Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман). Живой архив Доры Моисеевны Штурман

Разбирая мамин архив, я наткнулась на эту тетрадочку.

"Моему Мишеньке"... Для внука писала. Внуку было уже 19 лет, но видела она его ещё маленьким. Так и писала. Иногда объясняла слова, учитывая, что внук вырос уже в Израиле, писала короткими фразами. Написано в один присест, без правок, без редактирования, не "литературно", - просто ему рассказывает. Так я это и оставляю.

В 1993 году мама жила ещё в Иерусалиме. Много болела. Сердце начинало сдавать. Перепечатывая этот текст, я чувствовала, что нет у неё ни капли энергии, что пишет, т.к. считает нужным оставить внуку эти сведения. Иногда отсылает его к событиям, описанным в её книжках, иногда говорит, что я смогу рассказать ему. Я воспользуюсь её разрешением и добавлю некоторые сведения, записывая это другим шрифтом.

Моему Мишеньке,

Что я помню о нашей семье

8.9.93 г.

Семья моей мамы

В конце XIX века Штурманы жили в Белостоке, в Российской империи. Моя мама Эстер-Рэйзел Штурман, родилась в промежуток 1897-1900 годов. Она точно не знала, в котором из трёх. В советском её паспорте стоял 1897 год. Но у её родителей было много детей; делали какие-то комбинации с метриками, чтобы отстрочить их призыв в армию, которого евреи очень боялись (семья была религиозная, а в армии ни кашрута, ни субботы, да ещё и антисемитизм). Мама говорила, что она то ли 1989, то ли 1900 года рождения. Её мать, моя бабушка, была урождённая Снядовская, её звали Двора (Дебора), и меня назвали Дорой в её честь. Все первые дочери её детей после её смерти получали имя Дора, Двора, Дебора. В семье Снядовских, по словам моей мамы, было много способных музыкантов. В 1902 году, после большого погрома, семья Снядовских эмигрировала в США. Тогда же эмигрировал свмый старший брат моей мамы Леопольд (Лео) Штурман. Он жил в Бруклине, и у него были дети. С 1939 года у нас с этой семьёй связи не было.* Бабушку Двору в Белостоке очень любили, она была доброй, умной и много помогала людям. В их семье кормилось около большой семьи много родственников и бедняков.

Бабушка умерла в 1916 году, 54-х лет от гангрены ног. Она потеряла двух сыновей: одного - ребёнком. Его избили вовремя погрома 1902 года, и он умер от болезни лёгких (тогда говорили: "отбили лёгкие"). Второй погиб на войне, был убит в первой мировой, в 19015 году. Первого звали Тодл, Теодор (в память его назван мой брат Тодик, Теодор).**

Бабушка после гибели первого сына всю жизнь тосковала, а смерти второго не перенесла.

Дед мой, отец мамы, Мойше (Моисей) Штурман, выбился из простых рабочих и стал знаменитым в своём краю богатым строительным подрядчиком. Он был, как и бабушка, очень религиозен.

Уже в Харькове, потеряв в революцию всё имущество, он работал слесарем в маленькой мастерской на базаре: чинил бытовые приборы. А дома, в крошечной комнатке, в квартире сына Мити (Меир, Мейчик, Дмитрий), все стены были заставлены чёрными фолиантами священных книг на иврите, и он посвящал им всё свободное время. Умер он осенью 1941 года, 84-х лет от роду, тоже от гангрены ног, за 2-3 недели до нашей эвакуации из Харькова.

Жил он, как я написала, у своего младшего сына Меира Штурмана. Невестка (жена сына) Ривка (Ревека, в девичестве - Левина) обеспечивала ему кашрут, субботу, мацу и все обряды. Пока в Харькове была синагога, дед её регулярно посещал.

У супругов Дворы и Мойше Штурман было 10 детей.
Тодл - погиб ребёнком.

Зорах - убит на фронте Первой Мировой войны. Он хорошо писал. В одном из моих архивов лежат его дневники. Был младшим офицером. Дед, как первогильдеец - мог жить вне черты оседлости; сыновья много ездили с ним.

Леопольд - старший из сыновей, жил и умер в США.

Берл (Борис) - убит нацистами в Белостоке, во время оккупации и Катастрофы вместе с женой и двумя дочерьми.

Меир и Ицхак вместе с дедом, моей мамой и её сестрой Идой (Иткой) во время Первой Мировой войны оказались на территории СССР, в Казани, потом в Харькове, где прожили свои жизни и умерли.

Ицхак (Саша) погиб в 1953 году, получив травму головы на работе. Он был инженером - транспортником.

Меир (Дмитрий) - умер от рака в начале 1970-г.г.

У С (Ицхака) детей не было. У Мити - одна дочь с синдромом Дауна, неполноценная. Жена Мити, Ривка, умерла от рака в 1960 гг.

Все те, кто остались в Польше (в Белостоке и в Лодзи), погибли от рук нацистов: Берл, Ревека, Голда, (это все дети Дворы и Моше Штурмана), их мужья, жены, дети и внуки.

Спаслись только сыновья Ревеки Штурман (маминой самой старшей сестры) и её мужа Давида Карповского: Хаим и Шмуэль (Салюш) карповские. Хаим уехал в Палестину в 1934-году (?). Инженер, военный пенсионер, живёт в Цагале, тель-Авив.

В настоящее время его нет в живых. Живы его сыновья.

На следующем фото Хаим и Салюш сняты с Идой Штурман-Карповской. Сёстры Ривка и Ида Штурман вышли замуж за двух братьев Карповских.

Странно, что в этом списке мама упустила Иду, которая жила с бабушкой Розой в одной квартире от возвращения из эвакуации и до своего последнего дня. Скончалась в 1964 году. Была фельдшером по профессии. Меня всегда смущало её желание каждому встречному сообщить о том, что она медработник.

Шмуэль был во время оккупации Белостока в командировке в Минске, пробрался к нам в Харьков. Уехал с нами в Среднюю Азию, оттуда ушёл в польскую армию и в 1949 году со второй женой пробрался в Израиль.***

Умер здесь в 1992 году. Его, его жену и детей ты знаешь.

2. Семья моего отца.

Моя мама в 1916 году познакомилась с моим отцом и 17-ти лет вышла за него замуж. Оба они были тогда в армии ещё в первую мировую войну. Отец был зауряд-врачом (врач, взятый в армию ещё без диплома, с последнего курса), а мама медсестрой военного выпуска. Потом они оба служили в Красной Армии. После демобилизации (в 1918 году) доучились в Казани. Папа закончил медицинский, мама - историко-филологический факультеты. Потом она закончила Фребелевские курсы дошкольного воспитания и вечернее отделение английского языка при педагогическом институте, а также курсы стенографисток. Я забыла написать вначале, что при всей своей религиозности, мои дедушка и бабушка учили всех детей не только в хедере, идишу, ивриту, всем основам иудаизма, еврейской культуры и истории, но и дали им полное гимназическое русско-польское образование, а многих успели начать учить и в институтах.

Отец мой - Мойше-Лейзер (Моисей Ефимович, а маму называли Розалия Моисеевна) Хаимович Шток - был старшим сыном Матли и Хаима Шток. Родился он в 1892 или 93 году, в городе Баре, на Украине, недалеко от знаменитого еврейского местечка Бердичева, возле города Винницы, ныне областного центра независимой Украины (тогда - Российской империи, потом СССР)

Деда я помню хорошо, хотя умер он рано, в 1933 году, в один год с младшим своим сыном Давидом и с моим отцом, старшим сыном. Средний сын Григорий (Гершель), был руководящим коммунистом ( о нём подробно - в моей книге "Моя школа", очерк первый)

С дедом связана не очень обычная для еврейской семьи история. Могучий, высокий красавец, черноволосый с голубыми глазами, он был сосватан против своей воли в 17 лет с девушкой из богатой семьи - бабушка Матля была тихая, кроткая, очень его любила. У неё родилось три сына и три дочери; четвёртой дочерью Была беременна. Дед был бухгалтером, часто ездил по делам в разные города. Однажды он встретил в Петербурге женщину, которую полюбил, и остался с ней навсегда. Бабушка Матля его ни разу не осудила: она продолжала его любить. Но дети надолго разорвали с ним отношения и не брали от него помощи. Мой отец даже заболел от нервного потрясения. Жили бедно. От религии рано отошли все, включая бабушку. Моя мама уговорила папу помириться с отцом. Потом помирились остальные. В 1933 г., в мае, бабушка Матля потеряла сразу троих: умер от туберкулёза младший сын Давид, 23-х лет от роду; покончил с собой мой отец (см. "Тетрадь на столе"), и умер дед Ефим (Хаим) Шток. Он пришёл в банк в Ленинграде, где жил со второй женой по служебным делам, упал и умер.

Из детей Штоков жива (сентябрь 1993) только средняя дочь Рахель (Руша), она в Харькове, ей 86 лет.

Старший сын провоевал за "красных" всю гражданскую; был в Киеве (Украина СССР) главным редактором газеты "Коммунист", потом издательства

" Коммунист". В 1938 году был арестован, отсидел 10 лет (его страшно пытали).

В 1948 году вышел из лагеря и поехал в Москву - добиваться реабилитации для себя и ещё для двухсот с лишним коммунистов. Его тут же снова арестовали, и он погиб в лагере. У него была одна дочь Зоя. Жила после войны в Ташкенте, замужем, имела детей. О ней ничего не знаю. Она на три года старше меня. После ареста её отца она, её мать и потом её муж с отцом её, Гришей, связи не поддерживали. Со мной после моего ареста не общались, хотя в Харькове бывали. Зоя была на фронте, в 1941-1945 гг, врачом. Там на ней женился полковник, много старше её. Дослужился до генерала. В молодости она была красивой, как и её мать. Им было не до отца-арестанта. Тем более не до меня. Хотя в детстве и юности мы дружили.

Старшая дочь, Ева, зубной врач, умерла в Харькове в начале 60-х годов. Замужем не была, детей не было.

Вторая сестра, Фаня Шток, вышла замуж рано, за Абрама Эльберта (в семье его звали Нюня). Он погиб на фронте. Их сын, Нелик (полное - имя Нинель - перевёрнутое Ленин; все Штоки и Эльберты, кроме моего отца и - отчасти - старшей сестры Евы, были переданные комсомольские и партийные, а также беспартийные большевики), 1926 года рождения, прошёл всю войну и вернулся. Поступил в Политехнический институт. Окончил его в разгар антисемитской государственной компании 1948-1953 годов (в 1951г.). Учился блестяще, единственный сын, отец погиб на фронте, но не получил назначения нВ работу в Харьков, около матери. Тогда после окончания института должны были отработать по распределению, куда пошлют. Иначе не выдавали диплом. Его вообще обещали оставить в аспирантуре, но вместо этого послали куда-то под Москву. Не так плохо по тем временам. Но его потрясла несправедливость любимой советской власти. Хотя дядя Гриша уже сидел второй раз, и я отсидела, и его собственного отца перед войной исключили из партии и выгнали с работы после ареста дяди Гриши (брата его матери). Тем не менее, несправедливость и антисемитизм властей так его потрясли, что он ушёл из жизни, покончив собой.

Поскольку в семье у нас было три таких случая( мой отец, Нэлик и мой брат Тодик), я думаю, что кроме повышенной ранимости и обострённого чувства справедливости, здесь есть и дурная психическая наследственность - какая-то психопатия. Нам всем надо следить за своими нервами и бороться с плохими настроениями, не пренебрегая , в случае сильных потрясений или долгой подавленности, помощью врача. Жизнь стоит борьбы за неё, а ухода из неё в своё время не минует никто. Надо любить жизнь и быть стойким.

Я, твоя бабушка по материнской линии, родилась в Харькове, 3 марта 1923 года. Папа уже работал в Запорожье (бывший Александровск) на Украине. Мама провела последние месяцы беременности и первые месяцы моей жизни в Харькове, где жили её отец, старшая сестра Ида, братья Саша и Митя, родственники моего отца. Вскоре мы уехали в Запорожье. Там прожили до

1934-го года. В 1933 г. Покончил собой отец, и мама не хотела там оставаться.

Я окончила в Запорожье 4 класса. В Харькове прожили до эвакуации. В 1941 году, кажется в начале октября, эвакуировались, сначала в Бухару (Узбекистан), потом в Алма-Ату (Казахстан).

В Харькове я закончила школу и первый курс филологического факультета университета. В Алма-Ате - второй курс.

14 июля 1944 года меня арестовали. В Лагере, в 1945 году встретилась со своим будущим мужем, отцом твоей мамы. Танечка родилась в лагере на отдельном лагерном пункте (ОЛП) Чемолган, 16 апреля 1947 года. В сентябре 1947-го года я с ней освободилась по амнистии для матерей-заключённых. Через 4 месяца освободился её отец, и мы поженились. Остальная часть моей жизни известна твоей маме. Пусть она её продолжит для тебя и для твоих детей и расскажет о себе.

А я пока возвращаюсь к своему отцу.

Итак, после моего рождения семья вернулась в Запорожье. Мой отец был главным врачом 1-щй городской больницы (по специальности хирургом и гинекологом), заведовал медицинским техникумом и имел ещё множество нагрузок и поручений. Каждое лето уезжал работать куда-нибудь в отдалённые сёла и брал с собой всех нас. В 1928 г. Родился Тодик.

Отец был человеком очень одарённым, всё умел, всё делал своими руками - от мебели до кукол для меня и игрушек для Тодика. Любил и умел шить, готовить. Свой домашний кабинет изготовил сам. Я жалею, что по малости лет не успела с ним подружиться. Он мало бывал дома, был вспыльчив. Я маму любила больше. Он незаслуженно ревновал её, мог накричать на нас, а то и хорошо шлёпнуть. Я не прощала тогда этих вспышек. И удивлялась, что мама прощает и любит его.

Он писал диссертацию по обезболиванию родов, бесплатно лечил массу людей, много читал. В городе на него молились. Ростом был 190 см, богатырь.

Зная, как его уважают коллеги и пациенты, ГПУ(Одно из наименований органов безопасности - "Государственное политическое управление") начало усиленно вербовать его в доносители ("секретные сотрудники", "сексоты", они же "стукачи"). Отец заболел психически от борьбы с ними. Его вызывали в течение года, иногда оставляли у себя сутками, потом выпускали. Когда он заболел, они вроде бы оставили его в покое. Он пришёл в себя, успокоился. Мама отвезла его в Одессу в Лермонтовский клинический санаторий. Приходили хорошие письма. И вдруг - телеграмма от главврача санатория о его самоубийстве. В оставленном маме письме он сообщал, что следователь ГПУ приехал за ним в Одессу. Правда ли это, или плод болезненного воображения, я не знаю. Письмо он просил немедленно уничтожить. Мама это сделала, но по мере того, как я вырастала, рассказывала мне его содержание. Прочитай об этом в моём очерке "Тетрадь на столе". Его пример помог и мне и Тодику ни разу не сдаться на вербовку (а нас обоих вербовали не раз, меня - в тюрьме, его - и на воле и в лагере).Мы знали, что порядочные люди на это не должны идти в такой страшной стране, как СССР. Слабые нервы отца сочетались с сильным характером, волей и честностью. Я очень жалею, что не успела с отцом сблизиться. С матерью я очень дружила всю жизнь. Только в самом конце я, ещё не понимая, что с ней происходит (она заболела и начала умирать рано: жизнь её была полна страданий, а сердце переполнено болью за всех и страхом за близких), пыталась её "вразумить", "разбудить", вернуть в прежнее состояние. И этим её мучила, как и её старшую сестру Иду, жившую с нами, чего себе никогда не прощу.

Мы забывали, что стареющих близких надо жалеть так же, как они жалели нас, маленьких и больных. А уж больных вообще нельзя судить и дёргать, а только облегчать им расставание с жизнью.

Отца я, как это ни странно, начинала лучшепонимать и больше ценить, уходя от него всё дальше во времени. Он ушёл из жизни 43-х лет от роду. Маме было около 35-ти. Она больше замуж не вышла. Умерла она 6 ноября 1970 года. День её рождения - 24 декабря.

Семья твоего деда по матери, Прокофия Петровича Кравченко.

Об этой семье я знаю мало, так как мой первый муж, отец твоей матери был человеком скрытным и даже во хмелю лишнего о себе не рассказывал. Хотя казался со стороны простодушным, открытым, душа на распашку, рубаха-парень (всё это русские идиомы, обозначающие характер, совсем ему не присущий) Был в молодости красив и сложён атлетически. Работать умел и любил - и руками и головой. Очень способный, причём в разных областях, в том числе и в искусстве: хороший музыкальный слух, умение рисовать и чертить. Любил хозяйство, ручную работу. Легко учился, уже взрослым. Юность имел бурную. Толком я о ней ничего не знаю, ибо говорил о прошлом мало, урывками, неохотно, от случая к случаю. Знаю, что начинал и бросал учиться, скитался, "нырял" на дно жизни, выплывал и начинал сначала. Жизнь его ломал алкоголизм, возникший очень рано, от неосторожности и непонимания матери его, Настасии Родионовны. Она и её муж, Пётр Павлович Кравченко, были замечательными певцами, с природными голосами редкого тембра. У него - тенор, у неё контральто ("народного звучания", как у Руслановой и Зыкиной)

У твоей мамы Танечки, был в детстве такой же голос, поразительной силы. Бывало стоит на сцене крохотная лялька, а откуда-то льётся низкий мощный голос. Её таскали по всяким конкурсам и фестивалям, а я даже и не подозревала, что не только у мальчиков (это я знала), но и у девочек есть переходное время (период мутации), когда петь нельзя. А она пела непрерывно и у неё образовалась несмыкаемость связок. Она хрипнет после нескольких минут пения. А в детстве могла петь часами. И слух был прекрасный. По моей темноте и сельским обстоятельствам жизни мы эти её способности упустили и голос сгубили. Как не обратили внимания и на её своеобразные детские рисунки и не учили её рисовать, хотя бы после возвращения в Харьков, в 1962 году, когда ей было только 15 лет.

Уж тебя-то она без внимания не оставила. А я передала ей очень многое и помогла развиться её духовности, умственным и нравственным качествам, а дарования её эстетические оставила без внимания. Голос не восстановишь, но в её искусство художника я верю.

Вернусь к семье деда твоего. Супруги Кравченко были родом с Украины, с Екатеринославщины (потом Днепропетровская область УССР). Переехали сначала из своего села в Екатеринояслав (Днепропетровск) Дед Пётр Павлович поступил на большой завод и тяжело пострадал во время взрыва котла. После этого здоровье его оставалось слабым и он стал выпивать всё больше и больше. В годы столыпинской реформы, когда крестьянам на выгодных условиях стали раздавать незаселенные земли в малолюдных губерниях (областях) Российской империи, семья Кравченко со старшими детьми (твой дед родился позднее) переехала в нынешний Казахстан, в область, граничащую с Синьцзянской провинцией Китая. Эта область Казахстана попеременно называлась то Джаркентской, то Панфиловской, То Талды-Курганской (то район, то область).

Сейчас главный город опять называется Джаркент, а не Панфилов, как был назван после войны в честь генерала-героя Панфилова, уроженца этих мест. Джаркент лежит в двухстах километрах от железной дороги. Через него проходит древний торговый тракт в Китай. Ещё до войны было проложено шоссе, сыгравшее огромную роль в завоевании Китая Коммунистами (по шоссе шло советское оружие и "ограниченные контингенты"войск для Мао Цзе-Дуна).

В царские времена, да и в 20-тые годы, граница между Синьцзяном и Казахстаном была практически открытой. Да и Казахстана ещё не было: Средняя Азия вся входила в Российскую империю.

В Джаркенте и вокруг него были сказочные фруктовые сады, лежали плодороднейшие и большей частью незаселенные земли, великолепное было и садоводство. Землю - бери столько, сколько сможешь обрабатывать.

Кравченки взяли землю, поставили мельницу, мололи зерно для всего района. Главной работницей была Настасья Радионовна. Резкая, суровая (в старости - до злобности), она была человеком могучего здоровья, несгибаемой воли и работоспособности. На мельнице таскала "на засыпку" пятипудовые мешки зерна на спине (пуд=16 кг.).

Дед ведал механической частью.

Страсть к пению сделала их посетителями всех застолий в округе: звали петь. Чтобы сыновья (а их было тогда двое погодков малышей) не мешали застолью, клала им на головки, на "роднички" тряпку с "первачом" (семидесятиградусный самогон). Оба и выросли алкоголиками. Старший, Кузьма (звали его - и сам себя так звал - Николаем) то переставал пить и поднимался даже до деректора семилетней школы, то запивал по-чёрному, и отовсюду его выгоняли.

После развода с твоим дедом я потеряла его брата из виду. Знаю, что у Кузьмы (Николая) была дочь Валя. Он умер уже давно. Где Валя и её мать (жива ли), не знаю.

Была у деда старшая сестра Мария. Её дочь Надя жила одно время у нас в семье, кончала у нас школу, сначала в Гинеевке, потом в Шелудьковке. Потом вернулась в Джаркент, вышла замуж, родила детей. Связь с ней прервалась.

Мы с дедом встретились в лагере, в дни Победы, весной 1945-го года, полюбили друг друга, сошлись в 1946 году. Впрочем, любил ли он меня, я не знаю. Уж очень мы были разные. И мо1 чувство скоро после освобождения, после его измен и пьянства, сменилось привязанностью, чувством долга и ответственности. Любить человека, которого я перестала уважать и который меня предал, я не могла.

В лагере водки не было и Прокофий, который, подобно брату, стыдился своего простонародного имени и называл себя Георгием, был замечательным парнем. Правда, изменил он мне впервые ещё в лагере, когда меня увезли на участок для беременных и матерей, а он остался на "общем". Вот тогда и надо было рвать с ним, но я ещё на что-то надеялась.

В 1948 году мы вернулись на Украину и, скрывая свои судимости, учительствовали в отдалённых непаспортизованных сёлах. После смерти Сталина наши судимости были автоматически сняты, но мы о них так изаявляли. Всю эту историю смотри в очерке "Моя школа", во второй части книги "Моя школа".

За что и сколько раз судился Прокофий Петрович, я знаю поего рассказу. Он учился на рабфаке (своего рода "мехина", подготовительные курсы) Ташкентского университета (не знаю точно, в каком из последних предвоенных лет). Чтобы подзаработать, он летом поехал в зоотехническую экспедицию - лечить скот. Всю экспедицию обвинили во "вредительстве". Тогда это делалось часто и просто. В колхозах Узбекистана начал погибать скот - от безхозяйственности и бескормицы. Гибель скота свалили на зоотехников, ветеринаров и их помощников: дескать, вместо лечения вспрыскивали овцам яд. Их всех осудили 10-15 лет. Дед в качестве заключённого работал на лесоповале в горах Казахстана. Сидеть было долго - 10 лет. В 1943 году он бежал из горного лагеря. Надеялся пробраться на фронт и там заслужить прощение или воевать под чужим именем. Он был молод (27 лет), очень силён физически, спортивен, имел рисковый , авантюрный характер, любил приключения.

До фронта он не добрался: его поймали. Тем временем при пересмотре его "дела" в Москве всю экспедицию оправдали из-за полного отсутствия улик и состава преступления. Его первый, десятилетний срок был отменён, но тем не менее он получил 4 года нового срока за побег. Их он и отсидел полностью.

По амнистии 1945 года (по случаю победы) его и меня не выпустили. Меня - потому что на политических амнистия не распространялась (меня и в конце 1947 года выпустили по ошибке, потому я и скрывала судимость столько лет). А у него это была не первая судимость. Выпускали же только с первой.

После освобождения он начал пить. Когда поселились в селе с его самогонным морем, стал пить всё больше и чаще. Так или иначе, но к 1962 году мы стали людьми совершенно чужими. Он уехал на свою родину в Казахстан, а мы с твоей мамой вернулись в Харьков, к бабушке Розе.

В Харькове мама твоя познакомилась с твоим будущим папой, Колей Будорагиным, а я с твоим "дедиком", как ты всегда говоришь, Сергеем Тиктиным.

Прокофий Петрович (Георгий) Кравченко родился 16 июля 1915 года и умер в 1992 году.

*Помню, как бабушка говорила, что боялась этих связей в те годы, перестала отвечать на письма, отправила обратно посылку... (Savta)

** Почему-то мама не написала, что её записали при рождении Доротеей, а брата её Теодором. Оба имени обозначают одно и то же: Дар Божий и Божий дар. Слова только переставлены. Говорили: Тодик - это Дора наоборот. Так оно и было...

***До Израиля Салюш побывал в Польше и узнал, что его жена и дочь погибли. Познакомился с Этей, женился на ней. В Палестину пробирался через Италию, работал там в лагере для евреев, которых задержали при попытке пробраться в Палестину и вернули в Италию. Там родилась его и Эти первая дочь Авива (1947 - 2011). В 1948 году они приехали в Израиль, поселились в мошаве Бацра. Их, родившийся уже тут сын Давид и сейчас живёт в Бацре.

Оставить комментарий © Copyright Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман) (tanyabu@actcom.net.il) Размещен: 08/04/2012, изменен: 08/04/2012. 25k. Статистика. Статья: Мемуары		Ваша оценка:
Аннотация: 4 января 2012 года, на 89-том году жизни скончалась Д.М. Штурман. В её архиве найдены автобиографические записи, богатая переписка и прочие материалы. По мере разбора и упорядочивания архивов, они будут публиковаться на этом сайте.

Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман) : другие произведения.

Живой архив Доры Моисеевны Штурман