Аннотация: Рецензия Станислава Шуляка на книгу петербургского критика и переводчика Виктора Топорова "Двойное дно. Признания скандалиста"). Статья была опубликована в "Литературной газете" (осень 1999 года).
Станислав Шуляк
Пасквиль как элемент смеховой культуры
Виктор Топоров. ДВОЙНОЕ ДНО. Признания скандалиста. М.: ЗахаровЈАст, 1999
"Моя мать, Зоя Николаевна Топорова, умерла во сне ночью с 16 на 17 июня 1997 года после тяжелой ссоры со мной накануне. Через несколько дней - 22 июня - ей исполнилось бы 88 лет". Так начинает свои "признания" известный питерский критик и переводчик Виктор Топоров, "скандалист" не только по самоощущению, но и по устойчивой окололитературной репутации. И, таким образом, установив планку самоиронии и саморазоблачения на должной эксгибиционистской высоте, автор одним махом выбивает оружие из рук его возможных критиков (преимущественно из числа им же "униженных и оскорбленных", имя которым легион). Возможно, смерть моей матери на моей совести, непринужденно сообщает автор "признаний", и как после такого сообщения, например, пенять тому, что тот кого-то когда-то обругал в своих статьях или недохвалил, или похвалил, но не за то, или так похвалил, что бедняге впору повеситься. Существует такой прием защиты - соглашаться со всеми обвинениями и даже сверх таковых громоздить на себя иные, во сто крат более ужасающие. Попробуйте, например, панку сказать: "You are punk!" (Ты - подонок!) "Yes, I am punk!" - ответит он вам, и разговор на этом иссякнет.
Как-то раз прозаик Петр Алешковский осерчал - что потом постмодернистским рикошетом откликнулось на страницах "Признаний скандалиста" - на героя этих заметок ("ЛГ" от 18.XI.98), да и как осерчал!.. "Не знаю,- пишет уважаемый г-н Алешковский,- кто такой Виктор Топоров, и после этой статьи знать не хочу. Анатолий Генрихович Найман (а именно книге А. Наймана "Славный конец бесславных поколений" была посвящена статья В. Топорова "Славный послед" в "Независимой газете" - С. Ш.) казался и кажется мне одним из достойнейших людей эпохи. Проза его для меня интересна. Жаль, что "НГ" опускается до подобного дурновкусия и что на страницах нежелтой газеты появилась такая желтая статья". "Одним из достойнейших людей эпохи..." Что ж, можно посочувствовать такой эпохе. "Не знаю... и... знать не хочу". Зря уж так-то, ей-богу. Уж, наверное, не сват и не брат А. Найман П. Алешковскому. Впрочем, кому - поп, кому - попадья, а кому - попова дочка! Тем более, что знай г-н Алешковский какие-либо из сочинений Виктора Леонидовича Топорова, так осерчал бы, видать, поболее того.
Ибо, что ни говорите, а Виктор Топоров - фигура в современной отечественной словесности уникальная. Правда, в последние годы появляется у нас такого же рода новая отвязанная критика, но, во-первых, все-таки Топоров - родоначальник жанра (в числе его предшественников можно назвать, пожалуй, Василия Розанова или Макса Нордау), а во-вторых, он своею эрудицией, широтою кругозора и т. д. на голову превосходит своих последователей. Для В. Топорова, если не считать нескольких друзей его юности, практически не существует неприкасаемых личностей, впрочем, и тем порою достается. Почти каждая его статья - скандальна. Причем особенного блеска В. Топоров добивается именно в пасквильном жанре, в жанре скандала; когда в силу каких-либо обстоятельств приходится хвалить того или иного автора, самый слог нашего героя отчасти утрачивает свою внятность и вменяемость. По ведомству психиатрии или этики проходит сей феномен утверждать уверенно трудно, возможно, что ни по тому и ни по другому. Быть может, сама наша несчастная эпоха первоначального накопления нигилизма рекрутирует и умножает число таких цинических бойцов, таких застрельщиков пренебрежения. И вот: как совершеннейшее воплощение культуры смеховой в писаниях В. Топорова - в газетных и журнальных статьях последнего времени, равно как и в рассматриваемых "Признаниях" - отчетливо проступают элементы культуры пасквильной.
В чем же "признается" В. Топоров? В многочисленных прошлых лет своих поступках, благородных и гадких, иногда, возможно, смешивая одни с другими, но без подобного смешения не было бы литературы, тем более творимой в жанре pro domo. В пьянках, драках, в пикировках с друзьями и недругами; Топоров не кается, но повествует, и повествование его строится по принципу свободных ассоциаций ("А вот, кстати, припомнил и еще анекдот..."), по тому же принципу строятся, например, "Похождения бравого солдата Швейка" - одна история тянет за собой другую историю, и так до бесконечности, а платят, известное дело, с листа, так же писал и покойный Довлатов, и ныне процветающий Лимонов, так же (только скучнее) и Найман с Рейном, по тому же принципу устроена и вся шестидесятническая и постшестидесятническая - эгоцентричная и нарциссическая, по определению - литература. Один анекдот сменяет другой; и вот между несколькими анекдотами, героем в которых предстает Е. Эткинд, появляется коротенький рассказ о том, как В. Топоров назвал собачонку одной из своих жен именем своей многолетней врагини, переводчицы Эльги Львовны Линецкой, и стал учить ее (собаку) искусству поэтического перевода, впрочем, безуспешно. "Моя Эльга Львовна, - сообщает автор, - научилась радостно лаять, услышав слова "заказ", "гонорар", "литературный памятник", но переводить отказалась категорически".
В. Топоров не опасается предстать перед читателем в невыигрышном свете, но при условии, что его оппонент предстанет в еще менее выигрышном. "Вспомнил еще одну "сайгонскую" драку. "Я последний поэт России", - провозгласил какой-то дегенерат. "Неправда, есть и еще хуже", - возразил я.
Как же его звали?" - задается вопросом автор "признаний". Искренне ли?
"Прочитал в газете интервью со своим талантливейшим коллегой-переводчиком Владимиром Микушевичем. Впрочем, о "переводчике" в газете речи не шло. Коллегу характеризовали как поэта и философа. "Каков ты поэт, таков ты и философ", - мрачно подумал я. И уж совсем недавно собственноручно "снял с пробега" россыпь его "Фрагментов" в очередной премиальной гонке". И такие "признания" в книге присутствуют. Здесь особенно важно это самое "мрачно". Ибо книга полна того, что можно обозначить как "автомифологизация" (причем, вовсе не обязательно в форме героизации автором самого себя), и вот на страницах "Двойного дна" В. Топоров с нескрываемым удовольствием представляет себя неким "санитаром леса", "щукой, призванной для того, чтобы не дремал карась", этаким демоническим мизантропом, разящим всех встречных и поперечных своими лютыми сарказмами.
Благодаря своей завидной памятливости, автор создает очень выразительный портрет "сумбурных" шестидесятых, это было время его университетской юности, "дело Бродского" (известно, что мать В. Топорова была защитником на процессе по "делу Бродского"), вторжение в Чехословакию...
Семидесятые стали годами расцвета для переводчика-скандалиста, изрядно поднаторевшего в искусстве бытовой фронды, весьма часто балансирующем на грани административного правонарушения. Демократи-ческие преобразования конца восьмидесятых и начала девяностых не вызвали особенного прилива энтузиазма у героя мемуаров, что, впрочем, не слишком оригинально. Оригинальнее нынешнее кредо В. Топорова, каковое, по-видимому, следует обозначить как просвещенная реакционность. Отсюда, должно быть, и сотрудничество В. Топорова с весьма одиозным изданием "Завтра". Отсюда такие его высказывания, каковые позволяют иным его оппонентам причислять чистокровного еврея В. Топорова к малопочтенному племени юдофобов.
И вот теперь - время подведения итогов. "Я всегда считал себя гением, - сообщает нам автор "признаний", - уж не знаю, в какой сфере, и определенно не в творческой, - но всегда. Или, вернее, считал себя гением "на наши деньги" - с тем понижением на два порядка, которое, на мой взгляд, стало во второй половине века определяющим и роковым<...> Хотя гений реализуется в предназначении, а его я как раз не чувствую. Но и ощущения загубленности у меня нет. Гений на наши деньги - это все же не совсем гений". Ну что ж, "гений и злодейство" мы уж проходили, отнюдь, правда, не во всем соглашаясь с классиком. Не соглашаясь, но и не споря. И уж, во всяком случае, не утверждая таковую псевдодихотомию предметом своего этического выбора. Или и впрямь, в наши дни скандал да пасквиль это и есть то злодейство "на наши деньги", которое только и можем позволить себе мы в силу ничтожности наших душ и слабости наших заносчивых разумов?!