Обычно мы говорим о смерти как о простом исчезновении. Но не может возникнуть где-то минус без того, чтобы не появился где-то плюс, так как в противном случае это было бы нарушением закона сохранения энергии. Так что если здесь появился минус, то где-то, соответственно, возник плюс. С другой стороны, если есть какая-то форма единства духа и материи, и возникает их распад, так что на одной стороне остаётся мертвая материя, на другой - дух, то дух не может исчезнуть. Во всяком случае, если даже исчезает его данная индивидуальная форма, то должна возникнуть другая его форма или же он должен преобразоваться в какую-то иную форму антиматерии. Что-то в этом роде должно иметь место.
По разному бывает. Бывает так, что человек там понадобился, и хлоп - его уже здесь нет. Бывает так, что человеку говорят, что он там нужен, но человек возражает и говорит, что у него здесь еще остались дела, и не уходит. Бывает так, что человек хочет уйти, а там от него открещиваются. Наконец, случается так, что о человеке забывают и здесь, и там, и тогда мы получаем существо, которому и здесь делать нечего, и там его не то что не пускают, а просто забыли о его существовании.
Максим долго и безнадежно болеет, причем, болеет он как-то так, что всё у него как бы наполовину, ни к какому краю он не приходит, и при этом упрямо и настойчиво придерживается своей линии: он одинаково противится как здоровью, так и смерти, и так и существует где - то между ними, как бы наполовину здесь, наполовину там, и кажется, что такая форма существования его вполне устраивает. Мы пытаемся сделать его здоровым. Возим по врачам. Его лечащий врач Павла Ивановна Милькевич говорит: "Его нужно положить в стационар. Там его проколят и прокапают." Максима кладут в стационар с его сопротивляющегося согласия. После стационара мы получаем развалину, и в течение следующего полугода с трудом приводим его хотя бы в какое-то относительное равновесие. После второго подобного опыта со стационаром приходим к выводу, что в стационарах работают коновалы, и отказываемся класть Максима в больницу. Лицо Павлы Ивановны принимает скучающее безразличное выражение. Я говорю: "Прокапать и проколоть мы и дома можем, пропишите". Но Павла Ивановна уже заскучала, и пробудить её от скуки невозможно. Вызываем участкового врача Ануш Ваграмовну Кеосаян. Дружба и любовь с ней у меня поломались после того, как в ответ на её нескончаемые просьбы: "Сделайте это лично для меня. Вы меня вызовите на дом, а я не приду",- я не стал этого делать. В ответ, разумеется, истерика и ненависть, и я последняя сволочь у неё. Впрочем, это меня не трогает, потому что толку он неё ноль. Она является, и её тонкая интеллигентная душа не выносит моего вида, и поэтому говорить она может только на истерических нотах. "Мы в кардиологии ничего не понимаем,- говорит она,- подождите, когда будет следующий сердечный приступ, вызовите скорую кардиологию, пусть они снимут кардиограмму, и с кардиограммой пойдите к кардиологу". Мы не стали дожидаться очередного приступа, а повезли Максима к кардиологу. И т.д. Так и живём.
И вот я смотрю на Максима, безразлично сидящего на кухне и равнодушно смотрящего в телевизор, и у меня возникает ощущение, что это - мертвец, но мертвец своеобразный. Это как бы человек, который уже совершил все возможные подвиги в жизни, которые должен был совершить, и вот теперь находится здесь на заслуженном отдыхе. И это состояние отдыха и есть то райское состояние, к которому человек стремился всю жизнь.
Однажды утром Максим спит. Мы его окликаем - Максим спит. Мы его тормошим - Максим спит. Умер, что ли? "Ты поднеси зеркало к губам, если живой, зеркало запотеет". Зеркало не запотевает. "Подними веки, зрачки должны на свет отреагировать" Зрачки не реагируют. "Умер".-"Выходит, умер". Отправляюсь в поликлинику к Кеосаян. "Вам нужно будет взять такси. Я должна его посмотреть"- испытывающе глядя на меня, говорит Ануш Ваграмовна, у которой собственная машина стоит под окнами поликлиники. "Я киваю" - "А так, если по правилам, его нужна вскрывать"- говорит Ануш Ваграмовна - Вскрытие вам в копеечку обойдется" - я киваю. Она выписывает справку о смерти и я вижу ожидание в её глазах. "Я должен вас отблагодарить?"- говорю я. "Ну, что вы, с вас я деньги не возьму" - говорит она, скоромно отворачиваясь. Я кладу на стол двести рублей. Её лицо не может сдержать разочарования. Деньги молниеносно скрываются среди листов тетради. Несмотря на разочарование, её душа не в силах скрыть радости. "Если что, вы давайте врачам деньги, и тогда всё будет"- говорит она.
Еду в бюро похоронных услуг, оформляю документы. Теперь осталось съездить на Северное кладбище, обговорить место захоронения. Раньше заезжаю домой. Максим, как обычно, сидит на кухне и безразлично смотрит телевизор. "Поедем на кладбище"- говорю я. Садимся в машину, едем на кладбище. Здесь девочка за компьютером, глядя на Максима, говорит: "Кириенко Максим Петрович?"- Максим кивает. Она называет квартал и номер могилы. "Там вам будет хорошо. Недалеко от дороги. Внизу речка." Кажется, она сейчас скажет: "Есть лодки на прокат, сможете, когда захотите, порыбачить или так покататься"
Я, кажется, начал осознавать несообразность ситуации, в которой оказался, и мне кажется, что я понимаю, почему я оказался в ней: ведь я отношусь к Максиму как к мертвецу, и в душе считаю, что не имеет значения, сейчас или потом его закопают. Он проснулся сегодня. Но он на грани, он не проснется завтра и, может быть, уснёт навсегда в настоящее мгновение. Он где-то на грани перехода. Но я понимаю, что это неправда, что в таком виде, в каком Максим сейчас находится, он может прожить долго. Но мои мысли связаны с тем, что машина уже запущена, и по документам Максим - официальный покойник. Я чувствую, как во мне работает бессознательное: как выбраться из ситуации, в которой я оказался. Конечно, всё равно то оно всё равно, но я представил себе живого человека - а Максим такой, что позволит себя уложить и в гроб - оказавшегося в гробу. И услышал стук от ударов молотков по головкам гвоздей заколачиваемой крышки гроба. Осознание того, что ты оказался заживо в гробу - невыносимо. Процесс должен быть остановлен до этой завершающей точки. И, однако, что делать? Идти в бюро похоронных услуг и сказать, что, мол, отдайте паспорт Максима, ошибочка вышла? А как же со справкой? Это такая буча поднимется... Выход, нужно искать выход...
Жить Максиму на нелегальном положении? - когда ни врача к нему не вызовешь, ничего? Или сделать заявление в милицию, что у Максима паспорт пропал? Во всяком случае, это зацепка. Мы едем домой, и Максим, как обычно, усаживается перед телевизором.
Мне невольно припомнился закон мухи Олега Бондаренко newlit.ru/~bondarenko_oleg/3344.html Суть закона состоит в том, что низший уровень развития не может понять высший, тогда как высший - может. Бондаренко не обратил внимания на один момент в своём законе - на отношение высшего уровня к низшему. А это отношение есть отношение свысока. Всякий уровень оценивает себя, сравнивая себя с другими уровнями. Если он сталкивается с высшим уровнем, то он отрицает его. Но он отрицает его в той мере, в какой ощущает его опасность для себя, хотя бы своей неизвестностью. Тогда как столкнувшись с низшим уровнем, он, в свою очередь, относится к нему как к не имеющему цены, опять-таки в той мере, в какой не видит его пользы для себя и поэтому имеет возможность с ним не считаться. Для человека жизнь мухи не имеет цены. Но для мухи цена её жизни не меньше, чем таковая для человека. И для неё, в свою очередь, жизнь человека точно также не имеет цены. И в этом последнем отношении они равны. Как и важность мухи для себя совсем не меньше, чем важность для себя человека. Они равны также и в смысле важности существования для себя. Они равны друг другу во всех отношениях.
Для меня Максим мертвец. Но не для себя. А в скольких глазах я представляюсь мертвецом?!