О Рим, Рим! Вечный город! Владыка мира! Не устоит ни одно царство, ни одна империя, которые разделятся внутри себя и одна часть обратится против другой. Ибо вот оно: покоривший и сломивший народы варваров, окружавших тебя, втоптавший в прах тяжелыми солдатскими калигами остатки великих империй, когда-то гордившихся своим избранничеством перед ликом великих богов, ты, ныне разросшийся с маленького поселения на Тибре до границ едва ли не всей обитаемой Ойкумены, не выдержал тяжести собственного могущества, и чаша небесных весов, качнувшись, ввергла тебя в пучину разрушительной смуты; и потомки Ромула, вскормленного молоком волчицы, разделившись, обратили собственное оружие против самих себя и, в конце концов, после века внутренних усобиц и гражданских войн, пожрали собственную мать - Древнюю Республику, ибо теперь во главе ее стоял лишь один человек, и все, словно перед римским царем, склонились перед пожизненным диктатором.
Но внимай: Республика, ветхая и кажущаяся лишь фасадом приуготовляемого царства, еще не убита. Агония девяти десятилетий не окончена Фарсалом и Мундом и сотнями тысяч погибших. И торжество нового мира, рождаемого в муках, еще не наступило окончательно. Ибо вот: в Капуе, главном италийском противнике Рима, униженном и забытом как великий город еще в Ганнибалову войну, вскрыта гробница Каписа-основателя, вскрыта случайно и вскрыта римскими гражданами, бывшими воинами торжествующего победителя Республики, который наделил их положенными за их заслуги участками земли. И на свет из гробницы основателя Капуи явилась медная дощечка с эллинской надписью: "О вы, несчастные, берегитесь, ибо когда будет потревожен прах великого Каписа, потомок его падет от руки сородичей и будет отомщен за это жестоким по всей Италии кровопролитием".
Великий потомок Каписа, верховный понтифик и консул Республики, завоеватель Галлии, Британии, Африки и Египта, сегодняшний диктатор и император и завтрашний рекс Востока, повелитель Рима Цезарь, внимай знамениям всемогущей судьбы: кони Рубикона, отпущенные тобой на волю, проливают слезы; огонь вырывается из правой руки раба подобно огненному мечу; говорят и об огненных знаках в небе и об огненных призраках умерших, мечущихся по ночным улицам; и этот странный небесный гром без всяких признаков грозы; и эти одинокие птицы, спускающиеся на капитолийский форум - средоточие твоей и римской власти...
Ты видишь? - Одинокий королек, залетевший в портику при театре, построенном твоим главным врагом Помпеем Магном, с лавровой веткой в клюве, растерзан стаей преследовавших его птиц, и в этом портике тебя ждет сенат в первый римский месяц, в месяц бога войны, в день, о котором гаруспик Спуринна, изучив внутренности жертвенных животных, сказал: "Цезарь, предсказание гласит: мартовские иды будут для тебя роковыми!"
И вот эти иды пришли.
* * *
КАССИЙ
Не могу себе простить... Тогда, почти три года назад, в Малой Азии при устье Кидна... Цезарь, великий Юлий Цезарь был у меня в руках. Я направлялся к войску Фарнака, этого выродившегося сына Митридата Понтийского. Туда же плыл и Цезарь. Помните его то самое знаменитое "Пришел, увидел, победил" в честь победы над Фарнаком? А ведь я мог его победить тогда с еще большей легкостью, чем сам он - понтийца.
Цезарь... Что могли сделать его жалкие суденышки против моих боевых кораблей? У меня было семьдесят трирем... И я, еще не побежденный, еще не сражавшийся и даже, можно сказать, почти побеждающий! - сдался погубителю своего Отечества, чтобы теперь, чрез столь краткий промежуток времени подвергнуть куда большим опасностям и себя, и государство. Чего мне стоило сразить его там (или умереть там!), чем протягивать тирану руку (это с корабля к лодке!) и умолять его о прощении! Не было бы ни испанской войны, не было бы этого самоубийственного для Республики заговора, угрожающего новыми бедами отечеству... (Децим Брут: "Так это не Марк Брут уговорил Цезаря даровать тебе прощение?") .
Цезарь не сразу принял тогда решение - Брут помог. Хотя, думаю, "божественный" меня все равно бы простил, ведь я тоже сдался добровольно, потому что... (Каска: "Ты струсил, Кассий?"). Кто может сказать, что Гай Кассий - трус? Кто вывел остатки наших войск из Парфии, куда их завела неразумная воля Красса? Кто после парфянского поражения удерживал варваров на наших восточных границах? Не Цезарь - я был щитом Республики на Востоке! (Лигарий: "Никому не устоять против всемогущей Судьбы!"). Я не верю в Судьбу, кроме того, что человек создает ее собственными руками! Как я тогда, когда, увидев флотилию Цезаря, идущую на меня, решил в каком-то помрачении, что не смогу противостоять счастью этого человека, и протянул ему руку с открытой ладонью, ту самую, которая теперь сжимает меч, готовый поразить тирана.
Судьба Цезаря, которая настигла меня при устье Кидна (если кто хочет в это верить), настигнет завтра самого Цезаря в сенатской курии! Самое божество Рима назначает нам место великого жертвоприношения... (Насмешливый голос: "Осторожнее, Кассий, твое божество Квирин-Ромул и был первым римским царем, как раз и убитым нашими предшественниками в том первом сенате!"). Что ж, тогда призовем на помощь маны (душу) Помпея Магна, он-то уж точно не откажет нам в помощи, - ведь мы же соберемся на заседание в пристройке построенного им театра! Там, где уже стоит и его восстановленная статуя...
(Децим Брут: "К делу, Кассий! Командуй!"). Правильно, Децим, к мечу! - как говорят солдаты. Вы знаете, что о нас уже заговорили? И завтра весь Рим сойдется на двойное представление: одно - на арене театра, другое - в театральной пристройке, под которой в подвальном помещении ты спрячешь свой отряд гладиаторов, Децим Брут! Будто бы готовый для представления, он поддержит нас в случае беспорядков со стороны войск. Если что напомни этим разбойникам от меча о Спартаке, чтобы распалить их дух...
Нет, Децим, ты не будешь в курии. Ты нужен нам рядом с диктатором. Ты единственный, кому он доверяет до конца. (Децим Брут: "Я приглашен с ним на ужин к Лепиду"). Вот и хорошо. Цезарь ничего не должен заподозрить, и ты будешь сопровождать его до театра. Будем также надеяться на благоразумие начальника конницы Лепида, за которым стоят войска, - как-никак, мы - родственники: его жена, как и моя, - сестра Марка Брута...
И вот еще что. Требоний! (Требоний: "Да, Кассий!"). Марк Антоний не должен дойти с Цезарем до курульного кресла. Он вообще не должен войти в курию. Он со своей силой один стоит четверых. Отвлеки его, какой хочешь сплетней - твой язык нам всем хорошо известен, а тебе он, единственному из нас, доверяет, раз так и не выдал твой болтливый язык тирану. Жаль, конечно, что мы не можем убить его вместе с Цезарем... (Голос: "Почему?"). Потому что есть слово, которое мы дали Бруту не убивать более никого, кроме диктатора! Никто не должен заподозрить нас в личной мести. (Другой голос: "А все же, почему бы и не Марка Антония?!"). Вы, что, не понимаете: если народ увидит, как мы сводим счеты с цезарианцами, никто из нас не уцелеет! Забыли, сколько войск у Антония? А, окажись он рядом с Цезарем в курии, он встанет на его защиту, и нам придется убить и его.
(Голос: "Отвлечь этого Геркулеса мог бы и я: мы все равно вместе будем идти с Цезарем от его дома"). Децим, не бери на себя слишком много. Я вижу, что ты, давний друг нашего новоявленного "отца отечества", просто хочешь избежать общей участи погрузить в сенате острие своего оружия в тело убийцы нашей свободы? Запомните: каждый из нас должен нанести хотя бы один удар так, чтобы все отвечали за всех. Все должны омочить руки в его крови. Это будет наша общая жертва Республике!
Никто не должен уклониться от завтрашнего дня! Завтра мой сын впервые надевает мужскую тогу совершеннолетия. Вот вам и повод собраться у меня дома, чтобы оттуда повести молодого Кассия на форум для внесения его в списки граждан. На Марсовом поле я приступлю к исполнению своих судейских обязанностей (как всегда, чтобы не привлекать подозрений), а вы займете свои места в курии. И запомните: все должны быть с оружием. Надеюсь, ваши одежды достаточно просторны для легионерских кинжалов?
Когда Цезарь войдет в курию, заседание не должно начаться. Квиндецимвир Луций Котта не должен успеть сказать ни слова из своего предложения возложить на Цезаря царскую диадему. Мы нападем первыми.
Туллий Кимвр! Ты попросишь Цезаря вернуть из изгнания своего брата-помпеянца. Настойчиво попросишь! (Голоса: "Мы все попросим!"). Да, мы попросим все! Мы станем перед ним на колени, мы будем целовать его тогу, мы поклонимся ему, нашему будущему царю... И когда он откажет, ты, Кимвр, как самый настойчивый, подашь нам сигнал - сорвешь тогу с его плеча. А ты Каска, храбрый Каска, нанесешь первый удар. (Каска: "Почему я?"). А потому, Каска, что ты у нас самый храбрый, и ты будешь первым.
И когда Цезарь падет, вперед выступит наш славный Марк Брут, наш глава, совесть нашей партии после смерти своего дяди Катона, и произнесет речь о необходимости этой жертвы, речь, которая всех успокоит и усмирит. Может быть, и хорошо, что мы не привлекли к нашему делу Цицерона - разве уступил бы он Бруту эту честь первого оратора возрожденной Республики? Но кто в этой ситуации сможет заменить нашего строгого Брута? (Голос: "Неизвестно, что еще скажет Брут по поводу Цицерона..."). Да, Марк Туллий и рта не сумел бы раскрыть при виде окровавленных клинков, как уже бывало не раз...
(Голос: "А что будешь делать ты, Кассий?"). Как что? Я исполню свой долг - приду в сенат.
* * *
ЦИЦЕРОН
...В ушах все еще стоял последний, отчаянный и странный вскрик Цезаря: "И ты, Брут?", и, чтобы больше не слышать этот крик внутри себя, Брут повернулся к левой стороне зала и, протянув руку с зажатым кинжалом к тому месту, где обычно сидел тот, кто, как казалось заговорщикам, являлся олицетворением старого сенатского Рима и на чью помощь они так надеялись после убийства тирана, воскликнул:
- Цицерон! Республика...
Но место Цицерона было пусто. Брут увидел лишь спины сенаторов, среди одинаковых белых тог с пурпуровой полосой которых нельзя было рассмотреть великого оратора. Он бежал вместе со всеми. Сенат, как один человек, вскочивший при виде нападения на главу Республики, поспешно вытекал из распахнутых настежь дверей курии. Сразу же поняв, что на Цицерона надеяться нечего, но, не смутившись, тираноубийца возвысил голос и почти закричал в спины убегающим:
- Отцы государства, подождите! Правосудие совершилось! С вами от имени тех, кто хочет спасти Отечество, будет говорить Марк Брут и... - и он почти сразу замолчал.
Говорить было не с кем. Курия Помпея была пуста. Бежали даже сенаторы, обнажившие свои клинки против диктатора. Речи не получилось. Поднимавшееся к зениту солнце бросило свои лучи сквозь двери курии и осветило ярко заблестевшие длинные гладкие ряды сенатских скамей, весь зал портики, гулкий и пустой, в одно мгновение превратившийся в гробницу, и три застывшие прямо в центре зала фигуры: мертвого каменного Помпея, мертвого, но из плоти и крови Цезаря и живого, но застывшего каменным изваянием Марка Юния Брута.
Последний республиканец медленно опустил голову и посмотрел на лежащего ничком в луже крови Цезаря. В ту же минуту он почувствовал в правой руке какое-то странное онемение (боли не было). Он взглянул на свою руку и увидел, что она проколота кинжалом.