Шульчева-Джарман Ольга Александровна : другие произведения.

Сын весталки главы 27-30

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - Да, Коста, я - христианин". - И поэтому ты, Пантолеон, хочешь помочь мне бежать?" - усмехнулся сын кесаря Констанция Хлора. - "Я не спрашиваю, нет ли тут ловушки - если она и есть, и меня убьют, мне все равно - лучше смерть, чем жизнь заложника при Диоклетиане... да его скоро сменит этот уродец Максимин, и моя жизнь станет адом. Так что я согласен на побег.
  ГЛАВА 27. О ГОЛОВНЫХ БОЛЯХ, ЭСХАТОНЕ И МАРТИРИИ.
  Каллист и Фессал стояли в порту перед большим торговым кораблем, отбывающим на Лемнос. Рядом уже отчаливал другой корабль, еще больше и богаче, с его палубы весело махали Филагрий и Посидоний, что-то крича. Ветер относил их голоса в море, смешивая их с криками чаек.
  Каллист вздохнул. Ему захотелось отправиться в плаванье - вместе с Фессалом... или Кесарием.
  - Я буду скучать по вам, Каллист врач, - сказал Фессал, вытирая слезы.
  - Скоро увидимся, Фессалион, - ответил Каллист. - Пиши, как приедешь. Сейчас почта хорошо работает, спасибо императору Юлиану.
  - Бедный Кесарий врач... - проговорил Фессал. - Он так устал, готовясь к своему докладу в сенате.
  - Ну, все прошло просто превосходно, - весело заметил Каллист. - Юлиан не только подписал наш доклад... то есть, я имел в виду, доклад Кесария, но и был чрезвычайно любезен в беседе. Это все, что Кесарий мне успел рассказать.
  - Жаль, что я не смог попрощаться с Кесарием врачом, - вздохнул Фессал.
  - Он теперь не меньше суток проспит, бедняга, - заметил Каллист. - Даже в баню вечером не пошел.
  - Когда он из носилок вышел, вернувшись из сената, его шатало... Он переутомляется очень, правда, Каллист врач? - сочувственно сказал юноша.
  - Чрезмерно переутомляется, я бы сказал... Я поговорю с ним. Но, Фессал, тебе пора - а то твой сундук уплывет на Лемнос без тебя.
  Каллист обнял своего подопечного и следил взглядом, как нескладный и долговязый Фессал поднимается на корабль. Потом корабль отчалил вслед кораблю, увезшему братьев, а Фессал долго махал Каллисту с палубы, стоя у белоснежного, полного весеннего ветра паруса.
  +++
  Кесарий проснулся и, сев на постели, позвал:
  - Трофим!
  - Да, хозяин! Изволите еды вам принести?
  - Еды? - задумчиво проговорил Кесарий. - Нет... Принеси воды - пить очень хочется. Полдень уже минул?
  - Да, хозяин, уже далеко за полдень, - отвечал Трофим, сочувственно глядя на него и подавая кубок с водой. - Желаете ванну принять?
  - Каллист в иатрейоне? - спросил Кесарий.
  - Каллист врач в порт уехал, провожал молодых врачей, в Александрию и на Лемнос.
  - Святые мученики... Что же он меня не разбудил! - воскликнул Кесарий.
  - Не хотели они вас будить, очень жаль им было вас беспокоить. Вы же из сената вчера еле живой вернулись!
  - Да, устал, конечно, но я очень доволен... хотел их поблагодарить, рассказать... а проспал до обеда, - раздраженно проговорил Кесарий. - Письма есть?
  - Три письма всего, - ответил Трифон, подавая их хозяину.
  - От Григи! - воскликнул он радостно, и менее радостно продолжил: - Так, а это от папаши... а вот это - от Митродора...
  Кесарий быстро разломил печать на письме Григория и начал читать, все более и более удивленным тоном:
  - "... и что еще скажу? Зачем похоронил ты себя еще живым, отказавшись от Христа? Зачем заставил мать твою плакать о тебе, как Рахиль о чадах своих, злочестивым царем убиенных? Зачем уязвил сердце мое неисцельной раной? Зачем предал наш братский союз во Христе? Зачем заставил меня писать надгробные речи тебе, еще живому?"
  - Грига, ты с ума сошел, - пробормотал Кесарий, и распечатал письмо отца.
  - "Нечестивейший из сыновей, Авессалому поревновавший в оскорблении отца...", - зачитал он из второго письма. - Так, здесь все понятно, - быстро сказал Кесарий и отшвырнул письмо в угол. Со вздохом он вскрыл третье письмо, от Митродора, и стал пробегать его расширяющимися от удивления глазами.
  - Барин, вам вина не подать? - испуганно спросил Трофим. - Вы что-то побледнели совсем.
  Кесарий со стоном обхватил голову руками и закрыл глаза.
  - Святые мученики... - повторял он. - Святые мученики...
  - Господин Митродор прибыли, - осторожно сообщил вошедший на цыпочках Гликерий.
  Кесарий вскочил на ноги, быстро, без помощи Трофима, накинул хитон, плащ и бросился встречать гостя.
  Митродор, улыбающийся и довольный, стоял на покрытой персидским ковром мраморной лестнице, любуясь статуями нимф.
  - Радуйся, о Кесарий! - воскликнул он. - Не знал, что ты так поздно встаешь!
  - Знаешь, Митродор, - нежно проговорил Кесарий, все еще стискивая в руке третье письмо, - знаешь, друг мой возлюбленный, что за сон я видел сегодня ночью?
  - Что за сон? - оживился Митродор, разворачиваясь к нему всей своей огромной тушей, обмотанной в лиловую тогу.
  - Мне явился Асклепий, Митродор! - сладко проворковал Кесарий.
  Митродор просиял.
  - Вот видишь! Как вовремя! Расскажешь это императору завтра на диспуте! А что он тебе сказал?
  - Он сказал мне, Митродор...- перешел на шепот Кесарий, будто ему сдавили горло, - он сказал мне, что хочет научить меня одному приему в панкратионе...
  И он ударил Митродора левым локтем в челюсть. Раздался легкий хруст, и секретарь по диспутам осел на ковер рядом со статуей Судьбы-Тюхе.
  - Хо-ро-шо... - пробормотал он. - Не слышал о таком. Но...я думал ты предупредишь...прежде чем показывать!
  Кесарий, уперев кулаки в бока, возвышался над ним.
  - Не слышал? Еще бы! Это бесподобный, божественный прием, который Асклепий в прошлом показал только Эгестрату из Коринфа, двадцатисемикратному олимпионику! И знаешь, что еще сказал Асклепий Мегалос?
  - Что? - опасливо спросил Митродор, вставая.
  - Велел упражняться на тебе!
  На этот раз Митродор упал в объятия танцующих нимф.
  - Эй, ты что?! Ты что?! - завопил он, не на шутку испугавшись.
  - У тебя же головные боли были? Жаловался мне? Ну вот, Пэан сказал, что так они быстрее пройдут. Почитай у книдцев! Они в полном согласии с этим!1
  Кесарий нехорошо засмеялся, его белые зубы блеснули в полумраке.
  - Послушай, но сейчас не время лечить головные боли...
  - А мне кажется, самое время! А еще...еще он продиктовал мне речь, сплошь сапфической строфой! Я ее произнесу перед императором! Завтра! Как хорошо, что ты мне предоставил такую возможность! Такая приятная неожиданность! Ты воистину угадал желания моего сердца!
  - Ну...мы же друзья, как-никак, - покраснев от смущения, скромно ответил Митродор. - Я ведь эти списки составляю. Уже на месяц вперед все забито. Знаешь, какие мне подарки приносят, чтобы я поближе вписал? Должностей ведь в государстве не апейрон!2
  Он захихикал.
  - Так я тебе должен что-нибудь? - участливо спросил Кесарий, разминая пальцы.
  - Нет-нет! Что ты! Это дар дружбы! Так что за речь там сапфической строфой?
  - О тебе, мой друг Митродор, о тебе - ходатайство к императору. Он будет не в силах противиться Асклепиеву красноречию, уверяю!
  - Ты будешь просить, чтобы мне отдали поместье на левом берегу Сангариса? Рядом со строящимся асклепейоном? Как ты великодушен!
  - Ну, об этом-то ты попросишь сам! - вкрадчиво сказал Кесарий. - А я, - он повысил голос до крика, - а я постараюсь убедить августа Юлиана, чтобы он поставил тебя главой придворных евнухов! И все хирургию беру на себя!..
  - Ты что, ты что, ты что!... - Митродор выкарабкался из объятий нимф и бросился за Кесарием вверх по лестнице, но оступился, зацепил ковер и стремительно покатился вниз по мраморным ступеням.
  Кесарий ворвался в свою комнату, сшиб зеркало, опрокинул умывальник и упал с размаху на ложе.
  - Привет, - осторожно раздался над ним голос Каллиста. - Это ты Митродора с лестницы спустил?
  - Ты слышал... все это? - едва переводя дыхание, ответил тот.
  - Что случилось? Опять купаемся в Сангарии?
  Кесарий сел. На его лице были красные пятна, угол рта дергался в судороге.
  - Что с тобой? - испугался Каллист и схватил его за руку.
  - Скажи рабам, пусть срочно собирают твои вещи и везут на постоялый двор. Завтра ты можешь лишиться всего, что оставил у меня дома. И сам ночуй сегодня там же.
  - Что случилось?
  - Что ты мой пульс ищешь? - вырвал свою руку Кесарий.
  - Тебе плохо!
  - Плохо будет тебе завтра после указа императора о моей казни!
  - С ума сошел?! Дай-ка пульс...
  Кесарий, выдохнувшись, откинулся на спинку ложа.
  - Этот ...- тут Кесарий произнес какое-то каппадокийское слово, - Митродор, оказывается, внес меня в списки для публичного диспута с императором. На завтра. По дружбе. А то запись уже на два месяца вперед.
  - Зачем?! - нахмурился Каллист. - Ты же не хотел!
  - А кто меня спросил?
  - Попроси вычеркнуть!
  - Уже поздно. Все подписано императором. Завтра я буду дискутировать.
  - Ну и поддайся. Не показывай себя слишком умным.
  - "Поддайся!" - передразнил его Кесарий, швырнув плащ в дальний угол. - Ты совсем, что ли, не видишь, что происходит при дворе?! Ты что, не понимаешь? Это не про Асклепиада с Гиппократом диспут! "Поддайся!"
  - А про что? - изумился Каллист.
  - Как про что?! Как про что?! - вскочил Кесарий. - Все про то же! Император-философ милостиво разубеждает подданных в их христианских заблуждениях. Они, не в силах противостоять его разуму и дару слова, признают себя побежденными и сразу же получают высокие государственные посты! Диспут с императором о христианской и эллинской мудрости! Вот во что меня втянул этот...этот...Митродор!
  Каллист в безмолвии смотрел на него.
  - Он что, не знал? - тихо спросил он, наконец.
  - Он же - непроходимый дурак! А может, как и мой папаша, считает, что я Христа променяю на высокие должности при дворе Юлиана....
  Он обхватил голову руками и снова сел.
  - Вели рабам собирать свои вещи, Каллист...Завтра будет диспут, будет указ... Как ты понимаешь, я не собираюсь признавать себя побежденным Приходи прощаться...Впрочем, нет. Завтра даже не показывайся рядом со мной. Не надо. Простимся сегодня.
  - Ты что?! Ты что?! - воскликнул Каллист, не находя слов.
  - А что? Ты не понимаешь, что произойдет?.. - и произнес растерянно: - Господи, а я не крещён...
   - Знаешь, Кесарий - я никуда не уйду, - твердо сказал Каллист.
  - Ну и глупо! - опять с жаром заговорил Кесарий. - И так в немилость попадешь за нашу дружбу...Иди! Слышишь, иди! Я слишком тебя люблю, чтобы приносить тебе неприятности.
  - А я слишком люблю тебя, чтобы оставлять! - Каллист пнул ногой медное зеркало на полу, и оно с грохотом отъехало через всю комнату к плащу. - Понял? Никуда я не пойду! Или ты только христиан за людей считаешь? Или раз я язычник, то, по-твоему - свинья последняя?!
  - Не ори так, - уже тише сказал Кесарий. - Тогда дай распоряжение рабам насчет книг. Все мои книги, какие тебе нужны, бери. Мне не понадобятся больше...
  - Да с чего ты решил, что тебя казнят?!
  - А что ты думаешь? Наградят?
  - Знаешь, что? - Каллист встал во весь рост. - Мне кажется...- ты не обижайся - но мне кажется, вы, христиане...даже самые лучшие...вроде тебя...Одним словом, вы любите мучениками становиться. Даже если повода нет.
  - Повода нет?!
  - Неужели Юлиан прикажет тебя казнить? Он же сказал, что против жестокостей и варварства!
  - Ну, это он так...до диспута.
  - Во-первых, надо подумать, как ты будешь спорить. Тяни время. Проси у него месяц подумать...
  - Да-да. Месяц подумать! Будто я через месяц изменю свое мнение.
  - Не изменишь, но там будет видно.
  - Нет, Каллист. Раз так случилось, я должен вести себя достойно. Я не стремился к мартирии - ты знаешь. Но раз для меня время мартирии наступило - я не должен бежать. Это трусость. Это...Это не то, во что я верю! Христос говорил, что день Его придет неожиданно, и он пришел, этот день.
  Кесарий поднялся и распахнул окно. Воздух из полей нес аромат весенних цветов.
  - Говорят, что все случится в самом конце...когда мир будет поглощен огнем. Это, наверное, так, но для каждого человека есть свой День Господень - великий и страшный, когда он должен принимать главное решение своей жизни...И этот день решает всё. Это - мой эсхатон, последнее время...Все будет идти на земле своим чередом, а здесь - он показал внутрь груди - здесь совершится моя мартирия... или не совершится.
  Каллист обнял его за плечи.
  - В таком случае, сегодня тебе надо оставить как можно больше времени для молитвы.
  - Не выйдет... надо оформить рабам вольные...и еще куча дел...О, если бы еще хоть один день!
  - Рабам я все оформлю, ты потом подпишешь. Вещи соберу. Если тебя отправят не на плаху, а в ссылку, вещи пригодятся.
  - У меня рабы все государственные, собственные только Трофим и Гликерий... Книги мои забери себе, остальное продашь и деньги раздашь, ну, кому нужно - ты понимаешь, - кивнул деловито Кесарий, как будто давал поручения перед отъездом.
  - Хорошо.
  - Ну, тогда иди...
  Каллист послушно двинулся к выходу.
  - Нет, постой...- Кесарий сделал движение к нему, но снова повторил: - Нет, иди...- голос его дрогнул: - Придешь потом?
  - О, Кесарий!
  Они обнялись.
  - Теперь иди, - твердо сказал Кесарий.
  И отвернулся к окну, вытирая глаза.
  ...Каллист ушел, а Кесарий все еще стоял так, у окна.
  - Трофим, - наконец, негромко произнес он.
  - Да, хозяин, - ответил с готовностью раб.
  - Триклиний накрыт?
  - Да. Изволите отобедать? - с готовностью спросил Трофим.
  - Пойдем со мной, Трофим, - сказал Кесарий.
  Они вошли в триклиний, и Трофим уже хотел подать Кесарию чашу с вином, но тот сказал:
  - Нет. Сначала возляжем.3 Сегодня ты станешь свободным человеком, Трофим.
  Трофим замер на месте, словно статуя, но Кесарий слегка подтолкнул его к ложу, и тот осторожно опустился на него.
  - Смелее, - подбодрил его Кесарий. - Вот чаша - выпей.
  - Вы, то есть... вино мне подаёте... хозяин, родной мой... - заплакал Трофим.
  - Пей, - сказал Кесарий ласково. - Пей.
  И они выпили вина, заели свежими лепешками и маслинами.
  - Я не так хотел тебя освободить, - задумчиво и печально сказал Кесарий. - Не за такой скудной трапезой и не впопыхах.
  - Хозяин... - схватил Трофим его руку, целуя. - Хозяин... Да благословит вас благой Сотер!
  - И тебя, мой Трофим, - ответил Кесарий. - А ты, Гликерий, что смотришь? Тоже на свободу пойдешь... скоро Каллист врач придет, принесет твою вольную.
  Трофим беспокойно посмотрел на Кесария.
  - Куда вы уезжаете, хозяин? Я с вами поеду.
  - Ты не сможешь, Трофимушка. И не надо тебе, - ответил Кесарий, вставая. - А теперь не беспокойте меня - я пойду в свою комнату молиться.
  Он не сразу пошел в свою комнату. Пересек двор, и вошел в конюшню. Буцефал поприветствовал Кесария радостным тихим ржанием. Каппадокиец прижался лбом к мягкой шкуре коня, обнял его за шею, погладил.
  - Прощай, Буцефал, - прошептал он. - Ты поедешь к Салому... у него тебе будет хорошо... а мы больше с тобой вместе никуда не поскачем...
  Он резко повернулся, оставив коня удивленно и печально смотреть себе вслед.
  ...Каллист нашел друга уснувшим на полу - уже была почти полночь, звезды сияли, заглядывая через окна.
  - Кесарий, Кесарий, - проговорил он, опускаясь рядом с ним и поднимая с пола свиток. В мерцающем свете лампады он прочел:
  Пусть ваши помышления будут такими,
  какие и подобает иметь тем, кто во Христе Иисусе.
  Он, живя жизнью Бога,
  не мыслил, как о добыче
  быть равным Богу.
  Но все, чем владел, отдал Он,
  жизнь раба приняв,
  став подобен людям.
  И облик принявший человека,
  Он себя смирил,
  став послушным до смерти -
  даже до смерти крестной.
  Потому и Бог Его выше всех возвысил
  и даровал Ему Имя
  выше всякого имени,
  чтобы перед Именем Иисуса
  преклонилось всякое колено
  небесных и земных и преисподних,
  и всякий язык исповедал:
  Иисус Христос - Господь! -
  во славу Бога Отца.
  (Послание к Филиппийцам апостола Павла, глава 2, стихи 5-11. Перевод архимандрита Ианнуария (Ивлиева)).
  
  
  ГЛАВА 28 О ТОМ, КАК КЕСАРИЙ СПОРИЛ С ЮЛИАНОМ.
  ...В несколько прыжков миновав лестницу, Каллист вбежал на галерею и, растерянный, остановился, с трудом переводя дыхание. Было так тихо, словно вместо сотен людей сюда по приказанию императора внесли статуи. Издалека доносился знакомый голос:
  - Бог сошел вниз, к людям, и при этом не претерпел ни малейшего изменения. Не превратился Он из доброго в злого, из живого в безжизненного. Но как пища в груди кормилицы изменяется в молоко, чтобы соответствовать природе ребенка, или как одну пищу предписывают больному сообразно природе его болезни, а другую пищу вкушают крепкие и здоровые люди, так изменяется и сила Божия. Она питает души людей, становясь близкой каждому из них. Видишь, император, мы не учим, что природа Бога Слова изменяется, и здесь нет ни обмана, ни лжи, в котором ты упрекаешь христиан.
  Рыжеволосый юноша, сидящий на корточках у статуи Гермеса, поспешно перевернул вощеную табличку и снова поспешно стал покрывать ее стенографическими значками.Каллист протиснулся через толпу ближе и увидел Кесария - бледного, как его белоснежный хитон, но уверенно говорящего, и сопровождающего свою речь строгими отточенными жестами по всем правилам риторского искусства:
  - Да, император, христиане твердо убеждены, что Иисус явился не как призрак, но действительно жил среди людей. Иному учат гностики, которые считают материю злом и отрицают явление Бога во плоти. Если врач, как учил Асклепиад Вифинский и Аретей Каппадокиец, должен быть с больным до конца, сострадая ему, то что неразумного в том, что Бог, словно друг, возлюбивший род человеческий, поступил так же? Ты смеешься над тем, что христиане верят в то, что Бог стал нашим другом, над тем, что мы верим, что он снизошел на землю словно врач, пришедший в город, охваченный эпидемией чумы. Но разве Диодор с Самоса, Фидий из Афин, Никандр с Делоса, Полигнот с Кеоса, Менокрит с Карпафа, Дамиад из Гифия, люди, следовавшие закону Гиппократову, при Перикле и в другие времена не сделали то же? В этом они предвосхитили образ прихода Бога в человеческом образе. А разве нет у эллинов сказания об Асклепии, который из-за человеколюбия предпочел сам умереть, но избавить от смерти других? И если человек утратил целостность ума и тела, разве дурно поступает Слово Божие, став человеком, чтобы приблизившись к нашей природе так близко, насколько это возможно, исцелить ее в себе, своими смертью и восстанием, и вернуть человечеству эту целостность? Недаром Он сказал - "Я всего человека исцелил". Итак, ты напрасно упрекаешь христиан во лжи, император Юлиан.
  - Я просто хочу, чтобы вы, галилеяне, обратили внимание на другую философию и, трезво размыслив, отказались от своего заблуждения ради высшей мудрости, - сказал Юлиан, пристально и с возрастающим удивлением глядя на Кесария.
  - Если тебе угодно говорить о философии, о кесарь Юлиан, то поговорим о столь возлюбленной тебе философии киников, - Кесарий сделал жест в сторону походного трона, на котором сидел, напряженно облокотившись на спинку, его царственный собеседник. Юлиан запустил длинные, узловатые пальцы в свою черную бороду, и захватил прядь, нервно подергивая ее, словно в такт словам Кесария.
  - В кинических хриях говорится об Антисфене, который и положил начало всем киникам, что врачи водятся с больными, но сами не заболевают. И то же говорит Иисус - не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Разве сам он не довольствовался простой одеждой и посохом, не жил из того, что подавали ему слу- шавшие его учение, отвергал лесть, презирал богатство? Подобно киникам, он говорил притчами о древе, не приносящем доброго плода, о беззаботности птиц, которым все мы должны подражать, возвеличил ребенка в собрании своих учеников. Да и ученица его не постыдилась называться 'псом', и за то он ее похвалил, - Кесарий говорил свободно, легко и бесстрашно, как человек, перед которым простирается не море человеческое, в напряженном молчании внимающее каждому его слову, но многосмеющееся вин- ноцветное море, по которому вдаль под парусами уходят корабли.
  - Демонакт говорил, что не надо идти в храм Асклепия, что бы бог тебя услышал - этим он близок нам, христианам, знающим,что Бог существует повсюду, и в этом великая наша радость.
  - Довольно об этом, - раздался молодой, но неприятный, словно надсаженный, голос. - Довольно! Вы смеетесь над поклонниками Зевса, указывая его гроб на Крите, а при этом почитаете исшедшего из гроба Иисуса - якобы исшедшего! Вы не потрудились узнать о тайнах критского благочестия, но осмеяли их, со свойственной вам, галилеянам, дерзостью и невежеством.
  - На это я отвечу стихами эллинского поэта, а не христианина:
  "Лгут критяне всегда:
  Измыслили гроб твой критяне;
  Ты же не умер, но жив,
  О Зевс, присносущный Владыка!"1
  
  Тишина стали пронзительной, такой, что у Каллиста на мгновение заложило уши. Потом раздался голос Юлиана, негромкий и хрипловатый:
  - Я рад слышать, что Кесарий врач знаком с эллинской поэзией, а не только с эллинским врачебным искусством. Если же Кесарий врач разделяет мысли галилеян, хулящих все эллинское, то, по справедливости, он должен прекратить не только читать все, написанное вдохновленными богами поэтами, но и оставить искусство медицины. Не помнит ли он, что еще о Гиппократе говорили, что в писаниях его звучит голос бога? Позволено ли тому, кто считает галилейское учение истинным, двоедушно лукавить и пользоваться эллинской мудростью, которую галилеяне презирают и хулят? У вас есть своя, галилейская медицина - творите чудеса и исцеляйте водянку, проказу и катаракту, лишь прикосновением, как, по вашим рассказам делал Основатель вашего учения, но не касайтесь Гиппократа, Асклепиада и Галена!
  - Что касается мудрости Гиппократа, то он предчувствовал заповедь о любви ко всякому человеку, которую принес Иисус, и учил внимательно относиться к больным без различия их происхождения и достатка. Что до Асклепиада, он тоже недалеко стоит от заповедей Иисуса. Кстати, он исцелял некоторых больных касанием руки! И хочешь ли знать, император Юлиан - все лучшее, сказанное или совершенное, принадлежит нам, христианам, потому что служит прообразом совершенства Сына Божия.
  - Довольно. Это не проповедь, а философский диспут. Ты забыл, что ты не у отца на приходе в своей каппадокийской глуши? И забыл, что Гален имел случай узнать о Христе, но не стал христианином, продолжая всю жизнь служить Асклепию Пергамскому.
  - Гален? Я следую за ним, только когда он прав.
  - Вот как?
  - Именно так. Иначе многие из моих пациентов уже не видели бы солнечного света.
  - Солнечного света, говоришь ты?
  Юлиан поднялся с походного, безыскусного трона и большими солдатскими шагами несколько раз измерил площадку для диспута. Подойдя почти вплотную к Кесарию, он резко схватил его за плечо. Послышался треск разрываемой ткани. Кесарий не пошевелился и не склонил головы.
  - Ты давал клятву Гиппократа, Кесарий врач? - переходя с хрипа на визг, выдохнул Юлиан. Его нечесаная борода разметалась по пурпурной тоге.
  Кесарий побледнел.
  - Ты ложно клялся богами, которых не чтишь? - продолжал Юлиан, продолжая сминать в своих узловатых сильных пальцах белый плащ Кесария, - так, что он почти разорвался пополам.
  - Ты обманывал доверившихся тебе страдальцев? Ведь они думали, что для тебя что-то значит эта клятва, не зная о твоем лицемерии. Хвала великому Гелиосу, который хранил их в твоих руках!
  Кесарий молчал.
  - Отвечай мне! - закричал император, переходя на петушиный фальцет.
  Кесарий глубоко вздохнул и звонко произнес - так, что услышали даже в самых дальних рядах:
  - Я не давал клятвы Гиппократа.
  Разорванный плащ медленно опал на темный мрамор пола.
  Юлиан обессилено рухнул на трон и дал знак писцам. Стража отделилась от стен и окружила Кесария.
  "Нет!" - хотел закричать Каллист, но в пересохшем горле не родилось ни звука.
  Юлиан нахмурил брови, и шевельнул губами.
  Внезапно на мраморные плиты выкатился детский мяч. Начальник стражи осторожно поднял его и обернулся, буравя взглядом толпу.
  - Оставь, мой добрый Архелай, - внезапно проговорил император, убирая руки от лица. - Это - знак богов.
  Он встал, опираясь на спинку трона.
  - Ты хочешь стать мучеником, Кесарий? Надеешься, что тебя положат рядом с вифинцем в Константиновой базилике? Не трудись - там будет храм Асклепия...Ссылка! Навечно! Диспут окончен!
  Стража отступила от Кесария и он, в разорванном до пояса хитоне, прошел среди молчаливо расступавшейся перед ним толпы. Глаза его были широко раскрыты - словно он смотрел за горизонт.
  Каллист обнял его.
  - Ты пришел? - улыбнулся Кесарий.
  Каллист глупо кивнул.
  - Спасибо...Вот указ, - он разжал словно сведенные судорогой пальцы.
  - Ссылка...Что ж, идем собираться, - сказал Каллист, удивившись своему деловитому тону.
  +++
  - Здорово ты ему про Каллимаха!
  Кесарий не ответил сразу. Он окунул голову в фонтан и долго держал ее среди серебристых струй, вытекающих изо рта дельфина - спасителя младенца Полемона.
  Полемон, оседлавший гладкую, мокрую спину дельфина, весело улыбался, протягивая ладошки вверх, к тысячам радуг, играющим в каплях воды. Они были словно братья.
  "Дельфос - адельфос"2, - неожиданно вспомнил Каллист.
  - Здорово он мне про клятву Гиппократа!
  Кесарий неожиданно рассмеялся, присел на камень, орошенный брызгами. С его темных волос стеками струи воды.
  - О, если бы ты знал, Каллист - как прекрасно жить! - вырвалось у него.
  Птица, похожая на огромную бабочку, подлетела к ним, и, зависнув над добродушной мордой дельфина, стало пить прямо из его рта.
  - Посмотри! - показал на нее Кесарий другу, счастливо улыбаясь, - Ей тоже хочется пить!
  Он снова склонился и стал, смеясь, пить воду из фонтана пригоршнями.
  Каллист с беспокойством посмотрел на него. Тот поймал его взгляд.
  - Не бойся, я в своем уме...Я просто рад... рад... Как хорошо быть живым! Ссылка! Всего лишь ссылка!
  Он прыгнул в фонтан - вода доставала ему до колен - и поцеловал дельфина в морду, поскользнулся и окунулся с головой.
  - Видел бы тебя...сам знаешь кто... обвинил бы в лицемерии, что целуешь дельфинов эллинских вместо ваших галилейских изображений...- ворчал Каллист, помогая ему выбраться из ледяной воды. - А также еще обвинил бы в пьянстве. Вернее, в осквернении эллинских святынь в пьяном виде.
  - Ты не понимаешь!
  - Я все понимаю!
  Каллист набросил на его плечи свой плащ.
  - Не надо - тепло!
  - Так и будешь идти, как мокрый оборванец, по Константинову граду?
  - А, точно...Спасибо!
  - Куда мы поедем? В Назианз?
  - О, нет, нет, нет! - замотал Кесарий головой, разбрасывая вокруг брызги, как искупавшийся конь.
  - Но там же твои родные...
  - Там, помимо них, еще и мой папаша...Представь, какое зрелище - изгнанный от императорского двора младший сын возвращается под отцовский кров. Строгий, но справедливый отец выходит к нему навстречу, не торопясь принять в свои объятия, но благодушно журя...нет, скорее, неблагодушно...в-общем, говорит, что вот оно - наказание для тех, кто непослушен родителям, что после свиных рожков непокорное чадо должно будет искупить свою вину вкушением хлеба с водой раз в день к вечеру, и напрасные просьбы и мольбы матери и старшего сына зарезать хотя бы козленка к возвращению непутевого Кесария будут отражаться от слуха епископа Григория, как от каменной скалы в пустыне.
  - Что? Какие свиные рожки? Какой козленок? - всерьез обеспокоился Каллист, хватая Кесария за запястье. - У тебя пульс нехороший.
  - А, ты же не знаешь про рожки...Ну ладно, забудь. Это я увлекся. Но суть того, что меня ожидает под отчим кровом, ты ведь понял? Кстати, на хлеб и воду посадят и тебя, как совратителя и соучастника. Так что я не могу туда ехать хотя бы из-за любви к тебе.
  - Куда же мы поедем?
  - В Александрию! - Кесарий простер руку вперед, как император Константин на конной статуе пред ними. - Там у меня много друзей и хороших знакомых... и даже Теон, хранитель Великой библиотеки, когда я там учился, приглашал меня остаться, он должен меня помнить - он приглашал меня помочь ему разобрать некоторые рукописи...И практики там врачебной достаточно, прокормимся...Что скажешь?
  - Я никогда не был в Египте...- начал осторожно Каллист.
  - Александрия - не Египет, - перебил его Кесарий. - Совершенно греческий город, коптскую речь не услышишь. Это не Мемфис или Гелиополь, где до сих пор есть жрецы Осириса, которые могут читать священные знаки древних египтян. Кстати, у жены Мины, Хатхор, брат - настоящий египетский жрец. Тебе будет интересно побеседовать с ним, его зовут Горпашед - это значит "Гор-спаситель". Но он с небольшими странностями, как большинство египтян, так что не увлекайся... Думаю, в Александрии мы будем чувствовать себя, как в Новом Риме - я помню свои годы юности и учебы там! Какое там стечение образованных мужей и гораздо меньше политики! Это несравнимо даже с Афинами, не то что с Новым Римом! В-общем, едем. Посмотрим свет, раз представилась возможность. Как ты переносишь плавание на корабле?
  Каллист приосанился.
  - Мои предки - с Коса, - гордо ответил он. - Море у нас в крови.
  - Я имел в виду, тебя не укачивает на судне?
  Каллист фыркнул, не удостоив его ответа.
  - Понятно. Меня здорово укачало, когда мы попали в шторм, подходя к Константинополю. Я возвращался из Александрии, закончив учебу. Когда на берегу я увидел Григория, я даже сразу его не узнал - так худо мне было. А он как раз вернулся из Афин, тоже морем, как ты понимаешь...Случайно встретились в порту! Его чуть не обобрал до нитки носильщик, тащивший его сундук с книгами - я вовремя вмешался. А мама ждала нас в гостинице - представляешь? Она-то знала, что Григорий должен возвратиться со дня на день - и тут вместо его одного приходим мы вдвоем!
  Кесарий начал весело рассказывать о том, как однажды попал в шторм Григорий, и как его утешала вся команда и пассажиры - так он рыдал, что погибает некрещеным среди морских вод. Каллист слушал его вполуха, прикидывая, как уложить инструменты и книги так, чтобы они не заняли слишком много места, и кому доверить то, что невозможно забрать с собой. В столице у него не было знакомых.
  - Может, оставим книги и вещи у Митродора?
  - У Митродора? - Кесарий задумался. - Его, кстати, не было сегодня.
  - Тем лучше - он не знает, что произошло.
  - Можно...Его имение далеко. Если он не в Константинополе, то у нас займет не более двух дней, чтобы с ним связаться.
  - Два дня - это немного. За это время как раз разузнаем, какой корабль идет в Александрию.
  - Да...Ты прав, пожалуй. Послушай, торопиться нам некуда - давай пройдем через рощу? В обход? Так хорошо...все цветет, весна...птицы поют...Я так жалел, что больше не увижу этого...
  Каллист долго смотрел на него, ничего не говоря. Они свернули на тропинку, ведущую к роще.
  - Послушай, Кесарий, - неожиданно сказал Каллист.
  - Да, друг мой? - Кесарий сорвал ветку черемухи и погрузил лицо в белые лепестки.
  - Я понимаю, что это неуместный вопрос, - начал Каллист, колеблясь.
  - Ничего неуместного, спрашивай, - повернулся к нему Кесарий. Синие глаза его сияли неземной радостью.
  - Я мало знаю о вашем учении, - продолжал осторожно Каллист.
  - Достаточно, чтобы доказывать нашим епископам, что они неправильно верят! - засмеялся Кесарий.
  - Нет, я не про то...Как тебе сказать...Ты только не обижайся...Ты же христианин?
  - Ну да, - Кесарий снова рассмеялся, запрокинув голову и отбрасывая со лба мокрые волосы. - Не полностью, но на пути. Я не крещен, ты знаешь.
  - Пусть. Но пред Юлианом ты стоял, как христианин.
  - Да.
  - Ты понимаешь...Все знают...Короче, христиане не боятся смерти и не любят жизнь, - выпалил Каллист.
  Кесарий положил ему руку на плечо и улыбнулся - теперь грустно.
  - Я не упрекаю тебя в трусости! - поспешно добавил Каллист. - Я ни в чем тебя не упрекаю! Ты вел себя в высшей степени благородно и прекрасно! Но я думал...вы так хотите умереть...Ну, вот про ваших мучеников рассказывают...Мне говорили, что один император издал как-то такой указ и приказал его повесить рядом с растопленной печью на площади - дескать, не заставляйте нас трудиться, христиане, если вы хотите умереть, прыгайте в эту печь сами.
  - Да, и его дочь прыгнула туда, - кивнул Кесарий. - Нас часто обвиняют в лицемерии, лжи, глупости...ты слышал сегодня.
  - Вот, я тебя обидел...в такой день...
  - Нет, нет! Я просто думаю, как объяснить тебе...Ты стесняешься спросить меня, вел ли я себя, как христианин, когда радовался, что остаюсь жить, а не иду на плаху?
  Каллист молча кивнул.
  - Я не знаю, Каллист.
  - Как так?! - потрясенно спросил тот.
  - Не знаю...Зачем я буду тебе лгать? Я не всегда поступаю, как христианин. Вернее, очень редко поступаю, как христианин. Поэтому и не принимаю крещения.
  - Мне кажется, Кесарий, что ты как раз - настоящий христианин! - воскликнул Каллист. - В отличие, скажем, от епископа Пигасия, нашего нового главного жреца. Поэтому я хочу, чтобы ты объяснил мне - вы же любите жизнь, христиане! Почему вы так стремитесь к смерти?
  - Ты правильно сказал - мы любим жизнь, - ответил его друг медленно, словно подбирая слова. - И мы не любим смерть. Совсем. Она - наш враг, потому что она - враг Бога.
  - Почему же вы готовы умирать...
  -...на каждом перекрестке?
  - Я не имел в виду эту обидную поговорку.
  - Она вовсе не обидная, если вдуматься. Мы бросаем смерти вызов. Но это страшно.
  - Вот как...Но постой - вы бросаете, а ваш Бог? Он как-то потом вас наградит, или спасет...ну, тело, понятно, не нужно никому, а душу потом наградит и даст ей божественную радость? Так я понял? Вы ищете загробной радости после битвы со смертью?
  - Нет, нет, нет! - Кесарий взмахнул руками. - Нет!
  - Ты начинаешь сердиться.
  - Не начинаю я сердиться. Бог победил смерть. Мы идем за Ним. Если мы искренне бросаем смерти вызов - мы встречаемся не с ней, а с Богом.
  - Ну, вот это я и имел в виду.
  - Мы, целиком, а не души, понял?
  - О, вот это я никогда не пойму. Ваши мученики же не воскресли! Хотя я не сомневаюсь в их блаженстве.
  - Они ждут воскресения.
  - Ну, хорошо, это ты в это веришь. А если это обман?
  - Да не обман. И не "верю". Я знаю, понимаешь, знаю, что Иисус воскрес. Внутри себя знаю. Ты же набросился на Пистифора, когда тот стал говорить несуразные вещи, потому что твой опыт тебе говорит иное!
  - На Пистифора?
  Каллист задумался.
  - Понял. У вас есть опыт. Его нельзя передать словами...полностью, понятно для всех передать. А для тех, у кого такого опыта нет - не буду обсуждать, истинного или ложного, - это кажется странным, противоречивым и смешным. Это похоже на мистерии.
  - Немного похоже, - кивнул Кесарий.
  - То есть - смерти вы боитесь, как все, но вы словно через нее куда-то проходите. Я понял - вы любите жизнь. Даже такой, какая она здесь, полная страданий.
  - В ней есть отблеск настоящей жизни, которой живет Воскресший из смерти Сын Божий.
  - То есть Он воскрес и живой с телом, как человек?
  - Да, гробница осталось пустой.
  - Вот этого не может быть.
  - Ты сам запираешь себя в замкнутый круг своим решением.
  - Он, то есть, по-твоему, опять принял тело, которое, как я знаю, было изранено и изуродовано страданиями? Это нелепо, Кесарий!
  - Я не про оживление трупов тебе толкую, а про воскресение мертвых. Есть разница.
  - Если у тебя есть такой опыт, это не значит, что ты не обманываешься.
  - А если у тебя нет такого опыта, это не значит, что те, у кого он есть, обманываются.
  - Ну и где, по-вашему, сейчас Иисус?
  - Где пожелает. Он Бог.
  - А тело Его где тогда?
  - Он с телом - где пожелает. Он одновременно Бог и Человек.
  - А смертельные раны?
  - У Него тело преодолевшего смерть. Он целиком свободен. Он свободен от смерти. Он убил ее своей смертью.
  - Это поэзия и только.
  - Это образ, потому что иначе не скажешь. Потому что опыт превышает слова.
  - То есть вы говорите, что тот самый человек из Галилеи, которого убили, в том же самом теле, теми же ногами, ходит по дорогам ойкумены?
  - Да, в том же самом теле, теми же ногами. К тому же Он еще и ходит в раю, и сходит в глубины преисподней. Тело Его пронизано Его Божеством, стало обоженным. Как говорим мы - прославленным. Он полностью свободен.
  - А, то есть, это уже не Его тело, не человеческое, а тело Бога?
  - У Бога тела нет, чему учили тебя платоники? Или ты эпикуреец? Веришь в богов из атомов? Я, хоть и последователь Асклепиада Вифинского, но совсем не эпикуреец. Это разные учения, только для папаши моего все одно - что онки, что атомы, что...
  - Погоди, - перебил увлеченного Кесария Каллист, немного обеспокоенный нездоровым, по его мнением, воодушевлением друга. - Так. Ты сам запутался и меня запутал. Давай снова про это самое тело Бога.
  - Бог принял человеческое тело и стал человеком, как один из нас, - "воплотился" - чтобы принять смерть. И как Бог, воскрес, победив ее. Он вочеловечился. Бог стал навсегда еще и человеком.
  - Знаешь, что? - после паузы сказал Каллист, покусывая травинку. - Знаешь, что?
  Кесарий, не отвечая больше, смотрел на оживленную муравьиную тропку.
  - Я не знаю, что надо пережить, чтобы в такое верить, - продолжил Каллист. - Я знаю одно - это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
  Кесарий улыбнулся.
  - И прости, что я начал этот спор. Ты утомлен. Тебе только не хватало продолжения диспута! Знаешь, что - сейчас пообедаем, и ты ляжешь спать, а я займусь приготовлениями. Я думаю, твои рабы-вольноотпущенники еще не разбежались.
  
  
  +++
  
  "- Да, Коста, я - христианин".
  "- И поэтому хочешь помочь мне бежать?" - усмехнулся сын кесаря Констанция Хлора. - "Я не спрашиваю, нет ли тут ловушки - если она и есть, и меня убьют, мне все равно - лучше смерть, чем жизнь заложника при Диоклетиане... да его скоро сменит этот уродец Максимин, и моя жизнь станет адом. Так что я согласен".
  "-У меня есть друзья-христиане, они живут в лесу, тайно от всех..."
  "- Странная идея бежать по морю через лес!"
  "-Ты не дослушал. У пресвитера Ермолая есть еще друзья... с лодкой... ну, ты же знаешь, что христиане друг другу всегда помогают, и тесно связаны между собой..."
  "-Я слышал об этом, но не очень-то верю, - смурно сказал Константин, - Не верю я в мужественность христиан. Моя мать Елена - христианка, моя сестра Анастасия христианка, но по мне - это хорошая женская религия. Да и для рабов неплохо. Вон, у Диоклетиана во дворце почти вся челядь рабская - христиане, и храм напротив. И что? Он не случайно их не боится и не гонит. Слабая это религия, молчаливая. Мужчинам, воинам она не годится. Поэтому я поклоняюсь Митре, я Гелиодром. Не думаю, что твои друзья-христиане согласятся помогать человеку, прошедшему почти до конца мистерии Митры".
  "Откуда ты знаешь, может и сам Митра - тоже христианин?" - засмеялся рыжий юноша.
  "-Ну, положим, после встречи с тобой, я склонен поверить, что христиане бывают разные. Ты бы тоже мог стать последователем Митры, в тебе есть его огонь!"
  "-Я был поклонником божественного Плотина, как и мой покойный отец", - сказал Пантолеон.
  "- Раскаиваешься?" - с интересом спросил Коста, и его бычьи глаза слегка расширились.
  "-Что ты! Плотин был для меня тем воспитателем, который привел меня ко Христу почти вплотную. Что Писания для иудеев, то философия для нас, эллинов - это все послано нам Богом для того, чтобы мы открыли Христа".
  "-Так ты научился творить чудеса, как теург?" - удивленно спросил Коста, тараща на него огромные светлые глазищи.
  "- Теург из меня не вышел, а чудеса творит Христос."
  "-Поверю, когда окажусь у отца в Камулодуне на Оловянных Островах"
  "- Окажешься. И кесарем станешь. Как ты во сне видел - орел спускался к тебе на голову с небес..."
  "- Замолчи! Ты - теург? Ты - гоэт?" - отшатнулся от него Коста. - "Откуда ты знаешь?"
  "-Ты с ума сошел?" - отвечал Панталеон. - Ты мне сам рассказывал!"
  "-Да не мог я тебе расска..., начал Константин и замер на полуслове, - Слушай, это тебе твой Христос, значит, открыл..." - вдруг проговорил сын кесаря Констанция Хлора.
  "И над орлом в небе, синем-синем, солнце, а на нем слово НИКА", - продолжал Пантолеон.
  "- Да... так..." - вымолвил Константин.
  "-Так и будет", - веско сказал рыжеволосый вифинец. - "Пойдем, я познакомлю тебя с христианами Ермолаем, Ермиппом и Ермократом, и мы обсудим все в подробностях".
  "- Погоди, - крепко взял за руку друга Константин. - Если так и будет, то христиане станут разрешенной религией - навсегда! Я клянусь тебе".
  
  
  +++
  - О, Орибасий? А ты что здесь делаешь?
  - Это твоего друга надо спросить, Каллист, что он тут делает.
  - Ладно, подвинься, дай нам пройти наверх. Потом расскажешь, зачем явился. Книги не продадим.
  - Подожди - постоим немного на лестнице. Что ты молчишь, Кесарий Каппадокиец? Какой ты мокрый. Уж не окрестился ли ты по дороге сюда?
  - Что тебе нужно здесь, Орибасий? - негромко спросил Кесарий.
  - Ты завернул в храм мученика Пантолеона? Боюсь, что там теперь уже никогда не будут крестить - с завтрашнего дня там начнутся работы по перестройке его в храм Асклепия Сотера. Ты зря потерял так много времени - для тебя оно так драгоценно!
  - Дай нам пройти, - Каллист решительно отодвинул Орибасия.
  - Эй, стража! - неожиданно произнес тот - уверенно и насмешливо.
  - Дай пройти, Орибасий, - сказал Кесарий. - Нам надо собрать вещи.
  - Мне жаль, но у вас здесь нет вещей, - заметил Орибасий.
  - Ты что, сдурел?! - полез на него с кулаками вифинец. Кесарий остановил его.
  - Подожди, Каллист... Орибасий! Я хотел бы забрать только свои инструменты и книги. Все остальное - твое. Не волнуйся.
  - Нет, не остальное, а все - мое. Твое имущество конфисковано, Кесарий. Зачем тебе инструменты? Ты и без них Галену на ошибки укажешь. Руки возложишь на больных - и будут здоровы. А без клятвы Гиппократа врачом в империи работать нельзя. Последний указ императора.
  - От сегодняшнего числа? - ядовито спросил Кесарий.
  - Как ты умен...Так что можешь пополнить ряды странствующих лекарей - кому зуб выдрать, кому камнесечение провести. Мы, врачи, согласно клятве Гиппократа, у вас работу не перехватим. Работайте на здоровье! Зарабатывайте хлеб насущный в поте лица!
  - Орибасий, - тихо проговорил Кесарий, покусывая нижнюю губу. - Отдай мои инструменты.
  - На твоем месте я бы не клянчил казенное имущество, а поторопился бы отъехать из пределов столицы. Тебе надо до захода солнца их покинуть, иначе станешь гребцом на галерах.
  - Ты, подлец! - Каллист рванулся к Орибасию, но два легионера заломили ему руки.
  - Вот, читай - подпись императора.
  Кесарий стиснул пальцы так, что костяшки побелели.
  - Послушай, Орибасий, дай мне хотя бы два скальпеля и две иглы, - при этих словах в его горле что-то булькнуло.
  - Да я тебе даже Евангелие твое рад бы отдать - но не могу! Приказ, понимаешь! Все теперь казенное! А я - человек на государственной службе, служу императору и народу римскому! Не могу указы нарушать, при всей моей любви к тебе, дорогой Кесарий! Ребята, проводите-ка этого оборванца... и второго тоже!
  
  ...Кесарий помог подняться Каллисту - тот яростно выплевывал дорожную пыль и гравий.
  - Мерзавец! - прорычал он. - Я тебе это припомню!
  Из-за ограды раздался многоголосый смех.
  - Хорошо, что я велел постелить на лестнице дорогой ковер, - глубокомысленно заметил Кесарий. - Никогда не надо быть жадным... Кажется, все ребра целы. В путь! Поклажи нет, дорога будет проще. Пойдем, друг - пока открыты городские ворота.
  Он посмотрел на восток. Небо, нежно-бирюзовое, словно выцветшее от знойного дня, подергивала вечерняя дымка.
  Каллист молча пошел за Кесарием по городским улицам мимо роскошных особняков, покоящихся в тени садов. Ветерок доносил запах жареного мяса. Каллист сглотнул слюну.
  - Слышишь, Кесарий? У меня есть твоя книга. Ты оставил ее на полу...вчера. Я забыл тебе сказать.
  - Книга?
  - Вот эта. Ваша, христианская. Это и есть Евангелие?
  - Это? - Кесарий нежно взял свиток из рук друга. - Нет, это послание апостола Павла к Филиппийцам...Мама мне дала его в дорогу, когда я впервые уезжал из дому.
  Он задумался.
  - Слушай, мы его продадим и купим инструменты, чтобы подработать на проезд в Александрию, - сказал он решительно.
  - Не вздумай. Я не дам тебе его продать. Подработаем по другому как-нибудь.
  - На разгрузке кораблей? Нам нельзя быть в обеих столицах - в Константинополе и в Никомедии тоже. Надо добираться до какого-нибудь отдаленного порта. Без денег и еды идти день и ночь - это, знаешь ли, слишком неправдоподобно.
  - А если зайти к Митродору?
  - Мы не доберемся туда раньше вечера. А его усадьба считается в черте города.
  - Проклятый Орибасий! Это он добился дополнительного указа...
  Кто-то потянул Кесария за плащ и снова скрылся в листве.
  - Эй, что за шутки? - вскричал тот.
  - Тише, хозяин, - ответил голос из виноградных лоз. - Это я, Трофим. Идите дальше, не поворачивайтесь ко мне - за вами могут следить.
  - Трофим?!
  - Вчера вы дали мне вольную, хозяин. Сегодня я все видел и слышал...Я не мог выкрасть ваши инструменты - Орибасий их забрал сразу же...
  - Еще бы! - процедил Каллист. - Сделаны на заказ у лучшего мастера.
  - Я принес вам свой новый плащ - он хоть и не такой красивый, как ваш, но теплый, шерстяной, я его почти и не носил. И вот еще - вы дали мне вчера десять золотых монет - заберите их.
  - Нет, Трофим - твердо сказал Кесарий, хотя Каллист больно толкнул его в бок. - Они твои. Ты хотел открыть рыбную лавку?
  - Что мне до лавки, когда вас выставляют с позором из вашего дома! - возмутился Трофим. - Или вы гнушаетесь мной, потому, что я - не христианин?
  - Что ты, Трофим, - растерянно проговорил Кесарий.
  - Возьмите деньги.
  - Трофим...У меня же есть средства к существованию...есть часть имения, родственники - это только временная нужда.
  - Ну и где ваши родственники? Вам еще добраться до них надо. Берите эти деньги. Вы не привыкли есть пустую похлебку и спать на земле.
  - Я возьму одну монету. В долг, - после колебаний, вымолвил Кесарий. - Нам хватит. Спасибо тебе. И за плащ тоже.
  Он пожал ему руку сквозь листья винограда.
  - Осторожно! Заметят! - испуганно прошептал Трофим. - До встречи, Кесарий врач!
  - Да благословит тебя Бог, Трофим!
  В ответ раздался замирающий шорох листвы.
  - Я вот думаю...- заметил Каллист, когда они миновали виноградники. - Остальные рабы были христианами.
  
  
  ГЛАВА 29 О КРАТЧАЙШЕМ ПУТИ В НИКОМЕДИЮ.
  - Посидим немного. Вон уже видны ворота.
  Кесарий опустился на разогретые за день камни ступеней базилики. Одежда его давно просохла от дневного зноя, на осунувшемся лице выступили крупные капли пота.
  Среди побледневшего неба боязливо просыпались редкие звезды. На Константинополь надвигалась сухая, душная ночь.
   - Посидим, - согласился Каллист. - Только давай внутри - там прохладнее, как-никак.
  Кесарий тяжело, с трудом поднялся, схватившись за деревянный косяк. Они вступили в полумрак опустелого храма.
  На полу у гроба мученика Пантолеона горела одинокая масляная лампада. Две женщины в молчании замерли у мраморных плит. Их фигуры были словно выточены из камня. Кесарий изобразил на себе крест и тоже подошел к тому месту, где лежало тело вифинского врача. Он опустился на колени, и почти упал на гроб, обхватив его руками. Каллист остался у входа.
  - Эй, подвинься! - кто-то толкнул его в спину. - Вам тут забава, а нам работа!
  Двое работников в запачканных известью туниках внесли в базилику лестницу и стали ее устанавливать у южной стены, громко переругиваясь и топоча деревянными сандалиями по гулкому полу. Одна из женщин подняла голову, и в падающем с улицы свете Каллист заметил, что это - пожилая матрона. В глазах ее, резко контрастируя с волевыми чертами лица, отображалась тревога и какая-то беспомощность.
  - Молоток дай мне. И долото, недоделок ты эдакий! - командовал старший, стоя на самом верху лестницы. - Тут отбивать до ночи...крепкая мозаика, разэдак ее.
  - Да, еще при Константине клали...- глубокомысленно проговорил младший, почесав мясистый нос.
  - Да посвети же мне, олух!
  Носатый сграбастал лампаду, и трое у гроба остались в темноте.
  Раздался удар молотка, и осколки мозаики брызнула во все стороны. На белоснежном хитоне молодого врача с золотым нимбом вокруг копны густых волнистых волос появилось красно-бурое пятно - показалась кирпичная стена.
  - Глаза ему выбивай, слышишь? Так велено.
  Каллисту показалась, что он услышал женский стон. Но через мгновение он прозвучал ровный голос Кесария:
  - Что за самочинство вы творите?
  В темноте его одежда и лицо были неразличимы, но осанка и властный тон заставили работников остановиться.
  - Вы не слышали указ императора? Все украшения этой базилики - имущество храма Асклепия Сотера. Всякий, кто посягнет на них, будет наказан, как кощунник.
  Кесарий пошатнулся, но успел опереться о стену.
  - Вот! - в три огромных шага очутившись рядом с ними, он ткнул младшему под нос указ. - Подпись и печать императора Юлиана! Вовремя же я пришел сюда составить опись имущества галилеян, находящегося в храме! Как ваши имена и кто вас послал? Отвечайте мне!
  - Мы - вольноотпущенники Гнея, вольноотпущенника епископа Пигасия...
  - Какой он теперь епископ, дурак! - испуганно одернул старший носатого, поспешно слезая с лестницы. - Великого жреца Пигасия, этот оболтус имел в виду.
  - Завтра я поговорю с этим Гнеем лично. А ваши имена?
  Но вольноотпущенники уже метнулись в сторону прохода, оставив лестницу, молоток и долото среди осколков мозаики.
  - Пойдем и мы, Каллист, - обратился Кесарий к другу.- Совсем повечерело...
  Он снова прислонился к стене так, словно случившееся обессилило его в конец.
  - Тебе плохо? - поддержал его Каллист.
  - Голова закружилась...Идем.
  - Вы спешите уехать из Константинополя? - неожиданно раздался голос матроны - волевой и сильный. - Не сочтите за вольность, но я хочу предложить вам воспользоваться моей повозкой. В ней достаточно места, - добавила она тоном, не допускающим возражений.
  - Мы... нет, мы...- начал Каллист.
  - Вам надо спешить - солнце садится, - строго сказала она, перебив его и глядя в упор на Кесария. - Меня зовут Леэна, дочь патриция Леонида из Вифинии.
  +++
  - Мы с внучкой приезжаем сюда несколько раз в год, - сказала Леэна, развязывая добротно укутанную в полотенце корзину с еще теплыми лепешками.
  Повозка плавно покачивалась, теплый ветер обдувал путешественников. Огромный возница угрюмо высился на козлах, то и дело погоняя лошадей - дочь Леонида уже отчитала его за медлительность и неповоротливость.
  Дорога круто пошла в гору, и Каллист видел, как Константинополь изогнутым луком лежит у темной воде, по которой бежит золотая дорога заката. Он мог различить дворец императора, здания сената и главный рынок, даже статуя Константина, скачущего во весь опор в сторону базилики, была видна словно на ладони, только странное нечто было в вечерних очертаниях города. Он закрыл глаза, потом открыл их снова, приглядываясь, и понял - над городом уже не было крестов. Даже храм "София" - Божественной Премудрости, к югу от залива, стоял обезглавленным, словно перевернутая чаша. Рядом с ним склонил голову, словно младший брат, храм "Ирина" - Божественного Мира.
  - Хочешь пить? - Кесарий протянул ему кувшин с родниковой водой.
  Каллист сделал несколько жадных глотков, но, удержавшись, снова передал кувшин другу.
  - У нас достаточно воды, - заметила Леэна.
  - Куда мы едем? - спросил Кесарий, будто проснувшись.
  - Прочь из столицы.
  Она протянула ему лепешку.
  - В сторону Перинфа?
  - В сторону Никомидии, - невозмутимо ответила Леэна. - Но через Перинф.
  - Никомидия на том берегу, - робко заметил Каллист.
  - Верно. Зато Перинф на этом.
  Некоторое время было тихо.
  - Все, кроме вас, остались послушать указ. Вам это, видимо, было ни к чему, - продолжила Леэна. - Мы потеряли вас из виду сразу после диспута. Если бы этого не случилось, мы до полудня уже были бы на том берегу. Теперь придется делать крюк по суше и по морю.
  Каллист доел третью лепешку и взял четвертую.
  - Можешь взять сушеной рыбы, - кивнула Леэна.
  - Мы ничего не едим, сегодня пятница, - вставила Финарета, стараясь спрятать под покрывало непослушную огненно-рыжую прядь. - Мы христиане.
  Кесарий замер с лепешкой в руке.
  - Финарета, помолчи, - сказала Леэна, ободряюще кивнув Кесарию. - Это моя внучка Финарета, Кесарий врач. Да, мы христиане, как нетрудно догадаться. Мы едем в Диапотамос, доберемся туда к полуночи, переночуем в гостинице - я знаю одну неплохую - а потом на корабле отправимся в Никомедию...надо будет как-то ее обогнуть, ведь вам нельзя в столицы,- продолжила она, внимательно глядя на Кесария. - Возьми, - неожиданно сказала она, протянув ему шерстяное одеяло. Тот с благодарностью укрылся им.
  - Тебе холодно, Кесарий? - удивился Каллист. - Такая жаркая ночь.
  Кесарий не ответил - он уже задремал, склонив голову. Сумрак сгущался. Леэна молчала, слегка шевеля губами. Финарета то и дело поглядывала на нее, потом шепотом спросила:
  - Бабушка?
  Ответа не было.
  - У нас имение недалеко от Никомедии, - шепнула она Каллисту. - Мы из-за вас опоздали на корабль. Бабушка посылала рабов вас искать. Где вы были?
  Каллист изумленно молчал, припоминая, где он мог до этого встречаться с дочерью Леонида.
  - Твой друг так красиво говорил! - продолжала Финарета, не обращая внимания на молчание собеседника. - Он же был членом сената? Придворным врачом? Как он здорово сказал императору...вот, я все записала, - она достала из-под покрывала вощеные таблички, покрытые скорописью.
  - Да, Кесарий очень образованный, - вымолвил, наконец, Каллист.
  - А он крестился?
  - Он получше многих ваших... крещеных, - заметил обиженно Каллист.
  - Наших? Ты что, эллин? Ты не христианин? - разочарованно протянула Финарета, но в ее зеленоватых глазах запрыгали искорки.
  - Я? Я - нет... я... но я знаю ваши книги...- неожиданно для себя заторопился Каллист. - У меня даже есть с собой...Смотри!
  Он показал ей свиток Кесария.
  - Правда? Покажи...Послание к Филиппийцам? И ты читал?
  Каллист с достоинством кивнул, но потом поспешил добавить:
  - И еще я знаю, у вас есть такая книга какого-то пророка...там написано ваше учение...я даже пересказать могу:
  Кто поверил тому, что мы слышали?
  Кто мог бы узнать тут вмешательство Бога?
  Как, этот хилый росток,
  Затерявшийся на невозделанной земле,
  Не имеющий ни вида, ни силы...
  Облик его не запоминается,
  Лицо его застыло в страдании,
  взгляда глаз его избегают люди.
  Этого человека гонят,
  С ним не считаются...
  Не наше ли зло обременяло его,
  Не скорби ли наши сгибали его?
  А мы считали его проклятым,
  Полагали, что поразила его рука Божия
  И что согрешил он...
  А он исходил кровью за наши грехи,
  Его угнетали преступления наши,
  кара, которая нас примиряла,
  его - сокрушала,
  и из ран его текло наше исцеление...1
  Финарета удивленно смотрела на него. Потом сказала:
  - А я вас видела в Никомедии у Пистифора.
  Каллист почувствовал, как ему становиться жарко.
  - Это ведь ты ему сказал, что он неправильно понимает христианское учение?
  Каллист от всего сердца пожелал провалиться в Гадес.
  - Пистифор теперь представитель главного жреца в Никомидии, - невинно добавила Финарета. - Так что ты не ошибся.
  Кесарий застонал во сне.
  - Ему плохо! - воскликнула девушка. - Потрогай - у него жар! И пульс быстрый и высокий!
  Этого Каллист стерпеть уже не мог. Он убрал руку Финареты с запястья Кесария, и сам начал щупать пульс. Он нашел его сразу, и на мгновенье ему показалось что лучевая артерия бьет по его пальцам.
  - Кесарий! - позвал он.
  Тот негромко, без слов, застонал, натягивая одеяло.
  - Тебе плохо, Кесарий?
  Он попытался уложить его на свое плечо. Кесарий медленно сполз вниз.
  - Он без сознания! Он болен! - сказала Финарета.
  - Помолчи, пожалуйста, - грубовато сказал Каллист. - Я вижу, что он нездоров.
  Кесарий открыл глаза.
  - Холодно, - проговорил он. - Мне холодно...
  Финарета вытащила из-под скамьи второе шерстяное одеяло и кувшин с вином.
  - Что ты делаешь, Финарета? - строго спросила Леэна, проснувшись. - Сынок, тебе плохо? - она неожиданно нежно взяла Кесария за руку. - Вези поосторожнее! - крикнула она вознице. - Да шевелись! А ты положи его к себе на колени...вот так...здесь тесно...Тебя как зовут? Феоктист?
  - Каллист, - слегка раздраженно ответил тот. - Я думаю, что надо...
  - Сынок, выпей вина, - сказала Леэна.
  - Надо развести водой!
  - Нет, не надо, Феоктист.
  - Каллист.
  - Пей, сынок.
  Кесарий послушно отхлебнул. Леэна укрыла его третьим одеялом.
  - Скоро будем в Диапотамосе, - она погладила его по голове. - Потерпи немного.
  +++
  
  "- Леонта, мы исполним твою просьбу. Я считаю, что это то, что нам повелевает делать Христос. Но... ты понимаешь, на что идешь сам? Если тебя схватят? Если догадаются, что побег подстроил ты? Зачем ты хочешь погубить свою жизнь - не ради Христа, не как славный мученик - а просто так, как преступник? Ведь Павел апостол не велел нам страдать как преступникам..."
  "-Отец Ермолай, иногда очень сложно отличить преступника и христианина", - в закатном свете волосы юноши сияли золотом. - "Он в темнице, а мы пришли к Нему, и выпустили на свободу - как Он отпустил измученных на свободу, Он, Христос, который подарил нам лето Господне прекрасное, Царствие Божие, великую радость и бессмертие с Ним... Мой отец поддержал бы меня в борьбе против несправедливости, но он уже похоронен мною и ждет воскресения мертвых...Ты мне теперь за отца. Но если ты отказываешься мне помочь, я все сделаю сам, потому что я считаю, что это справедливо".
  "- Нет, Леонта... но у меня будет одна просьба к тебе. Когда... - тут Ермолай запнулся и исправил себя: Если... если тебя арестуют, если будут требовать имена сообщников - назови, умоляю, наши имена. Мы хотим умереть как мученики, а не от старости и страха в лесу. У меня нет духу прийти и сказать, что я тот самый Ермолай, друг мученика епископа Анфима... так пусть они придут сюда. Слышишь? Пантолеон, я приказываю тебе как отец".
  Леонта молчал, его золотая грива развевалась на вечернем ветру.
  "-Только под таким условием я согласен тебе помогать!" - закончил Ермолай и отвернулся, чтобы юноша не увидел слез на его глазах.
  
  
  ГЛАВА 30. О ТОМ, КАК СЛОЖНО НАЙТИ ВРАЧА НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ.
  - Мне уже лучше, - заявил Кесарий, когда повозка остановилась на постоялом дворе. - Я сам могу идти.
  Возница и Каллист вовремя подхватили его с двух сторон.
  - Отпустите меня! - не сдавался он.
  - Тише, - сказала Леэна. - Ты можешь идти сам, но пусть они тебе помогут.
  Каллист достал монету.
  - Убери, - сурово сказала Леэна. - Вам постелили наверху, в одной комнате. Присмотришь за Кесарием.
  ...
  - "Присмотришь за Кесарием, Феоктист!" - передразнил он вполголоса, когда они остались одни. - Вот попали к Медузе в плен...Ложись на эту кровать - подальше от окна. Тебе холодно?
  - Нет, я согрелся...Что такое она дала мне выпить?
  - Вино неразбавленное...варварство какое.
  - Надо же...Помогает, оказывается.
  - Ты знаешь эту Леэну, дочь Леонида?
  - Нет. Я думал, она твоя знакомая.
  - О благие боги! Нет, не моя. Вот тебе новый хитон.
  - Откуда? Зачем ты деньги менял?
  - Я не менял. Принес раб, вместе с ужином и водой для умывания. Снимай свой - он рваный донельзя.
  Кесарий снял хитон и с сожалением осмотрел его.
  - Давай сюда - сохраню. Его ведь рука императора разорвала - будем потом, как мужи-чудотворцы им чудеса исцелений творить...Инструментов все равно нет.
  - Осторожней ты - про императора, - заметил Кесарий, умываясь. На его груди темнели глубокие ссадины.
  - Что это?
  - Следы от ногтей божественного Августа. Царапается, как дикая парфянская наложница.
  - Тихо ты! Это он когда одежду на тебе стал рвать?
  Кесарий кивнул.
  - Он ногти не стрижет. Киник.
  Кесарий растянулся на ложе.
  - Какой долгий был день, правда? - спросил Каллист, задувая свечу. Кесарий промолчал.
  - Как я глупо себя чувствую, - вдруг сказал он. - После всего этого. Все не так надо было. Смешно.
  - Лучше спи! - посоветовал Каллист. - Завтра на рассвете поднимут.
  
  +++
  
  Каллист закрыл глаза, все еще чувствуя покачивание повозки. Из окна веял ночной ветер, полный ароматов далеких весенних лугов... Ему снился похожий на явь сон, в котором перемешались его собственный давние воспоминания и рассказы Кесария.
  
  ...Солнце сияло, приближаясь к полудню. Богатая колесница мчалась среди весенних полей Каппадокии, впереди и позади нее - легионеры верхом на вороных лошадях.
  - Останови за следующим поворотом, - крикнул Кесарий вознице.
  Он привстал и протянул руку, помогая взобраться какому-то невысокому человеку, по самые глаза закутанному в серый плащ, подобно странствующим философам или риторам, за тем лишь исключением, что плащ незнакомца был из дорогой ткани.
  - Не знаю, как душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего!- рассмеялся Кесарий, целуя путника. - Садись напротив меня, сестра моя невеста...Долго ждать пришлось, Григорий? Хочешь пить?
  Он подал Григорию кувшин родниковой, еще не успевшей согреться под лучами солнца, воды.
  - Это - из ключа у поворота на Тиан. Вода ледяная, словно из Аида...Пей осторожнее - береги горло.
  Григорий благодарно кивнул и припал к кувшину, вытирая пот с бледного лба. Кесарий сделал знак вознице, и колесница снова понеслась мимо полей и рощ.
  - Ты сейчас из Пергама? - спросил Григорий, отрываясь от кувшина. Голос у него был приятный, но тихий, непохожий на голос ритора-профессионала. Это был молодой человек лет тридцати, ровесник Кесария, но с ранней сединой в темных мягких волосах и грустными карими глазами, в которых, однако, угадывался, сильный и быстрый ум. Он снял плащ, положив его рядом с собой.
  - Из Пергама. Проверял Асклепейон. Тебе удалось ускользнуть без подозрений из-под ока ипсистария?
  - Думаю, да. Отец знает, что первую половину дня я часто посвящаю прогулкам в одиночестве...
  - Хочешь поесть? Вот жареная рыба, свежие лепешки, мед...
  - Нет, спасибо, Кесарий, - поморщился Григорий, и тонкие черты его лица на мгновение покрыла тень страдания.
  - Что такое? - встревожился Кесарий. - Опять боли в желудке? Опять посты на пару с Василием? Хочешь себя довести, как он довел?
  - Нет... нет, я все делаю, как ты велел мне в последнем письме...соблюдаю диэту, как в отношении пищи, так и образа жизни... - извиняющимся тоном начал Григорий. - Видишь ли, прошлая неделя была очень неспокойной, много дел, много хлопот, я почти не спал. Ты знаешь, мне всегда немного нездоровится после разных переживаний.
  - Бедный брат мой! - воскликнул с жаром Кесарий, нежно обнимая Григория. - А тебе еще пришлось стоять, ожидая нас на солнцепеке...Что же ты не дал мне знать - я бы придумал что-нибудь другое.
  - Ничего, Кесарий, ничего...Если мы решили встречаться тайком, то иного выхода нет. Ты же не можешь заехать к нам в Назианз...А для меня одна из немногих радостей в жизни - увидеть тебя.
  - Постой-ка, у меня с собой есть свежеприготовленные желудочные капли. Погоди...Да, вот же они. Сейчас же при мне и прими. Вот, водой запей. И рассказывай. Как мама? Как Горгония? Как Аппиана?
  - Все здоровы, милостью Христа. Мама вспоминает о тебе каждый день. Вот тебе письмо от нее...и от Горгонии, в конце пара строк от Аппианы. Ты знаешь, что ее сговорили замуж?
  - Да?! А не рано ли? Ей же только десять!
  - Ей, собственно, двенадцать... Но свадьба только через три года. Знаешь Флавиана, у которого имение на запад от Назианза? У него пять дочерей и один сын.
  - А...да, помню. Никовул. Так ему тоже не более восемнадцати.
  - Ну...да, - растерялся Григорий.- А что?
  - Дети еще.
  - А что, лучше по дедовским обычаям, за сорокалетнего?
  - Не знаю про сорокалетних...это больше тебя касается, мой любимый старший братец, - засмеялся Кесарий. - Он ей нравится?
  - Она его еще не видела.
  - Порой мне кажется, что вы живете в глухой сарматской деревне. Я понимаю, ипсистарий...но ты-то... Поговори с мамой и Горги, они придумают, как показать Аппиане этого Никовула.
  - Я думаю, - нерешительно сказал Григорий,- что Горги уже тайком показала ей этого юношу. Или найдет способ сделать это в ближайшем будущем.
  - А ты его видел?
  - Да, говорил даже с ним. Мы с Аппианом были в гостях у них. Милый скромный юноша, высокий, как ты... умом, правда, не блещет, но добрый.
  - Аппиан тоже умом не блещет, но Горги с ним счастлива. Ладно, скажешь Горгонии и Аппиане, что младший брат и дядя одобрили. А теперь расскажи о маме.
  - Она все надеется, что ты вернешься, - вздохнул Григорий.- А ты... не собираешься? - осторожно спросил он.
  - Нет, Григорий, - неожиданно тяжело ответил Кесарий. - Я же сказал - я останусь в Константинополе. И довольно об этом.
  - Брат, - Григорий неловко взял его за руку. - Но разве можно твой образ жизни там сравнить с философским уединением здесь! Эта столичная суета...двор...арианство властительных людей... Неужели все это тебе по душе?
   Кесарий повернулся к нему - даже сидя, Григорий едва доставал до его плеча. Их глаза встретились на мгновение, потом Григорий отвел взгляд.
  - Всякий имеет свое дарование от Бога - один так, а другой иначе, - негромко сказал Кесарий.- Я же не зову тебя в столицу, зачем ты тащишь меня в Назианз? Что я там, по-твоему, буду делать?
  - Погоди, а кто это? - вдруг спросил Григорий, указывая на дремлющего Каллиста.
  - Этот юноша, - сказал Кесарий, сильно понизив голос, - племянник Феоктиста теурга. Помнишь этот процесс? Троюродный брат шурина Констанция забрал у него имение, после того как несчастный был сослан за теургию?
  - Да, помню...бесчеловечное дело! И такие люди еще называют себя христианами! - неожиданно энергично закивал Григорий.
  - Каллист изучал медицину на Косе. К счастью, дядя заплатил за его обучение вперед. А когда ему настало время возвращаться, то возвращаться оказалось некуда. Он думал - наивное дитя! - что Иасон, главный жрец Пергамского Асклепейона, его приютит. Надо совсем не знать Иасона, чтобы так думать. Я с ним общался всего только несколько дней, до сих пор мутит, как будто не в асклепейоне побывал, а в городском отхожем месте... В двух словах, наш Каллист был в отчаянии, я подозреваю, на грани самоубийства. Хорошо, что я задержался, занимаясь катарактой у одной бабушки!
  - А ты сможешь как-то ему помочь, Кесарий? С твоим положением при дворе...
  - Да. Буду предлагать его на должность помощника архиатра в Никомедию. Архиатр Леонтий очень дряхл, но его не будут пока снимать. Ему нужен умный и деятельный помощник, а не эти сыночки придворных врачей, которые так же ленивы, как и тупы...Вот, кстати, и ответ на твой вопрос, Григорий - что я делаю в Константинополе. Разве сохранить жизнь и вернуть доброе имя этому юноше - не дело, достойное имени христианина?
  - Да, ты прав... А как твое предложение по поводу устройства больницы для бедных? Тебе удалось поговорить с императором Констанцием об этом?
  - Да, удалось. Думаю, что дело пойдет. Даже епископ Пигасий проявил интерес! Предполагается, что это будет осуществляться за счет казны силами церкви.
  - Не удивительно, что Пигасий заинтересовался. Но я хочу тебя спросить вот о чем - правда, что к тебе сватал дочь начальник Константинопольских бань?
  Кесарий встряхнул головой, его густые черные волосы волной опали на плечи.
  - А также начальники дворцовой стражи, рынков и береговой таможни. Это перечень за последние полгода, - деланно небрежно сказал он.
  - Так ты не женишься? - с видимым облегчением спросил Григорий.
  - Нет. Кстати, ты часто бываешь у Василия? Его младший брат, твой тезка, недавно женился, ты писал? Тот, который ритор?
  - Да, он же еще и медицину изучал...Как жаль, что ты не приезжаешь - он так мечтает с тобой встретиться... Помнишь, он все время просился играть с нами, старшими детьми, в мяч, а Макрина не пускала его?
  - Ты видел Макрину? - быстро спросил Кесарий.
  - Нет, она почти не выходит к гостям.
  - Она нездорова? - с волнением спросил Кесарий брата.
  - Не думаю...не знаю. Но она была в церкви в прошлое воскресенье.
  - Она диаконисса?
  - Нет еще. Собирается стать.
  - Ты...ну, когда увидишь ее...знаешь...мало ли, в церкви, или у Василия...спроси так, будто невзначай, помнит ли она меня, хорошо?
  - Конечно, помнит, Кесарий! - удивленно воскликнул Григорий.
  - Ты уверен? - неожиданно улыбнулся Кесарий.
  - Конечно. Мы же все детство вместе провели.
  - Да, это так! Тогда...Григорий, скажи ей...Скажи...
  ...
  
  - Григорий! Григорий, скажи! Григорий! - кричал Кесарий в бреду.
  
  Каллист вскочил с постели. За окном было темно. Ощупью, натыкаясь на какие-то вещи, он добрался до Кесария, потряс его за плечо:
  -Тебе приснился дурной сон? Кесарий! Проснись!
  Ответа не было.
  Дверь внезапно распахнулась, и по стенам заметались отсветы неверного свечного пламени. Леэна в наспех накинутом покрывале молча склонилась над разметавшимся на простынях Кесарием. Финарета робко вошла вслед за ней, прикрывая светильник ладонью от ночного ветра.
  - Ему совсем плохо, бабушка, - проговорила она. - Я говорила тебе, это лихорадка...
  - Помолчи, Финарета, - оборвала ее Леэна и обернулась к хозяину постоялого двора, который с беспокойством переминался с ноги на ногу у дверного проема. - Нет ли среди твоих постояльцев врача или хотя бы странствующего лекаря?
  - Есть, - ответил вместо него Каллист, чувствуя, как его душит злоба. - Отойдите на шаг от постели! А лучше - на два, - он повернулся к хозяину, - Принеси острый нож, таз, и кувшин воды. И простынь - старую, но непременно чистую.
  Леэна, отступив на полшага, внимательно смотрела на Каллиста. Тот, пытаясь не чувствовать ее взгляда, приложил ухо к груди друга, потом, с трудом повернув его на бок, выслушал дыхание со спины, и сердце у него забилось почти также быстро, как у Кесария. Он медленно ощупал живот - Кесарий тихо застонал.
  Финарета молча подала Каллисту нож и стала рвать ветхую простынь на длинные лоскуты. Он хотел резко сказать ей, чтобы она прекратила, но почему-то сдержался. Леэна опустилась на колени рядом с постелью Кесария и осторожно разогнула его левую руку, удерживая ее. Каллист кивнул. Кровь темной струей полилась в таз. Кто-то из собравшейся у дверей толпы с шумом упал на пол.
  - Пусть все выйдут! - крикнул Каллист. - Здесь не балаган. Закройте дверь!
  Он омочил мизинец в теплой липкой жидкости и попробовал ее на вкус.
  - Горькая, - произнес он вслух, неизвестно для кого. - Нехорошо...Печень выступает от ребра на четыре пальца, дыхание справа слабое...
  Женщины молчали. Кровь уже полностью скрыла дно медного таза, и Каллист кивнул в сторону Филареты. Та подала разорванные ленты простыни. Он перевязал предплечье больного и вымыл руки.
  Кесарий перестал бредить и глубоко, часто дышал. Где-то на улице запел первый петух.
  - Я не знала, что вы оба - врачи, - нарушила Леэна молчание.
  Неожиданно Кесарий открыл глаза - отсвет пламени светильника Финареты делал их неестественно огромными - и сильно сжал пальцы Каллиста.
  - Мой друг...- проговорил он, - Мой лучший друг...
  - Спи, пожалуйста, - попросил Каллист.
  Кесарий слегка улыбнулся и снова закрыл глаза.
  - Мы останемся здесь, - сказал Каллист Леэне. - А вы поезжайте дальше.
  - Нет, - ответила она. - Мы все вместе поедем на рассвете. Пока его еще можно везти.
  +++
  - К раннему вечеру мы будем в Перинфе. Каллист врач, ты договоришься с корабельщиками, и, Бог даст, мы на следующий день отправимся в Никомедию...ты хочешь пить, сынок?
  - Мне так неловко перед вами, Леэна, - проговорил Кесарий, сделав несколько глубоких глотков. - Я ведь могу сидеть...ну куда это годиться...
  - И Каллист тебе скажет - ты должен лежать...Подожди, я подложу подушку...вот так - удобнее? Поосторожнее вези!
  - То быстрее хозяйке надо, то осторожнее, - послышалось снаружи.
  - Лентяй, - заключила Леэна, пристраивая подушку под бок Кесарию. Он с трудом умещался на скамье для сидения, а голову его Леэна положила на свои колени. Напротив них сидели Каллист и Финарета, предусмотрительно отделенные друг от друга большой дорожной корзиной.
  - Не беспокойтесь, Леэна, он прекрасно везет, - сказал Кесарий. В его голосе все еще было смущение. - Это очень полезно для излечения... движущаяся повозка, я имею в виду...застой онков таким образом прекращается и начинает восстанавливаться их правильное движение через поры тела...
  - При чем тут онки! - сказал Каллист. - Дай-ка пульс, кстати...У тебя по-прежнему высокая лихорадка...
  - Ничего, мне лучше...все хорошо... Нет, онки должны двигаться. Застой как раз ведет к болезни.
  - У тебя произошло нарушение соотношение крови и флегмы, во время диспута, готов спорить, а это привело к нарушению соотношения жидкостей во всем теле. Мозг разогрелся, а это ему не свойственно, это самый холодный орган, а сердце, наоборот, самый горячий, а у тебя перераспределилось это соотношение...
  - Ничего подобного, Асклепиад писал про это так...
  - Мальчики, не спорьте! Каллист, ты разрушишь все, что сделал хорошего этой ночью! Кесарий, вы поправитесь, тогда и обсудите Гиппократа с Асклепиадом!
  Кесарий снова улыбнулся, посмотрел на Каллиста, на Леэну и послушно кивнул. Каллист, кусая губы, отвернулся, делая вид, что любуется местностью.
  Дорога тем временем повернула и предполуденное солнце светило прямо в лицо. Леэна распахнула свое покрывало, натягивая его, словно шатер, над Кесарием - на глаза его упала трепещущаяся тень, словно от крыла птицы.
  - Финарета, время петь Шестой Час. Каллист врач, в это время мы обычно молимся Христу, нашему Богу.
  Каллист резко кивнул.
  - Вы хотите, чтобы я сел рядом с возницей?
  - Что ты, сынок! - неожиданно заволновалась Леэна. - Зачем?
  - Я не христианин. Я - язычник. Эллин, - с вызовом произнес Каллист.
  - Каллист, не надо...- прошептал Кесарий. - Прошу тебя.
  Он выпростал руку из-под одеяла и схватил его за плащ, умоляюще глядя на друга. Тот нежно пожал его ладонь.
  - Просто...я знаю, что вы не молитесь в присутствии...таких, как я, - уже спокойнее добавил он.
  - Глупости, - решительно сказала Финарета из-за корзины и изобразила на лбу указательным пальцем очертания креста. Леэна тоже перекрестилась - захватывая плечи и грудь, и поддержала руку Кесария, помогая ему начертить крест на своей груди.
  - Кесарий, теперь закрой глаза и слушай молча - ты болен, - шепнула Леэна. - Финарета, начинай, дитя.
  - Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
  Каллист откинулся на сиденье. "Это - религия Кесария", - вдруг подумал он и сел прямо, положив молитвенно руки на колени, как он привык еще в доме дяди...
  Боже, во Имя Твое спаси меня
  и в силе Твоей суди меня.
  Боже, услышь молитву мою,
  услышь слова уст моих,
  ибо чужие восстали на меня,
  и сильные взыскали душу мою,
  и не видят они Бога пред собою.
  Но увидьте - Бог помогает мне,
  и Господь Защитник жизни моей...
  У Финареты был красивый, высокий голос, у Леэны - низкий, грудной. Возница, отдаленно похожий на Геракла, подтягивал, к удивлению Каллиста, дрожащим тенором.
  Услышь, Боже, молитву мою,
  и не презри моления моего,
  внемли мне, услышь меня -
  восскорбел я от моей печали,
  в смятении я от голоса врага,
  от притеснения грешника -
  ибо они возвели на меня беззаконие,
  во гневе враждовали со мною.
  Сердце мое затрепетало во мне,
  боязнь смерти напала на меня,
  страх и трепет нашел на меня,
  и покрыла меня тьма.
  И сказал я -
  кто даст мне крылья голубиные,
  и полечу, и упокоюсь?
  Чаял я Бога, спасающего меня...3
  
  Каллист прикрыл голову плащом - дорога снова повернула, солнце слепило глаза. Напев был эллинский - он даже помнил, как на похожий мотив пел гимны его бедный дядя - но слова, слова...Греческие, они словно были пронизаны какой-то чужеземностью, которую можно было бы назвать варварством, если бы от них в груди не поднималось бы то непонятное чувство, которое впервые испытал Каллист, когда услышал о ростке в пустынной земле...Ему на мгновение показалось, что это тот таинственный Отрок молится словами странного гимна - греческого и варварского одновременно, а Финарета, Леэна, возница-геракл и молчащий Кесарий разделяют его молитву. Он встряхнул головой. Солнце жгло немилосердно, ему хотелось пить, но он решил подождать, пока его спутники закончат петь.
  Ты, что у Вышнего под кровом живешь,
  под сенью крепкою вкушаешь покой,
  скажи Господу: "Оплот мой, сила моя,
  Ты - Бог мой, уповаю на Тебя!"
  Ибо Он избавит тебя от сети ловца
  и от язвы злой,
  Своими крылами осенит тебя,
  и под сенью перьев Его найдешь укром.
  Щит твой и доспех твой -
  верность Его!
  Не убоишься ни страхов ночных,
  ни стрелы, летящей во дни,
  ни язвы, крадущейся во мгле,
  ни мора, что в полдень мертвит.
   "Господь - упование мое!" - сказал ты,
  Вышнего избрал оплотом своим;
  не приключится с тобою зла,
  и не тронет бич шатра твоего.
  Ибо Ангелам Своим поручил Он тебя,
  чтоб хранили тебя на всех путях твоих;
  на руки поднимут они тебя,
  чтоб о камень не преткнулась твоя стопа;
  на аспида и змия наступишь ты,
  будешь льва и дракона попирать.
  Он приник ко Мне и избавлю его,
  возвышу его, ибо познал он имя Мое,
  воззовет ко Мне и отвечу ему,
  с ним буду в скорбях,
  избавлю и прославлю его,
  долготою дней насыщу его,
  и явлю ему спасение Мое.
  - Аминь, - сказала Леэна. Кесарий дремал. Повозка, медленно покачиваясь, двигалась в сторону моря.
  +++
  
  
  "- Какой у вас красивый перстень, домина Валерия!"
  "- Это - лечебный перстень, - сказала, улыбаясь, молодая женщина, устало откинувшася на подушки и гладящая кудри своего "маленького украшения", девочки-кувикуларии Леэны. - В нем лекарство и яд одновременно. У меня больное сердце, и мне надо совсем чуть-чуть принимать это лекарство, оно из наперстянки. Я должна просто лизнуть край перстня - я делаю вид, что целую его, ведь это подарок императора, а лекарство принес Пантолеон и объяснил, что мою жизнь можно продлить ненадолго только так... - она прервала свой рассказа, чтобы перевести дыхание, в последнее время одышка мучила ее все чаще, а ноги отекали так, что появлялись язвы. - А если я приму все лекарство, то я умру - в большом количестве это яд для сердца. Когда куры клюют листья наперстянки, они умирают от разрыва сердца... Иногда я сама себя кажусь такой вот курицей".
  "- Что вы, домина Валерия! Вы красивая... вы самая красивая... и Пантолеон вас вылечит, он очень умный!" - воскликнула Леэна.
  "- Что ж, посмотрим, дитя мое. Для начала подай мне вон ту мазь, что он принес в прошлый раз и натри мне ею ноги... у тебя нежные ручки, ты не делаешь мне больно, как другие".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"