Остывшим едва брезжащим утром - престарелый архимандрит бесшумно, медленно обходил просыпающуюся обитель. Последние холодные потуги капризного марта заслоняли пробуждающуюся силу весны. Зябко пронизывающий туман пеленал весь дальний простор Большого Фонтана. Остановившись у Главных ворот, монах почувствовал, как загудела земля: его слабеющие ноги затряслись, и он отчётливо расслышал глухой треск, покатившийся вдоль морского обрыва. С моря поднялся нагонный ветер, из степи дунул сухмень; мгла завилась сизым искрящимся вихрем, пронзила небо и пропала.
Главные ворота монастыря с протяжным визгом распахнулись. Настоятелю показалось, что кто-то чужой мелькнул в сквозящем проёме каменной стены, ...и исчез.
- Заприте врата! - крикнул дремавшим послушникам старый монах, его объял неожиданный страх. Согбенный, весь дрожа, он спешно направился в пустой храм, вошёл в восточные двери со стороны монастырского погоста и стал вдохновенно молиться в мерцающую позолоту алтаря.
А из-за скрытого горизонта моря выныривающее солнце уже рассеивало туман, древнее подворье острога озарялось бледными холодными лучами. Ударила звонница, зазывая братию на утренний молебен. Начинался новый божий день. Тихо оживала утомлённая раздором древняя православная земля.
По переулку, ведущему к Главным воротам и колокольне монастыря, рассаживались постоянно просящие подаяние люди, не привыкшие из-за социализма жить нищими; усиленно желали иметь такое огромное право. Первыми на монастырской аллее появлялись муж с женой: Алик и Алина, что жили рядом. Тут в ответвлённом переулке, они как бы, не знали друг друга. Одетая во всём чёрном, замотанная блёклой косынкой с нарисованным крестом на лбу, с криво и жирно затушёванными веками, смиренно задрав глаза к небу, - Алина с самого утра была занята ожиданием нового пришествия. Глаза опускала только после ухода подавших, чтобы разглядеть, сколько ей бросили: если мало, всегда одинаково перекашивала губы и громко посылала скрягу - к самой первой женщине ада. Алик имел другой подход, он не любил выжидать, не церемонился, сам подбегал к каждому проходящему прихожанину и нагло клянчил: - Дай пару копеек калеке! Ну не жмись, - помоги инвалиду второй группы!
В самом начале извилистого переулка, стояла, чуть ли не по стойке "смирно", Рима - энкэвэдистка. Бабка - взбалмошная и сильно любящая самогон, здесь она надевала свою сохранившуюся военную форму с новым беретом, и преображалась: стояла строгой, трезвой, деньги, которые ей отдавали, брала брезгливо, вроде как одолжение делает, недоверчивым презрительным взглядом взвешивала каждого мимо проходящего; грозилась донести небесному престолу грешное содержание каждой души.
Толстый Жора - с фиолетовыми прожилинами по всему лицу сидел, прислонившись к гладкому стволу платана, всех идущих молиться: он располагал интересом, по предполагаемым житейским наклонностям.
Подъехавшего на машине мирянина заверял, что машина у него никогда не будет ломаться. Бледному человеку желал - многокровия, при этом вызывающе напрягал свои бордовые сосуды; старым наказывал - не болеть, девушкам порочил богатого жениха. Мужчинам которые не скупились, - загадывал красавицу в любовницы. Тех, кого он находил не милостивыми, - ничего не желал, ни замечал таких людей. Сидел он у монастыря не дольше чем остальные. После окончания Божественной литургии, сбор - падал до ожидаемой пустоты жестяной баночки. Тогда все попрошайки святой обители, снимались с работного места, и на 19 одноколейном с двумя кабинами вагоне: тяни - толкай, или "жди меня, и я вернусь", - как шутил Фонтан, когда трамвая долго не было, - перебирались в Ореховую рощу, на мемориал 411 батарей, где начинала работать летняя пивнушка. Пивной павильон оживал заодно с деревьями. Едва солнце набирало силу, что бы испарить остатки въедливой зимней влаги, выманить у оголенных крон волнующиеся побеги, и покрыть зеленью ещё не убитую землю, тут же вся окраина города тащилась ждать ранний привоз пива - прямо из черноморского завода. В 6 часов утра жёлтый пивовоз наполнял четыре стальные цилиндрические ёмкости, водитель цистерны брал из шухлядки свой пятьдесят рублей, закрывал павильон своим ключом, и все кто ждал, могли довольно выдохнуть: - Саша уже был. Пиволюбы Дачи Ковалевского открывали свой пивной сезон. К семи часам подходила продавщица тётя Валя - квадратная, красно - веснушчатая женщина, которой трудно было бы определить иное занятие, - кроме как торговля разливным пивом. На ожидающих клиентов она всегда смотрела с жизненным отношением, - слегка презрительно; утренняя грубость была началом её успешного дня. Грубиянов терпеть не могла, - била полным бокалом пива прямо по морде... Шеи у неё не было, голова вросла в плечи, а предплечья рук были объёмнее торса натренированной гимнастки.
К часу запоздалого прихода примонастырского народа, все стулья и лавки павильона были забиты завсегдатаями. Калеки всегда смиренно находили привычные для своей неприхотливости места.
Бывалый фронтовик дед Иван, бывало, вытягивал оставшуюся ногу прямо на середине длинных каменных ступенек, клал рядом костыли, и терпеливо выжидал, когда начнут подносить недопитое, - в стеклянных банках пиво. Бледные, обросшие жидкими рыжими бородками, москвичи: Олег и Игорь, не гневя бессчетное время, тлели над трухлявым ящиком застеленным газетой, как и при остроге, они держались на уважительном расстоянии от одноногого фронтовика. Если дед Иван, уже полвека не изменял сути своей инвалидной жизни, то скитальцы из бывшей имперской столицы пили пиво как здравочленые люди. У монастыря же один из них: сгибал откинутую ногу, умело, не снимая со ступни, выворачивал ботинок на 100 градусов, и превращался в полноценного полулежащего калеку. Второй, что моложе - Игорь, сощуривал один глаз, придавал лицу несколько идиотское выражение, и часа три беспрестанно тряс головой. Даже удивительно, - неужели нельзя было придумать что-то попроще. Хотя, трудно судить о вещах непостижимых, особенно если они дают более предпочтительный копеечный сбор. Может быть, именно по этому, в пивной - Игорь пил увереннее Олега.
У Жоры на мемориале тоже было своё установленное место, он сидел на овальной чурке за большим пнём, в тени рощи. И всем, кто не знал, а тому, кто знал, в десятый раз показывал где его уже покойный отец, в войну был ранен: - О...оон в том окопе, что возле подводной лодки. Кому-кому, а ему точно по праву принадлежит это удобное место. К нему на пенёк подсаживались его друзья, - потрошители полезного мусора в контейнерах, - собиратели металлолома и пустых бутылок. Один из них, смуглый, обросший, с выпученными красными глазами, рыхлыми сизыми усами, и постоянно стёсанной до крови горбинкой большого носа, разжёвывая обильно подсоленный проросший лук, любил громко вспоминать, как сельская тёща, в первый раз его встретила: настоянным на ловрушке самогоном, запечённой индюшкою, дерунами в сметане, маринованными грибами, печёночными пирогами, ещё чем-то острым... Говорит: щи с чесночными пампушками, ему не очень-то понравились. Солёный лук накалял его всегда жаждущее горло.
Алик, тот находил себе место везде, все были его знакомыми и друзьями, у всех он выбивал угощение, и особенно ближе к лету, когда в рощу стекались сезонные работники многочисленных: санаториев, пионер - лагерей, и интеллигенты из Всесоюзного дома творчества писателей.
Сюда шли пить пиво: сантехники, дворники, садовники, кухработники, кочегары, санитары и санитарки; шли шабашники из "царского села" и ближних дач, шли коротающее время бездельники, мелкие деляги, и всякий другой ни чем не примечательный народ, который просто выпивал и уходил не оставляя осколков впечатления от своего прихода.
Последним из друзей Алика, приходил глотающий шипящие звуки, редкозубый, худой с длинными прилипшими на острой голове, грязными волосами, - Роберт со своей подругою на голову выше его. Они поднимались с нижних дач, где жили в деревянном курене, - у моря, имея на то разрешение самой Валентины Николаевны Самойловой, а кто знает Валентину Николаевну, тот имеет представление, что значит жить на нижних дачах с её разрешения. Он рассказывал, что ожидает корабль из Америки, высланный за ним - его дядькой. Кроме Алика, вокруг Роберта, крутилось ещё два десятка - тоже друзей, которых он намеревался взять с собой на корабле. Из-за долгого ожидания, многие истомились обхаживать законного наследника американского корабля, и если бы не его загадочные встречи с одним представительным чудаком, его бы давно побили. Кроме того он всегда носил с собой залатанную торбу из грубой джутовой ткани, отдающей крысами и собачьей подстилкой. Осаждаемая мухами, муравьями, и всякими жуками торба целый день валялась в утоптанном дёрне у ствола ближнего ясеня. Внутри можно было разглядеть пожелтевшие отпечатанные бланки. Считалось, что там томятся бумаги, приготовленные для плывущего корабля. К вечеру торба наполнялась постоянным самогоном из вечной проулочной точки, что возле "Степного ветра", санаторными сосисками, котлетами, булочками, и другими остатками со стола привередливых отдыхающих. На длинной лямке: свисающая мешковина ударялась об худые ноги хозяина, - он со своей подругой опускался на нижние дачи дежурить высланный корабль.
Эта вонючая торба, зелёные шорты, слипшиеся волосы, и длинношеяя подруга, которая почему то ему одному принадлежит, уже порядком всем надоели; и однажды в середине лета, когда полулитровые банки из-под томата высохли, а торба продолжала нестерпимо тлеть помоями, все обратили внимание на сидевшего под накалённым солнцем у большого валуна Нового человека. Непонятно что он вообще здесь делает, раз не пьёт пиво. Прильнул к историческому камню, меряет стальным взглядом мировой простор, - и всё. Никто не знал: когда, откуда он появился, куда уходил...
Почувствовав иссушающее напряжение толпы Роберт, стал по ступенькам подниматься на верхнюю площадку, он всматривался вдаль моря, выискивая идущему кораблю подходящую гавань, и споткнулся об костыли деда Ивана.
- Что ты раскидываешься своими вёслами, - раздражённо прикрикнул он на калеку, и брезгливо пхнул костыли, заодно и старика задел коленом по лицу.
Дед Иван, грешно скомкал своё провинившееся изуродованное тело, виновато поднял влажные выцветшие глаза, в которых давно вместил свою привычку терпеть отовсюду понукание, и не смел ничего, сказать. Он всегда молчал. Все смотревшие с отчаявшейся надеждой на ждущего Роберта не шелохнулись, тоже молчали. Только Новый человек отльнул от камня, легким подвешенным шагом приблизился к шалопаю, средними пальцами рук подвесил его впалые бока, и через себя закинул за второй ряд деревьев, на саженей пять от площадки. Затем вернулся на своё место.
Корчась и скуля, словно гиена с перебитым хребтом, Роберт совсем отпугнул друзей, они пустые банки - будто полными держали; только одна длинношеяя подруга, не торопясь, приблизилась, и встала над ним в раздумьях, не знала больше длинная: нужна ли она тут.
- Я, наверное, попрошу у него чего-нибудь, - единственно сказал Алик. Он заёрзал по лавке, и переборов редкое сомнение нерешительно направился к Новому человеку.
- Вот думаю, не ошибся ли ты, - Алик подсел возле Нового у камня, - они болото...
Человек, многозначительно и добродушно улыбнулся. Чрезмерные излишки силы: гуляли у него под одеждой.
- Я не делаю ошибок!
Алик оглянулся вокруг, никого по близости не было, и он сказал шёпотом: - Они всегда способны на подлость.
- Меня, чужая подлость не берёт!
Впервые за долгие годы, инвалид второй группы, обнаружил угрюмое бессилие заискивающих слов, и завернул разговор, имея своё прижившиеся понятие.
- Все находятся в тени, а ты под солнцем, на этом месте у горячего валуна - словно в пекле сидишь.
- Пекла - нет, а солнце грело, когда ещё ничего не было.
- Да-а! - заулыбался Алик понимающе, - здесь когда-то находился цветочный магазин...
- Ещё раньше.
- Раньше?.. А-а-а, ну да, тут стояла танцплощадка.
- Когда вообще ничего не было.
- Когда ничего не было? - повторил Алик. Время оказалось вне его памяти. - После войны что ли? - он удивлённо глянул на незнакомца, лукаво сощурился... - Тебя же тоже тогда на свете не было!
- Я был, когда не было Света.
Алик растерянно посмотрел по сторонам. Всё стояло на местах.
- Слушай, не лукавь, кто ты такой?!
- Я?.., да так...
Алик, понимающе замахал головой, наклонился ближе к Новому и союзнически заключил: Ты тоже из нашего монастыря!
- Новый человек, от такой чести отказался. Алик определил умом, что не добьётся толкового соображения, а обессилил он почему-то, - в край. К своим вернулся - под камышовый навес. Его, не напившиеся глаза, наполнились довольным взором, от наполненной банки пивом. Он пил до иссушения посуды, сразу почувствовал прилив новой силы, себе сказал: Божевольный человек!
- Что на самом деле сумасшедший?.. - спросила толпа.
- Сами вы сумасшедшие, - прикрикнул Алик, - говорят вам богу вольный человек
- Так, по-нашему он и есть сумасшедший, - пхнула его в бок Алина.
- Ммм - да? - Алик призадумался, - а кто его знает, может и сумасшедший.
Он перевернул пустую банку вверх дном, и многозначительно глянул в сторону валуна на отшибе: ощущал себя окружённый мусором, на большой человеческой помойке, снова пошёл к Новому, возле камня на солнце. Как бы и не расставаясь с ним, сказал: - Мы тебя поддержим!
Человек посмотрел всегда надёжной улыбкою: - Это я пришёл подержать вас, - продавшихся сатане.
- Ну... - обиделся Алик, - я душу дьяволу за просто так не отдам.
- Он борется не за душу одного, сатана поглощает народы.
Алик сморщил всё напряжение своего унесённого ума.
- Слушай, - сказал он, - у меня созрела мысль, ты должен придти к нам в острог, там один присланный правит, он нам источник нашей фонтанской воды перекрыл, пропускает её через грязную мойку. Представь: работать внутри стен не позволяет.
- Попрошайничество не работа, - осведомленно заметил неведомый.
- Я смотрю, ты выводишь, как он. Мне его ограмадное не надо, своё ничтожное хватануть, вот горе моего каждого дня, - пожаловался Алик
- Тогда день настал, и я иду туда, к вратам, где вас не пускают, истину тебе говорю, - сказал Новый человек.
Алик посмотрел на уставший, окончательно утомлённый день: - Давай завтра уже поздно.
- Истина не бывает поздней! - заключил пришелец и поднялся, лёгкою походкой он двинулся в сторону монастыря.
- У нас нашёлся заступник! - крикнул Алик, толпе призывая всех следовать за ним.
Кто ожидал корабль, и кто не верил в волны океана, побежали следом за Новым человеком, надеясь увидеть своё торжество. Уже за углом выпрямившейся улицы Алик обернулся, что бы увидеть: все ли, кто должен идти, оторвались.
... Павильона не было, как и камышового навеса, и столов со скамейками тоже не видно. Одна бутобетонная потрескавшаяся фундаментная площадка пылилась под неожиданным временем. На месте ровных ступеней зияли рассыпавшиеся ракушечные камни. Одиноко стучал костылями отстающий дед Иван. Во встревоженной растерянности Алик, побежал нагонять ушедших.
Большие врата обители стояли закрытыми, изнутри звенело угнетающие безмолвие, над подворьем клубилась чёрная мгла, и в вышине неожиданно затрещало, словно небо на куски разорвалось. Упираясь в непроходимую ограду, народ кричал слова ослеплённого гнева. Кто-то из привратников глухо спросил: - Что надобно разгневанным, где они потеряли усмирение своё?
И услышали: - Мы с заступником своим пришли!.. Пришло время нашей Веры. Нам воду Фонтанскую перекрыли. Ломать прошлое намеренны. Толпа раскачивала закрытые врата. Из глубины подворья доносились причитания настоятеля, старая боль колола ему спину: - Прогоните буйствующих, - сказал он послушникам, и высоко поднял длинный посох.
Солнце пекло тела сквозь чёрные рясы чернецов. Одни послушники направились к вратам, другие разошлись в глубокую тень укромных уголков обители. За стенами не утихали метущиеся, толпа не внимала словам. Усмирительные речи привратников, тонули в воплях. Врата раскачивались от людского напора.
- Что делать? - спросили архимандрита.
Словно ствол батарейного орудия, он высоко воздвигнул посох...