В ЧУШМЕЛИЙ
Чушмелий село большое и богатое. Буджакскии край многими сёлами богатый. Даже село с названием Богатое есть - у озера Катлабуг обосновалось. Не такое богатое и известное как Чушмелий.
И озеро чушмелийское Ялпуг довольно селом, длиннее Катлабуга растянулось. Огороды прибрежные что вдоль вырядились, все орошаются. Поит большая пресная вода не только землю, избавляет от жажды отары тучных овец, волокущие на себе тонны ценной шерсти. Рыба постоянно ловится, и нет ей конца. В засушливые годы поливная вода струёй цену наращивает, льёт достаток, вырастание овощам и ягодам набавляет.
В Чушмелии больше полусотни частных автомобилей 'Волга'. Кто имел советскую Родину, знает, что такое в одном колхозном селе, и столько главных машин, половина из них чёрные.
- Ничего себе село!
- Откуда такое исключительное преимущество, когда государство запрещает иметь средства на производительный труд?
- А харбаджик!?
Харбаджик не нуждается в орудиях производства. Земля дар Творца, приобретение крови и пота. Чушмелийцы усердно пропалывают наделы малой земли, растят доходный харбаджик, греют прирождённые чувства труда. Ручной труд - огородничеству родня. И если даже случится одновременное умерщвление праздных секретарей обкома, падение коммунизма, и развал всякого иного устройства мира - непобедимым останется харбаджик.
- Непонятно что ли?.. Харбаджик!
Харбаджик продукт летнего тепла и маетного ручного труда. Каждую пятилетку чернозёмная пыль и горячее солнце прямо в харбаджичном поле ударом лучей полудня, убивают трёх престарелых женщин замотанных блеклыми чёрными косынками. Их уже мёртвые руки сжимают харбаджик. Смерть лучше знает, кто ей обязан и как себя вести.
Из посеянной в раннюю весну чернушки, в сбитом хлопотливом грунте вызревает харбаджика. Письменность в накладных бумагах имеет большее значение, чем устное слово. Малосведущие в языкознании агрономы дали харбаджику имя: лук-севок. Чушмелиийцы не знают такое название, каждую весну тыкают этот севок в прочерченные ряды рыхлого грунта; вырастает лук. Лук растение двулетнее, всякая кухня заплачет от такого явно острого удовольствия.
Лукообразование хлопотливое занятие, по приложению старания, докука в поверхностном слое земли, не угольная шахта. Страх какая это кропотливо дотошная и нудная метушня. Надоедливый сбор харбаджики ещё не конец заботливым мукам, собранные центнеры и тонны надо превратить в нужные домашнему быту рубли. На урожай такого ценного товара, не каждый год цену дают. Приходится, пассажирскими и товарными поездами везти весенний севок в Киев, Москву, и аж в Сыктывкар. В городах далёких, торговля удачною выявляется, там не знают, как растить харбаджик, берут литровыми банками на весенний салат, не торгуются - выгода капает как пот в жаркий день. Продадут чушмелийцы норму дня, мешки пустые на плечо, и идут толпою по столичным улицам, в гостиницу с запахом мышей идут, недорогая гостиница 'Дом колхозника' называется. Шумно обсуждают крестьяне, какие у городских людей руки гладкие, свои потресканные пальцы овечьим жиром заживляют. Идут, не смотрят, где размечены пешеходные переходы, не очень-то уверены, что для Чушмелий сгодятся эти белые полосы, груды камней, и эти красивые светофоры. Смело Москву и Киев вышагивают чушмелийцы, по асфальту, как по ниве убранной идут.
Постовой останавливает нарушителей движения: - В чём дело товарищи! Почему уличные правила не соблюдаете?
- Что он от нас хочет? Мы чушмелийцы, - на мешки пустые висящие через плечо показывают, продали всю сегодняшнюю норму, - мы чушмелийцы народ утружденный. Чушмелийцы! - не понятно, что ли, чушмелийцы тебе говорят, скажи в Америке чушмелийцы и там нас знают!
- Ах, чилийцы! - смотрит милиционер на широкие мешковатые накидки в плечах. - Пончо, пончо... извините граждане чилийцы. - Честь отдаёт далёким гостям, останавливает палочкой поток машин, уважение к убитому Сальвадору Альенде показывает.
- Надо будет в следующий раз ему килограмм арпажика оставить. Видели, как на пустые мешки смотрел, говорит: пончики, пончики хочу. Откуда пончики? Харбаджик дадим! - это тебе, не стряпня какая-то.
Идут уверенно, расторопно, все обязаны признавать наличие их наций, они чушмелийцы!
Овчар Коля Колянов и его молодой напарник Влад Чока попали в Чушмилий целенаправленно: гульнуть охота. Коля пришёл проведать жизнь бывшего соседа односельчанина; у товарища детства гостит. Приведенным зятем в Чушмелий усел Личка Тута, должно быть помнит друга, раз в объятиях держит, давно не виделись. 'Волги' у него нет, весь харбаджик пропивает, понятное дело - не коренной чушмелиец Личка Тута. В большом дворе у самого лимана, он один мужчина. Четыре поколения женщин, укутанные чёрным ситцем, траур несут, большой огород у дома, и огород в поле, постоянно харбаджиком этим засевают, привычку имеют, пропалывают ряды, выщипывают сорняки до последнего волоска, затем убирают вовремя; всю зиму потом смотрят, как на чердаке тают сугробы намётанные упорством привычки.
- Пока женуря сготовят ужин, я вас моё село осматривать поведу, - сказал Личка, - выпить на дурняк всегда удовольствие, увидите, какой в Чушмилии народ щедрый живёт, в буфет пойдём. Сразу выдайте косину, говорите, что вагон арпажика вам закупить надо. Вдоволь напьёмся.
Конец зимы убегает как пьяная мысль, цена на харбаджик главный разговор календаря, у каждого сходная забота: надо из крестьянского товара остаток выгоды извлечь. Харбаджик увёл колхозных людей - в частнособственнический класс.
Личка наставляет друзей: - С человеком без зубов, говори про сваренные бараньи мозги. С чушмилийцем про лук и арпаджик говорить надо, начинайте с того что вам выделили уйма пустых сетчатых мешков, говорите, надо спешить пока тепло не пришло, продукт даже в товарном вагоне запарится может. Шутка ли, шестьдесят тонн лука в мешках тысячу километров струшиваться будут, - Чока и Колянов повторяют рассуждения, и для запоминания, придумку свою додумывают. Личка не переживает, ни лука, ни харбаджики у него не осталось, за зиму на самогон и вино обменять успел.
Предприимчивый народ ото всюду ловит выгодное слово. К прилавку сельского буфета подтягиваются чисто приодетые чушмелийцы, чужие люди всегда приметны. Свой интерес окружают селяне, чердаки и сараи заполнены луком и харбаджиком, застоялся главный продукт в этот год, пробует портиться, даёт усушку, прорастать скоро начнёт. Это тебе не молотый в ступе болгарский перец, не теряет вес в жаровнях, годами держит красную базарную цену. Колхозникам, отягощённую прошлогоднюю сверхурочную работу, отплатить надо. А если сорняки в огороде могут подражать овощам, то, как быть с мимикрией ущемлённым людям, почему бы древних царей своими предками не огласить. Чушмелии село древнемакедонское, богатое, опять же, богатство не самое главное дело жизни:
Можно деньгами купить развлечения - но нельзя купить счастье.
Можно купить дом - но не купишь тепло семейного очага.
Можно купить лекарство - но невозможно купить здоровье.
Можно купить украшения но - не купишь красоту души.
Можно купить харбаджик - не вырастит тот лук, какой растят чушмелийцы.
От воровства чужого усердия, не придёт радостное самочувствие. Вытесненный из жизни образцовый труд, несёт искажение природному быту честных людей. Такая теперь беда пришла от духовной бедности и внутренней слабости носителей плохих изменений. Деятели, отошедшие от полезного старания, обильны на обман, уверены, что ложь расторопнее правды. Оскорблениям - придают образ народного желания. Под влиянием недобрых обстоятельств, степенные прежде работные люди, начинают искать кривой путь, поддаются дурному влиянию.
Искажения полезной выручки не требуют напряжения мышц; на продаже родины и искривлениях правды большую корысть можно извлечь, обогащению лёгкому прирост делать. Для работящего чушмелийского населения это печальный случай.
Два обветренных крестьянским трудом, подтянутых мужика, в отбеленных овечьих кожухах украшенных узорчатыми лентами из коричневого дерматина, осторожными простыми словами, из любопытства, втискиваются в толпу, окружившую нездешних людей, видят, что все завлечены главным интересом.
Смотрят, вроде бы мужики все неглупые, а пользоваться сосредоточенным умом не умеют, до конца не научились разумной изворотливости; работа всего тела не прибавила умения голове. Простота, по-старинному добывает средства проживания. Люди с благородными помыслами скромны делами, дармовой ум в них дремлет, живут упрямо и обыкновенно. Не ведает сельский народ, где пустое умозрение запрятано, не понимают, как можно без вложенного труда состояние нарастить. Совершенно не понимают, зачем весь мир банками устлан, и без них лук растить можно. ...Смешно!
- Сватанак извини, конечно, что вмешиваюсь в твои рассуждения, но если нужен арпажик и лук, мы сумеем всё соединить, соберём тебе нужное количество; тонко расстеленный урожай хорошо сохранился в эту зиму. До помидоров и перца ещё далеко. Знаю, что с витаминами по Сибири нехватка гуляет, недостаток такой в каждый сезон намечается, цинга может вернуться, а лук синий даже грипп отгоняет, содержание ценности имеет значение. Недаром Канада и Куба наш лук закупают.
Ещё два других человека со стороны наблюдают, спины ровные, словно скалки проглотили, не скажешь, что горбятся весь год. Порода такая упрямая в этом селе. Прямая простота главное достоинство утружденного народа. Имеют двойное мнение, и в обоих случаях справедливое. Для их понимания: хитрость и лень - главные пороки на земле, они как повилика.
Колянов и Чока морщатся, будто спирт только вот проглотили. Влад мочками двух пальцев щупает крепость недопитой капли и важность вопроса, как бы вязкость масла в коробке 'Волги' проверяет:
- Надоумили нас, а не знаем, справимся ли с таким большим вопросом...
- Справитесь! мы берёмся организовать ваше дело, - говорят обветренные заботами, - для начала отдельно вспрыснуть и смочить вопрос надо.
Коля поперхнулся на холодном полуслове, не знал что чушмелийцы такие понятливые люди.
- Не в том дело... - сказал Коля и подтолкнул Влада, чтобы не мешкал уверенностью. Сам тоже сосредотачивается, не знает, что добавить для прочности убеждения. Медленно семеня возле прилавка буфета, чужаки эти, настроены до конца обретать уверенность в намеченном деле, не вчерашние, сто грамм водки начальная мера.
Ещё какой-то чушмилиец с простоватым лицом из толпы выделился, присоединился к чужим, Повилика его прозвище. Повилика растение без корней и листьев, оплетает зелёный харбаджик волосяной жёлтой мочалкой, присосками сушит нужную поросль. Повилика - самый угнетающий сорняк растительной жизни. Говорит Повилика этот путано, сразу видно, что везде лишний человек, а добивается важности, значительным стоять хочет, тоже выпить охота. Наращенными бездельем плечами, перегородил важных людей. Рассказывает незнакомым, что у него возможностей много, и при желании мог бы опередить каждого из всех. Его отец первым в этом селе применил решето для отсева земли из харбажики, первым начал сеять редиску вперемешку с чернушкою, первым имел доход и мопед имел, когда другие ещё на велосипедах не научились ездить. Вспоминает Повелика и другие преимущества отца. С самого же проку никакого. Мужики местные молчат, знают, что выручка и ущерб рядом идут. С очистки сорняков начинать надо. Повелика малоценный для села человек, поддакивает тчивым. Раз живёт, должен же кому-то показывать своё наличие. Он как-то навязался на колхозную работу у полевого бригадира, взялся следить за возможным преобразованием колхозной харбаджики в единоличную собственность - явление крайне редкое в Чушмелии. Кроме Повелики, никто собственность не преобразовывал, затем бригадир устранил недостаток , освободил повилику от ненужной должности.
Харбаджик действительно явление многостороннее, можно под горячим солнцем в обморок от жары свалиться, и можно в прохладе сезона за рюмкой водочки торг изображать. Кто-то другой, из подвинутой рядом толпы вмешался, принялся хвастаться, что только вот семьдесят грамм коньяка выпил, разлили бутылку на семерых. Зажиточные угощают, с чего бы не выпить. Смотрит, все ли услышали, что он выпил семьдесят грамм дорогого напитка.
- Клоп! Клоп, - сказал Коля Колянов.
Один из прямоспинных мужиков так же подтвердил со стороны, что это 'клоп', не смотрит на того кто семьдесят грамм выпил. Задумавший похвастаться смутился, и отошёл.
Натренированный огородник узнаёт мимикрию издалека. Стараются гости чужесельские придать ублажениям подходящее наличие. Стройные люди не стали пить, сразу хотели прогнать чужаков, но передумали. Неправильные рассуждения и поступки выгодны своим существованием, не дают расслабиться. Оставили полные рюмки на прилавок, уплатили за всех и отошли, поняли, что кроме как напиться, эти заезжие другого намерения не имеют. Наслушались всяких забавных подробностей, кое-что уяснили, улыбнулись наглости, узнают нелепицу: пусть ловят тех, кто вяжется, отвели в сторону неразумные рассуждения; свою намеченную схему имеют. Отошли от прилавка, уже два дня как грузится крытый КамАЗ, на город Горький дальнобойщика арендовали. Ждут. Водитель в буфете нашёл упрямых, пришёл сказать, что заправляться соляркой пора.
По распорядку работы, буфету для подсчёта выручки тоже время закрываться. Выявления опрометчивости, на чужих затратах держатся. Повилика сумел до самого закрытия продержаться, а когда вышли на мощёную площадку с тусклым светом от прямого столба, толпы уже не было. Повилика тут же пропал в темноту села, без толпы он всегда никто. Попробуй догадаться: такой ли уж лишний для Чушмелия, этот человек-повилика. Неожиданно пристал, доказывал, что не будет довольствия там, где его нет. Вовремя ушёл. Тоже умение.
Друзья детства и молодой друг, довольны провалявшимися вечерними часами, идут к Илюхе, пошатываясь. Когда уходили, перья из забитой птицы пучками вылетали, казаны вожделенно шипели на огне, суетились обиженные губы в чёрных косынках.
Идут друзья неуверенно, харбаджик их расшатал. Соскребли глину с обуви, грязными зашли в дом, уселись за стол, для того и пришли что бы откровениями до полуночи засидеться. Пьяный Личка принялся давать женщинам строгие указания, грозится всем построения делать. Самая старая женщина сидела свёрнутой на глинобитном одре, бубнила проклятия постланной рогожке и углу без иконы. Молилась старуха. Молодая с матерью поочерёдно прислуживали гостям и столу, раздваивались выражениями: гостившим людям пытались улыбнуться, а свой пустограй им давно надоел. Девочка лет десяти, с длинными русыми косами как у мамы, смотрела голубыми глазками на отца боязливо, видно, что любит его. Ей не нравится, когда обе бабушки проклинают отца, губки обижены, она всех любит.
Личка улыбается важной самогонке и воспитанным косынкам. Бесстыдно шлёпает жену по важной выразительности.
Как тебе моя чушмелийка? - спрашивает Илюха у Коли, хвастается живым приобретением. - Была бы хорошая потеха, любовь успеет надоесть. Хочешь убедиться, что это так! Не хочешь что ли? Говорю тебе: жену добрую имею, и харбаджик имею, и всё мне принадлежит, сам весельем распоряжаюсь.
Коля ёрзает по стулу, не всё понял до конца, спешит с предложением не соглашаться: - Да не в том дело, ... но как-то не так это делается, - Коля соблазнительным говорком шутливо заигрывает и нагловато смотрит на стыдливое смущение женщины, действительно хорошее у Илюхи приобретение.
- Харбаджик не имя, и не подходящая ласка, моё имя Дарина, - подчеркнула строго Дарина, - я сама себе принадлежу. Влажной голубизной смотрит на Влада, и как-то ловко, без прибора, локтём откупорила закатку с огурцами, увела девочку из гостиной. Ночь, для сна предназначена.
Под утро, спали разбросанными в большой комнате: Коля забрался на топчан, к свернувшейся калачом старухе, Личка безобразно свалился на пол, теперь до обеда не поднимется, сытая кошка мурлычет у него на животе, тоже спит. Влад куда-то пропал и Дарины не видно. Харпаджик не дороже доброго гостя.
- Причём тут харбаджик, люди важнее! Откуда-то взялись?
- Откуда и весь Чушмилий взялся, вернулись из старой Македонии.
- А знают ли об этом другие люди?
- Не до конца!..
- Может быть, тут не все чушмелийцы? Тута Личка точно не чушмелиееец...
- Ну и что? - Влад Чока тоже чужой. Всё же согласитесь...
Очень большое и богатое село Чушмелий!