Сырая комнатушка была переполнена. Тусклый свет, растерзанный прутьями решетки слабо, еле заметно целовал пленников. Но как бы он ни старался, ему не удавалось обласкать тех, кто находился в глубине, согреть их мнимым теплом, увидеть пустые глаза.
В гулкой и вязкой тишине громовым раскатом раздались шаги. Пленники подняли свои глаза. Прибавление? Клетка загудела недовольным шепотом. Места не хватало даже для того, чтобы дышать полной грудью. С каждым новым человеком казалось, что их тюрьма просто лопнет от переизбытка людей, но этого не случалось. Стены, будто резиновые, расширялись. Но лишь немного. Образовавшегося пространства хватало только для нового пленника, ребра которого также деформировались под натиском чужих тел.
Когда Тюремщик оказался в поле видимости пленников, придавленных к решетке, волной прошелестел вздох облегчения. Он был один. Свет фонаря прошелся по лицам пленников, вырывая их из тьмы. Ослепляя. Пятилетняя девочка в порванном кровавом платьице, двадцатилетний парень, обнимающий девятнадцатилетнюю девушку и пытающийся отгородить ее от давки, сорокалетний мужчина, тридцатипятилетняя женщина, чьи черты были размазаны и будто стерты ластиком. Дети, подростки, взрослые... Сложно было подсчитать тех, кто тут был, но еще сложнее было найти хоть одного, которого здесь не было.
Тюремщик недовольно поджал губы. Казалось, будто его раздражало само нахождение в этом помещении. Однако, как бы его это не расстраивало, каждый день перед самым сном он спускался сюда, чтобы вспомнить каждого своего пленника. Тюремщик не мог заснуть, пока не перебирал, словно четки, каждого.
Вот и сейчас он сел на стул, который, словно трон, возвышался над этой убогой обстановкой.
-Начнем.
Пленники щурились, глядя на источник света, которого ждали. У них есть лишь немного времени, чтобы заново запомнить очертаний окружающих их людей. А Тюремщик в свою очередь с плеском нырнул в воспоминания.
Все началось с женщины. Той самой, чьи черты были расплывчаты, будто кто-то писал портрет, но из-за неудачи смешал все краски. Именно она стала первой подопечной Тюремщика. Он привел ее в эту сырую и холодную темницу четырнадцать лет назад. Женщину осудили на всю жизнь. Судья был строг. Но, по мнению Тюремщика, справедлив. Как еще можно наказать ту, что бросила свое дитя? И что может быть суровее приговора пятилетнего обиженного ребенка? Ничего. Дети так искренни в своих поступках, желаниях и чувствах. Эта чистота и делает их обиды столь сильными и суровыми. У такого Судьи легко быстро заслужить прощение, но если не успеешь...
Вскоре тюремщик привел сюда и пятилетнюю девочку в кроваво-красном платье. И за все те же четырнадцать лет в его сердце ни разу не проросла жалость к ней. Приговор есть приговор. Осуждена девчушка была за моральное издевательство над своим сверстником. Она унизила мальчишку на глазах у всех гостей, которые пришли на ее день рождения. Капризная маленькая дрянь недовольно закричала, когда увидела, что его пригласили ее родители и начала обзывать его. В отместку он и полез с ней драться. Она того заслуживала. За это мальчику досталось от отца, чья рука была тяжела на расправы.
Поэтому вскоре и он получил повестку в суд...
-Я четырнадцать лет присматриваю за вами, - бросил Тюремщик, глядя на свои руки. Никто даже не посмотрел на него. Все понимали, что этот человек не обращается к кому-то конкретно... Нет, каждый знал, что он разговаривает сам с собой. - Четырнадцать гребанных лет! И чем вы мне за это благодарны? Вот ты!
Взгляд Тюремщика разрезал пространство и угрожающе завис над парнем, обнимавшем девушку. Но никто не шелохнулся, все также глядели на тусклый свет фонаря.
-Тебя осудили за предательство, не так ли? Начал встречаться с девушкой друга. Собственно поэтому и она здесь же, - взгляд сместился немного ниже. - Все также вместе... вместе и сгниете здесь. Вы тут только месяц... Но обещаю, вам тут не понравится.
Тюремщик буквально топил себя словами. Его одежда уже давно промокла и неприятно прилипала к его телу. Однако он предпочитал этого не замечать. Пленные внимательно следили за фонарем. Сегодня его свет был слабее, чем вчера. Он уже не мог освещать белесых глаз Тюремщика. Его слепых глаз.
Когда же он перебрал в своих воспоминаниях каждого своего подопечного, то кивнул и встал со стула. Поднял свой фонарь и хлюпающими шагами прочавкал в постель по давно запомнившейся дороге. Осужденные же лишь проводили его взглядом. Тюремщик лег на свою кровать и закрыл глаза. Его губы искривились в привычную недовольную линию и застыли.
А тем временем в настоящей тюремной клетке сидел лишь один одинокий и жалкий человек, который только и делал, что ходил кругами по своим обидам, зациклившись лишь на этих гниющих чувствах. И прилечь на кровать, успокоиться, остановиться он мог лишь в своих мыслях.