The articles in this series are based on the personal knowledge and experience of each author. Publication of any given article should not be construed as representing approval of the author's evaluation of the institution discussed. The Soviet and East European Research Centre of the Hebrew University distributes these essays as a professional courtesy to stimulate deeper knowledge and analysis of Soviet institutions.
Jerusalem December 1978
ДОРА ТИКТИНА
СЕЛЬСКИЕ ШКОЛЫ НА УКРАИНЕ
1948 - 1962
Предисловие 1 стр.
А. Моя первая школа 3
1. Вокруг школы 3
2. Школа 12
Б. Моя последняя школа 40
ABSTRACT
Banned from urban residence after a five-year prison sentence for 'anti-Soviet agitation' as part of a students' philosophical and literary circle, the author made her home in the villages of Kharkov oblast, where she served first as a teacher and later as principal in the Kniazevo elemen-tary school and later in the Krasnopavlovsk and Sheludkovko village secondary schools from 1948 to 1962.
Up to 1950 the educational level of rural teachers was low. Those teaching in the primary grades (1-4) had themselves generally finished only seven years schooling and perhaps a secondary correspondence course for teachers. There was great need for on-the-job training to correct teachers' deficiencies, particularly in language skills and mathematics. After 1956 standards were raised and by the 19 60s almost all rural elementary teachers had specialized secondary pedagogical training, while those teaching the upper secondary grades had generally graduated from a university or pedagogical institute. Turnover of teachers was generally high, the exceptions being those of local origin.
In addition to teaching duties and extracurricular cultural or social activities with the pupils the schoolteachers were obliged to carry on agitation activities in kolkhoz brigades, help organize elections and push the subscriptions to government voluntary loans. In summer both teachers and pupils worked for the kolkhoz.
In these activities and generally in the ideological sphere, the school was supervised by the School Department of the Oblast' or Raion Party Committee. The raikom controlled the appoint-ment of any school principal and generally that of the pedagogical director (zavuch) as well. Principals of secondary high schools m the district were invariably Party members from the mid-fifties on though some principals of seven or eight year schools (incomplete secondary) were non-Party. The raikom also exercised veto power over appointment of any non-Party teacher of history or social sciences.
The actual appointments, curriculum matters, school inspections and other administrative matters such as budgets, were handled by the raion and oblast' soviet education departments. Except for a brief period in 1961-1962 when they administered school budgets directly, the village Soviets played only a peripheral role in school life, allocating housing and fuel or other goods to teachers and participating in propaganda campaigns. The village soviet was far outweighed by the kolkhoz with which f-he school had a strong economic interdependence.
The Sheludkovko ten (eleven) year school had six hundred pupils, thirty teachers and a tech-nical staff of fifteen. The school consisted of a 4 classroom building constructed in 1835 and two wood and clay-walled sheds containing six smaller classѓrooms. Teaching was done in three shifts: 08.00-13.00 for grades 1-4; 14.00-19.30 for grades 5-10; and 20.00-23.30 for working youth.
Evening school was attended by those who had not finished seventh grade by the age of 15, and by adults seeking to improve themselves or to prepare themselves for higher education. While the first type might be graduated with what was in reality a fictional diploma, the second group re-ceived endless hours of help and encouragement from the teachers to compensate for the inferior level of rural education. In the early 60s the anti-intellectual trends of the regime eased the way into higher education for rural students, but simultaneously there was a distinct slackening of the love of learning which had been clearly present in the pupils during the first post-war years. The ravages of wartime and the poverty of the village left their scars long after actual hunger and privation had passed. There were always orphans and needy children to be aided by one-time or long-term financial aid. The school organized a dormitory to help those children from the further villages who might have difficulty reaching school over the poor roads in bad weather, In 1958 when a comprehensive health survey was made, one half of the pupils were found to have signs of active or past tubercular infection.
The school budget, handed down through the chain of Soviets, was miserly - totalling only five thousand rubles over and above staff salaries. For our library we were allotted only 120 rubles per year, and the 2,500 rubles allotted annually for maintenance and repairs was often meaningless because it was impossible to obtain allocations of materials. Only through constant bargaining, cadging, pushing and plain black market dealing could the school be maintained and developed. All this drained nervous energy and time which should have been devoted to education. It also ex-posed the principal and other staff members to constant danger of possible punishment for irregularities in school operations.
Khrushchev's enthusiasm for 'labor education' facilitated the development of a school farm producing vegetables, fruit and ornamental trees, and livestock. Developing the farm not only taught the pupils good agricultural methods and work habits, but pride in themselves and the school as the farm won both local and national prizes.
The income derived from farm operations solved many of our financial problems, for it far outstripped our government budget. From this income we purchased the dormitory building and constructed a sports hall, as well as financing library development, scholarship funds and other needs.
Soon both an educational and a political problem developed with regard to the farm. Our graduates went to work in the kolkhozy of the district and met up with the slovenly bureaucracy-ridden apathy which prevailed throughout the countryside. The teachers could neither comfort them nor reconcile them to this conflict between school and life. Neither could they discuss frankly the sources of this conflict. The farm's achievements, far better than those of the kolkhozy in the district, caused embarrassment to the local agricultural establishment and under Party pressure the farm was detached from the school and handed over to the kolkhoz. It soon deteriorated and the pupils refused to have anything more to do with it. The school was thus deprived of much of the hope and energy which had characterized it in the late 1950s. To the extent that original critical thought existed or could be cautiously encouraged among the children in the 19 60s, it was outside the school and even in spite of the school.
ПРЕДИСЛОВИЕ
- Почему, - могут нас спросить, - в воспоминаниях о своѓей работе в сельской школе 19 48 - 6 2 годов автор так много говорит о колхозах, о деятельности правительства в сёлах, о проблемах экономических и т.д., не имеющих, казалось бы, отношения к школьной жизни?
Однако это не так. Автор очень хотел бы, чтобы картина быѓла воспринята как нечто це-лостное, с неразрывно взаимосвязанѓными деталями. Школа всегда лицо своего времени, ли-цо общестѓва и государства. Даже тогда, когда она, казалось бы, от государства не зависит: значит, государство допускает существоваѓние независимой школы, и это очень важная черта общественной жизни. Советская же школа есть учреждение, принадлежащее ком-мунистическому государству, учреждение, прежде всего, партийѓное. Она служит, в первую очередь, идеологическим задачам партии и потом уже - задачам культурным и общеобразо-вательным. Все её гуманитарные курсы (языки, история, обществоведение, даже география - в её экономических и политических главах) - это партийные курсы. Вся её воспитательная работа - это парѓтийная воспитательная работа, Вся её работа среди населения - это партий-ная работа среди населения. Не только независиѓмая, но и нейтральная воспитательная, пре-подавательская и адѓминистративная деятельность возможны в советской школе тольѓко в опасной оппозиции к партийно-государственному диктату и на очень коротком отрезке вре-мени: пока не опомнятся те, кто командует школой.
Поэтому говорить о жизни и работе школы вне связи с общегосударственной ситуацией нельзя. Особенно справедливо последнее по отношению к сельской школе: в городах есть целая сеть культурно-просветительных, идеологических и пропагандистских учреждений, осуществляющих партийную культурно-идеологическую политику. В городах есть многооб-разные виды учебных учреждений: школы, училища, техникумы, институты, курсы, студии. В селе есть только школа, иногда - маленьѓкий клуб, руководимый чаще всего случайным на этой работе человеком (но и в клубе, по приказу партии, всю культурно-массовую и просве-тительную работу ведут учителя). Сельская школа теснейше связана с колхозом, служа ему резервом дешеѓвой и бесплатной рабочей силы. Короче - понять жизнь школы вне связи с жизнью села и страны невозможно даже приблизиѓтельно. В нашем кратком и поневоле по-верхностном обзоре мы попытались связать эти стороны советской жизни. Автор был бы рад, если бы ему удалось, по возможности, приблизить наѓрисованную им картину к действительности.
А. МОЯ ПЕРВАЯ ШКОЛА
1. ВОКРУГ ШКОЛЫ
Я начинала работать учителем в 1948 году, в маленькой деѓревушке Князева Лозовского района Харьковской области, отстоѓящей от ближайшей железнодорожной станции на 13, от дальней - на 40 километров. Без регулярного сообщения, без шоссейной дороги это было до-статочно далеко.
В эту маленькую сельскую школу в глухой деревне я попала, имея за спиной (в 25 лет) политическую судимость по статье 58 П.П.-11 УК РСФСР сроком на пять лет, не позволяв-шую мне жить и работать в больших городах.
***
Наше 'дело' не имеет прямого отношения к моей работе в школе, но, благодаря ему, я попала в Богом забытое Князево; оно, вообще, во многом предопределило мою дальнейшую жизнь. Кроме того, наше дело, как всякое осуждение, отражает опредеѓленные черты време-ни, которому принадлежит.
Основанием для слежки за мной и моими друзьями послужили доклады о некоторых ас-пектах творчества Б.Пастернака и Э.Багѓрицкого, прочитанные мною сперва в студенческом литературном кружке, потом на заседаниях студенческого научного общества и, наконец, на заседании кафедры русской литературы Казахскоѓго государственного университета (КазГУ, Алма-Ата, КазССР), последнее - по приглашению заведующего Кафедрой - проф. Когана.
Освобожденная в 19 48 году по амнистии, я все же не имела права (как и мои отсидев-шие еще год, до конца срока, товарищи) жить на расстоянии менее, чем 100 километров, от 39-ти больших городов Союза, в т.ч. и от Харькова. Тем не менее, мы вернулись в Харьков, где жили все наши родственники, кроме 20-ти человек, погибших в Польше. О двоюродных братьях, попавших в Израиль, мы тогда не знали. В 1948/49 учебном году я уже работала в Князевской семилетней школе. Человек, который помог мне устроиться в школу, занимал в 1948 году видный пост в Харьковском областѓном отделе народного образования. Его уже нет в живых. Моя мать рассказала ему мою историю. Он обещал, что направит меня на работу в сельскую школу, в непаспортизованный район, и попросил, чтобы я никому ни в Облоно , ни в районе, ни в школе не говоѓрила о своей судимости. Примерно такая же история повторилась на заочном отделении Харьковского государственного университеѓта, когда я, со справкой об окончании двух курсов филологичесѓкого факультета Казахского государственного университета, пришѓла восстанавливаться на правах студентки заочного отделения. Я начинала учиться в Харькове в 1940 году. В КАЗГУ (Казахский госуниверситет) в период моего ареста работали несколько ученых из Харькова. Работал тогда в Алма-Ате (и жил в том же общежиѓтии, где жила я) и человек, к которому я, приехав в 1948 году в город Харьков, обратилась с просьбой о зачислении меня на 3-й курс филологического факультета . Он помог мне поступить на заочное отделение и тоже попросил меня нигде ничего не говорить о моей судимости. В 1948-м году начали брать 'повторников' - полит заключенное, отбывших уже свой срок наказания. Паспорт политзаключённого в СССР с успехом заменяет клеймо, которое в стаѓрину выжигали на лбу каторжанина; с ним нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу. С ним могут в любой момент задержать, выслать, повторно арестовать. Меня освободили тяжело больной. Я знала, что второго срока не выдержу. Я порвала волчий пасѓпорт вчерашней арестантки и заявила, что он утерян. Мне было 25 лет; в архиве района, где мы жили до войны и эвакуации, чудом сохранились какие-то данные о моём довоенном паспорте. На их основании мне выдали новый . Теперь я могла выполнить просьбу обоих своих спасителей (и того, кто дал мне работу, и того, кто принял меня на филфак) и не говорить о своей судимости. Мы уехаѓли в непаспортизованное степное село Князеве. Только мои друзья, некоторые коллеги да самые близкие из старших учеников знали мою историю, и никто не сказал о ней лишнего слова. В 1956 году отѓпала необходимость её скрывать, но тогда уже и незачем было к ней возвращаться в официальной плоскости.
Нас высадили из кузова грузовика, возившего на станцию зерно из колхоза (был август), и мы оказались в непроницаемой темноте безлунной облачной ночи. Как-то нашли отведен-ную нам сельсовеѓтом хату, достучались, хозяйка зажгла 'каганец' (суконный фиѓтиль в гильзе из-под небольшого снаряда, налитой горючим, купленѓным у трактористов); электричества и радиосвязи в Князеве не было.
Нам отвели почти квадратную комнату с глиняным полом, осевѓшими стенами и малень-кими кривыми оконцами - нам она показалась огромной, В ней стояли большая деревянная лавка, досчатый стол и кровать с соломенным тюфяком. Потом принесли от соседей кро-ватку для ребенка' Всё устраивалось как нельзя лучше.
Как мы потом убедились, крыша здорово протекала, но что быѓло делать?
Хозяйка была солдатской вдовой с тремя детьми. Старшая дочь работала в магазине, в районе. Раза два в месяц Марий (хозяйка) привозила из города 'дефицит': синьку, спички, соду, стиральное мыло, конфеты, иногда ситец или селёдку - в деревне брали всё с хорошей приплатой за доставку и риск. За корову (за право пасти её в общем стаде) Мария ходила в 'ланку' (в звено, на колхозную работу). На деньги, полученные у односельчан за 'дефицит', купиѓла через год полдома в райцентре, выпросила у председателя пасѓпорт - спасла детей от колхозной доли. За нас ей платили копейки, но нам давали для топки то воз соломы, то 'гарбу' подѓсолнуховых стеблей (мы привозили их на волах с какого-нибудь Богом забытого поля). В хате печка была одна, и наше топливо выручало, Да и мы бы не 'протопились' сами - без 'кизяков' от Марииной Зорьки. Топить приходилось и летом: пищу готовили на дворовой печке. Но к лету мы уже осмотрелись, и нас, как и всех сельских хозяек, выручали 'органические удобрения': навоз из конюшен и коровников вывозили куда-нибудь подальше от глаз начальства и сваливали в кучу ('удобряли') поле, ставя цифры в отчётах). Он постепенно подсыхал, и женщины разбирали сухие плитки на топливо, - носили мешками, так что и на зиму оставаѓлось.
Хаты были с войны полуразрушенными, солому с крыш скармливаѓли скоту; солома, подсолнух и даже кизяк выгорали быстро - дети спали зимой в верхней одежде. Учителя жили так же, как и колхозѓники разве что без ежедневной барщины (работали только с уче-ниѓками, в страду - неделями, в остальное время - от случая к слуѓчаю). За спиной у всех был голод 1946 - 47 годов. Колхозникам до 1954 года ничего не платили в колхозе, но они хоть несли из него, что могли: никакие драконовские 'указы' о чудовищных лагерных сроках за 'расхищение общественной собственности' не могли останоѓвить отчаявшихся людей: дет-ский голод был страшнее 'указов'. Потом нести из колхоза привыкли: не стало голода, но нужда сохѓранилась; платить колхозникам, хотя бы по крохам, начали тольѓко в 1954 году...
Учителям из семей колхозников было легче, чем нам: к жалѓким резервам семьи они при-бавляли свою зарплату. Мы же были боѓсыми и голыми (после эвакуации и скрытой нами тюрьмы). Немудѓрено, что зимой я задолжала всем, кому только могла задолжать: Марии - за 'дефицит' и молоко, соседям - за кое-какие продукты, в лавке, где охотно давали в долг... Долг этот шел за нами из месяца в месяц: уж очень хотелось мне кормить семью досыта. Продуктов в сельмаге почти не бывало, колхозные председатели продавали их редко и с не-охотой: неоткуда было их брать. Регуѓлярно выписывали они только зерно. Хлеб мы пекли сами, зерно возили на мельницу сами. До первого нашего огородного урожая, до первых собственных кур и рыболовных снастей, до того, как я чуть-чуть огляделась и приспособи-лась к обстановке, до первого выкормленного поросёнка дожить было трудно, хотя голода настояѓщего в селе тогда уже не было: недоедали, но не умирали и не пухли с голоду...
Детского сада в Князеве не было. Ребенок оставался с детьми хозяйки даже тогда, когда мы уезжали на учительскую конференцию. Была в селе медсестра, внимательная и добросо-вестная, но беспоѓмощная из-за нехватки медикаментов, знаний и прав: освобождение от ра-боты, из-за давления со стороны бригадиров и председателей колхозникам выдавалось не-многим легче, чем заключенным в лагере; получить транспорт в том же колхозе (где лошадей не хватало, как и людей) удавалось далеко не всегда, даже для тяжело больного ре-бенка или при хирургическом заболевании. Больница была только на станции, в тринадцати километрах езды. Раскисшую грунтовую дорогу с чернозёмом, промокающим на полметра, осенью - разрытую тягачами, зимой замерзшую полуметровыми рытвинами, трудно было осилить голодным клячам. Хорошо было только тогда, когда из колѓхозов вывозили хлеб и свёклу: грузовики, пригнанные из городов, шли колоннами в обе стороны...
Когда хозяйка наша уехала в город, она сдала нам хату (чеѓрез год она её продала), и: колхоз разрешил нам занять огород при хате - 0,40 га превосходного чернозёма, располо-женного между селом и поймой узенькой степной речушки Попельной . Местаѓми Попельная превратилась уже, как большинство мелких степных речушек, в пересыхающий ручеёк, но в широких омутах и тихих заѓводях, окаймленных ивами и камышом, рыба еще кишела, как в садѓке, кормя село.
В конце огорода кучерявился полудикий вишенник и терновник, отрастающий после знаменитой 'зверевской' вырубки косточковых, да и вообще - плодовых деревьев, в кото-рых тонули когда-то беѓлые хаты степной Украины, Министр финансов Зверев (во всяком случае, сельская традиция приписывает это ему - может быть, из-за его фамилии) ввел вско-ре после войны денежный налог на каждое дерево косточковых, растущее на личном дворе колхозниѓка (другие фруктовые деревья облагались налогом и прежде, но теперь налог был расширен и увеличен). А были эти вишенники, терновники, сливки и абрикосы (даже груши и яблоньки) совсем не 'товарными' и, уж во всяком случае, зверевского 'зверского' налога (так его и звали в селе) покрыть не могли. И заработаѓли топоры; за одну зиму источник всех витаминов на крестьянсѓком столе, разнообразивший скудное его меню, буквально 'вылеѓтел в трубу': плодоносящие деревья превратили в плохие дрова и сожгли. Налог распространял-ся и на колхозы. Поэтому в бывѓшей княжеской экономии - в нашем Князеве - был вырублен огромѓный старый фруктовый сад: рук для него не хватало, транспорта для вывозки фруктов не было, мост через глубокую Ярешкину балѓку на единственном грейдере от колхоза к стан-ции был взорван в войну и не восстановлен, - прибыли сад не давал и не мог дать, а налог на него увеличивал и без того непосильные повинѓности колхоза. Его 'списали', составили акт о негодности больѓшинства деревьев ('заболевших', 'вымерзших') и вырубили. Мне хоте-лось бы рассказать о его судьбе в классах, в которых мне 29 лет приходилось рассказывать о 'Вишневом саде' А.П. Чехова (прямым продолжением коего явилась украинская 'зверская' садоѓвая эпопея) - да где уж там...
Для школьного советского 'литератора' такой урок был бы посѓледним уроком - кому хотелось идти на Голгофу из-за вишневого сада?..'
Год, когда посадили мы первый наш украинский огород, был уроѓжайным на диво - даже для этих невообразимо плодородных мест. Приѓусадебные участки насытили, наконец, кол-хозников. Больше удаваѓлось приносить и с работы. Но на трудодень опять ничего не дали, и по весне ни хлеба вдоволь, ни кормов для скотины не было г В канун огромного урожая 1949 года колхозам района приказали сеѓять чумизу: она хорошо (?) кормит китайцев - ВКП(б) призвала ее кормить украинцев, Чумиза не уродилась, и обширные площади, коѓторые могли дать рекордный для послевоенных лет урожай традициѓонных культур зерновых, ничего не дали (а хлеба в том году выѓмахали в рост человека).
По весне 1950 года, в марте, уже нечем было кормить скотину. Неожиданно резко потеп-лело, начал таять снег. На одном из дальѓних колхозных полей стояли не убранные с осени стебли кукурузы. Решили отогнать туда коров и телок постарше: пусть объедают суѓхие ли-стья. Косить стебли и возить их на ферму было нечем и неѓкому. Стадо погнали в кукурузу по солнышку и за ветром: коровы дошли легко и принялись пировать. Вдруг нашли тучи, налетел веѓтер, и началась отчаянная мартовская метель, какие часто бывают ранней весной на Харьковщине. Ослабленные животные не смогли двигаться к селу - против ветра, бьюще-го их колючим снегом. Расѓтерявшиеся доярки сбились с пути, стадо забрело на оттаявшие распаханные в прошлом году 'пары' , и коровы увязли по брюхо в вязкой грязи. Мороз быстро крепчал; вскоре в село донесся отѓчаянный смертно-тоскливый рёв: животные замерзали вместе с гусѓтеющей грязью. Спасти их так и не удалось. Мертвым и умирающим им перерезали глотки, чтобы сохранить хоть мясо для госпоставки...
Когда всё было кончено, начали выворачивать туши из окамеѓневшей земли - Потом при-гнали огромного першерона, Фрица, запряѓженного в сани с двумя прицепами. Фрица тяжело раненным бросили в селе отступавшие немцы. Князевские конюхи его выходили. Он работал безотказно, ворочал горы, но на дорогу, где его раниѓло, не пошел ни разу: если гнали, поворачивался и шел с покѓлажей в конюшню; потом стоял там и долго дрожал мелкой дрожью. Он и сейчас был неспокоен: его с трудом удерживали, уговариваѓли, оглаживали... Наконец, нагрузили на сани и оба прицепа коѓровьи туши, Фриц сдвинулся с места, прошёл с натугой нескольѓко метров и рухнул наземь: сердце не выдержало страха и груза.
Вечером по хатам ходили два председателя: колхоза и сельѓсовета ('головы') - и, скинув шапки, с поясным поклоном, проѓсили: - Помогите, добрые люди. Не посылайте на каторгу - не дайте детям осиротеть.
И добрые люди помогали: каждый дом, где была корова, отѓдал теленка; отдавали даже двухлеток; обязывались отдать и неродившегося телёнка от стельной коровы, если телят еще не было.
Надо было спасать обоих 'голов' и бригадира животноводов от пятнадцатилетнего сро-ка по 'Указу о расхищении социалистическоѓго имущества' от 7 августа 1932 года (в просторечии тюрем и лагерей именовавшемуся 'семь восьмых), который был ужесточен в 1947 году. В первой редакции он предусматривал десятилетние сроки и расстрел, во второй в нем появились пятнадцатилетние сроки. Их можно было получить за несколько килограммов колосьев, подобранных на поле после жатвы и вывоза хлеба. Судили 'за колоски' даже голодных подростков. Что же тогда говорить о гибели целого колхозного стада? Здесь уже шла речь не о хищении, а о действиях, которые в те годы квалифицировались как экономичесѓкая диверсия.
Весь молодняк от собственных коров колхозники в любом случае отдали бы на мясопо-ставку. Теперь же, отдавая телят колхозу, они становились в безвыходное положение: где возьмут мясо для сдачи? Чем его заменят?
Правда, 'головы' обещали что-то придумать: по-видимому, катаѓстрофу хотело скрыть и районное руководство - от областного...
Может быть, сдали как мясопоставку погибших коров?..
Председатель Князевского сельсовета Василий Григорьевич, прозѓванный Васильком, мужик лет 45-ти, воевавший, раненый, битый, лоѓманый, юморист - не хуже Василия Тёрки-на - и великий колхозный комбинатор (Остап Бендер мог бы позавидовать изворотливости сельѓсоветской и колхозной верхушки, ухитрявшейся как-то существовать между райкомов-ским молотом и деревенской наковальней), говорил на своем ироническом 'суржике' , вы-ступая перед сельскими комсоѓмольцами:
- 'Ну, добре, ну ваши батьки прожили полвека при своих хозяйствах, при полном закро-ме, - им за 'палочку' робить неохота! Но вы-то, салаги , ничего, кроме палочки, сроду не бачили! Какого дидька вы от работы прятаетесь? Где ваша сознательность?..'
Мы потому говорим здесь об этих, казалось бы, далеких от шкоѓлы событиях, что в такой обстановке росли наши ученики, жили их родители, воспитывались многие из учителей и работали все мы. Не представив себе в деталях основ этой жизни, трудно понять и школу.
***
2. Школа
В Князеве была до войны кирпичная типовая семилетняя школа с приличного размера классами, коридором, учительской, с деревянѓными полами, правда, с печным отоплением и керосиновым освещением. Отступая, немцы служившую им казармой школу сожгли. Ча-стично стеѓны разбило снарядами; остатки растащили колхозники для собственѓных неотлож-ных нужд (для кладки печей, для укрепления фундаменѓтов хат).
После войны школа расположилась в двух обыкновенных крестьянских хатах - с гли-няными 'доливками' , с низкими потолками, с крохотными оконцами, в которые встроили форточки. Керосиновые лампы гасли к концу дня от недостатка кислорода; Форточек зимой не открывали: дети и так сидели в ватниках; в морозы густели чернила: солома и подсолну-ховые стебли не прогревали классов. За неделю детвора сбивала глиняные 'доливки' сапо-гами до земляноѓго основания (их 'подмазывали' один раз в неделю) - пыль стояла густой завесой. Но всё это было после войны и воспринималось как нечто вполне естественное (оно и было естественным после таѓкой войны). Это 'после войны' затянулось для бесчисленных маѓленьких сельских школ на десятилетия, но люди всегда соотносят своё настоящее с про-шлым; своего будущего они не знают. Дети жиѓли с рождения в подобных условиях, родите-ли - тоже, и, несмотря на эти условия, школу любили, в ней коротали не только рабочее, но и свободное время и дети, и мы. Энтузиазм вселяло уже одно то, что школа есть, что она работает.
Сироты фронтовиков, потерявшие и матерей, но не отправленѓные в детдома, жили в чу-жих семьях и получали от колхоза паёк, выживательно низкий. Их называли 'патронируе-мыми'. Полу сиротам, детям погибших фронтовиков, иногда перепадала какая-то помощь от государства: пара рублей, талоны на одежонку. Питания в школе дети не получали. Пенсий колхозникам тогда не платили - только семьям погибших. Но обставлялось последнее столькими формальностями и пенсии были такими мизерными, что не все пы-тались о них хлопотать.
Школа выполняла в колхозе многочисленные повинности: весной и летом - прорывали ростки кукурузы, свеклы и пололи; 'выливаѓли' из нор сусликов, которых в войну развелось несметное мноѓжество (заливали норы водой и убивали зверьков ударом палки по черепу, ко-гда те высовывались из нор; шкурки продавали заготоѓвителю, жирное мясо, скрываясь, ели, хотя и не принято было его есть). Осенью, до глубоких заморозков, убирали кукурузу и ово-щи. До 1954 года школам колхозы не платили.
Учителя работали вместе с детьми. Иногда, если колхозу было особенно трудно, учите-лей нагружали еще и личной повинностью: выделяли участки для прорывки, прополки, уборки...
У школьных работников, вообще, было много повинностей, котоѓрые, за исключением хождения 'по займу', сохранились и по сей день.
Каждый из нас имел участок или бригаду, где был 'агитатором' (независимо от членст-ва в партии или беспартийности). 'Агитатоѓры' должны были (и как правило свои обязан-ности выполняли, инаѓче жизнь и работа становились немыслимыми: колхоз ничего не 'вы-писывал': ни продуктов; ни топлива; директор придирался немилоѓсердно; в конце концов, находились предлоги для увольнения):
1). Проводить регулярные политические информации по газетам и по материалам, до-ставляемым из райкома (хлеб и сахар в сельпо не завозили месяцами - из-за бездорожья? но я не упомню слуѓчая, когда бы не доставляли в сёла водку и инструкции из райѓкома);
2). Помогать колхозу агитационно-воспитательными средстваѓми в повышении произво-дительности труда. 'Помощь' была, конечѓно, более чем сомнительной, но стенгазеты, про-паганда опыта 'передовиков', 'личный пример' на работах и прочее времени погѓлощали уйму. Доходило до того, что 'кустовой' (по группе колѓхозов) инструктор ругал учителя-агитатора за падение опоросов на свиноферме, бывшей его 'агитучастком'. Все собрание помираѓло от смеха, но учитель торжественно обязался бывать на участѓке чаще, 'чтобы обес-печить повышение плодовитости свиноматок. Никто не принимал этих разносов всерьёз в производственном смысле, но ходить - ходили, отбывали повинность...
3). Надо было обеспечивать полную и как можно более раннюю явку избирателей на из-бирательный участок, убирать и украшать последний; знакомить избирателей с жизнеописа-ниями кандидатов в депутаты; организовывать на участке художественную самодея-тельность; быть членами счетных комиссий и т.д. и т.п.
Выборы в колхозе были тогда своего рода праздником; нарушаѓлось однообразие жизни; отменялись колхозные общие работы (посѓтоянные - по необходимости - продолжались); привозили киноѓпередвижку; устраивали на участке буфет; доставляли в сельмаг 'дефицит'; на участке 'крутили' танцы, играла музыка... Меньѓше всего людей интересовало, куда и ко-го выбирают: как правиѓло и колхозники, и учителя из года в год бросали бумажки (бюллете-ни) в урну, не разворачивая и не читая их... После выборов начинались по хатам, конторам, школам 'гулянки' - таѓкие же, как и во всякий праздник; советский, семейный или цер-ковный. Самогон, закуска, гармошка, песни, сельские и 'городѓские' танцы. В Князеве, где люди были спокойные, рассудительѓные, редко происходили драки между соседями; в других селах часто дрались и на улицах, и в домах; как правило, всё вымещаѓлось на жёнах, когда мужики перепивались.
Самогона варили (и варят; теперь уже и в городах - из сахара, тогда - только в сёлах - из бурака) - море. В один из пресѓтольных праздников (в честь святого давно разрушенной и за-бытой церкви), когда все село лежало вповал, мы поинтересоѓвались в сельпо, сколько прода-но государственной водки; оказалось - две пол-литровые бутылки за все три дня пьянки...
4). Особой и непременной обязанностью сельских учителей было (до отмены Хрущевым принудительных займов) 'подписывание' колхозников на заем . Служащих, в том числе и учитеѓлей, подписывали на заём автоматически: в год - на месячѓную зарплату, которую изы-мали по 10 процентов ежемесячно. Колхозника стремились подписать, как правило, на весть тот жалкий денежный заработок (по 10 - 15 копеек в день), котоѓрый начислялся в рядовых (не выставочных) колхозах на его трудодни на протяжении года. Не знаю почему, но эта ак-ция не производилась автоматически (а могла бы: никто не стал бы протестовать); у колхоз-ников вымогалась 'добровольная' подпись на заёмном листе - вымогалась почти с таким же упорством (хотя и не такими приемами), с каким вымогалась на следствии подпись подследственного на протоколе допроса.
Колхозники ждали этих жалких денег из года в год, надеѓясь купить на них самое необходимое, и, поскольку требование поставить собственноручную подпись на заёмной ведомости созѓдавало иллюзию добровольности этого шага, они боролись за эти деньги (то есть отказывались от подписи) упрямо и извоѓротливо: убегали из дому, запирались, отсиживались у родѓственников вне сёл... Их брали измором: учителя, администѓраторы, районные работники, 'активисты', коммунисты ходили к упрямцам в 2 - 3 часа ночи; у них сидели часами; на подхоѓдах к дому устраивали засады; следили за их возвращениями. Им объясняли, для чего нужен заём, что такое война и как им хорошо живется при советской власти, которую необходимо подѓдерживать займами. Им грозили, что не дадут ни выпаса, ни покоса, ни лошадей для вспашки личного огорода (и не дали бы). Они плакали, но не сдавались. Это напоминало коллектиѓвизацию и хлебозаготовки.
В конце концов эту 'добровольную' подпись из них, как правило, выжимали.,.
Учителя участвовали в этой работе с тяжелым чувством, но - в подавляющем большин-стве своём - с глубоким убеждением, что после такой войны без займов государству не обойѓтись (словно того же не было и до войны), и поэтому надо пеѓреступать через неловкость и жалость. Так же настраивали и учеников.
Не могли же сельские (да и городские) учителя предстаѓвить себе, например, такой вы-ход, как настоящий союз с разѓвитыми странами, займы у них и допущение в промышлен-ность их капитала! Легче было представить себе контакты с инопланетныѓми цивилизациями и помощь от них. Или принять как естественѓную альтернативу колхозам развязывание частной инициативы, которое обессмыслило бы все ужасы, пережитые деревней с 1917 по 1948 год: зачем тогда всё это делалось? Замкнутость соѓветского государственного существования и недопустимость мысѓлей о каком бы то ни было ином укладе хозяйства, кроме советѓского, были для сельских учителей 1948 - 56 годов, в силу их постоянной связи с официальной идеологией, еще более непреложными чертами действительности, чем для крестьян, людей практической жизни . Человек, вообще, глубоко пропитывается критериями своего окружения, если эти критерии глобальны, единообразны и безысходны. Противоестественный быт тюрем и лагерей тоже достаточно быстро перестаёт ощущаться и их перѓсоналом, и заключенными как нечто противоестественное.
Думаю, так же, как 'агитаторы', 'ходившие', как говорили в селе, 'по займу', осознавали свой 'долг' и бесчисленные функционеры коллективизации..'
***
Позволю себе несколько забежать вперед и рассмотреть весь свой учительский (и дирек-торский) школьный опыт в обѓласти взаимоотношений между школой и главным ее хо-зяином - КПСС (в князевскую пору моей школьной жизни - ВКП(б). Я опережаю события, о которых рассказывается в этой главе, не только ради композиционного упрощения своего очерка, но и потому, что взаимоотношения между школой и правящей партией не изменились (со времени ленинских речей на съездах 'полит-просветов' и на учительских съездах по сей день}. Партия быѓла и остается, как сказано выше, ХОЗЯИНОМ ШКОЛЫ, Все прочие организации и органы управления, так или иначе со школой связанные, лишь осуществляют определенные аспекты 'воли Пославѓшего'.
Завучей и директоров, а также учителей истории и обществоѓведения средних и се-ми(восьми)летних школ вроде бы назначал своими приказами областной отдел народного образования (по представлению - в первых двух случаях - районо). Эти приказы формально должны были подтверждаться только приказом по райѓоно. В действительности же, кандида-туры директоров обязательѓно согласовывались с райкомом партии, завучей - как правило согласовывались, а после их назначения (т.е. проведения по приказам облоно и районо) - директоров, историков и преподаѓвателей обществоведения (чаще всего оба предмета преподавал учитель истории) утверждал райком партии, вызывавший их на собеседование. В 1955 году, когда меня с должности завуча средней школы перевели на должность ее директора, точнее - назначили ИСПОЛНЯЮЩЕЙ ОБЯЗАННОСТИ (ИО) директора Шелудьковской средней школы, беспартийных директоров средних школ в нашем районе уже не было. Я так и оставалась ИО, пока, в 1957 году, не стала кандидатом в члены КПСС, т.е. по анкетѓным данным 'своим человеком', хотя и слегка 'подпорченным' пресловутой '5-ой графой'. Но, по причине острого недостатѓка в более или менее грамотных и, главное, относительно трезвых (пьющих водку хотя бы не всю неделю) кадрах, 'неполѓноценность' по '5-ой графе' в сельской глубинке не влияла на кадровую политику даже в 1948-53 годах (да и много ли там было евреев?). В неполных средних школах встречались и беспарѓтийные директора. К завучам, как и ко всем заместителям в советских учреждениях, жестких требований в вопросе членства в ВКП(б)-КПСС не предъявляли. Но во всех случаях, при прочих равных условиях, предпочтение отдавалось членам партии. И приѓнимали в партию, в основном, тех учителей, которых выдвигали (или готовили на выдвижение) на административные должности. Им, как это было и в моем случае, предлагали заполнить анкеты для вступления в партию, иногда - настойчиво предлагали, через инструктора райкома партии, прикрепленного к данному населенно-
му пункту' В прочих же случаях служащих, в том числе и сельѓских учителей, принимали в партию весьма редко и неохотно: старались увеличить в ее рядах %% колхозников и рабочих, а не интеллигентов и служащих. Следует заметить, что и среди колхозников, и среди сельских служащих, учителей - в том числе, особой тяги в партию не наблюдалось: стремились заѓполучить анкету и рекомендателей лишь те, кто по тем или иным побуждениям хотели выдвинуться в руководители: стать директорами или завучами школ, заведующими сельскими клубаѓми, бригадирами, кладовщиками, работниками сельской потреѓбительской кооперации и пр.
В моем случае была заинтересованность и с моей стороны: из дальнейшего изложения станет ясным, что работа в должѓности руководителя Шелудьковской средней школы чрезвы-чайно меня увлекла и отказываться от нее я никак не хотела. Не платить же за принадлеж-ность к правящей корпорации формальѓным членством в ее 'авангарде' (а за формальное членство - рядом действительных, отнюдь не формальных, компромиссов с собственной со-вестью) в СССР невозможно. Заведующие районо и облоно тоже были заинтересованы в продолжении начатого школой эксперимента, о котором я расскажу в следующей глаѓве очерка.
Тогда, в 1956-67 г.г. этот шаг был для меня и внутренне в какой-то мере оправданным: атмосфера тех лет, особенно сельская, более 'раскованная', чем городская, позволяла на-деяться , что впереди возможность настоящей полезной рабоѓты расширится. Возникала при-вычная мысль об ответственности, о необходимости находиться в активе, влиять на события. Наѓчиналась пора очередной иллюзии. Кроме того, практические интересы школы требовали постоянных контактов с районом, с областью 'на высоких уровнях'. Я была депутатом сель-ского совета, членом Совета облоно, членом пленума райкома парѓтии... Было то короткое время, когда снятая 'сталинская' судимость воспринималась как нечто почетное, а не как нечто позорное. Один из моих университетских знакомых, вернувшийѓся из лагеря и реаби-литированный после восьми лет заключения, работал тогда на филфаке Харьковского уни-верситета. Он говоѓрил, отправляясь в местком - требовать путевку в дом отдыха: 'Пойти по-звенеть кандалами, что ли?'... Теперь 'звенеть канѓдалами' уже опасно...
Мои поручители единогласно решили, что писать в протокоѓлах и анкетах о моей судимости незачем: судимость снята за отсутствием состава преступления - о чем же писать? Пункта: 'Если судимость была и снята, то укажите', - в партийных анкета 1957 года не было. В 1957 году Шелудьковская парторганизация приняла меня в кандидаты, а в 1958 году в члены КПСС...
...В 1968 году меня из партии исключили, инкриминировав мне, среди прочих грехов, и 'скрытие' снятой за 12 лет до этого судимости.
К тому времени один из моих поручителей уже умер, ко втоѓрому я не стала обращаться за подтверждением того, что я суѓдимости не скрывала: я не собиралась протестовать...
И все-таки несколько слов о своем исключении из партии я скажу, ибо есть в нем зани-мательные детали общего характера.
По ныне действующему партийному уставу из партии должна исключать низовая, она же первичная, партийная организация, решение коей утверждается райкомом партии. После этого 'деѓло' об исключении отсылается в горком партии. Если на протяѓжении 2-х месяцев исключенный не подаст апелляции, 'дело' сдается в архив. Низовая парторганизация меня не исключила, несмотря на то, что райком вернул протокол на пересмотр. Наѓпротив: она дала мне лестную характеристику (за что директор и парторг получили от бюро райкома 'на вид' - есть такая форѓма партийного устного выговора). Тем не менее райком, по настоянию своего секретаря Нестеренко, меня исключил. Было это в 1968 году, и здесь уже дело об исключении носило антиѓсемитский оттенок: например, перемену фамилии после замужестѓва расценили - открыто и с занесением в протокол! - как 'скрытие' моей явно еврейской девичьей фамилии (на мой вопрос: расценили бы мой поступок так же, если бы и фамилия моего мужа была еврейской, или нет? - ответили, что в этом случае я бы не стала ее менять)..' Мне поставили в вину 'скрытие' наличия у меня заграничных родственников при вступлении в партию (мой американский родственник умер в 1939 году, польѓские - погибли в 1941-44, израильских мы нашли в 1975 году; о том, что они уцелели, не знала и моя мать; а в партию я поступала в 1957 году; но эта арифметика райком не интереѓсовала; в протоколе гак и сохранилась чисто сталинская форѓмулировка - скрытие 'связей с заграницей') . Более того: мне записали в 'дело' возможную передачу уничтоженного мною (о чем я по глупости сама рассказала своим 'партейгеноссен') в 1948 году выданного мне при освобождении 'клейменного' пасѓпорта иностранцам!!! Но мало и этого: судимость моя была к тому времени снята не только в общем порядке (когда аннулиѓровали в общем порядке все судимости за 'антисоветскую агиѓтацию' сроком до пяти лет), но и в порядке индивидуального рассмотрения: один из моих 'однодельцев' затеял это рассмотѓрение перед предполагавшейся защитой его докторской диссерѓтации. Райком вкупе с Харьковским КГБ запросил из Алма-атинского КГБ мое, находящееся в архиве, прекращенное за отсутѓствием состава преступления , 'дело' и направил его в прокуѓратуру Союза - с просьбой о ДЕРЕАБИЛИТАЦИИ' Прокуратура Союѓза отклонила ходатайство районной партийной комиссии и КГБ, еще раз подтвердив отсутствие состава преступления в наших тогдашних действиях. Я все это время, а партийное следствие продолжалось около восьми месяцев (вел его некий Смирнов, активист парткомиссии, пенсионер, следователь 1930-х годов), ждала каких-нибудь серьезных обвинений. Мне не верилось, что партийные органы и КГБ ничего не знают о моих настроениях и действиях более близкого, чем в 1944-1957 годы, времени. Но у них, действительно, не было ни одного достаточно увесистоѓго камня за пазухой - более увесистого, чем скрытие несущестѓвующей судимости и воображаемых связей с заграничными родстѓвенниками.
Горком партии не отправлял моего нового 'дела' в архив около года. Учреждению, где я работала, так и не прислали копий решений райкома: ни решения об исключении, ни реше-ния о запрещении занимать руководящие должности и вести идеолоѓгическую (а значит, и педагогическую) работу. Когда я, посѓле четырехмесячной болезни, вернулась на работу, гор-ком чеѓрез парторга начал настойчиво предлагать мне подать заявлеѓние с просьбой о пере-смотре решения райкома: приближался очередной съезд, и горком побаивался прямой аппелляции к съезѓду с моей стороны. Парторг объяснял мне, что только вконец опустившиеся пьяницы не просят о восстановлении их в партии, что горком не отправляет 'дела' в архив - следовательно, меѓня восстановят. Подать апелляцию я отказалась, мотивируя это тем, что исключали меня без просьб с моей стороны - пусть так же и восстанавливают, если считают нужным... На работе (правѓда понижением в должности) меня оставили, и райком делал вид, что этого не замечает. Так я и оказалась опять вне партии, но с работой - вариант, на мой взгляд, весьма удачный, ибо выйти из партии, не претерпев при этом больших неприятностей, очень трудно, а я по неприятностям не скучала...
Но вернемся к взаимоотношениям школы и партии.
Самой высокой партийной инстанцией, которая имела прямое отѓношение к народному образованию, был школьный отдел обкома парѓтии. Он командовал в идеологическом отно-шении областным отделом народного образования при Исполнительном комитете областно-го Совета депутатов трудящихся /Облоно/. У облоно было, по меньшей мере, три хозяина: школьный отдел обкома КПСС, Исполком Совета депутатов и Министерство просвещения. До школ обычно 'щупальца' этих высоких инстанций дотягивались редко. Школьная ком-сомольсѓкая организация работала под руководством пионервожатой и адмиѓнистрации шко-лы. Пионервожатой руководил по политической линии райком комсомола. В школе были еще ученический комитет /учком/, совет пионерской дружины /председатели пионерских отрядов во главе с председателем совета дружины/, но все эти организации: пионерские, комсомольские, ученические /старосты классов и ученический комитет/ - как правило, никакой инициативой не расѓполагали и, подобно учительской профсоюзной организации, быѓли лишь 'приводными ремнями' от администрации к ученикам,"от партии к массам' Все пропагандистские кампании: праздничные, юбилейные, производственные, политические - инспирировались партийной властью, для нас - районной и колхозной, для райѓона - областной, для области - республиканской, для респубѓлик - московской. Так, в 1954 году с невероятной помпой и шумихой (не хуже трехсотлетия дома Романовых) 'праздноваѓлось' (по приказу свыше' трехсотлетие со дня 'воссоединения' Украины с Россией - со дня знаменитой Переяславской Рады под главенством Богдана Хмельницкого. Лекции, конференции, концерты, торжественные 'слеты' в райцентрах, выпуски специѓальных стенных газет, предписанные колхозные 'банкеты', обѓмен делегациями с 'братскими' колхозами РСФСР не прекращаѓлись полгода.
Зато столетие со дня великой реформы 1861-го года (отмеѓна крепостного права) не было упомянуто ни одним словом. В 1911 году, кстати, вся Россия торжественно отмечала пятидесяѓтилетие со дня реформы, посвятив ему множество статей и книг, в том числе и обстоятельный коллективный семитомный груд 'Веѓликая реформа', имеющий по сей день большое историко-социологическое значение, Советских же граждан и сегодня удивляет чей-то интерес к этой реформе: с 1-4 классов их учат не приѓдавать ей ('половинчатой', 'куцей', 'фиктивной', 'лживой') ниѓкакого значения...
Пропагандистские кампании, которые в селах проводились, в основном, школами, надо-едали, раздражали, от них отмахивались; но они делали (и делают) свое дело: заполняли и заполняют ваѓкуум в сознании советских людей своими примитивными штампами.
***
Сельский совет занимал (как и. все, сверху донизу, советы) подчиненное по отношению к партийным властям, чисто исполниѓтельное положение. Он подчинялся райисполкому, но это ничего не меняло, ибо исполком райсовета тоже был, в абсолютном соотѓветствии ленин-ской политике в этом вопросе, лишь инструментом исполнения партийных решений. Его инициатива была чисто хозяйѓственной и сугубо процедурной, определяясь при этом все тем же общегосударственным, партийные в своей основе, законодательстѓвом.
Сельский совет выделял квартиры учителям, снимая их у колхозѓников. Если учителя снимали не комнату, а дом (иногда хозяева жили в городе или у детей), они доплачивали к десятке, которую давал сельсовет, еще 5 рублей. Сельский совет проводил вместе с партий-ной организацией займы и выборы и тогда командовал приданѓными ему учителями. До того, как ему передали наш бюджет, сельсоѓвет не оказывал на школьную жизнь существенного влияния. Предсеѓдателем сельсовета в Шелудьковке был одно время наш недавний учиѓтель М.С.Павленко, бывший фронтовой офицер, проницательный, добѓрый, отзывчивый человек, друг мой и многих учителей. Он помогал нам - чем и как мог. Когда бюджет передали сель-совету, его уже там не было: его 'рекомендовали' (т.е. назначили) в председатели соседнего колхоза. Говорят, теперь он вернулся в школу и преподаѓет, как преподавал раньше, военное дело, физкультуру и анатомию: с ролью председателя колхоза, а потом - директора совхоза (в коѓторый был превращен колхоз) он не справился.
У сельсовета были жалкие финансовые возможности; у колхоза, особенно после 1954 го-да, - значительно большие. Сельсовет постоѓянно выпрашивал у колхоза какие-то крохи ма-териалов и средств - в дополнение к своему беспомощно маленькому бюджету. Соответ-ственно, и влияние руководства колхоза в селе было куда сильнее, чем влияѓние сельсовета. Да еще председатель колхоза мог и районному наѓчальству кое-чего подбросить - как для личного и семейного потребѓления, так и для нужд районных организаций, включая партий-ные. А что мог председатель совета? Только просить: - нарядов на топливо для совета и для населения, не входящего в число колхозников; нарядов на стройматериалы; отсрочек всевоз-можных поборов с неѓколхозного населения; скидок и отсрочек по займу...
Колхоз, в основном, распоряжался нашим временем: его задачей было выжать из нас как можно больше человеко-часов для прополѓки, для уборки, для кукурузы, для работы на поми-дорах, на изѓготовлении торфоперегнойных горшков и пр. Колхозный парторг 'распределял' беспартийных учителей по агитучасткам, по бригаѓдам, по звеньям. Он предписывал учите-лям в приказном порядке, по поручению райкома партии: лекции, политинформации, читку газет колхозникам, пропаганду агротехнических знаний и передоѓвого производственного опыта, выпуск колхозной, бригадной и клубной стенгазет и т.д. Колхозная организация за-нималась не школой как таковой, а учителями как осуществителями партийѓной политики, как идеологическими рядовыми партийной армии, - независимо от того, числились ли они коммунистами или нет.
Для создания в школе самостоятельной партийной организации нужны были три комму-ниста, но они, как ни странно, имелись в школах, даже сравнительно больших, не часто. По-лагаю, что и для райкома, и для колхоза удобнее подчинение школьных коммуѓнистов пар-тийной организации колхоза: это позволяет усиливать зависимость школы от колхоза, подчиненность ее деятельности, в первую очередь, колхозным задачам партии.
***
Поскольку общеобразовательный ценз учителей является весьѓма важной проблемой для школы любого периода и, вероятно, всех стран, я позволю себе выделить и этот вопрос в не-кую главку, отражающую не только князевский, но и более поздний мой школьѓный опыт.
Общеобразовательный ценз в сельских школах был в 1945-1950 годы очень низок. Пре-подавали в них сельские же выпускники средних школ, поступившие (иногда только обя-завшиеся поступить) учиться заочно. В I-IV классах достаточно было среднего пе-дагогического (как правило - заочного, после сельской же семилетки) образования. Заочная педагогическая учёба могла тянутьѓся годами и, на мой взгляд, попросту не имела реального отноѓшения к профессиональной квалификации учителей: низший положиѓтельный балл ('тройка') ставился сельскому заочнику-учителю уже за один только факт присутствия на сессии и на экзамене. За 'шпаргалками' никто не следил: списывание скорей поощрялось. Учеба давала диплом, а не знания, - бумагу, юридически предосѓтавляющую право препода-вания (с определенной тарификацией по зарплате), Знания приобретались сельским учите-лем, в основном, посредством постепенного выучивания им тех же учебников, по коѓторым занимались ученики. Добросовестные учителя пользовались еще и печатными методически-ми разработками. И лишь у немногих учителей была возможность и потребность обрести развитие, суѓщественно превосходящее общий уровень, в том числе - уровень учеников'.
Меня, например, направили в Князевскую сельскую школу с обраѓзованием - 2 курса филфака университета. Директор Князевской школы окончил до войны три курса географи-ческого факультета. Из десяти учителей этой школы законченного высшего образования не было ни у кого, незаконченное высшее было у 5-6-ти челоѓвек; у остальных было среднее за-очное педагогическое образоваѓние. В этой отдаленной маленькой школе почти все учителя были местные или из ближних школ; почти все они кончали те же самые школы, в которых потом преподавали. Как я уже говорила, они посѓтепенно выучивали учебники, по которым преподавали, и научились решать все или почти все задачи из задачников, по которым учили детей. Большего от них и не требовалось.
В первые послевоенные годы к образовательному цензу учителей не придирались. В дальних школах не особенно настаивали и на заѓочной учебе; некому было работать. Выпускников университетов, пеѓдагогических институтов и педучилищ не хватало для разнарядки их по сельским школам. Пустовавшие вакансии рады были заполнить перѓвыми попавшимися 'добровольцами'.
В 1950-х годах, уже с самого их начала и особенно после 1956 года, резко повысились требования к образовательному цензу сельских учителей. К этому времени дали несколько выпусков педагогические вузы и университеты на ранее оккупированных территориях Укра-ины. Поступили на заочные отделения вузов те из учителей и выпускников средних школ, которые в состоянии были осилить хотя бы эту очень формальную и нетребовательную уче-бу, Начало исчезать из обихода такое понятие, как 'учитель-практик', т.е. преподаватель, не имеющий специального (или просто достаточного: высшего, неполного высшего, среднего спеѓциального) образования. Те, кто не могли осилить по ряду приѓчин и этой учебы, либо постепенно заменялись дипломированными специалистами и заочниками, либо передвигались в самые отдаѓленные села, в 'медвежьи углы'.
В 1960-х годах установился почти во всех школах Украины, кроме самых дальних, чет-кий образовательный ценз: 1-4 классы - среднее специальное педагогическое образование (3-х и 4-х -годичные педагогические техникумы и училища, чаще всего заочѓные, куда принимали после окончания неполной средней школы, с особыми льготами при поступлении для выпускников сельских школ, которые оставались, окончив, работать в селах), 5-7 (позже 5 - 8)- незаконченное высшее образование. Это могли быть довоѓенные учительские институты (но их выпускники постепенно выхоѓдили в тираж, а институты с войны прекратили свое существование). Это могли быть 2-3 курса обычных педагогических институтов и университетов. Кроме того в 5 - 7 классах работало множество студентов заочных педагогических институтов и университетов. 8 - 10 (9 - 11 - одно время) классы - полное высшее образование: пединститут или университет.
В селах обычно оседали навсегда только учителя, выросшие в сеѓлах же и окончившие та-кие же сельские школы (в этом или другом районе). Исключения были, но не частые: из го-родской молодежи осѓтавались в селах, преимущественно, те молодые люди, которые всту-пали в браки с местными молодыми людьми. Почти каждый год в больѓшие центральные сельские и районные школы, расположенные в крупных сёлах, на железнодорожных станци-ях, в райцентрах и прочее, попадали по разнарядке Министерства просвещения выпускники педагогиѓческих вузов и факультетов. Но они, в лучшем случае, лишь 'отрабатывали' свой трехгодичный срок работы по назначению и возвращались в город. Исключений было не-много.
В маленьких школах не всегда набиралось даже по одному комплекту детей для каждого класса. Учителей трудно было обеспечить нагрузкой, дающей мало-мальски сносное пропи-тание. В I-IV классах создавали комбинированные классы: объединяли в одной классной комнате и поручали одному учителю I и III классы или II и IV классы. Учитель начальной школы получал в 1948-61 годах от 50 до 75 рублей в месяц (в зависимости от стажа рабо-ты). Когда классы объединялись, зарплата увеличиваѓлась на 0,5 ставки, но часть учителей оставалась без работы. Их переводили в другие сёла. Учителям 1 - IV классов распоря-жались (и распоряжаются) районные отделы народного образоваѓния; учителями V и X (раньше V - XI) классов распоряжается ОБЛОНО, В V - VII (V - VIII) классах маленьких школ учителям приходилось вести по несколько предметов: нельзя брать учитеѓля на 1/4 ставки, на 1/3 ставки, а на целую ставку (18 часов в неделю) часов по предмету не набира-лось. В Князеве я вела русский язык и литературу, историю и одно время - немецкий язык. Муж мой вел математику, черчение, физкультуру и рисоваѓние. Даже в больших сельских школах, но с одним комплектом V - X классов, по сей день приходится объединять предметы. Обычно стараются подобрать предметы поближе, породственнее друг другу: физика + математика; астрономия + черчение; истоѓрия + обществоведение + география; биология + химия и т.п. Иногда, приходя в класс, учитель знает на один урок больше, чем ученики. Уходя с урока, он утрачивает это преимущество. Над этим смеются, но с этим мирятся - по необходимости.
Хочу подчеркнуть, что мои князевские коллеги, кругозор коѓторых был поневоле ограни-чен их образом жизни, образованием, биографией, бедностью, официальной идеологией, были людьми добросовестными, старательными, изо всех сил стремились передать ребятам всё, чем владели сами. Были среди них и люди глубокие, проницательные, знавшие о жизни больше, чем я тогда могла улоѓвить (я поняла их некоторые суждения много позже). Они бы-ли на 10 - 15 лет старше меня и пережили на собственной шкуре то, о чём я начала читать еще через 10 лет.
Я проработала в сельских школах 15 лет и могу свидетельствоѓвать: редко учителю удается работать с детьми так спокойно, с такой отдачей от своего труда, как мне посчастливилось работать в Князеве. Мне было 25 лет, когда я пришла в эту школу, - моим семиклассникам, 3-4 года не учившимся из-за войны, по 17 - 18 лет. Это были много испытавшие, рано повзрослевшие дети, серьѓёзные, скромные, вдумчивые, почтительные - как почти все дереѓвенские дети, пока они остаются в родной среде. Они очень хотеѓли учиться.
Несовпадение нашего с ними житейского опыта и запаса знаний было полезным и для меня, и для них.
Я стремилась, по возможности, ввести их в тот книжный и истоѓрический мир, в котором жила сама, - они открывали мне свою всеѓленную, по-своему, необъятную. Мной овладел в общении с ними дуѓшевный подъём, который, вообще, редко покидал меня в кругу учениѓков. Мы бывали вместе не только в классе, но и в поле, в драматиѓческом и литературном круж-ках, у меня дома, и никогда не прекраѓщался наш диалог или мой, обращенный к ним, моно-лог. Я именно в Князеве поняла, что работа учителя не синоним определенной слуѓжебной деятельности, а образ жизни, разделяемой с учениками и разделяющей их духовное бытие.
Если считать, что главное для воспитателя - это возможность быть честным с ученика-ми, то, как ни странно, эта возможность в крохотной сельской школе тяжелейших 1948 - 51 годов (время моего пребывания в Князеве, после чего я, вместе со своими старшеклас-сниками была переведена в пристанционную Краснопавловскую среднюю школу - одну из лучших школ, которые я видела в жизни) была для меня больше, чем, например, на подготовительных курсах при Харьковском областном Доме учителя в 'либеральных' 1968 - 76 гоѓдах.
Дело не только в том, что в Князеве нас куда меньше контѓролировали, чем в Харькове. Дело еще и в том, что, несмотря на политическую судимость и лагерный срок за спиной (о чём ни коллеги, ни ученики мои не подозревали - вот вам и 'честность'; но иначе я бы по-пала в 'повторницы', а не в школу, а у меня был ребенок, родившийся в лагере, и больная мать, и хотелось жить...), набор аксиом, лежавших в фундаменте моего тогдашнеѓго мировоз-зрения, при всех его еретических оттенках и отклонеѓниях от канонов школы, ни в чем этим канонам принципиѓально не противоречил. Я была в ту пору более роялисткой, чем король, - только и всего. А подросткам, с их психологичесѓкой бескомпромиссностью, с их естествен-ным возрастным максимаѓлизмом, - мой максимализм был понятен и близок. И я, как могла, старалась перевести всю ту проблематику, на которой строилась наша близость, в плоскость нравственности, в сферу общей культуѓры. Но это не всегда удавалось сделать.
В 1948-49 годах, как раз когда я работала в Князеве, началась первая в советское время откровенная (чуть-чуть 'припудренная' 'классовой' демагогией) правительственная анти-семитская кампания. Эта кампания, то усиливаясь, то ослабевая, продолжается по сей день.
Официальный антисемитизм 1948-53 годов нарастал, укрываясь под двумя дырявыми вывесками: борьбы против 'безродного космопоѓлитизма' (антипатриотизма 'буржуазного национализма', 'междуѓнародного империализма под маской сионизма' и прочее) и борьбы против 'экономической диверсии'.
Как на грех, и 'безродными космополитами', и 'экономическими диверсантами' оказывались одни евреи. Я начала тогда коллекциониѓровать газетные вырезки, и эта закономерность предстала передо мной во всем своём угрожающем виде. В мои короткие наезды в Харьѓков тревога усиливалась: 'дело врачей' (объявлено о нём было 13 января 1953-го года) создавало предпогромную ситуацию; в городских школах и больницах случались уже прямые хулиганские выпады против евреев-учителей, евреев-учеников, евреев-медиков.
В селе многочисленным работавшим там специалистам-евреям в ту предпогромную по-ру было легче, чем их соплеменникам в городе; особенно в деревнях, далеких от центра, там где не было рабочих-поездников , Там было очень мало евреев, и к каждому из них относились как к лицу, а не представителю наѓции. Там было много своих забот, тупиково-тяжких. Там мало выписывали газет, разве, что районную - по принудительной подписке, одну на несколько дворов. Сельскому начальству, в том числе районному, было не до чужих болячек и не до 'межѓдународных опасностей': своих хватало. Исчезновение деятеѓлей еврейской культуры, там, вообще, никто не заметил, как раньше не замечал их су-ществования.
И, тем не менее, в старших классах или в учительской (и даѓже на вверенном мне 'аги-тучастке') мне приходилось сталкиватьѓся с прямыми вопросами: почему евреи, которых Со-ветская Армия только что спасла от фашистов, так вдруг озлились на советскую власть и стали ей пакостить? Как они могли докатиться до намеѓрения убить товарища Сталина? Да еще врачи?.. С немногими из моих коллег, людьми честными и хорошо знавѓшими жизнь, до-верявшими мне так же, как доверяла я им, я могѓла говорить открыто: они еще помнили раз-гром села Сталиным в 1928 - 33 годах и понимали, что можно обратить вооруженную клеве-ту и против миллионов людей. 'Жрать в стране нечего - нашли опять козла отпущения', к этому сводилось их толкование антисемитского бума.
С детьми было хуже. С одной стороны, я старалась дать детям почувствовать моё отно-шение к событиям (да и не смогла бы его от них скрыть). С другой стороны, я не осмелива-лась передавать им полностью итоги своего уже немалого опыта по части моих (и других людей) взаимоотношений с советской властью. Я стремилась держаться в границах более или менее безопасных. После каждого (общего или частного) разговора с коллегами или детьми, перебиѓрая сказанное, приходилось думать: наговорила лишнего, 'влипла' или не очень? Наврала им или не очень?
Волей-неволей учитель становился носителем школьно-полиѓцейской легенды или ставил себя на порог Голгофы. Я-то уж хоѓрошо знала, как легко попасть в тюрьму из-за слов...
И поневоле весь упор в воспитании делался на темы и занятия, уводящие в сторону от самого главного - от объяснения подрастаѓющим гражданам, в меру учительского понимания этого вопроса, что есть их родина, что есть их гражданский и человеческий долг, что есть их история, история их страны...
Выше я сказала, что деревня, отдаленная от железной дороги, почти не заметила антисе-митской кампании 1948 - 53 годов. Тольѓко 'дело врачей' затронуло ее за живое. В это дело поверили, за редчайшим исключением, все, кто о нем знал (были в селах такие, что и не услышали).
Я полагаю, на основании собственных наблюдений, что сельскоѓхозяйственные преобра-зования второй половины 1953 - 1955 годов, приписываемые сельской традицией Маленкову (не знаю, ему ли они принадлежали или нет), были восприняты деревней куда живее, чем хрущёвское разоблачение 'культа личности'.
Я хорошо помню, как увеличились неожиданно (по верховной воѓле) выплаты на трудо-день уже в 1954 году; как уменьшились госѓпоставки и как за них начали что-то платить; как отменили 'зверѓский' налог на косточковые; как начали понемногу паспортизовать глубин-ку.
Правда, паспорта для переезда в город выдавались колхозникам, по-прежнему туго, и нам приходилось упорно выпрашивать у предсеѓдателя колхоза и сельсовета согласие на по-лучение в районной миѓлиции паспорта выпускниками, намеренными поступать в ин-ституты.
И все-таки для деревни 1954-е - 56-е годы - это была передышка между террором ста-линской колхозной барщины и хрущевской кукурузѓной и мясо-молочной лихорадкой, снова повлекшей село в тупик.
Знаменитое 'Закрытое письмо' ЦК КПСС (1956 год} читалось в селах только коммуни-стам, 'активу' и идеологическим работниѓкам (в том числе и учителям}. Конечно, слухи о нем немедленно поползли по селу, но кого из крестьян они касались, кого из них могли все-рьез взволновать?
Бесследно сгинувшие 'кулаки' и 'подкулачники' в 'Письме' не поминались и не реа-билитировались (а были это деды, отцы, братья, соседи уцелевших сельчан); зверства кол-лективизации среди преступлений Сталина не числились - так же, как и посѓледующие муки села.
Государственные права украинцев не восстанавливались, да и кто тогда помнил и гово-рил об этих правах в селах Харьковщины? Национальное чувство было не просто подавлено в этой обласѓти Украины - оно было в ней почти совершенно изжито. Смешанѓный ('слобо-жанский') русско-украинский говор, смешанное наѓселение, русская речь в армии. Во всем нашем селе был тольѓко один украинофил, 5 лет отбывавший срок заключения на Бело-морканале за национализм, но так и не раскаявшийся, - тогда пенсионер, ныне покойный Макар Васильевич Костенко, преподаваѓтель русского (ирония судьбы!) языка, Он требовал на собраниях, чтобы ораторы говорили только по-украински. Он снимал со стен и переписывал собственноручно по-украински русские лозунги, после чего прибивал их снова, Он проверял программы самодеяѓтельных концертов в школе и в клубе, требуя, чтобы номеров украинских (песен, стихотворений, сценок и тем более пьес в исполнении клубного и школьного драмкружков) было больше, чем русских. Он возмущался, когда в село, вместо украинских бахѓчевых культур, завозили болгарские консервы (что тогда уже изѓредка случалось) или (еще реже) виноград из Молдавии. Он был смешон и жалок, Из уважения к его старости все выслушивали его терпеливо, но даже собственные дети, давно работавшие в гороѓдах, относились к нему иронически. На беду свою, он не был приятным человеком и не брезговал множеством письменных жалоб по разнообразнейшим поводам. На правобереж-ной Украине он бы нашел единомышленников. На Харьковщине же они появились значи-тельно позже.
Люди, которых реабилитировало (и даже оплакивало) 'Закрыѓтое письмо', были деревне глубоко безразличны и, в большинѓстве своем, неизвестны. Знай она о них больше - она узнала бы в них и многих своих погубителей и душителей. Мне пришѓлось впервые прикос-нуться к бедам деревни в 1933 году, когѓда мне только-только исполнилось 10 лет. В 1933 го-ду мой отец, Моисей Шток, главный врач одной из больших запорожсѓких больниц и дирек-тор медицинского техникума, на базе коѓторого вырос вскоре мединститут, тяжело заболел душевно - после того, как всю зиму пытался спасать по селам, увозя их в больницы и детдо-ма, умиравших от голода, высохших или распухших детей (часть из них неделями жила в нашем доме, в его кабинете). Потрясение усугублялось для него тем, что как раз в то время отца начали вызывать в ГПУ, требуя, чтоѓбы он, уважаемый в городе беспартийный врач, стал осведомиѓтелем: тогда изымали у населения золото. Отец отказался, но заболел. У него был брат, ответственный киевский коммунист, которому отец доверял и которого он в письмах и телеграммах умолял приехать - попытался урезонить его преследователей или хотя бы успокоить его относительно судьбы жены и детей (он очень боялся за нашу судьбу, связанную с его отказом быть осведомителем; на этой его боязни умело играло запоѓрожское ГПУ). Моя мать написала брату отца о болезни мужа, о том, что ГПУ уже от него отстало и что приезд брата может вернуть ему душевное равновесие, Ответственный коммунист те-леграфировал, что раньше, чем он вернется с хлебозаготовок (это был апрель смертельно голодного для деревни 1933 года), он приехать не сможет. Долг партийный был выше долга семейѓного и человеческого. 12 мая 1933 года мой отец покончил с собой. Летом 1936 года, его брата, моего дядю, арестовали. В 1947 году он освободился и поехал в Москву, к Сталину, со списком невинно осужденных 'истинных', 'честных коммуѓнистов', которых он встретил в лагере. Его немедленно аресѓтовали вторично, и он умер в лагере в 1951 году. В 1956 году он был посмертно реабилитирован по обеим судимостям. Арестовали в 1937 году и реабилитировали в 1956 году также чекиста, терроризовавшего моего отца. Должна ли была деревѓня жалеть о коммунистах 1920-х - 1930-х годов и радоваться их реабилитации? Но вернемся к нашему националисту. Макар Васильевич оберегал украинский язык от 'размывания' русским, украинские культурные ценности - от вытеснения русскими. Но более массивная языковая, культурная и (единственная) административная стихии диффундировали в украинскую среду без всяких дополнительных административных воздействий, даже напротив: вопреки директивам о переходе на украинский язык в учреждениях, о делопроизводстве на украинском языке, о преподавании на украинском языке в вузах.
Евреев в Шелудьковке было очень мало: я, еще одна учиѓтельница, ездившая из Харькова (почти пенсионерка), молодая дантистка. Главврач больницы, Михаил Шкловский, числился русским, но мать у него была еврейкой. Никакого подобия наѓционального самоопределения в этом кругу не чувствовалось. Все очень мило и сердечно относились друг к другу, не более, но это не связано было с национальностью. Сейчас наблюдается усиление национального чувства во всех республиках СССР, включая РСФСР; безнациональный 'гомо советикус' и вдруг вспомнил, что он еще русский, украинец, еврей (Прибалтика, Кавказ, Средняя Азия об этом, мне кажется, не забывали). Но я не жила в селах Харьковщины после 1962-го года, не знаю, как обстоит там дело с этим вопросом сейчас.
***
Смерть Сталина застала меня в больнице, в городе, когда мне пришлось на несколько месяцев оставить школу, а потом переехать в другой район. Непосредственной реакции села и сельских учителей на смерть Сталина я не видела. В противотуѓберкулезном диспансере, где я лежала, реакция была в большинѓстве случаев истерической: рыдали, ужасались, оплакивали свое внезапное сиротство...
Когда я приступила к работе в новой школе, разговоры о смерти Сталина уже утихли, да и в официальных речах и в пресѓсе о нем начали поминать все реже. В 1954/55 учебном году вдруг начали снимать портреты Сталина, до этого висевшие в каждом классе и коридоре, не говоря уже о учительской. Дирекѓтор наш был человеком в высшей степени законопослуш-ным и рисѓкнуть на такой шаг без недвусмысленных указаний свыше он не мог бы. Реакция тех учителей, с которыми я могла говорить об этом, была двойственной: с одной стороны, к Сталину они симпаѓтии никогда не питали (среди них были и люди, немало в его времена пе-режившие); с другой стороны, всеми владела еще леѓгенда о том, что он выиграл войну; с третьей - моих приятеѓлей, как и меня, покоробило это молчаливое, без объяснений, трусли-вое посмертное низложение того, перед кем снимавшие на наших глазах трепетали, прекло-нялись, истекали самым неумеренѓным славословием.
В 1956-м году, не помню точно когда, привезли в Шелудьковку, где я уже работала ИО директора, упомянутое выше 'Письмо'. Привез его инструктор райкома партии, сам зачитал его безмолвѓной аудитории, состоявшей из членов партии и сельских специаѓлистов (таково было предписание свыше), и после прочтения запер в сейфе, стоявшем в крохотном кабинетике, отгороженном от учиѓтельской фанерной стенкой.
Мне не хочется ничего домысливать к тому, что запомнилось. Ограничусь лишь тем, что достоверно врезалось мне в память. Большинство ответило на 'Письмо' молчанием: для них одиозные признаѓния ЦК не были откровением (люди многое вынесли сами, о многом слы-шали или догадывались), но потрясло (в том числе и меня) преѓдание гласности страшных этих догадок. Народ помоложе и попростоѓдушнее на все лады повторял и в классе, и после собрания один вопѓрос: 'Как же они молчали?..' Для этих 'Письмо' было чем-то вроде уда-ра дубиной по голове. Я страшно жалела потом, что ночью не запиѓсала всего, что запомни-лось в ходе чтения (ключи от моего сейфа забрал инструктор). В голове звенела одна упорная и опьяняющая мысль: 'А вдруг это, действительно, возрождение? Вдруг, отсюда, с этого дня, все пойдет иначе?' И все-таки потрясал цинизм, с которым, без оговорок о причинах молчания, предавались гласности эти неѓчеловечески страшные вещи. Или почти без оговорок... Мне трудно представить себе сейчас, что мы понимали тогда под словом 'инаѓче', 'правильно'. Скорее всего, возможность говорить то, что думаешь, то, что есть, - возможность говорить правду. Для начаѓла хотя бы это. Отмечу один запомнившийся мне парадокс: в гороѓде друзья мои говорили, в основном, о событиях прошлого: о кол-лективизации, о репрессиях 1930-х - 40-х - 50-х г.г., о войне, о судьбах погибших. В селе мало говорили о прошлом. Там даже о коллективизации не поминали - больше о настоящем: о колхозе, о начальстве, о тяжести своей жизни...
Как я уже говорила, в пору учительства моего в Князеве еще не определилось оконча-тельно мое отношение к идеологической осѓнове, на которой строилось официальное, в том числе и школьное, миропонимание. Я еще могла найти 'историческое' оправдание силам, действия которых терроризовали страну. Это субъективно облегчало моё участие в распро-странении и внушении детям школьѓно-полицейской легенды. И это же усугубляло обман, обволакиваѓющий детей с пеленок: учитель, искренне расположенный к детям и верящий ис-тинам, которые он проповедует, внушает им ответное расположение. Он любовно обеспечи-вает доверие школьников к псевдо истинам и порочным критериям. В этом смысле он куда страшѓнее недоброго, или невежественного, или неумелого учителя, коѓторому дети не верят Счастьем моим и детей было то, что чисто образовательный, чисто культурный и нравствен-ный элемент заниѓмал преобладающе большое место в тех знаниях, которые я стараѓлась им нести.
Расскажу один эпизод, заключивший мою князевскую эпопею. Чеѓрез 25 лет после моего перехода из Князевской семилетней школы в Краснопавловскую среднюю, когда нами уже были сданы документы в ОВИР - с просьбой разрешить нам выезд в Израиль, вдруг раздалѓся в нашей квартире телефонный звонок' Женский голос попросил к телефону меня. Женщина сказала, что когда-то была моей ученицей, но это было настолько давно, что, по всей вероят-ности, я не вспомни её. 'Вы помните меня, - ответила я, - значит, и я моѓгу вспомнить вас- Где я учила вас?' Женщина назвала одну из первых школ; где я работала... 'Этих детей мо-их, - сказала я, я помню всех: они были одними из первых учеников в моей жизни, их было мало, и я была к ним очень привязана"' Женщиѓна назвала своё имя, хорошо мне знакомое и памятное. Ей быѓло 14 лет, когда мы расстались. Мы проговорили около часа. Она оказалась сотрудницей одного из тех бесчисленных учреждений, через которые проходили наши вы-ездные документы. До этого она не искала меня в Харькове, так как полагала, что я, по-прежнему, учительствую где-то в селе. 'Теперь я знаю, сказала она, - откуда вы свалились в нашу дыру'. (В документах была справка и моей судимости). Она рассказала мне
о себе, о своих одноклассниках; мы вспоминали пережитое вместе. И на прощание она сказала: 'Ничего, крепитесь. Всё будет хорошо. Я думаю, что всё это к лучшему для вас и для Танечки'. (Моя тридцатилетняя дочь всё еще виделась ей пяѓтилетним ребенком). Мы, конечно, не встретились. Достаточно смелым был и её звонок ко мне - с нескрытым именем. Но от этого разговора повеяло на меня теплом и доверием класса, по-видимому, живыми в ней по сей день. В невозможность поѓнимания между людьми я не верю и никогда не поверю. Ни детѓство, ни лагерь, ни деревня, ни город, ни моя нынешняя ноѓвая жизнь не дали мне оснований терять эту веру. Беда лишь в том, что не все спасительные житейские и исторические возможности реализуются в нас и вокруг нас...
. Моя последняя сельская школа
Мне, вероятно, не раз придется повторять, вспоминая свое советское прошлое, знамени-тую вариацию Пастернака на тему Пушкина: 'Столетье с лишним не вчера, но сила прежняя в собѓлазне - в надежде славы и добра смотреть на вещи без боязни. Хотеть, в отличье от хлыща в его существованьи кратком, труѓда со всеми сообща и заодно с правопорядком'...
Расскажу еще об одной попытке достичь спокойного счастья 'труда со всеми сообща и заодно с правопорядком'.
Речь пойдет опять об украинской сельской школе, но уже о школе 1955-62 годов, в кото-рой было пережито мною крушение еще одной из моих иллюзий, относящихся не только к школе.
После этого крушения мне стало ясно, что компромиссного выхода нет: пребывание по-рядочного человека в должности учиѓтеля школы, подверженной идеологическому диктату, может быть оправдано только постоянным расшатыванием с его стороны поѓрочной дикта-торской аксиоматики, сколь бы рискованным это расшатывание ни было. Признание этого факта означало, что полностью оправдать свое пребывание в этой школе я, вероятно, уже не смогу, ибо, служа и получая свой кусок хлеба (из рук хозяев советской жизни) в столь цен-трализованной и духовно унифицированной системе, как советская школа, полностью ук-лониться от работы на своих работодателей и на оберегаемый ими правопорядок нельзя.
Шелудьковская средняя школа относилась к Князевской приѓмерно так же, как относится столичный университет к захудалоѓму провинциальному техникуму.
Попала я в эту школу по инициативе заведующего Змиевским РОНО Харьковской обла-сти Д. И. Кизима.
Из Князева в Краснопавловскую среднюю школу меня перевели потому, что я оканчива-ла уже университет и могла преподавать в средней школе. В Гинеевскую среднюю школу нас перевели через 3 года по личным причинам и по нашей просьбе: ближе к городу, где жи-ла моя мать. Я не собиралась переходить в Шелудьковскую школу и не думала о каком бы то ни было повышении. Напротив, Гинеевка была расположена близко к станции железной дороги; в ней были дружные учителя; мне хорошо работалось со старшекласѓсниками, и я никуда переезжать не хотела.
Но в районе меня к тому времени уже знали: я активно вела себя на районных учитель-ских конференциях, на заседаниях райѓонной методической комиссии языковедов. Заведую-щий Районо Д.И.Кизим решил предложить мне пост заведующей учебной части в соседней Шелудьковской средней школе, где к тому времени пеѓредрались друг с другом завуч, дирек-тор и чуть ли не весь колѓлектив. Ссорились они, в основном, из-за ограниченности, неве-жественности и своекорыстия директора школы. Думаю, что распоѓлагало к ссорам и однообразие сельской и школьной жизни, котоѓрая не заполнялась никаким по-настоящему увлекательным делом. Кроме того, в этой школе случайно собралось несколько учитеѓлей, гораздо более опытных, способных и инициативных, чем ее директор. Последний, может быть, и допустил бы их главенство в школе, но на это никогда не пошла бы его властная су-пруга. За несколько лет эта 'правящая чета' восстановила против себя почти всю школу.
Позволю себе опять отклониться от своего повествования и набѓросать два - три портрета людей, связанных с этим периодом моей жизни.
Яркой фигурой, с несколько одиозными чертами и поступками, был наш тогдашний за-ведующий районо Дмитрий Иванович Кизим.
Ему было в 1955 году, вероятно, лет 37 - 40. Коренастый, спорѓтивный, с живым, чуть та-тарского типа (да и фамилия 'Кизим' имеет татарский корень: 'киз' - девушка), лицом, очень энергичный, с хоѓрошо подвешенным языком, он легко овладевал учительской аудито-рией на конференциях, сыпал остротами, заводил ироническую полемику, 'работал на пуб-лику', всегда и в любом положении чувствуя себя немного на сцене, немного актером. Он был честолюбив, любил блесѓнуть, очень хотел увидеть свой район 'передовым', заметным, выѓделиться, сделать карьеру. В отличие от многих государственных чиновников несколько более раннего времени, он не был из тех, кто строит свою карьеру 'на чужих костях'. Он делал ставку на способных и исполнительных руководителей, искал людей, которые могут создать какой-то успех для него, как для своего начальниѓка и 'вдохновителя'. Тем, кого он считал такими людьми и поэтоѓму выдвигал, он помогал, чем и как мог: небольшими доба-вочными деньгами для школы сверх скудных бюджетных средств (за счет бездеятельных ди-ректоров); стройматериалами, кадрами - всё это в чрезвычайно ограниченных размерах: районо был очень бедной организацией с весьма жёстким бюджетом. Работал Кизим напоказ: это было в стиле и духе эпохи и его актерского характера (он, кстати, любил танцевать и петь; под его нажимом был создан в районе учительский хор). Те стороны школьной жизни, которыми невозможно было блеснуть, - глубинные, качественные, основа-тельные, - его занимали мало. Он покровительствовал нашей ферѓме (см. ниже), пока ей покровительствовали райком, облоно и даже обком КПСС: ферма позволила ему козырнуть своей органиѓзаторской одаренностью - в области, в республике, даже в гаѓзете 'Правда'.
В 'Правде' была напечатана 11.12.1958 статья заведующего Харьковским облоно М.Ф.Бойко, 'Школы с производственным обучеѓнием' - об успешной политехнизации школ Харьковксой области, в которой он говорил и об эксперименте Шелудьковской школы- В 1958-59 годах Харьковский областной институт усовершенствоваѓния учителей выпустил сборник статей 'Школы Харьковщины на подъеме', где были помещены три статьи, отра-жающие наш опыт: моя, Малюка и одного из составителей сборника, Летом 1958 гоѓда Харь-ковская телевизионная студия передала репортаж, снятый на нашей ферме. Отрывки из этого репортажа и интервью из него попали в один из союзных пионерских киножурналов. Все это было в интересах руководства, ибо наши успехи считались его успехаѓми. Мы, как говорится, 'попали в струю'. И в любой статье, в любом сообщении; о нашей школе, конечно, поминали Кизима - блиѓжайшего нашего руководителя.
Кизим, как это ни странно, увлекался вышиванием, его рукоѓделье могло бы поспорить с работами признанных мастериц. Кроѓме того он был 'сердцеедом' и крепко любил выпить. Иногда, после инспектирования сельских школ, он не мог самостоятельно добраться до до-му. Ни настоящей фундаментальной культурой, ни серьезным и последовательным чувством долга этот яркий, способный, обладающий обаянием, но поверхностный человек не от-личался.
Однако он умел, как я уже говорила, заражать аудиторию своѓим настроением, был находчивым и остроумным человеком и остроѓумным оратором, мог расставить людей и ори-ентировать их на выѓполнение той или иной задачи,
В руках серьезного старшего руководителя, в обстановке, где от человека требовалась бы не знаменательная и роковая советсѓкая 'показуха', а серьезные и направленные на решение достойных задач усилия, этот тогда еще молодой человек мог бы вырасти в умелого и полез-ного администратора. Но 'волевые' руководители облоно и райкома требовали от него од-ного: наглядных, броских успехов в решении верховных задач, часто бессмысленных и отме-няющих одна другую - Его голова, как почти у всякого советскоѓго руководителя, была постоянно задрана вверх, глаза устремлены на начальство, нос повернут по ветру (хотя был он человеком с характером и самолюбием), - иначе он бы на своем высоком для района по-сту не удержался, Как тут было хорошо работать?
Кончил он свою административную карьеру скандальным образом. У него был неболь-шой автомобиль 'Москвич'. На этом 'Москвиче' он отправился вместе со своей супругой... воровать колхозный картоѓфель, лежавший в буртах на поле колхоза, расположенного неда-леко от райцентра. Никакой нужды в том в 1960-м году у Кизима, по соѓветским меркам вполне удовлетворительно обеспеченного, конечно, не было: сгубила его патологическая жадность его супруги, у котоѓрой он был под каблуком (как это случается со многими легко-мысѓленными мужьями, всегда перед женой виноватыми)... Супругов спугѓнул сторож. Они поспешно кинулись к машине, где лежал уже мешок картошки , и уехали' При этом Дмит-рий Иванович забыл на месте преступления пиджак с партбилетом. Сторож привез и пиджак, и билет в райком. Кизим был снят с должности, исключен из партии и назначен... заведующим учебной частью одной из сельских средѓних школ другого района Харьковщины. Ни склонность его к спиртѓному, ни картофельная его эпопея не представляли собой ничего исключительного как черты поведения районного 'босса': эти 'босѓсы' откалывали при случае и не такие штуки... Просто ему 'не повезло': он попался из-за забытого пиджака... Говорят, что посѓле понижения в должности он запил во всю. Удивительно ли? Из князей - да в грязь.'' Был он человеком отзывчивым на чужую беду и не антисемитом: при нем и в райцентре, и в сёлах (там, где они были) выдвигались еще евреи - руководители.
В Шелудьковской школе, куда я прибыла в качестве завуча, мне пришлось встретиться с еще одним примечательным человеком с директором этой школы А.Е. Варванским. Однако, прежде чем обѓратиться к директору школы, скажу несколько слов о самой школе.
Шелудьковская средняя школа была расположена в 7-8 километѓрах от железнодорожной станции, но, тем не менее, считалась центѓральной: село было большое - до 2 000 избирателей (в самом сеѓле и на окрестных хуторах) Правда, трудоспособных было в колѓхозе около 800 человек на (приблизительно) 3.000 гектаров угоѓдий, В селе была больница - сначала на 8 коек, потом старанияѓми энергичного главврача Михаила Шкловского, к 196 0-му году -на 40 коек. Были два магазина сельской потребительской коопераѓции; был сельский клуб, маленький, тесный, на 100 человек, котоѓрые с трудом помещались в нем, но с постоянной киноустановкой. Были три приличные, по сельским меркам, библиотеки: в сельсовеѓте (при клубе), в колхозе и в школе. В двух километрах от села протекал Донец; под самым селом было озеро, сразу за домами наѓчинались грибные боры, потом лиственный лес, В 10-12 км находиѓлось лесничество, где можно было достать дрова и стройматериалы: очень редко - по разнарядке райсовета и довольно легко - по доѓговоренности с лесниками: за водку, за деньги, за взаимную услуѓгу (например, за предоставление казенного транспорта), за другие строительные материалы...
До райцентра от ближней к Шелудьковке железнодорожной станѓции было минут 10-15 езды, Столько же - до строившейся неподаѓлеку Комсомольской государственной районной электрической станѓции. До Харькова было немногим более часа езды. Это позволяло одно-му-двум человекам чуть ли; не из каждой семьи работать в гоѓроде, отчего количество трудо-способных людей цветущих возрасѓтов в колхозах неуклонно падало. Молодежь перекочевы-вала в гоѓрода и промышленные поселки. Этот поток резко усилился в конѓце 1950-х годов, когда Хрущев начал массовое жилищное строиѓтельство, нараставшее до конца его эры. За-интересованные в рабоѓчих предприятия стали давать квартиры молодежи, покидавшей ко-лхозы' И в 19 50-х годах, и по сей день, жители сел, располоѓженных в зоне курсирования пригородных поездов и автобусов, тратили и тратят до четырех часов в день на дорогу, что-бы раѓботать в городе, Из Шелудьковки, где автобус появился только в 1959 году, а шоссе до станции - в середине 1960-х годов, 'поездники' добирались на станцию велосипедами, а зи-мой и в распутицу шли пешком, по полтора-два часа, утром и вечером, но и это не останав-ливало.
Неподалеку от Шелудьковки, в 5 - 6 км, находился в сосноѓвом лесу большой клиниче-ский противотуберкулезный санаторий 'Занки' ,. Поскольку Шелудьковская средняя школа (после недолѓгого существования Гинеевской средней школы) была единственѓным средним учебным заведением в районе тубсанатория, то деѓти сотрудников учились в Шелудьковке (позднее они начали езѓдить в Змиев). Все эти факторы создавали в Шелудьковской шкоѓле контингент и ученический уровень, близкий к районному, и туда охотнее шли работать (ча-ще направлялись районом и обѓластью) квалифицированные учителя-
8-10 классы обслуживали еще три села: Гинеевку (когда там не было средней школы), Скрипаи и Мохнач. Учились в Шелудьковѓке дети из подсобного хозяйства Военного ведом-ства, из лесниѓчества и с нескольких маленьких хуторов Радиус микрорайона школы состав-лял примерно 12-13 километров.
Ни от одного пункта школьного микрорайона до школы не было до середины 1960-х го-дов дорог с твердым покрытием, поэтому не было и регулярного транспорта. В сухие сезоны старшеклассники ездили в школу на велосипедах или ходили пешком. В затяжное зимнее и осенне-весеннее бездорожье старшеклассники из других деревень жили на квартирах в Ше-лудьковке. За квартиры (обычно угол в комнате хозяев или маленькая комнатка на двух-трех учаѓщихся) платили родители: 10 рублей - за комнату на нескольких человек, 5 - за угол в хозяйской комнате. Питание обеспечивали также родители. Это было недорого, но для многих семей и такой расход был существенным. Поэтому часть детей ходила домой, за 7-8 километров, весь год, независимо от погоды.
Со временем мы купили для школы здание у колхоза, бывшую контору из 4-х комнат, на деревянных полах, и поместили в нем общежитие для старшеклассников из окрестных сел. Мы заплатили колхозу за это здание 5.100 рублей (в новых деньгах).
Деньги частично сняли со своего спец счета (см. ниже), частичѓно выпросили в районе, прельстившемся приобретением без хлопот крепкого и довольно просторного здания в конце бюджетного года, когда у некоторых из школ оставались на счетах не израсходован-ные директорами средства. Нам удалось добиться в областном отѓделе народного образования, вне планового распределения, лимиѓта на мебель для интерната. После 1956-го года началась, по идее Хрущева, повсеместная организация школ-интернатов: он соѓбирался сделать их основным видом школ к 1965-1970 годам, но бюджет советского народного образования не 'потянул' такой сверхнагрузки. Интернаты свернулись и тихо скончались в 1970-х годах, превратившись в то, чем они были и раньше, - в детские дома со школами для сирот, полу сирот, больных детей и детей из неблагополучных семей.
Кстати, в городах интернаты были платными, и плата за детей, не пользующихся особы-ми льготами (не сирот), составляла, приѓмерно, 25% заработка родителей. Да и качество ин-тернатов редко оказывалось на высоте, из-за чего благополучные семьи не помещать в них своих детей. Но тогда, в 1957-8 г.г., когда мы оборудовали в Шелудьковке свое спасительное для иносельских детей общежитие, нам удалось урвать крохи из плывущих потоком в город-ские интернаты мебели, посуды, мягкого инвентаря. В инѓтернате были три спальни, всего на 25 мест, и большой коридор, где помещалась кухонная плита и обеденные столы. Мы посе-лили в интернате 16 девочек и 9 мальчиков (примерно столько же деѓтей оставались, по-прежнему, на квартирах), выбрав самых нужѓдающихся- Удалось добиться в районо и в обло-но ставки воспитаѓтеля- Мы держали двух воспитателей, по полставки на каждого, доплачи-вая им со спецсчета: одного пенсионера и одну учительѓницу младших классов, уволенную из-за недостатка классов. Выкроили и ставку уборщицы (убирали дети, а она помогала де-журным готовить пищу и была сторожихой). Общежитие функциониѓровало только в сезоны бездорожья: в хорошую погоду дети предѓпочитали ездить на велосипедах домой. Они жили в интернате и в период экзаменов, но воспитателей с их жалкими сельскими ставками в 6 0 рублей в месяц мы оплачивали весь год: когда инѓтернат бездействовал, им находилась рабо-та в школе. Питание и здесь обеспечивали, в основном, родители. Интернат был бесплат-ным. Иногда мы помогали детям продуктами с фермы, зеленью из теплицы, овощами.
Итак, Кизим предложил мне работу заведующей учебной частью Шелудьковской сред-ней школы, решив, что я сумею (почему - не знаю по сей день) уменьшить ссоры и конфликты, идущие в этой школе, в основном, между директором школы А.Е.Варванским и несколькими учителями, бывшими директорами и завучами, разжаѓлованными и 'сосланными' по тем или иным причинам из школ, коѓторыми они руководили, в Шелудьковку.
Возвращусь к Варванскому. Это был уже тогда сравнительно немолодой человек (ему было около 50-ти лет, мне - 32 года, когда мы встретились в ролях: он - директора средней школы, я, -его заместителя по учебной части). Он был совершенно непьющим - как я уже говорила, редкое качество для директора сельской школы; имел солидный интеллигентный вид; был ровным, медлительным и внешне корректным в своем поведении; носил шляпу, бо-роду и массивные очки, что придавало ему нестандартно-значительный облик о
Кизим просил меня перейти в эту школу и принять пост завуча. От таких назначений можно было отказываться: они не являлись обязательными; напрашиваться на них по соб-ственной инициативе тоже было не принято. Не принято было и обжаловать снятие с pv-ководящих постов. Все такого рода передвижения: вверх по служебѓной лестнице - исходили и исходят только сверху. Директор может просить районо о назначении того или иного учи-теля завучем. Зав. районо может просить облоно о назначении того или иного учителя заву-чем, а завуча - директором. Но никто не может испрашивать повышения для себя или для своего товарища. Поговаривали одно время о введении выборности школьной администра-ции, следуя, по-видимому, одному случайному замечанию В.И.Ленина, но быстро от этого отказались, как, впрочем, отказался от выборности в пользу 'назначенчества' и сам Ленин.
Предлагая мне эту должность, Кизим сказал, что он просит меѓня разобраться в том, что творится в школе: почему там идет непѓрерывная склока? Так ли уж плох Варванский, как пишут г, бесчисѓленных жалобах (кстати, подписанных, а не анонимных) его коллеѓги? Он рассказал мне, что трения в школе дошли чуть ли не до драки и до взаимной нецензурной ругани. Мой предшественник был снят с поста завуча формально - из-за отсутствия законченного высшего образования (он учился заочно), фактически - из-за непѓрерывной войны с директором - Кизим сказал мне, что, зная мою привязанность к детям, интерес к воспитательному процессу и к проблемам преподавания, он надеется на то, что я смогу оце-нить происходящее в школе не с точки зрения своей карьеры и своего положения, а с точки зрения интересов учащихся. Он просил меня попытаться помочь Варванскому наладить вза-имоотношения с учитеѓлями и создать возможность спокойной работы. Он выразил мнение, что работа завуча открывает широкое поле деятельности не только в области организации педагогического процесса, но и в области совершенствования методики преподавания, в об-ласти повышения профессиональных возможностей учителей.
Энергия возраста, интерес к профессии, симпатия к ученикам, дружеские связи с колле-гами, надежда на радикальные социальные сдвиги (в воздухе веяло благими и близкими пе-ременами) - все сливалось в жажде работать, работать в полную силу, с предельѓной отдачей, на возможно более широком поприще. Я приняла назѓначение, хотя и больно было (как все-гда) расставаться с учениѓками в Гинеевке.
Варванский встретил меня хорошо, надеясь, по-видимому, как я поняла позднее, что с 32-хлетней помощницей, едва вступившей на стезю администратора, у него не будет хлопот.
Забегая вперед, скажу, что судьба избавила меня от необходиѓмости долго сражаться с Варванским: по какому-то из многократѓных доносов было начато расследование его финан-совой деятельносѓти. Обнаружились крупные злоупотребления. Сначала возникла угроѓза су-дебного следствия, но затем дело было 'спущено на тормозах' (в районе любили не только водку, но и медок, а у Варванского в селе, где жил его тесть, была большая пасека). Варван-ский полуѓчил только выговор и был переведен на должность директора семиѓлетней школы в село, в котором жил его тесть и где у Варванских был к тому времени куплен (или построен) дом.
Это было летом 1956 года, и тогда же меня назначили исполняюѓщей обязанности дирек-тора Шелудьковской средней школы.
Варванский преподавал сначала украинский язык, потом геограѓфию в 5 - 10 классах. Администраторы всегда старались преподаѓвать историю и географию, потому что при этом не нужно было проѓверять тетради - каторжный труд, почти не оплачиваемый.
У Варванского был диплом библиотечного института со вписанным в него правом пре-подавания украинского языка. Иногда такие диплоѓмы встречались. Наличие диплома сочеталось с уникальной неграмотѓностью и невежественностью этого человека, в документах которого числился большой педагогический стаж.
Злые языки поговаривали, что диплом его был фальшивым. Во время войны (он и сам любил об этом рассказывать) он якобы был офицером особого отдела какой-то воинской ча-сти. В одном из освобожденных от оккупации городов его часть обнаружила слуѓчайно уце-левший архив библиотечного института, бланки диплоѓмов, печати... Варванский будто бы заполнил для себя диплом. Так это было или не так, никто точно не знал и не хотел про-верять. Даже если это было всего лишь легендой, поводом к легенде была его удивительная, даже для сельского учителя, неграмотность: почерк малограмотного человека, никогда не писавшего помногу, грубейшие грамматические ошибки, как в русских, так и в украинских текстах, неосведомленность в самых общеизвестных вещах.
Сын моей покойной подруги, замечательной учительницы и человека исключительно высоких душевных качеств, Елизаветы Ипполитовны Багрий-Мельник, писал экзаменацион-ное украинсѓкое сочинение в 10-м (выпускном) классе. Юноша был весьма талантлив, очень развит интеллектуально и шел на золотую медаль. Варванский преподавал тогда у них укра-инскую литеѓратуру. Варванский подошел к его столу, просмотрел сочинеѓние и указал ему, явно желая помочь (каждая школа была заѓинтересована в наличии медалистов - как в пока-зателе своей работы) на якобы неправильно написанное слово. Юноша попыѓтался спорить, Варванский сделал ему резкое замечание и собѓственноручно исправил мнимую ошибку в чистовике сочинения. Юноша потерял золотую медаль: ошибка, сделанная преподаватеѓлем, была достаточно грубой.
Когда Варванский преподавал уже не украинский язык, а геѓографию, на уроке по эконо-мической географии СССР он назвал Симферополь в числе крупнейших портов Черноморья (кроме всеѓго прочего, он, будучи, как всякий директор, свободным от контроля со стороны завуча, к урокам готовился особенно плоѓхо) . Ученики возразили, завязался спор. Кто-то по-дошел к карте, висевшей в классе, и показал, что Симферополь не порт 'Там есть канал', - возразил Ворйанский. Раскрыли учебник и показали ему, 'что среди судоходных каналов СССР не значится такого канала. 'Это секретный канал, - не колеблясь ответил Варванский. - В учебниках о нем не будут писать: военная тайѓна', Ошеломленные спорщики отступили.
На одном из уроков, услышав, что из Индии в Европу доставѓляли пряности, кто-то из школьников спросил, что такое 'пряѓности' (по-украински 'прянощи'), - вопрос естествен-ный для сельского школьника, 'Это такая мануфактура, материя на косѓтюмы', - уверенно 'объяснил' Варванский.
Директор школы был, по Положению о руководстве школами, председателем школьного педагогического совета (ежемесячное совещание всех педагогических работников школы с председатеѓлем, секретарем, утвержденным районо планом работы и обязаѓтельными протоколами) и председателем экзаменационной комисѓсии. В единственный год нашей совместной работы я проверяла выпускные сочинения 10-х классов (в 1956 году их было два), вместе с экзаменаторами, а он должен был утверждать выставленѓные нами отметки. Перечитывая (мучительно медленно) сочинения, он заспорил с нами (а русские языковеды были в Шелудьковке, по случайному стечению обстоятельств, очень грамотные) о правопи-сании нескольких слов. Я доказывала ему правоту учителей и свою, но он не стал слушать: 'Пойду спрошу у Фоминичны. Как Фоминична скажет, так и напишем'.
Оксана Фоминична была женой Варванского. Прежде она преподаѓвала русский язык и литературное чтение в 5 - 7 классах. Когда начали 'придираться' к образовательному цензу учителей, выясниѓлось, что у нее нет диплома (она окончила не то педтехникум, не то 1-2 курса пединститута) , и ее перевели в начальные классы. У нее был очень красивый почерк, правильная украинская речь (редкость в Харьковской области),и сама она была красавицей: пышная1,с тяжелой каштановой косой, с огромными серо-голубыми глаѓзами, величавая, настоящая королева г Варванский преклонялся пеѓред ней и перед ее образованностью. Одну из наших орфографических версий (против версии ее мужа) Фоминична 'утвердила'; вто-рую отвергла, и в сочинениях было Варванским дважды подчеркнуто и 'исѓправлено' (как ошибка) правильно написанное. Экзаменаторы и я (в качестве ассистента и члена экзамена-ционной комиссии) записаѓли в работах и протоколах 'особое мнение' по поводу 'исправ-ленѓного' Варванским слова. Это был беспрецедентный для Варванского случай: до этого дня мнение 'королевы' было законом во всех административных и учебных вопросах
У Варванских была корова, очень молочная и очень бодливая. Она стояла обычно в школьном сарае (дом директора принадлежал школе и находился в школьном дворе, чуть в стороне ). Корова эта зимовала рядом со школьной кобылой Гордой и питалась вмесѓте с Гордой школьным сеном и школьными бураками. Бураки выращиѓвались учениками на школьном участке и в междурядьях школьного парка. У школы было около шести гектаров земли. В обслуживании коровы безвозмездно, в служебное и свободное своё время, участ-вовали и школьный конюх, и школьные уборщицы, и вое ее смертельѓно боялись: она всегда норовила кого-нибудь поддеть рогами,
У Варванских был сепаратор, и молочные продукты время от вреѓмени сбывались ими с чьей-нибудь помощью на городских рынках. Корова и пасека были в центре их жизни. Такое феодальное положеѓние директора в школе не было редкостью для сельских школ, Но Ше-лудьковка была слишком уж на виду' Да и подчиненные попались Варванскому зубастые: ему мешали спокойно жить.
Под его рукой процветали (особенно в начальных классах, где экзаменов не было) только уживчивые, покладистые, но чрезвычайѓно беспомощные в профессиональном отношении учителя.
Когда я попыталась проверить практически, с помощью элеменѓтарных контрольных ра-бот из курса неполной средней школы, уровень их знаний, оказалось, что не менее 4-х чело-век из 8-ми преподаваѓтелей младших классов не смогли написать на '3' диктант и решить арифметические задачи 5-го класса. Мы организовали (в неоскорбиѓтельной форме, без сооб-щения в районе и без афиширования в собстѓвенной школе) что-то вроде кружков, в которых слабые учителя заѓнимались грамматикой и арифметикой, (а не бесконечной историей КПСС, текущей политикой и, в лучшем случае, методическими новинкам, описанными в украинской учительской газете, к чему обычно сводились занятия по повышению квалификации учителей). Думаю, что эти простые занятия, которые вели их собственные товарищи, кое в чем учителям помогли Но в предпенсионном и среднем возрастах, будучи обремененными семьей, огородами, хозяйством, тяжким сельским бытом и бесчисленными внешкольѓными 'общественными' (т.е. предписанными свыше) обязанностяѓми, трудно было учиться грамоте.
С уходом Варванского и с назначением на мое место, когда я стала и.о, директора, ново-го завуча, отношения между учиѓтелями постепенно наладились. Мы обе (завуч и я) стара-лись выдерживать ровный и благожелательный тон во всех рабочих контактах. В школе бы-вали учительские праздничные вечера, с застольем, песнями, танцами. Учительские семьи помогали друг другу в строительстве и ремонте хат (старый сельский обыѓчай: сначала - об-щая работа, так называемые 'помочи', потом - гульба). Ходили вместе в кино, бывали друг у друга на семейѓных праздниках. Конечно, образовались и более тесные группы: во-первых, по возрастам? во-вторых, по взаимной симпатии, по интересам. Из технических работников в учительской компании бывал только завхоз со своей женой - фельдшерицей и то не часто. В колхозных семьях учителя бывали редко, разве что у родственников местных учителей. Общались с врачами, с офицеѓрами-отпускниками, бывшими учениками школы. Рядовые колхозѓники относились к учителям уважительно, а сытая, пьяная верѓхушка колхоза - снисходительно: 'Учились, учились, а жить не умеют... Живут в долг, от получки к получке...'
В Шелудъковской средней школе было до 600-т учащихся. Перѓсонал школы составляли 45 человек, из них примерно 30 учитеѓлей. Восемь преподавателей начальных классов и пре-подаватели труда и пения имели среднее специальное образование (последѓние двое - просто среднее); человек десять - законченное высѓшее специальное образование, остальные учились заочно и заканѓчивали педагогический институт.
Кроме учителей, в школе работала с детьми старшая пионерѓвожатая, направляемая в школу райкомом комсомола и утверждаеѓмая райкомом партии (обычно вожатые тоже учи-лись на каком-нибудь заочном педагогическом факультете и со временем становиѓлись учи-телями), Чаще всего это были девушки-выпускницы одной из средних школ района. Работа эта засчитывалась в педагогиѓческий стаж'
Руководил школой директор и подчиненный ему заведующий учебѓной частью, В боль-ших школах (свыше 6 00 человек) заведующих учебной частью бывало два: один - по 1-4 классам, другой - по 5-8. После 1965 года появился еще и 'организатор по внекласѓсной ра-боте'. У нас этой должности не было, но был зато после начала 'политехнизации' заведую-щий производственным обучением.
В школе был бухгалтер (после передачи бюджетов школ в распоѓряжение сельских сове-тов эту должность сократили), секретарь (он же исполнял обязанности счетовода, когда со-кратили бухгалѓтера), лаборант, заведующий хозяйством, слесарь (он же столяр, плотник, электромонтер), конюх. Позднее, когда у нас появился спецсчет и грузовик, выпрошенный у шефов - военных, мы держаѓли еще и шофера, Очень важное место в школе занимали техни-чесѓкие работницы, т.е. уборщицы,
В 1948-62 годах ставка учителя начальных классов колебалась, как я уже говорила выше, в зависимости от образования и стажа, в селе (в городе ставки были на 10-15% выше) в пре-делах от 50 до 75 рублей. В 5-10 классах платили (тоже в зависимости от стажа и образова-ния) от 75 до 100 рублей. После 25 лет стажа учителя получали, в добавление к своей ставке, 40%"выслуги', которую можно было получать потом и не работая
Пенсии давали мужчинам - после 60 лет, женщинам - после 55-ти. До 1956 года они бы-ли очень низкими. Потом, после пенсионных реѓформ Хрущева, повысились, как все пенсии. Сейчас максимальная пенсия для учителя - 120 рублей.
Если была возможность, учителя старались набрать больше 18-ти часов в неделю (боль-ше ставки). Для математиков и физиков это было легче всего; их всегда не хватает: трудно окончить физико-математический факультет, даже заочный. Остальные боролись за 'часы', как могли: все были заинтересованы в заработке. В 1-4 классах нагрузка была твердой: 1 класс - одна ставка. На этот крохотный заработок редко шли способные и развитые люди. Языѓковеды не могли брать много часов из-за тетрадей. Как правило, большого излишка над ставкой в сельской школе не было. Разве что сразу после войны. Неделя в школе была ше-стидневная. Опѓлаченный отпуск учителя составлял 48 рабочих дней в год. За классное руко-водство платили тогда 5 рублей в месяц (теперь платят 10 рублей), за тетради - по 3 рубля за класс. Мы как-то подсчитали, что учитель-языковед с полной учебной нагрузѓкой получал за проверку тетрадей, если он, действительно, проѓверял, как того требовала инструкция, каждое слово, написанное учеником дома и в классе, примерно 2 копейки в час.
При такой нищенской оплате возникала жизненная необходимость иметь небольшое собственное хозяйство: огород (0,25 - 0,4 га), кур, поросенка (коров рядовые учителя почти не держали: это быѓло и тяжело физически, и очень дорого; кормов нельзя было полуѓчить по твердой цене), иногда гусей или уток, козу. Это поглоѓщало уйму времени, особенно женско-го.
Водопровода в Шелудьковке не было. Электричество от государѓства получал колхоз и перепродавал его жителям и школе, лимитиѓруя его потребление. На электричестве еды не готовили - топили печи, зимой - в доме, летом - на улице. Воду носили ведрами, хоѓрошую - издалека ('с песка'). Полы были чаще всего глиняные, их без конца подмазывали, печи под-беливали; часто белили и в хатах: украинки, в отличие от сельских россиянок, - очень старательные хозяйки, большие 'чистухи' и 'чепурухи', как говорят на Украине, Добавьте к этому бесчисленные общественные нагрузки, о которых мы говорили выше. Учитывая все это, можно себе представить отчаѓянную занятость сельских учителей (особенно женщин). Всё их вреѓмя поглощали уроки, подготовка к ним (только самая необходимая: чтобы не 'погореть' при проверке плана, при посещении администратором твоего урока), 'общественная"работа: Где уж тут было читать, ездить в городские театры, музеи, путешествовать? Сельѓский учитель в те годы почти не покидал своего села.
Невероятно тяжел был труд сельских уборщиц, на которых держаѓлось фактически обес-печение бесперебойного функционирования школьных зданий Печное отопление, топили сырыми дровами и плоѓхим углем: хорошего топлива школе не выделяли. Не приспособлен-ные под школу, холодные помещения: полы приходилось мыть дважды в день, таская воду из колодца; ученики приходили в сапогах по черноземной грязи и сидели обутыми, часто в верхней одежде. При мытье полов зимой вода зачастую не высыхала, а замерзала. Когда в нашей школе появилась своя лесопилка, нас стали спасать опилки: их густо насыпали осе-нью и весной на полы и выметали с грязью; мыли полы только на ночь и сразу же засыпали опилками. Уборщиц то и дело директивами райкома 'откомандировывали' на работу в кол-хоз. Пилили и кололи дрова старшеклассники. Они же помогали тасѓкать из колодца воду, но не всегда: чаще всего школу мыли, как я говорила, на ночь или на рассвете. Получали убор-щицы (чаще всего солдатские вдовы и матери-одиночки) сначала 22 р. 5 0 копеек в меѓсяц, потом 25 р. и, наконец, 30 р. В годы, когда в колхозах почти ничего не платили, это были деньги. Учителей обеспечивала углем и дровами школа - уборщицам такого обеспечения не полагалось Но все мало-мальски порядочные директора 'списывали по акту' лишние нес-колько тонн угля, несколько кубометров дров и обеспечивали ими уборщиц. Уборщицам не разрешалось платить дополнительно за участие в летнем ремонте школы: в покраске полов, оконных рам, дверей, парт, в побелке стен внутри здания, в обмазке глиной и в побелке вспомогательных зданий школы. Вместе с тем разрешалось нанимать по договору для вы-полнения этих работ людей со стороны. Мы составляѓли фиктивные акты на людей, не рабо-тавших в школе (по договоренносѓти с соседями и знакомыми), а работу поручали в канику-лярное время уборщицам и деньги, отпущенные на эти работы, платили им. Я буду всю жизнь вспоминать с симпатией и благодарностью этих скромных, мужественных, невероятно трудолюбивых, привязанных к школе и к учеѓникам все выносящих тружениц, без которых школа не могла бы функционировать ни одного дня.
Так же безотказно работал наш конюх - однорукий инвалид Гриѓгорий Гирман, человек честный, непьющий, сообразительный и тоѓже получавший от нас 'гигантскую' ставку в 50-60 рублей.
Ребята из разных сел вели себя в школе довольно дружно. Несколько обособленно дер-жались более интеллигентные одноклассники - дети сотрудников тубсанатория "Занки" Но они занимались в нашей школе недолго: стали ездить в райцентр; им туда было легче доби-раться. Ссор и тем более драк между ребятами из разѓных школ не было.
Если спросить себя, каковы были взаимоотношения нашей школы с колхозом имени Мичурина, точнее всего эти отношения определяѓются словом 'зависимость' (школы от кол-хоза - всегда; колхоза от школы - в периоды авралов: прополки, уборки). Я уже говорила, что отношения между колхозом и школой складывались так всюду.
Колхоз был сравнительно богат - школа бедна. Иногда он нам кое-что для школы 'под-брасывал': корма, материалы... Мы же даѓвали ему в критические моменты рабочие руки.
Колхоз (до приобретения нами машины - полностью, а потом - в значительной мере) обеспечивал школу транспортом для завозки топѓлива, ремонтных и строительных материа-лов. В этом мы жизненно от него зависели.
Колхоз выделял школе электричество. Колхоз выделял учителям огороды, вспахивал их своими плугами и тракторами или конной тягой.
Колхоз предоставлял сенокос для школьной лошади (когда мы созѓдали ферму, у нас была пара лошадей, но тогда мы уже добывали сеѓно в других местах) и т.д С электричеством у нас получилась занятная история. Молодой диѓректор, я руководствовалась во всем, что делала, официальным госуѓдарственным справочником 'Директор и школа'. Там были и нормативы освещенности классных комнат. Шелудьковская средняя школа заниѓмала одно сравнительно приличное здание, где были четыре класѓсные комнаты по 35-40 кв.м. и два небольших деревянных, обмазанѓных глиной здания, где было в общей сложности б классов по 18-20 кв.м. Соответственно нормам освещенности, мы развесили в больших классах по 4 стоваттных лампочки, а в маленьких - по две, К концу учебного года оказалось, что мы превысили норму расходования средств на электроэнергию, положенную нам по бюдѓжету, чуть ли не в 10 раз. Мало того, что ни в одном классе не выдерживались гигиенические нормы площади, кубатуры и темпераѓтуры, - надо было еще заниматься в полутьме (школа занималась в три смены: 8-13 часов - 1-4 классы; 14-19.30 - 5-10 классы; 20-11.30 - вечерние классы сельской молодежи).
Вечерние классы сельской молодежи существовали почти при всех сельских средних школах. Их контингент питался из различѓных источников. Одним из таких источников был Закон о всеобщем обязательном обучении (Всеобуч), согласно которому, все дети должны были получить неполное среднее образование. До 15-ти лет они подлежали охвату дневной школой. Но и после 16 лет они проѓдолжали 'висеть' на школе (т.е. 'показываться"в отчетах по Всеѓобучу) до тех пор, пока не получали семилетнего, потом - восьмиѓлетнего образования. В школах же были (и есть всегда) дети, коѓторые по разным причинам учатся безнадежно плохо. Среди них преѓобладают психически и умственно нормальные (иногда - трудные, неуравновешенные) дети, которые тем или иным образом (исследоваѓние их судеб здесь неуместно) обрели в начале их школьной дороги неумение учиться, невосполнимые пробелы в знаниях (невосполнимые в стандартных классных условиях), неверие в свои силы и т.д., что постепенно превратилось в стойкое отвращение к учебе и школе -. Для таких детей необходимы индивидуальные занятия, но не по курсу данѓного класса, а начатые сначала, без спешки, в доступном для отстаѓющих темпе; но школа не может обеспечить такие занятия (о причинах этого - несколько ниже). Встречаются в сельских школах и целые сеѓмейные 'династии', действительно, умственно и психически неполноѓценных детей (очень часто - из семей алкоголиков, как правило, многодетных. В Шелудьковке я знала, по меньшей мере, три такие семьи, т.е. 10-12 таких детей, что на одну сельскую школу до-статочно много). Но интернаты для умственно неполноценных деѓтей есть только в областном центре; мест в этих интернатах не хватает даже на город, не то что на область. Втиснуть туда реѓбенка из сельской школы чрезвычайно трудно. Врачебно-педагогические комиссии, которые производят отбор, предпочитают , дабы избавить себя от необходимости отыскивать для детей несуществуюѓщие места, признавать больными только безнадежных дебилов, коѓторых и в специальных школах учить нет смысла... Как отставшие от товарищей, так и больные дети, годами 'висят' на школе, по 2-3 года сидят в каждом классе, бросают школу, но продолжают числиться за директорами и классными руководителями, которых привлекают к административной ответственности за нарушение Всеѓобуча.
Легче оказалось создать при школах вечерние 5-8 классы, в коѓторых наскоро, фиктивно, формально снабжать свидетельствами об окончании восьмилетки всех этих безнадежно от-ставших от дневных классов ребят (точнее, тех из них, кто способен хотя бы посещать шко-лу и высиживать уроки в ней), чем без конца оправдываться пеѓред районо, райисполкомом, райкомом за 'отсев' учащихся.
Таков один, и самый горький, источник вечерних классов сельской молодежи. Второй гораздо благополучнее: многие сельские механизаѓторы, бригадиры, продавцы, заведующие клубами, работники сельских советов, конторские и счетные работники колхозов и т.д. стре-миѓлись повысить свое образование: с начального - до восьмилетнего, с восьмилетнего - до среднего: некоторые собирались поступить в институт. Эти люди охотно (а иногда и по тре-бованию своего начальѓства) шли в вечерние классы, приезжая для этого даже из других де-ревень. Требования в этих классах были куда ниже, чем в дневных. Контроль над ними был минимальным: у директоров руки не доходили; районные инстанции к ним старались не придираться: абы кончали шкоѓлу отсеявшиеся, абы рос %% получающих среднее образова-ние (их-то тоже били в области за злополучный Всеобуч). Учителя были заинтереѓсованы в существовании этих классов как в источнике дополнительного заработка, да еще куда более легкого, уем основной. Серьезно учились в этих классах лишь те, кто готовился поступать в инѓститут или техникум по специальности, возлагая на эту учебу какие-то жизненные надежды. Таким 'вечерникам' учителя охотно помогали, тратя на них свое свободное время днем или по выходѓным, а также летом, в свой отпуск (всегда бесплатно: я не знаю случая, чтобы сельский учитель в те годы брал деньги или подѓношения за свою добровольную помощь абитуриентам из числа прежѓних учеников).
С огромным трудом нам удавалось добиваться в ОБЛОНО разреѓшения на существование классов с пониженной численностью учаѓщихся - для занятий в маленьких классных комна-тах. И по сей день в Шелудьковской СШ занимаются 20-22 учащихся на 18 кв.м ,.. но оста-вить детей без света (зимой свет горел до 10 часов утра - на первой и с 16 часов - на второй сменах), Мы задолѓжали колхозу баснословную сумму (точно не помню какую), и колѓхоз по-дал на нас в суд. На суд мы представили выписки из госуѓдарственных постановлений об освещенности классных комнат Районо оплатил колхозу наш долг, но нам приказали оста-вить во всех классах по одной лампочке - над классной доской и столом учителя Мы не ис-полнили приказания. Позднее мы начали выходить из положения, частично оплачивая элек-тричество со спецсчета, частично отрабатывая за него в колхозе, частично выпрашивая не-доиспользованные деньги в районо.
Сельские дети в школах, где я проработала 14 лет, не были здоровыми: они родились пе-ред войной, в войну и после войны; голодали, мерзли, жили в тесных, перенаселенных хатах, учились в холодных и тесных школах. Нездоровыми были и сельские женщины. Один из наших сельских врачей, занимавшийся соответствующей стаѓтистикой, спорил при мне с председателем колхоза Ф.М Чудным, Чудной был одним из лучших председателей, которых я знала: опытѓный, умный, волевой, не однажды 'битый' районным начальством (как все председатели), но умевший лавировать между райкомовским прессом и колхозниками. В се-ле его называли Витимуром - по имени местного помещика, давно сгинувшего. Себя он не обиѓжал и знал, что, если он не 'выжмет' из колхоза того, что наѓдо райкому, его из 'номен-клатуры' вышвырнут, не колеблясь. А он уходить из нее не хотел. Он ухитрился лучше сво-их соседей обеспечивать (с 1954 по 1964-й год, когда он умер от инфаркта) колхозников. У него был оперативный, сытый, живущий 'по потѓребности' (как и он сам)"корпус' бригади-ров и счетных работѓников. Он хорошо кормил кое-кого в районе. Но ему всегда не хватало людей, и ему не позволяли работать мало-мальски норѓмально бессмысленные верховные ди-рективы. Он мог по-купечесѓки блеснуть шикарным праздничным банкетом у себя дома (упивѓшихся до полусмерти 'слабаков' - учителей развозили в 22 чаѓса по домам на председательской легковушке, а колхозные босѓсы 'гуляли' еще сутки и хоть бы хны...) Он мог размахнуться солидным денежным кушем - на колхозную библиотеку, чтобы 'переплюнуть' школу и сельсовет с их нищенскими бюджетами. Он не мог понять, как учителя живут на свою зарплату (и сам он, и его бригадиры и кладовщики не могли не относиться к нищей учительской братии свысока: они-то брали из закромов и клаѓдовых все, что хотели) . Он не раз предлагал и мне - 'подкиѓнуть' чего-нибудь на дом из колхозных кладовых, но очень уж не хотелось одолжаться подобным образом...
Он-то и напал на врача, обвиняя его в избытке больничных листов, освобождающих от работы женщин-колхозниц и шоферов. Была глубокая осень. Врач объяснил, что шоферы простуживаютѓся, лежа на спине под машинами (в гараже не было ремонтных ям), а 80% женщин страдают различными серьезными хроническими заѓболеваниями. Они, сказал врач, чистят свеклу на поле, сидя на куче мокрой, холодной, покрытой землей и снегом свеклы. Надо сделать для них деревянные скамеечки и доставлять их на поле вместе с людьми. Председатель только пожал плечами: 'Ну, ты, брат, даешь... скамеечки'.
В голодные (до 195 4) годы многие женщины работали в тубсанатории 'Занки', носили оттуда еду, которую собирали и с тареѓлок больных. Многие дети были заражены туберкуле-зом; встречаѓлись открытые формы. Когда мы в 1958 году проверили всех детей с помощью флюорографии, в различной степени зараженными оказаѓлись более половины детей. Сейчас, вероятно, положение лучше: мои данные ограничены 19 62 годом.
Мы (завуч школы, заведующий производственным обучением, диѓректор) старались до-биться, чтобы учителя не трепетали при поѓсещении нами уроков, а были твердо уверены, что мы приходим помочь. Завучем школы были при мне сначала опытная преподава-тельница химии и биологии М.Д.Олейник, потом молодой учитель-историк И.А.Костенко, выпускник нашей же школы, окончивший дневное отделение исторического факультета пединститута. Сейѓчас он директор Шелудьковской школы и, говорят, плывет по теѓчению во всех отношениях, А жаль... О заведующем производственѓным обучением я расскажу ниже. Я посещала в год до 150-ти уроѓков. Мы были довольны, если учитель приходил к одному из нас и говорил: 'Пожалуйста, придите сегодня ко мне: у меня трудная тема'. Мы сначала сидели с ним над планом и над учебником, поѓтом шли в класс, потом снова сидели и разговаривали. На педсоѓветах уроки обсуждались, как правило, только тогда, когда это было полезно коллегам. Мне кажется, что с 1955-го до 1962-го года уровень преподавания в нашей школе вырос, отношения между учителями стали ровнее, дружнее, чем прежде.
Говоря о трудной теме, я подразумеваю чисто методические, чисто профессиональные факторы: сложные задачи, запутанное грамѓматическое правило, методически осложненную тему, трудного учеѓника, собственный замысел учителя, нуждающийся в общем разборе и пр. Идеологических затруднений не возникало, потому что в этом плане перед учителем не было никакого выбора, никакой вариативѓности, никакой возможности разночтения. Официальная версия социѓальных и гуманитарных предметов или трактовок подвергалась сомѓнению немногими (наиболее образованными и мыслящими) учителями только в сугубо неофициальном общении (с особо надежными личными друзьями ) Мне доверяли, и я нередко становилась поверенной таких сомнений - в гостях друг у друга, в общем застолье, на 'грибной охоте', на рыбной ловле общались тесно, семьями. Вместе ходили в кино, ездили в город - на базары, по магазиѓнам; вместе возвращались со станции. Было много времени для разговоров, и многое вызывало сомнения и неодобрение. Но криѓтицизм был по преимуществу конкретно-предметен, не касался фундаментальных проблем строя и идеологии - То же могу сказать и о старшеклассниках, с которыми была дружна. Исключения: жеѓлание и умение докапываться до сути, до глубины явления, до их подпочвы - были редкими.
Только один раз мне пришлось добиться снятия с работы учиѓтеля (были еще случаи рас-пада личности учителя на почве алкоѓголизма; об этом мне не хочется говорить; да и явление это не сугубо школьное, а принимает в СССР характер уже не эпидемии, а пандемии) . Это был молодой преподаватель французского языѓка, сын репатрианта из Франции' Француз-ский был родным для неѓго. Он окончил дневное отделение университета в Харькове. Пре-подавание иностранных языков в сельских школах было поставлено из рук вон плохо. Наиболее популярным иностранным языком после войны ехал в СССР английский (до вой-ны был немецкий) . В гороѓдах английский учили в школах почти повсеместно. Выпускников немецких и французских отделений институтов и факультетов иностѓранных языков некуда было направлять для преподавания, Тогда в сельских школах ввели французский язык (немецкий оставили там, где он и был). В маленьких семилетних школах часов не набира-лось даже на одну ставку (язык читался 2-3 раза в неделю). Поэѓтому немецкий читали все, кому не лень: кто учил его в школе, кто слышал в армии, в оккупации. Для преподавания французскоѓго языка, введенного в крупных сельских школах, присылали выѓпускников иностранных отделений педвузов и университетов. 'Изучение' иностранного языка в советской школе сводилось и сводится к чтению, переводу (со словарем) и зубрежке грамматики. На овладение разговорной речью не было установки до самого неѓдавнего времени даже в специальных вузах. Школа же навыков разговорной речи, вообще, не давала и не дает. На мой взгляд, это не случайный порок: незнание иностранных языков (в разговорном плане) - один из способов изоляции советского гражданина, дейстѓвующих долгое время даже после того, как человек покидает СССР. Следует добавить, что все факультеты, отделения и курсы иностѓранных языков, даже общественные (на коммерческих началах при Домах ученых, Домах учителей) 'курируются' органами безѓопасности, держащими на учете не только преподавателей, но и слушателей. Я столкнулась с этим надзором, работая заведующей курсами иностранных и русского языков при Доме учителя, в Харьѓкове, в 1968-76 г.г.
Приняв школу, я начала знакомиться с учителями, посещать их уроки, - пришла и к это-му молодому 'французу'. Я слышала, что у него на уроках ученики ходят на головах, что он рассказывает им анекдоты, бывает со старшеклассниками у сельских девушек, ухаживает за ученицами, хотя женат и имеет ребенка. Я учила на первом курсе университета французский язык (год до этого заниѓмалась с учителем), умела читать, переводить со словарем и в объеме сельской средней школы могла оценить работу преподаватеѓля этого языка. Урок меня потряс: ученики по вызову учителя выѓходили к столу (или брали в руки учебник) и бойко, уверенно, без запинки несли какую-то бессвязную тарабарщину, не имеющую никакоѓго отношения ни к одному языку на Земле. Я только-только пришла в эту школу; ученики меня совершенно не знали; в этом классе я не преподавала - им не было стыдно передо мной. Прозвенел звонок - я вышла из класса. Учитель не пришел ко мне за анализом своего урока. Я посетила еще 3-4 урока; повторилась примерно та же исѓтория. На собеседования учитель не приходил - я молчала до педсоѓвета. На педсовете я спросила у него, не совестно ли ему так издеѓваться над языком, который он, вероятно, любит (ведь это родной для него язык!) и, уж конечно, знает не хуже, чем русский или укѓраинский. Потом рассказала учителям о его уроках; кстати, ученики 10 класса не научились у него даже читать. Он был возмущен: 'Вы обязаны были предупредить меня, что понимаете по-французски!'
Я объяснила, что не обязана была этого делать: если бы я совсем не знала французского, я бы не шла на урок. Были у нас с ним столкновения, были попытки добиться от него мало-мальски сносѓной работы и приличного поведения, - безуспешно. Уволить учиѓтеля только за плохую работу (если он не ставит всем подряд двоек) в СССР невозможно. Для того, чтобы учитель был отстранен от работы, он должен совершить политически 'неблаговидный' по-ступок или уголовное преступление. Я несколько раз просила Кизима избавить школу от этого молодого человека, предварительно десятки раз предупредив нашего 'франѓцуза'. Но и Кизим ничего не мог сделать. Выручило нас очередѓное любовное приключение молодого учителя, вызвавшее ревность его жены, скандал и драку. Он подал по моей настоятельной просьбе заявление об уходе. Позднее он стал работать в 'Интуѓристе' гидом. Пожалуй, это ему больше подходило, чем школа.
С невежественными и бездарными учителями приходилось миѓриться - так же, как с ло-дырями-учащимися.
В 1930-х годах и в первое послевоенное десятилетие средние школы, в том числе и сель-ские, ориентировали учеников, преимуѓщественно, на продолжение учебы в вузах, технику-мах и военных училищах. Общеобразовательные программы сельских и городских средних школ друг от друга совершенно не отличались (и не отлиѓчаются и по сей день, если не счи-тать различных направлений производственного обучения: в сёлах - сельскохозяйственного, в городах - промышленного, но везде одинаково никому не нужного и, как правило, не при-нимаемого учениками всерьез). Но уровень общей культуры и академической подготовки у сельских школьников был значительно ниже, чем у городских. Несмотря на оказываемое им предпочтение при поступлении в институты, они часто не могли соперничать с городскими абитуриентами. Поэтому они чаще шли в военные училища, непопулярные у горожан, в тех-никумы и промышѓленные училища, на заочные отделения сельскохозяйственных и пе-дагогических вузов. Своих лучших выпускников мы старались, во что бы то ни стало, вытя-нуть на медали, чтобы помочь им поступить в институты Мы организовали летом интенсивную добровольную бесѓплатную работу по подготовке к вступительным экзаменам будущих абитуриентов. Мы гордились каждым способным ребенком, котороѓму дали всё-таки сносные знания и помогли, если не с первого раза, то со второго, с третьего (мальчиков, правда, за это время успевали забрать на военную службу) поступить в инсти-тут. Всё-таки это означало подняться ступенькой выше по социѓальной лестнице.
С начала 1960-х годов и чем дальше, тем более в вузах опять начали нарастать воин-ствующий антисемитизм и интеллигентофобия. Сельские выпускники, независимо от низкого уровня их подготовки, оказались вне конкуренции. Для педагогических и медицинских вузов их преимущества стали абсолютными: абитуѓриенты уже сами знали о них. Воспроизводство невежества в инѓститутах и в школах резко усилилось. На вступительных экзамеѓнах во многие (особо антисемитские и антиинтеллигентские) вуѓзы знания учащихся, вообще, перестали играть какую-то роль. Уделом евреев во всё большей мере становятся заочные и вечерѓние отделения и непопулярные 'трудные' факультеты, вроде мехѓматов университетов (да и то - далеко не все). Но в 1955-60 годах у наших сельских выпускников еще не было столь ярко и откровенно выраженных преимуществ.
Итак, с одной стороны, сельским выпускникам начали предоѓставлять исключительные преимущества при поступлении в вузы, С другой стороны, от сельских школ требовали ори-ентации выпускѓников на работу в колхозе (как от городских - на заводах) Последовательно-сти во всем этом не было. Прежде всего, для раѓботы в колхозах и совхозах (как на заводах и стройках) не треѓбовалось среднего образования (если., конечно, человек не собиѓрался после школы учиться в техникуме или институте, чтобы верѓнуться на производстве, сельскохозяй-ственное или промышленное, уже специалистом). Основной же массе работников среднее обраѓзование как в колхозе, так и на заводе было ни к чему. Хватало через голову семилетки и нескольких месяцев практического учеѓничества, в лучшем случае - ремесленного училища. На заработѓной плате колхозников и рабочих уровень их школьного образоваѓния не отражался. Никакого стимула к освоению школьной программы перспектива работы в колхозе и на заводе в себе не несла. Все разговоры об 'общей культуре ' тружеников колхозной деревни и представителей 'социалистического рабочего класса' были явной и очевидной для школьников демагогией, тем более, что 'общая культура' и аттестат зрелости (так называется в СССР аттестат о среднем образовании) отнюдь не обязательно должны были соѓчетаться (и не сочетались) друг с другом.
Начав работать в школе в качестве администратора, я, есѓтественно, вышла за рамки свое-го класса, своего предмета, своѓего личного учительского опыта и стала задумываться над тем, почему то страстное желание учиться, с которым пришли после оккупации в школу мои князевские ученики, все более явно и очевидно уступает место отсутствию интереса к учебе, безразлиѓчию к своим успехам и неуспехам в ней.
Считать причиной тому только низкий уровень общей и професѓсиональной культуры многих сельских учителей я не могла: во-первых, в Князеве он был куда ниже, чем в Ше-лудькове, а дети хотели учиться; во-вторых, ограниченность развития учителей, их профес-сиональные промахи, которые сочетались часто с доброѓсовестностью и владением классом, замечали другие учителя, боѓлее образованные, но не ученики; в третьих, мои городские кол-леги жаловались на тот же рост безразличия к учебе и школе у городских учеников.
Безразличие вырастало из целого комплекса причин, из каких-то многих сторон жизни и школы.
Об одной из причин - о ненужности среднего образования чеѓловеку, который не собира-ется продолжать учебу, - я уже сказаѓла.
О другой важнейшей причине - роковой советской процентомании - расскажу, говоря о системе контроля над школой.
Третья (но не последняя) состояла, на мой взгляд, в отсутстѓвии классов замедленного освоения начальной программы и запрещеѓнии оставлять на повторный курс учеников 1-4-х классов. Запрещение это не было официальным и не имело силы закона, но превраѓтилось во всеобъемлющую для сельских школ административную траѓдицию .
Казалось бы, именно в начале учебы пробелы в знаниях должны быть сняты либо замед-лением темпа учебы для слабых детей, либо длительной индивидуальной помощью, за кото-рую учителю надо плаѓтить, как за всякую другую преподавательскую работу, либо спо-койным, благожелательным, без наказаний и оскорблений оставлениѓем ребенка на повторный курс в том же классе, где возникли проѓбелы. В начальных классах советской школы переводных экзаменов нет, и судьба ребенка находится вроде бы в руках учителя. Но учитель знает, что за 'отстающих', и тем более за второгодниѓков, его будут ругать и дергать, а перевод всех детей в следуѓющий класс оценят как свидетельство учительского мастерства и добросовестности. Поскольку престиж учителя в школе и в районо определяется оценками, которые он выставляет детям, то оценки выставляются завышенные, и дети это отлично усвоили. Иметь же нескольких второгодников учитель попросту не рискнет, особенно в младших классах, где нет экзаменов и где он может выставить в журнале и в табеле ученика все, что он хочет. Ребенок, не усѓвоив курса данного класса, переводится в следующий класс с поѓложительными оценками и ничего в новом материале не понимает. Из-за накапливающихся пробелов дети теряют веру в себя, а из-за нечестных оценок они теряют веру в учителей.
Мы попытались как можно лучше проверить знания учеников младших классов и оста-вили на повторный курс 16 человек из 8 классов (по два человека на класс - много ли?). В районе разраѓзился скандал, но мы настояли на своём. В течение нескольких лет мы очень следили за ликвидацией пробелов в знаниях младѓших и средних классов. Это было чрезвы-чайно трудно, удавалось далеко не полностью, оборачивалось постоянной войной с районо из-за второгодничества и переэкзаменовок, но через 4-5 лет старѓшие классы у нас стали не-сколько лучше, чем в среднем (по району и области).
Всё, что мы делали, совершалось, как я уже говорила (и в чем убеждаюсь при воспоми-наниях), против требований свыше, против течения, против устоявшегося обыкновения. От этого нервы всегда были напряжены и усталость нарастала.
Думаю, что Шелудьковекая школа не была очень типичной школой - в том смысле, что несколько энтузиастов, работавѓших в ней, слишком уж горячо старались поставить работу 'без туфты' (без фальсификации). Не думаю, чтобы было тиѓпично наше стремление взвали-вать на себя по собственному почину дополнительную нагрузку, которой никто от нас не требовал: строительство, ферму, теплицу, интернат с Не дуѓмаю, чтобы была типичной сосредоточенность не на том, как относится к нам начальство, а на том, как в действитель-ности протекает учебный процесс Не думаю, чтобы было тиѓпичным постоянное изучение нами хотя бы тех небольших праѓвовых возможностей (финансовых, материальных, в области трудовых отношений), которые есть у школы, у ее администѓрации, у учителя. В моем кабинете лежали все законодательѓные и справочные материалы, с помощью которых можно было добиваться то правильной оплаты больничных денег учителям, то правильного штатного расписания, то установления правильѓных гигиенических норм (хотя бы в отношении освещенности, отопления и численности учащихся). Как я убедилась, этих норм и законов чаще всего не знали в районо. В некоторых случаях их либо не знали, либо игнорировали даже и в Облоно. Если начальники наши не верили справочным изданиям, приходилось писать в Министерство просвещения, в Министерѓство финансов, в ВЦСПС' Все это происходило изо дня в день, очень утомляло, вызывало напряжение нервов. Надолго вряд ли могло хватить для этого сил, но пока хватало. И большинѓство боев даже удавалось выигрывать - до поры, до времени.