Маша мужа не винила. Она и сама устала. А он - мужик молодой, за что ему-то с больным ребенком мучиться всю жизнь? Хрен с ним, пускай живет, как он выразился, по-другому.
Она приехала в его город из своей деревухи, окрутила его быстренько, забеременела, да еще и сына родила калеку, да еще и живет в половине коттеджа, выстроенного его родителями для себя и их молодой семьи. Ну, да, так и получается. И теперь из- за нее сломана судьба ни в чем не повинного молодого хлопца, у которого все еще может быть впереди. Господи, ну почему?
И даже мать ее кивала согласно свекрухе, что, мол, конечно, зятю не повезло, конечно, жалко сына, такого хорошего. Конечно, он мог на таки-и-их жениться, а он взял ее дочь.
И внука жалко было. И Машеньку. Но они - свои. А перед этими неудобно как-то...
Хорошо, что хоть человеком порядочным оказался - пошел временно в родительскую половину с новой своей женой жить, дал Машке с сыном пожить пока в городе, чтоб к врачам, если что близко было. А то б как в деревне-то, если что?
Денег хватило только до Москвы и доехать. А там посмотрели профессора, да и развели руками - с таким пороком сердца рождается один из десяти тысяч. И, даже у прооперированных надежды нет никакой. И, вообще, мал еще ее Виктор. После шести - семи лет только за операцию берутся. А ему два всего.
Ну, а самое главное, что услышала она - операции такие делают только в Лондоне и только за такие деньги, которых ей никогда не раздобыть.
Была еще одна надежда. Та последняя, которая всегда есть в запасе у матери. И она приползла к мужу с разговором. Но когда только начала о том, что ради Витеньки можно, может быть, продать свою половину дома и ..., он зыркнул на нее так, что продолжать сразу перехотелось.
Они с матерью пытались просчитать другие возможности, от продажи своей деревенской хаты до обращения к родственникам и в газеты, но, во- первых, еще и рановато было, а, во - вторых, как-то сам собой каждый вариант тут же гас, как мокрая спичка, и понималось, что все это - бред.
Нет, Маша не думала, что "что будет, то и будет". Не думала, что "как Бог даст", не опускала руки, потому что именно в них надо было себя держать. Не нервничала, чтобы не расстраивать Витю, когда тот бросался навстречу папе, возвращающемуся с работы под ручку со своей новой, счастливо забеременевшей женой.
Мимо церкви ходила она часто, но, понимая, что, если Боженька и исцеляет где-то кого-то, то не про них это. Что ему, Богу, делать в этом городе? Он, где-то там, в Иерусалиме, говорят, на своей родине исцеляет. Туда ж все едут. Не зря ж народ деньги такие за билеты на самолет платит.
Так, вообще-то, говорила мать, женщина добрая, но малость "темноватая". Маша, отупевшая от вечно грустного сына, от его пальчиков, напоминающих барабанные палочки своими вечно синими "подушечками", отеками под глазами и одышками и днем и ночью, была человеком современным, верующим в меру, как и положено в современном молодежном обществе. Она думала то же, но в другой, современной, интерпретации. Ну, типа, "на Бога надейся, а сам не плошай" и тому подобное. Ну, она же понимала, ей же объяснили научным языком про клапаны, которые имеют узкий проход, а потому не успевают просто подавать кровь вовремя, и про то, что чем старше будет становиться Витя, тем хуже все будет, тем труднее. А в пору полового созревания, когда начнет бурлить кровь, и вовсе нужно будет менять те клапаны, что, гипотетически, стоят, на другие, с бОльшим диаметром.
В общем, надежду иметь хочется, но где ее взять-то? Ну, если вдруг какой-то сумасшедший миллионер вдруг ее увидит и рухнет от такой любви, что захочет ради этого хотя бы Витеньку прооперировать?! Разве что, это.
И все! И все! Других вариантов нет! А какой идиот может полюбить женщину с потухшим взглядом?! Что-то такого в литературе, до сих пор попавшейся в ее руки, не было.
- Вы б, милая, зашли в церковь, да там поплакали. - Сказала Маше, проходящая мимо, интеллигентного вида старушка. - Пойдемте, чего тут сидеть?
Маша бросила сигаретку в бетонную урну - тюльпан, встала и послушно пошла рядом.
- И у церкви не нужно курить. Курить, вообще, конечно, не нужно. Но возле церкви особенно. Тут люди разные ходят, осудят, плохо будет. Или Вам или вашим детям.
Маша не слушала, что говорит эта женщина, она про себя только отметила, что та очень на учительницу начальных классов, в отставке уже, похожа. Поучает незаметно и по- доброму.
- Я и молиться не умею. Что мне там делать? - Ступив уже на порог и заметив, как все крестятся у входа, сказала, запротестовав Маша.
- Пойдемте, милая, пойдемте. Просто постоим. Я тоже в молитвах не сильна. Главные только знаю. Но и они силу имеют. Господь слышит все варианты наших слез - и правильно оформленные и те, что по незнанию, горше первых даже. Поплачь, поплачь, легче и станет.
Внутри церкви, старушка стала говорить тише, стараясь не мешать тем, кто пришел на службу.
- Вы вот к иконе Николая - Чудотворца встаньте, в уголочке молитва написана, видите? Трудно читается, да. Но Вы постарайтесь, и своими словами попросите о своей неудаче или горе. - Шептала она.
- Неудаче... - от безысходности громко воскликнула Маша. - Да, у меня сын умирает! Я готова хоть на коленях вползти в эту церковь, если это поможет!
- Тихо, тихо, милая. Вы помолитесь тихонько. - И старушка отошла чуть в сторону. - А словами такими перед иконой не бросайтесь! Он все слышит.
Маша развернулась, разрыдалась и выскочила под удивленными взглядами прихожан на улицу.
Вите в эти дни было не так плохо. Даже как-то лучше, казалось Маше. Она понимала, что это улучшение с ее визитом в церковь никак не связано. И понимала, что это все временно и ненадолго.
Однако прошло все лето, и уже даже осень была в разгаре, а Витя как-то совсем окрепчал, подрос и повеселел.
Маша, затаив дыхание, ждала, что вот- вот станет опять плохо, опять пальчики посинеют, опять по ночам будет подходить и прислушиваться к дыханию.
- Мам, я решила уехать отсюда. Я не могу больше жить в его доме, я устала, и я хочу хоть каких-то перемен. - Заявила она, упаковывая чемодан, заехавшей навестить дочь и внука матери. - Я поеду в Дзержинск. У Игоря поживу. Он мне там работу на дому нашел. Диспетчером на телефоне. Еще поищу что-то на подработку. Уеду, не обижайся.
- Не поняла я. Как это, у Игоря поживешь? А он где? - Удивилась та искренне. Игоря она с детства знала, как облупленного. По соседству они жили, с Машкой за партой одной сидел все десять классов. А сейчас работает в Дзержинске каким-то эмчээсовцем.
- А он вахтенным методом уезжает куда- то на полгода. А там разберемся.
***
Вите стало плохо в новогоднюю ночь. Маша уже почти забыла, что ребенок ее болен к тому времени - он самостоятельно поднимался по лестнице на третий этаж, почти не задыхался, ночью сопел, как паровоз, как здоровый паровоз, веселился...
Рано она расслабилась, а потому теперь такая паника охватила, которая способна остановить и здоровое сердце. "Скорая" приехала, но, получив в руки талмуд - историю болезни, повздыхала, повздыхала, сделала какие-то кому- то звонки. Потом послушала ребенка, который стал потихоньку приходить в себя, да и уехала, разведя руками: "А что ж Вы хотите?"
Витя уснул, Маша - наоборот. Она лежала и не плакала, она просто смотрела сквозь стену в будущее. И совсем оно ей не нравилось.
И вдруг она что-то вспомнила! И теперь не могла дождаться утра, ночью же не пойдешь, да и Витенька спит, намаявшись...
Я встретила ее у церкви и не сразу заметила в толпе, стоявшей огромной очередью на освещение вербочек. Мы не виделись много- много лет. Мы знакомы, но не подруги, и даже не приятельницы. У нас просто есть общие какие-то знакомые.
Она первой окликнула меня. Так же, как и я, она держала за руки малышей, и тоже двойняшек.
- Твои? - одновременно мы спросили друг у друга и рассмеялись от этого.
- Мои! - тоже одновременно и хором. И тут уже наши дети рассмеялись, понимая, что их мамы то ли дуркуют, то ли это - какой -то пароль вместо "Здрасьте!".
Глядя на веселую Машку, я боялась спросить про сына. Но она выручила меня.
- А старшие твои, наверное, тоже, как Витька, здоровяки уже такие?! - И она кивнула в сторону церковной лавки. - Вить! Подойди! - Махнула рукой.
Витя, совсем уже мужчина, симпатичный молодой человек, розовощекий и приятный, подошел и растаял в улыбке.
- Здравствуйте! Ой, я Вас, кажется, помню... - кивнул. - Как Вы живете?
- Хорошо. А ты какой взрослый-то, Витя!
- Расту вот. - Cмутился он. - Мам, пойду, очередь подходит. А какие свечи покупать, сколько? - И он, получив четкие указания мамы, опять вернулся к лавке.
- Маш, объясни! Сколько ему уже?
- Девятнадцать.
- Оперировали? Как ты выкрутилась- то?
- Не оперировали.
- ???
- Не оперировали! Мы здоровы, слава Богу!
- Не пойму...
- Не поверишь.
- Я поверю. - Сделала я акцент на этом "Я".
- Давай, сейчас осветим вербу, детей Витьке вручим и поговорим. ТЕБЕ расскажу.
Я не могла дождаться, когда же батюшка пройдет по ряду, в котором стояли мы с веточками.
Наконец, священнодейство по случаю Вербного воскресенья состоялось, и мы, оставив детей рассматривать красивый церковный двор, отошли и присели на скамейку.
***
- Я не могла дождаться утра. А едва Витенька проснулся, побежала к соседке просить проводить меня в церковь. Ничего не объясняла, просто попросила съездить сюда со мной и присмотреть за Витей. Та, ничего не понимая, собралась, взяла платок на голову, и мы поехали в храм.
Был какой-то праздник или служба большая - народу столько же, сколько сейчас, не меньше. Но я никого не видела, не слышала, у меня в мозгу было одно - я должна на коленях войти в храм к иконе Николая - Чудотворца. И все!
Не знаю, что думала моя соседка, что думали и что говорили прихожане, расталкивая колени которых, я встала на обледенелые ступени внизу, вон там... И пошла.
***
Я, слушая Машу, непроизвольно стала считать ступени широкой и очень длинной, в четыре пролета, лестницы храма: четыре умножить на... раз, два, три... двенадцать... это сорок восемь ступеней, высоких, крутых довольно...
***
Люди расступались по сторонам, освобождая мне коридор внутрь храма. Стало совсем тихо вокруг, никого не видела, не слышала. К концу ступеней, перед дверью я совсем потеряла силы. Но не встала, не упала. Где-то сбоку я чувствовала Витю. Соседка, видно, шла рядом, чуть отстав. Кто-то попытался меня поднять и помочь в храм войти уже ногами. Но другой кто-то сказал: "Не трогайте ее, расступитесь!"
Дальше не помню... Колени, все ноги, окровавленные и исцарапанные, оббитые о ступени тогда, зажили за пару дней.
Дальше было все, как у всех здоровых. Только не знали, что делать с этой историей болезни. Нас и в Москву возили, и в Питер, нас изучали... У нас нет порока. Вообще.
Я первое время решила просто, что пусть будет так, как должно быть, я не могла больше ничего. А потом приехал Игорь, и мне нужно было куда-то уезжать. А он не пустил...
Ну, в общем, все у нас хорошо, все мои дети в порядке, чего и вам желаем! - Счастливо и с радостью праздничной сказала Маша.
А я вот до сих пор думаю, как это было... холод по коже от одной только мысли. А она... Это ж надо... Какая молодец Машка! Чудо какое!
Я представила, какие мощные процессы происходили там, в космосе, во Вселенной или в жарких ладонях Господа за то время, пока по ступеням храма на окровавленных коленях ползла за спасением для своего ребенка эта хрупкая молодая женщина. Просто мать.