Обратная
спираль
И, как всегда, всё за меня решила моя судьба. Когда после очередного отказа в работе я вышел из отдела кадров, засовывая в карман рубашки справку об освобождении, моросил мелкий туманный дождь. По слякоти мы шли по недружелюбной улице. Неожиданно Костя
остановился: "А где твоя сумка?" Мои глаза сначала прыгнули на руки - в руках ничего не было. Потом на землю. На земле, в небольшой луже от дождя, лежала моя сумка. Пустая.
Я подумал: "Успели обчистить". И где-то внутри меня с отчетливым ощущением
бессознательности, возникла мысль, что это не повод для огорчения. В сумке были мои последние из оставшихся деньги, которые я получил после отсидки. Возникла посторонняя мысль, как бы я удивился в
прежнее время, как бы начал рассуждать о том, что бессознательное всё знает, что оно привело меня к месту, где лежит сумка, и что оно заставило Костю обратить внимание на мои пустые руки. Но это была мысль посторонняя и ненужная, не из сегодняшней моей жизни. Возникла совершенно спокойная
другая мысль: расстраиваться совершенно не о чем: паспорт в своё время я уже потерял, а уж такая мелочь, как то, что у меня больше нет ни копейки, и все мои планы устроить свою жизнь на честных основаниях рухнули, не
стоит внимания. Судьба просто меня подправила, и этот случай - простой переключатель на перекрестке, указывающий мне мою дорогу. Лицо Кости не выражало ничего, словно он знал, чуть раньше или чуть позже, а этим кончится. У
всякого своя дорога, и не он её выбирает.
Всю мою жизнь я ходил по одному и тому же кругу, и в основании этого круга лежит страх высоты. В далеком детстве я боялся залазить на деревья, потому что когда я оказывался наверху - нет, у меня не кружилась голова -
просто меня непроизвольно притягивало к себе пустое пространство, оказавшееся подо мной. Мне неудержимо хотелось шагнуть в него. И потому, что я испытывал страх высоты, я, чтобы избавиться от него, заставлял себя лазить
по деревьям. Постепенно чувство страха притуплялось, а ощущение бездны подо мной исчезало. Но никогда я не испытывал удовольствия от лазания по деревьям: я делал это просто для того, чтобы преодолеть свой страх.
И этот страх и это преодоление сопровождали меня во всём. Учился я хорошо. Настолько хорошо, что даже закончил школу с золотой медалью. После окончания школы я испытал чувство освобождения. И когда я стал размышлять о том, почему я испытал это чувство и почему я хорошо учился, я увидел, что всё то время, пока я учился, мной двигал то ли врожденный, то ли приобретенный
беспричинный страх падения. И теперь, по окончании школы, я испытал чувство освобождения - от страха. Я теперь мог не бояться
шагнуть в пустоту. И я мог позволить
себе принадлежать самому себе, быть самим собой и жить так, как мне хочется. Сначала я работал, потом отслужил в армии. Но хотя и когда я работал, и когда служил в армии, я оставался самим собой и ничего не боялся, однако и работа, и армия, всё это было слишком скучно. И я поступил в университет. И страх мой возвратился, но не очень. Поэтому и учился я не очень, был пожизненным хорошистом. А после университета работал преподавателем. И хотя я теперь боялся, но не очень, но и занятия в университете были для меня чем-то посторонним и ненужным, и таким же внешним мне и чужим оставалось моё преподавание, и меня не покидало ощущение, что эта моя жизнь есть жизнь покойника, над которым постепенно заколачивается крышка гроба. И однажды я всё это бросил и пошёл, как мы себя называли, в говнари - стал слесарем канализационного цеха водоканала. Это как - то меня встряхнуло, вернуло к жизни: всё-таки была мысль: а выдержу ли я всё это после всего того ореола, которым всё-таки пользуется преподавательская каста. Но оказалось, что выдерживать тут нечего, а что это самая обыкновенная жизнь и самая обыкновенная работа. И так как всё это было одно и то же, я снова поступил в вуз, на этот раз в политех, и благополучно окончил его, и потом работал по специальности. Всё это оказалось гораздо ближе мне, было довольно завлекательно и интересно. Но и этот интерес, и эта завлекательность заключались всё в той же прежней формуле: на производстве, как нигде в другом месте, над тобой довлеет страх невыполнения поставленной перед тобой задачи, и твои усилия направлены на преодоление твоего страха
посредством решения задачи. И в этом заключался мой интерес. В этом моём жизненном круге присутствовало множество более маленьких кругов: то, оказавшись на очередной вершине благополучия и душевного равновесия, я женился, и в результате терял и то и другое. И когда, наконец, эта жизнь в потере себя надоедала, я разводился, и опять приходил к самому себе, к чувству тождественности с собой. То, опять-таки на вершине успехов, когда стоило сделать очередной шаг, очередное усилие для того, чтобы подняться на ступень выше, вместо этого усилия, которого требовала моя успешность, я покупал какой-нибудь заваляшный автомобиль и возился с ним, делая из него конфетку, словно пережидая грозу над собой, пережидая мою собственную успешность. И вот однажды, на очередном витке успешности я, вместо того, чтобы сделать дальнейший шаг, занялся остеклением балкона. Точно также, как я женился, ничего не понимая в женщинах, как покупал машину, ничего не понимая в машинах, и результатом этого явилось и представление о женщинах, и знание машины, точно также я начал процесс остекления балкона,
не имея никакого представления об этом процессе, как способ преодоления моего страха высоты, когда одни действия заменяешь другими действиями, когда вместо дороги, которая ведет тебя вверх, выбираешь дорогу, которая позволяет тебе переждать и тем самым пережить свой успех. Я
фрезеровал бруся, склеивал их в рамы, вставлял стекла, и всё думал, как мне самому всё это установить, потому что я с самого начала поставил себе ограничение: не просить
никого о помощи, сделать всё самому. И, может быть, потому, что мысль, как самому, без постононней помощи установить рамы, и это при том, что верхний балкон был разрушен и к нему цепляться было невозможно, занимало все мои мысли, может быть, поэтому я совершенно не задумывался о том, как буду облицовывать собственно балкон. И вот дальнейшие события разворачиваются передо мной во всех их подробностях: судьба всё-таки долго меня хранила и предупреждала, и, однако, я предпочел не слышать её голоса.
Замечу, что к тому времени, когда я занялся облицовкой, я уже был вымучен всем
этим остеклением как казавшейся бесконечной работой, связанной со строганием, фрезерованием, склеиванием, окраской и т.д. рам, так и отсутствием хорошего решения их установки. И вот как всё это было.
Чтобы обшить балкон, я поехал в Castoramу и купил три листа жести 1,2х2м. Человек я такой, который ничего не делает непроизвольно. Для всего я должен составить программу, в соответствии с которой буду действовать, и эта составленная мной программа ограничивает мои шаги влево-вправо,
создавая по сути автоматизм действий. Так и на этот раз.
Я рассудил, что погружу листы на багажник и привяжу веревкой вдоль и поперек. И листы, т.о., никуда не денутся.
Что я и сделал. А ветер был страшный. Но фактор ветра в моей программе если и присутствовал, то в качестве отягощающего обстоятельства,
не более. И вот я кое-как загрузил листы в багажник, а кое-как - потому что они рельефные, и в одну сторону жесткие, а в другую изгибаются. Загрузил и
закрепил веревкой. А веревкой я закрепил таким образом, что один её конец привязал в одном месте багажника, потом ею обвязал листы профиля
вдоль и поперек, и, наконец, завязал
второй конец веревки. И пока я всё это делал, моё бессознательное обратило внимание на то, что края жести острые, как бритва, и они могут легко перерезать веревку. Моё бессознательное это заметило и в форме внутреннего голоса сказало мне об этом. Моё запрограммированное сознание, подобно дипломированному психологу, свысока сказало: "Не обращай внимания".
А должен вам заметить, что по своей сущности я трус необыкновенный. И в силу
своей необыкновенной трусости и стараюсь во всех своих действиях всячески
обезопасить себя. По этой причине я и разрабатываю всевозможные программы на
будущее. Но эта моя необыкновенная трусость дополняется такой же необыкновенной
ленью, и сложно сказать, какая из этих двух сторон сильнее. И поэтому если
существует хотя бы малейшая возможность что-то не делать, не изменять, я и не делаю. И поэтому ответ сознания мне понравился больше, потому что
можно было ничего не предпринимать. И хотя моё бессознательное шептало мне об
ужасах, что если листы сорвутся с багажника во время езды, а поток машин плотный, то они
врежутся в едущую за мной машину, и тогда сложно говорить о последствиях, и уж,
во всяком случае, не расплатишься, на этот голос с описываемыми им ужасами, я предпочел не обращать внимания, и настолько, что перестал его слышать.
Сел я в машину и поехал. В моменты порывов ветра листы профиля превращаются в парус и стучат по багажнику. Стараюсь ехать медленно. Заворачиваю на Доватора, еду, очередной порыв ветра, и визг слетающих с крыши листов жести. Мгновенно торможу. Листы жести лежат метров за семьдесят
позади машины, и перед ними стоит машина. "Ишь ты, сволочь, остановился, хочет поживиться листами", думаю я, не соображая, что водитель во время увидел слетающие листы жести и успел затормозить прямо перед ними. Но если бы я так подумал, то это были бы травмирующие, ужасающие мысли, а всех этих ужасов я не люблю. Я люблю покой. И я предпочитаю вместо того, чтобы испытать чувство благодарности к водителю, чувство неприязни к нему. Машина сдала назад, объехала листы и укатила.
Это было первое предостережение судьбы. Я подобрал листы с чувством полнейшего удовлетворения: смотри ты, бессознательное оказалось право, и листы действительно перерезали веревку. То, что я предвидел этот результат, наполнило меня чувством удовлетворения и
гордости за собственное предвидение. Загружая листы на багажники, я сделал и еще
одно открытие: нельзя было привязывать листы одной веревкой, во всяком случае,
нужно было делать отдельные узлы. Тогда, если бы лист перерезал веревку в одном
месте, листы бы не сорвало, так как их продолжали бы держать другие связи. И
теперь я, вполне удовлетворенный, сделал всё по науке: достал тряпки, ими
проложил места наложения веревки на края жести, и сделал множество автономных
привязок вдоль и поперек листов жести, и теперь, уже с чувством уверенности, не
обращая внимания на стук жести по багажнику во время порывов ветра, благополучно
доехал до гаража.
Из листов жести я сделал блоки, чтобы их было удобно крепить на балконе. Крепеж листов представлялся настолько элементарным, что я даже не стал обдумывать, как я их буду крепить.
Итак, я привез блоки листов домой и приступил к подготовке к их крепежу. И тут
мне судьба сделала мне второе предостережие. Перед этим я снял антенну от
телевизора и положил её так, что она оказалась выше перил. Внутренний голос
сказал мне: зацепишь антенну, и она слетит вниз. Моё сознание, как обычно,
ответило: "Не обращай внимания". И я нечаянно зацепил антенну, и она
слетела вниз. Я, в
свою очередь, слетал вниз, подобрал антенну и на этот раз оставил её в коридоре. И
при этом ни одна мысль по поводу произошедшего не проникла в мою голову.
Я приступил к крепежу блоков жести. Под руку как-то сама собой попалась медная проволока, и ею я начал
привязывать металлические блоки к балкону, потому что это оказалось легко и
просто, хотя проволока была тонкой. Я успел прикрепить три блока и приступил к
четвертому. Я вынес блок на внешнюю сторону балкона, установил проволоку, но еще
не закручивал её, обернулся за плоскогубцами, и тут слышу стук блока внизу. Бросаюсь
к перилам - внизу лежит человек, из шеи которого фонтаном бьёт кровь, и на
нём, как гильотина, лежит блок жести, своим краем впившийся ему в шею. Хватаю телефон, лечу вниз, вызываю скорую
и милицию. Я уже всё понял. Вокруг собирается безмолвная толпа, круг сжимается,
кто-то что-то говорит, кто-то указывает на меня, словно сквозь туман слышу
голоса, это кольцо сжимается вокруг меня, закрывая надо мной всё
пространство, и больше я ничего не помню.
Пришел в себя в больнице. Я еще не открывал глаза, а в голове абстрактная мысль:
"Вот чего я не учел: порыва ветра как посторонней силы. Для того, чтобы не
возникла фобия, необходимо найти причину, порождающую следствие, и
компенсировать эффект от её действия. Ветер
мне был дан, уже когда я вез жесть. Ведь тогда был такой ветрюган. И, однако, я
не выделил его в качестве отдельной силы в форме понятия. Нужно, когда буду
устанавливать раны, учитывать ветер. Коварность ветра - в его порывах. И вдруг
это течение мысли оборвалось, и я полностью пришел в сознание, и словно не
существовало перерыва между тем, когда надо мной надвигалась толпа, и
сегодняшней минутой. Я понял: всё кончено. Закончена моя предшествующая жизнь с
её стремлениями выплыть и с неизбежными периодическими подтоплениями, и этой
жизни больше никогда не будет. Вот человеческая жизнь - случайность в любой
момент может перевернуть всю жизнь со всеми её надеждами, планами и
усилиями. И вдруг я испытал, видимо, в качестве реакции на предыдущие кажущиеся
бесконечными усилия, связанные с остеклением балкона, чувство радости:
наконец-то ничего этого нет и уже никогда не будет, и я могу быть просто
человеком, просто животным, от которого ничего не требуется, которое может,
наконец, позволить себе быть животным как таковым и больше ничем. Не надо больше
ни к чему стремиться, не надо больше никаких усилий, потому что ничего этого
впредь для тебя не будет существовать. И ты свободен, свободен от всего
человеческого. Это для человека существует бог. Но для животного бога нет, и,
значит, животному всё дозволено. Для животного не существует преступления,
потому что у животного нет сознания. И всё же за этой всё облегчающей и всё
упрощающей мыслью стояла формула: ничего этого не будет, всё равно у тебя
начнутся попытки выплыть, и это от тебя не зависит. И сейчас это меня всего
более страшило, потому что я знал, что это правда, и отягощало радость
освобождения, в которой я пребывал, потому что я знал, что сколько бы я впредь ни барахтался, со дна мне больше не подняться. И мне стало приятно положение, в котором я
оказался, положение человека виновного, осознающего и принимающего свою вину и
готового к принятию страдания в качестве кары за неё. . И то, что меня
изуродовала толпа, это было хорошо, это было приятно, потому что это была
часть искупления моей вины.
Много я еще услышал нелицеприятных слов в мой
адрес, и я готов был к принятию любого наказания, но однажды утром я проснулся с
мыслью: всё, с этим покончено. Эта фаза моей жизни прошла и больше не вернется.
Может быть, потому, что было слишком много проклятий в мой адрес, проклятий,
которые по первоначалу я принимал как справедливые, поскольку, ставя себя на
место всех этих людей, понимал, что сам вел бы себя точно также, потому что в их глазах нет
мне прощения. Но всё это было одно и то же, а одно и то же однажды
перестает действовать. И вот так однажды я проснулся, и отделился и от
виноватящих, и от своей вины: я был уже в другой жизни, я сознавал, что эта
другая жизнь, в которой я оказался, эта жизнь до моего конца, больше ничего не
будет.
Приговор я выслушал равнодушно, без эмоций. Он ничего не значит, разве
что кроме того, что теперь это моя настоящая жизнь и никакой другой жизни у меня
больше
не будет. И когда я вошел в камеру и сказал: "Здорово, сволочи" - сволочи обернули ко мне свои лица с вопросом в глазах: "Кто это еще заявился?", и их глаза увидели, что к ним пришел свой, зэк, заключенный номер такой-то. И так я плавно и без проблем влился в свою новую жизнь, как когда-то плавно и без проблем стал говнарём.
Когда мы вошли к Дикому, он поднял на меня глаза, и в них стоял вопрос: "Пришел? Совсем пришел?" Я кивнул.
21.11.10 г.