Рассказ "Теория абсурда" Светланы Борисовой стал для меня еще одной приятной неожиданностью на этом конкурсе.
Произведение это интересно уже тем, что в нем наблюдается весьма любопытное смешение фантастических жанров. Относится ли оно к научной фантастике? В интернете можно нагуглить длинный, как рука орангутанга, список дефиниций научно-фантастического жанра. Мне более всего импонирует определение, предложенное профессором Эриком Рабкиным (http://www-personal.umich.edu/~esrabkin/), которое в переводе на русский язык звучит так: "произведение принадлежит к жанру научной фантастики, если описываемый в нем мир хоть немного отличается от нашего и если это отличие проявляется на фоне организованной системы знаний [то есть науки -- Л.Ш.]" (1). От себя добавлю, что классические произведения этого жанра -- таких авторов как Герберт Уэллс или Александр Беляев -- написаны в рамках канона литературного реализма, а ссылки на науку используются для пущего усиления иллюзии достоверности фантастических допущений (2).
Научной фантастике в определенной степени противостоит фантастика модернистов (таких как Франц Кафка или Вирджиния Вульф). Не делается никаких попыток объяснить превращения Грегора Замзы в насекомое, а герцога Орландо -- из мужчины в женщину. Принципиальный отказ от научных и вообще каких бы то ни было объяснений чудесного -- отличительная черта модернистской фантастики. С другой стороны, модернистское чудо не принадлежит никакой упорядоченной традиции, допускающей сверхъестественное, в отличие, например, от призраков и бесов в фантасмагориях Гоголя или волшебных ламп и перстней в сказках Тысячи и Одной Ночи. Необычайное в модернистских текстах возникает ex nihilo, причем совершенно неожиданно и безо всякого основания.
А что же происходит в тексте Светланы Борисовой? Главная героиня вырезает ножиком из картофелины различные геометрические тела, после чего, в зависимости от очередной метаморфозы картофельной формы, меняется и топология Вселенной. Ни больше, ни меньше. Думаю, и Кафка признал бы, что хотя бы по масштабности чудес за г-жой Борисовой уже не угнаться. Связь Вселенной с картошкой никакими доводами разума объяснить нельзя, что вполне соответствует модернистскому канону. Но в то же время, оказывается, всё происходящее -- научный эксперимент, который проводится претендующим на гениальность сыном главной героини с целью выяснения истинной топологии Вселенной на основе недавно доказанной важной теоремы из этой области математики. В лучших традициях научной фантастики герой-ученый -- эдакий Жак Паганель нашего времени -- сопровождает действие пространными и насыщенными специальной терминологией объяснениями, создавая, таким образом, тот самый "фон организованной системы знаний", о котором говорил Эрик Рабкин.
Такое "смешение языцев", причем подаваемое в откровенно издевательской манере, характерно для литературы постмодернизма. Поэтому жанр рассказа следует, пожалуй, определить как постмодернистскую фантастику. У рассказа есть и другие признаки постмодернизма, например, почти совершенное отсутствие сюжета -- Вселенная изменяется, послушная движениям ножика в руках хозяйки на кухне, но с действующими лицами никаких событий, в сущности, не происходит.
А что же происходит? Ну, во-первых, мир меняется визуально -- чик, и всё стало вокруг треугольно-квадратным. Но это-то как раз тривиально. Гораздо более неожиданными становятся метаморфозы лексики произведения -- с каждым новым превращением меняются имена героев, названия предметов обстановки и органов тела, слова, которые персонажи употребляют, обращаясь друг к другу. Всё это создает ощущение фундаментальной трансформации -- ведь если столь кардинально меняется мир, то может ли остаться неизменным описывающий его язык? Это как раз то, что делает данный текст литературным явлением. В эпоху доминирования визуальных искусств очень многие авторы пишут, словно в надежде на последующую экранизацию, и стараются, облегчая труд будущему режиссеру, как можно точнее и скрупулезнее описать картинку, представшую перед их внутренним взором. Но литература -- не кино, у неё другой инструментарий, и поэтому действительно хорошее произведение как раз должно противиться слишком легкому перенесению на экран. В данном случае это именно так -- изменение языка на видео не снимешь.
В свете вышесказанного не удержусь и попеняю писательнице на то, что она не пошла еще дальше. Было бы что называется "круто", если бы с каждым топологическим превращением менялась не только лексика, но и само построение фразы. Но я отдаю себе отчет в трудности реализации моих пожеланий. Во-первых, тут легко переборщить, а это еще хуже. А во-вторых, не так уж ясно, чем, собственно, должны отличаться кубические и пирамидальные фразы от шарообразных. И все же попробовать было бы интересно.
В любом случае, следует поздравить автора с удачным воплощением весьма сложной и нетривиальной идеи.
Примечания
(1)
Оригинальное определение: "aworkbelongsinthegenreofsciencefictionifitsnarrativeworldisatleast somewhat different from our own, and if that difference is apparent against the background of an organized body of knowledge".