БАБУШКА И КНИГИ
С одной стороны сделали 'Пиццерию', с другой большой 'Магазин электроники', дальше бар 'Бессарабские вина' - врут, не время Бабеля, пикетными винами, переделкой поят. Напротив ресторан 'Открытие' открыли, за ним новый супермаркет - 'Шум дождя' называется. Книготорговлю бабушки, новый строй зажал у старой аптеки на проспекте, который носит имя дважды героя труда, конструктора ракетных двигателей и мотопилы 'Дружба' академика Глушко. Ему мраморный памятник на высоком постаменте в самом начале широкой улицы поставлен. Улицу базаром ужали, бюст не свергнут. Гранитная скульптура борца с фашизмом и борца за мировой коммунизм имя, которого прежде носила эта просторная улица, стоял до того в сквере за средним дорожным кольцом. Разросшийся сквер выкорчевали, усечённую гранитную скульптуру сломали из-за ненависти к шуму листвы и шумной идеологии прошлого строя. На разрытом месте, большую американскую столовую построили.
Падение людей начинается с падения памятников, ...и воровства уличного простора.
На отливе длинного высокого окна, под надписью '36,6 градусов': на ящиках, картонных коробках, прямо на застланном асфальте, уйма всяких книг выложено. Тут старая женщина продаёт хорошо сохранившиеся старые книги. Раскладывать и увозить тележками книжный товар ей помогает внучка, рыжая девушка лет двадцати, похожая внешне на свою бабушку, если конечно, не замечать её всегдашнюю молчаливую неряшливость. По усталому выражению помощницы видно, что не привыкла иметь занятия без принуждений; носит испорченное желание, которое трудно распознать. Кажется, кроме бабушкиной платы, у неё нет другого дохода.
- Бабушка! Я ещё не пила своё коффьие...
Бабушка даёт ей на кофе, и она уходит в пиццерию.
Иногда, взбодрённая кофеем помощница вскакивает с места, пытается назначение книги торгом разъяснить, нет у неё ни одной до конца прочитанной страницы, путано про содержание говорит, растягивает запорошенную порчеными буквами речь, в словах её, сырая осенняя стужа забралась. На бабушку каждый раз поглядывает...
Бабушкины книги совершенно сохранившиеся, государство, которое выкинуло эти книги, не сохранилось, пропало из-за испорченности тех, кто давал издательствам указания создавать не почитаемую ими же, большую печатную продукцию.
Из-за продажной трусости властителей, бессилия и равнодушия разочарованного народа пропало прежнее государство. Не было книг, которые бы учили, как враждебным образованиям противостоять, как их искоренять. Бабушка, пропавшему государству родня. Никто не убедит её, что может быть время лучшее чем, время в котором она росла, любила книги, и сама однажды влюбилась.
Содержанием своего товара, дорожит не меньше висевшей над её кроватью выпускной виньетки, что запечатлела невозвратную девичью красоту. И даже сверхумный экран телефона, куда постоянно смотрит увлечённая внучка, и взахлёб всему верит, не сумеет вместить содержание книжной преданности, которая пленила её навсегда. Любовь к книгам гладит время непреходящего самозабвения, устаревает в людях. Её книжная преданность упорна, как упорна красота той длинной косы, и та страстная первая любовь.
На витринном окне аптеки, бабушка приклеивает список собрания сочинений классиков, список в два листа, изданий больше полусотни. Стопки отобранных туго стянутых томов она не вывозит из квартиры, тяжёлые стопки у неё в коридоре сложены, указанные цены говорят, что новые люди спешно и навсегда отказались от груд этих ненужных вязок, решили без пристрастий освободить заставленную жилплощадь. Желающим недорого завладеть одинаковыми переплётами прошлых изданий, она даёт номер своего дома, по-старому пишет адрес: проспект Димитрова 55. Четыреста тридцать шагов от квартиры до аптеки предпоследняя дорога её оставшейся жизни.
Много прохожих мимо идёт, не многие останавливаются, мало кому, нужна трата запланированного прошлого труда; книга пирожок и водку не подаст. Продаёт бабушка свой копеечный товар и тут же за бесценок покупает переплетенную бумагу. Носят ей книги: в мешках, в чемоданах, в кульках; много взъерошенной челяди, которым прежняя пыль мешает иметь удовольствие, несут книги, чтобы избавиться от ненужных впечатлений. Внуки тех, кто владел классическими томами, освобождаются от содержания старой формации. Сдают книги без впечатлительных сопоставлений, равнодушно расстаются со старым миром.
Назначенный перерасчёт, несёт бабушке бережливый оборот, он арифметика её знаниям и догадливости, не мыслит себя без книжной молитвы. Перечитала даже тех, кто вдруг захотел подробностями текущей личной жизни поделиться, потому и держит никудышную плату за цветастые издания с мягкими переплётами, их можно десятками в одной ладони удерживать. Цена увлечения - конец людской мысли. Самое доходное назначение западающей литературы, по истрёпанным страницам бегает. Шумят: убийцы, сыщики, любовные преступники, изменники, воры, все в кучу свалены. Увлекательные приключения, придуманы исключительно для человеческой глупости и личной выгоды. Новые, пишущие граждане и гражданки, бесплатно обученные бывшим строем, удачному выигрышу подражают, ванными и туалетами отгородились от предыдущих сочинителей, бабушку тошнит от непечатной грязи, часто в небо смотрит. Она уверена, что поэтов и писателей, может рожать только чистое от скверны небо. Конечно, можно стать поэтом по суждению толпы и предпочтению власти, но это не серьёзно. Уценённое худомыслие мешает хорошему самочувствию. Вдумчивых чтецов замечает сразу, всмотрится в шевелящие губы любителя приключений, и видит приобретателя. Тех, кто купленные книги читать не будут, тоже узнаёт. Вот он, ценитель красочно заставленных полок пришёл, ищет нелистанные экземпляры. Владеть, нещупаными переплётами, его настоящее удовольствие.
Бабушка улыбается тем, кто носит целостное понимание неподражаемому слову, воодушевлённым книгочеям, она шлёт неуёмно выраженные пожелания. Всех, кто приобретает, скучающие в коридоре собрания сочинений, с порога квартиры напутствиями убаюкивает, говорит: что читать хорошо, а существовать мыслями прочитанных книг, совершенное богатство. Самое хорошее для неё, то произведение, без которого невозможно назначенные дни прошагать, тогда долю свою - перечитать хочется.
Давний знакомый тут частый гость. Верстальщик, так она его давно прозвала, не обижается. Проезжает мимо и непременно останавливается, показывает улыбку книжнице, и заодно улыбается обновлённым обложкам её товара. Содержательную книгу долго ищет, одну простую мысль вычитает, и мысль эту купит. Возмущается Верстальщик дешевизне бесценных творений. У него 'Мёртвые души' и 'Тарас Бульба' в две стопки на столе сложены, покупает с возмущением за мелочь цены и обидой на обедневшую гордость.
Верстальщик с давних издательских времён знает добрую улыбку этой женщины, знаком с правками строгой руки; приходит, чтобы вернуть года, когда печатались только проверенные увлечения. Свои корректорские годы хозяйка книг улыбчиво помнит, и юношу влюбившегося в замужнюю женщину тоже помнит. Недаром ей беспрерывно нравится запах типографской краски. Верстальщик обижен на новое время, жалеет, что навсегда расстался с литыми буквами, не забывает типографию, советуется с незабываемой молодостью, хочет что-то интересное почитать. Расспрашивает об оставленных прошлым раздумьем подзабытых авторах.
Искры современных писателей бабушка устным умом корректирует, известных не пропускает. Говорит, что 'меченные стокгольмские лауреаты' давно всеми забыты, а хорошие книги навсегда остались. Недаром Толстой выгнал премиальную комиссию, что пришла отнимать у него время. Ещё один 'обозначенные стокгольмец' лежит на асфальте, хозяйка заброшенного уголка, почитает его неумолкаемые усталые строфы. Стихи как стихи не хуже других. Этот самый поэт, обрызганных мозгомойным брюзжанием, четыре 'совести народа': заячьим навозом прозвал. Уставший от серебряных клинков и бумажного дождя, всю американскую литературу напугал, сказал: если вздумают перевести книги урезанного, бодрого советского века, это станет концом всех западающих сочинений. Такой вот человек, писал что мог писать, не изменил стране порождения, и изменять себе не захотел!
Верстальщик тут же схватил стихотворную брошюру. Стихи дело лирическое - прочитал и забыл.
Случайным молодым сочинителям, бабушка про несопоставимые устремлений рассказывает, говорит, что пора в литературу снова сталинскую премию вводить, семьдесят лет уже прошло, скоро последние награждённые умрут. Как без лауреатов будем дальше существовать? Были годы, один 'необычный читатель', вздумал сделать свою личную премию из личных гонорарных денег. Имел такое право читатель всех толстых изданий. Нынешние скупердяи забрались на мешки наворованных миллиардов, плюют всем на головы и от плюгавых откупаются. Бабушка знает что говорит.
Не знает бабушка, не может железно определить, у неё давние побуждения и недоверие, не знает: лучше кого-то назвать первым сталинским лауреатом нового времени, или 1707-го по счёту продолжить и дальше награждать с перерывом в 70 лет. Для неё всё славное, уму непостижимо! Ей скоро девяносто.
Именно это и удивительно! Навсегда недовольна 'бывшим над всеми', не согласна со свирепыми указами: красным солдатам, потерявшим свои семьи, запрещал мстить за родных. Её отца убили, когда природа просыпалась, в весенней Германии расстреляли русского солдата. Трибунал прервал его слёзы и личную победу. Не смог её отец до конца рассчитаться за её сиротство, за погибшую мать, за убитых бомбой братьев и сестёр; одна она из большой семьи выжила. Без радости, без родных в сиротстве росла, книги её родственниками стали. Давно установлено мирными людьми: гражданское население не отвечает за военные преступления . Красные генералы, камни западных городов берегли, солдат принуждали иметь ежедневный риск и смерть, без артиллерий слали мировые здания штурмовать. Теперь, освобождённые города, скупятся малыми камушками могилы погибших укрыть. Рушат память своей свободы. Конец их дней ещё не наступил...
Говорит бабушка и слёзы глотает, плачет об безмогильном отце, плохо его помнит, обо всех четырёх тысячах красноармейцев, в Германий расстрелянных фронтовыми трибуналами горюет. Четыре года несли солдаты победу, им не дали её увидеть, не простили месть молодой обиды. Слёзы старой женщины капают на сожженных в овинах сородичей, на непрочитанные убитыми солдатами страницы победы.
Молодой стихотворец пришёл почитать бабушке свою выдающуюся поэму, он её ночами на мятых листочках писал, а больше и некому читать, ищет в старых глазах отражение поэтической глубины. Она выслушивает, а затем дарит поэту другие стихи, жалеет бедного, шёпотом говорит Верстальщику: хочет продать свои творения сочинителям песен. Талант, надумал невозможный доход извлечь.
Соглашается Верстальщик, руками щупал прошлые десятилетия, десятки объёмистых журналов осваивали нужные назначения, не хватало изданиям рукописных строк, брали всё злободневно написанное, чтобы листы печатные забить.
Бабушка, та серебряный век знает лучше, чем свои болячки. Иных известных поэтов лично видела. Главредакторами сидели знаменитые поэты, везде стихами гремели. И начинающие своё зазнайство тоже напечатанными себя видели. Пропало не скудеющее умом время. Случайные правители от западающих птенцов откупаются, довольны трепыханием коммерческого трёхцветного флага. Опасаются взбудораженные властители критической пыли и рифмованных оскорблений. Напугана власть распухшим кланом, дрожат каблуки от предстоящих сопоставлений, боятся подросткового волнения, завлекают опростившихся притяжениями чужих слов, доходы ситом сеют.
Верстальщик отошёл, не понимает путаные рассуждения, привержен строгому течению, думает: может состарившейся женщине виднее, ей бурчания к лицу. Из любопытства, случайно взял в руки современный роман: 'Прошедшие войны' - называется. Бабушка одобрила выбор, не склонна давать предпочтения войне. Тут же посоветовала 'Седой Кавказ' почитать. Почему то Чечню вздумала хвалить, все опасаются, а она хвалит, там писателям передали уцелевшее, красивейшее здание Грозного. В республике, как и при 'человеке, который их обидел', всех литераторов без исключения издают. Каждому почётную степень назначают. Вот тебе и раз - снова впереди Кавказ.
Бабушкины слова, книжники ловят с озабоченным видом и сомнениями, вдруг что-то такое в государстве для всех сразу сообразится, вспомнят очарованные мёдом слова. Слёзно и искренне глядит бабушка даль широкой улицы, уходящей в объятия таировского кладбища. Грустным концом шалит её сердце.
Скучно жить там, где сторонятся пытливого человека, Верстальщик бабушкины подробности в своё понимание вмещает, знает: распорядителями жизни, назначены чада замеченных дельцов. Другим хода нет, выставят для вида одного, а иные не в состоянии из порочного пролетарского наследства выйти. Захватили вещающее пространство, забили себе места на сто лет, сидят в студиях и кабинетах, пытливые таланты не подпускают, пытаются мировоззрение людей скомкать, убогость выгодную удерживают, водят страну по кругу наступившей нищеты духа, уязвлённое общество к порокам приучают. Властные барчуки устилают сплошь выхитренное сословие. Слабы в делах, а говорят напыщенные слоги, глумление над вечным извлекают. Своё, выдают за вызов времени. Вылупившиеся в сытом гнезде птенцы вырастают драконами, царапают когтями высидевшие их крылья, не в состоянии извлечь пишущее перо из несозревшей истины.
Пора новое учение вводить, - сказал кто-то из подошедших, - планета устала. И правда только одна, а рассуждения без конца точатся. Многие хотят сказать что-то важное, не у всех получается, не хватает духа нужного. Охваченные трепетом, подставных дельцов выдвигают.
Некий с заросшей бородой и в очках, решивший сторониться всяких строгих указов, пытается сосредоточиться говорит, что не может вспомнить, какие особы при прошлом строе гудели? Ведь всегда найдутся безликие, что усталыми воображениями гордятся. Свои ненужные мысли выдают за хорошие побуждения, привычку безвыборного содержания всем прививают. Себя, самыми образованными лицами считают.
- Почему тогда страну утеряли, если были так сильно образованы!? - откуда-то издалека, спросил человек нечитающий, и дальше говорит: - Кажется, ничего хорошего не дождёшься от людей, крутящихся по пустоте, те же речи тяжёлые, хотят, чтобы их считали единственными в мире. Надоели все эти книжные рассуждения, не лучше ли держаться верной стороны, иметь испытанное мнение. Некий престарелый человек из глухого леса не знает: ни буквы, ни цифры, в школу не ходил, а не услышишь от него, ни одной ненужной мысли. Бывает такое, кто-то устремится порхнуть, и вываливается из гнезда, недолго падает. Может потом и исправится человек, а как же, каждый может ошибаться. Но...
Не дай бог, чтобы твои ошибки исправляли глупые люди!
Иногда, долгое время, не охота смотреть на успехи человечества, население планеты утеряло земную широту, хорошие мысли всем стали неинтересны, совестливые души заблудились в своей тоске, принялись думать узко; ищешь радостных, а их нет. Унылые люди управляют Землёй.
И уже не видно человека который всё это сказал.
...Издалека видно, что книг мало осталось, бабушки нет, девица со слипшимися волосами сидит на отливе, у неё выражение бессилия, растаявшее мороженое доедает, ей кажется, что состояние бездельной усталости самое хорошее чувство для тела. За окном внутри аптеки ёжится обычная чистота со своей обычной температурой.
- Где та бабушка, где все те, что прежде были?
После дымного выдоха, подумала, подумала внучка, и вроде как всему белому свету сказала:
- Их уже нет!.. И бабушки тоже больше нет, и рассуждения долгие сиротами остались, теперь никому не нужны.
Рядом лежит белая бездомная собака, лижет лапу, ждёт, когда кто-то уронит остаток недоеденной пищи. Маломерные мягкие обложки завеяны пылью. Одни. Других книг не обнаружить. Почила бабушка а, кажется, всегда должна тут быть. Нет ни одной разумной книги, выбора нужного нет. Людей нужных нет, будто пропали все люди с этого шумного бульвара, некому захудалую книжку поднять. С трудом девочка на кофе наторговывает, нет покупателей. Товар убывает, не за что, рвань бумажную подобрать. Да пропади пропадом всё! Надоело! Курит девица, на её испорченных красками волосах падают согбенные стекольные лучики. Падает пепел собаке в шерсть, забыла внучка, какие бабушка предпочтения обороту книжному выкладывала.
...Где-то в вышине над проспектом курлычет осенний птичий косяк, перелёт птиц самое красивое явление неба. С высоты, у аптеки '36,6 градусов', где когда-то было много книг, совершенно пусто, все остатки сгорели. Пустой вымытый асфальт держит чёрную скорбь. Уже год как не стало бабушки.
Надо бы её помянуть!
А некому! ...Внучка тоже где-то пропала.
Скажи! Разве это не печально?!