Аннотация: Рассказчик консультирует японскую корпорацию и знакомится поближе с инженерами Страны восходящего солнца...
В один прекрасный момент начальство объявило мне, что через два дня я должен отправиться на неделю в Японию консультировать некую компанию, с которой наша фирма поддерживает деловую связь. Мне объяснили, что без моих консультаций японцы, ну, прямо как младенцы в лесу: ума не приложат, как им выполнить требования своего заказчика. Ну, а я, значит, должен явиться к ним, как Данко, и послужить светочем, выводящим их из тьмы, в коей они пребывают. Сердце из груди разрешили не вырывать, но в остальном попросили всецело отдаться поставленной задаче.
Ну, в Японию так в Японию. Для меня давно уже не существует пространства, да и время, хотя и продолжает неумолимо двигаться вперёд, вовсе не сохраняет абсолютность хроноса того, другого мира, в котором я родился и прожил четверть века. Я теперь часть иной цивилизации, которую мы продолжаем называть "Запад", но которая давно уже простёрлась на весь мир. Эта, величайшая из когда-либо существовавших цивилизаций, властвует над всеми стихиями и презирает пространство и время.
Я ужинаю в Тель-Авиве, затем поднимаюсь в самолёт, сажусь в кресло и засыпаю. Просыпаюсь в Гонг-Конге. Там я съедаю завтрак - на моём хронометре раннее утро, хотя вокруг уже прошла пара часов после полудня. Затем опять самолёт, сон или чтение, и вот я в Токио, уже поздним вечером. Сегодня в сутках было только семнадцать часов. Я к этому уже привык. В моих сутках от двенадцати до тридцати шести часов, в зависимости от обстоятельств.
Ночью в гостинице меня мучает jetlag - я не могу заснуть. Я усну под утро, когда надо будет идти на работу. Затем сонливость свалится на меня в середине рабочего дня, и я буду вынужден мучительно бороться с нею, чтобы продолжить выполнять свои функции. Так время пеняет тем, кто не хочет с ним жить в согласии.
Утром я звоню одной девушке по имени Акико, представительнице нашей фирмы в Японии, которая должна объяснить мне, как добраться до офиса компании, в которой я должен проработать эту неделю. Оказывается, что компания вовсе не в Токио, а в одном из пригородов.
- Вам придётся приехать туда на поезде, - звенит озабоченный голосок Акико.
У неё замечательный акцент, довольно заметный, но, тем не менее, она говорит очень понятно. Обычно японцы довольно плохо говорят по-английски, если вообще говорят. В английском языке всё для них чуждо - и грамматика, и фонетика; кроме того, они, подобно русским, очень стесняются говорить неправильно и предпочитают не говорить вообще. Многим другим народам такая стеснительность вовсе не свойственна: например, бедуины в Синайской пустыне или турки на базаре в Анатолии способны свободно балаболить на полудюжине языков, обходясь при этом не более чем тремя десятками слов в каждом. Эдакие Эллочки-полиглотки. Но японцы не таковы - для них мучительно сознавать, что они что-то делают далёким от совершенства образом.
- Вам придётся взять билет в правильную зону, сесть на правильный поезд и сойти на правильной станции. Если Вы со всем этим справитесь, они Вас встретят.
- Хорошо, Акико, я всё так и сделаю.
- Вы хорошо поняли, что вам необходимо сделать? - продолжает волноваться Акико.
Беспокойство Акико повергает меня в сомнения: в самом деле, что если я заплутаю и окажусь при этом среди людей, которые не смогут меня понять? Я вспомнил мытарства недавних эмигрантов из Советского Союза в Израиле: застигнутые необходимостью найти, скажем, ближайший туалет, но не способные произнести ни слова на понятном окружающим языке, они являли жалкое зрелище. Я должен был найти способ избегнуть подобной участи. Решение, однако, нашлось довольно быстро - я просто попрошу ребят, которые работают в лобби гостиницы, написать для меня по-английски и по-японски различные записки типа: "мне нужна такая-то станция", "где покупают билеты", "где выход на платформы" и так далее. Таким образом, мыслил я, оперируя записками, я смогу добраться до своего пункта назначения. Этот план, впрочем, чуть было не провалился в самом начале - я не смог правильно произнести название станции, и меня никто не понял. Пришлось всё-таки звонить Акико - в этот момент я вполне оценил её мудрость.
Наконец, записки были составлены, и, вооружённый ими, я двинулся в путь. Путешествие заняло около полутора часов и прошло без приключений. Акико звонила мне несколько раз, чтобы проверить, как я продвигаюсь по маршруту, и дать напутственные указания.
Я сошёл на нужной станции, где был встречен средних лет японцем, приветствовавшем меня на дольно скрипучем английском языке. Понимать его было мудрено, но тут ничего поделать было нельзя. Но, собственно, чего жаловаться: ведь и я говорю, не совсем как мажордом в Букингемском дворце. Сегодня это уже никого не волнует: никто не оценит правильный английский язык, важно лишь, чтобы информация передавалась. Это часть цены, которую англосаксы платят за свою мировую гегемонию.
Компания, в которой мне предстояло работать, была частью огромной корпорации, которая выпускала всё на свете. Как только я вступил в её стены, я сразу же ощутил присутствие некоего японского духа, царящего в этом здании. Из-за стойки выступила молодая секретарша, одетая в строгий европейский костюм. Внезапно, приложив левую руку к животу, она согнулась в низком и чрезвычайно грациозном поклоне. Я оторопел: в этом поклоне, казалось, сквозила абсолютная покорность и готовность немедленно выполнить любое желание тех, кому она кланялась. Ну, вот совершенно любое: только пальцами щёлкни - и получишь.
Разумеется, это была иллюзия, созданная искусством, и поэтому щёлкать пальцами я не стал. Но, несомненно, искусство её поклона состояло в создании именно этого эффекта. Кстати, на всём протяжении моего пребывания в этой компании единственными женщинами, которых я встретил, были секретарши, и кланялись они исключительно мужчинам, составлявшим остальное население компании. Время от времени какую-нибудь из них вызывали в комнаты для заседаний, чтобы подать присутствующим чай или кофе. Девушка грациозно открывала дверь, входила и отвешивала низкий поклон в нашу сторону. Затем она ввозила тележку с чашками и кланялась опять, хотя и не столь низко. Девушка разносила чай и кофе, кланяясь каждому, кому подавала чашку. Потом она выталкивала тележку из комнаты, оборачивалась и кланялась снова. И только затем она выходила, пятясь и грациозно закрывая за собой двери. Я несколько раз заказывал чай только для того, чтобы ещё раз полюбоваться на эту процедуру.
Тот, кто решил работать с японцами, должен, прежде всего, запастись терпением. То, что в Израиле делается за несколько часов, здесь занимает неделю. Консультация происходит следующим образом: против меня садится группа, численностью от семи до десяти японцев. Только двое или трое из них умеют или осмеливаются говорить по-английски. Остальные, может, и понимают, но не говорят. Я объясняю им решение стоящей перед ними проблемы. Решение изображено на слайдах, и я показываю им слайд за слайдом, попутно объясняя сложные и неочевидные моменты. После каждого слайда я делаю паузу, а они начинают оживлённо обсуждать услышанное и увиденное. Обсуждение, разумеется, происходит по-японски и может продолжаться до получаса. В это время обо мне забывают, и я могу заниматься чем угодно. Результатом обсуждения обычно является вопрос, задаваемый кем-то из англоговорящих. Я отвечаю. Опять обсуждение по-японски, занимающее, однако, меньше времени. Затем могут быть ещё вопросы, ещё обсуждения, и такие итерации будут продолжаться до тех пор, пока все члены группы, включая самого тупого из них, не решат, что они поняли то, что им говорили. Таким образом, скорость понимания группы равна скорости понимания самого тупого из её членов.
В Израиле, конечно, подобное не возможно. Не то, что бы я думал, Боже упаси, что среди евреев меньше тупиц. С этим-то как раз всё в порядке - тупиц хватает. Но никто не будет ждать, пока последний тупица решит, что он, наконец, всё понял. Поэтому в Израиле проектирование идёт очень быстро, но понимание решения всегда остается уделом немногих избранных, которые вечно обречены объяснять непонятные места тем, кто должен это самое решение воплощать, но кто никогда до конца его не поймёт. У японцев же на определённом этапе все будут понимать всё. Однако этот этап может находиться в таком далёком будущем, когда само решение уже станет никому не нужным. Мир наукоемких технологий очень динамичен, решения требуется принимать быстро, через пару лет они уже устаревают и никому больше не нужны. Поэтому японские методы работы всё менее соответствуют требованиям времени, а израильские приносят успех.
К вечеру, когда я был уже совершенно вымотан, на заседание явился господин Кавасаки, чей титул звучал как Senior Vice-President. Его вид и поведение свидетельствовали о весьма высоком положении. Так оно и оказалось - он был самой крупной шишкой в этом офисе. Под его началом было около двух тысяч человек. Таким образом, мне была оказана высочайшая честь - господин Кавасаки не только лично явился приветствовать меня, не только соизволил присутствовать на заседании с моим участием, но и выразил желание пригласить меня на ужин в ресторан, чтобы продемонстрировать мою важность для его компании.
Господину Кавасаки около шестидесяти лет. Он при галстуке и одет в безупречный европейский костюм. Он атлетически сложен, и вообще в нём чувствуется недюжинная сила - как физическая, так и духовная. У него очень умное и живое лицо, излучающее уверенность и властность.
Во время ужина господин Кавасаки руководит моими манипуляциями с японской пищей. Поедание японской пищи есть занятие ответственное - подаются небольшого размера, но многочисленные блюда, каждое из которых нужно употреблять с соответствующим соусом, а в соус надо макать соответствующей стороной, ну и так далее. Я всё равно ничего не мог запомнить, хотя всё было чрезвычайно вкусно - это был один из самых дорогих ресторанов в округе.
Мы обсуждаем некоторые аспекты японской истории - столицы времён шогуната, возвышение и падение самураев, модернизацию во время революции Мэйдзи. Мы смеёмся над американским фильмом "Последний самурай", где Том Круз за какой-то там год в совершенстве выучивает японский язык и обычаи, а так же овладевает японским мечом на уровне заправского самурая и, в конце концов, женится на вдове им же убитого воина. Японцы, понимаешь ли, самураев с младенчества воспитывали, а вот американцу только год нужен, чтобы кем угодно стать.
В какой-то момент господин Кавасаки произносит совершенно поразившую меня фразу: "В сущности", - говорит он, - "нет большой разницы между управлением феодальным поместьем и такой компанией, как наша". Можно ли услышать что-либо подобное из уст, скажем, европейца? Про американцев и не говорю - те вообще думают, что до возникновения США ничего, стоящего внимания, не существовало. Западный человек верит, что цивилизация развивается прямым путем: от примитивности к совершенству. Наибольшего успеха достигли, разумеется, народы Запада, а все остальные - чем более похожи на Запад, тем развитее. А с точки зрения японца, оказывается, весь этот прогресс, вся эта "западность" есть только внешняя оболочка. По существу, всё остается, как было и двести, и пятьсот лет назад.
Ужин закончился демонстрацией чуда японской кулинарии - мороженого, запечённого в тесте. Да, именно, так. На наших глазах повар достал два белых шарика (это были, как потом оказалось, шарики ванильного мороженого), обмакнул эти шарики в тесто и бросил их на раскалённую плиту. Затем он схватил какую-то бутыль и плеснул из неё розоватой жидкостью прямо на шипящие шарики. Вся плита полыхнула синим пламенем, но повар почти тут же потушил огонь и подал нам шарики из пышущего жаром теста. Мы разрезаем их и обнаруживаем внутри мороженое, совершенно даже не подтаявшее. Вот так вот. Ну, чем не магия?
Последующие дни были похожи на первый, не считая того, что меня с каждым разом всё больше и больше раздражала медлительность японского ума. Я уже объяснил все, что можно по три раза, и меня начал утомлять весь этот процесс. Я не верил, что нормальные люди всё ещё могли что-то не понимать. Японцы же морщили лбы, ерошили волосы, опять задавали одни и те же вопросы и вообще вели себя, как двоечники на экзамене.
Наконец, наступает последний день моего пребывания в компании. Сегодня, думаю я, они должны либо понять всё до конца, либо совершить харакири, ведь другого раза уже не будет. Они просят меня ещё раз вкратце описать решение. Я это делал уже раза четыре, но в данный момент присутствует лично господин Кавасаки, поэтому я особенно стараюсь. Я говорю полчаса. Никто меня не перебивает. После того, как я заканчиваю, следует уже традиционное обсуждение по-японски, на этот раз довольно короткое. Затем слово берёт один из англоговорящих инженеров.
- Мы представили ваше решение нашему заказчику. Наш заказчик в целом одобрил решение, но попросил внести исправления в отдельные процессы.
Я удивлён. Какое, собственно, заказчику может быть дело до внутренней структуры решения? Поведение заказчика в этом случае должно быть бинарно: работает - плати деньги, не работает - не плати.
- В Японии, - мне объясняют, - в особенности в телекоммуникации, заказчик традиционно принимает участие в выработке деталей технического решения, и за ним всегда остаётся последнее слово.
- Почему же, в таком случае, я не принимал участия в переговорах с заказчиком? Зачем же играть в испорченный телефон?
- Нет, так не принято. Решение должна представлять сторона, берущая ответственность, то есть наша компания.
- Ну, хорошо,- говорю я, - в чём же состоят запрошенные изменения?
Японец начинает рисовать на доске схему.
- Вот видите, - говорит он, - этот процесс предлагается начать позже, не в подготовительную, а в оперативную фазу. Мы полагаем, что это приведёт к значительной экономии ресурсов.
- Это невозможно, - с плохо скрываемым раздражением говорю я, - это не будет работать.
- К сожалению, таково желание заказчика.
- Есть границы того, что ваш заказчик может желать, - взрываюсь я. - При параметрах сети, которые вы сообщили, процесс, который вы хотите перенести, займёт не менее двухсот миллисекунд, в то время как вся оперативная фаза должна закончится за пятьдесят, ну, от силы, сто миллисекунд! Именно поэтому этот процесс должен быть выполнен в подготовительную фазу, когда для этого есть время!
Чтобы подкрепить свои слова, я начинаю выписывать на доске формулы, математически доказывающие мою правоту. Лица моих японских коллег вытягиваются, и в их глазах отражается паника. Они начинают беспомощно озираться вокруг, как бы ища поддержки.
В этот момент господин Кавасаки резким движением встаёт со своего стула и мягкими, но быстрыми шагами леопарда устремляется к доске. Остальные японцы замолкают и отходят в сторону, а Кавасаки обрушивает на меня шквал вопросов. Его прекрасно сформулированные и лаконичные вопросы быстры и метки, как выпады самурайского меча. Он прекрасно владеет материалом и демонстрирует замечательную техническую сметку. Меня поражает, насколько досконально он знает детали предлагаемого мною решения. Он ведь только мельком присутствовал на заседаниях. Неужели эти парни, которых я полагал тугодумами, всё-таки разобрались в решении настолько, что смогли довольно неплохо обучить господина Кавасаки?
Через десять минут с меня градом льётся пот. Почему я рассчитываю задержки в сети именно так, а не иначе? Почему нельзя запустить некоторые процессы параллельно? Не на каждый вопрос есть убедительный ответ - проектирование сетей связи во многом является искусством, не всё поддаётся расчётам, огромную роль играют опыт и интуиция, а их как объяснишь?
- Хорошо, я понял, - наконец говорит господин Кавасаки.
Затем он обращается к инженерам и говорит с ними минут пять. После чего мне объявляют, что группа согласна с моими аргументами, и заказчику будет предложено пересмотреть ранее принятое решение.
Я с интересом смотрю на японских инженеров. Нет, они совсем не так глуповаты, как мне показалось за эти дни. Пожалуй, они даже специально напускают на себя глуповатый вид. Почему? Может быть, им по занимаемой позиции просто не положено казаться слишком умными. А может быть, их показная глуповатость нужна для того, чтобы оттенить недюжинный и острый ум начальства? А откуда берётся само начальство? Оно ведь в молодые годы тоже начинает с низких должностей. Неужели и господин Кавасаки был таким же глуповатым инженеришкой всего лишь тридцать лет назад? А почему господин Кавасаки, начальник огромного ранга, вообще интересуется и разбирается в технических вопросах? Невозможно себе представить, чтобы израильский начальник подобной значимости что-либо помнил из инженерного дела.
Я вдруг понял, нет, не понял, скорее, почувствовал, как сильно мы отличаемся от японцев. Мы ведь даже не знаем, какие ещё отличия существуют. Я коснулся только самого верхнего слоя их корпоративных отношений и понятия не имею, что лежит глубже. И не буду, наверное, иметь никогда.
Моя миссия была выполнена. Вся группа вышла проводить меня до ворот. У ворот они поклонились мне. Я поклонился в ответ, но получилось, видимо, очень неуклюже.
Затем я зашагал к поезду, который унёс меня обратно в Токио. На следующее утро я уже сидел в самолёте и летел на запад. Вечером того же дня я был дома. На этот раз, в моих сутках был тридцать один час.