Жак де Ла Тур Делабре, барон де Монфьер, радовался жизни. У него и прежде это иногда получалось, но с тех пор как прошлой зимой он женился и сделался бароном, стало получаться гораздо лучше. О жизни странствующего рыцаря он совершенно не сожалел - за тринадцать лет настранствовался и кое-что про эту жизнь понял такое, о чем труверы песен не складывают. Зато новым своим положением Жак дорожил и к обязанностям, которые к нему прилагались, относился серьезно - и к супружеским, и к баронским. С супругой Аделаидой ему повезло. Решив для себя однажды, что Жак составит ее счастье, она от принятого решения не отступала и относилась к мужу соответственно. Насчет остальных обольщаться не стоило - соседи видели в новом бароне пришлого выскочку, немногочисленный гарнизон замка, слуги и крестьяне подчинялись, но хозяйкой, конечно, считали Аделаиду. Все пока приглядывались, какая им от Жака может выйти польза, какой вред, можно ли за его счет чем-нибудь поживиться или наоборот, надо держать ухо востро, как бы самому внакладе не остаться. Тут, конечно, пригодилась бы репутация непобедимого паладина, но чего нет, того нет. На турнирах Жак прежде выступал вполне достойно, несколько раз участвовал в разгоне разбойничьих шаек, был пять лет назад в походе на Бобуа, но не то чтобы слава о его подвигах донеслась до самых дальних уголков королевства. До баронства Монфьер и окрестностей уж точно не донеслась. Вот за мандаринами Жак ездил, это да. И, между прочим, довез их в лучшем виде, так что в честности его, как и в рыцарской чести, никто не усомнится. А почести - ну что ж, будем действовать постепенно, заслужим сначала почтение, потом, глядишь, почет, а там, может статься, и до почестей дойдет. Желательно, не последних.
***
Ясным осенним днем Жак вышел на замковый двор поупражняться с мечом, а заодно и оруженосца Бастьена погонять, чтобы не ленился. Но не успел он даже принять стойку, как подошел один из охранявших ворота лучников, ведя за собой мужика.
Мужика Жак узнал - это был Косой Мишло, который прошлой весной испросил дозволенья пасти свиней в дубраве возле Круглого озера. Эконом еще говорил, что никогда там свиней не пасли, но Аделаида не возражала, и Жак дозволенье дал, с уговором платить оброк копчеными окороками. Поросята за лето подросли и теперь жировали на желудях; Мишло там с ними и ночевал. Что-то у него, должно быть, стряслось, если он бросил своих свиней и притащился в замок.
Лучник остановился в трех шагах от Жака и подтолкнул Мишло вперед.
- Давай, рассказывай сам. Пусть его милость послушает.
Мишло переступил с ноги на ногу, неуклюже поклонился и посмотрел на Жака исподлобья правым глазом. Левый смотрел куда-то еще.
- Вот, вашмилость. Как вы есть барон де Монфьер, так это вам велено передать. Чтобы, то есть, на поединок. А только подсвинка-то у меня, вашмилсть, схарчили. Вы уж с них взыщите за подсвинка-то. Это ж ваша дубрава, и я ваш человек, и ежели у вас с ними какие дела, так это ваше дело, вы в своем праве, только и я в своем, вы мне дозволили в дубраве свиней пасти невозбранно, а это что ж такое, подсвинка то хвать - и схарчили, костей не оставили.
- Кто схарчил-то?
- Так этот, вашмилость, из озера. Слышу от озера визг, пока добежал - а он уже доедает, тварь несытая, не в обиду будь сказано. Всего сожрал, подчистую, со шкурой и с копытами. Я как увидел, так на месте и замер. На такого с палкой не пойдешь, зубы вот такущие, - Мишло показал величину зубов, выходило примерно дюйма два-три.
- Так кто это был?
- Да кто его знает, вашмилость, может, дракон. Вроде ящерицы, только ростом с кабана, да еще хвост в сажень длиной. А пасть разевает, так не то что подсвинка, и свинью пополам перекусит. Мне бы бежать, а я как примерз, с места сойти не могу. А этот морду свою поднял и на меня смотрит. И говорит, прям человечьим голосом и по-нашему, дескать, ты там не бойся, тебя не трону, а конь твой где? Какой, говорю, конь, мы люди маленькие, нет у нас коней, кони в замке. А он тогда - а в замке кто главный? Как же, говорю, барон де Монфьер у нас главный. Так он тогда и говорит, барону де Монфьер, дескать, передай, чтобы являлся через два дня на поединок. Верхом, дескать, и с оружием, какое сам захочет, но больше чтобы никого с собой не брал, и в дубраве чтобы никого не было, если он рыцарской честью дорожит. А потом развернулся, в озеро зашел и сразу на глубину. Так вы, вашмилость, за подсвинка то с ним посчитайтесь.
Жак оглянулся. Вокруг уже ошивалось некоторое количество любопытствующих. Бастьен бросил упражняться, бочком придвинулся поближе и теперь вытягивал шею, надеясь что-нибудь расслышать; откуда-то появился эконом с обычным своим недовольным видом; кухонная девка, несущая с птичника корзину с яйцами, остановилась и пялилась на Мишло; последним подошел конюх и теперь дергал за рукав лучника, надеясь узнать, в чем дело. Лучник тоже никуда не уходил и явно ждал продолжения, но хоть на конюха не отвлекался и выражение лица сохранял бравое и бдительное.
Сознавая, что вот сейчас-то и настал момент, от которого будет зависеть его дальнейшая репутация в качестве барона, Жак приосанился и с максимальной уверенностью в голосе объявил:
- Я, Жак де Ла Тур Делабре, барон де Монфьер, этого так не оставлю, ибо долг мой защищать порядок и спокойствие в моих землях.
После этого он велел девке с яйцами отвести Мишло на кухню и накормить, Бастьена послал сыскать баронессу, а лучнику приказал идти обратно к воротам, смотреть в оба и не болтать. На конюха посмотрел пристально, и тот сразу вспомнил, что у него есть дела в другом месте - Жак мысленно даже порадовался такой понятливости. Эконом молча наблюдал за распоряжениями.
- Вы что-то про это знаете? - обратился к нему Жак.
- Нет, сьер Жак, не знаю. Мишло вроде не болтун, да и с чего ему такое выдумывать. Если б он подсвинка сам зарезал или на сторону продал, так сообразил бы чего попроще, а то надо же - дракон, да еще на поединок вызывает!
- А тут вообще драконы водятся?
- При мне не было. Только я ведь, сьер Жак, здесь только шестой год, а надо местных спрашивать. У меня вот на родине рассказывали про зубастых гадов, что по осени вылезают из болота, было у нас там такое болото, и крадут коней. Не свиней, а именно что коней. Причем не едят их, а уводят. На моей памяти не случалось, а отец мой знавал рыцаря, который с таким гадом сражался, хвост ему отрубил, но тот его все равно помял, а коня увел с собой в трясину. А в здешних местах не знаю, не слышал.
***
Опрошенные в тот же день лучники, замковый капеллан и Аделаидина бывшая нянька ничего ценного не сообщили. Нянька припомнила три сказки о драконах - в одной чешуйчатый гад охранял клад, в двух других похищал девиц; лучники пересказывали слышанную от заезжего жонглера историю о рыцаре, который вмешался в схватку дракона со львом на стороне льва и изрубил дракона на мелкие кусочки; капеллан назвал трех святых, в житиях которых упоминались драконы - по его мнению, этим святым следовало помолиться особо. Действие всех историй относилось к неопределенному прошлому и никак не касалось баронства Монфьер.
Аделаида принесла книгу под названием "Бестиарий"; там сообщалось, что драконы сильны, владеют разнообразной премудростью, могут говорить на языках людских и звериных, а взгляд дракона лишает воли. Картинка изображала длинношеюю и длиннохвостую ящерицу с крыльями, как у летучей мыши. Насчет того, как с этой ящерицей следует биться, ничего не сообщалось. Зато у эконома нашлась монета непонятно какой страны с изображением всадника и пресмыкающейся твари, которую всадник колол копьем. Со стороны твари монета сильно стерлась, и кто именно там пресмыкался, понять было трудно, но композиция обнадеживала - всадник смотрелся победителем.
Назавтра Жак с Бастьеном съездили в дубраву и никого там не нашли, кроме Косого Мишло и свиней. У озера на подсохшей грязи среди многочисленных следов копыт обнаружились, действительно, несколько отпечатков крупных, с ладонь, когтистых лап. Мишло было велено свиней из дубравы гнать выше по ручью и к озеру не пускать, а самому, если что заметит, бежать в замок.
Аделаида прилюдных рыданий с заламыванием рук не устраивала, но было видно, что обеспокоена и переживает. Наедине сказала, что пусть он, Жак, думает не только о том, как заделаться героем, но и о том, как остаться ее, Аделаидиным, живым мужем. Дескать, ей было бы очень огорчительно его лишиться. Жаку такое было внове и, как он для себя понял, приятно.
В день поединка Жак отправился в дубраву, как только рассвело, в сопровождении десятка лучников. На опушке Бастьен помог Жаку облачиться в доспехи, и барон де Монфьер один, как было условлено, верхом отправился к озеру. Лучникам было сказано ждать его возвращения до утра следующего дня. Если к тому времени не вернется - известить баронессу и делать, как она скажет.
***
Дракона он увидел сразу, как подъехал к озеру. Гад действительно выглядел, как мощного сложения ящерица ростом с кабана. Цвета он был темно-зеленого, с отливом в синий. Голову с вытянутой зубастой мордой украшал синеватый костяной гребень, загривок щетинился бурыми шипами. Крыльев никаких не было. Голова сидела на толстой, но подвижной шее - дракон на глазах у Жака завернул ее аж за спину, что-то высматривая позади себя, но тут же развернулся обратно и воззрился на всадника. Никаких враждебных поползновений он пока не совершал, и насчет лишения воли тоже ничего такого не чувствовалось.
Жак остановился шагах в пяти и произнес:
- Я, Жак де Ла Тур Делабре, барон де Монфьер, принял вызов и явился на поединок. Назовите же себя, чтобы я знал, с кем мне предстоит сражаться.
- Зовите меня Жаббер Озерный, - отвечал гад вполне по-человечески. - Благодарю вас, сьер Жак, за предоставленную мне возможность проявить воинскую доблесть и буду рад доставить такую же возможность и вам. Однако же мой долг уведомить вас, что вы вправе отказаться от поединка без всякого для себя ущерба, если отдадите мне своего коня. Получив его, я удалюсь в свои земли и не стану вам докучать.
Ага, подумал Жак, то-то эконом говорил, что они коней уводят. Коня было жалко. С какой это стати отдавать своего Чалого какому-то гаду? А сам он на чем будет ездить? Боевой конь стоит дорого, а в баронстве с деньгами не густо, оброк все больше натурой. И позорище какое - ладно, подсвинка у мужика сожрали, а тут рыцаря оставят безлошадным! После этого не то что почтения не прибавится, а вообще считаться перестанут.
- Нет, сьер Жаббер, я вам коня не отдам. Поединок так поединок. Готовы? - Жак отъехал шагов на двадцать для разгона, развернулся и поудобнее перехватил копье, припомнив всадника с монеты. Наконечник он направил вниз, нацеливаясь поразить гада в наглую морду, и пустил коня вскачь.
Гад ждал его, не сходя с места, но в последнее мгновение перед ударом как-то хитро извернулся, прыгнул и ухватился зубами за древко копья позади наконечника, чуть не выдернув Жака из седла. Жак с трудом удержался, но гад тем временем сжал челюсти, перекусил древко, оставив в руках у рыцаря бесполезный обломок, и шустро отполз в сторону.
- Сьер Жак, предлагаю вам спешиться. С седла вы меня мечом не достанете, и я вас в седле тоже не достану, а коня вашего я губить не хочу.
Жак вынужден был согласиться - он тоже не хотел губить коня. Он отвел Чалого под деревья, вернулся и вытащил меч. Щит оставил возле коня, решив, что против гада он ни к чему.
***
Схватка оказалась короткой. Жак трижды пытался полоснуть Жаббера мечом по чешуйчатому боку, рассчитывая, что там должно быть более мягкое место. Жаббер успешно уворачивался, в свою очередь пытаясь вцепиться в правую руку рыцаря повыше запястья, но зубы каждый раз соскальзывали с латной перчатки. В третий раз Жак все-таки дотянулся мечом, но место оказалось совершенно не мягкое - лезвие не оставило на нем даже царапины. Жаббер сменил тактику: опустил голову к земле, повернул шею, раззявил пасть и молниеносным броском ухватил Жака за левую ногу. Челюсти сжались, как тиски, сминая металл, и какой-то зуб, судя по ощущениям, прошел насквозь через кольчужный чулок и впился в икру. Жак в это время размахнулся и рубанул гада по шее, целясь в зазор между костяной пластиной на затылке и шипастым воротником. В зазор он попал, лезвие меча проникло внутрь дюйма на полтора, но там и застряло. Тут Жаббер дернул его за ногу, Жак потерял равновесие и с грохотом упал, но меч все-таки не выпустил. Гад, тоже не разжимая хватки, завалился на бок, придавив Жаковы ноги, и теперь размахивал по воздуху лапами, пытаясь отцепиться от засевшего в загривке меча. Опираясь на левую руку, Жак попробовал сесть поудобнее, но вытащить ноги из-под увесистой туши не получалось. Жабберу тоже, видимо, было не слишком удобно лежать на боку с вывернутой шеей.
- Ну что, - сказал Жак, - положение запутанное. Предлагаю прервать наш поединок, привести себя в порядок, а потом сойтись снова. Я могу полагаться на ваше благородство, сьер Жаббер? Тогда я выпущу из рук меч, вы сможете повернуться и освободите мои ноги. Я буду признателен, если вы также разожмете челюсти. После этого я постараюсь высвободить свой меч из вашего панциря. Я готов дать вам честное слово, что не стану нападать, пока мы не возобновим поединок. Готовы ли вы дать такое же обещание?
Жаббер что-то промычал в ответ, подергал головой, но челюсти с Жаковой ноги не убрал.
- Я вас не понял, сьер Жаббер. Так вы даете мне слово не нападать? - переспросил Жак. - Если да, то, прошу вас, отпустите мою ногу. Вам, кстати, будет удобнее говорить.
- Я э а у! Жуы жаштъяи!
- Зубы застряли?
- А!
- Но вы даете слово?
- А!
- Тогда я тоже даю вам слово не нападать до возобновления поединка. Осторожно, сейчас я отпущу меч, и вы сможете повернуться.
Жак разжал руку, выпустил рукоять меча, и гад, перекатившись на пузо, приподнялся на лапах и отполз с Жаковой правой ноги. Левая оставалась у него в пасти. Жак вытащил кинжал и примерился.
- Не двигайтесь, сьер Жаббер, - предупредил он. - Я не хочу причинить вам лишнюю боль. Глаз на всякий случай закройте.
На золотистый глаз с вертикальным зрачком надвинулось плотное кожистое веко.
Полупоножи, защищавшие голень спереди, держались на трех ремешках с пряжками, но до пряжек было не дотянуться. Верхний ремешок Жак перерезал легко, а со средним пришлось повозиться - он был у гада в пасти. Все-таки удалось на ощупь просунуть кинжал там, где ремешок крепился к металлу, а потом медленно, по чуть-чуть разрезать. На одном ремешке щиток уже не держался так плотно, и Жаббер смог слегка повернуть голову и даже вытащить зуб из Жаковой ноги, напоследок больно дернув за укушенное место. Стало видно, что верхняя челюсть плотно засела в щитке, а нижняя более или менее свободна. Жак дотянулся, наконец, до нижнего ремешка, перерезал его и велел Жабберу раскрыть пасть как можно шире. Ногу в кольчужном чулке удалось вытащить; там, где зуб пробил кольчугу насквозь, выступила кровь, но вроде бы немного. Жака посетила неприятная мысль.
- Сьер Жаббер, позвольте узнать, вы не ядовиты?
- Э! - Жаббер мотал головой и пытался лапами вытащить из пасти щиток, но ничего не получалось, только болтающиеся ремешки ударяли его пряжками по морде. Меч, застрявший в загривке, особых неудобств, судя по всему, не причинял.
- Было бы весьма огорчительно столкнуться с коварством. Но как достойному противнику, я предлагаю вам свою помощь. Прежде всего давайте извлечем мой меч. Он вас не ранил?
- Э!
- У вас прекрасная броня. Наклоните голову вперед как можно глубже и упирайтесь в землю лапами. Я попробую вытащить. Мне бы не хотелось его сломать. Хороший меч, хотя для такого противника, как вы, видимо, нужен другой.
Жак зашел со стороны Жабберовой головы, обеими руками взялся за рукоять и попытался потянуть на себя. Меч сидел плотно. Вбок сдвинуть тоже не удалось. Жаббер упирался лапами и что-то нечленораздельно мычал, Жак заходил с разных сторон, пыхтел и вполголоса поминал святую пятницу, но пользы от этого не было никакой. После очередной неудачной попытки Жак отпустил рукоять, выпрямился и с досадой махнул рукой:
- Ничего не выходит. Давайте пока щитком займемся. Только вы набок голову положить не сможете, меч не пустит. Хотя вот что сделаем - кладите голову боком вот на этот камень.
- А?
- Да, вот так. Теперь не шевелитесь.
С помощью кинжала щиток удалось снять с зубов и вытащить из пасти, хотя и не без потерь. Один зуб - Жак определил его как клык, но кто его знает - держался в челюсти непрочно и так и остался торчать из покореженного металла. Жаббер встал на четыре лапы, помотал головой, пощелкал челюстями и вполне отчетливо произнес:
- Благодарю вас, сьер Жак!
Острие меча выступало на полторы ладони по правую сторону зубастой морды; по левую сторону тоже оставалось на полторы ладони лезвия, да еще рукоять. Когда Жаббер особенно энергично мотнул головой, рукоять стукнулась о подвернувшийся камень, и Жак с грустью подумал, что меч, видимо, понадобится новый. Есть, конечно, меч Аделаидиного папаши, но покойный барон был ростом повыше, и его меч Жаку не очень по руке. Надо все-таки попробовать вытащить свой.
- Сьер Жаббер, ложитесь на землю и держитесь покрепче, я еще раз попытаюсь.
- Давайте я ухвачусь за что-нибудь.
Жаббер вцепился передними лапами в толстый дубовый корень и улегся мордой на землю. Прямо перед его носом торчал из бурых опавших листьев пропустивший все сроки худосочный желтый одуванчик.
Жак примерился, ухватился за рукоять и уперся в жесткий бок правым коленом, защищенным кольчужным чулком. Неожиданно Жаббер прерывисто вздохнул, поднял голову и оглушительно чихнул, дернувшись при этом всем телом вперед. Жак с мечом отлетел назад и сел на землю, не удержавшись на ногах. Вместе с мечом у него в руках остался здоровенный кусок Жабберовой брони - целый спинной панцирь с шипастым воротником. Позади воротника панцирь был довольно толстый, но гибкий. Жак посмотрел на панцирь, подергал меч, который сидел в нем по-прежнему плотно, и перевел взгляд на Жаббера. Гад вертел головой, стараясь рассмотреть свою спину. Под панцирем на нем оказалась, к счастью, какая-никакая кожа, даже с небольшим гребешком по хребту. На лопатках кожа собиралась складками. Прямо на глазах у Жака складки стали сами собой расправляться, разглаживаться, раскладываться в стороны, приподниматься вверх, и развернулись в итоге кожистыми крыльями. Жак так и сидел, прижимая к себе панцирь с застрявшим мечом и поминая теперь уже вслух святую пятницу, зверя Левиафана, епископский посох и четки матери-настоятельницы - словесную конструкцию, включающую два последних предмета, он слышал в походе на Бобуа от командира вассеронских наемников и сам прежде никогда не употреблял по причине полного неприличия, но тут уж случай был исключительный. Жаббер перестал вертеть головой, повернулся к Жаку и вежливо дождался, когда тот замолчит, прежде чем вставить слово.
- Сьер Жак, вам лучше видно, скажите, что там такое?
- Как что? Левиафановы кишки! Простите, вырвалось. Конечно, не кишки. Крылья!
- Крылья?
- Ну да. А вы что, не знали?
- Н-нет.
- А что, у ваших соплеменников ни у кого нет крыльев?
- Я н-никогда н-не видел.
- Но вы знали, что панцирь со спины можно снять?
- Н-нет.
- Час от часу не легче! У нас вот все знают, что у драконов есть крылья. Я у Аделаиды в книге видал, вот примерно такие, как у вас. Так вы, наверное, и летать можете?
- Н-не знаю, н-не пробовал.
- Ну, попробуете еще. Ваши предки, наверное, могли летать. Вы вспомните, может, слышали про такое?
- Ну, когда-то, говорят, наши предки жили на Верхней Тверди. Они были всех сильнее, все умели и знали все на свете. А потом они прогневали Старую Матушку, и она их прокляла, запретила знать все на свете и велела уходить с глаз долой. И они все тогда ушли оттуда и пришли на Твердь-под-Твердью, где мы теперь живем. И забыли очень много из того, что знали. А у Старой Матушки был Старый Конь, он был друг Старого Гада и сказал, что пойдет с ним. Он пошел сам, и с ним две кобылы. А Старая Матушка сказала, что ради такой их дружбы окажет им милость. Конь, когда пойдет вместе с Гадом, сможет дышать под водой. А когда-нибудь, когда гнев Старой Матушки утихнет, дети Коня помогут детям Гада вернуть кое-что из утраченного. С тех пор дети Коня живут с детьми Гада как друзья. Но их очень мало, и им трудно продолжать свой род. Поэтому высшая доблесть - отправиться на Верхнюю Твердь и привести оттуда коня, чтобы род детей Коня не угасал. Это трудно и опасно, редко кто возвращается с конем, а многие и вовсе пропадают.
- Так вот зачем вам мой конь!
- Ну да. В моих родовых владениях живут сейчас четыре кобылы, но нет ни одного жеребца. У вас ведь жеребец, сьер Жак?
- Жеребец. А что бы вы стали делать, если бы вы меня одолели, а мой конь оказался мерином?
- Я бы горевал. Но я все равно пригласил бы его, если он пожелает, последовать за мной и прожить отведенный ему срок на воле и в покое, в память о Старом Коне.
- То есть вы спрашиваете коня, согласен ли он пойти с вами?
- Да, конечно. Бывает, что конь не желает расставаться со своим человеком, особенно, если тому нужна помощь.
- Это очень благородно с вашей стороны. Я теперь понимаю, почему вы так настаивали, чтобы я сражался пешим. Но мы отвлеклись. Что с вашими крыльями? Вы их хотя бы сложить можете? Вы их чувствуете вообще? Попробуйте сосредоточиться.
Жаббер плюхнулся на брюхо, закрыл глаза и, видимо, стал сосредоточиваться. Развернутые крылья торчали над спиной, как два паруса, и слегка колыхались. Одуванчик, уцелевший от Жабберова чиха, тоже колыхался у него перед мордой в такт дыханию. Жак отложил в сторону панцирь с мечом, но вставать не стал, чтобы лязгом металла не нарушать сосредоточение гада.
Одно крыло вдруг дернулось, сложилось и прижалось к спине. Другое тоже сложилось, но, видимо, как-то неправильно, потому что оба сразу же развернулись обратно и встали торчком. Вторая попытка оказалась удачнее - оба крыла сложились одновременно и улеглись ровно по обе стороны от хребта. Жаббер потянулся, открыл глаза, глубоко вздохнул и обернулся к Жаку.
- Получилось! Вы были правы, сьер Жак, мне нужно было сосредоточиться. Я теперь, кажется, понял, как ими двигать. Надо будет...
Что именно надо будет, осталось неизвестным, потому что Жаббер снова чихнул, еще громче прежнего и на этот раз, видимо, болезненно, потому что из глаз у него покатились слезы - крупные, с лесной орех. Катясь по чешуйчатым щекам, слезы, сперва прозрачные, наливались молочной белизной и твердели, так что на землю они уже не капали, а сыпались. Она такая слеза отскочила к Жаку, он осторожно подобрал ее и присмотрелся. Больше всего это было похоже на жемчужину, хотя таких крупных ему видеть не приходилось. Ничего себе, подумал Жак, а ведь их тут пара дюжин наберется.
Жаббер помотал головой, с подозрением посмотрел на одуванчик, принюхался и резво попятился назад. Отодвинувшись от цветка локтей на пять, он развернулся к Жаку и сказал:
- Простите, сьер Жак. Мне нельзя здесь более оставаться. Этот цветок - я теперь знаю, что это такое. Когда Старая Матушка прогоняла наших предков, она вырастила цветок, который должен был напоминать нам о ее гневе, чтобы мы горькими слезами оплакивали свою вину. Видимо, она нас пока не простила, и мне не место на Верхней Тверди. Я вынужден прекратить наш поединок и признать себя побежденным. Меня утешает лишь то, что каждый из нас проявил доблесть. В подтверждение этого у вас останется мой панцирь, а у меня крылья. Благодарю вас, и прощайте.
- Постойте, сьер Жаббер! Я вот что подумал. Мой Чалый ведь уже не очень молод. Ему не так легко становится меня таскать, особенно когда в полном вооружении. А он хороший конь, и вполне заслужил покой и волю. Поговорите с ним. Если он захочет пойти с вами, я не стану его удерживать. Вы ведь говорили, у вас там четыре кобылы? Это может его заинтересовать, по этой части он еще ого-го!
- Сьер Жак, я не знаю, как вас благодарить! Что я могу для вас сделать?
- Ну, во-первых, я надеюсь, вы больше не будете пугать моих крестьян и отбирать у них скотину. Ну, а во-вторых... Вот эти ваши слезы, сьер Жаббер, - Жак показал на ладони подобранную жемчужину, - они же вам не нужны?
- Нет, а что?
- С вашего разрешения, я их соберу и возьму себе. Мне кажется, баронесса найдет им применение.
- Забирайте, конечно! Так я поговорю с вашим Чалым?
***
Должно быть, гад убедительно расписал Чалому прелести житья на своей Тверди-под-Твердью. Конь подошел к Жаку, ткнулся мордой ему в плечо, постоял так немного, а потом всхрапнул и повернулся боком. Расседлать надо, догадался Жак. Зачем ему там седло. Только с седлом и прочей упряжью надо было что-то делать, чтобы потом не пришлось объяснять всем любопытствующим, как это получилось, что коня у него увели, а уздечку оставили. Седла было жалко, но делать нечего - пришлось завернуть его вместе со стременами в попону, обвязать покрепче ременным поводом и попросить Жаббера унести с собой. Описание поединка и его исхода предстояло тщательно продумать, выучить наизусть и потом уже от своей версии не отклоняться, так что лишние сложности Жаку были не нужны.
Противники церемонно распрощались, гад еще раз развернул крылья, сложил их поплотнее, зубами подцепил узел с упряжью за ременную петлю, оглянулся на Чалого и двинул в озеро. Чалый тихонько заржал и пошел за ним. Через мгновение оба даже не нырнули, а просто ушли под воду, без плеска, без пузырей, и Жак остался на берегу один. Пора было возвращаться с победой.
Выбираясь из дубравы пешком, Жак снова, в который уж раз за этот день, поминал святую пятницу и зверя Левиафана, хотя до епископского посоха и четок настоятельницы все же дело не доходило. Покусанная гадом нога кровить вроде бы перестала, но саднила изрядно; вдобавок даже без седла набрался изрядный груз - гадский панцирь с застрявшим в нем мечом, свой собственный щит, щиток поножа с перерезанными ремешками, кусок копья с наконечником - тащить все это было неудобно и тяжело.
Лучники на опушке службу несли исправно, лязг доспехов услышали издалека и к моменту появления Жака уже держали стрелу на тетиве. Бастьен первым кинулся к своему барону и принял из его рук ношу. Жак изложил заготовленную историю о том, как бился с драконом сначала верхом, а потом, когда тот перекусил копье - пешим, как был ранен, как сорвал с дракона панцирь и тот голый сбежал к себе в озеро, как из озера гад навел чары на коня, и конь сам пошел за ним в воду. Жаль, хороший был конь, но, видать, не судьба ему была состариться на Жаковой службе.
Лучников оставили караулить на опушке, наказав в дубраву пока никого не пускать, самим не лезть и косому Мишло сказать, чтоб свиней туда не гонял - не ровен час, гад обратно заявится. Жак с Бастьеном взяли двух коней и поскакали в замок; панцирь с мечом был приторочен к седлу, а за пазухой в тряпице Жак вез двухдюймовый зуб и двадцать девять молочно-белых жемчужин, частью круглых, частью слегка неровных.
Всю историю без изъятия Жак рассказал только Аделаиде. Ей же вручил и жемчужины, сказав, что можно, наверное, кольцо ей сделать и еще там что-нибудь, ей виднее. На ожерелье, наверное, не хватит. Зуб Аделаида убрала в ларчик, где хранила высушенную кожуру достопамятного мандарина.
Через две недели была ярмарка; Аделаида вызвала к себе купца, каждый год заезжавшего к ним по пути из Гронау в Вассерон, показала жемчужину и предложила оценить. Тот назвал цену полтора золотых вассеронских солида, что в пересчете составляло двенадцать трамонтанских грошей. Если бы хоть пара была, добавил купец, он бы и по два солида дал, в Вассероне сейчас новая мода - серьги носить не по одной, как все носят, а по две одинаковых. Сговорились на восьми, по два солида за каждую, а еще две купец взял под расписку, обещавшись по весне привезти из Вассерона жемчужные серьги по тамошней моде.
За двадцать грошей для Жака купили двухлетнего вороного жеребчика, крепкого и рослого. Жак решил звать его Аспидом. Из оставшихся денег заплатили оружейнику, шорнику, ювелиру, купили хорошего сукна и даже отрез шелка Аделаиде на платье. Самую крупную жемчужину вставили в перстень для Жака, еще одну в такой же перстень, поменьше размером, для Аделаиды. Аделаиде еще сделали брошь с жемчугом, застегивать плащ, а Жаку - пряжку для пояса. Так что, когда барон и баронесса де Монфьер в середине зимы пригласили соседей на празднество по поводу передачи в церковь святой Эрминтруды нового инкрустированного жемчугом реликвария, изготовленного в память о счастливом избавлении баронства Монфьер от ужасного дракона, соседи увидели и в замке, и в хозяевах все признаки благополучия. Панцирь гада с застрявшим в нем рыцарским мечом вызывал живейший интерес и непритворное уважение.
Косому Мишло, кстати, Жак скостил половину оброка, объявив, что сожранного гадом подсвинка берет на свой счет, но пасти свиней в дубраве больше не велел.