Шуляк Станислав Иванович : другие произведения.

Русское народное порно 2. Пивной путч

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман Станислава Шуляка "Русское народное порно - 2. Пивной путч" - продолжение истории, рассказанной в первой части дилогии - романе "Русское народное порно". Подпольная студия отечественного Тинто Брасса из российской глубинки и его юных артистов выходит на свет. И путь этих талантливых, незаурядных и красивых людей отнюдь не усыпан розами. Преодолевать же препятствия им помогают любовь и доверие друг к другу.
  1
  
  Беспородная, густоголосая псина залаяла за окном, злостно и невозбранно. На миг возомнился себе четвероногим со всем набором звериных напастей и навыков; кажется, рядом были и человечьи голоса, но их не разобрал, зато теперь проснулся бесповоротно.
   Через минуту в комнату вошла сестра Валентина, свет не зажигала и, не глядя в мою сторону, сказала бесцветно:
   - Проснулся?
   - Кто опять приходил? - просипел я. А по-другому я теперь говорить не умею.
   - Ошиблись адресом.
   - Не лги, Валя.
   - Каша и бульон на столе. И у тебя утром электрофорез, не забыл, что ли?
   - Юницы приходили? Одна или сколько?
   - Где ты только, Савка, таковских слов-то нахватался!
   - Хватит меня мучить, я раньше был не в себе, теперь угомонился и опомнился, - выстрадал я длинномерную и пучеглазую свою тираду.
   - И на работу человеческую устроишься?
   - Устроюсь, конечно, - прохрипел я.
   - И дурь свою бросишь?
   - Уже бросил.
   - Иди завтракай, - сжалилась женщина. - А мне на работу скоро.
   И вышла из комнаты.
   А чего вообще приходила?
   Пожилые бабы ходят попусту - это их неотъемлемое свойство.
   Она меня на восемь лет старше. Но своих годов я не исчисляю - велика нужда ковыряться в мерзости! Да!
   Проклятая эта старость! Подлая эта испещрённость и вкушаемые блага! Гнусные эти мегатонны сетований!
   Палитра артикуляций моих ныне не широка. Самая излюбленная из них - молчание.
   И ещё: я теперь взираю на мир с изрядной такой задымлённостью. Осведомлённому в моих обстоятельствах причина, полагаю, будет понятна.
   Вышел в зал: Валентина ходила из угла в угол, без особенной нужды - так она завсегда собирается на свою автостанцию.
   - На электрофорез не пойду больше, - прошептал я решительно. И бездыханно.
   - Это ещё почему?
   - Не пойду - и всё!
   - Хочешь говорить нормально - ходить на электрофорез надо!
   - Нормально говорить уже никогда не стану.
   - А докторша сказала: есть надежда.
   Я лишь плечами пожал. Мол, докторша - дура, ей никто гортань не простреливал, а ежели бы прострелили, вот тогда я посмотрел бы на неё с её электрофорезом и прочими высоковольтными прогреваниями.
   - Иль там встретил кого-то? - догадалась сестра.
   - Может, и встретил.
   - Кого? - застыла Валентина столпом.
   - Как она выглядела? - шёпотом парировал я.
   - Кто?
   - Та, которая адресом ошиблась.
   - Нормально выглядела. Я не разглядывала.
   - С ребёнком была?
   - Тебе-то что до того!
   - С ребёнком? - мучительно повторил я.
   - Ну, с ребёнком.
   - Олечка, - прикрыл глаза я.
   Так я и полагал, что эти хитрованы её вперёд выпустят. Коварные бестии! Пронырливые индивидуумы! Лисьи отродья!
   - Олечка, Колечка, Толечка!.. - отмахнулась та. - Савва, кого в поликлинике встретил?
   - Мать Гульки Гареевой.
   - Правильно, - ахнула Валентина. - В физиотерапии ж Гареева работает. Я и не сопоставила. И что она?
   - Ты на смену опоздаешь.
   - Скажи, что она сказала, и я пойду! - сызнова засобиралась Валентина.
   - Говорить тяжело, - возразил, - я на бумажке напишу. Дай мне лист.
   - Ладно, - сказала сестра. - Чтоб, когда вернусь, всё было написано. Подробно: что сказала? как сказала? что ты ответил? Я прочту и подумаем, что будем делать.
   Через минуту Валентина ушла, я закрыл за ней дверь на засов. Потом вернулся и, пия тёплый куриный бульон, насыщая своё затрапезное нутро, стал писать отчёт для сестры. А чем было ещё заниматься! Не на электрофорез же идти! Дураки на электрофорез ходят!..
  
  2
  
   "Валентина, ты не переживай, ничего особенного не злоключилось, - писал я. Писать мне было нетрудно, писать я привык. - Передо мной была очередь - шесть человек, я сидел себе, никого не трогал. И тут медсестра - башкирка лет сорока - стала собирать у нас карточки. Я её никак с Гулькой не сопоставил. А она очень внимательно посмотрела на меня и даже как будто немного вздрогнула. Когда я зашёл в кабинет, башкирка сказала врачихе: "Вы, Вера Филипповна, сходите чай попейте, вы не пили, а я здесь сама справлюсь". Та и ушла чай пить. Мне башкирка тогда говорит: "Расстегните две пуговицы!" А сама покраснела и говорит: "Вы знаете, кто я?" "Не знаю". "Гулечкина мама..." "Вот как!.." - немного растерялся я. А она продолжила: "Я, когда узнала, что с вами произошло, молила Аллаха, чтоб сохранил вам жизнь. Потому что хотела, чтоб мы когда-нибудь встретились, и я могла бы плюнуть вам в лицо. И больше мне ничего не надо было. Но потом я узнала, что вы сделали для Гулечки, как много вы для неё значили... она сестричке своей рассказала, а та уже мне... да и потом люди говорили разное. И теперь я хочу сказать, хоть Гулечки нет, но позвольте мне пожать вашу руку!.. - и тут она пожала мне руку, задрожала, заплакала и прошептала, ну, примерно, как я шепчу. - Ну, давайте, что ли, вам электрофорез делать!.."
  Потом пришла Вера Филипповна, но Гулькина мать тогда уже успокоилась, и врачиха так ни о чём и не узнала. Вот, собственно и всё, Валентина. Но ты меня знаешь: ежели б мне в лицо плюнули, я бы на все электрофорезы ходил из принципа. А раз руку пожали, так теперь не могу, не могу - таков я человек, и пусть уж я, как говорю, так и говорить буду. То есть сипло, хрипло, и безголосо. И кроме того, ей тяжело: она будет смотреть на меня, Гульку вспоминать и всегда мучиться..."
  Тут в дверь стали стучать. Я оставил свою, почти завершённую писанину и шагнул в прихожую, полный всяческих смутных предчувствий и привередливостей.
  - Савва Иванович, ну откройте, пожалуйста! - слышался из-за двери маломерный юницын голосок. - Я знаю, что вы там. Мы ходили-ходили по улице вокруг, замёрзли с Савкой - неужто вы нас не пустите! Савва Иванович!..
  Дело, конечно, не только в Валентине с её строжайшим запретом. Я и сам, человекообразный ошмёток, анахронический вертихвост, ретроспективный увалень, не хотел якшаться со своим прошлым. И его зримыми воплощениями. А оно, если только сызнова допустить его до себя, могло оказаться душным и обволакивающим. Как всяческое прошлое и минувшие обстоятельства. "Впрочем, что такого страшного произойдёт, если я теперь кооптирую эту слабосильную юницу с её одноимённым со мною приплодом? - уговаривал себя я. - Неужто я не сумею держать её на расстоянии своей суровости?"
  И тогда медленно, рукою нетвёрдой стал тяжёлый засов отодвигать.
  Она стояла на пороге и улыбалась - юница прекрасная Оля Конихина. Приплод её бесцельно болтался в специальной сумке на груди у юницы и, кажется, мирно придрёмывал. Во всяком случае, признаков бодрствования оного я не лицезрел.
  - А вот и мы! - улыбнулась юница.
  - Ну, заходите, раз пришли, - молвил я с расчётливой сухостью.
  Олечка потопала сапожками в прихожей - приплод даже не шелохнулся.
  - Мы заходили и звонили, но вас Валентина Ивановна прячет, - посетовала юница.
  - Хочешь бульона или каши? - спросил я.
  - Нет, мы позавтракали, - сказала она, снимая с себя приплод поначалу, а потом и куцую курточку.
  - А вот и мы! - вдруг молвили сзади.
  И тут случилось явление - в прихожую стали вваливаться... все мои закадычные детки. Первым внедрился Васенька Кладезев, за ним - Тамара Шконько и Сашенька Бийская, а после - счастливые и улыбающиеся Окунцова Татьяна и Алёшенька Песников.
  - Как вас много! - успел шепнуть я, преграждая им вход.
  
  3
  
  - Думали от нас спрятаться! - вскричал Васенька Кладезев. - Савва Иванович! - вздохнул он ещё и обнял меня так, что понурые кости мои затрещали.
  - Так возмужал!.. - шепнул я.
  - А я? - ревниво втемяшился Песников.
  - Похорошел необыкновенно, - ответствовал я новоявленным шёпотом.
  - Мы ему и звоним и заходим к нему, а нам говорят: его нет и не будет! - покоробилась Тамара Шконько.
  - Недоступен, хуже министра, - согласилась Татьяна.
  В прихожей мы не помещались. Тогда меня втолкнули в зал, и объятья с целованьями продолжились там. Иные из юниц лили слёзы, заплакал без вниманья и межчеловеческой пристальности Олин приплод.
  - Олька, - крикнул Васенька, - уложи куда-нибудь киндера, чтобы не вякал и встречу не портил!
  - Мне покормить его надо, - ответила та.
  - Ну, так корми! Что стоишь?
  Конихина села на диван, расстегнула лазоревую кофточку. Нимало не стесняясь, обнажила грудь, к коей тут же деловито присосался поднесённый приплод.
  - И мне немного оставь! - бросил Васенька. - Я тоже хочу.
  Тамара и Танечка всё висли на согбенной и жестокой моей вые. Сашенька дождалась своей очереди и поцеловала меня в губы.
  - Да, Савва Иванович, вы наш, вы не должны от нас прятаться, - резюмировала она с некоторыми спиритуализмом и прободением духа.
  С непривычки эти осязания и лобызания меня несколько обожгли, ошеломили.
  - А вы совсем не говорите, Савва Иванович? - спросил Васенька.
  - Прострелено горло - несмыкание связок, - ответствовал я в полную силу, то есть шёпотом.
  - Несмыкание? Связок? - задумался Васенька.
  - Васька, ну, ты совсем уж дурак? - одёрнула юношу Тамара Шконько.
  - Ничего, - шепнул я примиряюще.
  Тот, впрочем, и так не слишком смущался.
  - Юницы! А вы чего стоите - слёзы льёте? Ну-ка, быстро на стол собирайте! - распорядился Кладезев. - Лёшка, давай! За встречу!
  Тут только я заметил у пришельцев несколько сумок с необъявленным содержимым, об коем, впрочем, большого труда не составляло скумекать.
  Песников жестом иллюзиониста извлёк откуда-то две бутылки французского коньяка.
  - В такую рань!.. - бессильно запротестовал я.
  - Что ж поделаешь, если вас только с утра отловить удаётся с большим трудом! - успокоил меня Васенька и добавил:
  - А вечером можно продолжить!..
  Вопреки моему воспрепятствованию Тамара с Татьяной стали выкладывать на стол всяческие закуски. Достали вино, сок и воду - так что пьянка, несмотря на всю её скоротечность, грозила отчебучиться грандиозною.
  - Мне за вас попадёт! - шептал я. - Это чужой дом.
  - Мы всё уберём, Валентина Ивановна ничего не узнает, - обнадёжили меня мои детки.
  - Сесть вокруг всё равно не получится, поэтому сделаем шведский стол, - подытожил Алёша.
  - С вас только посуда, Савва Иванович, - сказала Тамара.
  - Сейчас, - малоценно отозвался я.
  - А вы, юницы, сопровождайте его, чтоб не удрал! - проговорил разошедшийся Васенька.
  Под конвоем юниц я сходил за посудой. Когда мы вернулись, Васенька держал в руке мои письмена.
  - Вы виделись с Гулькиной матерью? - спросил он.
  - Васька, как не стыдно читать чужие письма! - запоздало укорила юношу Бийская.
  - Я не нарочно! - ничуть не смутился тот. - Оно само собой прочиталось.
  - Да, виделся. Ей тяжело, - ответствовал я.
  - Я часто её вспоминаю, - сказал Васенька Кладезев. - Гульку. Она мне обычно голая снится. И странно: знаю, что её уже нет, ну, понимаю, что - сон, и во сне это помню... а всё равно всякий раз отчего-то к ней соитийствовать лезу.
  - Сонный некрофил, - заметил Алёша.
  - Я даже кончал с ней во сне несколько раз: только представлю, что вхожу в неё, что за попу крепко держу и к себе так сильно-сильно прижимаю - тут же р-раз! - и готово дело!.. Весь липкий!.. - продолжил Васенька. - Это с мёртвой-то! Офигенная была юница!
  - Васька, ну хватит уже интимных подробностей! - недовольно крикнула Тамарочка.
  Закуски детки мои притащили простецкие, но изобильные: сыр, сервелат и хлеб были уже порезаны, с яблоками, мандаринами и бананами юницы ловко управились в нашем присутствии, шпроты и всяческие иные консервы открывал Алёша ножом. Напитки же над столом возвышались горно-обогатительно, устрашающе и неисчислимо.
  - За встречу! - крикнул Васенька. - Кто сейчас скажет, что не рад видеть Савву Ивановича, того я поколочу обеими нижними конечностями!
  - У тебя средняя конечность лучше работает, - заметила Танечка.
  Юницы рассмеялись.
  Мы зазвенели посудой.
  Следующую выпили за Гульку. Выпили молча, в тишине, в скоротечных и разнородных помышлениях. Каждый помышлял о своём.
  Потом они настояли, чтоб выпили лично за меня. Потом я настоял, чтоб выпили за них, юных, талантливых, аттрактивных, особенных, от коих исходили такие пьянящие, пленительные миазмы. Потом Олин приплод с его смутным сознанием новёхонькой жизни снова заплакал, а я закосел с некоторою неожиданною изрядностью. Всё проклятая моя непривычка! И ещё подлая моя невоздержанность! Конихина стала сотрясать и раскачивать приплод, будто бы желая вытрясти из оного всяческое содержание, я сидел на диване и лицезрел её первородные материнские телодвижения и инстинкты.
  
  4
  
  - Юницы! - тут вскричал неугомонный Васенька. - Вы что, порядок забыли? Чего это вы тут ещё одетые ходите?
  И проворно стал раздеваться сам. Алёша тоже не заставил себя ждать. Да и юницы теперь разоблачались существенно увереннее, чем во время нашей встречи годовой давности.
  Та встреча, тот кастинг явно сидели в голове у всякого и всякой из моих деток.
  - Девчата, не бойтесь, это не страшно! - усмехнулся Васенька со своей легендарной прошлогодней фразочкой на устах.
  - А мы что, совсем раздеваться будем? - припомнила свою реплику Танечка Окунцова.
   - Дальше - Савва Иванович! - сказала Сашенька Бийская и добавила вместо меня: "Что говорить про совсем, когда ты пока и не совсем не разделась?"
   - Ловко тогда он нас всех поддел, - неканонически молвила Оля.
   - Поддел и раздел, - добавил Алёша.
   - А я не знала, что раздеваться надо будет, я без лифчика, - подала голос Тамара. Она и впрямь была без лифчика, она была в топике, как и год назад. Правда, всё-таки не в том, в каком была прежде.
   Сговорились, сговорились проказливые мои детки, сообразил я. Они заранее решили разыграть этот экзерсис. Этакие массовики-затейники на ниве порномыслия и срамодеяния!
   - А ты представь себе, что ты на голом пляже, где все без лифчиков! - весело проговорил Васенька.
   - Ага, - хохотнул, соглашаясь с приятелем, Алёша.
  В игру вступила красивая Сашенька Бийская:
  - Допустим, мы разденемся - что потом? - промурлыкала она.
   - Суп с котом, - ответил Алёша.
   Сашенька кивнула Алёше: да, мол, так всё и было.
  - Надо было раздевание на скорость устроить! - бросил Васенька. - И приз - сто баксов.
   - Не надо никакой скорости, - прошептал я. - Скорость... пусть у дураков из Голливуда будет!..
   Да, чёрт, год назад я артикулировал поувереннее!
   - И прочего Пентагона, прочего Пентагона! - радостно заголосили все, поправляя меня.
   - И прочего Пентагона, - согласно склонил я главу.
   Какая памятливая когорта! Какой сообразительный социум! Какой мемориальный люд!..
   - Дальше Савва Иванович про сорок процентов говорит, - подсказала искромётная Сашенька Бийская - Саби. - Ну, в смысле: доверия на сорок процентов недостаточно.
   - Какое кино при сорока-то процентах! - безголосо пролепетал я. - Никакое кино при сорока процентах не снимешь.
   - Тут мы уже все разделись до нижнего белья и впервые по-настоящему смотрим друг на друга, - сказала Тамарочка.
   Юницы и юноши и впрямь были уж полуголыми, даже Олечка Конихина, бросив приплод на диване подле меня, приняла живое участие в общей игре. Я знал уже, что должно произойти дальше. Оно не могло не произойти, ибо произошло уже годом ранее. А всё повторяется, всё на этом свете повторяется и не повторяться не может, ибо неотвратимо следует по чудовищным, хотя и незримым, непознаваемым рельсам фортуны и непоколебимости. Я хотел зажмуриться, чтобы не лицезреть дальнейшего, я хотел, чтобы удвоилось, удесятерилось количество моих глаз, чтобы возможно было узреть всё. Так я метался между двумя противуположными желаниями, не могущий остановиться, зафиксироваться ни на одном из оных.
  И тут выступил Васенька, горделивый, как пласида доминга какая-то, ничуть не менее:
  - А дальше слабо? - затаённо сказал он.
   - Да тебе самому слабо, - скептически ответила Саби.
   - Да ладно, - сказал тот и прехладнокровно стянул с себя плавки.
  
  5
  
  Чёрт возьми, я, вовсе того не желая, поневоле вступил в своё прошедшее по самую щиколотку. Виною тому проклятая моя мягкотелость, и виною тому проказливые детки мои, расчётливо и всем скопом бившие меня теперь в самое моё уязвимое место.
  Мы с Песниковым и с совокупными нашими юницами смотрели на нагого Васеньку с его испытанным, трудолюбивым девайсом, и взгляды наши были сиюминутными, теперешними, сегодняшними, а никак не прошлогодними. Прошедшее недостижимо, невозвратно. В прошлом - насмешка над человеками, глумление над оными, их тоска и фиаско, оскудение и битая карта.
  Васенька ответно посмотрел на нас, и тут беспримерный уд его, будто бы в ознаменование нашей новорождённой традиции, начал восставать - неуклонно и послушливо.
  - Я не нарочно, - сказал юноша.
  Многократно виденная Васенькина принадлежность всё же не оставляла равнодушными наших маловозрастных самочек. Им всем хотелось действия, им всем хотелось продолжения, им жаждалось пролонгации и развинченности.
  - Савва Иванович, Савва Иванович, ваш выход! - затормошили меня некоторые из юниц.
  Я, с сожалением погладив Олин приплод по его слюнявому ротику, понемногу поднялся и воспрянул с податливой мебели.
  - Победа! Победа! Зветязьство, говоря по-старинному! - подсказывали мне юницы.
  Тут мы, не сговариваясь, захлопали Васеньке. Юноша наслаждался общим вниманием и взглядами пристальными. И уд его тоже наслаждался. Уд безукоризненный, могущественный, непокоробившийся.
  - Хорош ведь? Хорош? - вышептал я.
  - Хорош! Хорош! - кричали юницы. - Васенька очень хорош!..
  - А ещё победителю - приз!..
  - Сто баксов? - ввернул Алёша в соответствии с ролью.
  - Исполнение желанья, - бессильно опроверг его я. - А желанье это...
  - Чтоб каждая из сих красавиц... нежно... трепетно... потрогала у меня там!.. - воскликнул Васенька, кажется, не будучи в силах дождаться начала моей неспешливой реплики.
  Все смотрели на меня. Тогда я взял Тамарочку за руку, подвёл её к Васеньке и мягко принудил дотронуться до его распалённого мужеского средоточия. Васенька застонал. Тамарочка ныне осязала уверенно, со знаньем предмета и дислокации, не так, как год назад. И сызнова на уде его появилась та самая, пресловутая склизкая капля...
  Я не играл в полную силу, я обозначал игру.
  Потом к Васеньке я подвёл Танечку. Меня берегли, меня не заставляли проговаривать все прошлогодние реплики. Окунцова трогала Васенькину интимную оконечность двумя руками. Она играла его крайнею плотью.
  Сашенька подошла к Кладезеву самостоятельно, коротко взглянула на меня, словно испрашивая благословение, и нежно-нежно погладила у Васеньки между ног. Вернее, чуть выше. В общем, где следовало. Ей ли не ведать!
  Не пришлось уговаривать и Олечку: она потеребила головку Васенькиного уда своими тонкими пальчиками и, слегка покрасневши, отошла на место. А сколь стыдлива была она год назад, нёсшая угрюмое бремя своего неизжитого целомудрия! Я Олечкой любовался.
  Собственно, на сём наш ассортимент юниц оказался исчерпан. Васенька мутно оглядевшись по сторонам, сказал хриплым голосом:
  - Ещё и за Гульку кто-нибудь...
  - Ну, давай я, - недолго думала Тамарочка. Она проворно опустилась перед Васенькой на колени, откинула в сторону волосы, и быстрым своим язычком полизала тёмную влажную головку Васенькиного уда. Всего-то секунд десять, не более. Кладезев задрожал.
  Это было отступление от традиции. Ну, или - развитие оной. Одно от другого не отконстатируешь.
  - Ещё! - простонал он, когда Тамарочка упорхнула от него.
  - Погодь! - отчётливо прошептал я.
  Тут и Алёша Песников во исполнение стародавней нашей, глобальной церемонии быстро стянул трусы, бросил их на диван рядом с задремавшим приплодом и подступился ко мне:
  - Я всё с себя снял, а можно и мне то же?
  - И ты погодь, милый! - шепнул ему я.
  Тут я должен был произнести слова, главные свои слова, триумфальные свои глаголы и логосы (и архетипы с ознаменованиями), и все юницы и юноши ожидали их от меня. Ради этих-то глаголов и логосов (и архетипов с ознаменованиями) и была затеяна вся сия безрассудная презентация. Но я не хотел их произносить, я не собирался этого делать, я отыскал на столе свой стакан, он был на треть наполнен французским коньяком, прямо-таки пахнущим отечественной войной двенадцатого года (с дураками-французами и невозможно по-иному противудействовать, кроме как отечественно воевать в каком-нибудь двенадцатом году), все мои детки поняли мой взгляд, быстро наполнили свои ёмкости. Мы загремели посудой и выпили. "Ну, Савва Иванович, ну!" - подстёгивали и убеждали меня, и тогда я коротко, но отчётливо прошептал: "Нет!"
  Стон разочарования пронёсся по воздуху, в смутной, обманчивой и нетверёзой нашей атмосфере.
  Но детки не собирались сдаваться. Велика ли цена была бы им, ежели б оные сдавались так легко! Сашенька Бийская вдруг склонилась над своей сумкой, стоящей на полу, и извлекла из неё... синематографическую камеру. Небольшую размерами, но не из дешёвых, я сразу заметил. И протянула её мне.
  Я машинально принял её, в руках повертел. Стал возвращать её Сашеньке. Но та отстранилась.
  - Снимайте нас сызнова, Савва Иванович, и она будет вашей, - медоточиво сказала юница.
  - Лисичка! Хитрюга такая! - усмешливо я отозвался.
  - Да, я хитрюга, - ответила Сашенька. - Мы все здесь такие!
  - Савва Иванович, Савва Иванович! - галдели все детки, солидарные с Сашкой.
   Хотел я сказать им, что прошлое никому не возвернуть - миновало и не споймаешь! Но они не намеревались этого слышать. Они ещё - юные, чистые, они этой жизни не знают, а гадка, безобразна, подла, обескураживающа эта жизнь, эта негодная дольче вита, эта пустозвонная жистянка, и что ж, всё это мне пытаться объяснить им - с моими-то бессильными, безработными связками?! Ведь нет же!..
  И тогда, понимая, что совершаю невозможное, недопустимое, немыслимое, понимая, что теперь уж обратной дороги не будет, понимая, что предаю и себя самого, и сестру свою Валентину, из последних бабьих сил собственных заботящуюся обо мне непутёвом, лицемерном и лживом, я прохрипел бесцельно, безрадостно:
  - Так может, мы теперь возьмём да снимем наше кино?
  - Снимем, снимем! - радостно завопили артисты.
  Тут замелькали девичьи трусики, лифчики, поспешно снимаемые, на диван полетели рядом с приплодом. А оный проснулся от радости общей, поглядел на нас удивлённо, но без укоризны, да и с богом заплакал. На всякий случай, должно быть. Приплоды человечьи завсегда слёзы льют приблизительно из таковских соображений.
  
  6
  
   Васенька самодовольно встрепенулся.
   - Ну, что, юницы, кто со мной? - громко спросил он.
   - Я! Я! Я! - загалдели совокупные самочки, Василий даже немного опешил от такого единодушья юницыного.
   - Василий, выбери сам, - рассудила Сашенька.
   - Олька первой ответила, - подумавши, ответствовал тот.
   Оно и действительно: юницы, в основном, синхронно откликнулись, но Оля Конихина всё ж на секунду пораньше проголосовала. И юношей нашим сие было справедливо отмечено.
   Конихина благодарно прижалась к мускулистому Васеньке. По-видимому, немного достаётся ей ласки в последнее время по причине наличествования в её житейском арсенале приплода и всяческих гражданских забот, сообразил я. Олечкина же набухшая молоком грудь была крепка, влажна и особенно хороша, тут Ваську понять было нетрудно.
   - Можешь даже в меня кончить, - сказала она. - Пока кормишь грудью, забеременеть невозможно.
   - Нет, это миф, - усумнилась аттрактивная Сашенька.
  - Где будем снимать? На диване? - прошептал я.
   Кладезев думал не более мгновенья.
   - На столе, - весомо сказал он.
   Юницы хотели было убрать со стола посуду и пищу, но Василий им не позволил:
   - Сдвиньте в сторону - и ладно! - сказал он. - Пусть это кино будет свинственным!
   Олечка посмотрела на приплод и сказала с сожалением: "Только мне маленького перепеленать надо!"
   - Полежит десять минут обделанный - ничего страшного, - сказал Васенька.
   - Он плакать станет, - возразила та.
   - Ладно, - сдался Василий. - Только быстро, а то я Сашкой займусь.
   Юница заискивающе взглянула на Васеньку и поспешно стала разоблачать приплод. Делала она это ловко. Всё у неё было наготове: клеёнка, чистые пелёнки, мешочек для мусора, влажные салфетки и даже детская присыпка.
   - Фу-фу-фу! Какой обосранный киндер! - скривился Васенька.
   - Василий, а у него твой нос и твои глаза, - вмешалась Саби. - Посмотри сам.
   - И уд тоже, - пошутила Танечка.
   Видно было, что разговоры эти велись уже неоднократно.
   - Пусть считается пока сын полка, - находчиво отмахнулся юноша.
   - Я - всё! - доложила Олечка, вскорости управившаяся с приплодом.
   - Руки помой! - сурово указал ей Василий. - Ты говно трогала, а теперь за чистый предмет будешь браться!
   Олечка, хоть и тщательно обтёршая себе руки влажной салфеткой, беспрекословно выбежала в прихожую, где у Валентины висит рукомойник, и через полминуты вернулась обратно - чистая, нагая, прекрасная, взволнованная, готовая к съёмке.
   - Теперь другое дело, - проворчал Васенька, осматривая юницу с головы и до щиколоток, и вожделенно шагнул в её сторону.
   Я включил камеру.
  
  7
  
   Многомесячный перерыв в съёмках ничуть Васеньке не повредил: он нисколько не растратил свой артистизм. А в чём-то так даже приобрёл новые краски.
   Васенька с этаким МХАТом в телодвижениях подошёл к Олечке, бережно взял её за руки и развёл их, любуясь немыслимою юницей. Он положил одну руку ей на плечо, и тут на лицо его нахлобучилось что-то мирное, что-то неописуемое, непостигаемое - сожаление, что ли?.. Недавний хам, свистун и похабник в нём мигом пропал, растворился. Я снимал крупно Васенькино лицо с особливым, органическим его выражением. За такие-то мгновения я всегда и ценил наше искусство. Оба они выжидали, позволяя мне переместиться и запечатлеть какой-нибудь иной план, иной ракурс. Рука юноши полежала немного на Олечкином плече, а потом медленно-медленно соскользнула на её грудь. Васенька слегка сдавил оную, и на соске мелкими капельками проступило молоко. Юница доверчиво смотрела ему в глаза, она молчала, и юноша тоже безмолвствовал, и тогда он, поворотив её, положил руку на ягодицы так, что его сильные пальцы достали до девичьей промежности, и трепетно повёл Олечку к столу. Здесь он мягко подсадил её и уложил на столешницу в стороне от провизии, склонился над ней и стал губами искать её губы, шею, грудь. Долго-долго он целовал и посасывал Олечкину грудь. В какой-то момент он оторвался, поднял голову, и тут мы с моею камерой вместе разглядели на губах его, дёснах и языке желтоватое женское молоко. Юница, вожделея, поглаживала Васенькин уд, играла с его головкой и крайнею плотью. Наконец, Кладезев отстранился немного, позволяя мне крупно запечатлеть Олечкино лоно, потом улыбнулся своею млечною улыбкой и, будто играючи, вошёл в Олечку.
   Юница вскрикнула, стол скрипнул. Васенька динамично навалился на Ольгу и развёл её руки в стороны, так что шуйца её улеглась в точности промеж провизией и посудой, зад Василия стал совершать общеизвестные монотонные движения, стол же подло поскрипывал, Олечка громко вскрикивала, заглушая глумливые звуки стола. Набухшая её грудь тяжело и комфортно сотрясалась. Васенька, раскрасневшийся и вспотевший, неотрывно пялился на свою прекрасную партнёршу. Взбодрившийся Алёша пялился на них обоих.
   Детки мои словно подобрались, да и я тоже подобрался. Давно мы уж не лицезрели ничего подобного, давно этакие безобразные, беззаконные и будоражащие картинки не входили в наш зрительный рацион. Тут стакан с остатками хмельной жидкости полетел на пол (впрочем, не расколотился), за ним со стола посыпались яблоки, упали шпроты - я не успел никак предупредить таковой ньютонов упадок, такую энтропию и сокрушение. Васенька кратко глянул на свершившуюся разруху, и оттого, видимо, окончательно полетел с катушек, движения его сделались сумасшедшими, Олечка кричала во весь свой млекопитающий голос, во все свои распалённые девичьи созвучия. И тут мы все услышали другие глаголы... в прихожей.
   Через мгновение я уж всё сообразил. Из-за проклятых наших объятий с лобызаньями мы не заперли входную дверь, и то Валентина, жаждущая поскорее прочитать мои письмена про вчерашнее рандеву с Гулькиной матерью, отпросившись, пришла на обед, чего обыкновенно не делала. Валентина, услышав звуки бедлама, ворвалась в комнату разъярённою буйволицей. В общем, с некоторою парнокопытною злостью.
   - Эт-то что здесь такое! - супостатно вскричала она.
   Детки мои сбились в смущённую, немощную кучку в стороне от меня.
  Олечка хотела было вывернуться из-под Васеньки и соскочить со стола, но юноша, позабыв себя и не видя ничего вокруг, с силою обхватил юницу, содрогнулся и вдруг в несколько блистательных, нестерпимых и сладостных конвульсий стал изливать в неё семя.
  - Я, значит, за дверь, а они тут как тут, со своими похабствами! Поганцы чёртовы! - кричала ещё сестра моя.
  Я же снимал, я всё время снимал. Снимал и падение провизии, и вторжение Валентины, и Олечкин испуг, и Васенькино извержение семени. И наконец, я выключил камеру.
   - Валентина Ивановна, Валентина Ивановна! - виновато бормотали мои детки. Как подлинные артисты они держали паузу, откладывали свой оправдательный лепет, сколь было возможно. Дабы не навредить съёмке.
   Приплод сызнова заплакал, сестра моя, метнувшись в прихожую, тут же возвернулась с огромным устрашающим веником в руке - мы даже не успели переглянуться. Наконец, Васенька, липкий, мокрый, с сожалением вышел из Олечки, и по лицу его было заметно, что удовольствие ему всё-таки поломали. Олечка прикрывалась, со стола ещё летела посуда и провизия. Валентина замахнулась веником. И тогда я сказал:
   - Прости меня, Валя. Только я один во всём виноват. Я не сдержался...
   Я, едва начав говорить, сразу же понял, что делаю что-то не то. Вернее, делаю и не то, и не так в одно и то же время. Делаю, не так, как должен, как могу, как умею, как привык. Я уже видел, что это видят и слышат и все остальные - и Васенька с Олечкой, и сестра Валентина, и Алёша Песников, и поспешно натягивающие на себя трусики и лифчики юницы - даже они на мгновенье застыли и стали смотреть на меня расширившимися от испуга глазами, и тут только я понял, что произошло: я говорил нормальным своим, полновесным голосом.
   Две крупных слезы выкатились из глаз Валентины, Васенька ошалело поглядел на меня и средь общего молчания вдруг громко выговорил:
   - Связки... смыкнулись!..
   - Вот чего, оказывается, не хватало Савве Ивановичу! - добавила Сашенька.
   Трусы-то красавица Саби успела надеть, больше же на ней покуда ничего не прослеживалось.
  
  8
  
   Ну, голос-то у меня, положим, немного сорвался. Но только в самом конце фразы. В целом же, никакого сравнения - меж тем, что было ещё минут десять назад, и тем, что у меня вышло теперь.
   - Скажите ещё что-нибудь, Савва Иванович! - воскликнул Василий.
   - Здесь надо не что-нибудь, Васенька, - возразил я, - а только то, что поможет мне загладить вину перед сестрой моей.
   И сызнова, за вычетом небольшого сбоя посреди фразы, я произнёс оную достаточно полновесно.
   - Вот обормоты чёртовы! - в сердцах молвила Валентина, прислонив веник к буфету. - В чужой дом ворвались и устроили разгром и свинарник! А убирать за вами кто будет? Хоть бы дитя постеснялись! - присовокупила она, завидев сучащий ногами приплод.
   - Мы, мы всё уберём, Валентина Ивановна! - заверили гневную пришелицу Тамара и Таня. - Всё вымоем, вычистим, как будто ничего и не было.
   - Вычистят они, как же! - проворчала сестра моя.
   Тут на подмостки вступил вполне себе пришедший в чувство Васенька. Был он наг, фешенебелен, обаятелен до безобразия. Говорил Кладезев вкрадчиво и немного грассировал. Он приблизился к Валентине, руки протянул вперёд, будто собирался объять оную.
   - Валентина Ивановна, - глаголил Василий, - мы так любим Савву Ивановича!.. и мы так долго его не видели, что начали думать, что потеряли его навсегда, и вот вдруг - сегодняшняя встреча! Да, мы нагло вломились в ваш дом, да, мы выпили с Саввой Ивановичем, но исключительно за встречу! Ну, и немного - за наше искусство!.. Мы ведь люди искусства, как вы знаете. Не всем наше искусство нравится. Но зато другим оно нравится гораздо более всех прочих и даже важнейших искусств. Вот и нам оно нравится. И надеюсь, скоро понравится и вам, Валентина Ивановна...
   - Демагог ведь, Валя, но хорош!.. - вставил я твёрдо. - Не правда ли?
   - Демагог и есть! - отрезала та. - Ты руки-то свои от меня убери! - гаркнула сестра моя. - Я тебе не девка, чтоб меня лапать! И срам свой прикрой, наконец! Ирод!
   Но Васенька срам свой прикрывать не поспешествовал. Срам и Васенька нерасторжимы, как Тринидад и Тобаго. Васенька и срам его сочетаются в изрядном естестве и даже самочинной гармонии.
   - И если главный виночерпий наш немного очухается и припомнит его священные обязанности, - продолжил свою мантру Василий, - мы с вами выпьем, Валентина Ивановна, немного коньячку за искусство, за встречу, за знакомство и за вас с Саввой Ивановичем, а пока вы прочтите сей манускрипт вашего брата! - и достал из съестных залежей мои, слегка замасленные письмена.
   Алёша мигом встрепенулся, он, отыскавши стаканы, ринулся наливать в них сорокаградусное зелье.
   - Нельзя мне пить - на работу мне! - пробурчала Валентина. Но письмена от Васеньки приняла безропотно.
   - По одной, по одной, - настаивал Василий. - Под колбаску!
   Валентине поднесли стакан и сервелат, мне и Василию с Алексеем - то же, юницы же воздержались.
   - Ладно, Валя, давай, что ли! Чего уж там! Мы все - люди взрослые! - примиряюще сказал я. И мы выпили.
   - Это вот Васенька, Алёша, - заедая сервелатом, стал представлять я всех сестре моей. - Тамара, Танечка, Сашенька, Олечка!..
   Валентина пробежала глазами мои письмена и сказала:
   - Ну, и что ты не хочешь на электрофорез ходить, никак не пойму, раз тебе там руку пожали!
   - Савва Иванович теперь и без электрофореза - Цицерон настоящий! - возразила смышлёная Сашенька.
  
  9
  
   Васенька, нагой и злокозненный, всё подступался к сестре моей с сызновственной порцией зелья. Валентина отнекивалась - ей было пора на работу.
   - Мне тоже пора, - сказала Тамарочка. - Я в магазине у себя только на час отпросилась.
   - А я на автомойке своей на два отпросился, - горделиво сказал им Василий. - Выпьем на посошок, да поедем! А юницы здесь всё приберут.
   - Да, мы всё приберём, - подтвердили Татьяна и Сашенька.
   Выпили. Юницы стали посудой греметь, сбираючи оную. Валентина ушла, взбудораженная спервоначала и утихомиренная в дальнейшем. Мои акции в её глазах слегка подросли, подумывал я.
   Васенька с Тамарочкой убежали на пару. Комната будто угасла и ссохлась после ухода Василия. Ушёл и Алёша. Видно было, что уходить ему не хотелось.
   - Сегодня или завтра встретимся, ведь верно? - говорил Алексей.
   - Верно, - вздыхал я.
   - Точно встретимся? - настаивал он.
   - Точнее не бывает, - ещё горше вздыхал я.
   - Ну, тогда ладно! - уже на дворе резюмировал Песников.
   Ушли и юницы: Татьяна и Саша.
   - Я вам ноутбук принесу, - сказала последняя. - Вам надо ж на чём-то монтировать фильмы. Пусть пока будет у вас.
   - Ну, принеси, если не жалко, - согласно ответствовал я. - Я давно уж не щёлкал по клавишкам.
   - Я маленького покормлю, да тоже пойду, - сказала Оля Конихина.
   Я ничего не отвечал ей, я не знал, что мне ей ответить.
   - Вы можете взять его на руки, если хотите, - ещё говорила юница. - Но только ему нужно поддерживать голову.
   - Я знаю, - сказал я, беря на руки слабосильный приплод.
   Впрочем, брать так приплоды мне уж тоже давно не доводилось - я волновался немного. Оный смотрел на меня простодушно, доверчиво.
   Оля лишь в юбочке, с грудью нагою, взяла из рук моих сына, стала кормить. Я смотрел на неё прямо, по своему стародавнему праву. Несколько минут приплод насыщался, я сидел и смотрел. Хорошо было сидеть рядом с кормящею грудью юницей. Олечка отчего-то вдруг покраснела. Глядя на неё, возможно, и я покраснел.
   Юница отняла приплод от груди. Младенец срыгнул, Оля обтёрла ему салфеткой лицо.
   - Подержите, Савва Иванович, - снова сказала юница. Я принял на руки сытый приплод, Оля обтёрла влажную грудь полотенцем. Всё, - сказала она. - Вы теперь можете его положить.
   Я исполнял её просьбы беспрекословно. Мы помолчали. Оля на меня не смотрела.
   - Савва Иванович, потрогайте, пожалуйста, мою грудь, - попросила юница.
   Я промедлил немного. Потом ладонью горячей грудь юницы погладил. Потрогал соски. Оля склонила голову мне на плечо. Прикрыла глаза. Приплод присмирел, он не препятствовал обоюдному нашему безмолвству.
   - Ещё, - попросила юница.
   Я сдавил её грудь посильнее.
   Оля движение сделала, будто на себе юбку собиралась расстёгивать.
   - Не делай, пожалуйста, глупостей, милая, - сказал я юнице насколько возможно спокойней. Голос мой, правда, снова на мгновенье пресёкся.
   Олечка остановилась, не стала глупостей делать. Лишь вздохнула украдкой.
   - У меня грудь теперь главенствует, - сказала юница. - На ней ощущения ярче, чем даже внизу, - тут Олечка бросила взгляд туда, где юбочка, где низ живота. - После родов так стало сразу. Это, наверное, пройдёт?
   - Я думаю, да, - ответствовал я. И тут же разговор перевёл: "Как дома? Как мать? Помогает тебе?"
   - Это да! - сказала юница и вдруг рукою своею мою руку прижала, слегка сжимающую юницыну грудь. Быстро-быстро задышала она, но потом успокоилась. - Но она так пьёт, что я беспокоюсь за маленького. Вдруг она его уронит или ещё что-нибудь... Я даже стараюсь вообще бывать дома поменьше. Но зимой же не станешь целыми днями по улицам гулять. Сейчас потеплее стало, сейчас будет полегче.
   - Да, ну ты заходи иногда, если плохо совсем тебе станет. Я договорюсь с Валентиной, чтоб не сильно ругалась, - вымолвил я.
   - Спасибо. А вы, правда, снимать нас согласны, или так просто сказали, чтобы отделаться? - сказала юница.
   - Как нам снимать? - тихо я отвечал. - Нет ни дома, ни машины, ни денег, ни костюмов. Под забором или во дому Валентины снимать ведь не станешь. И так нам сегодня уже нагорело!
   - Ну, это... - замялась юница. - Надо что-то придумать. Собраться всем вместе и послушать, кто что предложит...
   - И потом...
   - Что? - спросила юница.
   - Когда я сидел, я запрещал себе... - ответствовал я.
   - Что запрещали?
   - Думать о прошлом. Вспоминать наши съёмки. Как будто это всё в другой жизни осталось... Оно и впрямь теперь где-то далеко-далеко!..
  - А мы? - вопросила юница. - Об нас вы подумали?
  - Я теперь только и делаю, что думаю об вас, - сказал я.
  Тут юница, ни слова более не говоря, с силою стала рукой моей водить по груди своей влажной. Заставляла мять, месить её грудь, будто не грудь то девичья была, но сдобное тесто. Я стал отнимать свою руку, шептал ей на ухо: "Ну, что ты! Не надо! Не надо!.." - но Олечка не отпускала. Она была красна, потна, разгорячённа!..
   И тут вдруг опомнилась юница красивая, отдёрнула руку свою.
   - Простите, Савва Иванович, простите! - жарко зашептала она.
   Я погладил её немного ещё. Успокаивая. Тут веки её стали смежаться, а через минуту она уж тихонько похрапывала, доверчиво положивши голову мне на бедро.
   - Твоя мама сегодня устала, - лицемерно объяснил я приплоду бессонному.
   Каждая клеточка кожи девичьей - влажной и гладкой - была для меня досягаема, даже подручна, вот оттого многогрешные пальцы мои, ведомые скабрёзным и алчным духом моим, догматически ласкали и осязали таинственную светлую вишенку - юницын пупок.
   На большее уж я и не покушался...
  
  10
  
   День сей был долог, нескончаемее самой жизни: я изнемогал от близости Олечки, я зорко за приплодом следил, чтобы тот не нанёс себе повреждений случайных. Потом юница проснулась, вдруг устыдилась себя, вида своего, слишком свободного, полунагого, и убежала поспешно, одевшись да приплод свой облачивши на скорую руку.
  Я вышел на двор, солнце припекало со всею своею вешней молодой дерзостью. Оно слизывало редкие слежавшиеся снеговые пятна. Я был полон кривородных энцефалических помыслов и направился переменить воду у коз. Сии парнокопытные уж принимали меня за своего, толпились вокруг с дружелюбием. Во хлеву Валентинином я кратко огляделся: ежели здесь местами сена свежего подложить, сумбурно помыслил я, вполне можно отснять какой-нибудь чувственный мираж или экзерсис с некоторою из наших юниц и одним из алчущих юношей. Оно, конечно, продукт сей выйдет неудобоваримым и настырно пейзанским, но в том будут содержаться всё же определённый резон и сущностное назначение. "Опять ты, престаревший огрызок, помысливаешь о несбыточном!" - тут же супротивно и дисгармонически выбранил себя я.
   Я даже постарался побыстрее выйти от коз, чтобы заглушить, затушевать в себе искушение.
   Чёрт побери, но хлев Валентинин был изнутри живописен. Он выигрышно и животрепещуще станет смотреться в кадре, резюмировал я. Особливо при неярком утреннем озарении.
   Кино, кино! Оно - тоска и раскаянье! Оно мучение и молитва! Оно - повышенный градус и лихорадка! Оно - смерть, хохот и созерцание!.. В моей душе неискоренимо загнездились его (кинематографа) токи, ингредиенты и содрогания.
   "Что ж принесёт новое лето?" - помыслил я, стоя под солнцем палящим. Беспородная сестрина псина на цепи взирала на меня настороженно, никакой пачпортной близкородственности в упор признавать не вознамериваясь.
   Пообедал я остатками детишкиных припасов и иною стряпнёй Валентины (не считая всяческих залежалых опресноков). Потом взял камеру, стал разбираться с режимами и свойствами её замысловатыми, зашифрованными. В основном, разобрался. "Нет-нет, это я так... я ещё вовсе не сдался, - убеждал себя я. - Я способен противустоять твердородно соблазнам киношным!" И отложил от себя сию съёмочную машину, как всяческий посторонний предмет.
   Мне ли - слабосильной человеческой неполадке, жизненному приделку, - возвращаться понурым моим мозгом в прошедшее?
  Пришла с работы Валентина. "Ушли охламоны? - перво-наперво вопросила она. - Гони ты их от себя, Савка, в загривки! - ласково посоветовала ещё. - Не доведут они тебя до добра и до других иносказательных категорий".
   - Я и так в загривки гоню, - обещал ей я. - Разве ж я не понимаю.
   Но тут-то было явление: как раз "охламоны" и приехали: Васенька на своём драндулетике привёл Песникова Алёшу (Пеала), Сашку Бийскую (Саби) и Танечку Окунцову (Таок).
   - Не ждали, Валентина Ивановна? - радостно приветствовал сестру мою Кладезев, вторгаясь в её сумбурное жилище.
   - Василий, - сурово говорил я, - вы чего на ночь глядя приехали?
   - Я вам ноутбук привезла, как обещала, - вклинилась Саби.
   - Савва Иванович, мы вас погулять пригласить захотели, - мажорно и ширпотребно ответствовал Васенька. - Машину оставим, а сами пешочком немного пройдёмся - до речки и тут же обратно.
   - Знаю я ваши гулянки, - пробурчала сестра.
   - Правда, прогулка! - воспрянул Василий. - Моцион для здоровья полезен!
   - Полчаса всего, - пообещал и Алёша.
  - Или минут сорок, - сказала Окунцова. И взглянула хитро. С лимонной кислотою во взоре.
  - Ладно, выйдем ненадолго, - порешил я.
   Оделся наскоро, и мы вышли.
  
  Бесплатный фрагмент закончился.
  Купите книгу, чтобы продолжить чтение. https://ridero.ru/books/russkoe_narodnoe_porno_2_pivnoi_putch/
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"