Удивительно, как дети умеют сложные, неоднозначные события облекать в простую, часто наивную, но очень точную, по сути, форму.
-И лето, и это море, мой мальчик.
Вода плескалась у самых ног, Мишка с восхищением смотрел в морскую даль, на горные хребты без гротов и вымоин, потом сорвался с места и побежал вдоль берега, высоко разбрасывая брызги.
В этом году они старались подальше уходить от оживленных пляжей, где могли спокойно купаться голышом. День был жарким, как вчера и месяц, и год тому назад. Я сидел в шезлонге, под овальным матерчатым зонтом, ощущая, как стягивает кожу, приятно пощипывая, высыхающая влага.
У моря не было названия. Люди безоговорочно принимают только те имена, которые подернуты легендарной дымкой столетий. Наше море было совсем юным, и каждый называл его, как хотел, словно имел на это право.
Я закрыл глаза, и внезапный порыв ветра возвратил жуткие воспоминания юности: мохнатая лапа с когтями разрубаент воздух над ухом, распарывая телогрейку на моем плече, и страшный звериный вой разносится над горами ...
В тот год мама ушла набрать хвороста и не вернулась. Мороз стоял лютый и она, скорее всего, замерзла, но люди говорили, что ее утащил снежный человек. И тогда отец решился, поддавшись уговорам дяди Семы. Он взял меня с собой, помошником в охотничью избушку на горном перевале. Долгую неделю мы поднимались на вершину по узкой извилистой дороге, продираясь сквозь сугробы и таща за собой неподъемные сани, доверху набитые едой, теплыми вещами и какими-то деталями. К концу подъема я так обессилил, что решился потихоньку выбросить часть самых ржавых и, на мой взгляд, совершенно ненужных железяк. Когда отец обнаружил пропажу, он меня очень сильно поколотил и еще два бесконечных дня мы возвращались и разгребали снег, пока нашли то место, где я их оставил. Слава богу, что я не догадался выбросить детали в пропасть.
Избушка была совсем крохотной и сколько ее не топили оставалась неуютной и холодной, но нас теперь окружала такая величавая красота, что я готов был часами бродить по окрестностям, не обращая внимание на холод, глубокий снег и оюжигающий ветер.
Когда выдавался ясный день, утреннее солнце превращало серые подслеповатые очертания, задрапированные ночными тенями в красочную, радостную панораму заповедного мира. Куда не попадал солнечный свет, рельефы зубцов оставались угольно-черными, туда не хотелось смотреть, зато освещенные склоны с разноугольными выходами скальных пород вспыхивали слюдяными вкраплениями, как чешуя у скользкой рыбы. В зените солнце вдруг добавляло необыкновенные цветовые переходы, от яичного или оранжево-красного, до бело-голубого и зелено-синего, снег не мог быть такого цвета, но казался таким.
Я жил среди облаков и туманов в первозданном, величественном мире и я наделся, что этот заоблачный мир не обидит меня.
Заснеженные вершины словно пробивкали кору снежного наста, многочисленные сколы и трещины придавали им гордый и мужественный вид, а частые ураганы отшлифовывали грани и закругляли скуластые пики. К концу дня снег искрился блестками, переливался золотой пылью, мерцал и полыхал блуждающим огнем в лучах угасающего солнца.
В горах темнеет очень быстро, и я спешил к ледяному мосту. Не приготовление пищи и не поддержание огня в очаге были моей главной обязанностью, а наблюдение за этим самым мостом через перевал. За зиму накапливался огромный слой снега и образовывался козырек, соединяющий две вершины. Весной снег терял прочность, и ледяной нарост обрывался вниз, грохочущей лавиной. Мы с отцом очень надеялись, что вот-вот произойдет этот момент, но весна никак не хотела наступить.
Они приходили с той стороны, ночью, мягко ступая широкими лапами, и старались подкрасться незаметно. Едва мои молодые глаза различали их сутуловатые контуры, косолапую звериную походку, я мчался и предупреждал отца. Он бегом возвращался в дом, и мы претворялись, что давно и крепко спим. Ни шубы, ни валенки им были не нужны, вся пища, которую мы не успели спрятать, становилась их добычей. Меня выбрасывали на мороз, и я сидел у стены, спасаясь от ветра и вслушиваясь в хриплые рычащие голоса.
Говорят когда-то, много поколений тому назад, мы были одним племенем со снежными людьми. Отец умел подражать их звериному рыку. Они подолгу говорили о чем-то и на рассвете уходили. После их ухода отец набирал еды и на два, а то и три дня исчезал в своем тайном месте. Когда он возвращался, на него было страшно смотреть: с растрескавшимися губами, пятнами омертвелой кожи на щеках. Я доставал банку топленого жира и обильно смазывал его лицо и кисти рук. От неосторожного прикосновения к металу, на таком морозе, кончики его пальцев кровоточили, и я перебинтовывал их, как умел, стараясь, чтобы повязки не слетели, и продержались хотя бы сутки. Казалось, отец не чувствует боли, он судорожно ел, спал несколько часов и снова уходил в свою "берлогу".
В молодости, когда отец служил в армии, он занимался тэррафикацией планет, для подготовки платсдармов и баз звездному флоту. Созданые посреди космоса пригодных для жизни человека природных оазисов было в ведении инженерных войск армии.
После смерти мамы, они с дядей Семой решили, наконец, построить климатический культиватор, для повышения среднегодовой температуры в наших краях. Установка состояла из двух частей: в долине, у подножья, дядя Сема монтировал "тепловую дугу", а отец, на самой доступной из вершин, собирал "возмутитель". Только на таком удалении двух частей одного механизма, можно было избежать самопроизвольного запуска установки.
Обо всем этом я узнал позже. Наверное, в каждом большом деле существуют недовольные шептуны, они и выдали нас.
Снежные люди пришли днем, когда их никто не ждал. Я катался на детских санках и вдруг услышал грохот и лопающийся звонкий удар падающих бревен. Я со всех ног побежал к избушке и увидел на свежем снегу зловещие дорожки их следов. По снегу катились, разгоняемые ветром, пучки выцветшего мха, которым законопачивают щели между бревнами. Я упал и пополз к дому, изредка выглядывая из-за снежного заноса. Весь пятачек вокруг избушки был истоптан их плоским лапами. Они разворотили стену, обрушив перекрытие потолка. Глиняная печурка была раздавлена упавшими бревнами, и облако пепла оседало вокруг. Труба дымохода болталась снаружи, пережатая потолочной балкой. Снежные люди фыркали и чихали, их злобный рев многоголосым эхом колотился о горные вершины.
Я очень быстро стал разбрасывать снег, постепенно уходя в образовывающийся лаз. Я шел к отцу в его тайную мастерскую, мне нужна была его защита. Раскопав себе нору и углубившись настолько, что стал различать тусклый свет, я с замиранием сердца прислушался к мягким, звериным шагам над моей головой, или мне это только казалось? Я с удвоенной силой продолжил копать, пока не пробился в настоящий проход. Слабо уловимый источник света указывал мне путь. Ход расширялся, образовав маленькую пещеру. Отец пробил небольшое оконце под потолком, оно затянулось ледяной корочкой, но свет проникал внутрь. На выступе лежала полупустая коробка со свечами, а на полу, рядом с ящиком под инструиенты, стоял железный "горшок". Отца нигде не было, а на "горшке" лежал клочок бумаги.
Я так надеялся на лучшее и не мог видеть, как двое мохнатых людей волокут за ноги тело моего отца к ледяному мосту.
Схватив бумагу, я поднес ее к свету, и прочел неровные строчки:
"Сыночек, забирай "возмутитель" и беги отсюда. Береги его, как старался уберечь меня. Вернись к дяде Семе. Торопись!"
Мне было жутко страшно, но я словно поговорил с отцом, и мне передалась его уверенность. Ползя к выходу, я толкал впереди себя круглотелый аппарат. Он подрагивал, какая-то жидкость булькала внутри металлического сосуда. Я использовал его как таран в местах, где обрушился снежный свод и теперь двигался значительно быстрее. Решения приходилось принимать впопыхах, я не экономил на собственной безопасности, а попросту убегал. Я выбрался наружу, две дуги, загнутые скобой трубки по краям "горшка" служили мне рукоятками. Подхватив его и напрягая все свои силы, я побежал к первому что попалось мне на глаза. Всего несколько шагов, и случилось то, чего я больше всего боялся. За моей спиной раздался ликующий вой нескольких глоток. У меня не было времени оглянуться, я перебирал ногами, что было сил, а за моей спиной, вспарывая снежный наст, бежали мохнатые охотники. Я буквально рухнул на санки, кованые дуги пискнули, но не погнулись. Зажав между коленками булькающий горшок, я руками стал отчаянно толкаться. Санки нехотя сдвинулись с места, но недостаточно быстро, преследователи настигали меня. Я был обречен, но продолжал толкать еще и еще раз, сдирая ногти о мерзлую корку. Ветер выдул в этом месте ложбинку, оголив лед, и санки неожиданно набрали скорость. Бегущий впереди других охотник прыгнул чуть раньше, чем это было нужно, я почувствовал движение воздуха, на мгновение обернулся, и мохнатая лапа с когтями пронеслась над моей головой, вырвав клок грязной ваты из подкладки фуфайки. Я видел его заросшую до самых век морду, длинные надломленные клыки выпирали из десен желтовватыми, слюнявыми лезвиями. Изо рта воняло рвотно-гниющим теплом, облако пара вырывалось из его внутриутробного смрада душераздирающим рыком. Красные от напряжения глаза душегуба с ненавистью следили за мной. Он лежал распластавшись в начале спуска, а я катился вниз и не верил, что я еще жив. И обрадовался еще больше, когда увидел, что мои преследователи побежали в обратном направлении.
Тук-тук, постукивали санки полозьями по надолбам дороги ведущей вниз. Стараясь не рисковать, я аккуратно вписывался в поворот. Здесь, на самой высоте, было страшно обидно теперь сорваться в бездонную пропасть, затянутую синей мглой холода. И тут я услышал настигающий меня шум-это могли быть только они. Поворот глубокой дугой тянулся по краю скалы и вилял, огибая выступы. Теперь я не мог терять скорость, притормаживая, меня догоняли. Откинувшись назад я придал санкам дополнительное ускорение. Санки стало кидать из стороны в сторону, и душа ушла в пятки, когда полозья скользнули по самому краю. На мгновенгие я заглянул вниз в могильную глубину смерти. Я отшатнулся назад, санки повело, и они опрокинулись, натолкнувшись на каменную стену. Меня выбросило, но вскользь и недалеко. Только сейчас я заметил, как крепко держу котелок, прижимая его к себе, словно вратарь обхвативший мячь и спасающий свою команду от неминуемого поражения.
Снежные люди приближались, они воспользовались грузовыми санями и чудесным образом настигали меня. Их сани были слишком широки и неповоротливы для скоростного спуска. Местами дорога сужалась до такой степени, что сани проходили впритирку к нависшей скале, обдирая деревянные поручни. На такой скорости их просто рикошетом отбросило в пропасть, но двое охотников успели выпрыгнуть наружу. Их когти, как ледорубы, врезались в отвесный склон, мгновенно нащупывая малейшие выступы, на которые можно опереться и, быстро перебирая лапами, буквально на руках пронесли сани над опасным местом.
Я был зачарован их ловкостью, они умели ходить по воздуху!
Ликующий визг вожака вернул меня к реальности. Он указывал на меня, вытянув когтисый палец и еще три глотки издали восторженный вой преследователей, настигающих свою добычу.
Лямка от санок намоталась на валенок, я был всего лишь беспомощным подростком. У меня не было ни времени, ни опыта, ни умения, которые могли бы меня спасти и защитить. И тогда мои руки разжались, "горшок" вырвался, закувыркался и неуклюже покатился вниз по дороге. Просто им назло или, может быть, он каким-то чудом должен был докатиться до дяди Семы-самый наивный план обреченного человека.
Папа никогда не простит меня!
Сани, не сбавляя скорости, поравнялись со мной, презрительно обдав снежной крошкой, и я дернул ногой. Мои детские санки, подчиняясь минимальной силе трения, легко скользнули, развернулись и, попав под левую дугу саней, подкинули их. На такой скорости все заняло доли секунды, большие сани перевернулись, и даже ловкие охотники ничего не успели предпринять. Ими, словно из гигантской рогатки, выстрелило в пропасть и четыре сильных, беспощадных, полных жизни существа, размахивая конечностями, улетели вниз. Их жалобный вой несколько мгновений сотрясал горы и потом прекратился, как проходит все в этом мире, насытив опустевшее пространство, сам воздух вокруг, умирающим, беспомощным криком.
В наступившей тишине снежинки опускались мне на лицо, словно ласковые мамины руки гладили мои разгоряченные щеки.
Когда я перестал реветь, осмотрев себя вдруг начал понимать, как мне несказанно повезло. Одного валенка не было, я его так и не нашел потом. Доковыляв до покореженных санок, я обнаружил, что на них все-таки можно ехать. Другим чудом было то, что я отыскал и "горшок". Он впечатался между двух сугробов, намотав на себя слой ледяных осколков и снега. Еще примерно сорок минут занял спуск в долину. Лопнувшие дуги скребли дорогу, выбрасывая фонтанчики снега, и затрудняли управление. Левая нога без валенка онемела от холода, ступня култышкой тряслась и не больно билась о санки. Возмутитель в моих руках булькал и вибрировал с нарастающей силой. Окаменевшая от холода дорога постепенно рыхлела, и снег становился липким и не скользким. Санки двигались совсем медленно. Я спокойно сорвал веточку, польстившись на мерзлую ягоду, и даже она показалась на вкус не кусочком сладковатого льда, а живой и сочной, с бархатистой кожицей, только немного твердой.
За последним поворотом открылся пологий спуск, в конце которого дымила трубами родная деревенька. "Котелок" так подпрыгивал, что я боялся вывалиться из санок. Я отклонился назад, чтобы вновь хоть как-то ускорить скольжение. Отсюда мне хорошо была видна "железная радуга", похоже, она октликалась и тоже вибрировала. Вокруг бегал дядя Сема и махал мне руками. Деревенские дети толпились вокруг, а несколько мамаш с хворостиной отгоняли их от непонятного сооружения и ругались с дядей Семой.
Еле еле я прополз под аркой и полозья увязли в грязной, талой жиже, а "горшок" трясся и гудел так, словно сотня будильников пыталась вырваться на свободу.
... я сидел в шезлонге и смотрел на горные пики, между которыми когда-то висел ледяной мост. Как давно это было. Мишка бегал по мелководью, пытаясь поймать изворотливую рыбу. В этом году, после нескольких неприятных случаев, мы с сыном уходили купаться подальше от людей. Мех на Мишкином теле был совсем коротким, и в нежных местах еще виднелась розовая кожа. Но взгляд, каким он смотрел на еле различимые вершины, был полон тоски, они словно манили его к себе, единственного сына, мою расплату и мою судьбу, звали туда, где обитали снежные люди. Этот день уже близок. Ненависть вековой вражды укажет на порожденную мной насмешку природы, и он уйдет. Будет вынужден уйти. Навсегда? Мне не легко это сознавать. Но только тогда я смогу расслабиться впервые, и окунуться в это молодое море с головой. Зайду в воду и поплыву. Я много раз видел, как это делают другие, но никогда не пробовал сам. И буду плыть и плыть ... пока не обрету желание вернуться.