м

Движение ('Теэтет', конспект)

на главную страницу

0268.235 Движение  

"Теэтет" (конспект)

     Нашли мы его и у позднейших, а стало быть, мудрейших, которые скрытое разъясняют таким образом, чтобы, слушая их, даже сапожники могли постигнуть их мудрость и избавиться от печального заблуждения, будто какие-то вещи стоят, а какие-то движутся, но, усвоив, что движется все, прониклись бы к этим людям почтением. Да, чуть было не забыл, Феодор, ведь есть и другие, которые со своей стороны провозгласили противоположное, а именно что 'настоящее имя всего - Неподвижность', не говоря уж о том, что вразрез с теми утверждали Мелиссы и Пармениды, - что-де все есть единое и само в себе неподвижно, не имея пространства, где оно могло бы двигаться. Как же нам быть теперь, друг мой, со всем этим? Ибо, понемногу продвигаясь вперед, мы незаметно оказались на середине между теми и другими, и если не сумеем спастись бегством, то поплатимся тем, что нас, как во время игры в палестре, схватят и начнут тянуть в разные стороны - кто перетянет через среднюю черту. Поэтому, мне кажется, нам следует прежде отдельно рассмотреть тех, с кого мы начали, то есть этих 'текучих'. Если окажется, что в их утверждениях есть толк, то к ним мы и присоединимся, постаравшись убежать от других. Если же нам покажется, что более правы эти 'неподвижники', тогда мы побежим к ним, прочь от двигающих неподвижное, Но если нам покажется, что обе стороны не говорят ничего ладного, тогда мы попадем в смешное положение, считая дельными себя, слабосильных, и лишая чести наидревнейших и наимудрейших мужей.

    Сократ говорит о том, что из двух противоположных сторон следует принимать одну сторону, поскольку "третьего не дано", и впоследствии он отказывается исследовать противоположную сторону, что является диагностическим показателем Сократа как антиобъективиста, (под объективистом понимается человек, которому всё всё равно, кому служить и что делать, который, следовательно, не содержит истины в себе):

    Т е э т е т. Но не прежде, Феодор, чем вы с Сократом разберете, как вы недавно наметили, учение тех, кто утверждает, что все стоит.
    Ф е о д о р. Не молод ли ты, Теэтет, учить старших нарушать соглашения? Приготовься лучше сам отвечать Сократу на остальные вопросы!
    Т е э т е т. Если только он захочет. Однако с большим удовольствием я послушал бы о том, что я имею в виду.
    Ф е о д о р. Вызывать Сократа на разговор - это все равно что звать ездока в чистое поле. Так что спрашивай - и услышишь.
    С о к р а т. Что до первого наказа Теэтета, то, мне кажется, Феодор, я его не послушаюсь.
    Ф е о д о р. А почему не послушаться?
    С о к р а т. Я побаиваюсь вторгаться слишком дерзко даже в область Мелисса и других, утверждающих, что все едино и неподвижно, однако страшнее их всех мне один Парменид. Он внушает мне, совсем как у Гомера, 'и почтенье, и ужас' . Дело в том, что еще очень юным я встретился с ним , тогда уже очень старым, и мне открылась во всех отношениях благородная глубина этого мужа. Поэтому я боюсь, что и слов-то его мы не поймем, а уж тем более подразумеваемого в них смысла. Да и самое главное, ради чего строится все наше рассуждение о знании, - что оно такое - обернется невидимкой под наплывом речений, если кто им доверится. Между тем, вопрос, который мы поднимаем, - это непреодолимая громада: если коснуться его мимоходом, он незаслуженно пострадает, если же уделить ему достаточно внимания, это затянет наш разговор и заслонит вопрос о знании. Нам не следует допускать ни того ни другого, а постараться с помощью повивального искусства разрешить Теэтета от бремени мыслей о знании.

    Но из этого высказывания Сократа следует и еще одно: человек не волен, какую из сторон противоположности ему выбирать, и вот в каком смысле. Он выбирает то, что ему по душе, и в этом случае он чувствует, что его действия согласуются с ним самим, и не существует препятствий для его самореализации. Об этом Сократ говорит в апологии:

    Причина этому та самая, о которой вы часто и повсюду от меня слышали, а именно что мне бывает какое-то чудесное божественное знамение; ведь над этим и Мелет посмеялся в своей жалобе. Началось у меня это с детства: вдруг - какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет.

    В самом деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере так принято думать; тем не менее божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд, ни во время всей речи, что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то, что я намерен был сделать, не было благом.

    В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это значит не слушаться бога, а что, не слушаясь бога, нельзя оставаться спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, - если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко.

    Эта же мысль придерживаться какой - то одной стороны  содержится у Ленина и является принципом его идеологии, а впоследствии стала и принципом большевизма. У Ленина также "либо...либо... третьего не дано". Но у Ленина есть и другое: тонкое рассмотрение понятия меры. Для того, чтобы реализовать цель, человек должен жестко фиксироваться на ней. Но любая цель всегда представляет собой некоторую односторонность и может дополняться своей противоположностью. Понятие меры позволяет преодолевать давления противоположной стороны посредством поиска и применения средств их нейтрализации. Т.о., фиксация на стороне противоположности определяет точку опоры человека. Ведь эффективность действий существенно определяется твёрдостью точки опоры. Если же точка опоры мягкая, рыхлая, то как вы сможете на неё опереться?! Сторона противоположности, на которой человек фиксирован, определяет качественный аспект его действий, применение им категории меры есть количественный аспект его действий, и  одному и второму  соответствуют качественный и количественный аспекты истины.

    Рассмотрение движения, как мне кажется,  нужно начать с того, что именно они имеют в виду, говоря, что все движется. Я хочу сказать: об одном виде движения они толкуют или, как мне представляется, о двух? Впрочем, пусть это кажется не одному мне, а раздели-ка и ты со мной это мнение, чтобы уж страдать нам обоим, если придется. Растолкуй мне, пожалуйста, когда что-то меняет одно место на другое или вращается в том же самом, ты называешь это движением?
    Ф е о д о р. Я - да.
    С о к р а т. Так вот, пусть это будет один вид движения. Когда же что-то, оставаясь на месте, стареет, или становится из белого черным или из мягкого - твердым, или претерпевает еще какое-либо иное изменение, то не подобает ли это назвать другим видом движения?
    Ф е о д о р. Думаю, что это необходимо.
    С о к р а т. Итак, я утверждаю, что видов движения два: изменение и перемещение.
    Ф е о д о р. Правильно.

    С о к р а т. Сделав такое различение, обратимся к тем, кто утверждает, что все движется, с вопросом: движется ли все обоими способами, то есть и перемещается и  изменяется, или же одно что-нибудь - обоими способами, а другое - одним?

    Двигаясь (перемещаясь), изменяется. Пространственное (но ведь пространство бывает разное, а не только физическое, например, существует психологическое пространства с множеством его кординат) движение объекта ведет к его изменениям

    С о к р а т. Стало быть, если все должно двигаться и неподвижность ничему не присуща, то все всегда должно двигаться всевозможными [видами] движения.
    Ф е о д о р. Непременно.

    С о к р а т. Взгляни же у них и вот на что: разве не говорили мы, что возникновение теплоты, белизны и чего бы то ни было другого они объясняют так, что каждое из этого одновременно с ощущением быстро движется между действующим и страдающим, причем страдающее становится уже ощущающим, а не ощущением, а действующее - имеющим качество, а не качеством? Вероятно, тебе кажется странным это слово 'качество' и ты не понимаешь его собирательного смысла, но все же выслушай все по порядку. Ведь действующее не бывает ни теплотой, ни белизной, но становится теплым или белым, равно как и всем прочим. Ты ведь помнишь, как прежде мы толковали, что единое само по себе есть ничто - не действующее и не страдающее, но из взаимного сочетания того и другого родятся ощущение и ощутимое, и последнее становится имеющим качество, а первое - ощущающим.

   У Сократа отсутствует различение между феноменологическим и физическим, субъективным и объективным, внутренним и внешним. Все они образуют у него один универсальный класс и не противопоставляются друг другу как антимиры.

    Если есть во внешности объект, и он на нас не действует, то есть мы его не воспринимаем, то актуально, в чувстве он не обладает для ни цветом,  ни каким  бы то ни было другим качеством, да и вообще актуально не существует. Он актуально приобретает те или иные качества лишь в процессе взаимодействия с нами. Об этом Сократ говорит так:

    всё есть движение, и кроме движения нет ничего. Есть два вида движения, количественно беспредельные: свойство одного из них - действие, другого - страдание. Из соприкосновения их друг с другом и взаимодействия возникают бесчисленные пары: с одной стороны, ощутимое, с другой - ощущение, которое возникает и появляется всегда вместе с ощутимым. Эти ощущения носят у нас имена зрения, слуха, обоняния, чувства холода или тепла. Сюда же относится то, что называется удовольствиями, огорчениями, желаниями, страхами, и прочие ощущения, множество которых имеют названия, а безымянным и вовсе нет числа. Ощутимые же вещи сродни каждому из этих ощущений: всевозможному зрению - всевозможные цвета, слуху - равным же образом звуки и прочим ощущениям - прочее ощутимое, возникающее совместно с ними.

   
    Потом, говоря, что мы знаем, что предмет обладает этими качествами, мы делаем это постольку, поскольку обладаем памятью и способностью извлекать из неё информацию. Т.о., объект для нас вне нас физически может существовать постольку, поскольку он существует идеально внутри нас. Т.о. не воспринятый нами объект существует объективно, но не для нас, для нас он не существует. Воспринятый однажды объект и не воспринимаемый актуально для нас существует, поскольку он существует в нашей памяти. страдающее становится уже ощущающим, а не ощущением, а действующее - имеющим качество, а не качеством? Чего же стоят в таком случае люди, которые рассуждают о том, чего никогда не было в их восприятии ни непосредственно, ни опосредованно. Чем они оперируют? - сказочными образами. Так сказки и создаются.

    Ощущение как  актуально существующее бытие. Тем самым ощущение есть ощущение бытия. В процессе взаимодействия с объектом субъект как страдающее, то есть как то, на что оказывается воздействие, становится ощущающим, то есть воспринимающим ощущение. Ощущение как ощущение самобытия превращается тем самым в ощущение инобытия, то есть ощущение как самочувствие, как чувство себя превращается в чувство другого. В свою очередь, другое, которое первоначально воспринимается как качество, будучи воспринято, превращается как обладающее качеством, то есть  превращается в объект, который обладает качеством как способностью воздействовать на органы чувств, а также собственно физически, на субъект. За этим стоит в снятом виде процесс объективации, во всяком случае, предчувствие того, что за качеством стоит объект, что никакое качество не существует само по себе, без (материального) носителя - объекта как относительно постоянной, неизменной материальной структуры. Но объект является нам в своих качествах и действиях, а не непосредственно. Объект - это то, что домысливается относительно данных чувственного восприятия всюду, где восприятие не замкнуто на кинестетику как анализатор, отражающий чувственно-практические отношения субъекта с объектом и лежащий в основании понятия объекта. Всюду, где кинестетика отключена, где объект рассматривается не в отношении чувственно-практической деятельности субъекта, а сам по себе, как объект, там понятие объекта выступает как только понятие, только идея, только потустороннее.
    Т.о. отношение между постоянным и движением есть отношение между объектом и его движением, и при всей видимости их противоположности на деле это явление одного и того же.

    С о к р а т. Следовательно, [движется и течет] обоими видами движений, которые мы разобрали, то есть перемещаясь и изменяясь?
    Ф е о д о р. А как же иначе, если движение будет полным?
    С о к р а т. Значит, если бы все это только перемещалось, а не менялось, то мы могли бы сказать, каково то, что, перемещаясь, течет. Или ты не находишь?
    Ф е о д о р. Это так.
    С о к р а т. А поскольку даже и белизна того, что течет, не остается постоянной, но изменяется (так что одновременно происходит и течение этой белизны, и превращение ее в другой цвет, чтобы, таким образом, все это не задерживалось), то разве можно в таком случае дать имя какому-либо цвету так, чтобы называть его правильно?

    Тем самым здесь поднимается вопрос меры как вещи, которой характеризуется отношение между противоположностями. Понятием меры разрешается вопрос об отношении между противоположностями, которое без этого понятия превращается в абсолютизацию одной из своих сторон.
    Понятием же меры характеризуется вот что. Всякое восприятие объекта осуществляется посредством приборов восприятия. Всякий прибор восприятия характеризуется чувствительностью, то есть единицей воспринимаемого изменения. Ведь никакое восприятие не есть восприятие объекта, как это выглядит в результате восприятия, но всякое восприятие есть восприятие моментов изменения, которые сравниваются между собой, и на основе этого сравнения выделяется разность, существующая между этими моментами. Если восприятие моментов есть положительное, то восприятие разности между моментами, определяемой произошедшими изменениями, есть отрицательное: ведь сама по себе, непосредственно, разность не воспринимается, но к её понятию приходят опосредованно, на основе сравнения значений моментов. Но именно эта разность воспринимается как позитив. Отсюда получаем, что мышление по отношению к чувственному восприятию реальности есть то же самое, что негативное изображение на фотопленке по отношению к фотокарточке. Но это означает также, что между процессом восприятия и отражения лежат два перехода: в процессе восприятия - переход от чувства, то есть непосредственного, чувственного отражения реальности - к мышлению. И в процессе отражения отражаемого выполняется обратный переход от мышления к чувству, позволяющий негативное отображение реальности превратить в позитивное.

   Если речь идет о разности, которая является выражением приращения моментов пространства-времени отношений системы субъект-объект, то важным является, какой из моментов по отношению к какому берется, какой из какого вычитается. В зависимости от этого мы получаем положительную либо отрицательную величину. А этим определяется вектор, характеризующий дискрету, то есть дискрета оказывается либо положительной, либо отрицательной, и тем самым направленной либо на сопротивление процессу, либо на содействие ему.

    Чувствующий прибор отражает реальность с какой-то степенью приблизительности. В зависимости от степени чувствительности он способен выделять в окружающей реальности в качестве единиц отражения большие или меньшие интервалы реальности. Действительно, ведь если выделяются разности между двумя позитивами, то эта разность есть не что иное, как единица, как выделенное постоянное, которое содержит в себе какой-то интервал изменений. Т.о., то, что в этом случае воспринимается, это есть некоторое целое, неподвижное, за которым скрывается интервал движения. И, т.о., воспринимаемые единицы в себе уже есть своего рода понятия, своего рода абстракции относительно реальности. В таком случае то, что для более грубой настройки прибора будет одно, неподвижное, для тонкой его настройки предстанет как непрерывно изменяющееся. И то, что можно назвать определенным именем при грубой настройке прибора, при тонкой настройке его всё это будет непрерывно изменяться, так что окажется невозможно назвать никакую часть вследствие скорости изменения.

    Но в таком случае выплывает еще одна сторона: скорость нашего восприятия, или категория времени. Ибо время может быть сжато и растянуто. Если мы растянем время, то при данной скорости восприятия, с одной стороны, и движения (перемещения и изменения) объекта с другой мелькающее начнет замедлять своё движение, и при каком-то растяжении времени остановится и будет выглядеть как постоянное, неизменное. И обратно, если мы начнём сжимать время, то неизменное начнёт двигаться, сначала медленно, затем всё быстрее, наконец, оно станет настолько быстрым, что в нём мы уже ничего не сможем различить.

    Процесс познания можно в известной степени рассматривать как растяжение времени, позволяющее увидеть детали того, что перед нами только мелькало. Но и, с другой стороны, сжатие времени ведет к возможности обнаружить стоящие за частными изменениями общие структурные законы. Т.о., изменение масштаба времени позволяет исследовать целое, его отношение к другим целым, а также целое со стороны его частей, и на этой основе - закономерности, характеризующие отношения между целым и другими целыми и между целым и его частями.

    Ф е о д о р. Что бы тут такое придумать, Сократ? Разве что тоже что-нибудь текучее, коль скоро все это от говорящего всегда ускользает?
    С о к р а т. А что мы скажем о каком-либо ощущении, например о зрении или слухе? Задерживаются ли они когда-либо в [акте] зрения или слуха?
    Ф е о д о р. Не должны бы, коль скоро все движется.
    С о к р а т. Значит, 'видеть' следует говорить не больше, чем 'не видеть', - и то же самое относится ко всякому другому ощущению, если все всевозможным образом движется.

    Здесь признак мышления, отличающий его от чувственного восприятия: если принято какое-то положение, то уже исходят не из чувственной реальности, а из принятого положения. Поэтому если считать, что любая реальность противоречива, то всякое положение должно быть высказано дважды как истинное: в виде его утверждения и как истинное  в виде его отрицания. Ведь, утверждая нечто, мы утверждаем одну сторону противоречия и отрицаем другую. Но другая не менее реальна, чем первая. И тогда то же самое должно быть проделано по отношению к другой стороне противоположности. Стороны противоположности являются ложными по отношению друг к другу, но не по отношению к целому, которое они образуют. Ведь никакие противоположности не существуют без того, чтобы они не образовывали целое. Например, супружество - это тождество, или целое противоположностей. И это целое, это единство противоположностей сохраняется до тех пор, пока каждая из сторон ориентирована на целое. Но как только стороны начинают ориентироваться на себя, другая сторона начинает выступать как ложная, противоречащая ей, ограничивающая её свободу. Возникает противоречие, и целое распадается на тождественные элементы, каждый из которых, однако, содержит в себе противоречие собственной недостаточности и односторонности.

    Если всё движется, в смысле, перемещаясь, изменяется, то мы имеем дело только со становлением, текучестью, в которой не за что уцепиться. Ведь если вы видите текущую воду, то за что в ней вы можете уцепиться? И т.о. мы не можем ни о чем высказаться, ибо нам не о чем высказываться. Ведь для того, чтобы иметь возможность о чем-то высказаться, оно должно существовать для нас, а для этого оно должно быть обозначено. Ведь высказываемся мы при помощи обозначающего обозначаемое, а не непосредственно. Говоря "лошадь", мы употребляем знак лошади, и оперируем со знаком, а не с лошадью самой по себе, и поэтому лошадь как отдельный объект должна быть выделена. Например, если мы сожмём время, то будем иметь дело с непрерывно изменяющимся, растущим жеребенком, молодой, взрослой, старой лошадью. Всё это будет изменяться. Что же мы должны будем назвать лошадью? Если мы растянем время, то и жеребенок, и взрослая, и какая бы то ни было лошадь - всё это окажется одно и то же. Что же это такое одно и то же? Очевидно, это то, чего нельзя увидеть, потому что это будет и не жеребенок, и не старая лошадь, и ни какая иная. Для того, чтобы возникло определение, необходимо участие двух масштабов времени: сжатое и растянутое. Но человек не может ничего создать сам: всё то, что он создает, он создает и зтого, что уже есть в нем. Если мы рассматриваем время, то мы можем, конечно, рассматривать его как какой-то его момент. Но инстинкт человека характеризуется непрерывностью времени и законом бесконечно малых. Жеребенок в данный момент времени не есть жеребенок в следующий момент времени, так как он уже изменился. И, однако, вследствие непрерывности времени и вследствие существующего у человека инстинкта непрерывности времени через бесконечно малую времени в нашем восприятии жеребенок не изменился, он остался тем же самым, что определяется степенью чувствительности наших воспринимающих приборов. В нашем чувственно-практическом бытии течение времени реализует себя непрестанным добавлением бесконечно малых. Мы и сравниваем между собой рядом стоящие бесконечно малые, и, т.о., в нашем восприятии имеем дело с одним и тем же, поскольку им не различаются изменения, связанные с приращениями бесконечно малых. И, т.о., в чувственно - практической деятельности мы имеем дело с одним и тем же; с лошадью как с одним и тем же объектом от его рождения до его смерти. Т.о. оказывается, что всё то множество состояний и свойств, которыми обладает лошадь в течение своей жизни, всё это принадлежит одному и тому же объекту, и всё это мы знаем не из  теории, а на практике. Т.о. в интервал времени жизни лошади при всём многообразии приобретаемых ею форм она есть в то же время один и тот же объект в первую очередь. Например, если мы возьмём насекомое, которое в течение своей жизни приобретает различные формы: яйцо превращается в червяка, червяк - в куколку, из куколки вылупливается муха, и всё это - движение одной и той же сущности, одного и того же объекта, проходящего через разные формы своего существования. Хотя, с другой стороны, яйцо - это яйцо. Но из данного яйца появится именно данный червяк, из данного червяка появится именно данная куколка, из куколки вылетит именно данная муха и никакая другая. Все эти формы мы можем обозначить своим именем, но все эти имена окажутся связаны с общим для них всех именем, и если муху рассматривать как результат процесса, то мухи. При том, что яйцо не является червяком, червяк не является куколкой, а куколка не является мухой. Как мы будем обходиться со всем этим хозяйством понятий - это определяется уже нашей практикой. Если мы зададимся вопросом, что во всём этом первое, или целью всего процесса, то яйцо скажет, что всё делается ради него, и то же скажут все другие формы. В целом же мы имеем здесь круг, в котором одно превращается в другое, и всё идет по кругу, и всё повторяется.
    Значит, во-первых, должна присутствовать идея непрерывного существования, в котором ничто ближайшее друг к другу не различается. Это всё должно быть в нашем чувстве - непрерывное бытие чего-то. Но если мы растянем время, то мы сравниваем уже не две ближайшие друг к другу бесконечно малые, но крайние точки интервалов бесконечно малых, из которых определяем разность как целое. И что же мы в этом случае увидим? Например, яйцо и личинку одновременно и как одно и то же. Или и яйцо, и личинку, и куколку и муху - что же мы в этом случае можем увидеть, что все эти формы объединяет в нашем сознании? - их объединяет слово и связь слов, которыми подкрепляется знание непрерывности бесконечно малых. Уберите непрерывность времени - и сравнение двух удаленных друг от друга бесконечно малых даст нам два разные, ничем не связанные между собой объекта, то есть мы получим два разные, никак не связанные между собой снимка: тогда в какую связь можно поставить личинку и насекомое? - ведь они выглядят как разные, никак не связанные друг с другом объекты.
   

    Мы говорим, что жеребенок и взрослая лошадь - это лошадь. Посредством слов мы выделяем разные формы вещи как одну и ту же общую им всем сущность. Значит, что такое идеальное? Это то, что представляет обозначаемое при посредстве обозначающего.

    С о к р а т. Значит, 'видеть' следует говорить не больше, чем 'не видеть', - и то же самое относится ко всякому другому ощущению, если все всевозможным образом движется.
    Ф е о д о р. Выходит.
    С о к р а т. А ведь и ощущение есть знание, как говорили мы с Теэтетом.
    Ф е о д о р. Да, так было сказано.
    С о к р а т. Следовательно, на вопрос о знании мы отвечали бы не более о знании, чем о незнании.
   Ф е о д о р. Видимо.

    Это примерно то же, что сказать по поводу наполовину налитого стакана: можно сказать, что он наполовину полон, и можно сказать, что он наполовину пуст, и при этом и одно, и другое высказывание будет истинно, и при этом не субъективно, а объективно. Можно высказываться и так, и так, но при этом придерживаться нужно чего-нибудь одного - либо полноты, либо пустоты, либо положительного, либо отрицательного. Действительно, дальше по тексту "Теэтета":

    С о к р а т. Это было бы прекрасной поправкой к нашему ответу, если бы мы стремились доказать, что все движется: таким образом наш ответ оказался бы точным. Выяснилось же, по-видимому, что коль скоро все движется, то любой ответ - о чем бы ни спрашивалось - будет одинаково правильным, раз он будет означать, что дело и так и не так обстоит, или, если угодно, становится (чтобы уж вместе со словом не привносить остановки).
    Ф е о д о р. Ты правильно говоришь.
    С о к р а т. За исключением того, Феодор, что я сказал 'так' и 'не так'. 'Так' не следует говорить, ибо в нем еще нет движения; не выражает движения и 'не так'. Приверженцам этого учения нужно учредить другую какую-то речь, поскольку в настоящее время у них нет слов для своих положений, есть разве только выражение 'вообще никак'. Вот это своей неопределенностью как раз бы им подошло.
    Ф е о д о р. Это действительно самый подходящий для них способ выражения.

    Язык в силу своей обозначающей природы и не может непосредственно выражать движение. Он делает это опосредованно (у Ленина  об этом). "Так" и "не так" - это указание, а не понятие (но - понятие указания). И, если уж на то пошло, в качестве указания "так" есть именно движение (в чувстве преобразуется в движение, а ведь мысль реализуется в чувственной реальности), вернее, его значением является движение указания, то есть оно обозначает чувственный акт, и оно указывает на момент движущегося и тем самым представляет момент движения как постоянную, а уже оперирование постоянными на основе существующих между ними различий позволяет придти к представлению о движении через процесс языкового мышления. Всё дело в этом: если в чувстве мы имеем дело с движением, то мысль оперирует постоянными и только ими. Переменные в мысли это множество постоянных значений, которые они могут принимать. Переменные - это одно из средств опосредованного представления движения посредством множеств постоянных.
   
    Человек в качестве меры всех вещей представляет собой чувственно-практическое отношение к внешней среде, и это отношение в качестве чувственного не имеет отношения к возможности выражения чего бы то ни было как того, что относится к сфере мышления.

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"