Яшу нашли в кармане отцовских брюк, между истёршимся трамвайным билетом и дешёвенькой зажигалкой ярко-желтого цвета. До этого Яши не было.
Ни отец Яши, ни мать, ни о каком сыне никогда не задумывались. Они были люди возвышенные. Отец Яши работал на заводе главным подпевалой. Если скажем, какой-то рабочий у станка или мастер цеха в курилке затягивал вдруг песню, родом, из какого угодно репертуара, отец Яши стремглав бросался к нему, становился рядом и распахивал рот, выпрастывал из темноты своего нутра мощные и красивые звуки. Хорошо петь это одно, а вот подпеть замечательно, на это лишь единицы горазды. Даже глаза директора завода бывало сочились слезами, когда до его кабинета долетали неровные обрывки этих подпеваний.
Мать Яши, никому никогда не подпевала, она вообще не любила звуки, она любила скучать. Иногда получалась так, дела и заботы не позволяли ей скучать долгое время. Тогда мать Яши становилась сама не своя. Она беспрестанно выворачивала губы, тёрла нижнее и верхнее веко друг об дружку и всё норовила дёрнуть отца Яши за бороду. Яшиного отца спасало лишь то, что никакой бороды у него никогда не было, но жена его измученная отсутствием скуки об этом забывала, время от времени сжимая в кулак пустоту вокруг чужого подбородка. И лишь когда на линии жизни начинал брезжить день, который можно посвятить скуке, мать Яши преображалась, она тайком пританцовывала в кабине лифта и показывала язык тишине. Лишь с трудом видимые бугорки мозолей на веках, напоминали о недавних мучениях по скуке. И когда скука облегала мать Яши плотным, словно гранит хотя и не видимым телом, она растворялась в этом состоянии, чувствуя себя кончиком булавки который воткнули в Великую китайскую стену.
Однажды придя с работы, отец Яши нашёл мать Яши во власти скуки, разговаривать с женой в такое время было всё равно бессмысленно, а потому, чтобы занять себя, он начал выворачивать карманы брюк. Из правого кармана просыпалась обратившиеся в труху воспоминания, которые отец Яши некогда тайком сунул в карман, подальше от чужих глаз. А из левого, вперемешку с истёршимся трамвайным билетом и зажигалкой, бухнулся об пол сам Яша. Впоследствии отец не раз задавался вопросом, как Яша очутился в его кармане. Но никогда не мог найти иной ответ, кроме того, что Яша появился от слёз директора завода. В тот самый день, когда нашли Яшу, отец много подпевал приёмщице Зиночке. Зиночку весь день обуревали заковыристые чувства, чтобы чувства стали немного прямее Зиночка начала петь, а отец Яши, разумеется, ей подпевать. Директор завода, заслышав эти звуки, тихонько подобрался к комнате за дверью, которой пела Зиночка и подпевал отец Яши, ну а потом не в силах сдерживать себя, он ворвался в помещение и, заливаясь слезами, прижал к себе отца Яши, а слёзы его, похожие на набухшие влагой знаки восклицания, капали в левый карман брюк.
Выпав из кармана, Яша вполне мог удариться тонкими ещё костями черепа о пол, усеянный щепотками острой грязи, и оттого ещё более опасный для младенца. К счастью Яша успел схватиться одной рукой за край материнской скуки, и уцелел, повиснув в нескольких сантиметров от пола.
С тех пор, Яша начал жить. Вообще-то жить с отцом и матерью ему было тесно. Особенно с матерью, к с возрастом ставшей скучать напропалую, не считаясь с малейшими рамками приличий. Одна волна скуки набегала на другую, давно уже на веках матери не видел никто белёсых горошин мозолей, а её язык не упирался в слегка заплесневевшую мякоть тишины. Однажды ночью Яша тихонько пробрался в кладовую, где хранилась старая одежда, и стал шарить. Он искал те самые отцовские брюки, из кармана которых однажды выпал. В кладовой было всё и халат матери с так и не отстиранной до конца скукой, рубашка отца в которой он подпевал только в самые торжественные дни. Но тех самых брюк не было.
Яша хотел тайком выскользнуть из кладовой, но едва сделал шаг, как напоролся на густую, слишком густую даже для этой мохнатой ночи, темноту. В следующее мгновение Яша понял, что темнота отражается от глаз его отца, стоящего напротив и оттого становится гуще. Я искал брюки. Их нет, отозвался с другой стороны тьмы отец. Брюк нет? Брюк, из которых я появился! Выпал, сынок, ты из них выпал. Пускай, выпал! Мать изорвала их на ветошь. Мы вытирали ими возле мусорного ведра. Отец повернулся спиной и юркнул в закоулок темноты. Но Яша стёр тряпкой недоверия мел его слов.
Следующим днём Яша подкрался к матери, и просверлил пальцем дырку в коконе скуки опоясывавшем бедную женщину. Мать приставила глаз к дырке и оплела сына паутиной взгляда. Где брюки? Ты же знаешь... рваная ткань... тряпки... мусорное ведро. Я не верю. Материнское око запульсировало. А ты поверь, поверь, сынок так лучше будет. Не хочу! Скажи правду. Зрачок втянулся внутрь, будто хотел проглотить самого себя. Я отдала их в благотворительную организацию, сейчас их носит какой-нибудь бродяга или сирота. Я найду их! Как знаешь, сынок. Только... перед тем как отдать брюки, я зашила тот самый карман... цыганской иглой, смой толстой ниткой, которая нашлась в доме. Яша вздохнул и плотно замазал дыру в материнском коконе.
Яша шёл по улице сквозь мутный воздух. Каждый шаг его делал всё ближе сморщенное двухэтажное здание, увенчанное толстыми буквами - Благотворительное общество "Сними рубаху".
Яша уже собирался распахнуть дверь, как дверь стала приоткрываться сама, и он увидел белый пластиковый овал и плещущейся по середине матовой жижей супа, над которой топорщилась полупрозрачная вата пара. Дверь открывалась всё шире, и вслед за тарелкой Яша увидел сухие, поросшие мрамором грязи руки, а затем и их владелицу - немолодую бомжиху с вялым, неприкаянным лицом. Бомжиха с трудом протискивалась в двери, и Яша для удобства даже придержал их. Женщина издала звук благодарности больше похожий на плевок, и тут только Яша обратил внимание на её брюки, а затем схватил её за карманы. Сначала за правый, карман раскрыл свой мягкой зёв, обдав Яшу чёрным выхлопом неизвестности. Яша схватился за левый карман, он оказался тугим, слипшимся, чувствовалось, как напряглась словно жила, толстая нить, вшитая материнскими руками. Бомжиха зарокотала, жижа супа встрепенулась и, подлетев над тарелкой, умыла Яшино лицо. Горячие капли засвербели сотнею острых осколков на лбу и щеках. Пока Яша отряхивался и вытирался, бродяжка исчезла. Валялась лишь пластиковая тарелка, зиявшая грязной пустотой вместо супа.
Яша отправился искать кого-нибудь из благотворительного фонда, чтобы разузнать про безжомную. В душном коридоре, где запахи и беды посетителей переплетались угрюмыми узлами, сотрудник фонда привыкший разыгрывать комедию сострадания на потном узком лице, сказал, что бомжиху зовут Лиза и её можно встретить в подвале дома по улице, имени писателя, Петра Гороновича, славящегося очень тёплыми трубами.
Ступеньки в подвал были похожи на гнилые зубы, растущие из неровной челюсти. В самом низу Яша уперся в дверь, на котором мелом было выведено - "Гурман и Элиза. Стучать". Яша поколебавшись решил всё же не стучать, и открыл дверь. Сначала маленький подвал показался ему пустым. Но из-за горы ветоши вдруг поднялась чья-то мощная фигура. В мелькании теней Яше показалось даже, что это какой-то двухметровый гигант, вглядевшись внимательней Яша увидел, что двинувшийся ему на встречу бомж был вполне обычного роста, зато очень широк в кости, хлипкие обноски скрывали под собой фигуру бывшего тяжелоатлета или быть может циркового силача, во всяком случае, не человека интеллектуального труда в прошлом. По овальному мясистому лицу бомжа по-кличке Гурман ершилась рыжая борода, когда-то возможно она была аккуратная и небольшая, а нынче разросшаяся по всему овалу. Бомж Гурман открыл рот затянутый черствой темнотой. Чего? Мне бы увидеть... гм... Элизу. Гурман пошевелил тяжёлыми плечами. Лизку в обиду не дам. Мне нужна одна вещь... я заплачу. Не брешешь? Вот смотрите. Яша пошелестел возле Гурмана купюрами. Лизка возле гастронома, тут рядом, её очередь еду искать. Паша двинулся прочь, оставив бомжа Гурмана в полном одиночестве.
Возле гастронома дули вихри из людей. Яша стал крутить головой, в надежде увидеть Элизу. И вскоре действительно обнаружил её. Элиза была не одна и сильно занята. Она упиралась. А два мента похожих на многоэтажные дома волокли её куда-то под руки. Яша вздрогнул, остановился, но затем решил идти за троицей, держась на расстоянии.
Элиза вращала телом, посыпала ментов своим прерывистым хрипом. Штаны от резких движений периодически натягивались, и Яше отчётливо был виден зашитый карман. Яша даже ускорил шаг и сам того не заметив приблизился вплотную к бомжихе и стражам порядка. Ему даже стало слышно, как они дышат, Элиза дышала шероховатым свистом, один мент с подскоком, а второй с задушевностью. Мент который дышал с подскоком заметил Яшу. Тебе чего? Нет, я просто так - торопливо стал отставать Яша. Тут Яшу заметил и Элиза и произнесла слово похожее на деревянный кругляш. Так ты его знаешь? Зашелестел задушевный мент. Что она сделала? Допустим, мобильник сперла. Ты кто? Отпустите её. Яша вытащил убористую пачку денег. Да это подельник её, кому она телефоны сбывает, прогремел мент дышащий с подскоком. Яше заломили руки, и надели браслеты и тоже повели в отделение. Впрочем Яша не стал сопротивляется, ведь это лишь приближал его к цели. Когда их закрыли в обезьяннике, Яша подступил в Элизе, стал уговаривать снять штаны. Бомжиха ворчала, поворачиваясь к Яше то одним боком то другим, брюки ей снимать не хотелось. Даже деньги не производили должного впечатления. Яша настаивал. На грязных губах бездомной нависали слюни отчаяния, она буквально бегала от него из угла в угол. В конце концов, Яша истратив все силы на убеждения схватил Элизу за шею похожую на стопку измятой бумаги и пережал сонную артерию. Бомжиха стала похожа на горсть песка, повиснув на Яшиных руках. Яша уложил её на пол и стал стягивать с неё штаны. Они топорщились, будто бы упирались, не желая даваться в руки Яше. Яше даже показалось, что они намертво вросли в кожу Элизы, смешавшись с грязью и потом. Наконец, они начали постепенно отдираться, заголяя пропитанные кислотным удушьем прелести бродяжки. С ядрёного, наполненного вязкой густотой лобка на Яшу брызнули вши, засуетились на его руках. Яша рванул штаны ещё сильнее, спустив их до коленей. Очевидно, милиционеры услышали возню в обезьяннике - на пороге появились две фигуры, вдетые в милицейскую униформу. Яша обернулся, но вместо мента дышащего с подскоком и мента дышащего с задушевностью он увидел своих маму и папу. У матери на плечах вместо погон застыли неровные комки скуки. Как?! Вы служите в милиции? Сынок, тебе лучше уйти отсюда.
Бомжиха Элиза глухо заворочалась, приподняла липкую голову, её глаза зашелудили по обезьяннику пока не уперлись в собственные коленки, на которых скукожились содранные Яшей штаны. Лиза выхаркнула какое-то ржавое слово, вцепилась в штаны и рванула их на себя. Яшины пальцы, вмятые до основания в ткань, напряглись, не позволяя бродяжке ни на пядь скрыть наготу. Элиза заурчала острым рыком и рванула штаны ещё сильнее. Ткань напряглась и по воздуху потекла короткая струйка чуть слышного хлопка, то лопнула нитка, которой был зашит карман. Карман нахохлился и раскрылся, мигнув Яше чёрной бездной. Яша моментально рванулся к карману и с лёгкостью просунул в него голову. Держите его! Закричала мать. А отец, достав настоящий милицейский свисток, дунул в него изо всех сил. В следующий миг они бросились к сыну. Но было поздно - Яша оттолкнулся ногами и провалился в карман целиком.
Яша открыл глаза и увидел темноту. Потом услышал воду. Вода была рядом, она окружала Яшу лежавшего на чем-то плотном и двигающемся. Маленький шевелящийся островок был обёрнут в состарившуюся ткань, покрытую воняющими дырами. Яша догадался он лежит на широкой спине плывущего, и, судя по лохмотьям, он даже понял кого именно. Яша нашарил рукой затылок тяжёлой продолговатой головы, и сунул руку под воду - пальцы заскользили по размякшей от влаги бороде. Привет Гурман. Где мы, и почему здесь вода? Это слёзы. Бомж выплюнул набившуюся в рот влагу. Вот как! Чудно! Это слёзы директора завода, когда твой отец разжалобил его своим подпеванием, слёзы капали прямо в карман. А что здесь есть ещё? Больше ничего. Это бесконечность из слёз. Куда же ты плывешь? На вокзал, мне надо кое-кого встретить. Яша помолчал, разговор не складывался. А, кроме того, он не очень представлял, как это в кармане в котором нет ничего кроме бесконечности из слез директора завода, может быть вокзал. Яша некоторое время неподвижно лежал на спине бомжа, уткнувшись головой в одну из влажных дыр на лохмотьях. Затем проговорил. Интересно, что там происходит? Твои родители дали взятку и Элизу выпустили. И где она теперь? Роется в урнах. Как раз сейчас нашла выброшенную пару носков. Ей они пригодятся. А карман? Твоя мать снова зашила его. Как только Лизка вышла из отделения. Она немного вздрагивала, когда большая игла чиркала по её бедру, отколупывая кусочки грязи, но мать справилась быстро. Карман зашит, значит, здесь никого больше не будет? Да, не будет. И бомж Гурман ещё сильнее заработал ногами и руками, спеша доплыть до вокзала.