Ян с опаской смотрел на жандармского корнета Смыслова - не начнет ли тот сгоряча лупцевать четверку ссыльных? Молодой офицер не производил впечатление уравновешенного человека, хотя руки пока не распускал. Рядовые жандармы, подметил Ян, в дороге тайком посмеивались над педантичным корнетом и с удовольствием смаковали темную историю с дуэлью, из-за которой гвардеец оказался в жандармерии. Теперь они безмолвно злорадствовали, подмигивая другу.
- Доктора бы... - задумчиво произнес Смыслов, глядя на безжизненное тело, застывшее на лавке у окна избы.
- Вашбродь, на сто верст вокруг дохтуров нету, - лениво откликнулся здоровяк ефрейтор Шилин, расправляя густые усы пшеничного цвета. - Пока найдем, покойный сопреет. Преставился раб божий Максим Дубовский - значит, на то господня воля. Таперича батюшка нужон.
- Шилин, Мыльников, марш в деревню! - рявкнул корнет. - Из-под земли достать медика! Петренко, Одинцов - никого не подпускать к избе!
- Секундочку, Михаил Нилыч! - обратился к Смыслову Лев Шульц, доставая бумажник и снисходительно поглядывая на жандармского офицера с высоты своего почти саженного роста. - Соблаговолите выдать господам сии купюры-с - для организации похорон товарища Дубовского.
Корнет поколебался, но деньги принял. Ян ухмыльнулся шпильке меньшевика: скудных казенных кормовых и прогонных средств, выделенных на этапирование ссыльных, не хватало. А тут еще непредвиденные расходы...
Ян вздохнул и повернулся к покойному. На шее и на носу трупа темнели небольшие пятна, а корнет внимательно их разглядывал. Потом осмотрел ладони усопшего, тоже слегка испачканные золой.
- Как будто душил себя... - задумчиво произнес жандарм. - Как та унтер-офицерская вдова, что себя высекла. Неужели ничего не слышали?
- Наслышан о вашей усталости, - зло сказал корнет. - Горланили тут: "Ко славе страстию дыша...", "Горная стража меня не поймала..." Бежать не так просто, как в песне!
- Михаил Нилыч, у товарища Дубовского не наблюдается признаков удушения - посинения лица и странгуляционных борозд на шее, - робко вступил в разговор Ян.
- Не учите, молодой человек! - с презрением бросил жандарм. - Воздуха ему не хватало, он ворот пытался расстегнуть в беспамятстве. А вы, господа политические, дрыхли без задних ног!
- Может, р-рвотой захлебнулся? - слегка заикаясь, вставил свое слово Виктор Столбов, вытирая носовым платком розовую лысину.
- Как же! - насмешливо подал голос с почетного места на печке старик Илья Ильич Лосев. - Харчевались мы одним и тем же, а по части водочки... Я за свою жизнь столько не выпил, сколько Максимка Дубовский. Да чтоб его своротило от пяти шкаликов на брата? Ни в жисть! Разве что хворь неведомая внезапно приключилась...
С разрешения корнета Ян, надев перчатки, не без труда открыл рот покойного, запустил палец в глотку и доложил через минуту:
- Чисто!
А вскоре жандармы привели древнего старика на деревянной ноге.
- Бывший фершал, вашбродь! - доложил ефрейтор Шилин. - Ноги на крымской войне лишился - почитай, полвека назад. Говорят, пользует до сих пор деревенских.
Все с почтением посмотрели на ветерана и быстро раздели усопшего.
- Чистый покойничек, ваше благородие! - вскоре сообщил отставной фельдшер корнету. - Ни ран, ни побоев, токмо махонькая царапина на персте указательном правой руки. Не иначе как внезапная сердечная смерть - случается такая, ваше благородие.
Едва деревенский лекарь вышел, ефрейтор ввел старуху с растрепанными волосами. Корнет не успел раскрыть рот, как бабка метнулась к покойному, глянула на четверку ссыльных и заголосила:
- Порчу навели, христопродавцы! Один он был душою чист! А ты, казачий младший сын, первым Христа продал! - Она указала на ухмылявшегося Лосева, спустившегося с печки. - Ишь, расфрантился на старости лет, золотом обвесился! Перстень и серьга на полпуда, поди - чисто цыган!
- Я думал, вашбродь, может, знахарка нам поможет, - оправдывался ефрейтор, исполнив приказание.
- Тут думаю я! - отрезал офицер. - Зовите деревенских, чтоб обмыли тело, гробовщика, батюшку. Дубовского сегодня же схоронить. Выезжаем завтра утром.
Смыслов сам проверил одежду покойного, вывернул все карманы. Нащупал что-то за подкладкой походного сюртука, тут же вспорол ткань и извлек лист бумаги. Ян стоял рядом и увидел несколько рядов цифр, а над ними запись - "к/рыл". Шульц вытянул шею, пытаясь лучше рассмотреть записку, но корнет положил находку в карман и молча вышел.
А Ян, вздохнув, отправился исполнять неприятную обязанность самого молодого - выносить ночную посуду. Поганое ведро стояло в кухонном закутке у печи, и там плавали сгоревшие обрывки. Ян удивился, заглянул в печь, немного покопался щепкой в золе и наткнулся еще на несколько черных клочков сгоревшей бумаги - таких же, как в ведре.
Его содержимое Ян вылил не в отхожее место, а за хлевом. Внимательно рассмотрел черные хлопья на траве и обнаружил, что один клочок, довольно прочный, до конца не догорел. Едва удерживаясь от рвоты, Ян двумя палочками, словно пинцетом, поднял крошечный листок с обугленными краями и прочитал фрагмент: "...ию дыш..." Знакомое сочетание, и встречалось совсем недавно... Но где? Вспомнить не получилось. Ян тщательно вытер находку об сухую траву, завернул в лист лопуха и спрятал в карман.
Едва вернулся в дом, корнет увел старика Лосева на допрос в другую избу - там остановились жандармы. Покойного между тем положили в гроб, и старуха в черном платке читала псалмы.
Лосев вернулся через четверть часа и в ответ на расспросы товарищей недоуменно пожал плечами и пробурчал:
- Толок воду в ступе... Лев, твоя очередь.
Ни Шульц, ни Столбов тоже не поняли, чего от них добивался жандармский офицер неопределенными расспросами вокруг да около. Ян, которого вызвали к Смыслову последним, тоже приготовился терпеть "сказку про белого бычка". Однако разговор получился неожиданно долгим.
От проницательного умного взгляда молодому ссыльному стало не по себе. Недавно Ян читал, что икс-лучи немецкого профессора Рентгена могут не только фотографировать кости через кожу, но и читать мысли человека. Ян не поверил журнальной байке, но взгляд корнета, казалось, генерировал именно такие лучи...
- Ян Хрубеш, двадцати двух лет, несостоявшийся пианист, - задумчиво произнес жандарм. - Мать - польская дворянка, преподаватель Смольного института. Отец - баронет, профессор философии. Научил вас на свою голову гегелевской диалектике. Вот и переход количества в качество: марксистский кружок, прокламации, маевка, сопротивление полиции в уличных беспорядках... Наслышан, что вы - кремень. Никого не выдали из пролетариев, которые городового ногами топтали. И, хоть стояли в стороне, попали под суд как соучастник. А у городового, баронет, остались безутешная вдова и двое малых деток. Но сие, конечно, мелочи по сравнению с якобы грядущей коммунистической революцией! Вот и у господина Дубовского тоже - пятеро детей от двух жен и минимум трое бастардов. Но вряд ли кто поедет в Сибирь на могилу отца. A propos, хорошо ли вы узнали своих товарищей? Ведь до ссылки вы не были знакомы...
- Почему? - прервал жандарма Ян. - На собраниях видел всех, кроме Ильича, а с Максимом Дубовским однажды беседовал.
- Теперь вы единственный большевик, - констатировал жандарм. - Численное преимущество у меньшевиков - Столбова и Шульца. Эсеры представлены ветераном Лосевым. Его серьга, если не знаете, метка младшего казацкого сына, оберегаемого в бою. Отец Лосева и старшие братья геройски погибли под Шипкой в семьдесят седьмом, а Илья Ильич свои боевые навыки на злое дело обратил. Спасибо, так сказать, мещанину Абраму Дубовскому, в крещении Ивану. Это отец нашего покойного. Абрам втянул Илью Лосева в "Народную волю". Вскоре оба вместе с абреками из черкесов напали на экипаж, перевозивший казенное золото. Позже были задержаны раненными и осуждены. А вот абреки с золотом бежали. Освободились оба народовольца в девяносто четвертом по амнистии при восшествии на престол нашего государя. Абрам вскоре умер, а Лосев примкнул к эсерам. Он мастер тонкой механики, изготавливал весьма хитроумные бомбы. Взяли его на конспиративной квартире у одного аптекаря - тот при задержании отравился. Крещеный иудей, учитель Лев Шульц, еще недавно входил в боевое крыло эсеров. Успел отметиться в эксах, но порвал с эсерами и вступил в РСДРП. Господин Столбов, самый безобидный в вашей компании, переметнулся из большевиков во фракцию меньшевиков. Из-за разногласий по поводу ленинской и мартовской формулировок членства в партии на одной конференции у них с Дубовским дошло дело до рукоприкладства. Несколько дней назад на привале сие повторилось - вы были тому свидетелями.
- Вчера пили за их примирение, - сообщил Ян.
- Знаю, - корнет кивнул. - Вам, баронет, видимо, рассказали, что тупой жандарм ни о чем толком не спрашивает. Вам признаюсь - как дворянин дворянину: беседовал я с вашими товарищами только для того, чтобы проследить за их реакцией. Ибо весьма сомневаюсь в той внезапной смерти. А хотите знать, как я, боевой офицер, оказался в жандармах? Сплетни болвана Шилина про дуэль из-за крестьянки - чушь. Был спор среди офицеров по политическим вопросам - не удивляйтесь! - о положении крестьян. В запале наговорили много лишнего. Увы, сдержанность не в числе моих добродетелей. Командир полка объявил: или мы должны решить дело о взаимных оскорблениях в поединке, или оставить службу. А я принципиальный противник убийства вне войны. И тут оказия с жандармерией... Хотя мое место сейчас на японской войне, среди защитников Порт-Артура! Вместо этого я вынужден возиться с государственными преступниками. И каждый из вас хитрит - я уверен. Наверняка Дубовский был убит. Моя кормилица сказала бы: почто людей обижал, годно тебе! Но все же преступник должен понести наказание. А неизвестный способ убийства - серьезная опасность. Вдруг злоумышленник задумал истребить всех, включая конвой, и бежать! Увы, мое расследование в полевых условиях обречено на провал. Вы - другое дело. Тихо, ненавязчиво - тут вопрос, там вопрос, что-то приметили - намотали на ус... Вы человек сообразительный, а я вам много информации про товарищей подкинул. Крепко подумайте: не нависла ли и над вами смертельная угроза... Ознакомьтесь, кстати, с тайной запиской господина Дубовского. Я в этих цифрах и буквах ничего не понял. Кто крыл? Или крылатый?
Ян внимательно изучил длинные ряды чисел и убедился, что еще раньше их точно запомнил: 15.4.5.9.16.5.23.10.9.17.18.19.8...
- Вы прекрасно понимаете, Михаил Нилыч, что это шифр...
*
Ян смотрел в карты, но мысли молодого ссыльного витали далеко. Неужели корнет прав? После сентенции жандарма Ян присмотрелся к пальцам ссыльных - как на подбор мощные, крепкие, привыкшие к тяжелому труду. А у старика Лосева на безымянном как влитой сидел огромный золотой перстень-печатка - дополнение к серьге размером с вишню. Удивительно, почему такая масса золото не порвала мочку уха Ильича. Тот вообще уникум: с такими заскорузлыми пальцами - мастер тонкой механики!
- Как хотите, товарищи, но меня выживший из ума ф-фельдшер не убедил, - вдруг быстро заговорил Столбов и вытер сразу увлажнившуюся лысину. - Н-не понимаю, как мог такой крепкий мужчина внезапно умереть во сне. Сколько годков Максу было, Ильич?
- Тридцать пять, - ответил Лосев, приглаживая седую бороду. - А что тебя смущает, Викташа?
- Необыкновенно крепко мы с-спали, - задумчиво произнес Столбов.
- Переход трудный был, Викташа, - прогудел Шульц. - Но водка точно особо ядреная-с. Меня и то сразила наповал.
- Обычная водка, - проворчал Лосев. - Викташа, чего взбрело в твою лысую головушку? Что кто-то из нас товарищу Максиму грязными пальцами нос зажимал и золой выпачкал? Янек же грамотно объяснил: тогда б посинел покойный. И жандарм согласился.
- Сквозь зубы с-согласился, - вздохнул Столбов. - Потому что вскрыть покойного негде было. Чувствую, кого-то из нас их благородие подозревают... Товарищи, давайте вспомним позавчерашний день подробно - кто чего делал и говорил. Чтобы у этих кровопийц все с-сомнения отпали. И у нас тоже...
- У тебя! - отрезал Шульц. - Ладно, к лешему "дурака", давайте вспоминать - лишь бы ты, Викташа, больше не зудел.
Общими усилиями восстановили картину. Позавчера дорога выдалась тяжелой. Накануне похолодало, прошел дождь, тракт раскис. Экипаж все время трясло. Жандарм Петренко, правивший лошадьми, бранился и рассказывал о сопровождении в Сибирь уголовников: тех гонят большими командами от этапа к этапу и не возятся, как с политическими.
В час дня остановились на привал в лесу - там не пронизывал насквозь холодный ветер. Перекусили всухомятку, не разводя огня - торопились. Максим Дубовский был тогда в полном порядке и привычно язвил над жандармами и товарищами. Пытался послать Яна за грибами, но корнет Смыслов не разрешил. На привале Ян достал из своего багажа книгу по экономической теории, но читать в пути получалось плохо: по-прежнему сильно трясло, а Петренко не прекращал рассказывать ужасы про перемещение в Сибирь уголовников, про убогие пересыльные тюрьмы на этапах - с клопами и вшами; про голод и болезни.
- Довольно, братец, - остановил излияния жандарма Шульц и мощной рукой похлопал Петренко по спине в голубом мундире. - Думаешь, нам станет стыдно, что там люди маются, а нас с комфортом жандармы везут? Не угадал! Пусть будет стыдно царизму и его служителям, что довели народ до такого состояния-с!
В шесть вечера дотащились до деревеньки Козлищи. Для продрогших ссыльных нашли небольшую выморочную избу. Ефрейтор Шилин привел нескольких крестьян, и ссыльные купили дров, еды и водки - один полуштоф презентовали за труды жандарму. Казенных денег не хватило, добавляли свои. У Дубовского из портмоне выпала мятая ветхая исчирканная рублевая купюра, а Шульц ехидно предложил Максиму разменять ее на монеты. Тот привычно ответил колкостью. Лосев долго смеялся и очень настойчиво предлагал размен обоим. В ответ Максим нагрубил старику.
Ян затопил печь и помогал Виктору Столбову готовить ужин - картошку в мундире и курицу. В восемь вечера жандармы, остановившиеся в доме по соседству, заперли своих подопечных в избе и установили караул. Лосев кричал через дверь - уточнял время у ефрейтора Шилина. Потом почему-то не смог открыть свои часы и попросил о помощи Максима. Чертыхавшемуся Дубовскому пришлось повозиться: крышка долго не поддавалась.
За ужином Столбов и Дубовский, не разговаривавшие несколько дней, наконец-то помирились. В немалой степени тому способствовали штоф и полуштоф водки. Две четырехгранные бутыли из зеленого стекла стали главным украшением стола. Впервые с начала перехода за едой не было сказано ни слова о политике. Пятеро мужчин разного возраста вспоминали жен и детей, работу, охоту, выпивки. Потом пели про Стеньку Разина; священный Байкал и Ермака:
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Все выглядели бодро и весело. А потом почти одновременно начали клевать носом и легли спать - около половины одиннадцатого.
Примерно в половине восьмого утра проснулся Шульц в закутке за печкой на деревянной кровати. Столбов и Дубовский еще спали на лавках у окон, Лосев на печи, а Ян на большом сундуке у входной двери. Лев удивился, как необычно тих храпун Дубовский. Светало, и Шульц заметил, что грудь Максима не поднимается. Метнулся к товарищу - тот уже не дышал...
- Нет, - подал голос Ян, и все с изумлением посмотрели на него. - Мы лишь повторили то, что говорили жандармам. Но теперь вижу, товарищи, что темним. В поганом ведре мочи было не меньше обычного. Значит, каждый хоть раз вставал ночью. А кто-то даже сжег в печке бумагу, а пепел выбросил в ведро. Очень странно! Я вставал один раз, примерно в час ночи. Храп раздавался с печки, а с лавок только сопение - Виктора и Макса. Пепел в ведре при луне не разглядеть. Но дымом от горевшей бумаги не пахло.
- Значит, жег Макс, - предположил Шульц. - Корнет нашел одну абракадабру. Другую Макс успел спалить. При этом испачкался в золе-с.
- Послушайте! - Столбов хлопнул себя по лбу и зачастил: - А вдруг М-макс - провокатор охранки? Донесения ш-шифровал. Стал в тягость хозяевам, и жандармы подсунули ему особую инструкцию и велели по прочтении сжечь. И он от-травился ядовитым дымом...
- Ерунда! - отрезал Лосев, насупив седые брови. - Ликвидировать ненужного провокатора можно было бы гораздо раньше и незаметнее. Викташа, а вдруг это ты вспомнил, как с Максом дрался, и что-то подмешал, пока ужин готовил...
- Еще чего! - рассердился Столбов. - Я ж как п-порох - вспыхиваю и тут же остываю. Это Макс желчь копил и брызгался ей, не тем будь помянут. И после смерти нас с-ссорит... Я к ведру часа в два ходил. Макса вообще не слышно было. Янек что-то высвистывал носом, Лева сопел. А на печке у Ильича тишина. И дымом пахло - точно. Я еще на печи проверил задвижку, открыта ли. Думаю, не дай бог, угорим.
- Значит, это ты гремел заслоном-с, - догадался Лев и нехотя признался: - Да, я вставал, еще тогда удивился что Макс не храпит. Присмотрелся - портмоне рядом с ним на подоконнике. Вернулся на койку, только начал засыпать - ты давай греметь.
- Нет, я з-заслон не трогал! - решительно возразил Столбов, вытирая увлажнившийся лоб. - Может, ведро зацепил. И п-портмоне на подоконнике не видел.
- Называется, крепко спали, - мрачно сказал Ян. - Бродили всю ночь. Я вообще ничего не слышал...
- И я! - засмеялся Лосев. - У тебя, Янек, молодой сон, у меня стариковский. Поживите, ребятки, с мое на этапах и каторгах - каждым мгновением сна будете дорожить и не слушать, кто гремел.
- А ты, Ильич, вообще не слезал с печи? - поинтересовался Лев. - У тебя пузырь луженый-с?
- Слезал разок, но на часы не смотрел, - спокойно ответил Лосев. - Никого не разглядывал, ничего не слышал.
- Что же получается? - задумчиво произнес Ян. - В час, когда я вставал, все были живы-здоровы. Потом поднялся Максим. Получается, он гремел заслоном, раз не Виктор. Макс сжег какую-то бумажку из портмоне, испачкался пеплом. От шума проснулся Лев, Макс притворился спящим и не успел убрать портмоне. После Льва встал Виктор, шумел ведром. Макс уже убрал портмоне и, видимо, вскоре умер...
- Но зачем ему потребовалось жечь ту бумагу среди ночи? - недоверчиво спросил Лосев. - Другого времени не нашел?
- Значит, испугался, - предположил Ян. - Кажется, я знаю, что Макс сжег. - Ян показал товарищам обгоревший клочок бумаги с уцелевшим фрагментом записи "...ию дыш...". - Это та самая почирканная рублевая купюра. Максу не понравились наши шутки, и он ее сжег.
- Эка невидаль, ветхая рублевка! - заметил Лев.
- Дело в том, что на ней написано, - пояснил Ян. - Никудышный я музыкант, коли сразу не узнал строку из песни про Ермака: "Ко славе страстИЮ ДЫШа"! А на листочке над цифрами "к/рыл". Это автор стихов - Кондратий Рылеев!
- Ничего не понимаю-с, - Лев пожал плечами.
- И я, - поддержал товарища Столбов, а старик Лосев только недоверчиво хмыкнул и принялся барабанить пальцами по столу.
- Песня - ключ к шифру, - пояснил Ян.
- Зачем же его сжигать? - удивился Шульц. - Товарищи, мозги уже плавятся. Давайте лучше снова в "дурачка"...
- Не спеши, Лева, с-складно же получается! - с энтузиазмом затараторил Столбов. - Допустим, Макс почувствовал себя плохо. Испугался, что тяжко заболеет или помрет, а его записку под подкладкой расшифруют. Ночью д-достать ее и уничтожить было трудно. Тогда он просто спалил ключ и тихо скончался.
- Славно рассудил, Викташа! - старик Лосев хлопнул Столбова по плечу. - Завтра, бог даст, еще прикупим водочки и помянем раба божия Максима. И жандармы нас больше не рассорят!
- Ильич, а почему ты никогда не рассказывал про свои подвиги с Максимовым батей? - прогудел Шульц. - Я и то слыхал про ваш золотой обоз. А в итоге ни ваших друзей-абреков, ни золота - только вы двое на каторге.
- Дело прошлое, - Лосев пожал плечами. - Золото, поди, абреки в горы увезли. Гнилой народец. Бросили нас раненых, и мы с Абрашей расползлись в разные стороны. Один черт - поймали... Сие, братцы, трудно вспоминать и долго рассказывать, не один штоф понадобится.
- А вдруг в шифровке у Макса все же был д-донос? - предположил Столбов. - Потому корнет и з-знал, где искать.
- Тьфу на тебя, Викташа! - рявкнул Лосев. - Опять воду мутишь! Сам же рассудил: почувствовал Максимка, что помирает, вот и сжег денежку с шифром. И что толку от того ключа! Все равно записка у корнета!
- Не только, - вновь заговорил Ян. - Она еще и здесь.
Он указал на лоб, достал бумагу и быстро усыпал ее несколькими рядами чисел.
- Неужели запомнил? - изумился Лев.
- Я представил, что каждое число соответствует ноте, причем разных октав, - пояснил Ян. - И запомнил получившуюся "мелодию". Она ужасна, товарищи, петь не буду. Достаточно, что сохранилась в голове. Давайте теперь попробуем расшифровать записку - самым простым способом. Для начала пронумеруем буквы песни про Ермака: "Ревела буря, дождь шумел; во мраке молнии летали. Бесперерывно гром гремел, и ветры в дебрях бушевали ..." Итак, записываем: р - 1, е - 2, в - 3, е - была, пропускаем; л - 4, а - 5, б - 6, у - 7, я - 8, д - 9, о - 10, ж - 11, мягкий знак - 12, ш - 13, м - 14, к - 15, н - 16, и - 17, т - 18, с - 19, п - 20, ы - 21, г - 22, х - 23... Теперь смотрим шифровку: 15.4.5.9.16.5.23.10.9.17.18.19.8... Точно, смотрите, получилось: "Клад находится..."
- Ай да Янек! - восхищенно произнес Лев и с силой хлопнул парня по плечу. - Вот так голова! Ильич, получается, золото досталось не абрекам, а твоему подельнику-с?
- Понятия не имел, братцы, - еле слышно выговорил сразу помрачневший Лосев. - Ни разу даже не намекнул Абрашка. Наверное, боялся при сокамерниках. А после суда нас в разные места на каторгу отправили. Пока собрался его проведать после амнистии - он уже умер.
- Давай, Ян, читай дальше! - нетерпеливо проговорил Столбов. - А Макс, оказывается, несостоявшийся граф Монте-Кристо!
- Клад находится в двух верстах от деревни Кафтаново Макарьевского уезда Нижегородской губернии в сторону реки Урги, - методично продолжил расшифровку Ян. - Это два мешка золота на дне пересохшего колодца со сломанным журавлем. При экспроприации мы взяли три мешка по сто фунтов. Один забрал за труды мой верный кунак Аслан. Он зарезал наемных абреков, спрятал клад, оставил мне в условленном месте записку и уехал на Кавказ. После каторги я прочитал записку Аслана, нашел колодец, спустился на дно и проверил мешки. Доставать не стал - опасно из-за полицейского надзора, а сил осталось мало. Завалил их мхом и хворостом. Мне осталось жить недолго. Один мешок завещаю сыну Максиму. Он должен найти письмо и рублевую купюру с ключом к шифру в моей книге "Наставление юношеству" между последними неразрезанными страницами. Второй мешок принадлежит моему боевому другу Илье Лосеву. Первым письмом отправлю ему такую же записку, вторым - рублевую купюру с ключом. Максим, Илья, честно делите золото пополам, не ссорьтесь. Иван (Абрам) Дубовский.
Ян, Шульц и Столбов одновременно внимательно посмотрели на Лосева.
- Ну, Ильич, ты артист! - Лев покачал головой. - "Понятия не имел..." Оказывается, Абрам тебе все отписал!
- Не получал! - Лосев, насупив брови, упорно стоял на своем. - Может, Абрашка адрес спутал...
- Не с-складывается, Ильич, - с укоризной сказал Столбов. - Как только ты денежку у Макса увидел, так и закудахтал - давай разменяю. Максимка сильно осерчал. Выходит, записку он не расшифровал, а то бы давно или в Ниццу с тем з-золотишком махнул или на нужды партии его сдал. Наверное, думал, времени в ссылке много, займусь на досуге. А ты, Ильич, наверно, только ц-цифры получил, а рублевую бумажку, может, на почте из конверта выудили. Вот и третья странность - Максимка сразу умер, как только ту исчирканную рублевку тебе случайно показал. Мы-то понятия про ваши клады не имели.
- И как ты все обделал, Ильич? - грозно спросил Лев, выпрямившись во весь свой почти саженный рост. - Как сына своего товарища-народовольца сгубил?
Ян молчал, пристально глядя на старого эсера-народовольца и его массивную золотую серьгу. А тот не на шутку рассвирепел и орал, брызгая слюной:
- Еще товарищи называются! Братцы, вы кому поверили? Дворянскому сынку! Для него революция - баловство. Запомнил он кучу цифр, видите ли! Да он сам их придумал, а вы уши развесили!
- Ну, нет, Ильич, такое враз не придумать - про абреков, про "Наставление юношеству", - заметил Лев и вдруг засмеялся: - Хорош сынок! Батькину книгу, выходит, только перед ссылкой удосужился посмотреть - через десять лет после кончины родителя-с.
- Мне теперь все понятно, - объявил Ян. - Макс не жег ту купюру! У него на ладонях было немного золы. Купюру сжег другой человек и испачкал руки. Потом пытался нащупать у Макса пульс на шее и уловить дыхание - вот откуда там следы золы. Видимо, некто решил, что в темноте не сможет полностью очистить золу и поэтому наоборот испачкал Максу ладони - пусть думают, что тот сам трогал грязными руками нос и шею. Тут встал Лев, и некто проворно шмыгнул на кухню и взобрался на печку. Успел там вытереть руки. Когда Лев заснул, некто спустился с печи и вернул портмоне за пазуху покойному. Поэтому Виктор ничего на подоконнике не видел. Спрашивается, зачем некто проверял Макса? Потому что сам отравил ядом замедленного действия! Слышите! А потом решил удостовериться, что товарищ Дубовский мертв. Некто заполучил ключ к шифровке, запомнил и сжег. А золото делить уже не нужно...
- Янек, так как он его от-травил? - поинтересовался Столбов, слушавший с напряженным вниманием и даже забывший вытереть увлажнившуюся лысину. - Вместе ж ели-пили, все на глазах.
- Но в водку некто все-таки ухитрился подмешать снотворное, - заметил Ян. - Он же мастер точной механики, золотые руки. Ловкость фокусника! Наверняка у него перстень развинчивается, а там сонный порошок. Правда, маловато насыпал: мы все же вставали ночью. Он, если вы не знаете, жил на конспиративной квартире с аптекарем. Наверняка сделал запас снадобий. А я еще подумал - почему у такого мастера вдруг крышку на часах заело. Теперь понятно - специально. И Макс был вынужден сильно жать на крышку - при этом повредил указательный палец об отравленный выступ. Помните, фельдшер отметил эту царапину. А старуха кричала, что казак как цыган с побрякушками. Я давно обратил внимание, что серьга у него не особо оттягивает мочку уха. Значит, не такая уж тяжелая, внутри наверняка полая, а в том тайнике - яд. На всякий дорожный случай...
- Господи, какая чушь! - простонал Лосев. - Братцы, неужто вы верите в глупые фантазии барчука?
- А ты, Ильич, сними перстень и серьгу, - миролюбиво предложил Ян. - Покажи, что там ничего нет, это просто украшения.
- Идите к черту! - рявкнул Лосев. - Только троньте! Думаете, старик? Да, мне пятьдесят пять, но силищи еще хватит - вам меня не одолеть.
- Против троих тебе все равно не устоять, - заявил Шульц. - Меня, между прочим, тоже силенкой бог не обидел. Признаешься или нам нужно тебя скрутить?
- Признаюсь, - едва слышно произнес Лосев и отвернулся. - Бес попутал, братцы. Откуда ж я знал, что Ян таким смышленым пареньком окажется! Братцы, раз уж так вышло, не выдавайте жандармам! Это ж суд будет, определят меня к уголовникам - на радость той гниде Петренко. А золото на всех поделим поровну, честно! Перстень, серьга, кое-что у меня в подошвах припрятано - на месте надежные документы купим и сбежим. По рукам, братцы?
Ему не ответили. Трое ссыльных встали и молча разошлись по своим углам. Старик Лосев остался сидеть за столом, замерев, словно изваяние. Каждому предстояло принять сложное решение...
И когда утром в избу вошел корнет Смыслов, Ян, не сомкнувший глаз всю ночь, все еще колебался...