Ему казалось, будто земля открыла свой огромный зёв и, разогнувшись в прыжке, тянется к нему, чтобы проглотить.
Невидимые руки, удерживающие его в небе, слабли. Он даже повернул голову, чтобы сквозь тяжесть перегрузок увидеть лицо Того, кто хотел бросить его, и спросить: "Зачем?.."
Земля распалась на тысячи мелких мозаик.
Сначала он превратился в огонь, а затем в грохот...
Став грохотом, он пронёсся по округе, сгоняя стайки птиц с ветвей деревьев, ворвался в ближайшую деревеньку и прозвенел сотнею оконных стёкол панихиду по себе.
Потом он стал памятью...
Он пророс из земли высокой гранитной стелой.
С неровного прямоугольника монумента он всматривался, каменными глазами, в лица случайных прохожих и тех, кто пришел почтить его.
На серой плоскости, ставшей теперь его царством, навеки была отпечатана сцена последних секунд жизни: завалившийся на крыло "Як", за миг до того как уйти в пике и, протаранив реальность, взреветь моторами по другую сторону бытия, и два падающих на землю "мессер-шмита" цепляющихся, в отчаянии, хвостами из огня и дыма за мягкую плоть неба.
Этой сценой, на которой он извечно низвергается в бесконечность, а гибнущие фашисты вновь и вновь сгорают дотла от ужаса вечного расставания, год за годом жили сердца детей и молодоженов, чьи принесённые букеты алели пятнами крови на обратившейся в гранит истории его жизни.
Он - мой дед.
Я - внук героя.
Тогда, летом 42-го, ему было двадцать пять... ему и сейчас двадцать пять, а мне сорок...
Двадцатипятилетний дед и его сорокалетний внук взирают, друг на друга сквозь ветер времён...
Где-то между нами, затерялся неясный силуэт моего отца и его сына, того самого, что одним июльским днём, со всей присущей годовалому младенцу изощренностью ужимок и кривляний отреагировал на вой матери выронившей из рук желтоватый листок бумаги - похоронку.
И, кажется, мы оба до сих пор не можем простить ему этого...
Дед стал героем.
Он блестел как звезда и согревал лучами своего подвига нашу семью.
Он в небе...
Мой отец стал тенью этого света.
Я порождение тени пролившейся от яркого света деда-героя.
Я тоже тень, пусть и стремящаяся к свету...
Кажется, пришло время, мне навсегда растворится в сиянии своего предка.
Подъезд...
Ступеньки...
Я падаю...
Опять ступеньки...
Дверь...
Я открываю дверь, и тьма квартиры опрокидывается на меня...
Я кричу...
Мне кажется, будто кто-то неведомый сплёл из тьмы сеть, и я запутался в ней.
Я продолжаю кричать...
Меня спасает мать...
Пожилая женщина, с надорванной от тяжёлой работы совестью, шлёпает ощетинившейся дряблыми венами рукой по выключателю.
Свет...
Мать уходит в комнату, бурча о том, что я опять пришёл пьяный, и что скоро я стану как мой непутёвый отец, и тоже отдам Богу душу в какой-нибудь, промокшей от мочи подворотне.
Я тащусь за ней, отмечая про себя, что углов в моей квартире стало больше.
Я догоняю мать уже в её комнате, когда она готова погрузится в зыбучие пески пуховой перины. Я хватаю её за руку, так будто она собирается не лечь спать, но выброситься из окна.
Она поворачивает ко мне стёртое об старость лицо...
Я говорю...
Слова разбегаются по углам, превращаются в мусор, в конце концов, устав от объяснений я достаю из кармана бумажную белизну железнодорожного билета и вожу у неё перед глазами.
Ей становится интересно...
Кажется, она раздумала покончить с сегодняшним существованием под тёплым одеялом...
Она задаёт вопросы...
Я отвечаю, что давно думал об этой поездке... что настало время отдать долг памяти... что поезд завтра утром...
Она согласно кивает, напоминая, что перед дальней дорогой мне надо хорошо выспаться.
Сквозь пелену водочного тумана я отправляюсь на поиски собственной постели...
Здесь прожитые дни похожи на рубцы оспы, а ночи заставляют меня становиться немой...
Лето ползёт через деревню гигантской ящерицей, сжирая на своём пути личинки надежд...
Я иду в школу...
Я хожу в школу всю свою жизнь...
Даже летом...
Сначала ученицей...
Теперь учительницей...
Зной расплавил школьное здание, и оно хлюпает у меня под ногами...
Я накланяюсь к луже, и пытаюсь разглядеть вход.
Внутри пахнет прокисшим оптимизмом и плохими оценками...
Я морщусь...
Я морщусь так, изо дня в день, уже более десяти лет... с тех пор как пришла сюда.
Пустые коридоры...
Пустые классы...
Вакханалия тишины...
Будто колокол с выдранным языком водрузили на колокольню...
В жухлой комнатке, с табличкой на двери "ДИРЕКТОР", колышется грузное тело Нинели...
Червивая улыбка Нинели стекает с властного лица и тонкой струйкой из-под стола достаёт до пальцев моих ног...
Вечером надо будет их хорошо вымыть...
Вы хотели меня видеть?..
Да конечно, наш музей лётчику-герою...
Протереть пыль, подкрасить надписи... да, займусь...
Я воспринимаю это задание с душевной легкостью... не просто с лёгкостью... где-то внутри, в животе начинает пульсировать точка, и кругами от неё расходится по всему телу тепло... лётчик-герой...
Ноги легко несут меня по коридорам, пропитанным ржавым воздухом...
Мне даже нестрашно поворачивать лицо к окнам...
К окнам, где в белых квадратах в любую секунду может мелькнуть размозженный отражением овал моего лица...
Лица, шершавые черты, которого, нежданно увиденные, портят настроение мне на весь день.
Лётчик-герой...
Музей лётчику-герою...
Музей втиснулся в стену, между двумя классами...
Многоголосый гул слюнявых ртов, проковыряв тонкие стены, врывается сюда ежедневно... детские вопли его главные посетители.
Иногда, сквозь замочную скважину затекают приглушённые голоса учительниц, доверительно сообщающих друг другу последние новости о ценах на рынке или о чужом грехопадении.
Здесь встречаются подвиг и повседневность...
Но сегодня слюнявые рты молчат... Лето...
Учительницы разъехались, и где-нибудь на морях, забившись в свои шезлонги, с высокомерным прискорбием золушек ожидают принца на белом коне.
Дежурю только я...
Я одна здесь...
Нинель не в счёт... останки её личности давно утонули в складках жирного тела.
Комната героя встречает меня затхлым безразличием ко всем живущим...
У меня в руках тряпка, ведерко и банка с краской...
Это всё с чем я к тебе пришла... Герой.
Да, и ещё то, что внутри меня... лучик света, точка внизу живота, от которой расходятся круги тепла по всему телу.
Я наклоняюсь к витринам...
Удостоверение лётчика...
Последнее письмо домой...
Маленькая модель твоего самолёта...
Две медали...
Указ о награждении тебя Звездой героя...
Ты...
Ты смотришь на меня с большой фотографии...
Ты молод и устремлён к существованию...
Тебе ещё невдомёк, что вся твоя жизнь лишь прелюдия к посмертной славе...
Не знаешь ты ничего и обо мне...
О том, как догорает моя молодость в тени деревенских деревьев...
Как рвётся в воздухе тишина, сплетённая из одиночества...
Как отчаяние заползает под подол души...
Тепло быстрыми кругами расходится по всему телу...
Я поднимаюсь на носки, чтобы быть ближе к фотографии и громко шепчу: любимый... милый Герой... где ты и я? Где наша счастливая вечность? Почему я одна?.. Прилети за мной на своём самолёте!.. Ты слышишь любимый!.. Я не выдержу!.. Я сойду сума в один из рассветов не в силах вынести очередной наполненный пустотой день. Помоги мне, Герой!.. Молодой Бог на винтокрылой машине... Я твоя невеста...
Выйти из музея? И увидеть как жирная туша Нинели, подпираемая окружающим пространством, поворачивается в мою сторону... А между щёк распускается... Презрительная ли улыбка? Негодующее отвращение? Или жестокое злорадство?
Нет!
Я остаюсь в комнате и продолжаю вслушиваться в шаги, совсем уже тихие, и чувствую, как внутри меня умирает всё человеческое.
Вокзал качается, над моей головой, как гигантский мыльный пузырь, угрожая лопнуть...
Бурые линии железнодорожных полотен режут судьбу напополам...
Гудки тепловозов крошат синее небо...
Часы на башне сражаются с вечностью...
До поезда ещё полчаса...
Мрачной отметиной на перроне провожает всех отъезжающих продуктовый ларёк.
Холодный цилиндр пивной банки греет руки...
Глоток...
Ещё...
Изморозь похмелья отползает в сторону...
Я стою, вжавшись стопами в шершавую горизонталь платформы, и с безрассудной тревогой наблюдаю, как металлическая непрерывность вагонов накатывается на меня.
Металл берёт меня в плен...
Я продираюсь сквозь духоту вагонного воздуха, выставив впереди себя, как щит, железнодорожный билет.
Узкая бесконечность купе...
Верхняя полка...
Сведённые скулы рискнувших отправиться в путь...
Суетливое безразличие проводников...
Ожидание отбытия...
Тамбур, затянутый паутиной полумрака...
Зажжённый кончик сигареты делит время на равные отрезки...
Толчок...
Пространство приходит в движение...
Я затягиваюсь в последний раз и бросаю окурок в окно.
Маленький огонек, описав дугу, врезается в серую монолитность вокзала. Вокзал лопается в воздухе как настоящий мыльный пузырь.
За окном остаётся только пустота...
Поезд отправлен...
Я беру штурмом верхнюю полку, словно средневековый воин крутую стену феодального замка.
Теперь здесь убежище одинокого паломника.
Внизу кипит жизнь, развёрнутая миловидной, без признаков преждевременного человеконенавистничества, женщиной и её малолетним сыном. Моими попутчиками.
Под громоподобный гул трапезы, устроенной матерью вместе с юным отпрыском, я предаюсь мыслям о конечной цели моего путешествия.
Я - тень...
Если я - тень...
Если мой отец - тень...
Значит, я растворюсь в лучах исходящих от деда.
Деда-героя...
Деда-солнца...
Я исчезну...
Навсегда...
Но тень ли я?
Светло-зелёный овал огурца опускается мне на лицо, скатывается вниз, оставляя после себя пульсирующее клеймо прохлады...
Купе взрывается речитативом бранных слов положенных на мелодию детского визга.
Я с удивлением смотрю вниз...
Со дна купе на меня взирают два лица - заплаканное детское и извиняющееся материнское...
Мать малыша продолжает бесконечную скороговорку оправданий...
Я киваю головой, соглашаясь с мамашей в том, что проказа её чада была ненамеренной, примирительно улыбаюсь, и чтобы исчерпать инцидент как можно скорей, прервав, тем самым, стремительный поток извинений, поворачиваюсь к перегородке и стараюсь уснуть.
Уже ночью меня разбудил шорох ...
Кто-то пробирается на пустовавшую верхнюю полку напротив...
Новый попутчик...
Я поворачиваюсь к соседу...
Здравствуй, папа...
Извини, папа, я не знал, что покойники тоже путешествуют поездами...
Напрягая глаза, я всматриваюсь сквозь потёмки купе в прямоугольник железнодорожного билета, замечая, про себя, что кончики его пальцев подрагивают, как и при жизни...
Билет как билет... с отметкой контролёра...
Куда же ты едешь, папа?..
Жаль, нам не по пути...
Спасибо, у меня всё хорошо...
У мамы тоже...
Да, решился поехать...
Да, к памятнику... постою... положу цветы...
Не боюсь...
Папа, с тех пор, как ты захлебнулся блевотиной в подворотне, с тех пор как мама превратилась в живого покойника, и разлагается каждый день у меня перед глазами, как я встретил сорокалетие, и отражение в зеркале не узнало меня, с тех пор я, уже, не боюсь ничего.
Ну и пусть...
Пусть я стану ничем... Меня это не пугает... Ты боялся света исходящего от деда всю свою жизнь, в результате сдох в тёмной прогорклой подворотне... Но я-то живой, я сам выберу для себя смерть...
Извини, папа, я не хотел быть грубым с тобой...
Папа не плачь, я, кажется, извинился...
Просто я всё время думаю о нём...
О моём деде...
Ведь он был героем, а кто мы с тобою, пап?..
Я знаю, папа, ты считаешь, что это он виноват во всём...
Я тоже думаю так иногда...
В лучах чужой славы всегда тяжело...
Но ведь мы только тени...
Может быть...
Может быть, ты прав и мы могли стать кем-то другими, не будь деда, с его бессмертным подвигом.
Потом мы долго молчали...
Поезд нёсся сквозь туннель ночи...
Молчание блуждало по купе, оседая на занавесках...
Внизу, наперекор всем житейским дрязгам сопели мать с сыном...
Отец сказал, что скоро его станция и стал собираться...
Я вышел проводить его...
Безлюдная длиннота коридора заставляет верить в непознанное...
На прощание он положил руку мне на плечо...
Я хотел поцеловать его, но сдержался, вспомнив холодный вкус и неприятный осадок моего последнего поцелуя адресованного отцу... на его похоронах.
Сутулая, изъеденная темнотой, фигура отца осталась на сиротливом полустанке...
Поезд вновь набирал ход...
Я закурил...
Сквозь ночь к окнам вагона тянулись мрачные силуэты столбов...
Сумрак тамбура, за моей спиной, пришёл в движение...
Оборачиваюсь, от неожиданности чуть не выронив сигарету...
Что же вам не спится, милая мамаша, на мягкой полке купе, посреди этой удивительной ночи?
Вы пришли накормить меня новой порцией извинений, за своего непоседливого мальчишку?
Право же, я не имею к вам претензий...
Нет?!
Тогда что же заставило вас покинуть объятия Морфея и брести через весь вагон по длинному как жизнь аксакала коридору?
Ах, кажется догадываюсь, я здесь совсем не причём... Естественная необходимость! Да? Как раз у меня за спиной, вожделенная коморка любого кого внутренние позывы отвлекли от увлекательнейшего просмотра сновидений.
Вам туда.
Что?
Какая незадача, замок-то совсем сломан... Безобразие! Кажется, вам не удаться надежно скрыть свои ещё не слишком увядшие прелести от шального взора... Эх, разгильдяи! Даже сортир у них не запирается!
Да вы не переживайте, и краснеть совсем необязательно, я постою у двери, подежурю...
Нет, никаких неудобств вы мне не доставляете, вот сигарета ещё не докурена, и вообще мне может быть приятно, гм, оказать вам услугу...
Идите, идите, мамаша, и ни о чём не волнуйтесь...
Минуты струятся сквозь пальцы...
Белое тело сигареты сжимается до пределов фильтра...
Заснула она там, что ли?
Сколько я её жду? Эх, часы оставил...
Четверть часа?
Минут двадцать?
Полчаса?
Ночное время, будто жевательная резинка, прилипшая к краешку вечности...
Не безразмерный же у неё пузырь...
Я начинаю нервничать...
Постучать?
Неудобно...
Моё ухо вжимается в прохладную плоскость сортирной двери...