Нью - Мальчик-с-пальчик или Донор.

Старая сказка на новый лад.

Мальчик ползал по полу кухни , в который раз перебирая пустые кастрюли, тарелки и миски, хотя давно уже понял, что в них ничего нет. Он ползал просто так, потому что делать больше было нечего. Второй день им никто не занимался и он был предоставлен сам себе. Мать спала на кровати с каким-то мужиком, оба были в запое и не реагировали ни на что. Такое случалось часто и ему оставалось лишь ждать, когда взрослые придут в себя. От рождения Малыш был крепким и здоровым и это его пока спасало , но кто знал, надолго ли хватит ему этих природных сил.

Ему было два года и рефлекс Что такое? уже полностью владел им, вследствие чего мальчик дни напролет ползал из комнаты в комнату, брал в руки всё, что попадалось и досконально исследовал объект, не забывая попробовать его и на зуб. Пространства для исследования было немного - две "хрущёбские" комнатёнки, крошечная прихожая да кухонка. Впрочем для него это значения не имело- главное - хлама было много разбросано по полу.

Он услышал, что в комнате зашевелились. Сердечко радостно забилось, он встал на свои слабенькие ножки и маленькими, неуверенными шажками засеменил к комнате, на ходу падая на ручонки и вставая.

Мать, наконец, очухалась. Cвесив ноги, она сидела на кровати, икая, и водила по комнате туманным взором. Тут она увидела стоявшего в дверях сына, и окончательно пришла в себя. Она встала, пошатываясь, подошла к нему, взяла за руку и повела обратно на кухню. С усилием открыв холодильник, она вынула оттуда пакет молока, которое оказалось прокисшим. В доме больше ничего не было, и она налила простоквашу в бокал и дала сыну. К счастью, молоко не прокипятили, и поэтому , заквасившись, оно превратилось в кисленькую простоквашу, которую можно было есть. На холодильнике нашлось и пол-батона полузасохшего хлеба - она отломила кусок и дала Малышу. Он сел на пол и сначала выпил простоквашу, залив при этом одежонку. Было ясно, что он давно хотел пить. Потом он стал с жадностью есть хлеб, давясь им и кашляя при этом.

- Но ты, но ты , потише ты . Малыш испуганно обернулся и увидел в дверях мужика. Тот стоял,пошатываясь, казалось, что он вот-вот упадёт. Но он во-время ухватился за косяк .

- Ты, дура , дай пацану воды, не вишь, пить он хочет.

Сам он, наконец, обрёл равновесие, налил себе воды из крана и залпом выпил. Она дала Малышу воды и он стал запивать им хлеб.

Раздался звонок в дверь. Мать вздрогнула и испуганно посмотрела на мужика. Тот, в свою очередь, уставился на неё вопросительным взором. Все замерли.

- Что будем делать? - шёпотом обратилась мать к мужику.

Тот на ципочках подошёл к двери и стал прислушиваться.

- Семёнова, отвори, это я, Софья Львовна. Я же знаю, что ты дома.

Мужик отпрянул от двери обратно на кухню и снова

вопросительно вперился взглядом в мать.

- Это Софья Львовна, своя, помнишь, я тебе рассказывала, ну директрисса из детдома - облегчённо прошептала мать, быстренько пробегая мимо мужика к входной двери и отпирая её.

- О-ой, ма-а-мочки, Софья Львовна-а, о-ой, какая радость,

проходите, проходите - суетилась мать, широко распахивая дверь и впуская дородную, грузную даму. Неширокий дверной проём был маловат для неё, но она ловко просочилась внутрь, как будто уже наловчилась переносить себя через узкие пространства без затруднений. Вид у Софьи Львовны был властный, грозный и недовольный. Все тут же притихли.

Малыш, своим детским чутьём, почувствовал напряжённую атмосферу и тихо сидел на полу с кружкой в одной руке и куском хлеба в другой , откинув голову назад и глядя, не мигая, вверх, на вошедшую, широко распахнутыми большими серо-голубыми глазами с длинными, загнутыми ресницами. В них отражались любопытство и страх. Нижняя губа его пухленького рта отвисла, обнажив два передних зуба.

- Ну, чего уставился, - потрепала она его по щеке, стараясь смягчить, насколько ей это удавалось, свой зычный голос. Некоторое время она, оценивающе, разглядывала его.- Ну-у, ешь, ешь. - Затем она отвернулась и больше уже не обращала на него никакого внимания.

У Софьи Львовны, по всем статьям, или ,скорее, статям, была выдающаяся внешность, то есть, каждая часть её тела, тем или иным образом, выдавалась. У неё были очень широкие плечи, очень большая грудь и очень короткая шея. Сама она была квадратная, а лицо её представляло собой правильную трапецию. Нижняя, широкая сторона трапец... пардон, лица, ложилась сразу на грудь, так как шеи почти не было. Сзади, сразу под головой, была массивная шишка. Софья Львовна страдала шейным остеохондрозом и высоким давлением. Впрочем поясничный остеохондроз у неё тоже был из-за необъятно широких бёдер и огромного живота. Грудь и живот сливались в одну бесформенную массу, которая тяжёлым бременем ложилась на позвоночник и корежила его.

Софья Львовна недавно пошла на повышение - теперь она была инспектором детских домов. И хоть её развитие остановилось на посттехническом уровне - после техникума она ничего больше не читала , - наверху её сочли подходящей кандидатурой. Особенно по внешним данным. Но новая должность далась ей небесплатно, пришлось даже залезть в долги.

Мужа у Софьи Львовны не было, она сама растила сына - лоботряса, которому было уже за тридцать . Она его содержала и бесконечно донимала своими придирками, пытаясь, как большинство разведённых женщин, сделать из него то, что у неё не получилась когда-то слепить из мужа. Она до смерти надоедала ему, и он её видеть не мог, но жил на её средства и вынужден был терпеть, так как образование она ему не дала, и он, в сущности, ничего не умел и ни на что не был годен . Мать и не стремилась научить сына чему-нибудь, она всю жизнь была занята только собой, своим телом .

Волос у неё на голове было мало и они были подстрижены очень коротко, "под мальчика", по последней моде. Да, за модой Софья Львовна очень следила. Её любимым времяпрепровождением было, лёжа на диване в цветастом шёлковом халате, смотреть телепередачу "Мода-нон-стоп". Толстыми налакированными пальцами, облачёнными в массивные дешёвые перстни, она , время от времени, выуживала шоколадные конфетки из изящной хрустальной вазочки, и отправляла их в напомаженный рот. При этом она во все глаза, не отрываясь, разглядывала стройных разодетых девушек-моделей , прикидывая, что бы ей подошло, делала наброски карандашом или ручкой на бумаге и на следующий день бежала к своей портнихе.

Новая должность, шоколад, сын, лекарства и мода требовали постоянных денег.

- А ты , Семёнова, всё пьёшь? - обдала Софья Львовна мать

ледяным взором надменно приподнятых бровей.

Та стояла перед ней опустив голову и уставившись в пол с виноватым видом проштрафившейся школьницы.

- Считай тебе повезло - неожиданно сказала Софья Львовна, - счастье тебе привалило, Семёнова, - хлопнула она мать по плечу.

Мать, не понимая ничего, подняла голову и тупо

уставилась на инспектриссу.

В это же утро, на другом конце планеты , в своих роскошных апартаментах проснулся мистер Манибэг.

Мистер Манибэг был не просто богатым, а очень богатым и очень гордился своей фамилией. Никто толком не знал чем он занимается и как он сколотил состояние,-всякие темные слухи были постоянными спутниками его жизни, на что он высокомерно плевал и откровенно издевался над бедными репортерами, которые задавали ему все эти неприятные, занудные вопросы. Перед фоторепортерами он нагло позировал в самых непотребных позах, бравируя своей недосягаемостью для закона и безнаказанностью.

Однажды он повернулся к ним задом, и, подняв лацканы своего с-ног-сшибательного блейзера, согнувшись, показал им свой, необъятных размеров, зад. Огромная фотография последнего на следующий день была во всех печатных изданиях, а одна газета сняла с первой полосы все важнейшие политические сообщения, в том числе и очень важную речь президента, и увеличила знаменитую задницу до размеров страницы газеты. Общество поняло, что самое главное в стране, но проглотило и это.

Мистер Манибэг был членом множества объединений, клубов, движений , ассоциаций,организаций и фондов, многие из которых он сам же и учреждал, для ухода от налогов. Он даже был членом Законодательного Собрания - а почему бы и нет, если это стоило ему не так уж и дорого? К тому же пошёл он на эту авантюру из-за шуточного пари, стоимостью в один доллар. Дело, конечно же, было не в долларе, а в тщеславии. Впрочем даже и не столько в тщеславии, сколько в однажды усвоенном раз и навсегда уроке - никогда ни в чем никому не уступать, даже в мелочах. Да-а-а мистер Манибэг любил пошутить...

Но в последнее время ему было не до шуток. Беспорядочный, нездоровый образ жизни сказался на его физическом состоянии. Он сильно растолстел, обрюзг, у него был нездоровый желтый цвет лица и в свои неполных сорок лет он выглядел на все шестьдесят. У него был цирроз печени, он должен был соблюдать диету а с этим мр.Манибэг был категорически не согласен. Отказаться от барбекю!? От хорошего пива до него и отменного коньяка после...!? Ну уж не-ет, дудки! Лучше умереть! Впрочем, умирать он тоже не собирался, и поручил своё тело своему врачу. Врач сказал, что выход у него только один - пересадка печени, операция. При слове "операция" мр.Манибег поморщился. - Ну вы же знаете, я не выношу боли,- на что доктор заверил его, что благодаря современным средствам всё будет сделано так, что никакой боли пациент не почувствует вообще. Эти слова успокоили миллионера и он согласился на операцию.

- Н-но, тут есть некоторая заминка... как бы это сказать... ну-у...

этического плана - начал осторожно доктор.

- Что? Что такое? Какая ещё этика? Вы же меня знаете, я не терплю всё это брюзжание нищих моралистов.

- Да-да-да, я знаю...- замялся снова доктор,- но, речь идёт о доноре, о жизни того человека, чью печень вам пересадят.

- Что-о !? А разве это будет не труп?

- Видите ли, операция вам нужна срочная, а дожидаться подходящего трупа... это может занять много времени...

- Ну-у, это уже ваши проблемы, я вам плачу большие деньги за своё здоровье, а вы мне какую-то печёнку не можете найти!?

- Выход есть, но я должен поставить вас в известность о некоторых щекотливых обстоятельствах...

- Ну?

- В общем, есть клиники, ну... не совсем открытые... где вам могут подобрать живого донора.

- Ну?

- Но этот донор, он ведь не сможет жить без печени..., в общем, он будет обречён...

- А-а-а , теперь понимаю... Так вот чем теперь занимаются медики...!? М-да-а! - Он замолчал, подумал некоторое время, потом отрезал :

- В общем, эти вопросы меня не волнуют. Вы меня лечите, я плачу - и немалые деньги, заметьте. Всё остальное - ваши проблемы. - мр. Манибэг резко встал и вышел из кабинета.

Клиника, в которую обратился личный врач мр. Манибэга,

находилась в центре Европы. Это было солидное учреждение, с безупречной историей. Множество выдающихся деятелей медицины спасали здесь жизни не менее выдающихся личностей , занятых в других областях деятельности - президентов, политиков, бизнесменов, знаменитых шоуменов и даже членов королевских семей - всех, размеры чьих кошельков были сопоставимы с гонорарами профессоров.

Профессор Шприц был из яйцеголовых. На его яйце..., то есть

голове, росли три волосинки- последнее упоминание о некогда пышной, курчавой шевелюре.

Несмотря на своё медицинское профессорство, он был

болезненным , хилым и вечно страдал от насморка. Сопли постоянно текли из его огромного хищного носа и он ничего не мог с этим поделать . Это у него было с самого детства. Он рос хилым и болезненным и в детстве был предметом постоянных насмешек своих сверстников.

Недуги не покидали его всю жизнь, и для поддержания своего организма он нуждался в питании, в хорошем питании. И он много ел. Еда была его слабостью, особенно мясо. Он был трухлявым внутри, а без мяса совсем бы сгнил. Каждый день он должен был есть свежее мясо, много мяса. И когда он ел, рот его лоснился от жира, который так и оставался на его кроваво-красных, влажных губах. Однако ему еда, в отличие от мистера Манибэга, впрок не шла. Сколько бы он ни ел, он продолжал оставаться тощим, хилым и болезненным.

Это перманентное балансирование на грани болезни привело его в медицину. После школы он вовремя сообразил, что в его положении дешевле и лучше самому заниматься своим здоровьем. В то время он жил где-то в России. Окончив институт, Шприц эмигрирорвал на запад. Именно с тех времён у него установились связи с нужными людьми, которые он теперь активно использовал.

Попав в клинику, Малыш, поначалу, всё время плакал, тихо, беззвучно, но его окружили такой заботой и вниманием, что он, будучи очень смышлённым, быстро сообразил, что здесь ему лучше, чем дома. Он стал улыбаться, и даже смеяться, и медицинский персонал забавлялся с ним как с щенком. В его палате было множество игрушек и книжек, и он с радостью исследовал их, утоляя своё природное любопытство. С ним общались на незнакомом языке, но он и своего родного ещё толком не знал, поэтому быстро схватывал новые слова и через неделю уже мог произносить их. Сёстры и нянечки с удовольствием занимались с ним и поражались его смышлённости и способностям.

Малыша очень хорошо кормили. Он впервые в жизни получал полноценное питание, а на низком столике в палате всегда были соки и фрукты , которые он мог есть в неограниченных количествах.

Его тщательно обследовали. Он оказался абсолютно здоровым.

А мр. Манибэг в это время остановился в уютном отеле, недалеко от клиники. Он терпеть не мог больниц, и всего, что с ними связано, и не хотел ложиться туда до дня операции, но ему тоже предстояло пройти обследование и решили все процедуры, которые не требовали его прихода в больницу, проводить в его номере. Но ряд анализов на стационарных аппаратах пришлось проводить в клинике и миллионер с большой неохотой посещал её.

В одно из таких посещений он велел показать ему Донора. Обычно Шприц предпочитал не делать этого, но у Манибэга была такая властная харизма, что профессор не осмелился перечить. Однако он поставил условие, что смотрины будут производиться через дверь.

Мужчины подошли к палате Малыша и прильнули к стеклу, разглядывая его. Тот, ни о чём не подозревая, мирно играл на ковре. Манибэг смотрел долго, очень долго - и какие мысли мелькали в его голове, и что творилось в его душе - одному богу известно.

Затем он резко повернулся, и , заложив руки за спину, быстро пошёл к выходу. Профессор едва успевал за ним. На ходу миллионер велел рассказать всё, что известно о Малыше, и Шприц выпалил всё, что знал, теряясь в догадках, зачем ему всё это нужно.

В отеле Манибэг велел своему секретарю срочно нанять преподавателя русского языка и когда такового отыскали, он принялся изучать язык Донора. И если бы его спросили, зачем ему это нужно, он бы и сам не смог ответить. Какая-то внутренняя сила заставляла его делать это. Миллионер проявил удивительные способности, и через неделю уже сносно лопотал на чужом языке. И в свой очередной приход в клинику он, как практичный человек, не упускавший представлявшиеся возможности, решил воспользоваться случаем и попрактивоваться.

Он велел вести себя к Малышу.

Своими толстыми, ухоженными пальцами, на одном из которых блеснул алмазом массивный перстень, он потрепал Малыша по щеке , приговаривая:

- Кароший малчык, кароший.

Малыш на мгновение оцепенел от ужаса, затем углы его маленького рта потянулись вниз, а глаза стали влажными - он готов был разреветься, но взрослый дядя в этот момент отвернулся , а профессор посмотрел на него так строго, что мальчик захлебнулся и не отважился плакать. Лишь одинокая слеза медленно скатилась по его щеке.

Миллионер , повернув голову к профессору, сказал :

- Чоклэт нэ дават ему, я имет эллэрджи ту чоклэт. Айскрим можна дават, там милк, палэзна.

- О,кей, ол райт - с готовностью отвечал профессор.

Затем они оба вышли из палаты, на ходу обсуждая еще какие-то детали.

- Оу профессор! Ха-ха-ха Dyou know, what globalisation is? Вы знат, что есть глоблазейшн? Dyou know it? Oh, you dont know it! - он сделал ударение на слове you. - And I do! - здесь он выделил слово I. - And Ill tell you what! Оу ха-ха-ха - он остановился, повернулся лицом к профессору, и, тыча ему указательным пальцем в грудь и как будто рассказывая скаберзный анекдот, произнёс:

- это когда... еврейский профессор... в немецкий клиник... пересаживает американский миллионер печень от русский малчик - ха-ха-ха - он расхохотался так, что слёзы выступили у него на глазах и он аж присел от удовольствия, и грохот его оглушительного хохота пронёсся по всей клинике, так что весь пресонал вздрогнул. -

- Ферштейн?

- Хи-хи-хи - их ферштейн их ферштейн - хи-хи-хи - захихикал профессор подобострастно подпрыгивая и путаясь ногами едва успевая за широким шагом грузного американца.

- Когда операция, - на ходу деловито бросил американец на родном языке, став опять серьёзным.

- Когда прикажете, - суетливо отреагировал Шприц, - всё готово.

- Завтра, - отрезал миллионер и, сев в автомобиль, уехал.

Утро операционного дня выдалось пасмурным. Был конец

сентября, природа увядала, жёлтые листья усыпали городок, и ветер гнал их по мостовым. В десять часов начался дождь.

Шприц ехал в клинику, и погода ему совсем не нравилась.

Перемена погоды означала перепады давления, что было нежелательно в операционный день. Он предпочёл бы ясный день, но это было не в его власти.

- Как некстати,- досадовал он про себя ,- вчера ещё был чудесный день, и вот, пожалуйста, именно сегодня всё переменилась. Ах, как это некстати!

Профессор с самого утра чувствовал себя плохо. Его

хилый организм реагировал на малейшие магнитные колебания. Ночь он провёл в полудрёме, и его мучили дурные видения, похожие на сон. Какие-то тёмные тени расплывались по комнате и тянули его куда-то, потом они обволакивали его и начинали душить, и он просыпался в холодном поту, и затем снова забывался. Он не выспался и утром проснулся с тёмными кругами под глазами. Он принял прохладный душ, затем плотно позавтракал бифштексом с кровью. Это вернуло его в более-менее надлежащую форму.

В машине он опустил стекло, и свежий ветер окончательно взбодрил его.

В клинике к приезду профессора была уже проведена вся предварительная подготовка.

Он долго и тщательно мылся, надел стерильную робу, ассистент надела ему маску и помогла натянуть перчатки.

Он был готов. Вошёл в операционную. Донор и реципиент лежали на параллельных столах - брюшные полости у обоих были вскрыты. Он приступил к пересадке.

В какой-то момент по операционной пронесся едва уловимый легкий ветерок. Невидимый лик склонился над ними.

Повеяло замогильной сыростью, затем - как будто вихрь пронёсся по клинике, где-то хлопнула дверь, все засуетились, забегали. Потом всё на мгновение замерло, и в мёртвой тишине был слышен еле уловимый шёпот:

Отче на...ш...-ш...-ш...!

Неужто... всё-о-о... зря...-а...-а...-а...!

Неужто... они... ничего... не пости...гли...-и...-и...-и...!?

ОН не мог позволить себе дать Мужчине проснуться.

ОН не позволил мужчине проснуться. ОН не дал мужчине проснуться.

А Малыша ОН взял к себе.

Эпилог.

Мать с мужиком целую неделю, беспробудно, пропивали деньги, полученные от Софьи Львовны, при этом мать постоянно плакала, вспоминая сына. Это приводило мужика в ярость и он бил её. Однажды в пьяном угаре он попросту зарезал мать.

Софью Львовну не надо было наказывать - её жизнь и так была её наказанием.

Для Шприца эта неудача была первой и фатальной. Страховые компании затаскали его по судам, он потерял все свои сбережения, дом, работу и ему грозила тюрьма. Он понял, что это для него конец - и повесился.

А мистер Манибэг после смерти реинкарнировался в клонированную свинью. За ним очень хорошо ухаживали, кормили, содержали в стерильных условиях, а потом ... зарезали и все его органы использовали для пересадки.