Уже к вечеру в купе никого не осталось - последний мой сосед вышел в каком-то маленьком неизвестном мне населённом пункте. Столицу мы уже проехали, и едва ли кто-то ещё мог зайти в поезд, поэтому я перебрался на нижнюю полку, где сразу же заснул.
А наутро я ощутил себя чужаком, случайно попавшим в этот поезд и не понимающим, что он тут делает. Наверное, это впечатление возникло из-за одиночества, ведь даже моих вещей в купе почти не было - с собой я вёз лишь небольшую походную сумку. Встав, я сразу поспешил отдать постельное бельё проводнице; и когда вошёл к ней, она вздрогнула, испугавшись моего голоса. Это выглядело ужасно смешно, и мы засмеялись. Хотелось продлить общение, но говорить с ней мне было не о чем, и я лишь попросил принести мне чай. Рассчитываясь, я заметил, что монеты в моём кошельке были неправдоподобно тёплыми, едва ли не горячими - скорее всего, их нагрело солнце или моё тело. Мне стало интересно, что об этом подумает проводница, но она рассеяно взяла деньги и, кажется, не заметила ничего необычного.
Вернувшись в купе, я сел рядом с сумкой и закрыл глаза. Колёса поезда стучали, как спущенные с цепи, и можно было подумать, что мы вот-вот вырвемся из железной дороги. И тогда поезд помчится по лесам, подминая под себя деревья и пугая разбегающихся зверей. Но в городе его встретят кордоны милиции в масках и с винтовками. Нет, от городов поезду лучше держаться подальше.
Рядом что-то засуетилось, и я очнулся. Одетая в синюю форму проводница ставила чай на столик. Я поблагодарил её и, дождавшись, когда останусь один, опять закрыл глаза. Пить совсем не хотелось. Сильно, как никогда прежде, я ощущал, что у локомотива есть только иллюзия того, будто он управляет целым составом. Придаваясь этим мечтам, он уверенно мчится вперёд и не понимает, что если попробует хотя бы на мгновение остановиться - у него это ни за что не получится, и вагоны, все вместе, с ещё большой силой, чем прежде, толкнут его перед собой. А если попытается оторваться от состава, умчаться от него далеко вперёд - нечеловеческая сила вагонов оттянет его назад, крепко прижмёт к себе и никуда не отпустит. Впрочем, я догадывался, что локомотив не мог не понимать этого, но он наверняка скрывал своё знание от себя самого, и это позволяло ему ехать дальше и дальше, от одной ветке к другой.
Открываю глаза - в купе очень светло. Ложечка звонко стучит о стакан. Вынимаю её, кладу на стол и пью чай. Он уже еле тёплый - хотя, казалось, проводница принесла его лишь пару минут назад. Это не удивляет меня - я уже давно заметил, что время начинает ускоряться с замедлением поезда.
А поезд и в самом деле замедлялся - мы приближались к конечной станции. Напоследок иду в туалет. Долго стою там, глядя на то, как вода плещется в унитазе. Ветер из открытого окна обдувает моё лицо, а снаружи уже виднеются первые здания.
Через несколько минут выпрыгиваю из поезда на перрон. Солнце бьёт в глаза; в городе невероятно жарко. На лбу проступает пот. Вдоль поезда стоят десятки толстых женщин, держащих в руках таблички: "Сдаю комнату", "Сдаю квартиру", "Сдаю комнату", "Сдаю квартиру"... Продираюсь сквозь их мягкие тела на хорошо знакомую мне привокзальную площадь. Тут солнце светит ещё яростнее, но запах - запах, кажется, остался тем же, каким был полгода назад, когда я приезжал сюда последний раз. Сделав несколько глубоких вдохов, хлопаю по висящей на плече сумке и ступаю на трамвайные пути. Под ногами воркуют десятки голубей. Они не спешат разлетаться от моих шагов, и некоторое время я прогуливаюсь вместе с ними. Но вот сзади раздался грохот, и мы почтительно отходим в сторону. Мимо нас проплывает трамвай; из-за жары краска на нём выцвела, и он выглядит тусклым и еле заметным. Я цепляюсь за него сзади, и он, скрипя, останавливается от тяжести моего тела. Мне приходится слезть на землю и продолжить идти пешком.
Пронзительный луч солнца бьёт в глаза, и на несколько секунд я теряю зрение. Мне - оцепеневшему, обо всём позабывшему - вдруг становится невероятно ясно, что кроме появляющихся под моими веками иллюзорных вспышек света в мире ничего нет.
Голуби разлетаются. Я сворачиваю с трамвайных путей и иду по уходящей в парк тропинке. Солнце перестаёт светить так жарко, и само небо исчезает за деревьями. Пропадает и моя тень. Я принюхиваюсь к новым запахам, не разбирая их.
Тропинка и деревья создавали длинный тёмный коридор, не имеющий конца, но я уверенно шагал по нему, переставляя обутые в сандалии ноги. И - в самом деле - впереди что-то сверкнуло. Это меня не удивило, ведь я уже много раз ходил этой дорогой. Очень быстро я дошёл до пляжа. Мои ноги коснулись рассыпчатого песка; я снял сандалии и майку и положил их в сумку. Идя мимо лежащих людей, мне хотелось поскорее найти место подальше от них, где не было бы этого шума отдыхающей толпы. Для этого надо было пройти километров пять вдоль побережья - до всегда почти пустынного нудистскиого пляжа. Телефон свой я забыл дома, и потому спросил о времени раздевающуюся девушку. Оказалось, что было совсем немного за полдень - времени до вечера оставалась целая тьма.
Пройдя через весь пляж, я вышел на велосипедную дорожку и зашагал по ней. Смех отдыхающих затихал, а я продолжал его слышать, будто какая-то часть меня осталась там. А когда звуки прекратились и стало совсем тихо, впереди показалось маленькое кафе, которого я совсем не помнил по своим прошлым визитам. Зайдя туда, я заказал бокал пива, и через пару минут уже держал его в руках - холодное и шипящее. Мой столик находился около окна, и я, лаская и поглаживая бокал, смотрел на проезжающих мимо велосипедистов. Среди них было два подростка - глядя вперёд, они медленно ехали рядом друг с другом. Бог знает почему, мне захотелось позвать их к себе за столик и угостить чем-нибудь - но, конечно, бежать за ними было бы нелепо, и я молча поднёс бокал к губам - пиво мягко укололо, язык, горло, лёгкие... Блаженно перехватило дыхание, и последовавший за глотком вдох был необычайно глубоким и свежим - будто мне не приходилось дышать целую вечность.
Окно было открыто, и ощущалось, как за горизонтом шумит море. Я прислушивался к этому звуку, допивая пиво и думая о том, насколько прекрасный вечер ожидает меня. Сумка стояла на стуле напротив, и я время от времени бросал на неё взгляд. Пиво охладило моё тело; захотелось поскорее вернуться на солнце и пойти по дороге своими огромными шагами. Оставив деньги под бокалом, я вышел из кафе и направился к пляжу - до него оставалось совсем немного. Прямо на дороге я снова разулся и снял майку, желая ещё больше насытиться жарой. Дувший со стороны невидимого моря ветер развивал мои волосы.
На пляже действительно почти никого не оказалось - лишь несколько человек поодиночке лежали тут и там. Подойдя по каменистому берегу ближе к воде, я разделся и тут же ощутил в себе невыразимую силу - спокойную, но всемогущую. Я стоял лицом к лицу с морем и солнцем, а затем пошёл вперёд, и вода медленно принимала меня, и вдруг подхватила и заиграла с моим телом; я стал лёгким и податливым; волны свободно шутили надо мной. Солёная вода лезла в рот, и я сдерживал смех, с силой сжимая губы.
На берегу я растянулся прямо на камнях, растворяясь и наполняясь ещё большей силой. Лучи солнца были пылки, как никогда, всеми силами пытаясь быть равными мне. Вода стекала с моего лица на камни. Кто-то произнёс моё имя - я открыл глаза и увидел Костю - моего старого здешнего приятели. Было приятно увидеть его снова. Он пожал мне руку и лёг рядом. Я сказал, что приехал сюда просто отдохнуть, и он не стал задавать лишних вопросов. Мы шутили и смеялись, переворачиваясь и подставляя солнцу свои тела. Кроме наших голосов и волн не слышалось ни звука. Только иногда мимо хлопала крыльями чайка, и что-то звонко падало в воду. Казалось, что небо колеблется над нами. Но вскоре мне пора было уходить; я встал, оделся, взял сумку и, попрощавшись, направился в город.
Моя кожа немного обгорела, но это не беспокоило меня - жара уже спадала, и никакой боли я не ощущал. После долгого лежания под солнцем появилось невероятно много сил. Чуть ли не бегом я ворвался в город и пошёл по нему, внимательно оглядывая каждое происшествие. Уже вовсю ездили машины, грохотали люди, раздавались голоса. Слышалось чьё-то дыхание. Я добрался до центра - мне хотелось побывать в кафе, в которое я всегда заходил во время своих прошлых поездок. В этот день мне впервые пришлось войти в него одному. Я опять сидел у окна и, попивая ром, смотрел на темнеющую улицу. Во рту ощущался слабый привкус карамели. После долгих сумерек на улице вспыхнули бессильные фонари; это напугало прохожих, которые, впрочем, тут же оправились и затопали дальше. Только некоторые из них, как мотыльки, растерянно заходили вокруг этих вдруг возникших маяков. Я заказал ещё стакан рома и продолжил наблюдать. Тихо и неслышно жители города проносились мимо, не замечая ставшего привычным им здания, в котором сидел я - я, на первый взгляд совсем неотличимый от них, но на самом деле - чужак и иностранец. Уже этой ночью поезд будет возвращать меня домой, и хотя ещё около двадцати минут он провезёт меня по городу, я уже сейчас, когда до его отправления оставалось полвечера, не принадлежал этой стране. Муха опустилась на край стакана и, пройдя по нему как канатоходец, улетела к соседнему столику, где сидела шумная девичья компания. Официантка принесла счёт; я тут же расплатился и вышел. На улице мне пришлось спросить, как дойти до трамвайной остановки - отчего-то дорога туда совсем позабывались. Седой старик подробно объяснил мне скорейший путь, и я, поблагодарив его, заспешил в указанном направлении. Скоро я уже находился в трамвае, стоя на своём любимом месте - рядом с кабинкой водителя, и смотрел на то, как он дёргал за рычаги и время от времени почёсывал бороду. Мы ехали по так хорошо знакомой мне окраине - она узнавалась даже в темноте, несмотря на свою непримечательность.
Ехать пришлось совсем недолго. Я вышел на нужной остановке - так же, как утром из поезда, только теперь оказался в уже прохладном и тёмном городе. Воздух в нём стал тревожным - но это было приятно; мне хотелось как можно больше движений и чувств. Сумка так сильно давила на плечо, что можно было подумать, будто кто-то запихал в неё тяжести. Всё тело налилось тягостной усталостью, одеревенело и обвисло; я еле передвигал его глубоко во дворы, хотя на душе у меня было весело и легко. Оказавшись в окружении высоких тёмно-синих домов, я почти перестал видеть; зато мне стали слышны все звуки - угасавшие, засыпающие вместе с жителями двора. Я шёл к тому самому подъезду, находящемуся в углу дома, в самом тёмном и незаметно месте. Сел на скамейку и начал ждать. Собственное дыхание становилось всё приятней; с каждым вдохом моя грудь поднималась всё выше - мир заполнялся мной; и когда он кончился, я перелился через край.
Она шла к своему подъезду - как я и представлял, стуча каблуками - и поначалу не заметила меня. Я поднялся со скамейки, но дорогу ей преграждать не стал - хотелось, чтобы она сама случайно обнаружила моё присутствие. И в самом деле, проходя мимо, она будто споткнулась и удивлённо вгляделась в мои глаза. Я улыбнулся; она улыбнулась в ответ. Она радовалась - радовалась искренне; было видно, что ей кажется, будто я сейчас встану на колени, скажу что-нибудь, чего ей так хотелось бы услышать, расплачусь... Но я, ощутив блеск в своих глазах. улыбнулся ещё шире. Это был критический момент - она поняла, что всё совсем не так, как ей представилось. Мне пришлось поторопиться. Я открыл сумку, достал топор и, как палач, поднял его в небо. Приговорённая не пошевелилась - только закрыла глаза и вся сжалась, будто уже начав разлагаться. Опуская топор ей на голову, я подприсел, чтобы усилить удар. Лезвие вошло ей в макушку, в одно мгновение прошло глубже, в следующее мгновение - ещё глубже; ещё и ещё... я скорее услышал и почувствовал, чем увидел, что голова её раскололась пополам. Тело упало к моим ногам - едва видное в темноте. Трогать его больше не имело смысла - она однозначно была мертва. Я тихо смотрел на то, как из месива, в которое превратилась её голова, обильно текла кровь. Ещё никогда мне не было так хорошо. Усталость исчезла; всё вокруг, оставаясь тёмным, стало ясным, как днём. Я сделал ещё один - самый глубокий - вдох и заспешил к трамвайной остановке. До отправления поезда оставалось чуть больше часа.