрошали на торгу купцов о дальнейшей дороге на Нижний. Путь был длинной в двести пятьдесят верст и на этом пути в двух местах, где-то на полдороге, чуть не доезжая Вязников, орудовала шайка атамана Сокола, а за Гороховцом, возле озера Пырское русско-татарская шайка Медведя. В целом же дорога и без этих двух больших шаек была не спокойная, после Вязников орудовали и мелкие разбойничьи ватажки, время не спокойное, смута. До самих же Вязников дорога была вполне безопасна, казаки атамана Сокола конкурентов повыбили с той стороны, а воевода со стороны Владимира. Было до тех Вязников больше ста вёрст.
Пётр ехал на вороном жеребце в центре не малого каравана. Сначала десяток стрельцов, за ними все их одиннадцать возов, потом княжич с ляхом и его слугой Мареком, в хвосте колонны снова десяток стрельцов. Чуть ли ни на четверть версты растянулись.
Княжич ехал и размышлял. Было два основных вопроса. Тех самых. Кто виноват? И, что делать? Первый делился на целую кучу подвопросов. Кто на него покушался? Тут понятно, кто-то из стрельцов. Только, вот, кто именно? Зачем? Тоже понятно, подкупил боярин Колтовский, других врагов у Петра просто не было. Что делать? Либо выявить и убить, либо выявить и перекупить. Второй вариант гораздо лучше, будет свидетель на суде, если таковой случится. Как выявить? Хороший вопрос. Будем посмотреть. Будут ли повторные попытки отравить или убить иным способом? Хороший вопрос. Будем подождать. Ну, и поостеречься надо. Пить, и есть нужно будет только вместе со стрельцами и из общей посуды, желательно ещё бы чуть позже остальных. Что можно ещё предпринять? Нужно попробовать всё-таки перекупить убийцу. Объявить на привале, что отравитель, если с глазу на глаз признается, то получит в два раза больше, чем обещал Колтовский.
Теперь вторая группа вопросов из серии "Кто виноват?". Какого лешего он вечно ввязывается в поединки? Ответ, вроде бы, тоже на поверхности. Юношеские гормоны Петра. Что делать? Следить за языком.
Сто вёрст до Вязников. Получается, что на них могут напасть на третий день. Могут, возможно, и не напасть. Два десятка стрельцов. Не войско, конечно, но ведь тогда разбойников должно быть не меньше тридцати - сорока. А чего мы хотим, чтобы напали, или чтобы не напали? Очень хочется пожить ещё в новом молодом теле. Но. Нужно для всех его планов где-то брать деньги. Лучшего варианта, чем экспроприация экспроприаторов не придумать. Банда атамана Сокола, по слухам, бесчинствует на этой дороге больше трёх лет, должна быть у атамана неплохая заначка.
Как нападают разбойники на обозы? По кинофильмам, подрубают большое дерево и валят перед первой телегой. Затем обстреливают из кустов и остатки охраны уже берут штурмом. Вывод. В первых двух телегах должны быть вооружённые до зубов стрельцы и их не должно быть видно, чтобы не подставиться под выстрелы. Вопрос легко решаемый, завалить стрельцов корзинами и какими ни будь мешками, набитыми сеном или травой. По пять стрельцов на телегу, каждому в руки по заряженному мушкету, рядом положить ещё один заряженный мушкет и взведённый арбалет. От леса до дороги в месте засады будет на больше десятка метров, но если быть готовыми, то сделать эти три выстрела в набегающих казачков должны успеть. Ещё десяток стрельцов, лях и сам Пётр едут, чуть отстав от обоза, и при первых выстрелах на полной скорости спешат авангарду на помощь. Что ж, план не плох.
Вечером на привале Пётр Дмитриевич собрал всех в круг и план этот озвучил.
- Есть возражения? - закончил свой блестящий план вопросом княжич, уверенный, что услышит одобрительный гул голосов.
Куда там. Возражений было хоть пруд пруди. Самым же частым возражением было, что так воевать невместно, они, мол, царёво войско, а не тати, чтобы из засады нападать. Нужно принять честный бой и взять татей в бердыши. Бред. Полный бред.
- Вы, что юродивые все? - попытался пробиться к разуму этих "рыцарей" бывший генерал, - Они ведь разбойники, убийцы, у них руки даже не по локти в крови, а по самые плечи, они три года грабят купцов, разоряют деревни и городки, они даже на церкви и монастыри нападают. Это не люди. Это специально из ада прислали чертей в людском обличье, что бы род человеческий извести. Для них даже кол слишком лёгкое наказание.
Проняло. Не всех и не сразу. Но через час план будущего сражения был намечен, с одним исправлением. На передней телеге будет не пять стрельцов, а три стрельца, пан Янек и Пётр. Они лучшие бойцы и стреляют лучше и на саблях первейшие. На том и порешили.
На следующий день на привале все сделали по несколько выстрелов из мушкетов, выявляя самых проворных и самых метких. Отдача у этой ручной пушки была огромная и княжич себе чуть ключицу не сломал. Оказывается, приклад надо не в плечо упирать, а зажимать под мышкой. Но приноровился быстро. Не хватало мушки и целика. В будущем это нужно обязательно исправить.
С самого утра третьего дня были настороже, ждали засады. Пётр ехал на первой телеге, прикрытый двумя корзинами. В борту телеги был сделан небольшой заруб топором, для лучшей фиксации ствола мушкета. Рядом лежал второй заряженный мушкет, так, чтобы его было удобно подтянуть правой рукой. Утром их засадный десяток немного потренировался, чтобы быстрее сменить разряженный мушкет на второй. Под левой рукой лежал взведённый арбалет, короткая стрела была воткнута в борт возка под правой рукой. Они должны были успеть сделать три выстрела каждый. Пётр слегка мандражировал. Именно не генерал-лейтенант воздушно десантных войск, сотни раз бывавший в засадах, в том числе и в таких "на живца", а Пётр Пожарский тринадцатилетний пацан с незнакомым оружием и первой настоящей схваткой не на жизнь, а на смерть.
Началось, когда и ждать-то уже перестали. Всё, как и намечалось. Треск падающего дерева и из леса вылетают разбойники. Человек десять на лошадях и следом целая орава пеших.
- Целься в конных! - проорал Пётр и поднёс тлеющий трут к полке.
Бабах. Залп был не стройный, у кого-то мушкет выстрелил чуть раньше, у кого-то чуть позже, но грохоту и дыму было предостаточно. Княжич подтянул второй мушкет, проверил порох на полке и снова поднёс трут.
Бабах. Этот залп даже залпом назвать было нельзя. Так, стреляли беглым огнём с двух передних телег. Генерал нашарил рукой арбалет, выдернул правой рукой стрелку из борта телеги и положил трясущимися руками её на ложе. Сквозь дым ни черта не было видно, кто-то орал, кто-то выл, ржали перепуганные кони. Полный Армагеддон. Наконец дым чуть снесло ветром, и Пётр увидел набегающих казаков. Время было, он выбрал самого нарядного и прицелившись выпустил в того стрелу. Попал. Всё, отбросить арбалет и спрыгнуть с телеги. Дым уже полностью снесло ветром. Конных казаков выбили всех, лошади бегут в сторону леса, одна бьётся в судорогах, достав копытом незадачливого станичника. До ближайшего пешего противника метра три. Кувырок под занесённую в замахе руку и удар левым кулаком в промежность. Рывок в сторону, удар саблей по глени второму, кувырок вперёд. Подняться. Всё, все противники позади, развернуться и оглядеться. Удар по шее ближайшему. Наши верховые в лихой сабельной атаке метрах в пятидесяти, дело нескольких секунд. Прямо впереди Янек рубится с тремя. Подбежать и рубануть от души по спине в зелёном кафтане, один тать стал поворачиваться, почуяв угрозу сзади, не успел.
- Сдавайтесь, сучьи дети всех, положим, - заорал во всё горло Пожарский.
И ведь подействовало. Казаки поняли, что попали в западню и стали бросать сабли. На ногах их к тому времени осталось семь человек.
Событие десятое
Иван Пырьев огляделся. Всюду валялись раненые и убитые разбойники. Отдельной группой, зажатые в кольце гарцующих всадников, толпились небольшой кучкой пленные.
- Борода, дай своим команду, чтобы пленным руки связали за спиной, - услышал стрелец команду Петра Пожарского.
Этот отрок, которого так неудачно попытался отравить Иван, был сущий бес. Он был везде, бегал по полю, осматривал убитых, добивал тяжелораненых, оказывал помощь двум своим раненым. Митюха Хромцов из десятка Бороды был ранен в руку, княжич сам стянул с него кафтан, разорвал рукав на рубахе, оторвал его и туго перетянул руку повыше сабельной раны, затем усадил стрельца на телегу и укрыл попоной. Второй раненый был из этого же десятка, Ефимию Куцеватому отрубило левое ухо, ну не полностью, половинка осталось. Княжич отвёл его к телеге, промыл рану приготовленным с утра хлебным вином и замотал также запасливо приготовленной тряпицей. И снова бегом бросился к лесу, прихватив с собой двоих стрельцов и пяток возчиков, ловить разбежавшихся казацких лошадей.
А потом Иван поучаствовал в допросе пленных, организованном Пожарским. Стрельцы по его приказу принесли двоих раненых казаков к телеге и привязали руки к колёсам. Княжич подошёл к одному и спокойно, почти шёпотом поинтересовался:
- Кто такие?
Разбойник сплюнул и послал княжёнка по матери. Тот улыбнулся на это и отрубил бедолаге кисть на левой руке. Орал тать долго, смотрел как, пульсируя, вытекает из обрубка кровь и орал. Отрок перетянул тряпицей рану и снова спокойно спросил:
- Кто такие?
- Казаки. Атаман - Иван Сокол.
- Сколько было в засаде?
- Три десятка и ближник атамана Семён Верёвка.
- Сколько всего в вашей банде народа?
- Да, пошёл ты.
Хак. Это княжич вторую кисть отрубил татю. Подождал, когда тот проорётся и вогнал саблю в живот. Крик был нечеловеческий. Подождав ещё немного, малец взял и отрубил разбойнику голову. И подошёл ко второму.
- Сколько всего народу в вашей банде?
Расправа над соседом произвела на казака впечатление, и он отвечал на вопросы быстрее, чем Пожарский их задавал.
- Девять десятков с небольшим. Было.
- Где база?
- Кто такой База? У нас такого нет. Есть Бузов, так его атаман с ещё пятью десятками позавчерась отправил монастырь женский Пречистой Девы Марии разграбить.
- Где сейчас сам Сокол?
- Тут в десяти верстах есть село Мстера.
- Сколько сейчас с ним казаков?
- Десяток Семёна Пасынка и двое ближников атамановых Пётр Онищенко и Иван Битый.
- Чем занимаются?
- Чем им ещё заниматься, девок тискают и брагу пьють, - по ответу было видно, что казачок и сам бы не прочь присоединиться к атаману.
- Что за монастырь? Где он?
- На восходе. В двух днях пути. Разведка донесла, что там серебра богато скопилось и монашки молодые есть.
- Сколько дорог подходит к Мстере?
- Две, одна сюда на тракт ведёт, вторая как раз на восход в сторону монастыря и к озеру Великое.
- Дозоры есть?
- Есть на обоих дорогах по секрету из двух казаков.
- Спасибо, - и княжич вогнал саблю между рёбер прямо татю в сердце.
Пырьев стоял рядом и его бил озноб. Спокойно, хладнокровно этот пацан зарезал двух пленных. Узнал всё, что нужно и зарезал. А если он узнает, кто его травил, что он с ним сделает.
- Иван! - вывел из ступора Пырьева голос Пожарского, - Возьми двух возчиков и пару стрельцов. Всех убитых обыскать, раздеть до нога и накидать кучей вдоль дороги. Одежду и оружие в первую телегу, которая одежда в крови отдельно. Если ещё живые, добить. Если найдёте деньги или драгоценности принесёте мне. Нательные кресты тоже.
- Да, как же, християне ведь, - попытался воспротивиться Иван.
Княжич ничего не ответил, посмотрел тяжело на Пырьева, развернулся и ушёл к пленным.
Событие одиннадцатое
Янек Заброжский, словно во сне находился. Когда он после дуэли с племянником Ходкевича сбежал к московитам, жизнь его почти что и не поменялась. Он так же учил молодёжь сабельному бою, бражничал, только вино из винограда, ароматное и чуть кисловатое, заменилось на вино хлебное, вонючее и бьющее в голову гораздо сильнее, да девок тискал, только весёлые панёнки заменились гулящими русскими кабацкими девками, потасканными и вечно пьяными. Поменялась жизнь десять минут назад. Янек не жалел, что поддался сиюминутному желанию научиться новому очень эффективному виду боя "казачьим ухваткам". Поездка в Нижний Новгород, что ж, оно того стоит, да и от Ходкевича подальше, тот по слухам опять подступил к Москве. На привале, когда княжич предложил устроить засаду на татей, пан Заброжский сильно удивился. Он бы пустил впереди повозок все два десятка стрельцов, его Янека и слугу Марека, да ещё бы несколько возчиков переодел бы в стрелецкое платье и смешал со стрельцами. Получился бы отряд в двадцать пять хорошо вооружённых царёвых стрельцов и разбойники вряд ли напали бы на такой кусучий обоз.
Так нет, боярич решил всё сделать строго наоборот, стрельцов пустить чуть позади обоза, чтобы их и видно-то не было, а в первые телеги спрятать засаду с мушкетами и самострелами. Хитро, ничего не скажешь. А вот потом пан Заброжский и увидел небывалое. Святой Георгий решил сам поучаствовать в стычке с татями. Он предстал в образе отрока, сына ненавистного всем полякам князя Пожарского. Янек лежал рядом с ним, скрываясь за бортом возка. Отгремели выстрелы, щёлкнули арбалеты и вот тут Георгий показал себя во всей красе. Лях был уверен, княжич оба выстрела из мушкетов и один из арбалета использовал с пользой. Янек выскочил к набегающим казакам лишь на мгновение позже Петра и видел, как тот легко положил троих. Потом на самого Заброжского насело трое разбойников, и это были не вооружённые смерды. Это были бойцы, волчары, всю жизнь использующие саблю по назначению, а не для того, чтобы курям головы рубить. Янек пал бы в той схватке, ну, в лучшем случае, прихватив с собой двоих. Но вездесущий малец влез в схватку и играючи прикончил ещё двоих. Получалось, что за сто ударов сердца этот хлопец отправил в преисподнюю восемь хорошо подготовленных бойцов. Избавь нас дева Мария от таких противников. Он бы и ещё десяток положил, но враги кончились.
Враги, то кончились, но началось совсем небывалое. Вместо того чтобы встать на колени и вознести молитву Деве Марии за избавление от татей, отрок стал перебегать, осматривая раненых, и добивать тех, кто, по его мнению, уже не жилец. Пан Заброжский и сам бы так поступил, избавить умирающего от мук, дело праведное, но гораздо позже, и при наличии тех, кому можно это кровавое дело поручить, им и поручил бы. Боярич между тем добил троих тяжелораненых и преступил к лечению тех, кто ранен легко. Шляхтич сначала подумал, что он их пытать взялся. Всем известно, для того, чтобы рана не загноилась её нужно прижечь раскалённым на огне железом и легко перемотать тряпицей. Что же делал княжич? Он долго, не обращая внимание на крики раненого, промывал рану хлебным вином, затем срывал какую-то траву, жевал её и, наложив эту кашицу на рану, туго перематывал, заготовленными вчера кусками материи, пропитанными тем же хлебным вином. Поразмышляв, пан Янек решил, что это, наверное, древний способ лечения ран, известный только князьям Пожарским. Известно, что род этот очень старый и ведёт своё начало от самого легендарного Рюрика, а тот по былинам знался с волхвами. Любивший узнавать всё новое, лях не поленился, подошёл к Петру и стал, помогать тому перевязывать раны, и заодно поинтересовался, что за траву прикладывает княжич к ране. Оказалось обычный подорожник, трава, именуемая в Польше как "бабка". Таких раненых, которым княжич решил оказать помощь, было четверо. Помогая отроку, Янек решил, что выбраны они правильно. Раны хоть и глубокие и крови много натекло, но все поверхностные, внутренние органы не задеты, могут и выздороветь.
Закончив с ранеными, пан Заброжский отправился ловить коней, надеясь найти, что интересное в седельных сумках. А Пожарский теперь уже по- настоящему пошёл пытать пленных. Матка Бозка, что за отроки подрастают в Московии.
Потом был военный совет. Отрок опять собрал всех стрельцов в круг, странная манера, и рассказал, что узнал от татей при пытке. В десяти верстах на полночь лежит село Мстера в нём сейчас тринадцать казаков, четверо из них в дозорах. Сам атаман Иван Сокол и двое его подручных, скорее всего, бражничают. Ещё пять десятков казаков выступили в поход, тати решили покуситься на святое и разграбить женский монастырь в двух днях пути на восход. Отбыли они два дня назад и вернутся, наверное, не раньше, чем дня через три, день на разграбление, да дня два - три на обратную дорогу, чай гружёные пойдут. Пожарский предлагал, как стемнеет, напасть на село, по дороге вырезав дозоры. Пленные покажут, где стоят секреты, и где в селе гулеванит атаман с ближниками. Их, спящими повязать, убивать нельзя, те под пытками должны показать, где зарыли казну. Потом уже пройтись по селу и прибить оставшихся шестерых станичников, ну, или, если повезёт, взять и повязать спящими. С военной точки зрения план был не плох. С другой стороны он был просто чудовищный, не честная рыцарская схватка, а тихое подкрадывание в ночи, аки тати, и вырезание спящих. Нет, эти русские ни разу не лыцари. С ними нельзя воевать. Ни каких законов чести не блюдут.
Оказывается, думал так не только он, пан Янек, но и ещё несколько стрельцов.
- То есть, вы хотите помереть, сражаясь не с врагами отечества ляхами и шведами, а глупо погибнуть в стычке с татями, аки пьяница в кабаке, - зыркнул на них отрок и возражающие потупились.
Вопрос покоробил пана Заброжского, живя больше года среди московитов в спокойном Владимире, он уже стал забывать, что война идёт во всю, поляки зорят пограничные городки и несколько раз уже королевич Владислав подходил к самой Москве, и сейчас пробивается к ней снова. Он ещё не считал русских своими. Если вот этот отрок с сотней стрельцов попроворнее вмешается в эту затянувшуюся на десятилетие свару, поляки быстро закончатся. Спаси их Матка Бозка.
Через полчаса обоз уже сворачивал на дорогу, ведущую к селу Мстера. Пленных связали, вездесущий княжёнок сам всех проверил и двоих перевязал понадёжнее, и положили на телеги, раненых тоже связали, могли бы и заставить поклясться честью, что не убегут. Он бы, как шляхтич, так и поступил. За обозом теперь шёл целый табун коней, два десятка пристяжных стрельцов и девять казацких. Пан Янек видел, как княжичу передавали монеты, найденные у татей, целый мешочек получился, не меньше двухсот рублёв. Вот это добыча. Как только Пожарский её делить будет? Пока тот молчал.
Рядом с княжичем на своём коньке ехал один из татей со связанными руками, он должен будет за версту до секрета предупредить отрока. Смотрелся казак на мелкой степной кобылке рядом с бояричем, восседавшем на дестриэ, откровенно смешно. Шляхтич почувствовал гордость за польских великанов, будто сам их выращивал.
Событие двенадцатое
Десятник стрелецкого полка Козьма Шустов считался одним из опытнейших в полку Афанасия Левшина. Всего ведь чуть больше седмицы назад он готовился с полком выступать под Коломну, осаждаемую ляхами. И тут ему передают приказ со всем десятком и ещё и с десятком Афанасия Бороды сопроводить сынка князя Пожарского в новые вотчины, в далёкий Нижний Новгород. Да беречь парнишку пуще глазу, бо тот больно горяч. С одной стороны не меньше месяца дорога в оба конца, может и отобьют к тому времени поляков, с другой, что он нянька для сопливых княжат. И ведь так думал Козьма всего седмицу назад.
Это был не "княжёнок". Злой, хитрый, изворотливый, бесшабашный, удачливый их полковник Афанасий Левшин был дитём неразумным по сравнению с Петром Пожарским. Этот пацан был ловок как бес. Лучший, сколько себя помнил Козьма, кулачный боец в полку Фома Исаев продержался против отрока несколько ударов сердца, он летал по воздуху и сучил ножищами от одного прикосновения "пацана". Потом княжич выиграл в поединке с двумя лучшими сабельными бойцами Владимира, да ещё и переманил одного с собой. Лях десятнику откровенно не нравился, прямо выплёскивал из него шляхетский гонор, но на первом привале Пожарский проверил того в деле, и на учебных саблях пан Янек легко уложил двоих лучших из стрельцов.
Сам бой с татями Афанасий почти и не застал. Из тридцати одного матерого бойца в живых, когда они подскакали, осталось семеро и те уже сдались. По словам же участвовавших в бою получалось, что "малец" завалил восьмерых, а остальных принудил к сдаче. Про допрос и вспоминать не хотелось, так себя тринадцатилетние отроки вести не должны.
Сейчас они стояли в версте от казацкого дозора и ждали. Ждали, когда Княжич вырежет секрет и подаст им знак трогаться дальше. Это был бред, не десяток стрельцов, а один отрок пошёл "снимать", как он выразился дозор. Десятник почему-то не сомневался, что Пожарский секрет вырежет. Ну, вот и сигнал. Обоз тронулся дальше. Впереди два десятка стрельцов с поляком, за ними телеги с припасами, пленными и ранеными. Минут через пяток доскакали до рощицы у поворота дороги, дальше уже виднелось село. Сумерки уже сократили видимость до минимума, но дымки из труб, запах навоза, сносимый как раз в их сторону, и кукареканье петухов ясно указывали, что вот оно село Мстера. Казачков княжич не убил, застал сонными, оглушил и связал. Что только делать с такой прорвой пленных, уже больше полудюжины.
Пётр, между тем, дал команду всем спешиться и повёл троих ранее отобранных стрельцов за собой, сначала, правда, объяснив десятникам их задачу:
- Мы пройдём вдоль леса вон к той избе, - княжич указал на неказистую халупу, - К ней огородами примыкает вон тот большой дом местного старосты, в нём, по словам казаков, и расположился атаман с ближниками, их я возьму сам, мне не мешайте. Вы заходите вон в тот дом кузнеца, на отшибе и узнаёте, где эти шесть казаков, в каких домах и идёте туда, как можно тише. Можно татей сразу рубить, но если спят пьяные, то вяжите, больше чем по трое в дом не лезьте, только мешать друг другу будете.
И ушёл, слегка пригибаясь, вдоль леса.
Афанасий разбил свой десяток на тройки, одного стрельца как раз боярич и увёл. Дом кузнеца встретил тишиной, собака не брехала, значит, не было. Сам кузнец был на конюшне, задавал корм пегой кобылке. Увидев стрельцов с взведёнными арбалетами, перекрестился и выдохнул:
- Ну, сподобил господь, дождались! - и истово три раза перекрестился.
- Покажешь, в каких избах сейчас тати? - правильно истолковал этот порыв благочестия Афанасий.
- А, то! Уж натерпелись от ворогов, мочи нет. Все они у бобылихи Марфы гулеванят, перепились, поди, все, с полудня хлебным вином наливаются, - опять трижды перекрестился кузнец.
- Как звать тебя? - прибавив строгости в голосе, спросил десятский.
- Аким - я. Мурзой кличут, говорят на татарина похож, - лёгкая улыбка тронула и правда чернявое, чуть узкоглазое лицо кузнеца.
- Веди, давай Аким, к Марфе бобылихе и, если можно, огородами, чтобы незаметно подойти, - не поддержал улыбки Афанасий.
- Почему нельзя, можно и огородами. Пошли, - и первым вышел со двора, ведя стрельцов за собой.
Казаки и на самом деле лыка не вязали, один пытался вытащить из-за пояса кинжал татарский, но, словил горлом арбалетный болт, и сполз по стене, булькая кровавыми пузырями. Остальных пятерых оглушили и связали, завопившей было Марфе, тоже изрядно пьяной заткнули рот её же подолом. Всё, свою часть работы они сделали. Как там "княжёнок", управился ли со своей.
Оказалось, что управился не хуже. Хотя атаман с ближниками были гораздо менее пьяные, чем гости Марфы. Всех троих взяли живыми. Ивану Соколу, правда, выбили пару зубов, когда тот принялся вырываться из рук стрельца. На этом, думал Афанасий, всё и закончится, но не тут-то было. Пожарский дал приказ всех казаков привязать так, как вешают на дыбу, руки за спиной связать и задрать повыше, но из суставов не выворачивать, вдруг их руки ещё пригодятся, а сам взял того стрельца, с которым атамана вязали, и пошёл снимать второй секрет, расположенный на дороге, идущей на восход. Что ж, село они взяли без крови. Своей.
Событие тринадцатое
Пётр Пожарский неудачно повернулся на лавке и чуть не упал с неё. Какого лешего здесь нет нормальных шириной в два метра кроватей. Пришлось вставать и идти делать зарядку. Несколько катов, отжимание, приседания и учебный бой на саблях с паном Янеком, так час и пролетел. Затем водные процедуры, несмотря на довольно прохладный день, солнышко из облаков так и не вышло, он окатился водой из колодца и растёрся грубым куском мешковины поданной Мареком, слугой шляхтича.
Перекусив хлебом с молоком, что подала хозяйка дома, княжич вышел на улицу. Дом был тот самый, где ещё вчера обитал атаман казаков Иван Сокол. Сейчас Сокол со товарищи висел перед церковью на импровизированной дыбе сколоченной наспех стрельцами. Четверых раненых казаков разместили в этом же доме в небольшой сараюшке. Остальные пятнадцать казаков, два ближника атамана и сам Иван висели на этой дыбе. Вкопали два бревна в землю, прибили к ним перекладину, связали бедолагам руки за спиной и привязали конец верёвки к перекладине, так чтобы тать стоял на ногах, но двигаться не мог, сразу руку себе вывернешь. Пятнадцать казаков было потому, что второй дозор не спал, и его пришлось положить из арбалетов, меньше пленников, меньше проблем.
К церкви Пётр и отправился. С ним были оба стрелецких десятника и лях. Так сказать, свита для солидности. Остальных стрельцов княжич отправил проводить шмон по деревне. Приказ был собрать всё, что принадлежало разбойничьей шайке и не трогать ничего у местных. Крестьяне и так за два с лишним года натерпелись.
Атаман был настоящий казак, как его представляют в исторических фильмах. Красный кафтан, правда, грязноватый, синие шаровары, вислые усы, начинающие сидеть, бритая голова и чуб. Стоял он, уронив голову на грудь, и, похоже, спал на ногах. Придётся это исправить. Пётр размахнулся и от души ударил Сокола в солнечное сплетение. Тот охнул, согнулся от удара, вырвал себе из суставов руки и завыл на всё село. Замечательно. Живым Пожарский его оставлять не собирался. Всё, что оставалось сделать сподвижнику и хранителю казны Заруцкого - это честно рассказать о том, где хранится всё, что награбили два атамана за десять с лишним лет. После этого он должен красиво умереть, например, на костре.
- Снимите его, руки не развязывайте, - попросил он стрельцов, что те мигом и проделали.
- Пойдём, Иван, поговорить надо, - пригласил жестом руки княжич казака по направлению к его старому месту жительства.
Когда они уселись на лавки напротив друг друга, бывший генерал спецназа, проводивший десятки допросов, решил сыграть для начала в доброго следователя.
- Иван, прости, не знаю, как тебя по батюшке?
Казак молчал.
- Смотри. У нас с тобой есть всего два пути. Первый, ты мне рассказываешь обо всех тайниках, где запрятана казна, я проверяю и если всё честно, то отпускаю тебя одного на все четыре стороны. Второй, ты играешь в молчанку, я начинаю тебя пытать и со временем узнаю всё то же самоё, что ты бы мне сказал добровольно, но зачем тебе жизнь без пальцев, глаз и яиц. Причём начнём именно с того, что сделаем из тебя евнуха. Что скажешь теперь? Как тебя по отчеству?
- Отца Сидором звали, - пошёл на сотрудничество атаман.
- Ну, вот и замечательно, Иван Сидорович. Мне твои казаки сказали, что в наследство от Заруцкого тебе достались две лодьи набитые золотом и серебром. Ещё мне рассказали, что за последующие три с лишним года вы ограбили кучу деревень и даже пару городков, несколько монастырей и купцов так просто не сосчитать. Где всё это? Пётр говорил медленно и при этом "вежливо" улыбался.
- Кто ты, отрок? - атаман ожёг его ненавидящим взглядом.
- Я - Пётр Дмитриевич Пожарский. Об отце слышал, небось, - княжич продолжался улыбаться.
- Вот как, отца твоего знал, вместе даже было дело, ляхов били, - взгляд казака не потеплел.
- Итак, где всё награбленное?
- Если я расскажу, ты меня убьёшь, - выдал аксиому Иван Сидорович.
- Если всё до последней полушки выдашь, клянусь господом нашим Иисусом Христом, отпущу и даже не изувечу, ещё и руки вылечу, - Пётр истово перекрестился. Бывший генерал в бога не верил и клятву дал легко.
- Не верю я тебе, княжич. Глаза у тебя не добрые, - покачал головой атаман.