Шустерман Леонид. Противостояние

Поразительна быстрота, с которой день сменяется ночью в южных широтах. Еще минуту назад было совсем светло, и вдруг вот она - "тьма, идущая со стороны Средиземного моря". Точнее, в Средиземное море стремительно погружается солнце, а тьма приходит со всех сторон, просто возникает вокруг. Такое впечатление, что по мере исчезновения источника света воздух сгущается в сначала разреженный, а затем всё более плотный мрак. Этот мрак поглощает военную базу, обнесенную, подобно средневековому замку, каменной стеной. Окутывает он и бронированную сторожевую вышку, на которой стою я с оружием, в стальном шлеме и в бронежилете. Утопает в нем и город, волнующийся внизу. На его улицах мало фонарей, и лишь немногие из окон освещены, поэтому мрак овладевает городом совершенно. Нет, это - не Иерусалим, ненавидимый булгаковским Пилатом. Это - совсем другой город, который ненавижу я.

Город платит мне взаимностью. Я знаю, что из сгустившегося мрака на меня смотрят десятки тысяч ненавидящих глаз. Я знаю, что десятки тысяч губ в этот момент проклинают меня и шепчут заклинания палестинского поэта: "Покиньте же нашу страну, нашу землю, наше море, нашу пшеницу, нашу соль, наши раны... все покиньте и возьмите с собой память о памяти вашей". Но мы везде уже были и знаем, что нам некуда отсюда уходить.

Это разгар Рамадана. Наступление темноты означает, что правоверные мусульмане могут, наконец, поесть. С минаретов ближайших мечетей раздаются заунывные голоса: "Аллааааааа-у-Акбар!". "Аллаааааа" тянется довольно долго, секунд пять, а "у-Акбар" звучит коротко и резко, как удар. И этот удар является сигналом, по которому весь город оглашается звуками стрельбы, а во тьме зажигаются и мгновенно гаснут мириады вспышек.

Я резко приседаю, чтобы укрыться за бронированными стенками вышки, ибо в этот момент я убежден, что город пошел в атаку на мою базу-крепость, на мою вышку и лично на меня. Пальцы левой руки инстинктивно захватывают затвор винтовки M-16, тянут его назад и затем резко отпускают. Раздается характерный лязгающий звук, и всё - патрон уже в патроннике, остается лишь передвинуть защелку предохранителя и вступить в бой. Осознание этого обстоятельства заставляет меня покрыться потом, а под ложечкой начинает посасывать щемящее чувство страха. Я совершенно не создан для военной службы, хотя на протяжении всей своей жизни был вынужден время от времени облачаться в хаки. Но в бою я не был никогда. Неужели сейчас это случится в первый раз? Так, неожиданно, без каких-либо предупреждений? Ведь ещё пять минут назад всё было спокойно!

Я делаю над собой усилие и приподнимаю голову над обращенной к городу стенкой вышки. Звуки стрельбы слышны отовсюду, и повсюду хаотично вспыхивают и гаснут искорки выстрелов. Однако до сих пор не было ни одного удара в броню, да и вообще не чувствовалось, чтобы пули ложились где-либо поблизости. Я смекнул, что стреляли, видимо, не по мне. Но по кому же? Что означает эта стрельба? Тут мой взгляд падает на телефонный аппарат, и меня осеняет - надо же сообщить в штаб и попросить дать указания, как действовать. Я поднимаю трубку, раздаются гудки, но с той стороны никто не подходит. Может, аппарат неисправен, а может, в штабе нет никого. А может, их там всех уже перерезали? Но я гоню от себя эту мысль, да и не похоже, в самом деле, чтобы кто-то, кроме меня, был озабочен этой стрельбой.

Минут через десять мои надежды оправдываются - стрельба стихает, и воцаряется тишина. Остаток моей вахты проходит спокойно. Наконец появляется сменщик, который сообщает, что он тоже был озадачен стрельбой, но так как вокруг никто не волновался, он не стал выходить из барака и выяснять в чём дело. Я спускаюсь с вышки, отсоединяю магазин, дергаю затвор, дабы выплюнуть патрон из внутренностей винтовки и направляюсь быстрым шагом к штабу, исполненный решимости прояснить обстоятельства недавнего происшествия.

На пороге штаба курит тучный сержант лет двадцати.

- Что это было?? - почти воплю я.

- Что "это"? - флегматично спрашивает он.

- Ну, стрельба эта вся?!

- Аааа... ну так Рамадан же. Это большой праздник. Они так веселятся.

- Ни фига себе веселье?! А на звонки мои почему не отвечали? - продолжаю нервничать я.

- Заняты были, - отвечает сержант, не моргнув глазом.

Меня раздражает спокойствие этого ленивца, а также покровительственный тон, с которым мальчишка обращается ко мне. Он смотрит на меня, примерно как дедушка Советской Армии смотрит на молодого бойца. Казалось, что он сейчас скажет: "Ну что ты мельтешишь, душара, послужи с моё, всоси службу, а потом приходи со своими вопросами".

Но выяснять больше было нечего. Не произошло ничего серьезного, я пал жертвой собственного воображения. Войны нет, а есть мир, и мне не придется сегодня изведать ужасов настоящего боя. Впрочем, что есть мир, и что есть война? Учебники стратегии популярно объясняют, что любая война ведется во имя мира, лучшего мира, который наступит после войны. Однако лучшим этот мир является только для одной из сторон, для другой же он годен, лишь чтобы успешнее подготовиться к следующей войне. Поэтому война - это своего рода мирный процесс, а мирный процесс - это особый вид войны.

Здесь, на Ближнем Востоке, становится ясным, что разделение нашего существования на "мир" и "войну" объясняется лишь инерцией человеческого языка. Тут сбылась мечта Льва Давыдовича Троцкого - нет "ни мира, ни войны", а есть некий хронический вялотекущий конфликт, продолжающийся без малого шестьдесят лет. Раз в несколько лет случаются обострения, потом опять наступает хроническая фаза. Эта хроническая фаза для удобства называется "миром", а обострение зовется "войной". Но эти слова лишь скрывают смысл происходящего - бескомпромиссной, ни на минуту не прекращающейся борьбы двух народов.

Мир ли сейчас? Вот я возвращаюсь в свой барак вдоль бетонной стены, окружающей базу. В стене примерно через каждые пятьдесят метров проделаны бойницы, в которые можно установить крупнокалиберные пулеметы. Над бойницами смонтированы узкие окошки - триплекса, наподобие танковых. Всё готово к настоящей атаке, которая может произойти в любой момент. И тогда пулеметы войдут в бойницы, стрелки прильнут к триплексам, и задрожат, как при землетрясении, Иудейские горы от несметного количества вонзившихся в них пуль.

Я прохожу немного дальше и замечаю, как в сторонке переодевается группа разведчиков. Торопливыми движениями они срывают с себя военную форму и остаются в одних трусах. На несколько мгновений взору предстают смуглые мускулистые тела юных леопардов. Затем они начинают надевать гражданское: джинсы, рубахи, куртки; повязывают вокруг шей клетчатые палестинские платки. И вот они уже не бойцы израильской армии, а группа палестинской молодежи. Затем они прячут под одеждой короткоствольные пистолеты-пулеметы и уходят во мрак дышащего враждой города. Если через пару часов из города донесутся звуки жестокого боя, это значит - они встретили тех, кого искали.

Когда-то я видел по телевизору одного из таких бывших спецназовцев. События его молодости возвращались к нему в ярких воспоминаниях, как-будто его служба закончилась вчера, а не десять лет назад. Грим скрывал лицо бойца во время интервью, дабы жаждущие мести родственники убитых врагов не могли его узнать. Он рассказывал, что во сне к нему являлись образы тех, кого он убил, и он вел с ними жаркие споры на темы, которые не мог запомнить. Он говорил о том, как страшно было красться по темным улицам городов, населенных врагами, столь же непримиримыми, как и он сам. Он рассказывал, как ужасно было видеть агонию человека, внезапно пронзенного пулей. Он твердил, что не сможет пережить это вновь. Но на его место пришли другие, ибо кто-то же должен делать эту работу.

Наконец, я дохожу до барака, где просплю до следующей смены, а затем снова поднимусь на вышку и буду вглядываться в улицы ненавидимого мною города, который, впрочем, ненавидит меня столь же сильно. Моя служба не опасна, ведь сейчас мир. Это значит, что конфликт тихонько тлеет, и его можно при желании даже не замечать, если держаться подальше от эпицентров. И так будет вплоть до того момента, когда насилие вспыхнет ярким и смертоносным пламенем. И мы скажем: "Началась война".

Оставить комментарий © Copyright Шустерман Леонид (admin@leonid-shusterman.com) Размещен: 25/02/2010, изменен: 25/02/2010. 9k. Статистика. Новелла: Проза Толпа цвета хаки		Ваша оценка:
Аннотация: Учебники стратегии популярно объясняют, что любая война ведется во имя мира, лучшего мира, который наступит после войны. Однако лучшим этот мир является только для одной из сторон, для другой же он годен, лишь чтобы успешнее подготовиться к следующей войне. Поэтому война - это своего рода мирный процесс, а мирный процесс - это особый вид войны.

Шустерман Леонид : другие произведения.

Противостояние