Ванда сидела в соседнем ряду впереди меня и все что я запомнил с того времени это ее ровные плечи, длиные светлые волосы и мазохистское ожидание тех редких моментов, когда она поворачивалась и я на несколько мгновений ловил ее безупречный профиль. Совсем немного воспоминаний для промежутка в четыре года ( с четырнадцати когда что то незнакомое и тяжелое поселилось во мне и до восемнадцати ), для короткой линии, которая должна была бы вместить в себя много больше, чем та серость и затылок Ванды. Я не люблю вспоминать об этом, каждое воспоминание разрушает эту хрупкую уверенность в себе, что я построил за эти годы. Я предпочитаю думать что его не было вообще, чем ходить с этим уродцем. Все или ничего, слабые люди, такие как я, иногда способны на что то подобное. Я думал что победил, но оказалось, что постоянно обманы вал себя, пока не встретил Ванду во второй раз.
Она не узнала меня и я был рад этому, потому что не ожидал ничего другого и к тому же это давало какую то иллюзию чистого листа. Мы встретились в крошечном кафе у вокзала, отсутствие места заставило сесть ее рядом со мной, за тесный маленький столик у окна, который был словно предназначен для вечерних встреч. Мы разговорились за кофе, она ждала кого то, но он не пришел, их короткий телефонный разговор я не стал подслушивать, вместо этого пригласив ее в ресторан. Полночь мы встретили у моря, она тесно прижалась ко мне, моя рука у нее на бедре, теплые волны с шумом щекотали нам ноги. Мы говорили долго и о разном, Ванда начала приобретать черты и особенности и сквозь закаменелую статую из воспоминаний ( светлые волосы, ровные плечи ) стал появляться живой человек. Она менялась у меня на глазах, с каждым словом стирая разницу во времени, и это приблизило ее ко мне гораздо больше, чем искусный поцелуй и моя рука у нее под блузкой. Я пригласил ее к себе, она согласилась сразу и я подумал о том как много раз это уже повторялось у нее, что я один из многих, лицо на ночь или на неделю, не первый и не последний и как все иначе ...
Когда желание появилось в нем одним весенним днем вместе с ним пришла зависть и обида. Обида за то что не любим, за то что взгляд проходит мимо него не задерживаясь, когда он так ждет, что он остановится на нем, за то что он это он, смешной и некрасивый, вечно нестриженный и в старой одежде, а не Роберт с соседнего класса, каждый день гуляющий с другой и имевший роман с тридцатилетней вдовой. Зависть к остальным, которые не стесняются, которых любят и которым позволяется многое. Он понял, что он другой, что у него все будет иначе, ущербней и книги, которые он читал не помогут. Много времени он потратил на то что бы понять почему, ответов было множество, но решений не одного. Его юность прошла серо и незаметно как и он сам, хотя так хотелось иначе, но лишь во снах он уходил с вечеринки с двумя красавицами. Он не остался один, но каждая чувствовала его ущербность и использовала ее, так что счастлив, когда все произошло, он все равно не был...
...для меня. Ничего не изменилось, осталось только надеяться, что она не увидит.
Мы лежали и я смотрел на Ванду. Она постарела, казалось каждый мужчина, что был с ней, на прощание касался пальцем ( кто чистым, а кто и не очень ) ее лица, оставляя или крошечную морщинку или просто пятно усталости и разачарования. Я попытался найти свою печать, но она была слишком не заметна среди других. Устав я прижался к ней и заснул.
Сказанная банальность часто оставляет неприятный вязкий привкус во рту, назойливо - неприятно - неизбежное чувство - ощущение, прикосновение к немытому телу бродяжки, которую ты подобрал неизвестно где...