Снаружи было пусто. Там было тихо, темно и холодно. Холод и мрак давно поселился и внутри, стал частью Стаса. Пробрался, просочился сквозь хрупкую оболочку, наполнил его до краев. Из этой ледяной пустоты, из черного безмолвия, приходили видения, обрывки памяти, которую Стас уже не осознавал своей. Калейдоскоп черно-белых картинок.
- Смотри, какие красивые! - длинный ноготок с блестящей на лаковой поверхности стекляшкой сухо щелкает по стенке аквариума. - Давай возьмем, Стас?
Ее зовут Юля. Она еще не знает. Он еще не сказал.
- За ними некому будет ухаживать, - говорит Стас про себя, но вслух лишь: - Ты же не любишь домашнюю живность? Зачем тебе рыбки?
Юля заглядывает ему в глаза и улыбается.
Какого же они цвета?
- Ты совсем темный! - умильно надувает губки Юля. - Это же эмпатесты! Они меняют цвет, когда меняется настроение хозяев. Очень модно! Ты знаешь, что в Голландии разрешили применять такую технологию на людях?
Слово "технология" не идет Юле. Стас улыбается. Потом зачем-то спрашивает:
- А какой в этом смысл?
Наверное, пытается отсрочить неизбежное.
- Да ты что! - удивляется она. - А маникюр? А тени? Ты представляешь, врачи один раз поколдовали с твоими генами - и можно больше не краситься! А вот еще в...
- Меня утвердили, - перебивает Стас. Решает, что тянуть с новостями больше не стоит. - Я полечу на Каллисто.
За стеклом аквариума рыбки вздрагивают и перестают светиться.
- Ты же говорил, на Юпитер? - отстраняется Юля.
Стас притягивает ее к себе:
- Это рядом, - снова улыбается он. - Но меня не будет долго. Очень долго, Юль.
- "Долго" - это сколько? - Юля хмурится и из жены сразу превращается в супругу.
- Пять лет полета, семь лет на строительстве станции, - слова даются через силу. - Ну и обратно пять.
Юля морщит лоб:
- Я буду совсем старая, - она поджимает губы, - и ты меня разлюбишь.
Стайка эмпатестов вдруг разом вспыхивает.
- Они же дадут тебе аванс? - Стас кивает. - Я поеду в Италию! Там лучшие криогенщики в Европе, - тараторит Юля. - Знаешь, меня можно будет поместить в замораживающую капсулу...
- ...занять капсулы! Повторяю: объявлен красный код! Экипажу занять спасательные капсулы!
Топот ног. Дрожащие пальцы стаскивают одежду. Задраиться. Набрать код активации. Пальцы, от страха словно набитые ватой, не попадают по сенсорным кнопкам. Глубокий вдох.
И темнота. Она заполняет все вокруг. Заполняет изнутри. Темнота и холод. Долгое падение в черную яму без дна. Яму, наполненную холодным безмолвием.
***
Свет резанул по векам, сделал темноту красной. Тело окуталось теплом.
- Он живой вроде! Дышит. Надо пощупать пульс, - что-то липкое и холодное тронуло шею.
- Ласты подбери, омуль! - резко и картаво прокаркали рядом. - Может, он заразный.
Стас медленно разлепил веки.
Склонившаяся над ним троица разом отпрянула. Он через силу поднял тяжелую руку, закрываясь от слепящего солнца, и поперхнулся горячим воздухом.
Над Стасом стояли трое мужчин. Их серая с жемчужным проблеском кожа была покрыта чем-то маслянистым. С узких бедер и вытянутых лбов свисали куски ткани. Ноздри приплюснутых носов нервно раздувались. Широко расставленные выпуклые глаза, казалось, косили мимо Стаса, но острия гарпунов целили точно в грудь.
- Индекс? - кончик блестящей стали на секунду приблизился и ужалил Стаса в плечо.
Искорка боли подстегнула онемевшие губы.
- Что? - прохрипел он.
- Какой у тебя индекс? - угрожающе повторили ему.
Кровь ударила в виски. Страх придал сил, и Стас резко сел. Тут же голова закружилась.
- Где я? - голос прозвучал глухо, был непослушным, не родным.
- Ясно,- прокартавил самый крупный туземец, на шее которого болталось ожерелье из клыков и бусин. - Дома поговорим, - кивнул он кому-то за спиной Стаса.
Тот затравленно оглянулся, успел ухватить взглядом песчаный пляж, пену прибоя, раскуроченный, словно вскрытый огромным консервным ножом, корпус спасательной капсулы. И мимолетное движение четвертого аборигена. Затылок вспыхнул болью, и снова стало темно.
***
- Кто вам, лупоглазым, разрешал его трогать? - слова шипели и потрескивали, словно вода падала на раскаленные камни.
- Он не назвал индекса, вождь. А вдруг он метаморф? - скуля и подрыкивая, оправдывался уже знакомый Стасу голос. - Мы хотели как лучше.
- Хотелки свои будешь солдатам объяснять, шушера! Метаморф издох бы уже, - зло, словно сплевывая сквозь зубы, процедили шепотом. - Если у нас будут проблемы, я тебя загорать заставлю!
Затылок саднило. В воздухе пахло чем-то пряным. Воздух двигался, обдавая Стаса волнами прохлады. Стас лежал в полный рост на мягком и мохнатом. Кончики волосков колыхались на прерывистом ветру и щекотали голую кожу. Стараясь не привлекать внимания, Стас чуть приоткрыл глаза и глянул сквозь ресницы.
Первое, что он увидел - две фигуры, освещенные бледным светом костра. Ближняя парила над полом. Стас пригляделся. Давешний серо-жемчужный туземец молотил босыми пятками в воздухе. Под прилипшей к мокрой спине тканью трепетали в плоти узкие прорези. Руки его пытались ослабить хватку обвившегося вокруг шеи зеленого хвоста.
"Человек-ящерица!" - мелькнуло в мозгу обмершего Стаса.
Хвостатый резко повернул голову:
- Наш гость пришел в себя, - прошипел он и хищно улыбнулся. Свет костра отразился от ряда мелких треугольных зубов. - Еще подушек, - приказал он в сумрак за кругом света. Швырнул туда же картавого и повернулся к Стасу:
- Правильней будет - "Вождь-ящерица", - протянул он Стасу когтистую руку. - Игорь Третий. Полномочный представитель Матриарха России в Мурманской резервации. Индекс натуральности - сорок семь.
В дальнем темном углу, там, куда шмякнулось тело картавого туземца с жабрами на спине, зашуршало и стихло.
"Я просто брежу", - попытался угомонить чехарду мыслей Стас.
- Не хочу вас огорчать, но это не галлюцинации, - не убирая протянутой руки, покачал головой Вождь-ящерица. Стас не мог отвести взгляда от его безносого лица. Мелкая насечка шрамов на зеленоватой коже смахивала на чешую. Узкие глаза притягивали магнитом вертикальных зрачков. Безволосые надбровные дуги плавно переходили в высокий лоб, верхушку которого делил надвое костяной гребень. - Да где подушки-то? - грозно крикнул в темноту Игорь и облизнул разрезанным кончиком языка тонкие губы. - Впрочем, если хотите, я прикажу принести галлюциногенов, - он снова оскалил треугольные зубы. - Желание гостя - закон для племени ящериц.
Из темноты, тряся грудями и роняя на бегу опахало, появилась хвостатая женщина. Стараясь не глядеть на голого Стаса, она слегка приподняла его плечи и голову и подоткнула под них пару свернутых рулоном шкур.
- Станислав, - прочистил горло Стас и, борясь со страхом и гравитацией, протянул свою. На ощупь ладонь Вождя-ящерицы была сухой, шершавой и горячей.
- А индекс? - Игорь не отпускал руки.
- Какой, к чертям собачьим, индекс?! Что тут вообще происходит?! Где я? - хотел крикнуть Стас, но губы не слушались. Он лишь протяжно выдохнул.
Игорь разжал когтистые пальцы. Рука Стаса бессильно упала на покрытый шкурой топчан. Он закусил губу, отвернул голову и сквозь наворачивающиеся слезы уставился в зеленую брезентовую стену. Только теперь Стас понял, что находится внутри обыкновенной армейской палатки. Это слегка успокаивало.
- Вы очень слабы, Станислав. И обезвожены, - чуть помолчав, произнес Игорь. Призывно пощелкал пальцами и продолжил: - Вам не обязательно говорить. Успокойтесь. Зверолюди чтят Постулаты Неприкосновенности механистов, хоть и называют их Табу Старших братьев.
Вновь появилась зеленая женщина. На этот раз с пластиковой армейской плошкой.
- Пейте маленькими глотками, Станислав, - Игорь приложил желтый пластик к губам Стаса. - Это даст силы и поможет сосредоточиться. Ваши мысли скачут. Я не успеваю их понять.
От тягучей жидкости пахло корицей и кардамоном. Стас только сейчас понял, как сильно он мучается жаждой.
"Глупо опаивать. Меня сейчас живьем сожрать можно", - подумал Стас и приложился растрескавшимися губами. Густой отвар мятно холодил, щекотал ноздри ароматом. Стас покатал его на языке и сглотнул. Оставляя ментоловое послевкусие, влага скользнула по горлу и устремилась вниз, обдавая прохладой и свежестью пищевод. Стас сделал еще глоток и выдохнул. Бушевавшая в нем паника слегка поутихла.
"Где я?" - выбрал он первый вопрос.
- Я уже говорил - в Мурманской резервации, - не отнимая плошки от губ Стаса, ответил Игорь. - В России. В Европейском Содружестве. Географически? На северо-западе Евразийского континента. Да, на Земле. Да, которая в Солнечной системе. - Игорь помолчал, ожидая новых вопросов. Так и не дождавшись, он вдруг сказал: - Охотники из клана Рыб вытащили вас из железного кокона. Я думаю, это некий аппарат для путешествий. За всю свою долгую жизнь я не видел таких правильных тел, как у тебя, Станислав. И никто в восьми кланах не видел. Я думаю, ты не землянин. Ты пришел с неба.
Стас прислушался. Внутри него было как-то на удивление тихо. Как-то слишком спокойно. Мятно. Он сделал еще один глоток, побольше, и задал следующий вопрос.
- А это смотря по чьему календарю мерить, - принялся обстоятельно отвечать Игорь. - Если по всеобщему, то восемьдесят третий со дня Подавления Бунта.
- Мне бы от рождества Христова, - не к месту хохотнул Стас и вдруг понял, что сказал это вслух. - И что за Бунт? - слова, почуявшие свободу, вырывались изо рта. - Я землянин, кстати. Меня просто долго не было, видимо. Я космонавт. Бортинженер.
- Тише, тише, - Игорь промокнул куском тряпицы потный лоб Стаса. - Береги силы, космонавт-бортинженер, - словно младенцу, произнес он. Игорь мягко отнял у вцепившихся пальцев плошку с жидкостью, побеждающей страх. - Убери. Ему хватит. Отвару нацеди, сонного, - приказал Игорь возникшей из темноты женщине. - Да, и еще: скрижали принеси и фонарик. Лучше два.
Пока ждали хвостатую, Вождь-ящерица молчал. Пристально глядя на замершего с раскрытым ртом Стаса, он будто сканировал его тело, словно пытался запомнить мельчайшие детали. Кончик раздвоенного языка время от времени смачивал тонкие нити губ.
- От рождества - это считать надо, это мы завтра с утра, - Игорь наконец нарушил тишину, прерываемую до того лишь треском костра и шумным дыханием Стаса. - Зверолюдям ни к чему это. Да и механисты уже не все помнят. У них короткая память. Я думаю - от стыда.
- А у вас? - вдруг зачем-то спросил Стас.
- У нас не так, - улыбнулся Игорь и облизал губы. - Нам нечего стыдиться. Мы не участвовали в бойне. А чтобы не забывать прошлого, каждый вождь наносит знаки на свой хвост, прежде чем его сбросить. Так мы бережем память нашего народа.
В дальнем углу палатки зашуршал полог, и в круг света шагнула зеленая женщина. В руках она несла новую плошку и два фонаря. Перед собой же, почтительно, как реликвию - обвитую кончиком хвоста кипу треугольных пергаментов.
Игорь приладил фонарь на бечеву над головой Стаса. Включил свет. Вытряхнул из второго батарейки и сунул в рот. Сощурился, смачно прицокнул и только потом взял плошку и дал отпить Стасу. Жидкость была горькой и незнакомой на вкус.
- Ступай, - приказал Вождь-ящерица женщине, принимая пергаменты. Когда та вышла, он устроился у изголовья и подставил пачку треугольных листов под свет фонаря. Придвинул ближе, чтобы Стасу было видно каждую мелочь.
Стас вытаращился, даже тронул кончиками пальцев - длинные треугольные листы были тонкой выделанной кожей, сплошь покрытой татуировками.
Вождь еще раз прицокнул, сладко зажмурился и начал:
- Вот родословие зверочеловеков. В родословных списках записано их по родам их, их главам поколений, и места владений их и жительства их, все становища и зависящие от них селения. Вот Игорь, вождь ящеров, первый средь равных; вот Олег, царь рыбарей, - коготь Игоря тыкал в тотемные знаки на пергаменте. - Вот Роман, властитель волков; вот Дмитрий, повелитель медведей, вот...
Стас почувствовал, что веки его тяжелеют.
- Мне бы про бунт, - проскользнула ленивая мысль.
Игорь прицокнул. Замолчал. Длинные зеленые пальцы ворошили кипу листов.
- Гляди, - вытянул нужную шкурку Игорь. В верхнем остром углу треугольного листа пирамидой выстроились изображения: свекла, плод томата, клубень картофеля, колосок риса. - И напиталась земля ядом и плоды ее, и животные, что брали от плодов ее, преисполнились скверной. И пали многия бедствия и болезни на род человеческий, ибо исполнились и они скверной той же, что и земля и плоды ее и всякая тварь, что преломляла плоды ее. И перестала приносить земля и многие звери, и жены мужей человеческих перестали нести, ибо сухо было в чреве их, как и в земле. А те, кто приносил первенцев, ужасались вида их, ибо не были они более о двух руках и ногах, о двудесяти пальцах и двух зеницах. И убоялись они, и посыпали головы пеплом, и стон стоял до самых небес, но не пришло избавление.
Стас поразился, как тонко и реалистично нанесла игла одного из Вождей-ящериц ужасы прошлого: мужчины с искаженными горем лицами грозили кулаками небу, женщины сцеживали на землю молоко, рвали на себе волосы, качали на руках химерных младенцев. В свете мерцающего от отсыревших батареек фонаря казалось, что еще немного - и они начнут двигаться по высохшему зеленому пергаменту. По коже Стаса пробежал озноб.
Игорь отложил треугольник и взял следующий:
- В момент горя и отчаяния решили люди бороться с напастию по усмотрению своему и разделились на два колена. Те, кто восполнял иссохшую силу от металла, и те, кто восполнял ее от плоти, и имя первым было механисты, а вторым - метаморфы. И правили первые, а вторые преклонялись.
В верхней части пергамента вновь была выбита пирамида, на сей раз из человеческих фигур. На верхушке восседал одноногий мужчина, а внизу он же был изображен дважды: в первый раз - с обеими ногами, во второй - с железным протезом. Стас разглядел даже заклепки, какие-то трубки и маленькую шестерню в районе сустава.
- Хоть лица их были чисты, а тела совершенны, - Игоря ткнул пальцем в улыбающегося человека, у которого появилась здоровая нога, - дух метаморфов был слаб и наполнился завистью. И подняли они головы, и мир погрузился в огненный хаос. Как колос дает десять колосьев, так и воин метаморфов давал десятью десять воинов от плоти своей и крови своей.
Шеренги одинаковых солдат приближались к объятому огнем городу. Стас узнал среди построек Адмиралтейскую иглу и ангела со шпиля Петропавловского собора.
- И шла война семь лет. И не было ей конца. Тогда механисты призвали всякий гнус, крови алчущий, и наделили их черной немощью. И через тридцать дней и три ночи издох последний метаморф смертию мучительной, и так наступил мир, - закончил Игорь и сплюнул на пол батарейки. - А потом появились Постулаты. Но об этом уже завтра, Станислав. Тебе нужно отдохнуть.
Стас не стал спорить. Его разум уже медленно соскальзывал в липкую темноту сна. Там его поджидали колонны из миллионов одинаковых солдат с автоматами наперевес. Они маршем приближались к Кремлю.
***
Утром Стас успел выхлебать полплошки ментоловой жидкости прежде, чем палатку ворвалась оранжевая буря.
- Ты этим его поил? Этим? - военный в костюме биохимзащиты махал перед безносым лицом Вождя-ящерицы остатками Стасова завтрака.
- Этим, - Игорь сложил руки на груди и отвечал спокойно, размеренно. Нервозность выдавали лишь суетливые движения кончика хвоста. - Этим и еще сонным отваром.
Стас все так же лежал на покрытой шкурами первобытной кровати и с интересом разглядывал гостя. Его капитанские нашивки поверх войсковой эмблемы, его курчавую бороду и горбоносое лицо. Отчего-то Стаса не тревожило ни то, что на гербе Российской Федерации, нашитом на грудь военного, у орла была лишь одна голова, ни то, что колени капитана были выгнуты в обратную сторону и металлически поскрипывали при каждом шаге. В нем не осталось уже ни страха, ни удивления, одно лишь любопытство. Может из-за действия пряной жидкости, а может, лимит эмоций был исчерпан еще вчера.
- Если мне доктора скажут, что ты его вашим пойлом трансгенизировал, я тебя на ремни пущу, понял? На перчатки!
- Мы чтим Постулаты Неприкосновенности, - строго сказал Игорь. Потом, видимо, вспомнил об ударе по затылку и примирительно добавил. - Да ты погляди на него, Петрович! В нем искра едва держится. Шок, опять же. Что мне оставалось?
В палатку вошли два солдата в апельсиновых скафандрах. Один из них волочил за собой каталку с прозрачным пластиковым саркофагом. Каталка парила над полом. На дне синтетического гроба ртутно поблескивал слой амальгамы.
- Почему сразу не сообщили? - гаркнул железноногий капитан.
- У нас горючее для сигнальных костров кончилось, - прищурился Игорь. - И батарейки, кстати, тоже.
Аккуратно, словно Стас мог рассыпаться в их руках, солдаты переложили его в саркофаг. Ртутная поверхность разом всколыхнулась. Амальгама поползла по коже Стаса и через мгновение превратила его в зеркального человека. Военные двинулись к выходу.
- Ладно, - поуспокоился капитан. - Рыбарей под арест. А с тобой я не закончил. Вернусь еще, - пригрозил Петрович.
- И горючее не забудь привезти, - кивнул Игорь. И уже вслед крикнул, - и батареек!
Когда солдаты толкали летающую каталку мимо Вождя-ящерицы, тот едва слышно шепнул Стасу:
- Две тысячи двести тридцать шестой.
За пологом палатки солнце сразу ударило по глазам. Стас зажмурился. Тут же один из солдат надел ему очки. Стало легче.
- Батареек им привези! - догнал каталку хмурый капитан. - Жрут они их, что ли?
Стас, пообвыкшись к свету, огляделся. Ряды зеленых шатров из армейского брезента простилались, докуда хватало взгляда. Между ближними палатками трое полуголых мужчин, шевеля жабрами, орудовали гарпунами. Их вибрирующие острия вонзались в панцирь исполинской, размером с автомобиль, черепахи.
- Вы уж извините, Станислав Андреевич, что так поздно, - колченогий военный протянул Стасу руку. - Капитан Холопов, индекс натуральности - семьдесят восемь.
Стас только собрался протянуть свою, как амальгамный панцирь подтолкнул ее к ладони капитана. Шея сама собой напряглась, приподнимая голову.
- Да ничего, - от неожиданности вырвалось у Стаса, - бывает.
Холопов пожал руку и, словно получив важное для него прощение, расслабился, затараторил:
- Да это все бюрократы столичные! У них там с утра еще в музее какой-то приборчик сам собой заработал. Пока сообщили, пока разобрались - оказалось, пеленгатор вашей аварийной частоты. Они в министерство. Те тоже давай затылки чесать да формуляры писать. А тут еще и эта резервация в двух юрисдикциях...
Голова закружилась.
- Что-то мне нехорошо, - перебил его Стас.
- Медика! - гаркнул капитан.
От стоящего впереди армейского флаера заспешила оранжевая фигура.
- Вы уж простите, у нас все по-простому - инфузия только капельная, - испуганно захлопал глазами доктор. - Здесь лишь витамины, соли, кальций, калий, - он начал жонглировать капельницами перед лицом Стаса, - немного успокоительного. Разрешаете? - врач протянул маленькую черную коробочку.
- Так вам виднее, - пожал плечами Стас.
Медик опешил:
- Вы должны сюда вот, - начал он пояснять, как ребенку, - сказать: "вмешательство разрешаю" и пальчик вот сюда приложить, для подтверждения.
Стас произнес заклинание в коробочку и приложил палец. Под строгим взглядом капитана Холопова врач опустил в саркофаг кончик силиконового капилляра. В него мигом вцепился зеркальный отросток, жадно вытянувшийся из амальгамной поверхности Стаса. Кожу под ней разом покрыли мурашки и начали мелко покалывать. Стас ощутил вдруг беззаботную легкость. Она подхватила ставшее невесомым тело, закружила в радужном хороводе и мягко опустила в перину сна.
***
Время за стеклами стерильной комнаты тянулось медленно. Казалось, барьерные фильтры задерживают даже нейтрины, и время внутри стеклянной клетки превращается в прозрачный кисель. Когда Стас поделился своими наблюдениями с профильным доктором, тот расхохотался. Добавил в список препаратов антидепрессанты и ноотропы и посоветовал обратиться за консультацией к геронтологам.
Те не могли нарадоваться успехам чудодейственной амальгамы в борьбе с "космической псевдопрогерией". Зеркальная поверхность, облепившая Стаса с ног до головы еще в Мурманской резервации, была не только защитным панцирем и мышечным каркасом. Она стала утробой, кормящей и лечащей, раз за разом модульно обновляющей клетки в бесконечных репарационных атаках, запускающей в его микрокосм корабли нанотеломеры.
Стас никогда не считал себя неучем, но с таким количеством новой информации ему было не справиться в одиночку. Так у его спасительной клетки появился часовой - "первый помощник по адаптации" Ефрем. Фамилии своей при знакомстве Ефрем не назвал, зато назвал индекс натуральности - девяносто три.
- Понятие "индекс натуральности", - тоном заправского лектора вещал Ефрем, когда Стас отказывался запускать видеоэнциклопедию, прячась за быстрой утомляемостью, - было введено на первой всемирной ассамблее в Гааге в две тысяча сто пятьдесят четвертом, он же первый от подавления Бунта. Тогда и был окончательно упразднен термин "человек" и замещен термином "землянин". Профессором Гюйцем был также предложен термин "пост-человек", но большинством голосов...
- Ближе к сути, - Стас любил перебивать своего вынужденного друга. Тот, как и большинство карьеристов от политики, страдал избыточной чванливостью.
- Индекс натуральности обратно пропорционален доле внесенных изменений в организм землянина в любом проявлении, будь то транспротезирование или генные модификации, и является универсальным показателем не только моральной и физической целостности, но и основополагающим фактором при перераспределении средств, ресурсов, льгот и социальных возможностей.
Все это на взгляд Стаса отдавало фашизмом, но мир за пределами его стерильной комнаты пришел к такому решению большой кровью.
- На той же ассамблее, - продолжал Ефрем, которому забраться на самую вершину социальной лестницы мешал глазной протез, - были сформулированы Постулаты Неприкосновенности, первым из которых является неприкосновенность тела. Второй - духа, с поправками о личном пространстве и свободе вероисповедания. Как вам, кстати, Станислав Андреич, христианский баннер? - спросил вдруг Ефрем.
Стас вспомнил голограмму, на которой он воздевал руки к небу и сиял белозубой улыбкой из-за постриженной клинышком бородки.
- Предлагаю заменить "по образу и подобию своему" на "моему", - съязвил Стас.
Ефрем снова набычился.
- Зря вы так несерьезно относитесь к предвыборной гонке! До окончания рассмотрения заявок на членство во Всемирную ассамблею Земли осталось три месяца! Известия о вас уже просочились в СМИ, и голоса религиозно настроенных...
- Я еще не давал согласия, - перебил Стас. - Глаголь давай дальше!
Стас понимал, что терпимость к его выходкам растет исключительно из желания Ефрема и дальше оставаться его "первым помощником", но ничего не мог с собой поделать. Задирать одноглазого карьериста было его единственным развлечением в удушающей одинаковости дней.
Хуже всего было по ночам. Ночью к Стасу приходили дурные мысли. Ночью на него обрушивалось одиночество и бессилие. В темноте стеклянной камеры, наедине с собой он отчетливо понимал, что не приемлет этот изменившийся мир, практически ненавидит его. И так же остро понимал невозможность что-либо изменить ни в мире, ни в себе. Одиночество и бессилие стискивали стальными пальцами сердце Стаса, сжимали горло.
После одной из таких удушливых ночей у обзорного окна стерильной комнаты появился Ефрем и вместо положенного "доброго утра" произнес:
- К вам почтальон.
Вошедший лейтенант фельдъегерской службы вытянулся во фрунт и отдал честь.
- Отчего такая важность? - вскинул бровь Стас.
Особый почтальон не понял иронии и, сдвинув брови, отчеканил:
- Индекс натуральности покойной составлял девяносто один процент! Такой показатель дает право использования федеральных ресурсов.
Сердце Стаса гулко бухнуло. Пока Ефрем расписывался в получении, пока конверт, покрытый круглыми печатями и треугольными штампами, скользил в щель лотка для стерилизации предметов, оно бухнуло двенадцать раз.
Дрожащими пальцами Стас оторвал картонный край уставного конверта госпочты и вытряхнул на ладонь прядь седых волос, заплетенную мелкой косичкой. Дыхание перехватило. К горлу подобрался предательский ком. Стас аккуратно вынул письмо. Пожелтевший и хрупкий клочок бумаги, испещренный неровным, колким, но таким знакомым и родным почерком.
"Милый мой, хороший мой, Стас. Если ты читаешь эти строки, значит, Господь услышал мои молитвы и вернул тебя. Значит, все годы ожидания, все ужасы, пережитые мною в последние месяцы, были не зря. Дни мои сочтены и, быть может, в другое время врачи смогли бы продлить их еще хоть ненадолго, но идет война, и нет больше никому дела до нужд и чаяний немощной старухи. Сказать по чести, у меня не осталось сил ждать тебя. Не осталось никакой возможности. Прости меня за это, хороший мой. Ты говорил, что оставишь меня надолго, но я не думала, что наша разлука затянется так сильно. Если ты читаешь эти строки, значит, я дождалась тебя. Вчера я подписала согласие на транспередачу сознания в Бехтеревском институте мозга. Я знаю, ты приложишь все усилия, чтобы вернуть меня как можно скорее, после такой долгой разлуки. Ну а если ты никогда не увидишь этого письма, значит, мы встретимся в лучшем мире, на небесах, где ты ждешь меня, зная уже, что я верно ждала тебя и молилась о твоем возвращении. Прощай и до встречи. До смертных дней твоя, Юля".
- Это исключено! - первое, что сказал Ефрем, в ответ на просьбу Стаса. - На клонирование наложено вето с момента утверждения Постулатов.
Стас зло прищурился и решил требовать.
- Вот как? Тогда я не разрешу меня сканировать, когда вы снимете с меня это, - похлопал он себя по зеркальной груди. - Вот вам, а не мой индекс! - Стас выставил кукиш в смотровое окно. - Вот тогда тебе, а не выборы!
Ефрем побагровел. Зрачок на его протезе превратился в точку.
- Нужно провести углеродный анализ письма, - глухо начал он. - Возможно, оно написано до постановления. Может, удастся сыграть на непреклонности последнего волеизъявления, но в любом случае нужна резолюция Матриарха.
- Ты уж постарайся! - зло процедил Стас и отвернулся от окна.
- Если у нас получится, - примирительно сказал Ефрем, - какой задать возраст?
Стас от волнения замешкался. Перед глазами встал бульвар, зонтики летней кафешки, золотые нити заходящего июльского солнца на тротуаре. Наманикюренный ноготок с блестящей хрусталинкой на поверхности. Лупоглазые эмпатесты, медленно шевелящие плавниками и светящиеся радостью за стеклом аквариума. Стас накинул для приличия пару лет и произнес:
- Двадцать восемь. Пусть будет двадцать восемь.
***
Федеральный вагон пневмопоезда выехал за пределы второго технологического кольца. Стас улыбался краешками губ, глядя в окно, за которым башни гидропонных ферм сменялись парками и газонными площадками. Осчастливленные высоким уровнем индекса натуральности парочки прогуливались с детьми; те, кому повезло меньше - выгуливали домашних киберпитомцев. Стас посмотрел на часы - до остановки "Университетский комплекс" оставались считанные минуты.
- У меня отличные новости, - склонился над креслом Ефрем. - Только что поступили данные вашего сканирования и результаты вычислений, - голос первого помощника упал до шепота. - Ваш индекс натуральности составляет девяносто девять и шестьдесят восемь сотых процента.
- Практически высшей пробы, - улыбнулся Стас и любопытства ради спросил: - И что же меня подвело?
Ефрем сел в кресло рядом и заговорщицки зашептал на ухо:
- Аппендикс. Вам в младенчестве удалили аппендикс, Станислав Андреевич! - жарко и с чувством повторил он.
- А чего ты так возбудился-то по этому поводу? - пристально посмотрел Стас на помощника.
- Мы можем его восстановить! Вы не поверите, но Постулаты подтверждают - можем!
Стас пялился в окно, не обращая внимания. Поезд начал медленно тормозить. Станция приближалась.
- Станислав Андреевич! Имея стопроцентный индекс натуральности, вы имеете уникальный шанс стать пожизненным Патриархом! Это же беспрецедентно! Сто процентов, сто! - не унимался он. - Разрешите восстановление, прошу вас!
Стас не слушал. Он заметил ее на перроне прежде, чем остановился поезд. Вскочил. В нетерпении забарабанил ладонью по двери. Та пшикнула и выпустила Стаса на мрамор станции.
- Стасик, Стасик, Стасичек! - затараторила Юля, зацокала каблучками, вытянула руки. Пальцы ее запорхали, словно тянулись к Стасу, чтобы приблизить встречу. В полумраке вокзала их кончики светились бирюзовым.
Стас подбежал к ней, схватил, и закружил в объятиях.
Ефрем стоял рядом каменным истуканом и таращился на обнимающуюся парочку.
- Так что, Станислав Андреич, разрешите? - дождался он, пока те нацелуются.
- Погоди, Ефрем, - не выпуская из объятий жену, улыбнулся Стас. - Мне нужно посоветоваться с семьей.
***
- ...клянусь чтить Постулаты, защищать суверенитет и независимость, хранить безопасность и целостность государства, верно служить землянам России, - закончил Стас.
- Какие-нибудь распоряжения, господин Патриарх? - возник из ниоткуда вездесущий Ефрем, едва трансляция закончилась.
Стас откинулся в кресле и щелкнул пультом визора.
- Меня беспокоит вопрос резерваций, - глядя на вытянувшееся лицо Ефрема Стас продолжал, - Я был там, и ситуация достаточно напряженная. Если не сказать, острая. Надо что-то решать. И чем скорее, тем лучше.
- Хорошо, - пожал плечами Ефрем. - Я подниму материалы и сообщу спикеру, пусть поставят в регламент.
- Давайте, - кивнул Стас. - А пока отправьте в Мурманскую резервацию батарейки.
- Батарейки?! - вырвалось у Ефрема.
- Именно, - Стас улыбнулся. - Контейнера пока будет достаточно.