Анна, Амарга : другие произведения.

Ди, вторая часть, наброски

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Здесь собраны короткие рассказы про Ди второго, чтобы удобнее было читать. Это кусочки второй части, которую мы с Амаргой надеемся все-таки сделать. я расположила их хронологически, чтобы просматривался сюжет. Дисклэймер: мы полагаем, что в десятой главе манги Веска не умер, а слился с ягуаром, своей фюльгьей. обратного в каноне не утверждается))) "Disfunction" мы писали вдвоем. осторожно, неуставные отношения и все такое.

Disappearance.

   В новом доме гулкие, скудно обставленные комнаты, высокие, почти до потолка окна. Тяжелые портьеры собраны складками и кажется, впитали в себя столетние слои пыли.
   В балдахине над широченной кроватью живут пауки, многоножки, в темных резных столбиках - жуки-древоточцы, в матрасе устроила гнездо мышиная семья.
   Чеырехлетний малыш, который играет на потускневшем паркете, даже рад этой компании. Он часто остается один - в сущности, каждый день. Растрепанные черные волосы спадают на лишенное загара личико, лиловый, жесткий от золотых вышивок чеонгсам покрыт сладкими пятнами от пастилы и варенья. Он живет здесь уже около месяца - немыслимо долгий срок.
   Сладости отец оставляет в кухне, на столе, когда уходит. Мальчик оспаривает свой завтрак у пары лопающихся от осенней спелости пчел и незнакомой пестрой птицы. Она жадно выхватывает липкие кусочки прямо из пальцев и при этом честит его тоненьким голоском.
   "Не жадничай, глупая. Хватит на всех"
   "Приехали! Приехали! Какие смешные приехали! Дай финик, мелкий!
   Птица глупа и с ней толком не поговоришь. Она только скачет и чирикает. На живущую в углу за портьерой сколопендру надежды больше.
   Мальчик затевает осторожную торговлю и наконец выманивает ее из укрытия, затаскивает на коленки, с интересом трогает пальчиком членистое, словно лакированное тулово. Крошечный ноготь обгрызен и покрыт алым лаком, чуть облупившимся по краям.
   - Мы столько раз перехали, - жалуется он вслух. - Сначала даже интересно, но один раз в папу стреляли...
   Длинное темное тело плотно обвивается вокруг тонкого, как веточка, запястья, цепляется ножками за шелковую ткань. Шевелятся длинные сяжки.
   Этому ребенку никто не объяснял, что нельзя играть с животным только потому, что оно ядовито
   - Однажды я ехал в чемодане. Ужасно трясло.
   Сидеть на полу жестковато, зато удобно.
   - Сначала я рос в цветке, - мальчик рассказывает доверительно, словно близкому другу. Ему скучно. - Я рос и рос, но потом напали враги и плод пришлось сорвать до срока. Потому что пулями разбило стебель.
   Он уже знает слова "пуля", "враг", "погоня", " месть" и "ненависть", но еще не понимает их смысла. Произносит их бездумно, как произнес бы солнечный луч, если бы мог говорить. Сколопендра вывертывается из рук и падает на пол, извивается эс-образной дугой.
   - Я не могу быстро бегать и поднимать тяжелые вещи, - делится мальчик с новой подружкой. - Но папа говорит, что мне это и не нужно. А птица - глупая.
   - И еще он говорит, что это сделали люди и я должен их ненавидеть, - в детском голосе сквозит неуверенность.
   Щелкает дверной замок и в коридоре слышатся голоса. Сколопендра поспешно отступает обратно за портьеру. Мальчик чуть сдвигает изогнутые брови и поднимается с колен.
  
   Отец накрашен, одет в дорогой изумрудно-лиловый чеонгсам, волосы свободно спадают по плечам. Его сопровождает молодой китаец в деловом костюме, предупредительный, вежливый, с негромким голосом. Это очень важный китаец - из-за него они живут в этом доме. Папа общается с ним уже несколько недель и даже иногда ездит в его длинной красной машине, блестящей, как лаковая шкатулка.
   Мальчик почтительно приветствует отца и удостаивается легкого кивка. Тот занят.
   - Те люди, которые разыскивали вас, граф... - очень важный китаец чуть медлит, потом продолжает:
   - Мы...пригласили двоих из них, и... побеседовали.
   - Американские друзья, - хрупкий, холодный голос. Слабая улыбка на влажных от помады губах.
   Его отец самый красивый. Даже людям это заметно.
   - Вы как всегда правы.
   - Они обосновались в Гонконге. Курирует группу некто Хоуэлл. Насколько мы смогли узнать, он перевелся в отдел по борьбе с биологическим терроризмом восемь месяцев назад. До этого был военным врачом - странная метаморфоза.
   - Возможно, у него были личные причины.
   Спутник отца почтительно молчит, не зная, что ответить. Возможно, стоит посмеяться шутке. Или сделать понимающее лицо.
   Он молод, но не глуп - и поэтому просто продолжает разговор.
   - Если бы вы согласились на мое предложение, - молящие нотки в голосе едва заметны. - Никто и никогда не посмел бы поднять руку на спутника Великого Дракона.
   Еще одна непонятная улыбка. Мечтательная. Отец продолжает стоять в коридоре, не приглашая собеседника в комнаты.
   - Этого я дать тебе не могу, Сай, - его голос прохладен и ровен, как ночная река. - Ситуация стала критической и я разберусь сам.
   Китаец по прежнему выглядит бесстрастным, но в глубине темных раскосых глаз - отчаяние.
   - Впрочем, через некоторое время я вернусь. Присоединюсь к Семье. Тебе не любовник нужен, а советник, поверь. Особенно сейчас.
   Сай склоняет голову в молчаливом поклоне. Он уже совладал с собой.
  
   Мальчик украдкой вздохнул - он видел поместье, в котором они могли бы жить: упоительные заросли цветов, сколько хочешь птиц и бабочек, богато украшенные комнаты и молчаливая призрачная прислуга.
   Китаец снова поклонился, так почтительно, как поклонился бы божеству, потом вышел, не оборачиваясь. Снова щелкнул замок.
   Лицо отца сделалось совсем прозрачным, словно рисовая бумага. Он опустился в кресло в холле и замер. Темные нити волос переплелись сетью теней. Длинное, до щиколоток, шелковое платье заломилось изумрудными складками.
  
   Малыш подумал о собственных мелких горестях - шоколадное пятно на коленке, старательно и неумело замытое холодной водой. Лазил на антресоли в шкафу посмотреть гнездо молей - перламутровых красавиц в пушистых шалях - поцарапал палец и рассадил губу. Под половицами живет Некто и иногда вздыхает во сне, прислушиваясь к невесомым детским шагам над отяжелевшей чешуйчатой головой.
   - Это очень больно? - спросил он вслух, по китайски. Отец зачем-то настаивал, чтобы ребенок говорил и на языке длинноносых, но слова получались какие-то плоские, странные.
   Другое дело - родная речь.
   Тональности меняются - словно звенят колокольчики.
   - Прости?
   - Я говорю, ты бледный, - пояснил детский голосок.
   Расстаться с мечтой о большом доме и серебристом шелесте бамбуковых зарослей нелегко.
   - То, что тебе предлагал Сай Ци, это очень больно? Я вижу, ты сильно боишься.
   Отец вздрогнул и обнял себя за плечи. Закусил нижнюю губу.
   - Да, - сказал он наконец. - Ты прав. Крепко запомни, что люди нам... не годятся. Теперь ступай, сын.
  
   Следующей ночью он совершенно по человечески всхлипывает, молча, стараясь не шуметь - это страшнее всего - и зарывается лицом в подушку, протыкая ее острыми лакированными ногтями.
   Засыпает только под утро, и мальчик украдкой следит за спящим из теплого гнезда, которое свил из второго одеяла, подражая птице-ткачику.
   Зябко согнутые плечи, тонкие руки, безвольно разжатые пальцы с безупречным маникюром... он - как русло реки, из которого ушла вода. Как сирена, выплеснутая волнами на сушу. Раннее утро приходит с шаркающими метлами дворников, пронзительными голосами торговцев водой и треньканьем велосипедных звонков.
   Мальчик смутно понимает, что отец не полон. Лишь половина целого. Фрагмент. Осколок.
   Где-то осталась оторванная часть, место слома кровоточит - и это не вылечить.
   Боль. Должно быть, это отец и имел в виду, говоря о людях.
   Он пугается и безмолвно клянется сам себе, что никогда, никогда не позволит сделать себе больно. Никогда не станет уязвимым.
   До самого рассвета он лежит без сна, оперев щеку на локоть, и смотрит на неподвижный профиль. Одна радужка тускло-золотая, словно луч сверкнул на чешуе карпа. Другая - лиловая, как у отца - неуловимый оттенок живокости или колокольчиков.
   Сверху спускается на нитке большой черный паук. Мальчик машинально подставляет палец и насекомое взбирается по рукаву до локтя.
  
   На следующий день они уезжают снова. Старый катер тяжко болен и чихает на каждом повороте. Отец окунает руку в воду и смотрит, как исчезают следы на воде. Рябь и солнечные блики дробят ясную поверхность реки.
   Мальчик думает, что неплохо стать речным драконом, хранить во рту жемчужину бессмертия. Прилагающиеся рога и усы по малолетству не вызывают смущения. Мусоля в ладошке припрятанный на потом финик, он с важностью размышляет о том, продается ли в Гонконге сладкая сахарная вата.

Distraction.

  
   Снова и снова - одно и то же. Навязчивая идея, судорожный бред сознания, не желающего принять неизбежное. Хищник, поселившийся где-то под ложечкой, в солнечном сплетении, взрыкивает и поднимает лобастую голову.
   Азарт погони.
   Я настиг его в Ханое, застал одного. Сеть диверсий в лабораториях, утечка информации, локальные вспышки инфекций здесь и там.
   Пока локальные.
   У него с Америкой своя война.
   Но я успел первым, потому что чуял каждый его шаг. Как раскаленные пятна на мостовой. Как пряный горячий поток, опаляющий ноздри. Следы маленьких ножек в путанице линий и бессмысленно громоздящихся лиловых теней - так видит города мой зверь. Растянутые, безобразно тягучие звуки голосов - люди.
   И он.
   Мое, говорит ягуар. Дай, хочу, сладкое.
   В невероятных глазах испуг и вызов. И на самом донышке, где-то под лиловым маревом - уверенность, что он снова победит. Ускользнет.
   Пусти, настаивает зверь. Мое.
   Я пытаюсь не горбить загривок, усилием воли разжимаю кулаки. Не хочу его пугать.
   Зверь рвется.
   Напрасно Хелена Чейни думает, что это она держит в руках поводок. Ди, в ФБР есть целый отдел, который занимается только тобой. Ты доволен?
   Не поводок, шелковая лента. В тонких, наманикюреных пальцах. Слабые, они крепче капкана.
   Лента свивается и захлестывает мощную шею стальными звеньями строгого ошейника. Душит. Зверь во мне рвется, хрипит и виснет на шипастой цепи.
   Мистер...Хоуэлл.
   Улыбка, такая сладкая, такая....улыбка.
   Мое.
   Замученный, уставший, он дразнит, как кошка. На тонких запястьях наручники, он сидит в неловкой позе, подогнув ноги, волосы падают на лицо, прилипая к напомаженым губам. Он не может отвести настырные пряди - руки скованы за спиной.
   Все равно улыбается. Ему похоже нравится зрелище.
   Дааай!
   Во рту мгновенно пересыхает, горло стискивает. Язык и десны теряют чувствительность. Я слышу, как скапливается влага в кране за дверью. Сорвавшаяся капля падает о металлическое дно, разнося болезненное эхо.
   Я слышу все.
   Как трепещет жилка под тонкой кожей.
   Шагнуть к кровати, наступить коленом на край, свалить его на вытертое покрывало. Придавить всем телом. Раздвинуть языком губы, ворваться в рот, так, чтобы задохнулся. Чтобы с накрашенного личика сошло это манерное, дразнящее выражение. Маска вечного победителя.
   Отпустить зверя, сидящего внутри меня. По глазам вижу - он тебе нравится, Ди.
   От сладкого запаха духов идет голова кругом. Мысли путаются. Ногти впиваются ладони, и они острее, чем обычно.
   Тихо, киса, тихо.
   Гррраууу!
   Сидеть, я сказал!
   Пока я вез его в машине, на заднем сиденье, скованного, все было проще. Я не думал, что будет настолько невыносимо остаться наедине, в пустой комнате.
   Граф знает это. Он все обо мне знает.
   Снова поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза - желто-зеленые, разрезанные трещинами зрачков.
   Это ты меня таким сделал. Ты...
   Ответишь.
   Молчание и улыбка. Он опускает длинные ресницы, словно сдаваясь. Покоряясь.
   Ягуар рвется из моей хватки, выпуская когти во всю длину. Больно. С ладоней капает.
   Я шагаю вперед, толчком опрокидываю его на кровать, успев заметить вспышку радости в лиловых длинных глазах.
   Ты думаешь, что победил и на этот раз.
   Не сегодня, Ди.
  
   Когда я ухожу, он лежит в той же позе, не шевелясь, безучастно смотрит в потолок. Около его щеки, на серой подушке блестит маленький ключ от наручников.
   Ты все еще не теряешь надежды поймать моего зверя.
   Но не сегодня.
   Я закрываю обшарпанную дверь и спускаюсь по лестнице, проводя окровавленной рукой по перилам. Боль встряхивает чувства и странным образом успокаивает.
   Ди.
   В центр я возвращаюсь один.
  
  

Disbelief.

  
   В подземном гараже темно и зябко. Я жду около роскошной сиреневой машины уже около часа. Просто стою, слегка опираясь пальцами руки о капот. Приятно трогать что-то, принадлежащее ему. Давно не виделись, да.
   Повсюду проникает влажный воздух осени. Мастика, бензин, остывающая пластмасса, мазут...
   Обычные машинные запахи.
   Потом я улавливаю слабый аромат духов и вздрагиваю, хотя готовился к этой встрече. Словно в глубинах памяти распахнулось окно - поток воспоминаний ослепляет, как солнечный свет.
   Я даже зажмуриваюсь на секунду.
   Когда открываю глаза - он уже стоит передо мной. Оказывается, свет был вполне реальным - электрическим.
   - Привет, Веска, - говорит он, как ни в чем не бывало. Его невероятные глаза холодны и спокойны, как апрельская вода.
   Высокая стройная фигура в узорчатом китайском платье, темные волосы стекают по плечам до самой талии, улыбка...
   Все та же.
   Я молча смотрю на него, чувствуя тяжесть пистолета под мышкой.
   "Здравствуйте, господин дипломат".
   За его спиной маячат две внушительных размеров тени, припавшие к бетонному покрытию, прижавшие уши, еле заметно поводящие хвостами. Такие же обманчиво-спокойные, как и он сам.
   Последнее время он нигде не появляется без них. Лучшая охрана для графа Ди. Он у нас светская личность.
   Неприкосновенная.
   Я двигаюсь вперед, вероятно уж очень решительно. Он предостерегающе поднимает руку.
   - Еще шаг, Веска, и они бросятся. Поверь.
   "Да пошел ты!"
   Я делаю этот шаг, хватаю его за плечи, впечатываю в стену гаража
   Две огромные кошки шипят за моей спиной.
   Плевать.
   Пять лет. Пять лет я гоняюсь за этим лицемерным привидением, упакованным в вышитый шелк.
   Сначала я не знал, что это он. Только вчера понял, к кому ведут все ниточки. Да за ним числятся такие дела, что наши власти даже не посмотрят на его хваленый иммунитет! Умрет во сне, незаметно, даже не почувствует.
   - Уматывай. Из страны. Быстро. По-тихому.
   Это я тут совершаю должностное преступление. Предаю Америку.
   Я для верности еще разок прикладываю графа о твердую поверхность стены, так что у него зубы лязгают. Отвожу с бледного лица упавшие прямые пряди и целую его в губы.
   Минута молчания, черт ее побери.
   Потом тонкие пальцы вцепляются в короткий ершик моих волос на затылке, заставляют отстраниться. Больно.
   В фиолетовых широко распахнутых глазах застыло непонятное выражение: то ли заплачет сейчас, то ли схватит за горло. Но разве граф Ди умеет плакать?
   - Зря, - говорит, - не веришь.
   Ди поднимает руку и эти его твари прыгают мне на плечи. Он вывертывается из моей хватки и бежит к выходу. Быстро-быстро. Башмачки стучат. А про машину забыл.
   И даже пока леопарды валяют меня по полу, рыча и вцепившись когтями, я ему не верю.
   Все ты врешь.
  

Diplomacy.

  
  
   Гонконг утомил меня уже на второй день. Считается, что это нагромождение пагод, небоскребов и блочных домишек, безжалостно слепленных в одну кучу, должно привлекать. Очаровывать.
   Я вдыхал раздражающие ароматы благовоний, плывущих по улицам, и чувствовал, что у меня начинается мигрень.
   Потом был этот прием.
   Я поехал туда сразу из отеля, вызвав такси, хотя до места можно было пройтись пешком. Ехал, выпрямившись на заднем сиденье и глядя строго перед собой, стиснув пальцы в замок.
   Чертов город подавлял меня. Сминал, как ватный шарик. Его пестрые узоры и неизменный чай вызывали спазмы в горле.
   Поэтому, когда в блестящей светской толпе мелькнули знакомые фиолетовые глаза и вышитый чеонгсам, я на минуту испугался, что болезнь вернулась.
   Был в моей жизни период, когда я видел его повсюду. Но в Америке в принципе хорошие врачи.
   Нас представили. Он деликатно подошел и стоял напротив меня - маленький, обманчиво-хрупкий в своих расшитых шелках, бледный, с подведенными золотом глазами.
   Мастерски раскрашенная фарфоровая статуэтка.
   Я молча посмотрел ему в глаза.
   Он чуть улыбнулся и опустил ресницы.
   - Граф Ди.
   - Мистер Хоуэлл.
   Ни к чему не обязывающий светский треп, оставляющий обоих собеседников равнодушными.
   Я выждал десять минут и вышел. Он ждал меня в комнате для курящих, безразлично глядя в окно.
   Сигареты всегда были ему отвратительны. Он не курит.
   Тогда я поднял его за плечи и прижал к стене, как дрянную куклу. Разговаривать с ним я не хотел.
   Не отводя расширенных зрачков, он закинул мне ноги на талию.
   Смазки не нашлось, я вошел в него сразу и глубоко, ему наверное было больно.
   Я помню, какой он хрупкий.
   Шесть лет.
   Шесть. Долбанных. Лет.
   Мне все равно было больнее.
   Он со всхлипом втянул воздух и обхватил меня руками за шею. Забился в руках, как бабочка. Но глаза не закрыл.
   Целовать его я не хотел тоже. Сжал губы. Прижался к стене взмокшим лбом, щекой и краешком губ чувствуя одуряющую гладкость его кожи. Шелк скользит под пальцами. Сердце колотится. Он беззвучно кричит мне в ухо.
   Я вылился в него короткими резкими толчками, чувствуя, как он вздрагивает в руках.
   - Жжется, - бормочет он в полузабытьи.
   Вероятно, так и есть.
   Я с минуту держал его на весу, потом аккуратно поставил на пол. Поправил одежду, вытер большим пальцем размазавшуюся вокруг губ алую помаду.
   Потом отвернулся, вытряс из пачки сигарету, затянулся. Молча смотрел, как дым расползается по комнате.
   Наверное, он выскользнул из комнаты, пока я курил.
   Завтра я возвращаюсь в Америку.
  
   Не судьба.
  
  
   Это тянется уже много лет. Ты появляешься, исчезаешь, потом снова вдруг оказываешься на моем пути.
   Когда-то я полагал, что мы враги.
   Теперь не знаю, что думать. Предпочитаю не думать ничего. Не рассуждать на эту тему. Заняться работой - ее достаточно.
   Чтобы достичь великой цели, нужно много трудиться, это я знаю с детства. Обычно мне все удается.
   Потом открывается дверь и на пороге стоишь ты. Улыбаешься. Произносишь несколько ничего не значащих слов. Смотришь на меня, как на божество.
   Так и есть.
   Тебя это никогда не останавливало.
   Почтение. Преклонение. Суеверный ужас. Судьба, на которую я обречен от рождения.
   Ты горячий, гибкий, тяжелый, как ягуар. Такой же бесстыдный и дикий. Для тебя не существует запретов. Никаких.
   Я вздрагиваю, кричу и выгибаюсь в твоих руках.
   - Вескаааа...
   Ты считаешь себя человеком.
   Это единственное, чего я не могу тебе простить.
  
   Disfunction.


32
Тридцать второй, думает Веска.
31
Тридцать первый.
30
Тридцатый.
Табло над дверью лифта тасует зеленые цифры.
Под Веской тридцать... теперь уже двадцать девять этажей. Вернее, единая на все этажи узкая бетонная щель, по которой движется кабина лифта. Кроме того под Веской - россыпи огней, освещенные перекрестья улиц, добрая сотня метров холодного воздуха, переслоенного летящим снегом и сиянием реклам. Снизу всплывает город со своим придонным неоном, автомобильным смогом, гудками, паром от дыхания, шелестом шагов и шин. Сверху, вместе с Веской, спускается полночь.
27
Двадцать седьмой, думает Веска, потому что давно научился контролировать мысли. Сегодня не стоило портить себе праздник и думать... о всяком. Дома, за полированной дверцей бара, Веску ждал отличный собеседник по имени Джим Бим. Других собеседников ему не надо.
26
Двадцать шестой.
25
На цифре двадцать пять лифт мягко дрогнул и остановился. Свет погас. Цифра 25 отпечаталась на сетчатке инвертированным красным и расплылась в слепое пережженое пятно.

***

Отдохни, милый, думает Ди, сладко потягиваясь в кресле. Ты всегда куда-то торопишься. Иногда полезно повисеть над пропастью в тесной стальной коробке. Это...будоражит кровь, не правда ли?
Я давно тебя не видел, но издалека чувствую закипающую ярость. Ты не любишь клеток. Не любишь чувствовать себя уязвимым.
Преследователь - не беглец.
Хищник - не жертва.
Приятно думать, что твоя клетка сейчас подвешена на двух тонких тросах в пустоте.
Ди подносит к губам чашку с жасминовым чаем и вдыхает аромат.
Месть - лучше самого изысканного пирожного.

***

Веска щелкает зажигалкой, осматривает панель с кнопками. Нажимает кнопку для связи. Огонек обжигает пальцы и снова делается темно. Теперь перед глазами плавает сизый отпечаток пламени.
Тишина. Шуршит кровь в ушах. На наручных часах фосфорная стрелка показывает две минуты первого.
С Рождеством тебя, Веска Хоуэлл.
Еще раз - вспышка зажигалки, кнопка вызова, темнота, ожидание.
Шорохи, поскрипывания. В темной сердцевине небоскреба что-то пощелкивает и потрескивает, словно остывает металл.
Не отвечают. Плохо дело. Похоже, дом обесточен полностью.
- Черт, - говорит Веска вслух.
И вздрагивает от холодного прикосновения, будто с потолка упала капля конденсата.
Стряхивает со лба, под пальцами скатывается что-то омерзительно-мягкое, с твердой крупинкой. Непроизвольный брезгливый жест, вспышка зажигалки.
- Проклятье!
У вентиляционных прорезей копошится какая-то белесая масса, расточаясь на отдельные капли. Капли расползаются по потолку.

***

Ты снова в полной темноте. Ты напуган. Содрогаешься от отвращения. Стены сжимаются. Перед глазами плывут слепые пятна.
Скребущий шорох и постукивание тысяч маленьких лапок по крыше лифтовой кабины - мерещится или нет? Ты не боишься насекомых?
Насколько я помню, к сожалению - нет.
Но все-таки...
Мои термиты-воины грызут изоляцию, пластик, медные жилы. Я даже сделал их немного электроустойчивыми. Несколько тысяч обгорелых трупиков на силовом кабеле - и вот ты уже ни-ку-да не едешь. Застыл. Пойман.
Подумай, любимый, может быть, они совладают и со стальными тросами? Просто представь на минутку такую возможность.
Вдруг их окажется достаточно? Я думаю, что сейчас кабина лифта снаружи выглядит...необычно.
Она потеряла геометрические очертания, острые углы сглажены кишащими насекомыми, вес заметно увеличился. Возможно, она плавно покачивается, заключенная внутри щелестящего и щелкающего роя.
Что ты чувствуешь? Хватает ли тебе воздуха? Насколько сильно стучит твое сердце?
Ди снова подносит хрупкую чашку к губам и наконец делает глоток. Улыбается, опускает ресницы.
Мне кажется, тебе стоит задуматься еще об одной тонкости, любимый.
А вдруг они едят и человеческую плоть?

***

Это ты. Это снова ты. Твоих рук дело, твоей безумной фантазии. Если бы ты хотел меня убить, ты бы давно сделал это, маленький раскрашенный псих. Но я, видимо, провинился больше чем Альберт, чем Хелена, чем девочка-лаборантка... не помню, как ее зовут. Я не отделаюсь так же легко, как они.
Стиснув зубы, Веска слушает текучий маслянистый шелест и хитиновое пощелкивание со всех сторон. Кожа делается немыслимо чувствительной, лоб и губы ощущают оседающую пыль, микроскопическое крошево источенного пластика, чешуйки эмали, тончайшую металлическую стружку. Кап! Холодная капля ударяется о щеку, Веска сбивает ее щелчком. Пол плывет под ногами... или это только кажется во тьме?
Интересно, сработают ли держатели, если твои твари перепилят трос?
Вздергивается верхняя губа, показывая зубы темноте. Я знаю, что ты знаешь, о чем я сейчас думаю.
Убивая - убивай, Ди.
Веска достает бумажник, ощупью, не разбираясь, вытаскивает несколько визиток. Поджигает одну, втыкает между сомкнутых створок двери. Под ней - еще одну, еще и еще. Огонь преображает лифт в первобытную пещеру. На потолке шевелится пузырчатая масса, скрывая очертания аварийного люка, струйки текут по углам на пол.
Чтоб тебе поперхнуться чаем, Ди, и заплевать твой новый чеонгсам!

***
Ди закашливается и роняет чашку. Шипит, торопливо вскакивает, отряхиваясь. Горячая вода обожгла колени, вымочила шелковый подол. Наступает на фарфоровые черепки, раздается треск, он ругается сквозь зубы и начинает метаться по комнате, потеряв все свое напускное спокойствие.
Резко разворачивается, сверкнув глазами, взлетает глянцевый шелк волос.
- И не думай, что легко отделаешься! - кричит он. - Не думай! Мне все равно, что с тобой будет!
Закусив губу, хватает со столика чайную доску, с размаху швыряет о стену.
Грохот, звон. Потекло. На пол сыплются осколки, размокшая в кипятке заварка, ошметки крема с пирожных.
- Ненавижу тебя, Веска Хоуэлл! Не...
.

***

БАБАХ! Дзень!
Бабах! Вжжжик, дзень!
Сбитые защелки падают на пол вместе с градом насекомых. Проклятые твари, величиной с ноготь большого пальца, сыплются на голову и за шиворот, потревоженное движением воздуха пламя вспыхивает и начинает угасать. Рыча, Веска встряхивается, как зверь, откидывает люк - и отшатывается к стене. Из отверстия льется белесый поблескивающий дождь. Под рубашкой уже вовсю кто-то бегает и кусает между лопаток.
- Маленькая дрянь, - рычит Веска. - Ты у меня еще попляшешь, маленькая, злобная дрянь.
Он больше не отряхивается - некогда. Пока еще что-то можно увидеть, Веска выворачивает пиджак подкладкой наружу, выбрасывает его в дыру, подпрыгивает и подтягивается, не обращая внимания на укусы и беготню по рукам.
Внутри лифта обгорелая бумага падает на пол, во мраке светится пара оранжевых точек.
Вспышка зажигалки.

* * *
Замереть, крепко сцепив пальцы, слепо уставиться на непоправимо испорченный ковер. Выдохнуть сквозь зубы.
- Папа, что случилось?
Маленький мальчик в длинном китайском платьице недоуменно заглядывает в дверь, тараща сонные глазенки.
- Кто-то шумел?
Ди медленно опускает руки и принимает невозмутимый вид.
- Все в порядке, милый. Иди спать. Уже поздно.

* * *

Святое дерьмо!
Черная шахта полна движения. Веска стоит по щиколотку в шевелящейся каше. Они лезут под брюки и в носки. Пиджак на глазах затягивает, как в болото. Они текут по тросу откуда-то сверху, облепив его наплывами, словно овсянка.
Черт, руки трясутся.
Снова бумажник. Веска выгребает из него что есть - пачка денег, какие-то карточки - и поджигает. Деньги не хотят гореть, тлеют, Веска стискивает зубы, унимая дрожь.
Спокойно, Хоуэлл. Не надо давить термитов, все равно не передавишь. Лучше испорть маленькой дряни праздник. Не дай ей позабавиться Хоуэлл.
Он машет пачкой, раздувая огонь, бросает в месиво насекомых, туда, где канул пиджак, следом бросает зажигалку. Пока не погасло, разряжает пистолет.
Вспышка!
Ацетатный шелк подкладки оправдал надежды и полыхнул. Треск, щелканье, насекомые сыплются в дыру, увлекая за собой пригоршни угольков.
Ага, вот и скобы в стене. Насекомых тут поменьше.
Веска делает шаг через пропасть.
Ничего, мой маленький. Я доберусь до тебя.
Я до тебя доберусь.

***

Ди еще некоторое время стоит у парчовых занавесей, смаргивая слезы, ожидая сам не зная чего. Наконец жгучей серебряной каплей в оконном проеме проступает звезда. Одна-единственная в пустом небе. На нее сейчас смотрят миллионы созданий: духи, смертные, демоны... даже божества. Смотрят и ждут чуда.
Я тоже его жду.
  
   Desolation.
  
   Я люблю зеркала.
   Если вглядеться в прохладную гладь стекла, поймать нужный угол освещения... одна радужка вспыхнет золотым.
   Я представляю, что он мог бы отрастить длинные волосы.
  
   Все что я помню - это маленькие пальчики в своей руке, а потом разрыв в десятилетие, заполненный стеклом и металлом, тончайшей паутиной деловых связей, кондиционированным воздухом.
   Потом я встретил его в Чайнатауне.
   Случайно.
   Да, это была случайность.
   Ведь я обещал его деду, что не стану вмешиваться.
   Итак, я случайно встретил его в цветочной лавке, среди лилий и гладиолусов, влажной земли и пакетов с удобрениями.
   За ним тащился этот встрепанный, как воробей, мальчишка: полное отстуствие манер, торчащие мослы, кобура под мышкой. Какая то нелепая футболка.
   Мой сын с детства любил странных тварей. Отчаянно сражался за их право жить в его спальне
   Я улучшал. Он стремился оставить неизменным.
   Лучше погубить одно животное, но сохранить весь вид. Обоснованные жертвы.
   Мой сын не признавал самой возможности жертвовать. Нельзя рвать паутину, сотканную на оконной раме пауками. Нельзя трогать ветку бузины, проросшую сквозь трещину в стене. Он проводил целые вечера, прикрывая ладошками старый бумажный фонарь и отговаривая мотыльков кидаться на свет.
   Судя по глазам белобрысого мальчишки, эти уговоры давно остались в прошлом.
   Я улыбнулся, не без удовольствия.
   Пылающая и падающая в огонь бабочка - красиво.
  
   Побродив среди зеленых рядов они направились к выходу. Я спокойно стоял в тени цветущего мирта, вдыхая слабый аромат тычинок. Мальчишка не видел меня, он был полностью поглощен охраной корзины с покупками и узорами на платье моего сына.
   Змеи и фениксы. Что же, довольно оригинально. Хотя немного смело для его юного возраста, носить такой тяжелый алый шелк.
   Мальчишка не видел меня, я сделал шаг в сторону - просто проверить, не ушли ли они еще.
   Зеркало надвинулось, поймало мой взгляд неожиданно, грабительски. Нужный угол зрения. Пересечение лучей. Я вдруг получил два отражения.
   Второе смотрело из-за моего плеча разноцветными испуганными глазами.
   Умоляющими. Впервые в жизни умоляющими.
   "Не поворачивайся, отец.".
   Он узнал меня, и не хотел, чтобы заметил его спутник.
   Я не стал оборачиваться и молча наблюдал в зеркале, как они уходят.
   Он... потертый на локтях пиджак, украшенный кожаными заплатами. Джинсы из грубой ткани. Небрежно стянутые шнурком волосы.
   И мой единственный сын - хрупкий, стройный, в алом, как лепесток огня, чеонгсаме.
   Белобрысый парень открыл ему дверь, придержал, пропустил вперед.
   Я на секунду отвел взгляд, а потом их уже не было.
  
   С тех пор я вижу в зеркале только себя.

Desire.

  
   ...световые пятна плавают перед глазами, сбивая чувства с толку. Отец распахнул тяжелые занавеси на окнах и теперь стоит в солнечном луче, сверкая, как павлинье перо.
   Младший граф Ди расположился в кресле, заставив себя непринужденно опереться щекой о пальцы. Разноцветные удлиненные глаза смотрят снисходительно и чуть устало. Скулы скрыты в тени недлинных черных волос. Падает на лицо прямая полупрозрачная прядь.
   На самом деле сейчас он почти ничего не видит.
   - Яркий свет вредит некоторым растениям, - замечает Ди, придав лицу выражение вежливого недовольства.
   Больше всего на свете ему хочется вскочить и заорать.
   Отец спокойно любуется облетающими листьями и синим небом за окном.
   Шикарный синий чеонгсам, ниспадающий с узких плеч. Волна легких, как сияние, духов.
   - Глупости, - отрезает он, отбрасывая возможные возражения знакомым жестом. - У тебя темновато. Я прекрасно знаю, что тебе нужно.
   Это моя территория, отец.
   Уже нет.
   Слишком ярко, слишком просторно, звери попрятались.
   На инкрустированном перламутром столике скучает здоровенная банка с коконами шелкопрядов.
   Старший граф наконец поворачивает безупречно причесанную голову к сыну. Блики, солнечная рябь и яркие всполохи - даже воротник вышит стразами. Серебряные шпильки, сияющая точка серьги, глянцевый рукав.
   Хочется продать его с аукциона в ювелирном салоне, а деньги потратить на охрану окружающей среды.
   Глаза болят очень-очень сильно.
   До свиданья, папа.
   Неуловимое движение и отец оказывается рядом с креслом, трогает пальцами подлокотник.
   - Что обычно мешает тебе подходить к телефону?
   - Дела.
   Врешь.
   А как же.
   - Ты обдумал мое предложение?
   Убирайся к черту.
   - Я... еще не решил.
   Промельк синего рукава, аккуратное прикосновение к волосам.
   Непокорную прядку убирают за ухо. Младший дергается и вжимается в кресло поглубже.
   - Что же, - легко соглашается старший. - Тогда решай. Прямо сейчас.
   У меня есть магазинчик. Свое дело. Я не обязан заниматься твоими проектами. Ты мне никто.
   Шелковые коконы глухо постукивают в банке. Пересыпаются.
   - Ты конечно знаешь, что эти бабочки не умеют летать? - спрашивает отец как бы между прочим. - Разучились за тысячелетия "сотрудничества" с людьми. У них не крылья, а обрубки.
   Он аккуратно переворачивает стеклянный сосуд и вытряхивает содержимое на колени сыну.
  
   ...и что ты тут расселся? Э? Ди?
   Влетел как всегда бегом, затормозил посреди комнаты, глянул недоуменно. Светлая растрепанная челка падает на глаза, в руках бумажная коробка с логотипом известной кондитерской.
   - Встал не с той ноги? Эй? Граф?
   Младший белеет лицом.
   - Вы раздавите... Леон... осторожнее...
   Детектив обескуражено смотрит себе под ноги и замечает раскатившиеся по ковру пушистые катышки, напоминающие ватные.
   Некоторое время он сосредоточенно ползает, собирая их в горсть, пересыпая обратно в банку и бормоча себе под нос:
   - Ты псих, я всегда знал, что ты ненормальный и какого черта... что это вообще за хрень такая? Прекрати истерику, что ты, как девчонка...
   Два непоправимо сплющенных кокона он тайно прячет в карман, потом подходит к окну, морщится и задвигает бархатные занавески.
  
   Приходится дать графу лекарство - зеленые капли из глиняной расписной бутылочки. Пахнет мятой, ландышем еще какой-то дрянью.
   Детектив ничего не понимает и ему чудовищно хочется выпить.
   Пирожные остаются лежать на столе рядом с банкой.
   Стремительно темнеет, Ди продолжает сидеть молча, неподвижно, как манекен.
   Леон неумело заваривает чай, сгоняет с соседнего кресла толстого енота, садится напротив, делает глоток.
   Никогда не любил эту траву.
   - Ди?
   Отголосок чужих духов витает в воздухе, царапая где-то на уровне инстинктов. Ветер за окном раскачивает деревья, поток влажного океанского воздуха цепляет темные верхушки пальм. Позвякивает колокольчик на входной двери.
   Хозяин магазинчика, похоже, заснул.
   Детектив понимает, что надо бы уйти, но что-то мешает.
   Он некоторое время клюет носом, потом встает, наливает себе еще чаю, стараясь не звякать. Подходит к спящему и напряженно прислушивается. Вроде дышит.
   Черт разберет. У Ди больное сердце...
   Внимание привлекает какой-то белый лоскут на воротнике.
   Леон склоняется ближе, приглядывается.
   Бабочка, белесая, мохнатая, со странно деформированными крылышками. Парня передергивает от отвращения.
   Никогда не любил насекомых.
   Он пересиливает себя и осторожно отцепляет ее от шелковой ткани.
   Никогда ему графа не понять.
   Впрочем, разве это имеет какое-то значение?
  
   Disorientation.
  
   Время всегда выглядит по-разному. Когда бодрствуешь, оно течет как река, быстрее, медленнее, разветвляясь на рукава, собираясь прозрачными озерками. Во сне - дробится колкими кристаллами, сыплется в разных направлениях разноцветным песком, опадает снежными хлопьями.
   В последнее время ему часто снилось, что время сузилось до полоски зеленых цифр, мельтешащих на лабораторных часах.
   Кошмары, которые не положено видеть таким, как он, состояли из десятых, сотых и тысячных частиц времени, несущихся с такой скоростью, будто бы их захватил шквальный ветер.
   Со скоростью битов и мегабитов, текущих по проводам, пульсирующих в инфракрасных портах. Электронный слепок, подменивший собой истинное лицо мира.
   Тонкое медицинское стекло, крахмальные плоскости халатов, растворы - зеленоватые, мутно-желтые, ядовито-голубые... электронная ключ-карта выскальзывает из холеных пальцев и повисает на цепочке, медленно вращаясь...
   Пляшущие значки на табло надвигаются, их скорость делается физически непереносимой, где-то в глубине сознания нарастает крик, время накатывает океанской волной, сбивает с ног и волочет по гальке событий. Хрустят птичьи косточки. Длинные волосы цепляются за камни, веером расплываются в серой соленой пене, постепенно окрашивая ее тающим кармином...
  
   Ди вздрогнул и распахнул глаза. Как тихо. Успокаивающая прохлада льняных простыней - он сам их приобрел недавно, когда начались проблемы со сном. Атлас отчего-то раздражал. Смятая подушка под головой, идеально белая, никакого рисунка, это мешает заснуть. Ортопедический матрац, ровный-ровный, ничего общего с истерзанной временем кушеткой, к которой так привык его любовник.
   "Ди, на этом аэродроме невозможно уснуть! Это же...ну, вроде как на столе лежать"
   "Веска, я так хочу!"
   "Ну, раз тебе это важно..."
   В мелочах он всегда уступает.
   Бесшумно, не меняя ритма дыхания, Ди повернул голову, подпер щеку рукой - прозрачный рукав кимоно сполз к локтю, обнажив гладкое предплечье. Некоторое время всматривался в очертания лежащего рядом человека. В темноте он видел, как кошка - зрачки расширялись до полной черноты, скрывая лиловые окантовки радужек, вбирали рассеянный свет, там, где другой увидел бы лишь тени и слепые пятна.
   Сейчас время каплями сочилось сквозь ткань ночи, медленное и безразличное ко всему.
   Спящий вздохнул, пробормотал что-то, откинул тяжелую руку с браслетом часов, нащупал блестящие пряди, растекшиеся по простыням, успокоился, задышал ровно. Ди не шевельнулся, лишь глянул на циферблат дорогого "Ориента", поблескивавшего в темноте металлом.
   Четыре ночи.
   Час, когда все замирает. Теперь уже не заснуть. А потом цифры начнут сыпаться, быстрее, быстрее и снова захлестнут электронным прибоем, проталкивая тебя в новый день.
  
   Конец безмятежности. Временами ками отказывался понимать, как люди могут выносить подобное. Как его человек может мириться с этим.
  
   Просыпаться утром, выжимать половинки апельсинов, включать кофеварку, заливать молоком овсяные хлопья. Надевать рубашку и чертыхаясь завязывать галстук.
   - Ди, он опять!
   Ками приподнимает тонкие брови, соскальзывает с "клятого аэродрома", на котором опять пролежал полночи без сна, вслушиваясь в царапающий шорох электронных цифр, подходит к зеркалу.
   Галстук, конечно же, немедленно покоряется.
   - Веска, как ты жил без меня двадцать лет? - мурлычет Ди, получая порцию утренних поцелуев.
   - Ну как! Жил как-то. С трудом!
   - И галстук каждый день завязывал?
   - Хм... раньше он был послушнее. Завяжешь его разок, ну и все. Ты на него плохо влияешь! - сильные ласковые руки привлекают ближе, сминают шелк кимоно, проводят по узкой спине.
   - Неужели мне уйти? Ради галстука? - алые губы изгибаются в знакомой улыбке.
   - Еще чего! Тогда придется тебя арестовать. Спецагент я, или кто? - поцелуй, и еще один, собственнический и долгий.
   - А сейчас?
   - Сейчас я лично заинтересован. Пал жертвой чар, - руки действуют уверенно, не смущаясь, шелковое кимоно разъезжается в стороны, открывая нежный гладкий живот, тонкие ребра, бледные пятнышки сосков. - Не имеешь права мне отказывать.
   Ди не меняется, не изменился ни на йоту за все это время. Черные волосы не потускнели, все так же стекают до талии, кожа белая и свежая, как у девушки, глаза - удлиненные, загадочные, невозможно лиловые на бесстрастном личике... кое-кто снова опоздает на работу. Некто В. Хоуэлл, сорока пяти лет, крупная шишка в ФБР. Пал жертвой чар. И это в наше просвещенное время!
   - Ну-ну, - ками опускает ресницы и притягивает фбровца к себе за многострадальный галстук. Очень аккуратно.
  
   Потом Веска уходит, поспешно щелкнув в замке ключом, а Ди выжидает некоторое время, нагишом валяется на кровати, по детски болтая ногами и задумчиво разглядывая ставший таким знакомым интерьер холостяцкой квартиры, чистой, просторной, но без капли уюта. Потом он поднимается, надевает чеонгсам, расчесывает волосы, в которые его человек только что зарывался лицом и бормотал что-то ласковое, скалывает их шпильками и вызывает машину.
   Лоснящийся лимузин отвозит его в лаборатории, Genetic and Medicine Investigation Development Industry, огромное здание из стекла и бетона, сверкающее никелированной отделкой, сияющий кристалл в деловом центре ЛА.
   Удивленные аспиранты и техники провожают маленькую фигурку в роскошном китайском платье взглядами, перешептываются. В последнее время с боссом происходит что-то неладное.
   Владелец всего этого научно-технического великолепия стремительно проносится по стерильным коридорам, даже не останавливаясь, чтобы по обыкновению наорать на кого-нибудь за тупость и халатность. Шаги бесшумны, сдвинуты тонкие брови, длинные волосы летят за светилом генетики, как вихрь шелковых нитей.
   Ди мчится так, будто за ним гонится взвод морских пехотинцев, пролетает мимо секретарши, врывается в роскошный, залитый трепещущими зелеными тенями кабинет и захлопывает за собой дверь.
  
   Остаток дня он спит в кресле, свернувшись калачиком, подобрав под себя ноги и приоткрыв рот, спит среди полированного душистого дерева, мерно гудящей техники, зеленых листьев. Кабинет с огромным панорамным окном совмещен с зимним садом: перистые листья монстер отбрасывают на бледное лицо изумрудные и золотистые отблески, колышутся ветви цветущей жакаранды, в мраморной чаше фонтана плавают золотые рыбки. Электроника и живые цветы, ионизирующие фильтры и плеск жемчужных капель. Солнце гуляет по огромному залу с высоченным потолком, оглаживает лучами поверхность стола, разлетевшиеся темные пряди, золото вышивки на рукаве, зеленую пену листьев, пестрые соцветия орхидей.
   Высоко над городом, куда не долетают гудки автомобилей, мерное гудение механизмов, звяканье стекла в лаборатории, дымы, голоса и судорожные всплески человеческих душ, Ди спит.
   Следующей ночью он снова проснется в четыре и будет лежать до утра, молча глядя в потолок.
   Сердце Вески в этот час словно спотыкается и стучит неровно. Месяц назад Ди нашел в кармане его пиджака нитроглицерин.
   Тогда время, которое всегда было огромным и безмятежным, как океан, опрокинулось и ударило волной. Оно рассыпалось на потоки цифр и стало простреливать навылет. Его вдруг стало недостаточно.
  
   Каждую ночь сердце его человека спотыкается чуточку сильнее.
  
  
  
   Delusion.
  
   Ягуар охотился. Он не испытывал голода, который мучил бы всякого хищника из плоти и костей, но сосущее чувство потери, затаившееся где-то внутри, заставляло его убивать дважды и трижды в день. Особенно в первое время, когда в темном зверином рассудке оформилось смутное ощущение утраты.
   Пусто. Не хватает. Надо бежать.
   Оно напоминало голод - и он убивал.
   Беззвучный прыжок, размытый промельк когтистой лапы, на плечи рушится незримая лавина, короткий низкий рык.
   С глухим стуком посыпались картонные коробки, сложенные у стены дома. Отлетели и хрустнули очки в никелированной оправе. Оператор точной сборки Ями Кауко не вернется сегодня домой.
   Темный еле видимый в сумерках зверь горбился над неподвижным телом, трогал его распяленной пастью, жарко выдыхал.
   Сосущее чувство не проходило.
   Послышался топоток детских ног. Резануло ноздри так, что пришлось припасть к земле. В груди заклокотало. Легкий, лепестковый запах маленького тела, шоколадная горечь, мокрая земля, зеленый чай, дыхание - слабое, как у птенца или полевки. Вонь стынущей крови показалась отвратительной.
   Он лег на брюхо и пополз вперед, поскуливая.
   Пусто. Пусто. Пусто.
   Четырехлетний малыш в сером хлопковом кимоно, с перепачканным шоколадом и песком круглым личиком застенчиво взирал на огромную тварь, выскользнувшую из тени.
   Не хватает.
   В сжавшихся от тоски ребрах снова родилось рычание. Улица была пуста. Одинокий фонарь ронял пятно света на ребенка, на подмокший красным смятый коробочный угол, на безвольно разжавшиеся пальцы мертвеца, на... Его убийцу увидеть было невозможно.
   - Нэко-тян, - отчетливо сказал детский голосок. - Киса, хорошая.
   Мальчик протянул извазюканную в шоколаде руку.
   Ягуара отнесло, словно звуковой волной, он метнулся на невысокую плоскую крышу, снова посыпались коробки, жуткие когти пробороздили штукатурку. Не останавливаясь, кинулся прочь.
  
   Он плыл в теплых волнах, яростно загребая лапами. Растворенная в воде соль лишь усиливала мучения. Живот подвело.
   Хорошо знать, что ищешь. А если - нет.
   - Мой ловец стрекоз, - слышался в бархатной тьме нечеловеческого сознания размеренный холодноватый голос. - О, как же далеко ты...
   За спиной твари сияло полоской огней Анивское побережье, впереди темным хребтом выпирала из моря гряда островов. Волны равнодушно захлестывали вбок, слышалось тонкое пенье воздушных пузырьков.
   - Мой ловец стрекоз...
   В той земле его нет.
   - Как же далеко ты... сегодня убежал.
   Далеко.
  
  
  
   Реинкарнация.
  
   - Тук-тук-тук, - мячик прыгает по ступенькам, по сухой мостовой, эхо мечется в ущелье переулка.
   - Тук-тук-тук!
   - Вес-ка-вес-ка-вес-ка-вес-ка.
  
   Цоп! Яркое яблоко мяча перехвачено в полете, четкий ритм, так схожий с биением сердца, обрывается на полутакте. Наступает тишина и ничто больше не царапает слух
   .
   Быть человеческим ребенком так здорово. Уютное счастье очага. Теплое молоко с медом, когда болеешь. Весна, голуби выпархивают из-под ног, повсюду нежными ростками пробивается трава.
  
   Можно бегать с другими мальчишками наперегонки.
   - Эй, Ди, не кисни, пойдем покидаемся в волейбол. -
   Можно рисовать мелками на асфальте. Яркие, белые линии. - Рукав лабораторного халата, причудливые очертания приборов, крохотное насекомое на пальце. Удивленный взгляд серых глаз за спиной -
   Можно...
  
   Крошечный мальчик с сапфировыми глазами замирает, опускает маленькие руки.
   Мяч выскальзывает и укатывается куда-то под стену дома, в синеватую тень.
  
   Мешает. Последнее воспоминание.
  
  
  
  
   Distance.
  
  
   Софу Ди прислушался к щебечущим и фыркающим голосам магазинчика, прикрыл на мгновение глаза, подождал чего-то. Потом поднялся, медленно подошел к чайному столику, достал две расписанные кобальтом фарфоровые скорлупки, несколько плиток наилучшего семилетнего пуэра, так странно припахивающего землей и сыростью.
   Поставил чайник на горелку и замер перед столиком в позе почтения.
   Кто он такой, чтобы идти против судьбы.
   Кто он такой...
   Судьбе, которая встает на твоем пороге, можно лишь открыть дверь. Предложить выпить чая. Поклониться, когда она соберется уходить, уводя с собой самое дорогое. Тщательно вымыть пустые чашки.
  

***

  
   Они приблизились к резной арке входа в магазинчик. Шаг, еще шаг. Слабые пальчики наконец преодолели мертвую пропасть тишины, душащий песок сыпавшихся все эти годы секунд, стальную преграду слова "никогда". Пара секунд. Робкое движение руки. Непредставимые, космические расстояния.
   Может ли ягуар поймать бабочку?
   Сколько лет идти пешком до луны?
   Папа, я когда-нибудь умру?
   - Ди, ты уже слишком взрослый, чтобы задавать такие глупые вопросы, - голос отца льдинкой прорезался в памяти.
   Загорелая широкая ладонь раскрылась. Ответы бывают такими разными, малыш.
   Может.
   Тебе - раз плюнуть.
   Нет.
   Расстояния не имеют значения.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"