Я странный человек, я не могу работать дома. Вернее, могу, но у меня постоянно возникают какие-нибудь вопросы. И чтобы разрешить их, разобраться в самом себе, я, время от времени, бросаю всё к чёрту и куда-нибудь еду.
Вот и сегодня.
На вокзале я появился за 40 минут до отхода поезда. В кассу за билетом стояло два человека. Мне в кои-то веки удалось взять билет и теперь не придётся платить деньги проводнику. Приятно иметь свою собственную полку и чувствовать себя самостоятельным, независимым человеком...
...Вагон был последним. Номера на нём не оказалось, и пришлось довольствоваться кивком какого-то парня, который стоял возле и курил. Вообще, это был просто замечательный вагон, как снаружи, так и изнутри. Во-первых, в нём было темно. Абсолютный, непроницаемый мрак. Во-вторых, судя по голосам, во всём вагоне не было ни одной женщины. И, наконец, в-третьих, мне за всю дорогу так и не удалось увидеть проводника. Моим билетом никто не интересовался.
Я устроился на своей полке, сунул куртку под голову, некоторое время слушал разговор двух курортников, насыщенный пикантными историями, и, наконец, уснул.
...Татарск встречал довольно гостеприимно: уютным (насколько это возможно) вокзальчиком, пирожками с творогом, мягким, красивым снегом, опускающимся крупными хлопьями в жидкую грязь...
Автобусы не ходили третьи сутки. Я вышел на трассу. Я ехал к Гале Мамонтовой, в деревню, до которой 45 километров, и в которую невозможно попасть потому, что снег только сегодня начал опускаться «красивыми хлопьями в жидкую грязь», а до сегодняшнего дня её месили десятки грузовиков.
Мне повезло почти сразу: попутный самосвал подбросил на четыре километра. Но на этом везение кончилось. Я выпрыгнул из кабины, самосвал газанул, и передо мной осталась одна дорога с разъезженной колеёй.
Это, наверное, необходимо: время от времени попадать в критические ситуации. На 23-ем километре я лёг на обочине, долго ел снег, курил, потом поднялся и снова пошёл, и понял, что уже не дойду. Чёрт возьми, чтобы понять Джека Лондона, нужно так мало.
Кончилось всё просто: из-за поворота вылетела машина; я упал на сидение и уснул.
...Сейчас я лежу у печки на Галкиной кровати; уже поздний вечер, девчонки пишут планы уроков, я тоже постепенно начинаю приходить в себя. Всего два дня, а сделать нужно так много. Через неделю я уже забуду и эту дорогу, и странный тёмный вагон, и снег, опускающийся крупными белыми хлопьями...
День второй.
Утро. Я сижу у печки и занимаюсь словоблудием. Меня немного злит ранний подъём, но, в целом, настроение приподнятое, мыслей полная голова, не терпится ими поделиться, и я пытаюсь навязать Гале дискуссию. Наконец, она не выдерживает, бросает очищенную картофелину в кастрюлю с водой и поворачивается:
- Ты всё-таки зря приехал, - сообщает она, - ты привык к внешним взрывам, а здесь рвётся внутренняя оболочка.
Я мирно улыбаюсь: я уже давно не устраиваю никаких взрывов, я просто живу вот и всё.
Галка некоторое время оценивающе меня рассматривает, потом даёт краткую характеристику:
- Ты знак вопроса и недоумения перед миром
Что это такое, она объяснять отказывается, по той причине, что невозможно объяснить, почему снег - это снег.
Я бросаю папиросу и пытаюсь подойти с другой стороны:
- Почему тебе не понравилась моя песня?
- А почему она должна была мне понравиться? Зачем ты её написал?
- А зачем вообще всё?
- Ну ладно, ты хочешь, чтобы я объяснила по строчкам?
Я благожелательно склоняю голову и ухожу в комнату.
Через несколько минут разговор возобновляется. Галя садится за стол, просматривает текст, поднимает голову:
- Понимаешь, это всё было. Ты ставишь вопросы, а их уже столько поставлено! Для кого ты её написал?
- Для себя, - бурчу я.
Галя смотрит с грустью:
- Я же говорю, что ты - знак вопроса, ты ищешь самого себя.
- Ничего я не ищу.
- Сейчас уже не надо писать, - продолжает Галя, не обращая внимания на моё бормотание. - Ты не можешь сказать ничего нового. Всё кругом гниёт, интеллигенция покрывается плесенью.
Базис рождает надстройку. Если бы ты пошёл махать лопатой, было бы больше пользы. Необходимо всё перестраивать, и перестраивать с низу. Я хочу, чтобы мой восьмиклассник, который будет работать конюхом, не мог бы представить себя без Достоевского.
Вопросов поставлено и так много. Их пора решать.
- Я не ставлю вопросов. Я просто пишу, - заявляю я, заваливаясь на кровать.
- Для кого? - спрашивает Галя.
Я начинаю выкручиваться:
- А для кого писал Высоцкий, и зачем?
- Он пытался повернуть интеллигенцию лицом к народу, - звучит новый тезис.
- Повернул?
- Он не успел.
- А что такое народ?
- Это те, кто пашет, и на кого нынешняя интеллигенция смотрит с высокомерием и называет хамами. Да ты и сам в душе называешь, - Галя начинает горячиться.
- Как народ воспринимал Высоцкого?
- Он его не слышал.
- А если бы слышал?
- Как свою жизнь.
- Галочка, существует народная литература? Такая, чтобы народ понимал то, что говорит автор? Именно то, что он хотел сказать, а не на эмпирическом уровне?
- Нет.
- Достоевский - прекрасный писатель, ехидничаю я, - Ты делаешь нужное дело... Ну, не сердись. Скажи лучше, это хорошо или плохо, то что я пишу.
- Мы не выяснили, для кого ты пишешь.
- Для народа, хотя смешно, конечно; ну для себя. Если хочешь, для интеллигенции, покрытой плесенью и оторванной от народа.
- Ты бросаешь ложку дёгтя в бочку мёда и испытываешь при этом тайное удовольствие.
- И явное тоже.
- Да, и явное. Это, наверное, хорошо, всё же лучше, чем вообще ничего. И всё-таки, ты зря приехал. Мне очень радостно, что у меня через полчаса урок. - галка встаёт. - Я не хочу диспутов. Кстати, сегодня утром был автобус.
- Я не поеду, говорю я, хотя уже точно знаю, что это не так.
Я, действительно, не могу без взрывов. Где бы я не появлялся, психоз неизбежен. Галя нервничает; собирает дипломат и идёт к дверям:
- Конечно, просить тебя бесполезно. Ты всё равно сделаешь по-своему.
Я смеюсь.
День третий.
Ну вот я и дома. Через 40 минут нужно идти в институт. Что сказать? Я полностью удовлетворён: удалось посмотреть на мир и на себя чужими глазами, ответить на мучавшие вопросы, поиграть в романтику и убедиться в своей никчёмности. Вопрос остался один: что делать дальше? Но на него так просто не ответишь. Будем жить.
...И всё же жаль, что у меня нет дома кофе, за два дня я уже успел к нему привыкнуть. И Ремарк остался недочитанным... Эх, и зачем меня понесло к Красноярску?!