Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Зимний планетарий (1)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.46*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попытка военно-производственного романа из альтернативной истории 30 - 40 годов ХХ века

  Гном
  Книга первая
  Часть первая. Зимний планетарий*
  
  *"Марс", "Уран", "Малый Сатурн", "Большой Сатурн", полумифический "Юпитер". Кодовые названия стратегических наступательных операций Красной Армии, проведенных или только запланированных к проведению зимой 42-43 годов.
  
   Архетип: "образца" 1905 года.
  
  "... взяли господина Профессора домой. Он почти все время лежал, на обращенную к нему речь ответов не давал, а если и вел какие-то речи, то были они бессвязны и почти неслышимы по слабости его голоса. Я по мере сил помогал Марте, когда приходилось ходить за ним, как за младенцем. Прошло почти две недели, но положение его не претерпевало решительных перемен. В субботу же, войдя в комнату, мы не увидели господина Профессора на обычном его месте. Точнее, - вошел Гунтер, мы услыхали его слабый крик и кашель, а потом были им позваны. Теперь, по прошествии многого времени, я и сам пребываю в сомнении: верно ли его не было? Или мы, все вместе, были поражены той особенной слепотой, коя не позволяет видеть того, что лежит прямо пред глазами? А потом видишь, будто только что прозрел и не можешь взять в толк: как мог не видеть? Но, так или иначе, мы не видели господина Профессора ни в эти сутки, ни в те, что были следом. На утро понедельника рано поутру, мы вошли не питая никаких основательных надежд, но господин Профессор был в кабинете, на своем ложе, укрытый пледом. Поначалу он лежал столь же безучастно, а потом повернул голову к нам. Мы были несказанно обрадованы, потому что это было первым осмысленным движением господина Профессора за все это время. Он был без очков и, по причине слабого зрения, не узнавал меня. Впрочем, - он мог не вспомнить меня и без того: кто я такой, чтобы господин Профессор помнил мою, достаточно ничтожную персону. Но, несколько позже, он меня все-таки вспомнил. Марту же и Гунтера, который явился следом, будто почувствовав что-то, господин Профессор узнал сразу. Он вообще пребывал в ясном уме и полной памяти, только более обыкновенного тих и задумчив. По нужде господин Профессор пошел собственными ногами, только опираясь на нас с Гунтером, и даже позавтракал поджаренным хлебом с джемом и слабым кофе со сливками. Позавтракав, господин Профессор почувствовал слабость и пожелал лечь, вздохнувши, начал говорить, но я не смогу привести слов его доподлинно, а, единственно лишь, постольку, поскольку смог их запомнить и передать своим убогим языком.
  По словам господина Профессора, все произошло, когда он писал черновик очередной лекции нового своего курса, и в своих раздумьях он зашел так далеко, что оказалася в некоем "пересечении всех пересечений", где, как в фокусе, собраны "все смыслы". Это положение является "совершенно неподвижным и не имеющим размеров" центром некоего "Познаваемого Мира". Иначе господин Профессор именовал его "мир для нас" и утверждал, что "это - одно и то же". Из этой позиции "достижима любая цель" и "теряется грань между мыслью и действием", а "бытие превращается в бесконечную игру, где все цели доступны, и смысл имеет только очередность" причем это - совсем "иной смысл", нежели те, что нам свычны. Постепенно речь господина Прфессора становилась все более бессвязной или же это я, по скудоумию своему, все хуже понимал его речи. Потом, будто опомнившись, господин Профессор прервал свой горячечный монолог, и протянул мне некий предмет, заметив, что это "пясть праха" , коий он зачерпнул, взыскуя в ходе Игры "бесконечной, но при этом актуальной дробности". На мое робкое замечание, что это - напоминает скорее некоторое вместилище, изготовленное каким-то неведомым мне экзотическим побытом, господин Профессор ответствовал, что "последняя часть пути" оказалась "замороженной" при возврате из "углубления" и "отлилась" в такой форме. Так же, по словам господина Профессора, содержимое может быть "легко явлено", к тому нет "никаких препятствий" и для этого достаточно усвоения даже той части нового курса, коий он предполагал к прочтению и опубликованию по осени сего года, с началом нового семестра, которую господин Профессор уже изволил закончить начерно."
  Якова Беровича, худого (так и тянет сказать слово "постного", оно неким образом очень хорошо подходит) молодого человека тридцати трех лет от роду с длинными, не вельми опрятными, какими-то желто-серыми волосами, никак нельзя было именовать успешным студентом. Вместо того, чтобы учить, он умилялся и восторгался непостижимой мудрости профессуры, вместо того, чтобы понимать, он пробовал веровать. Те абстрактные предметы, которые ему пришлось изучать по дикому, только в реальной жизни и бывающему недоразумению, Яша воспринимал, как какие-нибудь "Упанишады", священные до слез, вызывающие экстаз и при этом совершенно невразумительные тексты с непостижимым смыслом.
  Если короче, был он восторженным и вовсе лишенным критического мышления дураком. Такие типы особенно легко попадают в лапы сектантов и лжепророков, а вот Яша, причем в том же самом стиле, - угодил в университет. И - Уверовал. Нет, совершенно лишенным способностей его назвать все-таки нельзя, немецкий язык за эти годы Берович выучил в совершенстве. Он был беден то есть настолько, что одежда его находилась на нижнем пределе приличий. На самом нижнем. Рубаха из серого туальденора с черной подпояской, две смены белья, и стоптанные сапоги. Скудные заработки свои он получал, ходя за тяжелобольными. Справедливости ради, - работал хорошо, истово, терпеливо и без малейших проявлений брезгливости.
  И, разумеется, главным идолом и кумиром для него был самый непостижимый и непонятный из профессоров. Даже для видных-то математиков некоторые из его идей казались малость чересчур, а уж для Якова! Абсолютно для него непостижимые на рациональном уровне, лекции зато оставляли в его душе отсвет чего-то такого, какого-то Горнего Света. Он был готов для своего кумира на любые услуги, если бы ему позволили их оказывать. Они понадобились позже, после того, как великого Георга Кантора поразил тяжкий душевный недуг.
  После описанного Беровичем странного происшествия, профессор больше не вставал. Приглашенные эскулапы диагносцировали "нервическую горячку", не исключив, впрочем, "воспаления мозговых оболочек", и сказали готовиться к худшему. У Яши на этот счет было свое мнение, которое он, правда, держал при себе: неосторожная Игра в "пересечении всех пересечений" видимо, очень плохо сочеталась с рассудком и самой жизнью. Но больной, вопреки всем ожиданиям, еще раз пришел в сознание и смог ясно и последовательно изъявить последнюю волю. В нее, среди всего прочего, входило уничтожение последних черновиков. Кантор заявил, что "текст во всех смыслах представляет собой несомненную опасность", и не должен становиться достоянием неподготовленных умов и "еще более неготового общества".
  Яша чувствовал себя буквально разорванным надвое. Он не мог не выполнить воли своего Пророка, но и выполнить ее он тоже не мог. И тогда он совершил подвиг, что для подобных ему простецов на самом деле является не такой уж редкостью. Он разделил черновики на пять частей, и отдал трем переписчикам и одной пишбарышне. Пятую часть он переписал собственноручно своим отменным, как у каллиграфа, почерком. Подлинники были соответственно завещанию уничтожены. Берович также был упомянут в завещании, став обладателем скромной суммы денег, что для нищего Яши была настоящим богатством. На часть этой суммы он нанял своего однокашника, Збигнева Кохановского*, дабы он перевел "Крипты" на русский. Тот, в общем, согласился, поломавшись из ляшеского гонору, не без того. Он тоже порядком нуждался. Провозившись две недели он заявил, что работа - закончена, а вот разговор, напротив, следует продолжить.
  Тот перевод я, пся крев, сделал. И даже, увлекшись, написал комменты... Но знаешь ли что? Решил я того переводу тебе, пан Яков, не отдавать. А деньги возьми назад - все они в целости. Прошу простить, а только с писанием тем не все чисто. Оно Бог весть куда может завести.
  И тогда Яша Берович, в считанные секунды сложив в уме хитроумный план, убил его и замел все следы. Он чуял, что Штуковина и "Крипты" составляют нерасторжимое единство. Так оно бывает с идеалистами. А "коменты" Кохановского вошли в состав Инструкции. Наряду с целым рядом других работ, индуцированных "Криптами" в следующие год-два. После начала Мировой войны и до Саниного отрочества бумаг этих никто не трогал.
  
  *Совершенно позабытый факт. В Польше существовала сильнейшая математическая школа, давшая миру целую плеяду блестящих математиков. Только существовала недолго. Про венгерскую, бывшую пораньше, помнят отчетливо.
  
  
  Конечно, нельзя сказать, что генерал армии Жуков уж совсем не был дипломатом. В его время, в его положении и при том образе жизни, который он вел, без этого важнейшего искусства выжить было попросту невозможно. Но все-таки основной профессией его была не дипломатия. Он был человек войны в самом изначальном смысле этого слова, такие, как он, делают карьеру в армии только во время войны, - или во времена сознательной подготовки к масштабным завоеваниям. В мирные времена, когда армию содержат для порядка и на всякий случай, без ясной цели, таких людей отодвигают в сторонку. Уж больно неудобны и неуместны. Настолько, что их присутствие во власти становится прямо опасным. Поэтому возникали порой моменты, при которых вся его способность к дипломатии отказывала. Как, например, теперь. Максимум, на что его хватило, это укрыться от посторонних глаз и, прежде всего, глаз руководства. Иначе он, пожалуй, все-таки наломал бы дров. После всего, что он сделал за эти страшные полтора года без малого, выступая в роли пожарной команды Верховного Главнокомандования, - и такое. Его, Георгия Жукова, решили использовать "в темную"! Он редко пил помногу, и никогда не пил для того, чтобы снять нестерпимое напряжение, поскольку считал это слабостью, но тут махнул полный стакан, не почувствовав вкуса, занюхал корочкой хлеба, не осознавая, что делает. Выпитое не оглушило, а как-то даже подхлестнуло работу мысли.
  ... Обстоятельства, при которых он узнал о готовящемся без его ведома грандиозном и кровавом блефе, у человека самую малость более подозрительного вызвали бы подозрение, что все это, - вообще подсунула фашистская разведка. А что, - безошибочный расчет: если первый генерал большевиков и не взбунтуется, не предаст, узнав такое, то, будучи прям и горяч характером, устроит свару, и тогда его надолго отстранят от руководства решающими компаниями. Если же, паче чаяния, он не сделает ни того, ни другого, то во всяком случае не будет излишне усердствовать на выделенном ему участке фронта.
  А ведь недурно получается! Увлекшись, он обрадовался красоте умозаключений, но тут же вспомнил о причине, их вызвавшей, и опомнился.
  ... С другой стороны, - навязчиво, как бы сама собой, продолжилась мысль, уж если они считают его первым из стратегов Советского Союза, они должны бы сообразить, что обмануть его, - это вовсе не то, что обмануть одного из сановников в руководстве, даже самого хитрого, умного и искушенного в интригах. Дело тут не в том, что он умнее. Суть в том, что генерала нужно обманывать вовсе по-другому, именно что как генерала. Потому что генерал пользуется другими источниками информации и по-другому думает, нежели любой сановник. Так что дурацкие мысли о немецкой провокации следует бросить сразу, пока не укоренились и не сделались реальной версией.
  ... А как бы поступил он, - на их месте? А точно так же и поступил бы, - если б, конечно, додумался. Большевики до сих пор пребывают в панике после того, как ровно год назад вермахт чуть-чуть не захватил их столицу. Они не способны думать ни о чем другом, пока группа армий "Центр" стоит в Ржеве и Вязьме, в трех сотнях километров. Они кидались на эту неприступную твердыню уже дважды, а вот теперь готовятся к третьей попытке в том же самом месте, - солдат им не жалко. Это точно? Очень, очень похоже на истину, господа. Ясный рисунок операции, - как им кажется, - во-первых, и семь армий во-вторых. Не шутки, совсем не шутки, господа! Безостановочно гонят подкрепления, не только ночью, но и днем, а это значит, что ночи им не хватает. Не все можно замаскировать, даже в принципе. А можно ль это как-нибудь проверить? Можно, почему ж нельзя: кто там командир, говорите? На Калининском фронте... Отставить! Кто координирует действия двух фронтов, семи армий и средств усиления? Некто Георгий Жуков? А вот это уже серьезно, господа! Будем считать, что планы большевиков разгаданы. И фюрер думает точно так же. Так что одновременно уплотняем оборону и готовим резервы подвижных сил, в глубине, чтобы не спугнуть. Отобьем, конечно, скорее всего - частично окружим, но бойня будет страшная, потери такие, что в пору хвататься за голову.
  ... Есть в шахматах такая фигура - ферзь, сильная, аж жуть. Почти непременный участник киндерматов и иных нечаянных катастроф в кукольных баталиях на забавном ТВД* в клеточку. Настолько сильная, постоянная и настырная, что к ней поневоле приковывается основное внимание соперника. Все дело тут именно в этом самом "почти". Как бы немцы ни харахорились, а вот в шахматах особых успехов им стяжать не удалось. Очень так себе. Им и в голову не придет, что поверх военной стратегии можно наложить еще стратегию шахматную, - и это помимо политики и ее невообразимых соображений. Точнее, - генерал с сосредоточенным видом выцедил вторую порцию водки, но уже не полный стакан до краев, а так - три четверти, и не опрокинул в глотку залпом, а именно что выцедил, прямо сквозь кривую усмешку, - даже не так, даже еще смешнее: при помощи военной стратегии берут, и делают из человечка шахматную фигурку, "ферзь" называется. И как только это превращение случилось, дело, почитай, сделано, и весь театр военных действий, весь гигантский фронт, что от моря до моря и на несколько тысяч километров в глубину на обе стороны, для противника тоже превращается отчасти в шахматную доску, а он этого не замечает. Он по-прежнему принимает фигурку за человечка, и делает ходы, вместо того, чтобы воевать. Что из этого получится рано или поздно, причем скорее "рано", - понятно. Все понятно, и даже, наверное, правильно, и он согласился бы с такой правотой, если б не одна тонкость: человечка, из которого сделали фигурку, прежде звали генералом армии Георгием Жуковым. А теперь волшебством превратили в деревянную куколку. Вроде Буратино.
  Вторая порция спиртного канула в горнило лихорадочно работающего мозга, как лопата антрацита, лениво, для порядка подброшенная потным качегаром в и без того гудящую, раскаленную до белого жара топку. Он без малейшего усилия представил себе карту всего фронта, целиком, и проник сразу во все смыслы и замыслы обеих сторон.
  ... Ну разумеется! Пока он, со всем старанием, потея от натуги, будет гнать полки на убой, пока войска двух фронтов будут расшибать себе лбы в атаках на закостеневшую оборону, а немцы даже с некоторым облегчением ответят по обыкновению своему мастерским, подготовленным контрударом, настоящие, не шахматные генералы, с гарантией прорвут фронт в излучине Дона. И немцы, глядя за прыжками ферзя, поначалу даже не обратят на это особого внимания. А потом станет поздно, - хотя почему "потом"? Сразу же, потому что кукольный генерал Жуков, не зная, что он кукольный, дерется всерьез! Так, что особо-то резервы не стронешь, в зимнюю степь не кинешь, перебросить сможешь не все, что надо, и позже, чем надо. И в порядком растрепанном виде, потому как ферзь все-таки.
  ... А тонко сыграли. Пожалуй так, что тоньше и не бывает. Чуть больше - и имитация превратится в реальность, а диверсия - в главную компанию. И его не смогли обмануть по той же причине, по которой не смогла бы выдуманная им давеча немецкая разведка. Пока работал начальником Генштаба, пока воевал полтора года, пожарной командой мотаясь по всем фронтам, создавая новые армии взамен разбитых, выбивая свежие части и технику у прижимистой Ставки, обеспечивая их переброску, научился чуять. Не надо было считать, непосредственно чувствовал, сколько сил и в какой срок может дать страна, тыл, транспорт, а сколько - все-таки нет. Вот и сейчас почуял, хоть и не сразу, не вдруг, а почувствовал-таки гнильцу. Все вроде по-настоящему, - а не то. Правильно по меркам августа, а сейчас, спустя три месяца, вроде бы как маловато. Скуповато, чахловато, скучновато, вроде бы как и вдоволь, но уж больно в обрез, без резерва и запаса. Он-то что, - впрягся, как привык, с обычной энергией и напором, требовал по привычке все, что считал необходимым, и добивался даже. Так, кое-чего. Чуть больше скупости, чуть больше бюрократии и волокиты, чем обычно, поначалу принял даже за обычный бардак, но того бардака, по идее, быть уже не могло: сам спалил, собственноручно. Так и почувствовал гнильцу, начал копать, почти убедился, но именно что "почти". Уверенность пришла, когда узнал случайно, чего, сколько, какими путями и в каком темпе гонят туда, в междуречье Дона и Волги. Человек с его опытом просто не может спутать подготовку Главного Удара с какими угодно другими мероприятиями. Это все равно, что не узнать родную мать или самого себя в зеркале.
  Обижаться, понятно, не на что, потому что какой мерой меришь, такой и тебе будет отмерено. И он без колебаний пользовался людьми, как инструментами, нет, как топливом, подбрасываемым в ненасытную топку войны. Дошла очередь и до него. Да и что значит это самое: "дошло и до него"? Лично его на убой как раньше никто не гнал, так и теперь никто не гонит. Это ему гнать людей на убой, как, бывало, гнал и раньше. В тех самых степях, где настоящие генералы готовят фрицам сюрприз. Настойчиво бросал в самоубийственные атаки необстрелянные войска прямо с марша, то есть нарушая все правила хорошей армейской практики, но все-таки не пустил Четвертую танковую армию немцев к Сталинграду. А что, спрашивается, ему оставалось делать? У артистов это называется амплуа, вот и у него начало складываться что-то вроде, он становится человеком, Который Гонит На Убой. И в тех случаях, когда ничего другого нельзя придумать, когда красивых решений либо попросту нет, либо нет времени чтобы их подготовить, а от катастрофы все-таки надо уходить, посылают генерала Жукова. Он может гнать в атаку в тех условиях и при таком уровне потерь, когда этого не может никто больше. Он сохранит оперативное управление войсками тогда, когде не сможет никто больше. Так что в нынешнем его назначении не один только смысл, их как минимум два. Он может выиграть сражение, может его проиграть, но противнику скучать не придется во всяком случае. Он все время будет чувствовать себя на грани краха, в предельном напряжении, под смертельной угрозой...
  От вовсе несвойственной ему интиллегентской рефлексии отвлек голос адьютанта.
  Товарищ генерал армии, к вам маршал Шапошников.
  Сказать, что такого рода явление было необычным, значило не сказать почти ничего. Это было практически немыслимо сразу по нескольким причинам. То, что старый маршал не вызвал его к себе, не переговорил в сторонке во время очередной встречи в Ставке, а именно явился к нему, было чем-то из ряда вон выходящим. Это просто случилось впервые.
  Можно?
  Как будто бы могло случиться, что Жуков откажет. Как будто у него на это есть право. Как будто Шапошников откажется от своих намерений, если Жуков скажет "нельзя", сославшись, скажем, на занятость. Единственное, что он позволил себе, так это секундная задержка перед тем, как встать с приветствием. Он потратил это мгновение на мимолетный, но очень нелегкий взгляд.
  Здравия желаю, товарищ маршал.
  Здравствуй, Георгий Константинович. Сесть предложишь?
  Могли бы не спрашивать, - в голосе Жукова была слышна едва заметная горечь, - Борис Михайлович. Располагайтесь. Чаю?
  Благодарю. Как-нибудь в другой раз. - Гость бросил на генерала испытующий взгляд. - Уже знаешь?
  Знаю, Борис Михайлович.
  Переживаешь?
  А я не институтка, чтобы переживать. Я в армии тридцать лет. Да, я действительно думал, что достоин большего доверия, но понимаю, что у руководства могут быть свои причины.
  Если для тебя это что-то значит, могу сказать, что был против с самого начала. Не против назначения, которое считаю совершенно правильным. Против того, чтобы тебя держали в неведении относительно истинной цели этой твоей операции. И не потому, что это нехорошо и нечестно по отношению к тебе, а только по той причине, что бесполезно, потому что все равно поймешь, а после этого станет не только бесполезно, но и вредно для дела. Они-то, они никогда не поймут тебя так, как понимаю я. Им казалось, что от тебя можно скрыть подготовку такого масштаба. Я прямо говорил, что не выйдет, но Совет решил так, как он решил.
  Жуков помолчал, исподлобья глядя на гостя.
  Товарищ маршал, но вы ведь не для того приехали сюда, чтобы нарушить решение Комитета Обороны и приказ Верховного, а?
  Не для этого, - голос Шапошникова звучал сухо, - и не для того, чтобы утешить тебя в твоих переживаниях. Пока идет война мне, откровенно говоря, плевать на любые переживания. Твои, чьи угодно и мои собственные. Я приехал для того, чтобы по возможности предотвратить возможный вред делу.
  Я буду выполнять приказ ставки со всей доступной мне энергией и в полную меру своего умения. Вверенные мне войска свяжут такие большие силы противника, какие только окажется возможным. Мы делаем одно дело в рамках одного замысла, и я свою часть работы выполню.
  Георгий Константинович, - маршал осторожно вздохнул, - ну зачем вы так? Я о том, что отвлекать-то можно по-разному.
  Что вы хотите сказать?
  Ну вы же поняли. Успешный прорыв обороны позволит сковать куда большие силы германца, чем простые атаки, даже самые мощные и настойчивые.
  Вы в курсе, какие силы и средства мне дали на проведение этой операции? И кто мне на самом деле противостоит? И какие резервы они подготовили в глубине обороны, километрах в шестидесяти от фронта? Вы знаете, что противник, судя по всему, хорошо осведомлен о наших планах и готов? Вижу, что информированы. Так что успешный прорыв... проблематичен. Поэтому будем делать все, как всегда, а потом еще лет двести будут рассказывать, как Жуков гнал пехоту по снегу на неподавленную оборону.
  Силы и средства, Георгий Константинович, вам дали, может быть, и недостаточные, но незначительными их тем более назвать нельзя. Я это к тому, что в вашей власти использовать их по-разному.
  Ага. Вот сейчас он, кажется, наконец скажет, зачем приходил на самом деле. Оказывается, ему все-таки было, с чем прийти к... к соратнику, в конце концов. Это все-таки оказалось самым главным. Интересы дела во-первых, но, все-таки, и "товарища выручай" тут тоже присутствует. И бог знает что еще. Потому что ум старого маршала бесконечно далек от старческого консерватизма и неприятия нового.
  Тут с вами испытатель с завода хочет поговорить насчет прорыва. Уж вы примите, уделите толику внимания, настоятельно рекомендую... И - вот еще что: не давите вы на человека, мы-то привычные, а он человек штатский, перепугается, и тогда от него мало будет толку.
  Когда рекомендует Шапошников, рекомендации следует выполнять. Это и впрямь может оказаться важно.
  Ну, если вы советуете... Он где?
  
  
  
  * ТВД - Театр Военных Действий.
  
  Испытатель ему, в общем, понравился. Худой мужик в черном комбинезоне, лет двадцать пять - двадцать семь, заметно прихрамывает, и, как у всех на что-нибудь годных людей в это время, красные от хронического недосыпания глаза. Наткнувшись на тяжелый, как свинец, взгляд хозяина кабинета, встал по стойке смирно.
  Начальник группы технического сопровождения от завода ?63 Семенов. Направлен для обеспечения боевых испытаний новой боевой техники.
  У вас пятнадцать минут, Семенов.
  Товарищ генерал армии, разрешите показать, это будет быстрее, у меня техника при себе. А я отвечу на вопросы...
  У него был совсем маленький, черный кинопроектор, Жуков никогда не видел таких, и обширное полотнище из тончайшего материала, которое складывалось до размеров тетради, а потом расправлялось без складки. Техник хроманул к стене и как-то в несколько движений наклеил на нее экран.
  Чего меньше всего ожидал Жуков, так это того, что изображение окажется цветным, с глубокими и яркими красками, а звуковая дорожка шла внятно и звучно, без малейшего намека на привычные треск с шипением. Промелькнули с почти неуловимой взглядом скоростью круг, крест, еще что-то, на мгновение задержалась надпись: "Внимание! Совершенно секретно. Только для высшего руководства!". На экране, плавно колыхаясь на ухабах, катили по бездорожью два огромных танковых шасси, на которых вместо башен было смонтировано что-то, напоминающее крупные понтоны. Остановка, водитель с напарником, игрушечными чертиками выскочившие из кабины, откуда-то сзади из доселе невидимых машин горохом высыпались расчеты, негромкий, но глубокий гул, и громадные направляющие, смонтированные в один ряд, поднялись и замерли под углом к горизонту. Тяжелые "блины" опор, упершиеся в землю. Грузовики с огромными, по несколько метров в длину, ракетами, автокран с особой конструкцией "стрелы". Все, как обычно, но что-то раздражало, и генерал никак не мог взять в толк: что именно? Понятно. Бойцы одеты не в солдатскую форму, а в рабочие комбинезоны, и это режет взгляд, привыкший видеть только солдатские гимнастерки да серые шинели, и, в принципе, ничего другого.
  Теперь, товарищ генерал армии, то, что меня попросили сообщить. Нам удалось сделать особо крупные шашки твердого топлива для ракетных снарядов, топливо тоже отличается особой плотностью, превосходящей все, что было прежде, в... приблизительно в два раза.
  Зачем мне нужно знать эти подробности, - голос генерала был ровным и бесстрастным, - вы отнимаете у меня время.
  Сейчас, товарищ генерал... То, что нам удалось делать шашки с такой точностью, позволили существенно повысить точность стрельбы на большой дальности. На расстоянии в двенадцать километров мы попадаем в круг радиусом в двести метров. Техническая дальность этих ракет достигает тридцати километров, и может быть существенно увеличена... Но там расброс несколько километров
  На экране заполыхали ослепительные бело-голубые молнии пуска, а изображение на экране затянуло сплошной, непроницаемой тучей дыма и пыли.
  Вижу. - С раздражением сказал генерал. - Что-то вроде очень большой "катюши". Что тут такого, что мне было бы нужно видеть?
  Ракеты сделаны такими большими, товарищ генерал армии, чтобы они несли особые боеголовки. Меньше их никак не сделаешь, не получается. Вот, посмотрите.
  Следующий план был выбран очень умело. Склоны холмов, поросших соснами, переходящие в старые, пологие балки, чернеющие безлистным кустарником. Расстояние позволяло оценить масштаб действа. Неожиданно огромная по площади часть земной поверхности вдруг вспыхнула вся разом ослепительно-белым огнем, так, что изображение даже померкло от непомерной яркости. На фоне исполинских клубов меркнущего пламени высокие, статные сосны казались карликами. Удар достиг тех деревьев, что не были накрыты сразу, взмахнул ими, как тоненькими прутьями, сломал и отбросил прочь. Следом пропуск, показанная с более близкого расстояния картина пепелища. Угли, зола, еще дымящиеся, обугленные обломки дерева, только недавно бывшие лесом.
  Гарантировано уничтожение противника в траншеях, землянках, ходах сообщения, простых ДЗОТ-ах и ДОТ-ах. Возможно, уцелеет часть живой силы на нижних ярусах сложных, многоэтажных блиндажей и ДОТ-ов, но и она, скорее всего, окажется небоеспособной. Залп одной машины накрывает зоной сплошного уничтожения порядка квадратного километра территории. Особая топливная смесь тяжелее воздуха затекает в любые складки местности, при подрыве выжигает кислород воздуха и создает такой перепад давления, что возникает баротравма легких. Боеготовных машин такого рода у нас пять. Пять залпов - это двадцать пять квадратных километров территории, на которой боеспособной живой силы не останется... Ракеты очень дорогие, почти по цене истребителя, но их у нас - больше, - лицо Семенова исказила мимолетная судорога, - чем на пять залпов, и сколько-то мы еще можем успеть сделать. Это первый ролик. Прикажете показать второй?
  Жуков, тяжело глядя исподлобья, молча кивнул. На экране такие же, как прежде, заводские испытатели в комбинезонах и ватниках, только машины другие, вроде американских "виллисов" но на более широких шинах, кабина закрытая сверху и сзади, в низком кузове смонтировано две каких-то круглых штуки. Вспышка, из кузова вылетает ракета, волоча за собой дымный след и какой-то бесконечной длины "хвост", который в конце концов оказывается на земле и вдруг взрывается со страшной силой, оставляя широкую полосу перепаханной земли, с которой сметено все постороннее.
  "УЭРМ - 2(а)". Устройство экстренного разминирования, автомобильный вариант, побольше и помощнее, есть "п", переносной, предназначен для переноски штурмовой группой саперов, поменьше. Гарантирует подрыв всех типов мин и управляемых фугасов. Если уложить вдоль траншеи, тоже мало не покажется. Доложить соображения изготовителя? Две минуты?
  Докладывайте.
  Предложенные образцы разработаны по приказу Верховного Главнокомандования и представляют собой единую техническую систему внезапного прорыва тактической обороны любой плотности, когда одновременно с нанесением удара установками залпового огня под условным названием "буран" в зону подавления выдвигаются штурмовые группы разминирования на вездеходах, расчищают проходы в минных полях и уничтожают уцелевшие, но серьезно подавленные долговременные огневые точки. Особенного эффекта следует ожидать, если одновременно с этим начинается концентрическое движение танковых частей и, главное, самоходной артиллерии. Можно рассчитывать, что в двух-трех случаях, прежде, чем противник создаст меры противодействия, возможен прорыв глубоко эшелонированной обороны противника в любом месте на всю глубину с выходом подвижных соединений на оперативный простор. Возможен вариант дальнейшего движения установок залпового огня в рядах подвижных сил для нанесения удара по выдвигаемым из резерва моторизованным и танковым частям противника, и штурмовых групп для закрепления на захваченных позициях с созданием плацдармов. У меня все.
  Что это, - голос генерала выдавал крайнее раздражение, - за стратег у вас выискался? Может, нас поучите?
  Не у нас, товарищ генерал армии. Стратег настоящий, штабной работник высокого ранга. Персонально - не скажу, не знаю.
  А чего хромаешь? Ранен?
  Так точно. Ранен и контужен в марте, на Вязьменском направлении. После госпиталя комиссован и направлен в группу технического сопровождения завода ?63.
  Что выпускает завод?
  Широкую номенклатуру боевой техники, товарищ генерал армии. Долго перчислять придется.
  
  
  - И еще, Георгий Константинович, прежде чем вы встретитесь с испытателем. Не пряник, но вроде. У нас есть основания рассчитывать, что теперь ты будешь получать куда более полную информацию о передвижении, численности и технике противника. В том числе о ночной деятельности врага. Прежде всего ночной. Получишь и телефонную связь со специально выделенным офицером, и систему позывных, паролей и кодов для радиосвязи.
  - Откуда? - Отрывисто спросил Жуков после короткой паузы. - Или еще одна военная тайна?
  - А если понимаешь, то зачем спрашиваешь?
  - Да глупо как-то. - Пожал плечами генерал армии. - Все равно же узнаю. Само по себе получится через неделю-две. Край - через месяц. Вы же понимаете, что от комфронта такие вещи утаить попросту невозможно.
  - Не сомневаюсь, что узнаешь. Но без моей помощи. Я человек подчиненный. Система впервые получит полномасштабную обкатку именно на твоем фронте. Так что цени доверие...
  
  
  "Если ад действительно существует, - думал майор Терентьев, - это должно быть очень похоже. Видал поганые места, и куда страшнее, вроде бы, видывал, а - все равно цепляет. Даже не поймешь - чем."
  Правду сказать, - в это время года и вся-то Россия-матушка выглядит не лучшим образом, голо, черно, по-сиротски, но тут было что-то особенное. По деревням и поселкам, по городам и весям стоят голые деревья и скелеты кустов, а тут попросту нет ни того, ни другого. Тут и земли-то нет, в обычном понимании этого слова, такой, какая она бывает в нормальных местах. Хотя бы в виде тех черных, налитых водой ухабов, которые им пришлось преодолевать по пути сюда. Нет. Черные коробки корпусов за глухими четырехметровыми заборами из аспидно-серых щитов, гигантские, наглухо запертые ворота в заборах и прямо в высоченных стенах, кое-где - жирно блестящие черные рельсы, выползающие из-под ворот. Не время, значит. Надо думать, что ночью тут куда как более оживленно. Открываются ворота, по рельсам из гигантских цехов выползают тихие поезда, спешат отвезти аккуратно упакованные комплекты на сборку, да бочки с проклятой отравой - на закладку. Но, скорее, просто не повезло, и не привык глаз. На заводских аэродромах ревут моторы, военпреды принимают товар, знаменитую ныне "косичку", чтобы поутру без задержек начать перегон туда, на Запад, где пролегает непомерной длины, смертная линия фронта. Тут нет ни единого клочка земли, который не перекопали бы за год по пять, по шесть раз. Тут нет снега, потому что и он идет в дело, вода никогда не бывает лишней, жажда Комбината неутолима круглый год, а временный излишек тут же уходит в бездонные хранилища, чтобы быть израсходованным летом, вот и стараются прикомандированные зэ-ка, убирая все, до последней снежинки. Как в том анекдоте, ей-богу. И все это имеет совершенно чудовищные размеры, тянется без конца и края, куда достает слабое человеческое зрение, и еще дальше. Целый город производственных корпусов, черных, страшных, безликих бараков, бесконечные поля одинаковых цилиндрических емкостей, соединенных проводами, трубами, и опять-таки рельсами, что тянутся вдоль этих уходящих вдаль рядов, сменяются столь же бесконечными рядами емкостей кубических, размером чуть поменьше хлебного фургона. Нет. Не город. Что-то среднее между громадным городом и черным от смазки и копоти механизмом невообразимых размеров. Вроде судового двигателя, увеличенного... в миллион? В десять миллионов раз?
  Впечатление усиливалось от порядочной компактности расположения узлов этого города-механизма. Говорят, он отличается от всех заводов, это вроде бы как понятно всем, но никто не может разобраться, чем именно. И дело даже не в технологиях, не в номенклатуре, не в диковинном наборе работников, а как-то во всем вместе. Вот его и послали разбираться. И инструкции от начальства, как всегда у нашего начальства: запретили выкапывать заговоры там, где их нет, но проявлять "особую бдительность", поскольку оно, Второе по Счету, начальство чует, что там "что-то чуждое творится, не наше". В общем - сам разберешся. Предыдущий - сгорел, как швед, потому что проявил избыток бдительности и похватал по привычке, как "явных врагов народа и троцкистских прихвостней" тех, кого хватать было нельзя. Исходя из текущего момента, суть которого надо уметь улавливать, а он уловил не вполне. А перед этим сгорел еще один, и не потому что прошляпил, а потому что не доводил вразумительно о том, что тут творится. А не доводил по причине того, что вовсе не умел отличить, что важно, а что нет. Не сумел, запутался в бесконечном море сведений, затосковал, а потом запил и пустил все дело на самотек. Хоть не расстреляли, вошли в положение: пошел в особый отдел дивизии, на фронт, в самое пекло, так что хоть убили его немцы, не свои. Это утешает.
  Так и есть, глаз привык, начал замечать движение, и уже странным казалось, - как это он не заметил сразу маленьких поездов, едущих от одного "бака" к другому. Очевидно, глаз обманывали сумерки, и, кроме того, эти недлинные сцепки небольших платформ отличались какой-то неуловимой плавностью хода. Только слышно было, как гнусаво подвывают... электромоторы? Это у кого же это так роскошно с электричеством?
  Ну что, Анатолий Сергеевич, пойдемте дальше? Куда теперь? На станцию?
  Да все равно. Давайте хоть на станцию.
  Это ехать надо.
  Тогда поехали.
  
  Это только так называется - "станция". Громадный железнодорожный узел. Вроде "Москвы - Товарной", только, пожалуй, побольше. Десятки "ниток" рельсов. Переработка главного груза, - несортового леса лиственных пород начиналась прямо здесь: вагоны затягивают на технологические горки и валят древесину прямо в бункер гигантской растирочной машины. Вагон за вагоном.
  Стук колес и лязг буферов. Пронзительное шипение пара. Чудовищный, перетряхивающий внутренности утробный рев растирочных машин. Вой электродвигателей широких, как улица, ленточных транспортеров, крытых, несущих целые реки горячей щепы, воняющей так, что с непревычки захватывает дух. Тащат недалеко - к приземистым гидролизным бакам высотой в двадцать метров. Друг друг не слышно на расстоянии шага, приходится орать друг другу на ухо.
  Что? Не слышу?
  ........!!!
  А!?
  Это Щепная Площадка!!! Попросту "Щепка". Или "Дрова". Это тоже она. Таких площадок у нас двадцать две.
  Что?! И все такие же...
  Есть малость поменьше. Есть побольше.
  
  
  
  Приказ на дальнейшее прохождение службы получите сегодня, в 16:00. До этого постоянно находиться на связи. Сейчас свободны.
  Есть находиться на связи. - Привычно вытянулся Семенов. - Есть получить предписание в шестнадцать - ноль-ноль, сегодня.
  
  
  Ваша заявка содержит требования, чтобы полк был укомплектован машинами производства 63-го завода. Что за детские капризы, товарищ гвардии полковник? Какая вам разница?
  Лев Шестаков бросил на собеседника взгляд, который показался тому не то слегка презрительным, не то вообще вызывающим. Так смотрят на безнадежно наивного или попросту глупого человека, с которым, тем не менее, приходится разговаривать. И ответил после короткой, едва заметной паузы, уклончиво-обтекаемо.
  Машины этого завода более надежны.
  И по какой причине вы требуете особого к себе отношения? Может, вам еще канкан с певичками?
  Никак нет. Получив задание на осуществление воздушного прикрытия спецдивизиона в особом режиме, я, согласно приказу, доложил, что потребуется для полноценного выполнения боевой задачи. Вам известно, что каждый пилот полка имеет не менее четырех подтвержденных побед. Личный состав полка не может считаться вполне обычным, и это вам тоже хорошо известно. Если всех пилотов посадить на "косички", да еще с родными движками, это позволит выполнить задание, находящееся под контролем Ставки. При этом еще и сохранив личный состав.
  Что за "косички"?
  Виноват. Такое прозвище на фронте дали машинам этого завода.
  Они что, - так сильно отличаются?
  Отличаются, - тон полковника опять-таки был каким-то странным, - да. Довольно-таки порядочно. И результаты совсем другие. И, главное, гробов заметно поменьше, хотя вам это, наверное, неинтересно.
  Вы как разговариваете, а?!
  Виноват.
  Интересно у вас получается. У вас, значит, поменьше, а у других - побольше?
  У других - другие командиры. А мою правоту легко просчитать. Летчики ГИАП на "косичках" с гарантией собьют больше самолетов противника, чем какая угодно другая часть. Чем больше их собьем мы, тем меньше достанется другим, тем больше новичков переживут первый бой, первый месяц и станут полноценными бойцами. Все просто.
  А кто будет брать машины других заводов?
  Те, кому не повезет.
  
  Прототип I : образца 34
  
  Берович, ты еврей?
  Н-не знаю. И сам деревенский, и родители из Телепневки, и деды с бабками. Крещенными считались, а так - не знаю, может и еврей... А почему вы спрашиваете?
  Да фамилия у тебя. И разговоры тоже самые такие... еврейские короче. Можешь починить "Рейнметалл" или нет? Да или нет?
  Так там, товарищ Серегин, патрубок лопнул. На гидравлике. Потому и поршень покоробило. Хорошо - остановил его Вавилов, а то и цилиндр бы того... Нету этих запчастей. Поставить - дело нехитрое, а вот запчастей нету. К фирмачам надо.
  Ты понимаешь, что без этого станка весь план летит, ты понимаешь, а? Это же прямое вредительство выходит! Кто из мастеров такие запчасти может?
  Н-не знаю, - Берович в сомнении покрутил головой на длинной, кодыкастой шее, - все-таки наверное нет. Сделать - сделают, но как работать будет, это хрен его знает... В поршне так точно нужного зеркала не наведут... Не было бы хуже, мало того, что запорем станок, так еще фирмачи пеню наложат, сопровождение бросят. За контрофакт.
  Он произнес мудреное слово с видимым удовольствием, и это ввело завцеха товарища Серегина в еще большее раздражение. Некоторое время он исключительно грубо, но при этом скучно и однообразно, с бесконечными повторами ругался, - за чем Берович наблюдал с непонятным интересом, - а потом успокоился:
  А ты сам? Как-то там по-своему - можешь?
  Так ведь не положено, - с сомением протянул молодой наладчик, он же ремонтник, - говорю ж, - контрофакт...
  Слушай, Берович, ты что - еврей? Можешь или нет?!
  Ну, - промямлил тот, старательно глядя в сторону, - вообще-то могу...
  Так чего столько времени мозги засирал!? А?! Нет, ты все-таки еврей. Нормальные люди так себя не ведут.
  А за вредительство отвечать кто будет, если что?
  Да ты же и будешь, можешь не сомневаться.
  Да не, Валентин Трофимыч, работать-то оно будет ... Только ведь и так просто могут донести.
  А ты помалкивай больше, помалкивай, - оно и не узнает никто...
  А он - пошел к самодельному кристаллизатору собственной конструкции и, как обычно в последнее время, и все чаще, сделал. Он пока, по молодости лет, даже не догадывался, что стал на заводе своего рода палочкой выручалочкой. Не то, чтобы знаменитостью, но что-то в этом роде. Это в большей степени характерно для традиционного общества: существуют некие жизненные реалии, о которых все знают, но почти не говорят, поскольку не принято и противоречит официальной морали. Вот, говорят, на деревне непременно есть колдун, шлюха (как вариант - сестры-шлюхи, непременно дочери шлюхи матери), вор и придурок. Все про них знают, а говорить не принято. А на заводе был Саня, тоже постепенно становился такого вот рода реалией. Поколдовав когда час, а когда сутки, он делал любые детали, причем хорошо и надежно. Детали шли взамен вышедших из строя, а еще на немудрящую технологическую оснастку, которая крепко помогала вытянуть план. Он это как-то сразу видел, что за чем соединить, да как за один проход сделать три операции.
  А потом на заводе случился аврал. Худой, с раздвоенным подбородком дядька, очень похожий на какого-то немецкого черта, статую которого он видел на экскурсии в музей, метался по заводу, переворачивая все вверх тормашками. Ругался, грозил и пугал, полномочия у него и впрямь были такие, что напугаешься, но большого толку не было. Чем больше пугалось начальство, тем меньше соображало и тем меньше порядку было. Дядьку тоже можно было понять: сроки по двигателю летели, и если опытный экземпляр заявленного "М" не поспеет к испытаниям, то судьба его, скорее всего оказалась бы незавидной. Посадили бы - почти наверняка, но могли и расхлопать под горячую руку. Запросто. И дело-то поначалу показалось немудренным: есть краденый "француз", осталось слизать так, чтобы подошло к родным осинам и нельзя было бы придраться, - но не тут-то было. Базы были наперечет, нагрузка страшная, выбирать не приходилось, и вот на этой, конкретно на этом заводе, - ни черта не выходило. Аккуратные, изысканной формы детальки "француза" тут изготовить не могли. Когда пробовали, то получалось такое, что оставалось только бессильно материться.
  Директор глядел на начальника цеха красными от недосыпания и хронического испуга глазами, молчал, а потом вдруг высказался:
  Валь, дай ты этому черту своего Санька под начало, а? Пусть только уебывает скорее, сил нет...
  Он, похоже, не врал, и сил у него действительно не осталось. Иначе попросту приказал бы, как делал всегда. Не заржавело б.
  На следующий день пришлый конструктор в первый раз получил то, что ему требовалось. Не придерешься. Так у них и шло некоторое время: Владимир Яковлевич (так звали дядьку) заказывал Сане Беровичу ту деталь, изготовление которой казалось ему самым узким местом в создании образца, и следом безотказно ее получал. Порочность этой схемы выявилась очень скоро: Саня был один, а всяких деталей требовалось много. Так что когда наступала пора соединять те детали, которые делал Берович с теми, которые изготавливали все прочие, Владимир Яковлевич опять начинал мычать от безнадежной злости и бессильно материться в равнодушное пространство. На этом заводе ему постоянно казалось, что он попал в бочку с клеем. Все получалось в несколько раз медленнее, чем могло бы. Он почти что пал духом. Настолько, что как-то раз дрожащим голосом проговорил:
  Хороший ты парень, Саня. И работаешь хорошо. Жаль только, на десять кусков тебя поделить никак не получится. А без этого никак.
  Почему?
  Да потому что ты, как ни крути, можешь сделать только один узел зараз. А все никак не сделаешь.
  И вот тогда-то Саша Берович первый раз в жизни хмыкнул в разговоре со старшим.
  Почему? Сделаю. Над закладкой - да, покумекать придется подольше. А на само изготовление - так почти што никакой разницы, одна деталь, или, к примеру, пятьсот... Вот, к примеру, если с емкостью помогут, - так и сделаем. Никакой разницы.
  Конструктор в очередной раз поставил руководство на уши, и с емкостью Сане помогли прямо на следующий день. Еще через два Владимир Яковлевич получил полный комплект деталей. Один к одному. Не в пределах допуска, а вообще без отступления от указанных размеров. С такой чистотой обработки, что к черному зеркалу поверхности страшно было прикоснуться. Двигатель можно было брать - и собирать. Конструктор осторожно вздохнул:
  Сань, ты чудо природы. Но человек ты дикий. Знаешь, как по-научному называют всякие такие моторы? Нет? Те-пло-вы-е двигатели. Ты знаешь, сколько жара вырабатывается на таком, к примеру, моторе? Нет? За один час - на банный день для всей заводской смены. Полностью. От того жара все расширяется, но металл - он тепло пропускает. А это ж у тебя не металл, ведь нет?
  Так крепче. И расплавить труднее.
  Говорю ж - дикий ты. Потому-то и материалы подбирают, и допуски под них. Понял?
  Понял, - кивнул Берович, что-то прикинув, - четыре емкости. И току, как на сварку, на всю ночь.
  С током было худо. Так худо, что пришлось отключать даже рабочее общежитие. Соврали, что авария. Зато утром конструктор, отодвинув в сторону бездыханное тело Беровича, с сопением похватал кое-какие детали из новой партии и поволок их на стенд, только что смонтированный на заводе ценой невероятных ухищрений. На Саню, понятное дело, даже не обернулся, потому что было не до того. После этого пришлось делать заново только кое-какие мелочи, и мотор собрали. До положенного срока время даже еще осталось, и конструктор, обнаглев вконец, запросил у Беровича детали, которые, по его мнению, изготовить было и вовсе невозможно: нечто из разряда "нарисуем, будем жить". Получил. К этому времени конструктор и восемнадцатилетний рабочий достигли почти полного взаимопонимания, и на государственные испытания было представлено аж два варианта опытных двигателей. Из которых оба успешно отработали положенное количество времени. Однако же не обошлось без конфуза: второй вариант, тот, который с "наглыми" деталями, оказался по всем статьям лучше "француза": целых восемьсот сорок сил против шестисот восьмидесяти у прототипа при втрое большем ресурсе.
  
  Лев Шестаков отлично помнил, как произошло его первое знакомство с "косичкой". Это ему представили, как "Як - 1", но машинка отличалась от неплохо знакомого ему самолета уже на вид. Она даже с первого взгляда выглядела какой-то уж слишком аккуратной, настолько, что даже казалась меньше и тоньше привычного ему "Як - 1". И вызывала недоверие, как вызывает недоверие у простого советского человека все, что кажется ему слишком изящным. Наверное, - капризна, как дорогая курва, требует деликатного отношения и вообще... слишком нежная. А военпред, перегнавший машину сюда, положил ему на плечо бугристую лапу и сообщил, что: "Это - надо попробовать самому".
  Он - попробовал. И согласился, дурак, что, во-первых, попробовать стоит, и, во-вторых, пробовать надо непременно самому. Потому как чего такого, на самом деле, мог знать военпред? Да, двигатель на самом деле возносил ее вверх, как кленовую летучку, как пух одуванчика. Да, скорость почти на семьдесят километров выше. Куда охотнее слушается руля и на двадцать минут дольше держится в воздухе на одной заправке. Это военпред оценить мог. А вот то, что нарядная лаковая обшивка пробивается пулей 7,62 только под прямым углом, почти в упор, он знал? А то, что, будучи пробитым, материал этот не рвется, не разрушается, не "ведется", и подбитая машина, превращенная буквально в дуршлаг, не разваливается в воздухе, если ее только откровенно не взорвать? Вряд ли. Кроме того, материал планера не деформировался, не плавился и не горел, и поэтому там ничего, никогда не заклинивало, а чтобы прострелить блок цилиндров, требовалась, как минимум, пушка. Радовало также то, что прозрачный материал "фонаря" оказался существенно прочнее обшивки, но военпред, понятно, вряд ли догадывался и об этом. Откуда? Это стало ясно потом, когда пилоты полка вдруг стали замечать, что немцы - не такие уж неуязвимые, непостижимые, непредсказуемые, почти мистические существа, какими казались сначала, когда резали сталинских соколов, как хотели, а их самих сбивали только случайно, сдуру, не понимая, как это получилось. Когда выжило несколько "ворон", уже угодивших под внезапную атаку, а фашисты обнаружили, что категорически не выдерживают "плотного" группового боя и имеют шансы только во внезапных атаках. Новички теперь успевали оглядеться и начали кое-когда попадать, "мессеры", дымя, спешили восвояси, а "юнкерсы" сбрасывали бомбы где попало, теряли строй, а иной раз и падали. Тогда начальство странным образом не догадывалось, что машины одного типа могут оказаться существенно разными машинами, и "косички" давали кому попало. Впрочем, довольно скоро эта практика прекратилась вроде бы как сама собой, "косички" явочным порядком оказались у ведущих асов, затем - у "стариков", сумевших пережить три-четыре боя. А потом был создан их полк, и "косички" впервые сказали свое веское слово в этой войне.
  Под Демьянском сложился своего рода кровавый пат, необыкновенно тяжелый для обоих сторон, когда ни Красная Армия не могла пробить оборону немцев, окончательно задушив 2-й корпус, ни у вермахта не получалось восстановить полноценное сообщение корпуса с главными силами. Почти месяц войска рвали жилы в бесплодных атаках, а потом Василевский понял, где находится истинный ключ позиции, и был создан, собран по всему фронту их полк - и посажен в полном составе на "косички" "Як - 7С". Надо заметить, что командир высокого уровня становится полководцем, стратегом, как правило, именно так, как бы одним скачком: именно в тот момент, когда в мешанине сил, донесений, символов на картах прозревает некое место или обстоятельство, воздействие на которое решает исход всей баталии. Разумеется, без врожденных способностей, подготовки и боевого опыта этого не бывает, хотя и был случай, когда это состоялось в первом же сложном сражении*, но сам по себе переход неизменно оставляет впечатление именно скачка. Он необратим. После этого командир начинает понимать, что именно и с какой целью следует предпринять для того, чтобы с наименьшими усилиями и потерями остановить, или завести в тупик, или разгромить и уничтожить врага. А окружающие, вне зависимости от положения и званий, как-то проникаются, начинают считать человека лидером, лицом, заслужившим и имеющим право принимать решения.
  Дело в том, что, когда кольцо окружения 20 февраля окончательно сомкнулось, снабжение группировки осуществляла, хоть и с крайним напряжением сил, транспортная авиация. Чтобы прикрывать драгоценные транспортники, была выделена специальная истребительная эскадрилия. Вот над ее-то аэродромом и обозначился впервые вновь созданный полк. Проштурмовали, сбросили несколько десятков мелких бомб, уничтожив и повредив десятка два машин, одного сожгли, когда он только начал выруливать на взлетную полосу, двоих с наслаждением, сверху со встречных курсов, свалили сразу после взлета, не дав разогнаться и набрать высоту. Разумеется, это было далеко от нокаута, и разгром базы был далеко не таким сокрушительным, как им показалось сверху, но полк не потерял своих, не привез ни единой "дырки", - и, все-таки, качество прикрытия удалось снизить довольно заметно. Следующие две недели были сплошным кошмаром, три вылета в сутки стали рядовым событием, но полк вцепился в транспортники врага с доселе небывалым для сталинских соколов упорством, не давая себя всерьез отвлечь от главного. Немцы теряли по три-четыре транспортника в день. Еще столько же драгоценных "Ju - 52" приходилось после возвращения всерьез ремонтировать, доставалось и истребительному прикрытию. Они не знали, что немцев буквально приводит в отчаяние феноменальная живучесть "косичек". Пока еще опыт и умение их асов позволяли компенсировать выдающиеся скоростные и маневренные качества этих машин, но то, что в них стреляешь-стреляешь, а они - как заколдованные, продолжают летать и драться, угнетало необыкновенно.
  Постепенно, но и не очень медленно, поток грузов, переправляемых по воздуху, обмелел в несколько раз, грозя пересохнуть совсем, окруженные войска неотвратимо теряли и подвижность, и огневую мощь. Командование 16-й армии добилось-таки от Гитлера разрешения на прорыв, но оно к этому времени сильно запаздало. Во время обороны и последующего прорыва корпус потерял больше двух третей личного состава и практически все тяжелое вооружение. По сути дела, его пришлось формировать заново, а генерала Василевского то его внезапное прозрение вознесло в ряды штабной элиты. Вполне заслуженно занесло, потому что теперь он стал стратегом и оператором по-настоящему.
  Бойцов сводного полка срочно требовали по месту постоянной службы, оно и понятно, без каждого из них было плохо, а без двух-трех так и вообще зарез, но тут как раз подвернулось еще одно совершенно определенное дело, которое нужно было не выполнять героически и не щадя своей жизни, а просто-напросто конкретно выполнить. Это было сделано, и после этого полк оформили на постоянной основе, дав гвардейский статус и почетное название "Демьянский".
  
  * У Наполеона под Тулоном.
  
   Во время, которое не обозначало ничего, и не было связано ни с чем, в восемь часов ноябрьского утра на опушке леса полыхнуло, взвыло оглушительно и устрашающе. Редкую цепочку массивных машин, расположенных в семиста-восьмиста метрах друг от друга, язык не поднимался назвать позицией. Машины боевого обеспечения находились сейчас позади, замаскированными в лесу. Зато там, на юге, полыхнуло сразу вдоль всей линии горизонта, темной, зубчатой, еле видной. Следом ее затянула сплошная пелена дыма, пыли, пара ли, - кто там разберет? Туда-то, в непроницаемую для глаз, медленно оседающую завесу испорошенного, распыленного, неидентифицируемого вещества, стремглав нырнули юркие машины штурмовых групп саперов. По окрестным лесам залязгало, заревело, между редких деревьев показались первые машины танковых частей, издалека донесся глухой, пульсирующий рев артподготовки, а спереди, там, где исчезли штурмовые группы, несколько раз резко, раскатисто ахнуло. Расчеты установок смотали провода, сняли машины со стопоров и двинулись вслед за передовыми танковыми ротами. Мир за пеленой тучи, которая, оседая, еще продолжала двигаться навстречу рванувшимся в атаку частям, был страшен. Обугленные, лишенные хвои и ветвей деревья, изломанные, расщепленные деревья, мертвые окопы с редкими трупами на передовых позициях, опрокинутые орудия на закрытых позициях артиллерии. Необозримые черные проплешины лишенной снега, спекшейся земли, похожей на шлак, парили, как горячие ключи по зиме, затягиваясь густым туманом. Черные скопления изуродованной, дымящейся техники. Вот отсюда, с примерно обозначенных позиций, без знакомых ориентиров, установки снова заняли огневые позиции, развернулись, и дали второй залп прежде, чем уйти за следующей группой танков. Судя по тому, что было слышно с юга, боя практически не было. Очевидно, начальство хорошо накрутило хвост командирам атакующих частей, потому что они рвались вперед, оставив обычную осторожность и стремясь только продвинуться как можно дальше туда, на юго-запад, пока не началось. Смертную полосу, по утверждению некоторых устланную трупами в три слоя, преодолели с какой-то бредовой, волшебной легкостью, почти не понеся потерь.
  
  К исходу 22 ноября на западном фасе выступа войска Калининского фронта обошли Великие Луки с юга и обозначили поворот общим направлением на Смоленск. С рассветом 23 ноября передовые танковые части с десантом на броне в сопровождении штурмовых групп общей численностью до батальона, на штатном транспорте далеко оторвались от главных сил и не были своевременно обнаружены разведкой противника, возможно, в связи с невысокой численностью, и столкнулись с передовыми частями сорок первого танкового корпуса немцев, движущимися в походных колоннах. Командир бригады принял решение на начало встречного боя с целью приостановки продвижения противника, тем временем отдельный дивизион реактивных установок произвел два залпа по колонне противника. После этого, в исполнение приказа командования фронтом, дивизиону было приказано направляться в армейский тыл. Танковые части завершили разгром колонны исходной численностью до моторизованного полка, потеряв до половины исходной численности и продолжили движение. Последнее сообщение о том, что вступили в бой с танковыми частями противника, пробуют оседлать просеку и закрепиться, но имеют слишком мало противотанковых средств. К этому моменту к месту боя начали подходить основные силы 3-го танкового корпуса, постепенно вступая во встречный бой.
  Опять по частям!
  Так точно. Положительным моментом тут является только то, что немецкие резервы тоже вступают в бой постепенно, с марша, не успевая полностью развернуться в боевые порядки и в неоптимальной конфигурации. Танкисты, помимо боевых частей, постоянно встречают колонны тыловиков и мотопехоту без развернутых противотанковых средств. Сейчас 41-й танковый корпус немцов пятится на юго-восток, он задержал продвижение наступающих войск, но уже понес неприемлемые потери и в ближайшее время не сможет быть использован для контрудара во фланг наступающим частям Калининского фронта. Согласно имеющимся разведданным, немецкое командование спешно перебрасывает к месту прорыва резервы. Командование фронта предполагает последующий удар нанести еще западнее параллельно сложившейся линии фронта, перенеся таким образом направление главного удара в обход завязавшихся боев, продвинуться дальше на юг и втянуть во встречное сражение большую часть резервов, направляемых к Волге.
  Скажите, товарищ Жуков, ви не преэдполагаете проведение операций на окружение и на вашем, центральном участке фронта?
  Никак нет. Имеющиеся силы и средства не позволяют проводить здесь крупных фронтальных операций на окружение, в силу хотя бы лесисто-болотистого характера местности и неравноценности имеющихся в составе фронта соединений. В то же время конфигурация фронта и расположение сил противника не позволяет отрезать их от основной группировки... Только это, может быть, и к лучшему.
  Объясните.
  Намечается сразу несколько тактических мотивов. Во-первых - захват и пересечение железных и шоссейных дорог в условиях лесисто-болотистой местности без попыток создания прочного кольца окружения. Вместо того, чтобы истреблять окруженных, заставлять их форсированно выводить войска с угрожаемых позиций при недостаточном снабжении. Это, конечно, гораздо меньший уровень безвозвратных потерь живой силы, но в условиях зимы обозначает катастрофические потери в технике и тяжелом вооружении, а также значительную убыль отставшими, обмороженными и больными.
  Сидевший здесь же с опущенной головой Клим Ворошилов приподнял голову, искоса поглядев на докладчика. Впервые за несколько лет он, неожиданно для себя, ясно и отчетливо понял, о чем идет речь и что именно это может значить. Понимание это было сродни чему-то вроде мрачного вдохновения.
  Во-вторых, - прорывы на узком фронте сравнительно небольших по численности подвижных сил, преимущественно для создания угрозы и уничтожения в равной степени выдвигаемых противником резервов и отступающих на марше. Бить не окопавшихся окруженцев, а колонны на марше, сделать их первоочередной целью. Это предъявляет меньшие требования к взаимодействию и координации. Можно ожидать, что на какое-то время это сделает наши действия менее предсказуемыми для противника.
  А если гитлеровцы разгадают основную цель наступления на центральном участке?
  Товарищ Сталин, а мы пока и не задаем им никаких загадок. Мы их бьем честно, бесхитростно, и на полном серьезе. Они могут отвести войска из Ржевско-Вязьменского выступа, поняв, что цена такой угрозы Москве может быть слишком велика. Но вот отдать сейчас Смоленск, когда под Сталинградом начались события, требующие оперативного реагирования, они не могут. Это обозначало бы полное разрушение системы снабжение и в центре, и на юге. Угрозу окружения всей группы армий "Север". Это обозначало бы практически мгновенную катастрофу. У нас на это не хватит сил и средств, но они-то этого не знают и поэтому перебросят сюда резервы. Так что деблокировать Сталинград им будет нечем. Дополнительным обстоятельством может послужить возможная дезориентация противника, успешный на данный момент прорыв на центральном участке фронта, там, где они и ожидали удара, не позволит оценить серьезность происходящего на Волге.
  Нет ли здесь нэдооценки противника? Весной и летом нам дорого обошлась самоуверенность... некоторых командиров.
  Так точно. Но, в сложившейся ситуации, переоценка противника является ничуть не менее опасной. Лихой стиль ведения боевых действий, продемонстрированный немцами, на самом деле не от хорошей жизни. Он основан на том, что противника вынуждают делать ошибки, причем ошибки грубые, и это правильно. Недостаток в том, что все планы основываются на том, что ошибки непременно будут допущены. Если этого не происходит, чудеса кончаются. Поневоле приходится воевать правильно.
  Объясните.
  Это когда тот, кто сильнее, получает возможность поставить противника в безвыходное положение. А тот, кто слабее, неизбежно проигрывает. Правильно воевать - это рассчитывать на худший вариант, исходя из известного. На то, что враг не сделает ошибки. Но нельзя приписывать врагу всеведения и непогрешимости, и бояться появления войск там, где им взяться неоткуда. Иначе лучше забыть о проведении глубоких наступательных операций.
  И какой же худший вариант на вашем участке фронта?
  Помимо тех резервов, которые готовили заранее, немцы перебросят дополнительные. Остановят наступление ударом во фланг, примерно вот так, - он показал направление на карте, - прорвутся и вступят во встречный бой с пехотой общевойсковых армий. Растреплют пехоту, но мы максимально насытим части противотанковыми средствами, так что при этом и от их ударных моторизованных частей мало что останется. Часть наших войск будет окружена в лесах, но на плотное окружение сил у них не хватит. Потому что им будет не до того, чтобы добивать окруженцев. В это время с востока войска Западного фронта, скорее всего, все-таки захватят Вязьму. Отсечь практически всю группу армий "Центр" у нас не хватит сил. Мы просто не успеем в услових заболоченного леса зимой. Нанесем удар в общем направлении на Смоленск, по сходящимся направлениям. Достижение полного успеха в виде захвата Смоленска считаю вряд ли возможным. Это развитие событий на центральном участке фронта считаю наиболее вероятным, товарищ Верховный Главнокомандующий.
  
  Восьмой день в заснеженных лесах, в которых громада танкового корпуса утонула, но не так, как тонут в море или в болоте, а так, как ребенок тонет в одежке, скроенной на великана, растворилась, как горстка соли в бочке воды. Бойцы иззябли, а уж устали так, как люди в мирное время не устают. Бойцы третьей роты генераторного батальона вроде бы и не воевали, им не приходилось стрелять, разве что кое-когда поначалу, сдуру, но устали они ничуть не меньше остальных. Каждую минуту, когда их не мотало на ухабах, безжалостно колотя о стылый металл, они рубили лес. Валили лесины, обрезали и обрубали сучья, разделывали стволы, - в общем, делали то же, что и в лагере, и ничуть не меньше, и ничуть не легче. Отличия начинались потом, когда лесины, сучья, кустарник, все вперемешку, загружали в барабан, который все это добро с глухим, каким-то подземным гулом переводил на щепу. Два, между прочим, кубометра. Как откроешь потом - так шибало древесным духом, который вздымался оттуда вместе с клубами мельчайшей пыли, что и не продохнуть, тошнило с непривычки. Потом это все нужно было перегрузить в ненасытную утробу генератора. Все два куба. Потом, пока зелье варится, нужно успеть заготовить следующие два кубометра дров и перевести их в щепу. Перелить горючку в цистерну, - но на это, слава богу, есть насос. Еще одно отличие, на которое человек без лагерного опыта не обратит внимания. Отличные мотопилы, которые заправлять той же горючкой. Не тупятся, не ломаются, не клинят. Даже звук особый, глухой, и непонятно, - как они это сделали? И руки греют. Без цифр, без марки, без названия, только клеймо несмываемым, нестираемым черным лаком, не то цепочка, не то два жгута переплетены между собой. Он знал, что это такое. Все фронтовики знали.
  
  Прототип II : образца 35 года.
  
  После испытаний Владимир Яковлевич оказался, что называется, "на коне", и на коне этом он совершенно явно для опытного глаза уезжал в счастливую жизнь, где пайки, транспорт и распределители с приставкой "спец", но его явно грызли какие-то сомнения, и поэтому он, уединившись с Саней, устроил ему "отвальную". Берович кушал исправно, но оказался непьющим, а вот конструктор, приняв на грудь больше, чем собирался поначалу, впал в тоску. Причины ее были, в общем, довольно далеки от сентиментальности.
  Эх, Саня, - говорил он, пригорюнившись, - избавился я, пока что, от срока, да вот только не знаю, надолго ли... По всему выходит - оттянул только свою законную отсидку. Ты меня понимаешь? Вроде как вот он, двигатель, - а на самом деле нет его, понимаешь? Обман один. - И, закручинившись вконец, добавил. - А сам я, выходит, жулик.
  Почему, дядя Володя?
  А потому, Саня, что его в серию запускать. А детали делать не на чем и некому. Не напасешься, если так вот, поштучно вылизывать.
  Берович понимал, что конструктор черств и эгоистичен, что персона его интересует инженера только постольку, поскольку тот дорожит своей шкурой, но и сам не испытывал к нему какой-то особой личной преданности. То, что он вот так раскис, напившись, коробило и, мягко говоря, не прибавляло уважения к государственному человеку. Поэтому, не обращая внимания на излияния собеседника, он спросил его о том, что интересовало лично его.
  Как вы говорили, наука эта называется? Которая про жар и про моторы?
  Термодинамика?
  Во-во, - он несколько раз повторил мудреное слово про себя, запоминая, - а то никак вспомнить не мог...
  Он и вообще был большим охотником до мудреных, иностранных слов. В глазах конструктора промелькнул некий намек на любопытство.
  А к чему тебе?
  Так, - Саня пожал плечами, - интересно. У вас книжки про это нет, почитать?
  Да есть-то есть, только тут видишь, какая заковыка: я в понедельник уезжаю. Доделаю дела, оформлю, прослежу за погрузкой, документами, - и до свидания. Пора. Да и надоело, признаться. А подарить, - прости, брат, - не могу. С литературой в наше время...
  Саня облизал враз пересохшие губы:
  - Я успею... Я... я постараюсь успеть.
  Надо сказать, конструктор был весьма склонен к экспериментам. И к экспериментам вообще, и к экспериментам над живыми людьми в частности. В плане материала, понятное дело, был предпочтителен женский пол, но это не было обязательным условием. Поэтому он, вроде бы как с сомнением, протянул:
  Ну-у, разве что так...
  Утром в понедельник, Саня, как и обещал, вернул ему устрашающей толщины том. Мало того, что материал был по определению объемным. Это было переводное издание с немецкого, написанное типичным немецким профессором с типично немецкой дотошностью в типичном немецком тяжеловесном стиле с предложениями бесконечной длины. Глядя в его красные с трехсуточного недосыпа глаза, конструктор поинтересовался:
  Ну? Понял что-нибудь?
  Понял, - охрипшим голосом ответил Берович и откашлялся, - только... А!
  Чего?
  Ему и впрямь было любопытно, что именно понял в чудовищном тексте этот полуграмотный пацан за два с половиной дня и три ночи, - и получил соответственно:
  Там не все. Не хватает самого главного.
  Слушай, Саня, - неприятным голосом проговорил Макульский, - тебе никто не говорил, что ты есть страшный нахал, а? Наглость - это ничего, это даже неплохо. Вот только в этом случае это еще и выглядит смешно. Там половина текста сплошной математики, через которую мне приходится продираться, как через бурелом, а ты и понятия не можешь иметь, но судить берешься. Нет ничего смешнее и противнее недоучки, который берется критиковать спеца на основе своих куцых мыслишек. Вот вам говорят, что вы соль земли, и все вам по плечу, включая термодинамику за двое суток, и это, конечно, правда, - вот только не вся правда полностью.
  Он там повторяет десять раз одно и то же, поотдельности, хотя на самом деле это варианты одного и того же. Всей математики его я не понял, врать не буду, но во многих случаях она и вовсе ни к чему. Ни капли не помогает докопаться до сути и сделать какие-нибудь выводы. Я не о науке, я о том, что книга написана хреново. Бестолково и как это? В общем, если это учебник, то плохо годится для того, чтобы научить.
  Но ты-то - понял?
  Говорю же - не все. Математика эта дурацкая... запомнить - запомнил, а чтобы понять - так не. Не все.
  Ну тут уж, брат, ничего не поделаешь. Без математики нет термодинамики, математику самоучкой не освоить, а без нее двигатель не сделаешь.
  Ну, как раз в том, что математику он при желании освоит, Берович особо не сомневался. Поняв на примере немцевой писанины, к чему она нужна, он понял заодно, что дело это не из самых сложных, не бог весть что, потому как легко и свободно ложится на Инструкцию. Куда более важной и интересной была прохладная мысль, возникшая непонятно откуда: а ведь молодое дарование из рабочего класса, да еще из самой, можно сказать, середки, этакий самородок - это, пожалуй, то, что нужно. И не важно, что фигура эта, можно сказать, мифическая. Главное, что в миф этот верят. К тому же верить в него и модно, и полезно для здоровья. Под этим соусом можно пролезть ку-уда угодно.
  Мысль была совершенно правильной. Непонятно и неправильно было то, что она у него появилась. Он был достаточно умен, чтобы понимать: чужая мысль, слишком молод для таких мыслей. Для них недостаточно никакого природного ума, нужен жизненный опыт при хорошем учителе этой жизни. А главное - для кого (или для чего) соус? Он ведь и на самом деле такой, верно ведь? Сам по себе, какой есть, никем другим не является и быть не может. Впрочем, себя обманывать не стоило. Всякие такие мысли начали появляться после того, как дядька передал ему Похоронку. Как раз перед тем, как за ним пришли. Похоронка была не столь уж велика и содержала само по себе Кое-Что, - и Инструкцию. Это было первое из мудренных слов, которыми он так увлекся впоследствии. Дядя строго-настрого наказал ему не лезть, и уж, тем более, никому не показывать и не рассказывать. Теперь, памятуя дядю, он ясно видел, что дядя-таки "не лазил". Иначе вел бы себя по-другому, сам был бы другим, да и, может быть, не сгинул бы так... нелепо? Покорно? Скорее всего вообще не сгинул бы.
  Слава богу, что Кое-Что было совершенно невозможно достать, не прочитав Инструкцию. Иначе неизвестно, чем бы оно кончилось. Да, а в те поры он читать, мягко говоря, не любил, считая делом бесполезным и праздным, и читал чуть ли не по слогам, а вот, однако же, - полюбопытствовал. Не очень толстая пачка листов, исписанных от руки явно тремя-четырьмя разными людьми с разным почерком, да, кроме того, немножко отпечатанных на машинке, вкривь и вкось, с многочисленными помарками, забитыми то "х", то "ж". Следующий заголовок, после слова "Инструкции", с библейской простотой гласил: "Крипты" Георга Кантора. Неопубликованные лекции."
  Теперь-то Сане было понятно с чем был связан наследственный дядин запрет: не иначе, как чудом, можно объяснить, что полуграмотный Саня не выкинул скучные бумажки, не истратил их на цигарки или вовсе на подтирку. Также следовало ожидать, что следом он попробует расковырять диковинную коробку, а когда не получится, выкинет ее в выгребную яму. А если получится... А если б получилось, об этом даже не хотелось и думать, что по-настоящему могло бы произойти тогда, когда он, шестнадцатилетний дурак...
  Ну не могли ни дядя, ни тот, чей наказ он унаследовал, ожидать, что кто-то вроде Сани не только сунет свой нос в старую бумагу, но и заинтересуется! Они дожидались лучших времен, когда в семье снова появится крепко образованный человек. Они не ведали, что творят, и потеряли, как минимум, лет двадцать пять дорогого времени. Да какого там "дорогого". Драгоценнейшего. Потому что, чтобы Похоронка сработала, на самом деле достаточно было решимости обучить парня грамоте, да, пожалуй, ремня - для начала. Остальное "инструкция" сделала бы сама. Слова "Крипт" на самом деле засасывали, как болото. Текст был устроен так, что многие куски понимались каждый раз по-новому, но при этом каждый раз правильно. А потом, накрепко отпечатавшись в голове, начали как-то расти, как-то умудряясь высасывать полезную для себя пищу из окружающей Саню невзрачной жизни. Все мысли были его, собственными, но при этом он узнавал: это оттуда, это не от прежней науки батьки, мамки, дядьки, старших братьев, фабричной школы и всех незыблемых, несмотря на все революции, обстоятельств рабочей слободы. Пока еще различал, понимая смутно, что придет пора, может быть, не так уж скоро, когда различия не будет, когда два таких разных по природе куска его натуры сольются в единое целое, так, что и швов будет не сыскать. Но пока было... интересно, необычно выслушивать вроде бы как подсказки - но только от самого себя. Ладно, теперь он узнал о термодинамике, понял, о чем это, ладно, убедился, даже признал, со скрипом и нехотя, что положенная к ней математика все-таки нужна, полезна для дела, хотя и не так, и не тем способом, как думают некоторые. Возникла у него тогда, в самом начале, нужда в химии - освоил, что нужно, и есть у него теперь в голове химия по-своему. Надо будет, будет математика по-своему... Только вот по его, Саниному разумению, вовсе не следует вычислять все, что и так видно. При этом он вовсе не задумывался о том, что видно-то может быть - только ему. А далеко не всем. Следствием того, первого воспитания, во многом оставшегося родо-племенным по сути, было то, что ему и в голову не приходило придавать своей персоне какое-то особое значение. Неотъемлемая черта истинного варвара, того, кто строит цивилизации, но не является их продуктом.
  
  
  Поначалу девчонки на заводе "косичку" рисовали просто мелом, украдкой и в укромных местах. Говорят, от Зойки Ерохиной пошло, но кто ж теперь скажет точно, так оно или не так? Кое-когда еще и письма на фронт запрятывали в укромных местах, письма были глупые, как новорожденные телки, но прятались с умом, чтобы, не дай бог, не помешали работе изделия. Наскоро нарисованную "косичку" довольно скоро заметили на фронте, - поскольку она действительно говорила о многом! - и стали обращать внимание на это обстоятельство. Изделия 63-го можно было отличить и так, но утверждать было нельзя: вдруг и остальные научились? Так что наличие "косички" в боевых частях начали отслеживать. Более того, - искали с азартом, устраивали что-то вроде соревнований по поискам, а найдя, звали к себе товарищей жестом, а потом молча тыкали пальцем, многозначительно улыбаясь: действительно получили Вещь! Как положено, таинственные картинки послужили поводом для множества баек, в том числе и чудовищно причудливых, и достаточно чудовищных. Но вот байки во время войны, на фронте, получив широкое распространение могут оказаться делом довольно серьезным. Во всяком случае, не могут не вызвать надлежащей реакции соответствующих органов. На то, что представляется сущей ерундой, может последовать достаточно жестокая реакция. Ключевое слово здесь, как ни странно, это самое "представляется". На самом деле ни одно масштабное явление не имеет и не может иметь ничтожной причины. Реакция была, можно сказать, бережная: запретить! Глупая, бесполезная блажь, которая, тем не менее, порождает кривотолки, должна быть запрещена.
  ... Из этого не вышло ровным счетом ничего. Хуже того, - если до официального запрещения "косичка" на готовых изделиях безукоризненного качества появлялась все-таки постольку-поскольку, то после него ее появление рисунка стало правилом без исключения. Какой там мел! Кое-когда - так и боразоновый лак по трафарету! Который не вот счистишь и алмазным аброзивом. Начали следить, - а он появлялся, начали удалять, - а он появлялся во второй, в третий раз, запрятанный все изощренней. Одно время появилась тенденция делать клеймо все меньше и меньше, но длилось это недолго, поскольку, судя по всему, лишало затею смысла, потому что смыслом было: чтоб явственно видели! Без сомнений, не уворованное, свое, имеем право. На поиски и удаление начало тратиться заметное время. Военпреды, которым надо было срочно, сверхсрочно отправлять машины, начали посылать особистов на хрен, особисты - давили на военпредов. Поставили на это дело работников, но они явно саботировали, а в ответ на любые попытки надавить "включали дурака", надевая на физиономию выражение беспросветной сонной тупости. Кое-кого ловили, наказывали, но очень редко. Берович напрямую обратился к начальнику особого отдела, но тот развел руками:
  Сам понимаю, что хреновиной занимаемся, только и вы меня поймите: приказа-то этого - никто не отменял.
  
  В ход была пущена тяжелая артиллерия, можно сказать, - РГК, Карина Сергеевна собственной персоной, но Берович вдруг с ужасом увидел, как покачнулись устои мира. Небо свернулось, как коврик для молитв, Земля потряслась до Ада и разверзлась, море вышло из берегов, а скалы отправились прогуляться: Карина не изъявила в ответ на обращение ни малейшего энтузиазма и взялась за дело без старания. Берович был настолько потрясен, что решил принять самые экстренные и по-настоящему экстраординарные меры. Он давно так не рисковал. Да что там - давно. Никогда в жизни. Достаточно сказать, что на очередную встречу с Вождем он отправился с маленьким подарком. В прямом смысле маленьким. Очень. И, выбрав удобный момент, положил его на стол.
  Вот, товарищ Сталин. Нам, наконец, удалось выполнить ваше пожелание...
  Что это, - Верховный Главнокомандующий скосился на крохотную детальку, как на гнусное насекомое, - какое пожелание? Что за ерунду вы мне тут порете?
  Как же? Вы говорили про рации, что тяжелые и плохие, и тех не хватает, потому что дорого...
  Разговор такой - был, это факт, вождь вспомнил, как мельком высказал что-то такое.
  Ну а это что?
  А это, - Саня достал и положил рядом с невзрачной деталькой о трех проволочных ногах довольно солидную электронную лампу с таинственной и сложной начинкой, - прибор, который заменяет вот эту, например, лампу. Понятно, во сколько раз можно уменьшить размер той же рации. Или, к примеру, - радара. Мы довольно скоро сможем устанавливать на самолетах радары лучше, чем самые лучшие из нынешних стационарных установок. И лучше, чем у немцев и у союзников.
  Лампа - радовала взор и вызывала невольное уважение свое очевидной причудливой сложностью, явно намекавшей на чудеса науки, выглядела неизмеримо солиднее, нежели какая-то там штучка, похожая на придурковатую пуговицу. Но в данном случае он решил не поддаваться чувствам и только спросил:
  Неужели, товарищ Берович, заменяет совсем?
  Откровенно говоря, - не вполне, товарищ Сталин. У лампы характеристики лучше. Но вот она в сто раз больше по объему, и в пятьдесят раз тяжелее. А если ее, одну, заменить четырьмя-пятью такими приборами, надлежаще их соединив, то уже они обеспечат лучшее качество. Кроме того, это изделие не бьется и не выскакивает из гнезда. Оно неизмеримо надежнее, требует в десятки раз меньше электричества и позволяет дублировать каждый контур, а прибор все равно будет меньше и легче, чем на лампах.
  Сталин молчал, наклонив голову несколько вбок, а потом медленно сказал:
  Интересно. Только ви нэ тарапитэсь. Проведите тщательные сравнительные испытания.
  А вот так подставляться не следует. Даже если ты Вождь и Учитель. Что-что, а запустить полномасштабную серию под соусом испытаний Саня умел. Уж этому-то он научился! Если и был в чем профессионалом, так в этом. Он вздохнул, набираясь смелости, и, наконец, приступил.
  Товарищ Сталин, я ведь здесь не только от себя. Я здесь как представитель коллектива.
  В чем еще дело?
  Коллектив просит утвердить за ним право на особое клеймо для выпускаемой продукции. - Саня развел руками. - Людям нужны такие вот игрушки. Полку - знамя, а мастерам - клеймо.
  Боевое знамя, - Сталин уперся ему в лицо тяжелым взглядом, - нэ игрушка. Передайте коллективу, - от моего имени, - что особое клеймо - большая честь, но и большая ответственность. Кстати - а почему именно "косичка"?
  Если ему и удалось удивить Беровича, то, разве что, на какое-то мгновение. Было бы куда удивительнее, если бы вождь, так внимательно наблюдавший за комбинатом, ничего не знал бы об этом казусе. Так что он только чуть-чуть обозначил удивление, чтобы доставить собеседнику маленькое, невинное удовольствие.
  Я наводил справки, товарищ Сталин. Оказалось, - древний, еще языческий обычай, связанный с особым значением косы. Ее отрезали, выходя замуж, в первую брачную ночь. Положить отрезанную косу в могилу жениха или мужа значило обязательство не нарушать девства или, соответственно, вдовства. Отдать отрезанную косу жениху, уходящему в поход значило обещание ждать вопреки всему, до конца. Что-то в этом роде. Женский коллектив, сами понимаете.
  Знаете, что? Ми не будем разрешать. Ми просто перестанем искать и с пристрастием пресекать. Пусть думают, что это - по их воле, на свой страх и риск, от души, а нэ по приказу.
  Мне кажется, за качество можно будет больше не опасаться. Хотя... У нас и так с халтурщиками расправляются по-свойски. А потом, понятное дело, никто ничего не видел и не слышал.
  
  "Косичка" здесь была и на грузовиках, и на "мельнице", и на цистернах. И уж, тем более, на самих генераторах. Ее не было на молчаливых, тощих работягах из ЗГС, появлявшихся и исчезавших, как призраки, на позициях готовящихся к рывку частей, но казалось, что "косичка" намертво отпечатана у них прямо на лбу. Они-то и установили на технике генераторных частей пулеметы, уже потом, когда оборона была прорвана и части ушли в глубокий прорыв. Как всегда, появились ниоткуда, и пропали почти без следа. "Почти" - потому что один работник находился при установках постоянно и с самого начала. Обслуживать таинственную начинку генераторов, брать пробы горючки, вытаскивать блоки, заменять на восстановленные, ставить на восстановление, менять фильтры, когда надо, не раньше, но и не позже, - это было, конечно, делом для настоящего специалиста, а не для вчерашних зэ-ка с незаконченным средним в лучшем случае. Специалист представлял собой малорослое, тщедушное существо, по самые глаза упакованное в ватные штаны, треух, клетчатый шарф, серые валенки непонятного размера и собственно ватник, доходивший существу до колен. Им всем было ни до чего все время формирования и подготовки, тем более потом, в ходе самой компании, но, тем не менее, к концу первых же суток знакомства даже до самых непонятливых дошло: специалист некоторым образом относится к женскому полу и пребывал в довольно-таки нежном возросте. Валечка, как, не сговариваясь, назвали специалистку, оказалась на диво деловитой, серьезной, абсолютно добросовестной, исправной по части выполнения возложенных на нее обязанностей, но совершенно писклявый голос портил, - или исправлял? - впечатление: во всяком случае, топора и пилы ей в руки не давали категорически, даже тогда, когда "на щепу" становились все, в том числе товарищ Трофимов, который из СМЕРШ-а, и подчиненные ему автоматчики в числе пяти человек.
  Если с самого начала взять с собой полные баки солярки и горючку по норме, то генераторная рота* увеличивала автономность полнокровной танковой бригады по горючему раза в полтора, - это если марш почти без остановок и бои, а боле ничего. Если случались остановки, оборона, закрепление плацдарма, то тогда и говорить нечего: успевали пополнить запас почти до полного без поставок из тыла. Как это бывает и всегда с появлением нового средства борьбы, тем более - такого серьезного, тут же начали появляться такие способы применения новой техники, которые и в голову не приходили создателям. Очень-очень быстро могучие транспортеры с двухсотпятидесятисильным дизелем в рейдах оказывались буквально обвешаны десантом, располагавшимся и на генераторах, и поверх цистерн, и на выпуклых крышках "мельниц", глухо гудевших на ходу. Генераторными частями насыщали передовые танковые группы, уходившие далеко вперед от основных сил, снабжаемых по преимуществу традиционным способом. После ряда очень неприятных инцедентов первых двух суток наступления на технике генераторных рот спешно начали устанавливать пулеметы, включая тяжелые. Последующий опыт показал, что это, помимо прочего, существенно повысило боевые возможности подвижных групп во встречных боях, когда они, разможжив в кровавые брызги передовое охранение, как волки, налетали вдруг на идущие маршем колонны немцев.
  Капитан Иванов, кадровый командир, в армии с 39-го, до войны командовавший авторотой, улучив момент, сказал тихо, но твердо:
  - Будет кто силком лезть, - расстреляю. Распалитесь, помнете, а то еще придушите сдуру, если начнет дергаться! Другой не дадут, а нам без нее делать нечего...
  И товарищ Трофимов, который из СМЕРШ-а, тоже очень серьезно предупредил личный состав, пояснив, что специалист - не просто так, а секретный. Поэтому оберегать, а также контролировать его, как носителя секретной информации, равно как и ликвидировать при возникновении опасности попадания в плен, входит в его, Трофимова, прямые служебные обязанности.
  Федька Чика, он же Чикмарев Федор Иванович, 1921 года рождения, до войны работал конюхом в колхозе, и сел в 39-м за хищение колхозного имущества, но имел явные задатки незаурядного юриста и казуистический склад ума. Было сказано про "силком". А вот насчет договорится по-хорошему никто ничего не говорил! Поэтому он улучил-таки подходящий момент в укромном месте и приступил к переговорам, слегка, чисто символически и вроде как в шутку притиснув ее у сосенки. Надо сказать, что при том количестве одежек, в которые она была упакована, это было не таким уж очевидным и технически простым мероприятием. Протеста не последовало, и он увлек ее на маскировочный чехол, брошенный поверх лапника. До того, что заменяло специалисту бюст, достать оказалось практически нереально, и поэтому он, взволнованно дыша, залез рукой к ней в штаны. Удивительно неудобно изогнувшись, рука эта нащупала мокренькую щелочку, плоскую, простенькую, без всяких архитектурных излишеств и окруженную довольно-таки скудной растительностью. Соблазняемая - ничего, только дрожала мелкой дрожью и дышала, чуть посвистывая носом, чаще обычного, а Чика вдруг со смущением почувствовал, что не слишком-то представляет, как будет развиваться дальнейшее. Чтобы как-то заполнить неловкую паузу в боевых действиях, он шопотом спросил:
  Хочешь?
  Хочу, - едва слышно пропищало на ухо, - только страшно. И знаешь, - голос ее был полон неподдельного отчаяния, - я ж немытая больше недели! Так что давай как-нибудь потом...
  Вот так, порой, не начавшись, умирает любовь. "Потом" в данных условиях означало, примерно, то же, что и "при коммунизме", поскольку шансов уцелеть у них практически не было. А если бы и уцелели, то, по окончании операции, жизнь и война неизбежно должны были раскидать их в разные стороны. Но чудеса все-таки бывают, а "порой" не значит "всегда". Когда, спустя два месяца, часть отводили на переформирование, во время неизбежной неразберихи, они-таки выкроили время, и она, - без обману! - дала ему первому. Правда, на радостях, что осталась жива, не ему одному, но ему все-таки первому. Он и вообще был у нее первым мужчиной, потому что там, где она была прежде, мужчин хватало далеко-о не на всех. Интересно, что в этом современном аналоге женского монастыря даже онанизм был распространен далеко не так широко, как можно было бы ожидать. И нельзя сказать, чтобы новое занятие оказалось для нее таким уж приятным, ощущения были скорее необычными, нежели сладостными, но чувствовать, что все кругом хотят от тебя этого, было та-ак интересно! Так волновало!
  Справедливости ради надо сказать, что ее мужчины и сами не говорили о ней дурно, и другим не давали, поскольку видели ее и за работой, и под пулями, а оттого знали ей истинную цену, понимали, насколько существенна была причина, по которой она дала себе волю, и признавали за ней право вести себя так, как ей захочется. Свой брат, заслужила.
  
  * Генераторная рота, по штату 42 года, включала четыре генератора, шесть автоцистерн, четыре "мельницы", три крытых грузовика. Соответственно, двадцать два сменных водителя, одного техника генераторной установки, шесть человек охраны из личного состава контрразведки, включая командира, и пятьдесят шесть рабочих. Как правило - из числа "специалистов" по лесоповалу двое совмещали обязанности санинструкторов, двое - кашеваров.
  
  
  
  Прототип III: образца 36 года.
  Конструктор, получив опытное производство на новеньком с иголочки, только что построенном заводе, как водится, невообразимо бестолковом, очень быстро почувствовал себя инвалидом. Как будто у него, дотоле вполне здорового, отпилили руку или ногу, а он, забываясь, продолжает рассчитывать на них, забыв, что теперь ловкие и эффективные движения не для него, и что это, скорее всего, навсегда. Что его удел отныне - медленно и неуклюже. Все указания шли через множество ненужных передаточных звеньев, каждое из которых замедляло сроки и хоть малость, но искажало, так что на выходе получалось и вовсе печально. Выходом было за всем следить самому, но это явно превосходило любые человеческие силы. Ему совершенно очевидно не хватало Сани Беровича, но признаться в этом он не мог бы даже самому себе. Только спустя несколько мучительных недель гибкое и изворотливое человеческое подсознание, наконец, подсказало ему выход. Привычка. Ну конечно. Ба, да как же это он раньше не подумал! Он просто-напросто привык к особенностям одного удобного порученца, можно сказать - посыльного "за все", но, по преимуществу, по части деталей. Поэтому он без тени сомнений вытребовал Беровича к себе. Было это не так уж очевидно, и не так просто, как хотелось бы, и начальство вовсе не жаждало Саню куда-то там отдавать. Скорее всего - с концами. Владимир Яковлевич почти в совершенстве постиг нелегкое и опасное искусство шантажировать начальство, и в конце концов добился-таки нужной меры взаимопонимания. И директор, который и тянул, и волынил, и "включал дурака", и пускался на рискованные трюки, был, в конце концов, поставлен перед ультиматумом, причем ему напомнили о революционной трудовой дисциплине и о том, что бывает с ее нарушителями. Сломавшись, директор немедленно начал убеждать себя, что так оно, в конце концов, и правильно. Понятное дело - убедил. Для него, для масштабов завода, отдельно взятый Саня Берович был, в конце концов, не так уж значим.
  Ты, Валентин Трофимович, меня не убеждай, не надо. Тут ни тебя не спросили, ни меня. Приказали, - и баста! Да и то сказать: парень как специально под опытное производство заточен... Может, человеком станет, а у тебя слесаря его водку пить научат, а более - ничего.
  Не пьет он.
  Тем более, - с характерной логичностью ответил директор, - не сживется, значит, с коллективом...
  Попав на новое место и поселившись в общежитии, Саня, наученный горьким опытом, перестал высовываться с новыми материалами, делал, что скажут и, вроде бы, из чего скажут, а на то, что детали его работы почти не изнашиваются и никогда не ломаются, внимания, понятное дело, никто не обращал. Оставалось проследить, чтобы в соединении были только эти детали. С другими материалами он занимался сам, в свободное от работы время. Делал, смотрел, как греется, как расширяется при этом, как проводит тепло, и потихоньку прикидывал, каким образом это могло бы работать в том же двигателе. Получалось не очень. Начал прикидывать, что будет, если охлаждать, но и тем более запутался. Времени между тем и вообще перестало хватать, так что собственные экзерсисы он бросил. Нечто при этом отложилось, не без того, при этом, как у него бывало всегда, отложилось прочно, но в те поры не показалось ему чем-то важным.
  Дело в том, что любая махинация, даже предпринятая бескорыстно и с самыми благими целями, отчасти напоминает наркотик: чем больше врешь, тем больше вранья требуется для того, чтобы прикрыть возросший объем вранья. В данном случае основой всего был тот непреложный факт, что для роскошного двигателя Владимира Яковлевича годились только те детали, которые по-своему, кустарно делал Саня. Остальные не годились никак, и то, что требовалось, в нужном количестве не мог сделать никто. Поэтому, пока шли варианты, Берович поспевал. Когда шла опытная партия "на слом", еще успевал кое-как. Когда пошла предсерийная партия, Саня то, что называется "зашился". Разумеется, ему и в голову не пришло пожаловаться, что работы невпроворот: не то воспитание и не тот замес. Просто начал ночевать в цеху, отменил ночной сон, и однажды, когда глаза его ясно видели только впереди, а по бокам виделась завлекательная, радужная чушь, когда в ушах мерно плескалось море, которое он видел раз в жизни, а мысли, начавшись с самого простого дела норовили незаметно улететь в какие-то надоблачные дали, он чуть не угодил в приводные ремни древних станков единственного старого цеха, что оставался в новом заводе. Еле успели оттащить. Угодив в чьи-то руки, организм Сани сам по себе снял с него всякую ответственность и мягко обвис в этих руках, и не реагировал, как его ни трясли. Проснуться он смог не вот, а только часа через полтора, и то не сразу, а в несколько приемов, просыпаясь от криков знакомого ему голоса, успевая удивиться, сделать пару-тройку спасительных выводов и заснуть снова.
   - Саня! Саня! Ты поднимайся давай, некогда спать... - У-у-у-у. - Ах, ты, гос-споди, да что же это...
  Владимир Яковлевич буквально готов был плакать, потому что мерзавец Саня бессовестно спал, а без него как раз сегодня, - на самом деле каждый день, но об этом конструктор привычно не задумывался, - было никак нельзя. Грубо выдранный из мертвого, как от дурмана, сна, Берович не вот еще начал соображать, где он, кто он, что вокруг, и на каком он свете. Достоверно только, что именно в тот момент, в один из просоночных эпизодов, ему в голову пришла Великая Организационная Идея, имевшая самые, что ни на есть, серьезные и важные последствия. Если точнее, то идей было аж целых две. Во-первых, ему пришло в голову, что, когда человек не справляется один, ему может очень пригодиться подручный для дел не самых сложных, но требующих времени. Оригинально, не правда ли? Второй компонент идеи был куда как более революционным по сути и последствиям:
  - Слышь, Владимир Яковлевич, - спросил он голосом, еще невнятным и сиплым со сна, - у тебя на примете какой-нибудь аккуратной девушки нет?
  Конструктор, которому идея с подручным тоже как-то не приходила в голову, был настолько ошеломлен диким вопросом, что выпучился на Саню, как на привидение и отреагировал вполне здраво:
  - Чев-во?!!
  - Девушки, говорю, нет на примете? Аккуратистки. Такой, знаешь, у которой в тетрадке ни единой помарочки, почерк красивый и одни пятерки? Учебники обернуты, и на столе порядок не от мира сего?
  Дело в том, что кандидатура, идеально соответствующая этим строгим требованиям, у него, как ни странно, была. Другое дело, что он искренне не понимал, о чем идет речь и сомневался, не бредит ли Саня спросонок.
  - Зачем тебе?
  - Отмерить. Взвесить. Смешать. Заложить. Проверить. При этом не ошибиться и не понебрежничать. Пока я другими делами занимаюсь. Понимаете, тут ума не надо, а у меня на эти все дела большая часть времени уходит.
  Это... меняло дело. Более того, на самом деле решало даже не одну, а сразу несколько проблем. К Владимиру Яковлевичу явилась младшая сестра, школьная учительница, мужа которой, толстовца с идеями аж дореволюционной закваски, забрали с концами, а из дому - выгнали. Нельзя сказать, чтобы он был так уж счастлив этим обстоятельством, а уж о жене даже и говорить не хочется, но в те времена родством еще считались. Вот у сестры была дочка пятнадцати лет, как раз то, что надо. Тихая до бесшумности аккуратистка и чистюля, круглая отличница сразу после восьмилетки. Вот и пристроим заодно, чай не медаль, чтобы на шее-то висеть. Заодно - биография рабочая будет, не подкопаешься.
  Результаты от привлечения к делу Карины превзошли все ожидания. Те рутинные операции, требовавшие, те не менее, предельной точности и педантизма, и которые отнимали у него больше всего времени, она выполняла попросту лучше него. Меньше делала ошибок. А еще она работала гораздо, гораздо быстрее. В итоге такого разделения труда они теперь успевали сделать не в два, не в три, а как бы ни в четыре раза больше, и со временем этот показатель только рос. Он - придумывал и ладил оснастку под все большие разовые закладки, потихоньку увеличивал количество емкостей, размножал Кое-Что, исходя из многократно возросших потребностей, составлял рецептуры, - и мог больше ни о чем не беспокоиться. Некоторое время он размышлял на тему: не залезть ли ей под юбку? Но, по зрелом размышлении, решил воздержаться, поскольку девка весьма устраивала его как напарник, для дела, но была непонятной, не похожей на слободских, насквозь изученных, так что Саня не знал, чего ждать в ответ на его посягательства. Впоследствие такого рода рассчетливость, умение не делать глупостей из пустого каприза, стало одним из основных его качеств, выделившим его из многих и многих. Кроме того, она не шибко ему понравилась, как девка. Худосочные малолетки были не в его вкусе, а в те времена, на дешевых харчах, да впроголодь, девушки созревали куда позже, чем в иные эпохи. Поэтому держал себя Саня с Кариной до крайности сдержано, даже сурово, а в разговорах с ней был предельно немногословен и говорил только по делу. Тут они сошлись, поскольку Карина Сергеевна, мягко говоря, тоже не была болтушкой
  Сам того не замечая, он вел себя с подручной так же, как конструктор вел себя с ним, то есть как с вещью, но с некоторым различием: он отдавал ей должное, понимая, что полноценную замену этому оборудованию сыскать будет не так уж просто.
  Предсерийная партия двигателей прошла эксплуатационные испытания, получив самую лестную оценку пилотов и техников на аэродромах. При этом тот факт, что моторы эти не ломались, по сути, никогда, опять-таки не заметил никто. В том же ряду психологических явлений лежит и тот факт, что, когда в ходе испытаний случайно избранных моторов партии на предельную длительность работы ресурса определить так и не удалось, его нарисовали с потолка, записав в паспорт цифру в высшей степени достойную, но все-таки вероятную. А вовсе не то, что получилось на самом деле, когда испытания "при нормальной эксплуатации на максимальном режиме" пришлось остановить, поскольку был израсходован весь лимит горючего, отведенного на испытания. К этому времени на Саню работали уже три девочки: одна - бывшая одноклассница Карины, Аня, другая из параллельного класса, и звали ее Катя. В результате такого, достаточно радикального расширения коллектива, у Сани возникла неприятная по его складу и ненужная проблема: как быстро обучить хороших, старательных, аккуратных, но совершенно не умеющих ничего девок? В те времена из Александра Ивановича был еще тот педагог: к тому, что он вовсе не понимал, какие именно трудности могут возникнуть у обучаемого, добавлялся еще и возраст, - ну не способен двадцатилетний человек поучать тех, кто на два-три года моложе! Потом он, понятно, научился учить, но это произошло много позднее, когда он осознал, что любая учеба тоже есть следование Инструкции, и если человеку, особенно нестарому, дать нужный кусочек ее, то дольше может пойти само собой.
  Пока же он, не зная, как справиться с затруднениями, напряженно мыслил, и однажды спросонок у него промелькнул некий намек на решение. В памяти его всплыл некий образ времен незабываемой поездки с отцом в Николаев. Он, как мог, объяснил руководству, какого рода специалист нужен ему позарез. Там смутились и даже усомнились, но Родине были нужны моторы, и, отметив где надо, идеологически неправильный запрос, ему извлекли из поселения в Южном Казахстане то, что требовалось. Яков Израилевич Саблер как раз и был тем потомственным, в четвертом поколении провизором, который был нужен Сане. С приходом этого улыбчивого старичка проблемы с обучением закладчиц ушли навсегда. Наряду со многими, многими другими. Безнадежный скептик, Яков Израилевич довольно быстро округлился после ссылки и, одновременно с этим, вполне восстановил столь присущее ему бесцеремонное благодушие манер.
  Тем временем, Владимир Яковлевич, попав в элиту советских двигателистов (тогда было принято говорить попросту "в обойму" - довольно многозначительный термин, не так ли?), обладал теперь куда большими правами и перестал заморачиваться формальными ограничениями. Опытное производство исподволь стало "Опытно-Поточным" (в просторечии "опытно-пыточным", что бы ни значило это загадочное название. Берович стандартизировал производство теперь уже оснастки своей выдумки, убедил начальство раскассировать по другим производствам ставшие ненужными станки, пронумеровал и упорядочил рецептуры, а номенклатуру довел до полной. Когда перестало хватать электричества, сделал новый генератор, очень хороший, потому что на сердечники пошло не простое железо. Теперь они, взяв несколько подсобных рабочих и трудясь до пота, выпускали сто пятьдесят комплектов в месяц. Приезжало начальство, призывало увеличить производство, не замечая в упор, что уж тут-то производительность труда куда как выше, чем на на любом капиталистическом заводе с тем же количеством работников. Поскольку номенклатура не менялась уже довольно давно, Саня, как обычно, устранил узкие места, когда на заводе разрабатывали, ставили и отлаживали конвейер. Даже подошел к Владимиру Яковлевичу, и они вместе внесли некоторые изменения в конструкцию мотора и отдельных его деталей для удобства поточной сборки. Испытали. Как обычно - с успехом. Исподволь они оба осваивали трудное искусство вносить частные изменения так, чтобы конструкцию все-таки не приходилось переделывать заново. Берович чувствовал, что подобные деяния непременно имеют свой предел, и доиграться тут даже слишком легко. Этот опыт тоже естественным образом расширил Инструкцию, - и ее способность рости. Но пока сходило. Приезжее начальство тем временем продолжало призывать и требовать.
  А триста комплектов можете?
  Не знаю. Наверное, можно, если придумать - как.
  Больше всего начальству, - не приезжему, для которого Саня был безымянным шпынем в спецовке, а местному, насквозь родному, - нравилось то, что Саня никогда ничего не требовал под предлогом особой важности очередного почина или же собственной незаменимости. Он просто-напросто никогда не воспринимал новую работу, как что-то особенное. Была, есть и будет. Работа есть работа. Принципу "сделать" отдавалось явное предпочтение перед принципом "заказать, подать заявку, выбить, дождаться". Поэтому он брал, что ему требуется, не больше, и не меньше, привлекал к работе тех, кого нужно, по мере необходимости, основную работу делал сам, благо оснастки у него теперь хватало, а начальство воспринимало это, как нечто само собой разумеющееся. Вроде того известного факта, что из зернышек естественным образом вырастают колоски и прочие полезные злаки, вне зависимости от точного знания, как они это делают.
  Это было не очень хорошо, потому что руководство так и не выучилось считаться с ним, как считаются с человеком и личностью. Никто не позаботился о том, чтобы дать ему оклад побольше, отдельную комнатку в общежитии или профсоюзную путевку в заводской дом отдыха.
  Это оказалось очень хорошо и весьма кстати потом, потому что, когда началось, и хватали уже всех встречных и поперечных, как бы желая выполнить какой-то свой, зловещий Встречный План, никому и в голову не пришло арестовать Саню Беровича, как не пришло бы в голову арестовать, к примеру, распределительный щит, карусельный станок или сварочный аппарат. Так, - возится в темном углу что-то такое невзрачное и почти бессловесное, какое-то серое чмо в спецовке, "тыбик" за все... громкое дело из него никак не выжмешь. Но это было потом, аж несколько лет спустя. А пока у него была новая заковыка.
  
  Кто еще имэет, что сказать? Товарищ Ворошилов?
  Вопрос был задан больше для проформы, теперь, когда миновало без малого полтора года войны, Клим был, казалось, надежно отучен лезть со своим мнением, когда серьезные люди обсуждают серьезные вещи, но этикет должен быть соблюден. Его должен соблюдать даже тот, кто выше любого этикета, и как бы ни в первую очередь. Маршал, сидишь здесь, значит - одно из последних слов твое по праву. Другое дело, что товарищи вправе ожидать, что ты все понимаешь и поэтому от слова откажешься, дабы не отнимать времени у занятых людей. Но он, пожевав губами, вдруг поднял на собравшихся привычно опущенные глаза и набрал воздуху:
  Вот я тут, товарищи, хочу обрисовать обстановку и спросить, правильно ли я ее понял? Это что ж значит, - он неожиданно хихикнул, - немцы теперь не могут быть уверены ни в какой своей обороне? Будут бояться, что мы провем ее в любом месте? - Паузы он не сделал, и, может быть, именно поэтому никто ему не возразил, а он продолжил. - Немцы под Сталинградом влипли крепко, сами не вырвутся. Так? Манштейн дернул было 4-ю танковую армию на выручку, но следом же разгрузил, потому что Калининский фронт в шестидесяти верстах от Смоленска, а разгромить его им не удалось. Георгий Константинович, - говорят, вы там этой самой хваленой "Великой Германии" крепко всыпали*, а?
  Поймали на марше фузилерный полк. Не уцелел, практически, никто. Второй случай за всю компанию. В прошлый раз был танковый полк из того же 41-го танкового корпуса немцев, только из дивизии попроще.
  Вот и я говорю: не придет шестой армии серьезная помощь. Сдохнут они в котле. Казалось бы - всем хорошо, можно войска снимать, направлять в другие места, шутка сказать, шесть армий. Так? Так, да не так! Вот товарищ Сталин...
  Желтые глаза вышеупомянутого пристально уперлись в старого друга и соратника. Ба, Валаамова ослица заговорила! Что это с ним?
  ... учит нас не допускать самоуверенности и верхоглядства. Этим летом германцу удалось крепко наказать нас за эти грехи. Я так понимаю, что нам после этого требуется, чтоб немец сложил оружие, чтоб никаких поводов для брехни не осталось бы. Если их не штурмовать, то сдыхать они могут слишком долго. Кроме того, а ну как, кинься они, к примеру, на прорыв, это что ж выйдет-то? Четыреста километров по степи, без еды, без горючего, под бомбежками, они, понятно, не пройдут. К своим выйдет много, если один из десяти, или того меньше, зато шуму-то, шуму будет, особливо если часть штаба и штандарт вывезут! Опять русские обо... обмишулились, косорукие, упустили Паулюса, а тот сидел, как кот под чугуном, это ж надо быть такими тупицами? Нам сейчас нужна победа, которая не вызывала бы вопросов, потому что на нас союзники смотрят. Так? Так, да не так! Слишком бояться-то тоже вредно...
  Харошё, - раздраженно прервал его Сталин, - и что ти прэдлагаешь?
  Предлагаю, поскольку на деблокаду немцы не решились, действовать по первоначальному плану товарища Василевского, то есть окружить в излучине Дона 8-ю итальянскую и 3-ю румынскую армии. Это, кстати, сделает положение Паулюса вовсе безнадежным, а войска все-таки будут поблизости. А вот прорыв на Ростов, - его-то, как раз, и обозначить. Мы боимся, - так и они боятся! После Сталинграда-то! Так пусть и бегут с Кавказа бегом, зимой, заместо правильного отступления. Если их подогнать хорошенько маневром на Ростов, - побегут, никуда не денутся. Послать абы кого, можно даже без вооружения, лишь бы с воздуха выглядели колонной на марше. Побегут уже после окружения итальянцев с румынами, а уж если сделать этакий выпад на Ростов и дальше к Азову, то начнется настоящий драп. Такой, что останется от них в конце треть, да еще без тылов и тяжелого вооружения. Будет у нас и знак, - сдались немцы под Сталинградом, тридцать три дивизии! - и дело, потому как весь южный фланг у них - рухнет разом, они даже не успеют прикрыться Днепром. Ну, а уж если их удастся прищучить на Кавказе...
  Он как-то по-женски развел руками и сел без особых церемоний. Ему не сделали замечания. Похоже, его невежливости вообще никто не заметил. В помещении воцарилось тяжелое молчание.
  Так. Больше никто не желает высказаться? Нэт? Тогда я скажу. Ми могли бы поддержать предложение товарища Ворошилова, если он скажет, кто может организовать эту его дэмонстрацию? Или он предложит... свою кандыдатуру?
  А я, - с достоинством сказал старый маршал, - человек военный. И о партийной дисциплине тоже не забываю. Скажут, - так пойду в степь. Только полагаю, что здесь нужен военоначальник с особым опытом и складом, умеющий быстро мобилизовывать гражданское и прочее население и превращать его в войска. Поэтому лучшей кандидатурой считаю, конечно, генерала армии Апанасенко.
  Кто еще? Иосиф Родионович нужен нам... на своем месте.
  Боюсь встретить непонимание, товарищ Верховный Главнокомандующий, а только я считаю, что в этом сложном, требующем незаурядных организаторских способностей деле обязательно должен участвовать товарищ Хрущев.
  Хорошо. Ми тут посоветуемся и примем решение. Все свободны. Товарищ Жюков - задержитесь нэнадолго.
  
  *"Великая Германия", вопреки довольно широко распространенному мнению не относилась к СС. Элитная часть вермахта. Является своего рода индикатором того, чем на самом деле, в ТР, была операция "Марс". В СССР о ней помалкивали, т.к. победой это назвать невозможно. В раннем постсоветском периоде был распространен черный миф о том, как Жуков гнал людей на убой, по снегу на пулеметы толпами, а немцы только постреливали, не неся никаких потерь. Так вот эта элитная дивизия играла роль пожарной команды, затыкала бреши около десяти раз, и потеряла почти половину списочного состава: немцы тоже не слишком-то хвастают ходом той битвы, во время которой не раз находились на грани катастрофы.
  
  
  Когда прикажете приступать... к подготовке операции?
  А ти еще нэ приступил? Тогда вчера, Никита. Вчера.
  
  Для того, чтобы добиться цели демарша, нужно было, чтобы немцы, как бы они ни были напуганы катастрофой под Сталинградом и не имеющим конца, затянувшимся ужасом, кризисом на грани катастрофы на центральном участке фронта, все-таки поверили в грандиозную мистификацию. Даже если допустить, что разведка немцев в таких условиях будет неизбежно поверхностной, это обозначало, что колонна должна быть достаточно масштабной. Она должна двигаться со скоростью, которая создавала бы по крайней мере видимость потенциальной угрозы. Там должна быть какая-никакая техника, поскольку без этого толпу попросту не воспримут всерьез, а уж это сверху было проверить легче всего. В отличие от всего прочего. Машин - не дадут, на это был сделан более, чем прозрачный намек. И это слишком понятно, потому что грузовики были нужны позарез везде, а на центральном участке фронта - этот самый "позарез" был тройным.
  Вошедшие в раж войска двух фронтов, кажется, поняли смысл жизни: "чем быстрее рвешься вперед, тем меньшее сопротивление тебе оказывают, тем больше шансов остаться в живых Лично У Тебя" - и поэтому спешили, чтобы как можно дольше сохранить состояние "чистого" прорыва. Но при этом их было явно маловато, для того, чтобы воевать "по науке", местность не способствовала быстрому продвижению, тылы неизбежно отставали, а люди - уставали сверх человеческих возможностей. Засыпали за рулем или рычагами, просыпаясь от того, что въехали во впереди идущую машину или в ствол дерева. Засыпали на ходу, убредая в сторону, и замерзали, если их не успевали заметить такие же бедолаги, бредущие рядом. Случалось, правда, нечасто, и совсем страшное: боец молча падал и умирал, как будто в него попала пуля.
  Единственным выходом тут было то, что составляет самый принцип фехтования: острие шпаги - всего лишь сияющая точка, но застилает непроницаемой завесой все пространство, ее не обойти и от нее не загородиться, в ней сфокусирована вся жизнь и вся смерть, что разлиты в мире. От этой точки уходят, уворачиваются, отступают всем, таким громоздким, телом, ее отбивают, используя всю силу рук. Поэтому из основных сил формировали подвижные соединения смешанного состава, отдавали им все, потребное для боя, и они неслись вперед со стремительностью того самого острия шпаги, чтобы не нарваться на лезвие такого же боевого соединения, а пронзить мягкую плоть спешащих в походном порядке к прорыву резервов, штабных колонн, тыловых частей, обозов, ремонтных баз. Основные силы спешили вдогонку, заполняя захваченные плацдармы, поспешно, но все-таки недостаточно быстро накапливая материалы и силы на то, чтобы либо - пополнить и снабдить ударные части, либо - выделить новые вдогонку - или взамен предыдущим. Царство, конечно, небесное. За эти страшные недели и генералы, и солдаты научились не то, что понимать, а прямо-таки чувствовать: остановишься - и через четыре-пять часов упрешься в оборону, которой не было еще вот только что, остановишься еще дольше, - и оборона уплотнится, сделавшись непробиваемой, остановишься намертво, - и не выживешь, потому что уже на тебя обрушится удар с той стороны, с какой будет угодно Вражине. У которого, кстати сказать, здесь и сил-то, в общем, побольше. И не столько разум даже, сколько это самое чутье порождало тактику, как нечто насущно-необходимое и вполне естественное, очевидное. И все чувствовали, и почти все понимали, что долго такое продолжаться не может, и поэтому оттягивали миг неизбежной неудачи особенно отчаянно. Справедливости ради надо сказать, - практически с первых дней отчаянные выпады подвижных конно-механизированных групп оказывались подозрительно успешными, как будто командование действовало по-настоящему навзрячь. То обстоятельство, что за облаками днем и ночью, изредка сменяя друг друга, кружили огромные, медлительные, почти бесшумные "Т - 6", которых теперь в распоряжении двух фронтов было теперь аж восемь штук вместо прежних двух, было известно только фронтовому командованию...
  Кто-то изрек некогда: танковые части, - не острие, пробивающее панцирь. Они яд, который впрыскивают в открытую рану. В этом есть своя мудрость, но так бывает редко и совсем, совсем недолго, потому что на самом деле танковые части без артиллерии и, главное, хорошей (и хорошо "осаперенной") пехоты долго не живут.
  Поэтому все, что было способно мало-мальски поспевать за танками, ценилось на центральном участке фронта не то, что на вес золота, а прямо-таки на вес жизни. Так что взять их неоткуда, и не дадут. В той коллекции сложностей, что сложилась в голове прямо сейчас, навскидку, присутствовала также проблема "накормить", - а то попросту не дойдут. Зато не было проблемы "вооружить", поскольку оружия этой большой Непервомайской демонстрации не полагалось прямо-таки по статусу. Ай, Климушка, сукин сын! Нечего сказать - удружил, мерзавец! Ну не может быть, чтоб он это все сам! Молчал-молчал, сопел себе в две дырки, ни во что не вникая, - да и высказался вдруг? Так не бывает! Провалиться на этом месте, если дело обошлось без негодяя Берия... А что, если и его замазать в это дело? А чего терять? Либо - не откажет, и все будет в порядке, либо - откажет, и тогда окажется виноват. Ничего, Лавруша, не мне одному прыгать, ты у меня тоже попрыгаешь, запомнишь, каково подлянки-то кидать! Но это с людьми. А со всем остальным как?
  
  Прототип IV : образца 36 года.
  
   Теперь он привлекал к делу Карину и в тех случаях, когда приходилось делать что-то новое. Она неизменно справлялась, если только полученное от него задание было более-менее определенным. Сейчас, получив вроде бы нереальное задание удвоить производство, он, на самом деле, мог бы пойти простым путем: набрать еще девчонок-закладчиц и увеличить количество емкостей. Это, кстати, было вполне реально, первые его подручные, те, что исподволь становились Старой Гвардией, неоднократно докладывали: просятся, - но он неизменно отмалчивался. Чутье, отчасти данное ему подросшей Инструкцией, или Инструкция, подросшая за счет невыразимого словами опыта, не позволили ему идти по пути наименьшего сопротивления, как будто намекая: главное - это чтобы как можно меньше зависело от наличия квалифицированных рабочих. Наступит время, придет пора и для призыва, уже по-настоящему массового, вот тогда-то и скажется по-настоящему то, что он придумает и сделает сейчас.
   Так что пока он решил сделать оснастку, которая умела бы точно отмерять, чтоб вот этого - столько, а этого (тогда) столько, а вот этого - полстолько. Поначалу задача показалась ему несложной, он даже представил себе, - хотя и знал наперед, что это глупость, и на самом деле все будет по-другому, - как сразу множество автоматических пипеток одновременно ныряют во все нужные емкости сразу, и забирают ровно столько, сколько нужно, в зависимости от конкретной закладки, да... Вот только соотношение веществ в зависимости от объема менялось. То, что по-научному называлось зависимость, носило нелинейный характер. По сложившейся привычке Саня, когда головы не хватало, привлек к решению задачи руки. А еще - грешный свой язык, и гондобил что-то, бормоча себе под нос бессвязные, бессмысленные речи. Тот, кто плохо его знал, мог бы решить, что Саня, наконец, рехнулся на почве исполнительской дисциплины, но те, кому надо, знали его неплохо.
  Херней страдаешь, - вежливо обратился к нему Владимир Яковлевич, которому донесли о происходящем в подробностях и красках, чуть только не повизгивая от радостного возбуждения, - Саня? Чей-то тут у тебя?
  Берович, как мог, попытался самыми простыми словами довести до патрона суть проблемы и характер затруднений, заранее ожидая, что объяснить не получится. И увидел вдруг, что конструктор, поначалу напрягшийся, постепенно расслабился, и лицо его при этом выразило нечто вроде легкого пренебрежения. Владимир Яковлевич был на самом деле и талантливым, и хорошо образованным инженером. О тех самых "тепловых двигателях" он знал если и не все, то очень, очень многое.
   А! - Сказал он. - Кулачковый вычислитель. Им еще, помнится, уже при царе Горохе паровозники пользовались...
  Слово "паровозники" он произнес с непередаваемым выражением, передающим всю меру его презрения.
  А где прочитать?
   Прочитанное воодушевило и вызвало неподдельное уважение, но Саня не был бы самим собой, если б не нашел в конструкции механизма множества недостатков. Излишней сложности, лишних деталей, той странной зашоренности мысли явно же умнейших создателей вычислителя, что так и не позволила им прямо следовать сути задачи. То, что он сам собирался сделать что-то вроде, только хуже, равно как и то, что отказался от этой идеи, познакомившись с тем, как это делалось до него, не смутило его нисколько. Он вообще менее всего был склонен к рефлексии и не задумывался над подобными проблемами. Ему хватало своих. А тут все стало на свои места: воображать надо было в шестеренках и стерженьках, а вот делать, - непременно в токе. "В токе" он воображать пока что не умел, но со временем и это умение тоже стало неотъемлемой частью Инструкции.
  Ему казалось, что уже второй год подряд он делает одно и то же, в сущности, вовсе несложное дело: для того, чтобы выполнить возросшее в десять, в сто раз задание, выдумывает и делает "на коленке" оснастку. Та оказывается очень даже пригодной, и его заставляют делать еще. Постепенно оказывается, что он занят этим делом постоянно и почти круглосуточно, работа становится все более успешной и все более рутинной. Он придумывает, как поставить на поток и "это дело", и просит под него еще людей. В результате как-то само собой возникает новое производство. Чахлый инструментальный цех, одно название, что цех, становился чуть ли ни самостоятельным заводом, а Яков Израилевич теперь дирежировал, по сути, целым училищем, за глаза именуемым "клумбой" за то, что обучались там почти исключительно девушки во-первых, и за их манеру держаться этакой тесной стайкой, прижавшись друг к другу, во-вторых. По мере расширения производства неизбежно возникали новые нужды, Беровича неизбежно привлекали для ликвидации "узких мест" производства или же поставок, он - налаживал выпуск недостающего, постепенно на вспомогательный источник деталей и техники начинали смотреть, как на основной, производство из "кустарного" становилось полномасштабным, иногда более, чем солидным, и цикл повторялся. Хотя в те времена этот принцип, эта схема его воздействия на мир еще только складывалась, находились в процессе становления, не стали явной закономерностью.
  Саблер, одетый по летнему времени в чесучевый костюм, в шляпе цвета яичной скорлупы на голове, с палочкой в руках и неизменной улыбкой на круглом лице приходил к Сане каждый раз, как только намечался выпуск нового изделия, - узнать, чему теперь придется учить "этих шкиц". Выслушивал, молчал около минуты, прикрыв глаза и набирая побольше воздуху, после чего начинал скандал. Беровичу оставалось только удивляться, каким образом этот старый человек, зачастую ничего не понимая в сути технологического процесса, почти всегда оказывался прав. Он требовал, чтобы все сводилось к простейшей инструкции, "которую может выполнить любой болван". Говорил, что ничего и не хочет понимать, потому что мир состоит из дураков, и то, чего нельзя делать без понимания, не годится для массового производства прямо-таки по определению. И он добивался своего, инструкция приобретала формулировку, ни в одном пункте, ни на одной стадии не подлежащую двоякому толкованию. Он воспитанниц своих он требовал просто-напросто безукоризненности, и поэтому изгонялись не только откровенно неаккуратные, но и те, кто хотя бы раз позволил себе схалтурить, сделать хуже, чем мог. Зато те, кто выбивался из общего строя в другую сторону, показывая умение действовать в неоднозначных ситуациях, "выводились за скобки" в качестве зеленого сырья будущих руководящих кадров, к ним начинали присматриваться. Ни Беровичу, ни тем более Саблеру и в голову не приходило показывать свое особое к ним отношение, потому что такого рода качества были и опасными, и перспективными одновременно. Потому что в армии нет ничего нужнее, чем хороший сержант, и нет ничего опаснее, чем держать в рядовых готового сержанта. Нет и не может быть никаких бунтов и беспорядков там, где все неформальные лидеры становятся по совместительству формальными. К сожалению, такого рода возможность не всегда присутствует, и поэтому империи время от времени с грохотом рушатся. Других причин, в конечном итоге, нет.
  
  
  - Сергевна - выручай. Все понимаю, знаю, что не можете, верю, что как на фронте, - а надо.
  Товарищ член Военного Совета, мы, кажется, и так никогда не отказывали ни в чем. Все, что в наших силах. К чему просьбы-то?
  А, - с непобедимым простодушием ответил Хрущов, - к тому, что приказать-то я тебе никак не могу... Это теперь, с прошлого июля только Верховный и может, а всем остальным - ни-ни. Потому и прошу, что больше помочь некому.
  Товарищ Хрущев, вы меня пугаете. Скажите, что за беда, и все, что зависит лично от меня...
  Он вкратце объяснил суть чудовищного мероприятия, возложенного на него высшим руководством и добавил:
  И что за люди-то? Одни ноги, да и те слабые. Все полягут, и дела не сделаем, и не отмолим никогда! Ну ты же комсомолка!
  Н-нет, - она потрясла головой, не думая, что собеседник никак не может увидеть ее жеста, - парторганизация запретила давать рекомендацию. Да я с тех пор и не настаиваю. Некогда, по правде говоря.
  Что? А-а-а... Я сам потом дам рекомендацию, лично. Выручишь?
  Она задумалась. Этот - был, вроде как, один из всех прочих среди приближенных товарища Сталина. Не менее подл, чем кто угодно, и поподлее многих. Такой же душегуб, и в крови по макушку лысой головы. Но присутствовал тут и нюансик, особенность. Будучи негодяем, и, по негодяйству своему, душегубом, он не был злодеем. Приспособленец, как все в сталинском окружении, он мог пролить реки крови ради карьеры, места и уж, тем более, ради того, чтобы обезопасить собственную шкуру. Но ему это не нравилось. Будь его воля, он, пожалуй, не убивал бы. Будучи, пожалуй, не менее подл и аморален, нежели те же Ежов, Мехлис, он не был, в отличие от них, посланцем абсолютного зла. С другой стороны, он был хуже их тем, что убивал, ведая, что творит, ни на минуту про то не забывая. Ближний круг Беровича разбирался в людях хоть и своеобразно, но точно, не валя в одну кучу даже негодяев, не забывая о тонких отличиях между ними. Этот - мог сделать доброе дело просто так, по убеждению и без выгоды, если оно, понятно, никак не мешало ему лично.
  Слышите меня? Хорошо слышите? Так вот, то, что зависит от меня, я сделаю полностью, во всю силу и со всем старанием. Но я сама по себе ничего не решаю. У меня есть свой хозяин, и вы его знаете.
  Он его знал. И знал, что хозяин этот может быть по-настоящему опасен, поскольку, в отличие от всех прочих, был совершенно непредсказуем, сильно напоминая этой своей чертой Самого. И то, что Хрущев отлично знал истинный, - крайне значительный! - масштаб власти и влияния Карины, ничего не меняло. Если ее хозяин скажет ей, это будет исполнено. Безусловно и беспрекословно, и разговор будет закончен навсегда, и повлиять на это обстоятельство нельзя никак.
  
  Товарищ генерал армии, Александр Михайлович, мне тут Никита Сергеевич звонил, говорил о текущей задаче...
  Да. Я понял. Слушаю.
  Скажите, - это правда так важно? Ну, чтоб война побыстрее кончилась?
  Вот так вот. Посторонние штатские знают о секретнейших замыслах Верховного Главнокомандования и задают о нем вопросы... да что там, - фактическому начальнику Генштаба. По всем законам, по правилам писаным и неписанным, ее надо немедленно арестовать со всеми вытекающими последствиями. Вот только делать этого он не будет. И не только в том дело, что собеседница его, двадцати двух лет от роду, входит в номенклатуру ЦК, а если уж совсем откровенно, то в номенклатуру товарища Верховного лично. И не в том даже, что именно ей во многом подчиняется индустриальная мощь, бывшая в пору хорошей стране. Дело еще в том, что относилась она к людям совсем особым. Словами, вот так, вдруг, этого не объяснишь, но понимаешь ясно. Речь не о том, что лишней болтовни не будет, - какая там болтовня! Просто-напросто, если Карина Морозова примет эту жуткую, окаянную затею, как свою, поймет всю ее необходимость, - а это такое понимание, от которого хочется выть, а потом, когда закончится, застрелиться, - от этого может воспоследствовать бо-ольшая польза делу. Тут нужно либо не отвечать вовсе, либо говорить честно, поскольку врать худой, сутулой, тягуче-бесшумной Карине Морозовой нельзя. Об этом даже и подумать отчего-то страшно. Ну, раз Никита решился, ему и тем более стыдно трусить. Да и вопрос, надо сказать, неплох.
  Понимаешь, Кара ты моя, неминучая, - проговорил он несколько легкомысленным тоном, поскольку она как раз годилась ему в дочери, - обойтись, наверное, можно, но НАДО БЫ - сделать. Если не выгорит, то мы теряем три-четыре десятка тысяч людей, которым в военное время, откровенно говоря, и так не светит. Всего-навсего. Если выгорит наполовину, как обычно, то немцы, если умные, на юге драпанут аж за Днепр. Это значит, что не придется освобождать почти всю Россию. А еще то, что в живых останется пол-миллиона молодых парней, а еще полтора уйдут неизувеченными. А вот если выгорит полностью... О, тут я тебе точно не скажу. Скажу только, что те цифры придется удвоить, если не утроить. Им будет некогда, да и просто нечем затыкать дыры.
  А почему этих? - Голос Карины был полон нестерпимой горечи. - Скажите, товарищ генерал армии, только честно, - неужели же у нас совсем людей не осталось?
  А у тебя что, - рабочих рук вдоволь? Наверное, - сплошь здоровые молодые мужики со специальным образованием? - Она - молчала, потому что даже слишком хорошо понимала, что именно он ей говорит. Он помолчал некоторое время, она слышала только, как он возмущенно свистит носом, а потом проговорил скороговоркой, сварливо. - Найдутся еще люди, не бойся! Вот-вот новый призывной возраст придет, на освобожденных территориях наскребем. Нарожали матери, успели. Да ведь и этих положим, если упустим это самое "вот-вот". Только на войне понимаешь, чего стоит время. Сто человек могут вовремя сделать то, что спустя два часа окажется не под силу тысяче, а спустя сутки тут могут потерпеть неудачу целые армии.
  Услыхав посторонние звуки, которые ожидал услышать от кого угодно, только не от нее, сказал примирительно:
  Да ты не реви...
  Я-а?! - Голос в трубке отлично подошел бы солидной, опытной кобре длиной метра в три. - Просто расстроили вы меня, очень. - И полу-выдохнула, полу-прошипела с невыразимой угрозой. - Ла-адно, посмотрим!
  Он отлично понял этот тон. Жуткая, сосредоточенная ярость не бойца, но - закусившего удила крупного воротилы, магната, не уступающего волей и возможностями иному полководцу. Исчезла молодая и, вопреки всему, чистая и честная девчонка, осталось особое бешенство мастера усилий не кратковременных, но сложных и длительных, привыкшего пробивать любые стены, сметать любые препятствия и не признающего ничего невозможного.
  Вы только это, слышите? Александр Михайлович, миленький, вы уж сами проложите им маршрут, никому не поручайте! Помогите, а? А уж мы...
  И - скрипнула зубами от полноты владевших ею чувств. Что делать? Он вообще отличался слишком мягким для полководца характером и потому - пообещал. Понятно, - она позабыла попрощаться, спеша положить трубку. Ну вот. Теперь страшно даже представить, что она там устроит. Василевский, задумавшись, вдруг ударил кулаком о край стола. А что? Паулюс из-под Сталинграда не выберется больше ни при каком раскладе. Румыны с итальянцами на Дону зависли крепко, как недозрелый желудь, и уже начали сдаваться быстрее, чем помирают, хотя и помирают очень быстро. Под Смоленском Георгий Константинович крушит и крошит немцев так, что им и отдышаться некогда. Что называется, - "воюет в тактическом ключе": это когда операции проводятся каждый раз ограниченными силами, внезапно по времени и в неожиданном месте, так, что противник не видит явной связи между ними, а толк - есть. Может быть, оно и правильно, может быть, только так и можно воевать в тех местах. Непонятно, откуда и силы-то берет? Стратегических резервов он, понятно, не получит... а вот со спокойных участков фронта ему, пожалуй, можно кое-что и передвинуть. Рокировать, так сказать. Ну, а если и здесь получится... Если и здесь получится, то это еще полтора-два Сталинграда.
  
  Скажите, товарищ Жюков, если применить эти новые "катюши" против окруженной Сталинградской группировки, - это намного ускорит капитуляцию?
  Безусловно подорвет способность противника к сопротивлению, товарищ Сталин. Только...
  Только щто?
  Не хотелось бы применять это оружие на своей земле, товарищ Сталин. Только в логове. Уж больно это страшно.
  
  Прототип V: образца 37 года.
  
  
  Товарищ Ежов, а что у вас по вредительству на 17-м заводе?
   Нарком побледнел. Сказать вот так, навскидку о положении с вредительством на номерном заводе, не бывшем на слуху, он не мог. У него и без какого-то там 17-го было, о чем доложить Вождю. Вредительство на производстве множилось, армии вредителей плодились, как мухи в гнилом мясе, органы захлебывались под девятым валом сигналов от секретных сотрудников и просто бдительных граждан, но именно об этом заводе ничего особенного вроде бы не поступало. Это было очень плохо, настолько, что могло кончиться катастрофой. Не могло того быть, чтобы Сталин спросил просто так, без всякого на то повода. Причем повода очень серьезного, иначе он не спрашивал бы так, как будто между прочим. Надо было отвечать, отвечать срочно, причем таким образом, чтобы, не дай бог, не соврать ни единым словом.
  Работаем, товарищ Сталин. Не хотелось бы докладывать, пока не будет полной ясности.
  То есть явных сигналов, - взгляд светло-светло-карих, в крапинку глаз проник, казалось, в самую душу, - как я понимаю, нэ было?
  В отдельном производстве, - в отчаянии соврал нарком и похолодел, понимая, что, может быть, загнал себя в смертельную ловушку, - товарищ Сталин. Разбираемся особо тщательно.
  Этот завод заплатит ему за этот разговор отдельно. У них там будет не просто вредительство, не просто заговор, а целое контрреволюционное кубло. Штаб контрреволюции и всех недобитых троцкистов разом!
   А вот этого не надо. Дело передадите курьеру. Все документы, все записи. И знаете еще, что, товарищ Ежов? Уберите оттуда всех секретных сотрудников, список которых тоже передадите курьеру. Дело берется под особый контроль. Нэ надо, чтобы сотрудники толкались локтями и мешали друг другу. Ви меня поняли? Товарищ Берия будет докладывать лично мне.
  А ведь это конец. Очень может быть. Необходимо, просто-таки жизненно необходимо узнать, что там делается на самом деле, и ослушаться тоже ни в коем случае нельзя. Что же делать?
  Идите, товарищ Ежов. Спецкурьер отправляется вместе с вами.
  Пуля в затылок, может быть, прямо сейчас. О спецкурьерах рассказывают разное.
  Глаза в крапинку на секунду, не больше, уперли пристальный взгляд в закрывшуюся за наркомом дверь. Бог ты мой, с кем приходится работать. Беда в том, что, будучи ничтожеством, он не делается от этого менее опасен. Разумеется, он и на секунду не собирался привлекать к этому делу Берия. Потом - может быть, даже наверное, но сначала он должен разобраться сам. Надо обращать внимание, если слишком много сигналов. Тем более надо, если сигналы поступают противоречивые. Но особое внимание нужно обращать, если сигналы отсутствуют. Мысль, - он может признаться себе в этом, - не его, но автору идеи* и в голову не придет, что он мельком высказал товарищу Сталину нечто для него новое. И тем более ничего не узнает о том, как товарищ Сталин эту мысль развил, какие выводы сделал.
   Началось с глупейшего, по сути, эпизода, когда поступил сигнал о плохом качестве двигателей одного из заводов, совершенно обычное, рутинное дело, не его, в конце концов уровня, - а потом он вдруг понял, что донос этот преследует совершенно конкретную цель: чтобы двигатели в его часть поступали непременно с 17-го завода. Мелочь эта не остановила на себе его особого внимания, сохранившись где-то на самом краешке сознания, пока, месяца через три без малого, не всплыла еще более нелепая жалоба на снабженца, который якобы по знакомству снабжал двигателями 17-го завода избранных потребителей, отгружая остальным, что останется, то есть изделия всех прочих заводов. И тогда, - это он, Сталин! - начал со всей осторожностью собирать информацию, и ни разу не вынес ее на обсуждение с ближним кругом. Так же, как ни разу не обратился за сведениями дважды к одному и тому же человеку. Только к тем, кто друг друга не любит, только к тем, кто не общается, либо же к тем, кто не имеет своего значения. Картина сложилась столь же невероятная, сколь и вопиющая. Рекламации - ни одной рекламации. Выполнение плана - неизменно. Повышенный - выполнили. Встречный - выполнили. В ознаменование - выполнили. Наверное, - приписки? Нет сигналов. Планы заниженные? Никак не выходит, из численности рабочих как бы ни наоборот, "вешают" все, что не успевают другие. Привилегированное снабжение? Нет данных. В смысле - нет по результатам реально проведенного выяснения. Хотя бы штурмовщина в конце года-месяца-квартала - есть? Просто нет. Никаких прорывов, авралов, вредительства, даже самых обыкновенных аварий, остановок производства, перебоев с поставками. У всех есть, потому что не от себя, от поставщиков зависит, - а у них нет. Что ни спроси, - ничего нет! Неужели совсем ничего нет? Есть, как не быть: многовато детей врагов народа и всякого рода бывших. Что характерно - именно детей. Сплошь женские имена, ни одной старше девятнадцати-двадцати, - слава богу, хоть что-то, по-человечески понятное. Еще несколько персонажей из прежней жизни, извлечены со спецпоселений в качестве ценных специалистов... впрочем, все народ-то безобидный, никому особо не нужный, да к тому же еще в возросте. Откровенно говоря, - так плюнуть и растереть, тоже нету ничего!
   Здесь то забавно, что тут бдительные товарищи действительно нашлись, сигнализировали по персоналиям на заводе, и дело 17-го завода действительно выделили из общего ряда бдительные сотрудники товарища Ежова, только сам он об этом не имеет никакого понятия и на ходу выдумал, выходит, чистую правду. Подобные казусы в высшей степени соответствовало своеобразному чувству юмора товарища Сталина и очень его веселили, когда он вот так, в одиночку, без свидетелей работал. Но тут было не до веселья, не будь он таким атеистом, то сказал бы, что дело явственно попахивает серой, впору креститься, - а на деле Никто, Ничего Не заметил!
   Собственно, тут может быть только два варианта. Либо там действительно все в полнейшем порядке, тишь, гладь и божья благодать, только анделы небесные не летают. Либо все ЧП перекрываются от постороннего мира так плотно, что не может просочиться ни один, даже самый пронырливый слух. И то, и другое, разумеется, совершенно невозможно, но второй вариант уж больно противоречит той тихой, но совершенно реальной ожесточенной грызне, которую ведут за моторы этого предприятия авиазаводы и летуны всех мастей. Да, но это же совершенно невозможно... Но есть специалисты и по таким делам. И специалистки. Самое по ней дело.
  
  * На самом деле автором этой фундаментальной идеи является некто Маккиавелли.
  
  В кабинете царил полумрак, по мнению хозяина очень подходивший по характеру для предстоящего разговора. И хозяин здесь был не просто хозяин, но - Хозяин.
  Давно не виделись, товарищ Стрелецкая, - проговорил он каким-то домашним, доверительным голосом, обзначая сумеречную гостью, лицо которой было сейчас едва видно, - докладывайте. Прежде всего то, что вам самой показалось особенно важным. Но сперва ответьте на главный вопрос, как мы договаривались, помните? Кто на этом заводе является главным?
  Товарищ Сталин, положение, сложившееся на заводе, является настолько необычным, что простой ответ на вопрос о ключевой фигуре практически ничего не даст.
  Продолжайте, - кивнул хозяин кабинета, - если надо, говорите подробнее. Я послушаю.
  Директор на этом заводе является настоящим директором. Распоряжается хозяйством, ресурсами и персоналом, все его распоряжения не оспариваются и неукоснительно выполняются. Это чистая правда. Далее. Главный конструктор Макулин, чей мотор.
  Его конструкция?
  Бывшая "Испано-Сюиза". Но заказчики говорят, что на треть мощнее, в полтора раза легче и во много раз надежнее. Во сколько - никто не знает. Шутят, что сломать можно только специально. Это тоже правда.
  Продолжайте.
  Главный технолог Свирский. Владеет ситуацией, ни на кого свои обязанности не сваливает. Занят с утра до ночи, и все по делу. Умело определяет узкие места и еще только назревающие проблемы.
  И это тоже чистая правда, я понял. Кажется, ничего необычного?
  Да, товарищ Сталин. Необычное начинается потом. Все детали для сборки производятся на заводе, на так называемом "опытно-поточном производстве", которое постоянно расширяется. Сейчас многие нормали производятся и для других заводов. Всем, что касается серийного производства, там заправляет некая Морозова Карина Сергеевна, двадцатого года рождения, дочь сектанта-толстовца, который был арестован и ликвидирован почти шесть лет тому назад.
  Она что - представляет интерес?
  Некоторый. Среди подчиненных слывет мелочной садисткой, требовательной до настоящего изуверства, не упускающей никаких мелочей, все видящей и во все вникающей. Наказывает обязательно и с видимым наслаждением. Все, кто находится под ее началом, боятся ее и ненавидят настолько, что не могут даже уважать, хотя уважать есть за что.
  Не-ет, товарищ Стрелецкая, звучит очень многообещающе. Перспективный руководящий кадр, не так ли?
  Так точно. С известными поправками.
  
  
  ... Она поняла, с кем имеет дело, с первого же взгляда. Косички- "баранчики", в цеху неизменно укрытые беретом, маленькое личико, какое-то даже сероватое, бледные узкие губы, поджатые в выражении вечного недовольства, острый взгляд глубоко посаженных белесых глазок. Чахлая, почти безгрудая фигурка. Размашистая походка, при этом странным образом бесшумная, как полет совы. Не только Стрелецкая разглядела Карину. Карина тоже прекрасно разглядела Жар-Птицу. Губы ее, если это только возможно, поджались и еще сильнее, и тогда Жар-Птица поняла, что хорошие отношения с мастером участка Морозовой ей не грозят ни в коем случае. И, отлично заметив этот мимолетный взгляд, позади испуганно вздохнул кто-то из девчонок. И уж, конечно, заметил мимолетный обмен взглядами кругленький, улыбчивый Саблер, от которого какие-то отношения между людьми скрыть было попросту невозможно. Куда позже, когда она уже училась у него, одновременно выполняя операции, какие попроще, и обратила на себя его благосклонное внимание, он даже попробовал с ней объясниться. Наверное, - и в связи с Кариной, но и не только.
  Настенька, деточка моя, - проговорил он, помявшись некоторое время, - зря вы сюда устроились, ей-богу...
  Яков Израилевич, за что такая немилость? Глупей других? Не стараюсь? Понебрежничала когда?
  Да нет, золотко, вы умненькая и старательная девочка. Даже слишком умненькая, на мой взгляд, и когда вы делаете что-то, в этом нет ни азарта, ни особой старательности новичка, - знаете? Так и кажется, что вам доводилось делать вещи и посложнее.
  Я никогда не работала ни закладчицей, ни оператором кристаллизаторной установки. И ничего похожего не делала тоже. Это правда.
  Да не об этом же речь, Эстеркен! Я говорю за другую жизнь, для которой ты родилась, я же вижу. Шла бы ты... ну, разве же я знаю, - в артистки, что ли? Уж с твоей-то роскошной внешностью. А здесь сплошь те, кому больше некуда деваться. Босяки, которых никто не пускает в приличное общество, - не то приличное общество, которое раньше, а то, которое теперь считается приличным. Нам же этот завод вместо лагеря, по недоразумению, и только до тех пор, пока мы здесь живем как в лагере, и не видим белого света, кроме работы. За границей, у буржуев, есть роскошное слово "резервация", там в Америке держат индейцев, но это-таки проходит и для всех других, которые не совсем прокаженные, но все-таки.
  Тогда я здесь именно что на своем месте, дядя Яша. До сих пор не могу понять, почему меня не сослали.
  Что, таки и твоих?
  Угу. Обоих родителей. И не знаю, где они и что с ними. Одно хорошо, - я у них одна была. Так что у меня одна дорога, на производство.
  Хороший старик. Умный. И в том, что ей говорил кое-какие небезопасные слова, не сделал глупости. Правильно оценил, что уж она-то их никому передавать не будет. В обоих случаях, хотя и по разной причине. Но пока что ее спрашивали о Карине.
  
  Она абсолютно предана младшему технологу опытно-поточного производства Беровичу. Пойдет за него не то что на смерть, но даже на любые пытки.
  Кажется, мы дошли до самого интэресного, а?
  Судить вам, товарищ Сталин. Это человек, который практически постоянно что-то делает своими собственными руками. Меряет, налаживает, регулирует, собирает. Подчиняется и директору, и главному технологу, и главному конструктору. Конструктор, кстати, отыскал его, добился перевода на этот завод, и, более-менее, покровительствует ему. Берович без оговорок выполняет любую работу по ремонту и наладке оборудования. Если поблизости кто-нибудь из "стареньких", они хоть останавливают, направляют кого положено, а то так бы и бегал на любую ерунду. Почти никогда ничего не требует, старается обойтись тем, что есть. И по большей части обходится.
  И чего тут, - Сталин слегка нахмурился, в голосе его впервые промелькнули нотки нетерпения, - необычного? Я жду, товарищ Стрелецкая.
  Необычно здесь то обстоятельство, что практически любые требования, любые задания, любую работу он действительно выполняет. В том числе такую, которую выполнить кажется невозможным. Я справлялась у посторонних людей, на других производствах того же профиля. И второй интересный факт: официальное начальство готово разбиться в лепешку, когда этот их подчиненный чего-то все-таки требует. Справедливости ради надо сказать, что все его запросы и заявки касаются только производства и никогда не касаются зарплаты, условий работы, бытовых удобств, продолжительности рабочего дня, - Жар-Птица размеренно загибала пальцы, - непомерного круга обязанностей и официального положения самого Беровича. Если бы не Карина, он жил бы в цеху, питался всухомятку, а по выходным проживал бы в общежитии на койке, в комнате на двенадцать человек, нажил бы язву и чахотку, но эта самая Карина такая стерва, что с ней предпочитают не связываться никто, в том числе руководство...
  У вас получается какой-то идеальный исполнитель без амбиций. Вроде джинна Аладдина: именно Аладдин отдает приказы, которые выполняются, но кому он интересен без джинна?
  Да. Очень похоже. Если бы это сравнение пришло мне в голову, я смогла бы доложить то же самое гораздо быстрее. Спасибо, товарищ Сталин.
  Я попробую догадаться. Это он затребовал себе исключительно девичий коллектив?
  Да, товарищ Сталин. Не то, чтобы затребовал, но так сложилось.
  А он их не... Вот к тебе самой, Жар-Птица, не приставал?
  Кто? - От такого вопроса Настя даже замерла на секунду. - Саня Берович?! Товарищ Сталин, я, очевидно, очень плохо описала личность этого человека, если у вас вообще возник такой вопрос.
  А что такого? Человек молодой... Ну не евнух же он, в конце концов?
  Нет. Периодически он сожительствует с Катькой... с Екатериной Бутенко, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, не проявляя при этом ни фантазии, ни какого-либо умения. Очевидно, вообще не догадывается, что такое умение существует, тороплив и однообразен. При этом, судя по всему, обладает совершенно нормальной потенцией и половыми потребностями.
  А ты неплохо разбираешься в вопросе.
  Аналитик, который не разбирается в половом вопросе, никуда не годен. А мои знания по этой части носят чисто теоретический характер. Дело в том, что я до сих пор остаюсь девушкой в самом прямом и пошлом смысле этого слова. И совершенно не привержена утехам, которые помогли бы обойти это досадное обстоятельство.
  Тогда откуда же такие сведения?
  А от той же гражданки Бутенко. Она обладает привычкой обсуждать подробности своего сожительства в компании многочисленных подруг, вслух, довольно громогласно, с большим, хотя и несколько грубоватым, юмором и использованием множества цветистых сравнений. Вообще желающих затащить его в ЗАГС довольно много, но Карина оберегает его от претенденток, как цепной пес. Кроме как от гражданки Бутенко, которой на Карину плевать. Единственный человек, который ее не боится вообще.
  А сам он вообще как? Ученый идиот не от мира сего?
  Нет. Самый близкий тип - темный рабочий паренек с окраины, со всеми достоинствами и недостатками такого типа людей... вот только ставший джинном. Поэтому темнота его и бескультурье... довольно своеобразные. Невозможно предсказать, когда он неожиданно проявит редкую компетентность и очень глубокий ум. У него это прекрасно уживается с удивительной наивностью и убогим кругозором в очень многих вопросах. Впрочем, ему всего двадцать два и он продолжает учиться. Его нельзя недооценивать, и при разговоре следует постоянно держаться настороже. Иначе разговор может дать результат... далекий от того, на который рассчитывали.
  Интерэсный тип. Надо будэт, при случае, познакомиться с ним поближе.
  Она ничего не сказала, не позволила себе никак выразить своего отношения к этим словам, она только на миг отвела взгляд. Он как будто бы и смотрел-то в другую сторону, но, однако же, этого хватило.
  Ви хотели что-то добавить, товарищ Стрелецкая?
  Хотела, но посчитала это неуместным и невежливым.
  Почему?
  Потому что от меня требуются только те мнения, которые можно тут же подтвердить.
  Ви говорите, говорите.
  Мне кажется, что ваша своевременная встреча с Беровичем может оказаться самым важным делом из всех возможных в нынешних обстоятельствах. Обосновать не могу. Уверена, что вы поймете суть моих затруднений. Я столкнулась с явлением, для внятного описания которого у меня нет слов. Только чутье, которое к делу не пришьешь.
  Это нэ страшно. Ви еще очень молодой человек, Жар-Птица.
  Да еще и девственница, как выяснилось. Он как-то не задумывался об этом вопросе. Где-то доводилось слышать, что колдовские девы теряли силу, утратив невинность... а ведьмы, с другой стороны, славились как раз склонностью к разврату. Интересно, чем отличались одни от других? Но куда интереснее, зачем она сказала ему это? Ведь кто-кто, а она ничего зря не делает.
  Ви прэдполагаете остаться там и дальше?
  Готова выполнить любой приказ. Место интересное и перспективное, но очень уж какое-то... жутковатое. Вроде муравейника.
  Харашо. Увольняйтесь и уходите. Но так, чтобы без проблем вернуться при нэобходымости.
  Вот так-то. А нечего было произносить какие-то лишние слова. Хотя это и совсе-ем другое дело, чем "болтать лишнее".
  
  Все, Карина Сергевна, - проговорила Жар-Птица, показывая Морозовой повестку, - забирают меня от вас. Не чаяла, что доверят все-таки.
  Погоди-ка, - Карина забрала повестку, и пробежала глазами текст, - так это ж в армию?
  Так точно.
  И с каких это пор в армию начали призывать девушек? Парней недостаточно?
  С недавних пор, Карина Сергевна. Парней хватает, специалистов мало в кое-каких воинских специальностях.
  А ты?
  А я как раз специалист. Радиодело. Без лишней скромности скажу, что радистка я классная, вот и берут инструктором.
  У Карины вообще-то был нехороший взгляд. Как у человека, которому чужая жизнь - копейка. Насте было с чем сравнивать, поскольку она знала товарищей с большим опытом исполнения. У Карины, как и у них, такой взгляд был всегда, но тут он, кажется, все-таки потеплел.
  Ну что тебе сказать, Стрелецкая? Рада за тебя, хотя и завидую немного. Поверстали в солдаты - значит, хочешь не хочешь, приняли за своего. Да и... правильно. Прости, но была ты тут как-то не ко двору. Все, вроде, хорошо, - а не наша. Ты "Отверженных" Гюго читала? Так это про нас. А ты какая-то другая, может, и повезет еще в жизни... И это, - голос ее изменился, - чего гребут-то специалистов? Будет что?
  А кто ж его знает? Нам не говорят, да и сами, может, не все знают. Понимаешь, не от нас одних это зависит. От фашистов еще, от Адьки-сволочи. Но, по всему, не миновать нам фронта. Так что, боюсь, увидимся. Не поминай лихом, Сергеевна.
  Служи там, пусть знают, - она вдруг сжала кулачок так, что побелели костяшки, - наших, кто с 17-го завода. Бывай.
  
  "Великая Германия" не зря считалась одной из лучших дивизий германских вооруженных сил, а уж те, кто имели честь служить там, были уверены, что она просто лучшая. В ходе этого гигантского, тягучего, невероятно тяжелого сражения, напоминающего ночной кошмар без выхода, соединение неоднократно играло роль своего рода "пожарной команды" всей группы армий. И теперь условия заснеженного леса заставили фузилерный полк из ее состава, основную его часть, двигаться практически одной колонной, а командиров - допустить это вопиющее безобразие. Несмотря на низкую облачность, время от времени сеющую мелкий, сухой снег, где-то там, в небе неотступно, то приближаясь, то удаляясь, гудел самолет, и нельзя было узнать, свой это или русский: гул был какой-то непонятный. А потом, как это случалось уже дважды, голова колонны на протяжении почти четырех километров вдруг разом вспыхнула адским огнем, и сразу же, без интервала, то же случилось на следующих двух километрах. На этот раз машин было всего три, залпа - два, перекрывающихся зон поражения не было, поэтому не было и поголовного уничтожения головы далеко растянувшейся по узкой снежной тропе колонны. Колонна не умерла сразу: в красивой комбинации диких одновременных потерь, оглушительного шока и полной неразберихи она превратилась в подобие курицы с отрубленной головой. Там, на опушке леса, минометчики привычно подняли опоры, смотали провода и попрыгали в машины. Куда дальше, специально выделенные люди засекли залп и передали направление дежурной группе пикировщиков, ждавших именно этого сигнала. Протесты командира, говорившего что-то про погоду, были задавлены недрогнувшей рукой, и машины вылетели на охоту за кошмарным оружием русских, то ли существовавшим, то ли нет, под водительством "кондора", вооруженного новейшим радаром. Километрах в шести от атакованной колонны их тоже засекли и дали знать истребителям Шестакова: у них тоже был свой поводырь с радаром, только он висел в здешнем небе почти постоянно, меняясь раз в несколько часов. Пикировщики прошли над сводным "усиленным" танковым батальоном из корпуса генерала Соломатина, но "поводырь" не стал отвлекаться от выполнения четко поставленного задания, - орднунг есть орднунг, - и двадцать две "тридцатьчетверки", героически модернизированные уже во время сражения, врезались в полковую колонну почти точно "лоб в лоб", проходя то, что от нее осталось, насквозь.
  Батальон, собранный для атаки, был подперт генераторными ротами, собранными со всего фронта, почти всем, что от них еще осталось, и поэтому несся практически без задержек. "Генераторщики" за время боев тоже претерпели значительные изменения, на каждой машине теперь красовался пулемет, кустарно установленный теми же ремонтниками, а на машинах, поверх груза и поверх панцирей генраторов, поверх круглых боков "мельниц" ожесточенно висел, цепляясь за что попало, черный от дикой усталости и морозов десант. На самих генераторах пулеметы были из разряда тяжелых, простые и бесхитростные ДШК. То, что поначалу генераторщиков оставили без оружия, было явной глупостью, стоившей немалой крови, поскольку по смыслу своего существования и боевого применения они следовали только чуть позади атакующих частей. К тому же сами генераторы были покрыты четырехсантиметровой броней из материала, именуемого Беровичем "волокнистым углеродом" и плевали на любые пули с осколками. Снаряды - да, брали их почти всегда, но не всякие, не на любом расстоянии и не под каждым углом. Теперь, услыхав впереди резкие, отрывистые залпы танковых пушек и злобный, торжествующий вой пулеметов, вся генераторная группа, примерно полторы роты, молча, не дожидаясь приказа, попрыгала по машинам и отправилась вдогонку. Опыт боевого применения части насчитывал чуть больше недели, зато отличался большо-ой насыщенностью и крайним разнообразием, устав носил не слишком определенный характер, и сводился, по сути, к одному: Танки Должны Быть Заправлены ВСЕГДА, - и при этом по возможности не нести запасных баков. При соблюдении первого и, тем более, второго условия все остальное генераторным ротам прощалось. Даже теперь, когда они всерьез собрались поддерживать атаку, барабан "мельницы" работал на ходу, а генераторы - вырабатывали горючку: не только в России, но и в Европе практически всегда можно найти дерево или что-то, его заменяющее.
  Там, где действие ракет проявилось в полной мере, делать было нечего: на черной, исходящей паром земле лежали черные головешки трупов, грузовики горели коптящим пламенем, почерневшие, угрюмые танки извергали клубы дыма, упершись в обгорелые пни по обочине. На периферии, между зонами полного уничтожения кто-то бесцельно, трудно копошился, не понимая, кто он и что с ним, почему ничего не видят выжженные глаза, и ничего не слышат уши, в которых барабанная перепонка тоже взорвалась одновременно с ракетами. И, главное, - куда делся воздух, который обожженное, стремительно распухающее горло не пропускало к обожженным, исходящим розовой пеной легким? Фигуры, слепо ползущие непонятно куда, шатающиеся фигуры, бредущие в непонятном направлении с широко раскрытыми глазами. Фигуры безучастно сидящих людей. Отрывистая команда старшего лейтенанта Каляды, бывшего чем-то вроде командира у десанта: "Тех, кто прячется - бить. Эти соображают..."
  Батальон был усиленным не только в счет численности, приличной в разгар боевых действий хорошему полку. Не только за счет сводной генераторной роты. Усиленным он был еще и по той причине, что какая-то непонятная ремонтная бригада с непостижимой споростью перебрала основные агрегаты, заменив их новыми, и обмазала броню изнутри какой-то светло-желтой дрянью, застывшей во что-то вроде резины. С Дынером связался сам Жуков. Суховато пошутил, что у него - "большой блат, аж сам Семенов", и приказал принять, помочь войти в курс дела и "всячески способствовать". Заводская группа сопровождения, "ЗГС - 4/67" приволокла с собой неожиданно солидный запас самых ходовых запчастей и агрегатов, чистое золото по военным временам, и уже за это Дынер не то, что обрадовался, а прямо-таки проникся к ним нежностью, возлюбил горячо и трепетно, но то, как они работали... Это было прямо-таки за пределами понимания, жаль только, хорошее быстро кончается, и через четверо суток круглосуточной работы группа собралась, и отбыла на какой-то другой участок. Обмазка - не горела, не поддавалась ножу и не позволяла броне "скалываться" когда в корпус снаружи попадал не пробивший ее снаряд. А двигатели перестали ломаться. И объективный закон природы, - износ, - как будто имел к новым деталям мало отношения. По всем по этим причинам "усиленный батальон", по сравнению с другими частями, можно сказать, летел, как на крыльях, преодолевая своим ходом невероятные расстояния, которые никак не могли быть ожидаемы врагом.
  "Тридцатьчетверки" довольно долго шли дорогой без выстрела, сбрасывая с нее сожженную, искореженную, мертвую технику, давя попросту все, что попадало под гусеницы, и только достигнув уцелевшей части колонны, пустили в ход пушки, разнося транспортеры, грузовики, штабные машины и, главное, орудия в основном уцелевшего артиллерийского парка полка, но только те, которые начали переводить в боевое положение, готовясь к обороне. Вслед за танками пришла, налетела, как дикая орда, техника генераторных частей со своим жутким контингентом. Бывшие сидельцы выли в восторге, поливая из пулеметов и деморализованных, разбегающихся людей, и грузовики, тщетно пытавшиеся развернуться на узкой лесной дороге, и броневики, на таком расстоянии надежно пробивавшиеся пулями из страшного ДШК, а десант, что состоял уже из настоящих солдат, отставал от них очень мало, разве что действовал с большим выбором. Под огнем пятидесяти пулеметов, фугасными снарядами и гусеницами погибли практически все, кроме небольшой группы, которую отбили для своих надобностей пехотинцы из десанта: у них была своя, и очень важная роль. Собрав колючую проволоку, шанцевый инструмент и мины из трофейного имущества, они тут же начали окапываться, готовя плацдарм к приходу главных сил. Их отношения с "генераторщиками" сложились не вдруг: сначала пехота отдыхала, глядя на тяжкие труды тех, кого они приняли за тыловиков, потом, увидав, что работа у них не кончается вообще, предложили свою помощь. "Генераторщики" поначалу гордо отказались, но потом все-таки приняли подмогу, хотя и в очень ограниченных размерах. Теперь дело обстояло строго наоборот: пехота вкалывала, как каторжная, а генераторщики некоторое время пробовали хранить вид полной отстраненности, но потом, понятно, не выдержали, предложили помочь, но таким тоном, будто ждали, что от их помощи откажутся.
  Не, - помотал головой лейтенант Сопуло, - мы тут как нибудь сами, вы свое дело делайте. Без него, вижу, тоже ни хрена не получится...
  Кончилось, как обычно, когда работы невпроворот, а людей мало, разумным компромиссом: генераторщики отбуксировали уцелевшие орудия на оборудуемые позиции, - куда скажут. А потом уже принялись за свою собственную, персональную каторгу. Но картина боя еще не прорисовалась до конца, не превратилась в законченную деталь громадного сражения. "Поводырь" все же навел свою летучую свору на дивизион, спешно драпающий в тыл.
  О Руделе можно говорить всякое, но в данном случае он-таки совершил невозможное. При низкой облачности, когда уже близился ранний декабрьский вечер, он добился-таки попадания в одну из машин. Он вывалился из низких, чреватых снегом облаков, всем своим незаурядным чутьем ощущая опасную близость здешней земли, утыканной деревьями, за неуловимый миг увидел, принял решение и отреагировал именно таким образом, что две "сотки" накрыли белый, как призрак, грузовик. Кто угодно другой попросту не успел бы понять, что он видит и видит ли вообще что-нибудь. Пилот, понятно, не знал, что, на беду, это окажется один из транспортеров. Он еще выходил из пике, когда позади расцвело ослепительное сияние. Его "штука", как какой-то противоестественный ныряльщик, снизу - вверх, нырнула в облака, но даже они не погасили сияния до конца. Оно разгоралось, пробиваясь сквозь облачную толщу пятном гнойного, желто-розового, мутного света, вспухало омерзительным волдырем, норовящим прорваться к небу.
  На земле было весело: разумеется, боеголовки ракет не взорвались в штатном режиме, но и то, что получилось, выглядело эффектно. Твердое топливо в поврежденных снарядах оставалось топливом, оно срывало тяжеленные снаряды с места, как пушинки, и теперь они метались среди леса бешеными лягушками, круша деревья и расшибаясь сами, треснувшие, расколотые шашки, последнее достижение и предмет заслуженной гордости завода ?63, взрывались, разлетаясь осколками, которые продолжали гореть, прыгая и, горя, прыгать. Содержимое боеголовок, не будучи распылено, вообще не было взрывчаткой, но оставалось прекрасным восстановителем и горело пожарче какого-то там керосина. Зимний лес на довольно обширной площади сейчас пылал, как облитая бензином скирда соломы.
  Личный состав гвардейского дивизиона был не чета полууголовникам из генераторных рот. Они были гвардейцами настоящими, идейными, проникнувшимися, - и, кроме того, в достаточной степени боялись своего дьявольского оружия. Так что уставной интервал при штатном, то есть "рассредоточенном в пределах визуальной связи" движении выдерживался свято, других войск здесь не было. Кроме несчастного транспортера никто не пострадал.
  Рудель, как завороженный, проводил взглядом пылающее, как болид, тело, которое прожгло облака в полукилометре за его хвостом, и исчезло в вышине, волоча за собой шлейф плотного темно-желтого дыма. Зато он не увидел того, кто искал в облаках его самого, Ганса-Ульриха Руделя.
  Двигатель нес машину с такой легкостью, что сумрачный пилот чувствовал себя чем-то вроде демона, для которого не существует недоступных высот, скоростей и расстояний, иллюзия была небезопасной, но наполняла мрачным вдохновением, когда море по колено, когда темные облака вокруг - прозрачнее прозрачного, а враг - всего лишь обреченная на смерть жертва.
  Маленький приборчик в кабине "косички", на этот раз именовавшейся "Як - 9С", мигал зеленой стрелкой, указывающей направление в темноте, и тихо квакал, постепенно повышая громкость по мере того, как истребитель приближался к цели. Тот, кто сидел в кабине, мало уступал Руделю в таланте и быстроте реакции, а "поводырь" его был классом повыше. Он успел увидеть движущуюся встречным курсом темную тень на фоне подсвеченных облаков и чуть-чуть довернул. Удача имеет неприятную особенность тут же компенсироваться неудачей: пушечный залп Льва Шестакова* угодил и в двигатель, и в кабину "штуки" одновременно, а очередь пулемета вспорола ее правое крыло. Столь успешно начавшаяся карьера пилота "штуки" так и не достигла своего пика, потому что машина его, нелепо кувыркнувшись вперед-вбок, врезалась в группу высоких сосен, но пилот ее умер еще до этого. Лев Шестаков не стал оборачиваться. Особых сомнений в том, что победа одержана, у него не было, но победа радовала мало. Он приблизительно догадывался, что именно ему скажет командование: "Тебе было сказано не немцев валить, а любой ценой защитить дивизион, чтобы на него и муха не села. Так что задание ты, товарищ гвардии полковник, не выполнил". Правильно, между прочим, скажет.
  Так клинки фехтующих первый раз столкнулись теперь уже и за облаками. Далеко не в полную силу, но первые искры были высечены.
  
  *В ТР Рудель утверждал, что именно его стрелок сбил Шестакова.
  
  Там, где по оккупантам прошлись эти штуки, блюют даже бывшие зэ-ка из самых бывалых, а уцелевшие фрицы не годятся даже для допросов... Не по своим городам, товарищ Верховный Главнокомандующий.
  Так-то оно так. - Вождь задумчиво выпустил густой клуб табачного дыма. - Но мне пазарэз нужны шесть армий, которые сейчас сторожат сталинградских сидэльцев...
  
  
  На госпитальных базах фронтового тыла и тыла страны задержать и направить к нам списанных вчистую по болезни, а также ампутированных, способных передвигаться на костылях, одноглазых и с челюстными ранениями. Не брать безруких и слепых, не брать с ампутациями обеих ног выше колена вообще, а с ампутацией обеих ног ниже колена не брать до особого распоряжения: когда-то же наладим производство толковых протезов, разработка запущена. Под бараки приспособить склады готовой продукции, которые освободятся после перехода на систему непрерывной отгрузки продукции. Яковлев рассчитал, не вижу, почему может не получиться. Процесс ускорим и еще, введя принцип конкурентного распределения продукции в пределах Списка. Разрешение получено и на то, и на другое, список будет обновляться не реже раза в неделю и пойдет за подписью Самого исключительно.
  А чахоточные?
  А что - чахоточные? Их что, помимо нас, санаторий ждет? Нет. Их вообще где-нибудь ждут? Не особенно. Потому что санаторий - для летчиков, подводников, катерников и тому подобного люда, который еще нужен Красной армии и вернется в ее ряды. Впрочем - отдельный барак или выгородка с отдельной дверью, смотря по числу. Приглядишь. "Т - 6", "Т - 10" - ускорить выпуск, проследишь за соблюдением стандартов технологии, чтобы облет обрубить по самые уши, надо придумать, как обосновать форсирование плана. Еще лучше будет облет и полетный контроль заменить реальным полетом по нашему делу.
  Зачем?
  Мы на них загрузим сборочные комплекты "АГ - 5(у)", конструкция разработана, грунтовый клей в баллонах, тенты и роликовые верстаки в сложенном виде. Не все, понятно, а затравочную часть. Там, где указаны выходы Маршрута к железной дороге, сборочные мощности увеличить раз в пять-шесть, самолеты туда не гонять. Обуть-одеть поприличнее первенцев, им километров шестьдесят, если не все сто топать на своих двоих, следом за машинами, потому что спервоначалу машины будут важнее, поволокут кухни и свою часть сборочных мощностей... Да, чтоб не было вопросов: "у" - в данном случае не "улучшенный", не "усовершенствованный" и не какой еще, а просто-напросто "упрощенный". Машинки исходно задумываются, как одноразовые, поэтому нормальные, наши грузовики вернешь с третьего примерно пункта назад.
  Да собирать-то кто будет?
  А - будущие пассажиры. Если не хотят на своих двоих топать. И вообще, кто не работает, тот не ест. Чтобы поняли - как, пошлем дядь Яшиных старперов, по одному, вертухаев предупредим, чтоб, значит, как зеницу ока, потому как в ихних интересах. Леса-рощи: как?
  Я Александру Михайловичу сказала, он сделал по возможности.
  Молодец. Вижу. Оба молодцы. Туда генераторы.
  Это плохо. Потому как без девок тогда не обойтись. Причем самых-самых.
  Ты видишь какие-нибудь другие варианты? Нет? Тогда пойдем дальше. По железной дороге часть грузовиков, понятно, в уже собранном виде, хотя бы четверть. За...
  За качеством закладки - Проследить. Прослежу, уж если уж "у".
  Двигатели и шины там, кстати, нормальные, потому как особые никакого смысла разрабатывать не было, поточная продукция.
  Уж это я, как-нибудь, в курсе.
  
  Прототип VI : образца 41 года
  
  Сказать, что месяц август года от рождества Христова 1941 был страшен, значит не сказать ничего. К этому месяцу трещины от таранного удара 22 июня пронизали всю непомерную толщу гигантской страны. Трещины во всех опорах строя, сколько бы их ни было. Трещины в сложившихся межчеловеческих отношениях. Трещины в обществе, в организационных принципах, в самых устойчивых убеждениях. Трещины в людских умах. Казалось, что опоры не осталось ни в чем, и мир разваливается на куски, словно прозвучали трубы Страшного Суда, и небо стало - как кровь, и твердь земная - как болото, и скалы - как зыбучий песок. Как в дурном сне, к чему бы ни тянулись руки власти, в чем бы ни пытались найти спасение, все либо пропадало, как мираж, либо напрочь отказывалось действовать. Казалось, что на страну напали не обычные существа из плоти и крови, а какие-то полчища черных магов, при встрече с которыми разум помрачается и сердца теряют твердость, все цепенеет и рассыпается, а громадные армии тают, как кусок льда в печи, без следа. Вот тогда-то, убедившись, что обычные меры не помогают, советское руководство решилось на небывалое: по решению ГКО на восток страны, за Волгу, на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию отправились сотни, тысячи колоссальных предприятий. И тогда-то черный от недосыпания Малышев во многом неожиданно даже для себя сказал:
  Считаю, что наряду с предприятиями юго-западной Украины в первую очередь на восточные базы должен быть отправлен 17-й завод.
  Для товарища Сталина это вообще не подлежало сомнению, было некой аксиомой, которую он и обсуждать-то не собирался, и вещью самоочевидной. В его планы входило, вне зависимости от результатов нынешнего заседания и принятых решений, попросту отдать приказ на перебазирование. Но, поскольку слова эти первым сказал все-таки не он, особого рода подозрительность вспыхнула в нем со всей мгновенностью безусловного рефлекса, и он спросил, не мог не спросить, потому что иначе не был бы Сталиным:
  Почему?
  Потому что этот завод развернет полноценное производство быстрее, чем любой другой. А потом - быстрее нарастит производство. И настолько, насколько нужно. И руководство его не понадобится опекать, поправлять и контролировать.
  Все это обстояло именно так, и обсуждать тут было нечего. Приказ прошел, и огромное предприятие оказалось на новом месте в совершенно нереальные сроки, как будто его перенесло ветром. Было не до церемоний, и когда это произошло, после одного знакового события в столицу нашей Родины город Москва был вызван отнюдь не директор Постников, а Саня Берович собственной персоной. И категорически отказался от предложенного ему в ходе беседы с глазу на глаз лично вождем поста директора.
  В интересах дела будет, товарищ Сталин, если я сам смогу решать, что важнее в каждый данный момент, руководство, составление документа, испытание изделия или изготовление какого-нибудь образца. А директор - человек несвободный, у него огромный воз каждодневных обязанностей. Постников справляется, товарищ Сталин. Только пусть, - как бы это половчее сказать? - не пытается лезть куда-нибудь еще.
  Раньше товарищ Сталин знал только одного человека, совершенно свободного от ярма всякого рода предрассудков, вроде принятой в обществе морали, этикета, корректности, правил приличия или химеры, именуемой совестью. Теперь выходило, что есть, как минимум, и еще один. Первое, трехлетней давности еще впечатление оказалось верным: парень был опасен. Но не сейчас, а когда-нибудь потом, не вот еще. В силу глупости. Потому что свобода от предрассудков вовсе не значит, что об этом должны знать окружающие. Что об этом можно орать во всеуслышание, и, тем более, всячески афишировать свои свободные взгляды на всякие такие скользкие вопросы. Такого рода декларации, высказанные публично, ровным счетом ничего не дают, зато являются безошибочным показателем глупости автора. Такими были Каменев и Зиновьев. Таким был сам Троцкий. И поэтому он никогда не сомневался, что в конце концов одолеет их всех. Таким, при всем своем, казалось бы, незаурядном уме, был даже Старик. И сука-Гитлер из той же породы, и это дает надежду на то, что он одолеет и его, потому что исключений до сих пор не было. И этот парень такой же. По крайней мере - пока. И поэтому главнокомандующий решил проявить гибкость и принял особое решение для особого случая, и не ошибся. Берович получил статус представителя Ставки на заводе. Теперь его не слишком-то определенные полномочия не уступали полномочиям какого-нибудь из промышленных наркомов. Позже, в глубокой старости Берович одной из главных своих заслуг и одним из высших достижений своей долгой и плодотворной жизни будет считать то, что полномочиями этими он воспользовался, в общем, правильно: не мелочась излишне и, с другой стороны, не впадая в смертный грех "общего" руководства. Но завод после перебазирования обрел новый номер, до конца войны став 63-м, и никак иначе.
  
  Эт-то что? - Нарком остановился столь стремительно, что кто-то из сопровождающих пролетел по инерции вперед, не успев затормозить. - Я спрашиваю, - что это т-такое?!!
  Выпученные глаза и разлившаяся по дубленому лицу бледность свидетельствовали о том, что возмущение его и глубоко и непритворно. Так регируют, к примеру, явившись домой и застав любимую жену с любовником, так ска-ать, in flagranti. Берович недоуменно посмотрел туда, куда был обращен возмущенный взор товарища Мехлиса и по-прежнему не обнаружил ничего необычного. И, тем более, ничего, сколько-нибудь достойного столь бурного негодования.
  А что случилось, товарищ нарком?
  Но тот был настолько вне себя, что ему понадобилось хорошенько вздохнуть, прежде чем он сумел ответить, как положено и как он считал нужным в сложившейся вопиющей ситуации.
  Бойцы, - проскрипел он ржавым голосом, - под Москвой... Кровь... А они... Здесь... Враги...
  И он в лучших традициях полез в кабуру за именным оружием, как будто был на фронте и лицезрел перед собой командира-труса и паникера, отказавшегося немедленно и вместе со всеми бойцами героически гибнуть под гусеницами немецких танков, но оружие, - столь же традиционно, - застряло в кобуре, и он никак не мог его выдернуть...
  Не сразу и не вдруг до Сани дошла суть бури. Грузовики. Без которых было никак, и которые они после длительных колебаний почли за благо сделать для собственных нужд сами. Яковлев с Саниной подачи рассчитал, что выигрыш от этого далеко покроет вынужденные затраты буквально за месяц. Все привычки, вся натура советского хозяйственника восставала против этого вопиющего безобразия, но против цифири протестовать было уж очень глупо, а ошибаться Владимир Яковлев попросту не умел. Потому что, как правило, заранее знал примерный порядок цифр, а в ходе виртуозных расчетов только уточнял и проверял. Решение претворили в жизнь в особом стиле, столь характерном для Беровича и, впоследствие, для всего 63-го завода вообще: без малейшей кустарщины, по наилучшему проекту из безукоризненных материалов по доведенной до возможного совершенства технологии, но теми же силами и без дополнительного снабжения. Полученная экономия позволяла. Такой подход неизменно окупался и прежде, и потом. И в данном случае.
  ... напрягают последние силы, задыхаясь без необходимой техники! Когда Верховный главнокомандующий товарищ Сталин вынужден лично делить танки и грузовики между фронтами! Решили, что им все можно? Что они имеют право на какие-то привилегии? Не-ет...
  Чем дальше, тем больше нарком контроля распалялся, входя в раж и сознательно вводя себя в него все сильнее и сильнее. Избранные, безотказные, прошедшие многолетнюю селекцию слова действовали на него самого с силой заклинания. Как молитвы, став, кажется вовсе привычными, тем не менее действуют на правоверного. А суть заклинаний сводилась к тому, что грузовики нарком требовал отдать фронту. Все пять сотен несокрушимых, безотказных пятитонок. Попытки как-либо объяснить необходимость машин для производственного процесса неизменно вызывали обратную реакцию, и нарком только больше закусывал удила, норовя вырвать из живого тела завода еще больший кусок кровавого мяса: уже не корысти ради, а так - чтоб неповадно было.
  ... А - на носилочках, на носилочках, - с непередаваемым злорадством полу-шипел полу-визжал он, - как весь советский народ, в едином порыве ...
  Под конец, уже собираясь отбывать вовсвояси, он хотел было вычесть каким-нибудь манером и поезда заводских узкоколеек вместе с локомотивами, но Берович преодолел-таки морок и проговорил, сорванным голосом, но угрожающе:
  А вот это уже прямое вредительство! Слышите?!! Вредительство!!!
  Сам факт возражения настолько поразил товарища Мехлиса, что он вспомнил что-то такое: как будто бы был какой-то авиазавод, которому Вождь покровительствовал лично. Его визит сюда, вообще-то, являлся результатом недоразумения: плановая проверка, не более того. Ни он не был в курсе того, куда именно едет, ни Вождь не имел понятия о конкретной цели его визита. Сталину и в голову не могло прийти, что кто-то без спросу сунется на 63-й, а потому и запрета не было. И тогда Лев Захарович отключил сцену, словно поворотом рубильника. Как будто перед этим ничего и не было. И не то, чтобы он чего-то боялся. Произнося те самые заветные слова и действуя в их духе. Вгоняя при их помощи всякого рода, - да любых! - деятелей в страх, ужас, и позорную панику. Заставляя их подчиняться любым, даже иррациональным приказам свыше. Он мог быть уверен в своей нужности и незаменимости. Потому что готовность всех подчиняться беспрекословно и без раздумий была для дела Партии куда важнее, нежели целесообразность в любом отдельно взятом случае, даже самом важном. Вождь простил бы ему любой перегиб, потому что он был предан безусловно и безгранично. Его не имело смысла ликвидировать и бесполезно - наказывать как-то еще. Боязни не было. Просто любое отношение Вождя было для него свято и вне обсуждения. Только это и больше ничего. Грузовики угнали. На 63-м сделали новые, и не стали жаловаться, поскольку знали Мехлиса и заранее почитали любые возражения совершенно бесполезными. Им и в голову не могло прийти, что сей разрушительный визит мог произойти без ведома Хозяина.
  Недоразумения на этом не прекратились. Поскольку Вождь никак не выразил своего отношения к его поступку, попросту не имея о нем никакого понятия, а Мехлис решил, что принял в тот раз верное решение. И поэтому, в ходе очередного своего террористического вояжа, не миновал и 63-го завода. На этот раз, правда, их предупредили заблаговременно, и потому грузовики были сокрыты в окружающем ландшафте, точно так же, как предки во времена оны скрывали в лесах скот: от кочевников ли, от княжьих мытарей, - безразлично. Поэтому на сей раз нарком нашел повод к возмущению и, по совместительству, свой кусок кровавой плоти, посетив столовую. Он выгреб и вывез подчистую все запасы провизии без разбора, мотивируя это тем, что: "Н-на фронте бойцы с-сидят на одной "шрапнели", а тут!!!". Тыловики, да к тому же, наполовину, враги народа и вражьи отродья, "Ж-жрут тут, понимаете, раз-зносолы!". Берович, которого система, со временем, все-таки пообтесала, промолчал бы, наверное, и в этот раз, и недоразумение скорее всего, продолжилось бы наряду с разрушительными визитами товарища Мехлиса, но Карина Морозова, которой было все равно, без его ведома воспользовалась "вертушкой", подробно обрисовав ситуацию. И назвалась. Несколько дней длилось пугающее молчание, а потом их вызвали в Кремль. Обоих.
  
  - Вот расчет, товарищ Сталин, - Берович положил перед собой тощенькую папку, - отвлечение примерно шести процентов мощностей на производство необходимого автотранспорта позволило увеличить производство основной продукции на 18-20 процентов ежемесячно и не потребовало привлечения дополнительных трудовых и материальных ресурсов. Просто за счет экономии и повышения производительности. На двадцать дней раньше намеченного перейти на выпуск нового модельного ряда, истребителей "Як - 7С" и мотора "Индекс 107" на сорок шесть суток. Мы понимаем всю напряженность положения на фронте и важность автотранспорта, но все-таки вынуждены настаивать, чтобы впредь заводской спецтранспорт считался производственным оборудованием и неотъемлемой частью завода...
  Карина Морозова, слыша в его речи, в самом тоне ее оттенок просительности, продолжала смотреть чуть в сторону и вниз, сохраняя на лице бесстрастное выражение, и только чуть заметно поджимала узкие губы. Из опыта своей недолгой еще жизни она вынесла малое число твердых принципов. Одним из главных было: Никогда Никого Ни о чем Не проси. Прямо или косвенно, так или иначе, рано или поздно, это непременно аукнется, и будет только хуже. И вдруг, неожиданно для себя услышала, что Сталин обращается к ней.
  Товарищ Морозова...
  Гражданка. Морозова. - С расстановкой проговорила она. - Так ко мне обращаются представители советского руководства и Органов.
  Я имею полномочия решать подобные вопросы самостоятельно, без согласования. Товарищей уведомят. Считайте это прямым распоряжением.
  Да, товарищ Сталин.
  Товарищам хотелось бы заслушать... вашу версию происшедшего.
  Присутствующий здесь нарком контроля, гражданин Мехлис, явившись на завод ?63 шестнадцатого декабря 1941 года с явно вредительскими целями, самоуправно реквизировал пятьсот единиц совершенно необходимого в производственном процессе оборудования, тем самым преступно превысив свои служебные полномочия. Руководство завода в лице директора, товарища Постникова, проявило недопустимую мягкотелость, граничащую с преступной и выполнило явно незаконный приказ. Результатом преступного головотяпства, если не сознательного вредительства, гражданина Мехлиса и потворства ему со стороны руководства завода явилось снижение месячного выпуска основной продукции и дезорганизация производства. Расчеты в "Приложении 2" к докладной записке, направленной руководству страны, оценивают ущерб в сто сорок - сто шестьдесят планеров истребителей и восемьдесят - сто моторов, которые не были произведены и отправлены во фронтовые части.
  Во время повторного... визита наркома контроля 20 февраля сего года, он беззаконно, грубо превысив свои служебные полномочия, распорядился полностью реквизировать запас продовольствия, рассчитанный на двухнедельное питание рабочих смен, а руководство завода опять-таки пошло у него на поводу. В данном случае временного падения производства и более тяжелых последствий удалось избежать за счет мобилизации внутренних резервов, а в самый тяжелый момент, в первые двое суток неоценимую помощь продовольствием коллективу завода оказали авиаторы-фронтовики. Одолженное продовольствие впоследствии компенсировано равноценным, согласно договоренности...
  Карина умолкла, заново опустив взор, и снова начала крутить многострадальный берет. На протяжении ее речи, произносимой ровным, равнодушным тоном, товарищ Мехлис краснел, бледнел, пытался что-то сказать и даже порывался вскочить, но его попытки неизменно пресекались сделанным в его сторону жестом Сталина, - ребром правой руки с зажатой в ней незажженной трубкой.
  А скажите, товарищ Морозова, - с удовольствием осведомился Сталин, - почему вы не изложили своей точки зрения ва врэмя визита Льва Захаровича? Почему не поправили руководство?
  Во время первой инспекции я не присутствовала на аудиенции, поскольку мои служебные обязанности этого не предполагают, а особой необходимости в этом я в тот момент не видела. Я ошибалась.
  А...
  А во второй раз я получила прямое указание э-э-э... не присутствовать. Как раз в силу того, что моя точка зрения была хорошо известна директору...
  Верховный Главнокомандующий тихо, не показывая вида, но глубоко наслаждался эпизодом. Только считанные люди во всем мире могли позволить себе столь изысканное удовольствие и, к тому же, могли его оценить. Вот она где, истинная роскошь. Тощая, длинная девчонка, затянутая в глухой черный комбинезон без всяких украшений, но новый, безукоризненно чистый, отутюженный и подогнанный по фигуре, отлично понимала где находится, с кем и перед кем говорит, но не боялась, похоже, ничего. И не робела в его присутствии.
  И что бы вы предприняли, если бы... присутствовали?
  То, что положено честному гражданину при встрече с беззаконием. Настояла бы на отказе в выполнении явно незаконного распоряжения. Мы просто не имели права его выполнять. Предложила бы действовать через официальное руководство завода, Совнарком и наш наркомат.
  А если бы товарищ Мехлис продолжал настаивать?
  На фронте трусов, паникеров и распространителей панических слухов. На режимном производстве во время войны саботажников и вредителей, в обычных случаях положено задерживать и помещать под стражу. В случаях особой опасности деяния и невозможности пресечь преступную деятельность иным способом допустимо применение оружия. В данном случае речь идет о материальной части полнокровной истребительной авиадивизии, укомплектованной по штату, и деяние по первому эпизоду можно расценивать только как особо опасный саботаж. Или злостное вредительство.
  Она намеренно повторяла слово "вредительство" снова и снова, не без оснований рассчитывая, что оно, как минимум, вынудит наркома оправдываться. Так или иначе. Даже если не удастся добиться тяжелых оргвыводов или хотя бы просто напугать этого бешеного пса с ядовитой слюной в смрадной пасти.
  Неужели выстрелили бы? - В голосе Вождя слышался неподдельный интерес. Такого не ожидал даже он. - И оружие есть?
  Гражданские законы, равно как и воинский устав, написаны для того, чтобы их исполняли буквально. А оружие у нас имеет право носить весь руководящий состав начиная с мастеров. И звеньевые, работающие со спецконтингентом. У нас на многих работах занято слишком много людей, которым терять нечего.
  Сталин помолчал около двух минут, глядя в стол и разжигая трубку. Пауза стала почти нестерпимой.
  Покушение на жизнь и здоровье руководителей партии, органов советской власти и правительства, - тяжелая статья, товарищ Морозова. И высказанные вами абвинения слишком тяжелы, чтобы огульно ими разбрасываться. Для этого нужны самые веские основания.
  Мне не удалось найти иных объяснений таким разрушительным действиям. Возможно, они есть, и тогда хотелось бы их знать. Чтобы не делать ошибок впредь.
  Ах ты засранка... Отлично ты все знаешь. Как и то, что об истинных причинах подобных выходок в этой стране тебе не скажет правды никто. Даже он. Потому что слова эти непроизносимы.
  Ми знаем Льва Захаровича Мехлиса, как искреннего, прямого работника, всем сердцем болеющего за порученное дело. Предлагаю считать, что в данном случае Лев Захарович руководствовался горячим желанием помочь фронту в самый трудный момент. Имело место... известное нэдопанимание всех последствий этого распоряжения. Вопросы?
  Можно? - Вождь кивнул, и Карина задала-таки свой вопрос. - Чем, в плане последствий, такая безответственная некомпетентность так уж принципиально отличается от вредительства?
  Товарищ Морозова. Есть мнение, что мы разрешим вам любыми законными методами пресекать выполнение явно вредных распоряжений. Если, конечно, вы потом сможете это... даказать. Все свободны... А вас, Морозова, я попрошу задержаться еще ненадолго.
  
  
  Так застрелила бы, женщина?
  Она ненадолго задумалась, - эта пауза и произвела на Вождя наибольшее впечатление, и сказала больше любых слов, - а потом честно ответила.
  Все-таки нет. Александр Иванович мог пострадать. А им рисковать нельзя, он не какой-то там дивизии, он целой армии стоит. Двух армий. Трех!
  А так, - он внезапно заглянул ей прямо в зрачки, словно уколол тяжелым взглядом, - выстрелила бы?
  Он не ошибался, не мог ошибиться: такие жесткие, равнодушные глаза бывают только у убийц. При этом не так уж важно, что она, скорее всего, на самом деле не убила ни одного человека.
  Почему нет? Трудно найти другого такого человека, чтобы так же было ни капельки не жалко. Вы знаете, что не было ни одного случая, чтобы его вмешательство принесло хоть какую-то пользу. А вред, по слухам, страшный...
  Не все так просто, Морозова. - Задумчиво прговорил Сталин. - Не все так просто. Ты еще слишком молодая, чтобы понять, поэтому просто паверь: такие тоже бывают нужны... А кого-нибудь другого - застрелила бы?
  Не знаю. Других как-то не за что.
  А если - будет за что? - Настойчиво продолжал он, как будто хотел выяснить что-то для себя важное. - Как с наркомом?
  Да.
  Кого угодно?
  Да.
  За единственным исключением?
  Бессмысленный вопрос. Да.
  С единственным?
  На этот раз она задумалась чуть дольше. И эта пауза тоже кое-чего значила.
  Пожалуй, с двумя.
  Он некоторое время испытующе смотрел на нее, а потом резко оторвал взгляд. Устало махнул рукой в знак того, что аудиенция закончена.
  ... А ведь она не врала, когда говорила про два исключения. Не подлизывалась и не пыталась подладиться под него, Сталина. Потому что ей нет нужды врать и подлизываться. Она просто не видит в этом никакой выгоды для себя. Нет, - поправил он сам себя, - это неправильно. Не "не видит", а - не ищет. А досто-ойная смена растет, нечего сказать. Следующие поколения неизбежно идут дальше нас. Поэтому нет ничего удивительного что им приходится так стараться.
  
  Когда, - не в тот раз, спустя какое-то время, - Мехлису удалось поговорить со Сталиным наедине, он, наконец, смог дать волю своему возмущению. Перед этим ему довольно долго не удавалось найти подходящий момент, казалось даже, что Коба избегает его. Вождь, - очевидно, по забывчивости, - не предложил ему сесть, но, как будто, был в неплохом настроении. Он слушал старого соратника, - и молчал. Минут через пять жестом предложил сесть, - и молчал. Слушал, кажется, не без любопытства, - но молчал. А потом мягко прервал на середине фразы.
  Лев, - проговорил он добродушно, - ты дурак и говно. То, что ты ТАКОЙ дурак и говно, единственная причина, по которой мы тебя не расстреляли. И если ты, говно, еще раз сунешься на 63-й завод, мы тебя тоже не будем стрелять. Тебя пристрелит эта Морозова. Я разрешил. Но она пристрелила бы тебя и без разрешения. Иди.
  
  Именно этот нелепый эпизод этот имел то следствие, что Беровичу присвоили статус, равный статусу наркома, и никакой Мехлис больше не мог ему приказывать даже и с формальной точки зрения.
  Вторым следствием было развертывание полномасштабного производства "АГ - 5". Небольшое количество этих грузовиков производилось на 63-м заводе до конца войны. Основное производство, до января 1944 года составившее 492 тысячи автомобилей, было развернуто, отчасти, на ГАЗ-е, отчасти, в виде модификаций, - в Ульяновске. Технология была передана на данные предприятия на правах ЛИЦЕНЗИИ (на полном серьезе!!!) отлажена и доведена специалистами 63-го по системе, полностью исключавшей ее нарушение. Кроме того, за этим велось постоянное и нешуточное наблюдение. Не помогали ни скрежет зубовный производственников, ни папуасские хитрости, ни крикливые жалобы руководству. Изгадить автомобиль так и не удалось, до самого конца производства "АГ - 5" в 1951 году. Наряду с поставляемыми по ленд-лизу "студебеккерами" он стал основным грузовиком фронта. Небезынтересная книга Т. Осмолова "Эх, дороги...", эти, своего рода мемуары фронтового шофера, провоевавшего в автомобильных батальонах трех армий два полных года, является прямо-таки балладой в честь "пятерки". Признанием в любви и панегириком в одном флаконе. Трофим Иванович готов молиться на нее и утверждает, что ни на одном другом грузовике не пережил бы тех переделок, в какие приходилось попадать на долгих фронтовых дорогах. Достаточно сказать, что она защищала от автоматных и винтовочных пуль, не сминалась при лобовом столкновении или падении в кювет, не горела и практически не ломалась. Легкий тканый корпус при широких колесах и двигателе 128 лошадиных сил, с одной стороны, обеспечивал исключительную проходимость, а с другой - позволял по хорошей дороги развивать скорость 80 км/час и держать ее довольно долго. Всего по сентябрь 1951 года, на нужды народного хозяйства и армии, а также на экспорт и помощь братским странам было выпущено 1631000 грузовиков этой модели. Прекращение выпуска, в основном, связано с окончательно устаревшей системой управления, утомлявшей водителя, и слишком уж аскетичными условиями для водителя. Еще более важным обстоятельством было то, что моторостроение в СССР продвинулось к этому моменту настолько, что прежний двигатель, при всех его достоинствах, стал чистой воды динозавром. Выпускать его дальше было просто-напросто стыдно, а с новым мотором - не имело смысла выпускать прежнюю модель.
  Тем не менее самые удачливые экземпляры работали в отдаленных уголках Родины до середины 70-х, потому что износу не знали. Последние экземпляры, бывшие на ходу, видели наши мостостроители в 1983 году в одной из стран Латинской Америки...
  
  Сонечка Виргартен, бледная, длинноносая девушка, бывшая секретарша бывшего наркома, печатала с неимоверной скоростью, чуть ли ни обгоняя немногословную, точную, но не больно-то бойкую речь Сани. Примерно через полчаса он закончил, не забыв разбить на подзадачи и назначить исполнителей. По-другому он не умел, подробности для него вовсе не обязательно были "мелочами", и если он чего-то не не упоминал, то по той единственной причине, что Важность и Осуществимость их, накладываясь друг на друга, оказывались меньше Определенности.
  Ну, кажется, - все?
  Не совсем, гражданин директор.
  Нет, Сергевна.
  Да, гражданин Берович.
  Ну нельзя! И по условию не предусмотрено, и вообще столько головной боли дополнительно, что ты себе и представить не можешь! Как ты не поймешь: это же де-мон-стра-ци-я! Они и вовсе не должны ни в кого стрелять! Кроме того, - ты забыла, что там за контингент? Уголовники и враги народа.
  А еще безоружные бабы и дети по совместительству. Мужчин по лагерям не осталось, лишних-то.
  Ты что, не понимаешь, что непременно найдутся такие, которые решат пострелять по вертухаям?
  Патронов не дадим. Как это и делается в мирное время для основной массы настоящих войск. Запрем в сундуках. И обязательно пошлем с каждым сундуком одного настоящего фронтовика из команды выздоравливающих. А то непременно окажется, что пора стрелять, а ключи черт его знает у кого или вообще потеряны...
  Да ты пойми...
  Я отлично понимаю только то, что на войне без оружия нельзя. А с этой затеей непременно получится то же, что происходит с попытками сделать, какой-нибудь "простой, надежный, технологичный и недорогой" истребитель, или катер, или автомобиль для масс. Или линкор. Получится либо хорошо и недешево, либо вовсе ничего не выйдет. А вертухаи утрутся.
  Так их же первых!
  А пусть ведут себя по-человечески! И больше оглядываются.
  Л-ладно. Тогда еще ручные безоткатки, как у американцев, только лучше.
  Как то есть?
  А - надкалиберные. С реактивными гранатами килограмма по два - по три весом. С нашими нынешними шашками радиус догнать метров до ста двадцати - ста пятидесяти не проблема. Два типа боеголовок...
  Путать будут.
  Похоронят. Следующие будут глядеть. И вообще - посмотрим.
  Да, а вооружим-то чем? Чего-чего, а этого мы пока не того... не пробовали.
  А есть у нас прикомандированный парень из выздоравливающих танкистов, бывший слесарек из паровозного депо. Не поверишь, - сроду не встречал такой родственной души и, главное, такого сходного способа думать. Сделаем простенький облегченный автомат под мелкашку...
  Опять "легкое, недорогое" оружие! Еще раз услышу, так кусаться начну, ей-богу!
  Ты не понимаешь. Без этих заклинаний никогда не выбить денег под разработку чего-нибудь нового. Надеюсь теперь - все?
  Не совсем. Пусть какая-нибудь воинская часть тут переформировывается. Прямо завтра. А лучше сегодня. Пока новых девок наберем, доставим. Не успеть можем. А надо успеть.
  Ты с-с ума с-сошла! А через полгода что - всем заводом в декрет?!! Что тогда делать-то будем?
  А - ясли строить!!! - Прошипела Карина, сразу сделавшись похожей на рассерженную кошку. - А то полон город баб, а детей, почитай, и вовсе нет! И ни одного младенчика! Не поверишь, - аж страшно!
  Слушай... А ведь если я поеду, покаюсь, попрошу, чтоб выделили лимит, включили в список, - Хозяин не откажет. Пойдет навстречу. Даже, думаю, с удовольствием, хотя вида и не покажет. И никаких сверхусилий не понадобится. И дело сделаем.
  Ага. А еще это безопасней. Нет более вызывающего поведения, чем все выполнять и ничего не просить. Получается, это мы ему нужны, а он нам - нет, он от нас зависит, а не мы от него, а это, знаешь ли, гордыня. Смертный грех, между прочим. И тот-то бог не прощал, который в библии, а уж этот и подавно... Поэтому я на твоем месте не пошла бы.
  Да и я не пойду. Сама знаешь, что это все один только треп. Пока война, он меня все равно не убьет. Потом убьет почти сразу. Ну, - через полгодика. Хозяин у нас мужчина практичный и рассчетливый.
  Старичок.
  Что?
  Старичок, говорю, а не мужчина.
  
  В две шеренги-и... - стАновись!!! Первая шеренга - три шага вперед... Кру-у - гом!!! Равняйсь! Смир-рно! Вольно.
  Два шага вперед - два шага назад, четкий оборот через левое плечо, майор в щегольских, несколько не по погоде, блестящих сапогах нервно ходил, дожидаясь, пока серые безликие фигуры более-менее подравняются в две неряшливые строчки. Два сержанта, пригнувшись, почти побежали вдоль каждой из них, внимательно рассматривая опорки нынешнего своего личного состава и, временами, выдергивая отдельных лиц из строя. Всего набралось человек человек сто пятьдесят. Их рысью отогнали в сторону и так же, в два ряда рассадили на лесины с грубо обрубленными сучками.
  Раззувайсь!
  Бригада людей, тоже одетых в серо-черное, только аккуратное, подогнанное, в хороших сапогах и в ушанках, работала споро и слаженно. Один натягивал на очередную босую и грязную ногу конец скатанного в бухту рукава из чего-то, напоминающего толстый серый трикотаж, вязаный "в резинку", другой - наискось скреплял его зажимом по кончикам грязных пальцев и обрезал по краю зажима. Потом нужно было быстро-быстро окунуть получившийся светло- серый "чулок" в чан с черной жижей, похожей на смолу. Слой, коснувшийся материи "чулка" как будто бы вскипал, утолщаясь, а тот, что снаружи, застывал, превращаясь в какое-то подобие резины. Получившиеся "сапоги" заметно нагревались и оставляли в снегу четкие проталины, а потом, за час - полтора, их стенки становились потоньше, как будто подсыхая, и выжимая при этом редкие капли резко пахнущей жидкости. Их бесцеремонно подняли и рысью погнали вслед остальному строю, медленно тянущемуся по заснеженной целине. Бригада "обувщиков" попрыгала в кузов грузовика и отправилась вперед, в обгон колонны. Задача у них и еще у десяти подобных бригад была одновременно и скромна и грандиозна: постепенно переобуть примерно шестьдесят-семьдесят процентов личного состава, не задержав при этом марша. Хотя бы тех, у кого опорки уже вовсе никуда не годились. Потому что без ног солдат - не солдат. Даже если это поддельный солдат, измышленный откуда-то с целью стратегической дезинформации, и только потому что марширующих манекенов передовая советская наука еще не выдумала. Или придумала, но манекены, - любые, - были дороже.
  
  Лыж наштамповали вдоволь, что было - то было, поэтому раздали всем, кто изъявил желание. Конвой, бывший почти поголовно из охраны тех самых лагерей, выразил недовольство тем, что к лыжам, как положено, выдали еще и палки, - потому что острые, - но руководство отнеслось к их неудовольствию с полнейшим равнодушием. Только глухо пригрозило, с тем же равнодушием, что "дальше будет хуже". С этого момента до некоторых начало доходить, что непонятный марш этот может кончиться не так уж весело не только для спецконтингента. Впрочем, что говорить и делать им объяснили, а они поняли и прониклись.
  Можете бежать, - говорили они, - скатертью дорога. Только до ближайшего жилья тут шестьдесят верст по целине. И то немец пожог - поразорил, а которые остались, сами сидят голодом... Для остальных - котлопункт через четыре версты, горячая кормежка и чай дадут...
  Этот посул неизменно придавал силы даже самым доходным. Жизнь обретала смысл, а бесконечное, монотонное движение по заснеженной степи - цель. И вообще, если бы во всей противоречивой истории Южного Марша пришлось выделить главный мотив, то это, несомненно, была еда вообще и знаменитые котлопункты в частности. Надо сказать, что саму по себе идею эту, - превратить жратву в истинный двигатель Южного Марша, - следует всецело поставить в заслугу Хрущеву. Выражаясь высоким штилем, это стало его, персональным Тулоном. И вовсе нечего смеяться: масштаб был, мягко говоря, никак не меньше, а уж последствия - так и вовсе несопоставимы с результатами первой баталии гражданина Буонапарте. И не только идея, осуществление тоже многим обязано его неуемной энергии, обширным связям и, безусловно, незаурядным организаторским способностям Никиты Сергеевича.
  Все довольствие нацело сведенных лагерей, до последней крошки, пошло в котел доходного воинства Никиты Сергеевича, и заинтересованным лицам ничего не удалось уворовать. Те, кто попробовал, немедленно оказались в Рядах.
  Несколько эшелонов американской тушенки и ячменной муки, - в счет "обратного ленд-лиза", о котором он договорился с Кариной: заокеанские фирмачи ожесточенно конкурировали между собой, поскольку вожделенный товар был обещан тому, кто поставит жратву первым, и - с премией, если срок будет меньше договорного.
  Половина захваченного под Воронежем внезапным напуском немецкого продовольственного склада, потому что целиком отобрать у голодных войск не вышло и у него.
  Товарищ Сталин, поначалу намеревавшийся только понаблюдать, как будет барахтаться сподвижник, и вовсе не намеренный отрывать на "эту затею" хоть какие-либо ресурсы, вдруг, в соответствии с какими-то своими непостижимыми резонами, распорядился "организовать снабжение по тыловым нормам", - как частям на переформировании. Скорее всего, он посчитал опасным, если кто-то, где-то вдруг сумеет обойтись вовсе без его распоряжения.
  Наконец, вклад завода ?63 в продовольственное обеспечение не ограничился "черными" подшипниками, электромоторами малой и средней мощности, фильтрами и клеями, и, главное, топливными элементами, ушедшими в обмен на жратву за океан.
  
  Саня, - проговорил Яков Израилевич, - ты же знаешь, как я тебя уважаю, но ты, прости меня, несусветный дурак. Это прямо-таки что-то особенное!
  Сказали бы что-нибудь новенькое. А это я сам знаю. Это я повторяю себе не меньше десяти раз на дню. То есть вдвое чаще, чем татарин молится. Но в чем, все-таки, дело?
  В том, что вы могли бы озолотиться, а вместо этого продолжаете работать на дядю. Да, я понимаю, что этому дяде-таки приходится давать все, что он хочет, но...
  Короче, гражданин Саблер.
  Во-первых - сахар. Холера мне в бок, если ты не сможешь делать его так же, как делаешь горючее, из куги и щепок. Ты, наверное, не знаешь, но это-таки неплохой продукт. Хорошо хранится и неплохо меняется на другие продукты. Во-вторых, - я договорился с родственником по линии тети Суламифь, и он передал мне через шкипера эту их плесень. С твоими фильтрами, гражданин Берович, я берусь наладить производство готового пенициллина через пару-тройку месяцев. И вообще хочу перед смертью вспомнить за свою профессию, что я-таки провизор и уже не надоедать этим шумным шкицам. Я тебе покажу - что, а ты мне сделаешь - как. Мы с тобой сделаем витаминные брикеты, Саня! Для поддержки сил слабосильных, выздоравливающих, утомленных работой и неисправных по мужской части. А еще это хорошо для поддержки финансов.
  А еще для того, чтобы сесть лет на пятнадцать за нецелевое расходование.
  Знаю. Я просто впал в детство и мечтаю, а ты грубо возвращаешь меня к жестокой реальности.
  Так что частью шефской помощи была и глюкоза (с сахарозой, в связи с характером сырья, возникли сложности), и столь знаменитые впоследствие саблеровские концентраты. А еще - сушеные вакуумом грибы из подвалов, где их сотнями тонн выращивал на всякой дряни и гадости гражданин Вавилов. А еще - десятки тонн зелени из теплиц, которые тоже находились в ведении этого гражданина. Гражданин справлялся совсем неплохо, только все время дрожал и боялся посмотреть в глаза любому начальству. Очевидно, у него была крепко нечистая совесть.
  
   Еду давали без обмана: по пол-котелка, страшно горячее, густое варево, с пшенкой или перловкой, и с грибами, и с тушенкой, пополам, по куску хлеба, хоть и ячменного, но зато свежего. Пол-луковицы или горсть крошеной зелени, на выбор. И брикетик размером в два спичечных коробка, сладкий, но сильно вязкий, и довольно твердый, навроде ириски, пока ее хорошенько не разжуешь. Раздали, свернулись, подхватились - и вперед, готовить позицию "через одну". Первые два дня добавки не давали, а кормежка была через каждые двенадцать километров. Категорическое требование: чтоб варево раздавалось страшно горячим имело свой смысл: при всем желании не получится глотать, давясь от жадности, а потом повалиться, обхватив живот руками. Имел место тот редкий случай, когда количество народу играло первостепенную роль, и потому берегли, по возможности, всех. Во время самой первой кормежки личный состав, понятно, навалился толпой, перевернул часть котлов, расхватал рационы, а часть - затоптали в давке. Больше номер не проходил, дисциплина приема пищи, как ключевого элемента всего Южного Марша поддерживалась самыми свирепыми методами. А потом - все попросту привыкли и втянулись, убедившись, что дадут - обязательно, никого не обделят, и отобрать не позволят. А вот сворачивались кормильцы быстро, не засидишься, и опаздать было никак нельзя. Надо было подниматься - и идти. А потом, проголодавшись, уже спешить к следующей стоянке. Само собой разумеется, "бруски" все нормальные люди совали в карманы, чтобы закусить по дороге. Правду сказать, консистенция их была не под каждые зубы, особенно цинготные, слишком вязкая и упругая: молока на заводе не хватало, и поэтому Саблер положил в основу своего витаминного изобретения сублимированную глюкозную "патоку" в смеси с ячменной мукой. Сломать эту вещь оказалось практически невозможным, да и разрезать - довольно затруднительным: поэтому по большей части их медленно мусолили. Зато эта самая цинга проходила, почитай сразу, за несколько часов, много - за сутки.
  Стоянка-стоянке рознь, часть личного состава, спецконтингент из женских лагерей, беспризорников и детдомовцев, тех, что показались покрепче и пошустрее, на грузовиках забросили далеко вперед основной колонны. Там их ждали несколько крепких автоматчиков бывалого вида, жирный старик в меховой кепке с наушниками, тощий, кашляющий старик в пальто и шапке пирожком, и пятеро девушек в ватниках, ватных штанах и серых ушанках. А жирный старик, улыбаясь доброй улыбкой опытного ростовщика и рабовладельца, проговорил:
  Чтоб вы-таки поняли: что вы соберете, на том и поедете...
  Грузовики, понятное дело, развернулись назад, далеко в тыл: если кто и не останавливался ни на минуту за все время Южного Марша, так это грузовики. И при том, что людей катастрофически не хватало нигде, в грузовиках было все-таки по два шофера, чтобы остановки не было никогда, ни на секунду.
  
  Пацанам собирать грузовики, в общем, даже понравилось: вроде "конструктора". Жирный старик как-то очень доходчиво объяснил, кому что делать. Детали показались им какими-то ненастоящими, не то картонные, не то пустые внутри, почти ничего не весящие, а скреплять их между собой нужно было либо ремнями, которые смазывались клеем из постоянно подогреваемых паром канистр, либо клиньями, опять-таки смазанными тем же клеем. Ремни затягивались и защелкивались, а еще через полчаса - твердели до каменной твердости. И ничего сложного. Тяжело было только с мотором, он был настоящий и весил довольно много: прикинув, руководство решило, что для "одноразовой" "АГ - 5(у)" будет все-таки дешевле обойтись серийным, стандартным двигателем. Еще стандартными оставались колеса, - очень широкие, под снег, грязь и песок, - и это, пожалуй, все. Остальные элементы конструкции разрабатывались применительно к одной цели: моментальная сборка под открытым небом силами неквалифицированных рабочих.
   Поначалу предполагалось, что транспорт "под себя" станут делать каждый раз новые бригады сборщиков-любителей, но из этого, понятно, ничего не вышло: с точки зрения ускорения марша оказалось куда выгодней немедленно отправлять порожняк назад, к основной колонне, а бригады тем временем собирали себе новые грузовики, на которых и отправлялись к следующей площадке.
  Они, понятно, и представить себе не могли, что на них расходуют самый ценный ресурс из всех, потраченных на данную операцию. Потому что участие тех самых девушек в сборке пары-тройки тысяч примитивных грузовичков было, мягко говоря, стрельбой из пушек по воробьям, причем пушки эти должны относиться, по меньшей мере, к РГК. В свою очередь, полевую командировку лучших контрольных мастеров нужно считать большой жертвой со стороны завода. И крайним расточительством. Все остальное, в общем, было нормально настолько, насколько, конечно, вообще можно говорить о "нормальном" во время такой войны.
  Неожиданности - возникали, не без того, и как бы ни самым неприятным сюрпризом оказалась существенно разная пропускная способность трасс "туда" и "обратно". То, что для транспорта в заснеженной степи придется прокладывать двухпутку, чтобы по каждой дороге движение шло строго в одну сторону, было предусмотрено с самого начала. Под каждую дорогу завод выделил по два пятисотсильных бульдозера, больше не мог. Но вот о том, что "туда" вслед за бульдозерами движутся тысячи ног, по большей части, обутых в лыжи, как-то никто не подумал, даже Берович. Поэтому порожняк возвращался куда медленнее, чем это предполагалось. И вообще метель делала свое злое дело с упорством, достойным лучшего применения. Она засыпала дорогу, и теперь по ее сторонам высились снежные стены в три человеческих роста. Она валила поверх тентов на сборочных площадках такой груз снега, что они провисали почти до полу, и требовались усилия автоматчиков, чтобы стряхнуть его на землю, у остальных покуда не хватало сил и сноровки. Она секла лица лыжников и пеших мелким, злым снегом, и норовила завалить устроившихся на ночлег.
  Но хуже всего было то, что она плотно закрывала громадную, все увеличивающуюся колонну от воздушной разведки супостата. Грандиозная дезинформация, судя по всему, терпела не менее грандиозный провал. Если бы в том же месте, в то же время нацисты прозевали настоящее соединение такой же численности, это могло бы кончиться для них довольно печально. Но для демонстрации непрерывная метель оборачивалась катастрофической неудачей. На этом этапе могло показаться, что весь марш потерял всякий смысл и его пора сворачивать. Слабая надежда оставалась только на чрезвычайно высокий профессионализм немецкой разведки: к этому моменту его привыкли несколько даже переоценивать, придавая абверу уж вовсе демонические черты, вроде всезнания и всеприсутствия.
  Личный состав тем временем всерьез втянулся в марш. Теперь переходы стали куда длиннее, а на привалах добавку давали не жалея. Бойцы стали обретать особую, тягучую выносливость, когда любая усталость как-то перестает иметь значение, не валит с ног, оставаясь на одном уровне, а силы, в общем, не убывают. С лыжами освоились довольно многие даже из тех, кто прежде имел к ним довольно косвенное отношение. Где-то на середине дистанции им раздали оружие, несерьезные, какие-то игрушечные с виду мелкокалиберные автоматы с примкнутым, чуть изогнутым рожком, снег свистел под лыжами, и сквозь непрекращающуюся метель группы и отдельные лыжники валили ходко, размашистым шагом, экономно толкаясь палками. Теперь практически на всех, включая женщин, были штаны. Самых слабых, тех, кто не мог освоиться с лыжами, тех, кто уже к началу марша явился с помороженными ногами, по большей части везли на грузовиках, которых от стоянки к стоянке становилось все больше. И еще за пять полных суток марша оказалось неожиданно мало умерших. То есть, конечно, много, даже очень, но гораздо меньше, чем ожидалось. Тех, кто упал в снег и не поднялся. Тех, кто заснул и не проснулся. Таких, которые, стиснув зубы, ушли с дороги и не вернулись. Колонна росла в числе, становясь все более компактной, и при этом набирала ход, разгоняясь, как лавина, скатывающаяся с горы. Почти две трети пути в состав колонны вливались все новые толпы молчаливых, истощенных, нищенски одетых людей, доставленных по железной дороге, и Марш переваривал их, превращая в собственное тело. Как будто бы потеряв смысл, марш обретал собственное, отдельное от замысла существование, грандиозная мистификация постепенно наливалась плотью, жизнью, бытием.
  
  Сомнений практически нет, господин фельдмаршал. Разумеется, мы предпримем все меры, чтобы еще и еще раз проверить эти сведения... Но лучше принять это за факт и реагировать соответственно.
  Какая ориентировочная численность?
  От сорока восьми и до пятидесяти трех тысяч, господин фельдмаршал. Условия наблюдения следует считать исключительно трудными. Авиаразведка невозможна уже почти три недели подряд, а нашей агентуры там просто нет...
  Значит, около пяти-шести дивизий вполне удовлетворительной комплектности. Разумеется, исходя из русских штатов и в военное время. С одной стороны очень почтенно, а с другой - совершенно недостаточно для стратегической наступательной операции. Пара хороших корпусов или некомплектная армия.
  Позволите высказаться? Следует предположить, что остальные соединения просто не успели начать марш. Удивляет, скорее, что они успели бросить в наступление хоть что-то. После таких боев это просто немыслимо. Судя по скорости передвижения, это соединение с особым штатом и вооружением, что-то вроде ударного корпуса.
  Танки?
  Не удалось установить. Во всяком случае - не слишком много. Они смогли собрать очень большое количество транспорта, но вооружение, видимо, облегченное. Все в жертву скорости, но точные сведения, повторяю, получить не удается. Марш идет по безлюдным местам и очень быстро. Дело доходит до того, что мы постоянно теряем из виду такую массу народа. Создается впечатление, что группа по непонятным причинам меняет направление, виляя из стороны в сторону. Но главное не это.
  Да. Главное, что Сталин все-таки решился отвлечь какие-то силы от Сталинграда на то, чтобы отрезать группу армий "А". Очень жаль. Я, признаться, очень надеялся на природную осторожность этого азиата. Думал, что нам прошлым летом удалось внушить ему... надлежащее отвращение к авантюрам. Видимо, ошибся.
  Разрешите уточнить? Не из-под Сталинграда. Почти точно с востока, со стороны Актюбинска. Оттуда, откуда никто не ждал... У нас там и войск-то практически нет, одна 16-я дивизия на триста километров... Но, господин фельдмаршал, подвижная группа не так уж на самом деле велика по сравнению с масштабом задачи.
  Знаете, с чего начинаются все проигранные сражения? - Ворчливо проговорил Манштейн. - С доклада о том, что на фланге "проявляют незначительную активность отдельные, разрозненные группы противника". Вы же сами упорно повторяли, что точных сведений не имеете... Но, допустим, это именно так, и этот корпус несопоставим по силе с группой армий. Допустим! Перед ним и не ставится цель разгромить кавказскую группировку. Они должны ее просто задержать. Потом к месту сражения подойдет, скорее всего, 28-я и, пожалуй, 51-я армия русских, наши старые знакомые, к этому времени они еще поднакопят резервов, и группа армий "А" застрянет на Кавказе до весны. А деблокировать уже не удастся, потому что из-под Смоленска сейчас нельзя снять ни единого батальона...
  Всю расстановку сил на гигантском фронте генерал- фельдмаршал буквально ощущал, как ощущает свое тело борец в схватке не на жизнь, а на смерть. Когда у обоих бойцов по ножу, и хватило бы буквально одного мига, но этого мига нет, враг вцепился мертвой хваткой в твою вооруженную руку, а ты из последних сил удерживаешь подальше от себя его клинок, и нет ни щели, ни мига для маневра, нет мгновения для красивого броска или удара, есть только тяжкое сопение, неуклюжая толкотня на одном месте и трещащие от непомерного усилия мышцы. Ослабляешь центральный участок, - и перенапряженный фронт почти тут же рушится, катастрофа на юге становится неизбежной, группу армий "А" можно списывать со счетов. И очень вероятно, что группу армий "Север" придется срочно выдергивать из получившегося мешка... а зимнее отступление, как показала практика прошлого года, есть занятие очень, очень расточительное. Настолько, что может оказаться и вовсе не по карману. Остается только одно: со всей возможной скоростью выводить войска с Кавказа и перебрасывать их на северо-запад. Казалось бы, - за чем стало дело? Ну - неприятность, ну - будет большая проблема убедить фюрера. Организационные трудности отступления такого масшатаба таковы, что можно прийти в отчаяние, но осилить все-таки можно... Неприятное, но решение проблемы. Все? Все, да не все. Сообразив, что группировка под Сталинградом списана в расход, большевики могут высвободить шесть армий, - а это их лучшие армии, - и перебросить их на запад. Или на юго-запад. У них выбор есть, и это достаточно приятный выбор. В первом случае они многократно усиливают Жукова, который, похоже развоевался не на шутку, группа армий "Центр" оказывается разгромленной и отброшенной на триста пятьдесят-четыреста километров, а группа армий "Север" попадает в окружение. Во втором случае будет разбита группа армий "А", а в окружение попадет уже центральная группировка. И остается единственная надежда на то, что, одновременно, и они все-таки не решатся, и мы сумеем... Сначала уговорить фюрера, а потом протащить две гигантских армии между Ростовом и Азовом. И в этот момент... Как будто одному из тех самых пыхтящих от напряжения борцов в задницу впивается, к примеру, вдруг расстегнувшаяся английская булавка.
  
  
  Интерэсно. И какая, говорите, убыль?
  От восьми и до одиннадцати процентов по разным данным. На вчерашний вечер всего пятьдесят шесть тысяч душ на довольствии. У этих остальных, по словам Никиты, "существенно улучшилось здоровье".
  Сильное лекарство. Либо умрешь, либо вылечишься. И что там с тэхникой? А то мне все какие-то сказки рассказывают.
  Это он так пошутил. Лаврентий Павлович с удовольствием посмотрел бы на человека, который упорно рассказывает Кобе сказки. Чувство юмора такое.
  Две тысячи семьсот пятитонных грузовиков, восемьдесят процентов с тентами. Шесть бульдозеров особой мощности. И еще тридцать шесть генераторных групп.
  Харашо. Мы тут с товарищами еще посовещаемся... А ты иды.
  Это было... неожиданно и неприятно. Не смертельно, конечно, и ничем ему лично не угрожало, но неприятно. Коба ни словом, ни жестом, ни интонацией не выдал своего отношения к его сообщению, но Берия готов был поклясться, что во время его доклада вождю пришла в голову какая-то важная мысль. И теперь уже не узнать, - какая. Настолько срочная, что он решился быть невежливым с ним, с Берия. Будет обсуждать с военными и без него, поэтому разговор кончился так быстро.
  
  Борис Михайлович, как бы вы определили такой вот набор тэхники?
  Шапошников сильно прищурился, разглядывая написанный от руки список.
  Больше всего, - проговорил он наконец после трехминутного молчания, - это напоминает машинный парк хорошего механизированного корпуса без бронетехники и тяжелого вооружения. Тридцать шесть генераторных групп - это девять рот? Добавить еще три, и получится то же, только для ударного танкового корпуса. Не пойму только, - почему нет тягачей? Нет, не знаю. Товарищ Сталин, это что, новая организационная структура? Транспортный корпус РГК? Очень интересная идея, но вот так, сразу сказать своего мнения не могу. Нужно хорошо обдумать.
  Вот что думает об этом товарищ Шапошников. Очень правильно думает, хотя и ошибается. Товарищ Хрущев, Герасименко от вас далеко?
  Было восемьдесят километров, товарищ Сталин. Сейчас - не знаю. Но они движутся гораздо медленнее и все больше отстают.
  Ми считаем целесообразным передать группе товарища Хрущева сто пятьдесят танков.
  Но, товарищ Сталин...
  Правильно. Сто танков. И пятьдесят артсамоходов.
  От...
  Скажем, двадцать "СУ - 76" и тридцать "Су - 122". По-моему - харошее решение. Вопросы есть?
  Разрешите?
  Что? Не знаете, как арганизовать? Опять будете обращаться за помощью к товарищу Хрущеву и его другу Беровичу? Выслать с генераторными ротами. И не забудьте прикрыть с воздуха. И два "бурана", если поспеют. Да, товарищ Жюков, - откомандируете одного из танковых командиров, командовать этой татарской ордой. Не дожидаясь прибытия танков. И позаботьтесь, чтобы это был... хароший командир, иныциативный и с баевым опытом. А не тот, которого не жалко.
  Слушаюсь.
  А больше ничего, собственно, не оставалось, только слушаться. А танковых командиров, которых не жалко, на обоих фронтах, пожалуй, не осталось ни одного. Кто погиб, кого сняли за непонимание ситуации и момента, через сито трехнедельных боев прошли только самые-самые. Да теперь и оставшиеся уже совсем-совсем не те, что были до наступления. Хищные, цепкие, быстро схватывающие обстановку, быстро думающие. Истые волки. Потому что там, в лесах, болотах и просеках, на них лежала основная ответственность за принятие решений, а вовсе не на нем. Каждого жалко до слез. А уж как Катуков обрадуется... С другой стороны, раз они теперь - лучшие, их надо повышать, таких людей ждут полки, корпуса, дивизии, а держать их на прежних местах ротных и комбатов есть прямое расточительство. А с кого-то же надо начинать? Но насчет командира Сталин, конечно, погорячился. Под началом Бурды на самом деле придется посылать целую группу командиров. И это надо сделать так, чтобы хватило, и чтобы не обезглавить фронты. И, как всегда, выйдет ни туда - ни сюда.
  
  Товарищ командир на самом деле был очень, очень нужен. Только после того, как он прибыл, красивый, подтянутый, румяный и чернобровый, до всех дошло, как же его на самом деле не хватало. Потому что те, что были до него, на самом деле поводырями, погонщиками, пастухами и конвоирами, кем угодно, только не командирами. Нет, были те, что из фронтовиков, учили стрелять и вообще кое-чему из собственного опыта, но и это все было не то. До того, как товарищ командир прилетел на самолете, их просто гнали через зимнюю степь, кормили, одевали, заставляли работать, но даже самые тупые начали понимать, что с каждым шагом они приближаются к фашистам, и совершенно непонятно было, - а что делать дальше, когда они до тех фашистов дойдут?
  А товарищ командир, поняв, каким именно личным составом ему отныне предстоит командовать, аж замычал от отчаяния, - но про себя. Все про себя. Снаружи он и виду не показал. Среди равных ему по статусу, таланту и опыту командиров Александр Федорович отличался особым жизнелюбием и неунывающим характером. Вряд ли это послужило главной причиной выбора, но в этом смысле выбор оказалася более, чем удачным. Так, приглядевшись, он обратил внимание, что доставшиеся ему волей Судьбы кадры по крайней мере с ног не падают. Отнюдь. На лыжах серые фигуры перемещались ловко и плавно, в одно экономное движение перескальзывая на несколько метров разом, не цепляясь и не мешая друг другу. Практически на всех - что-то вроде толстеньких черных сапог с единообразным серым отворотом поверху, у каждого за спиной... что-то, напоминающее некое оружие. Он ткнул пальцем в первую попавшуюся тщедушную фигуру:
  Боец...
  Боец Корзинкина. Зина.
  Ко мне!
  Боец в одно движение выкатилась из общей толпы и, ловко затормозив, замерла в трех шагах от командира, кокетливо помаргивая рыжими ресницами. Бурда назидательным тоном приглушенно сказал:
  Услышав приказ командира, подчиненный перед выполнением должен четко ответить "есть!" Понятно?
  Так точно!
  Другое дело... Оружие - к осмотру!
  Боевой незаряженный, - звонко протараторила она, протягивая незнакомую вещь на двух вытянутых руках, - номер 117321!
  Ага. В том, что касается оружия, их, кажется все-таки школили. И то хлеб. Обули, одели, прокормили, вооружили, - молодцы! Протащили по зимней степи, - в пургу, в мороз! - пятьсот пятьдесят километров, - это ж подвиг какой-то! За это Героя давать надо, без разговоров! А вот за то, что до сих пор не разбили по отделениям, по взводам-ротам, - да и батальонам! - за то, что не назначили старших, надо стрелять на месте!
  ... Оружие оказалось незнакомым. Явно автомат, но не ППШ и не ППС. Изогнутый "рожок", предохранитель на три позиции, шероховатый серый приклад, твердый, но как будто бы плетеный из тончайших нитей, - и потрясающая, не от мира сего, чистота обработки и отделки. Не похоже на грубоватую простоту привычного оружия. Что-то иностранное? Нет. На прикладе, выведенная неистребимым черным лаком, виднелась уже знакомая по боям на Калининском фронте стилизованная "косичка". Смущало еще что-то, какое-то несоответствие резало взгляд, а он все никак не мог сообразить - какое. Наконец, дошло: калибр. Помимо всех своих достоинств эта игрушка еще оказалась мелкокалиберной.
  Оружие в порядке, - медленно проговорил он, не поднимая головы, а потом вдруг поднял глаза, окидывая взглядом огромную массу людей, - а вот то, что "незаряженный" - непорядок! Конвойные! Разбить личный состав по сто человек! Двадцать сотен - на одну патронную фуру! По два десятка - на один ящик! Десяток - отделение! Боеприпасы - раздать!
   Так начался сложный и многообразный процесс формирования "на бегу". Но еще до этого, поглядев в наглое мурло одного из "вертухаев" он вдруг точно, без малейших сомнений осознал: эти в бою остальными командовать не будут. Ни отделением, ни взводом, ни ротой. Кем угодно, хоть заградотрядом, - но только отдельно. А там посмотрим.
  
  Одно из трех колоссальных сражений той, решающей зимы началось с того, что Арслан Уразбаев, молчаливый казах шестнадцати лет от роду, без команды выпалил по паровозу из "дули". Родители его умерли от голода десять лет тому назад в таких же почти степях, а промахиваться он, похоже, попросту не умел. Будучи первым в цепи, увидел, что пора, справедливо решил, что начальство просто опаздало с командой, и выпалил. Толстенький снаряд в одно мгновение преодолел расстояние в полтораста метров от засыпанного снегом куста, за которым притаился Арслан, и угодил паровозу прямо в котел. На морозе клубы пара были такими, что показалось, будто паровоз взорвался. После этого командовать стало поздно, и засада, для начала, влепила по снаряду - по два в каждый вагон, норовя попасть в крошечные окошки "теплушек". Гранаты относились к категории "термогазовых", - вроде ракет "бурана", только поменьше, и поэтому через считанные секунды поезд пылал, как свеча, а непогашенное до конца движение только раздувало это пламя. По дикой, нелепой случайности на всю засаду пришлась только одна граната в кумулятивном исполнении, и та оказалась у Арслана. Всегда найдется тот, кто перепутает. А он просто-напросто неудержимо засыпал на любом инструктаже, и поэтому никогда не сидел на первом ряду. Даже без впечатляющих зажигательных возможностей боеприпаса загоревшийся на ходу вагон через несколько минут превращается в гудящую от бешеного накала печь. Идея зайти непременно с обеих сторон поезда была воспринята, как так и надо, как вполне естественное и полезное уточнение. Бывалый человек Михалыч, которого война застала как раз в воинском эшелоне, идущем на запад, когда появившиеся, будто из-под земли танки открыли шквальный огонь по вагонам, рассказывал, как выскакивали на ходу и укрывались за насыпью. Как начинали оттуда отстреливаться из чего попало, и они, и, несколько позже, вконец обнаглевшие немцы, когда уже на их эшелон вышел довольно многочисленный "блуждающий котел", сохранивший часть оружия и некоторые остатки дисциплины. В некоторых случаях пересечь железнодорожную насыпь для обороняющихся обозначает практически отсечь пехоту противника от его танков. Бурда молча согласился и попросту приказал "оседлать насыпь". Ему-то доводилось форсировать насыпи, в том числе в боевых условиях.
  В поезде заживо сгорело около трехсот раненых, которыми были буквально набиты несколько вагонов, а еще - сопровождающие их медики и охрана. В обстрелянных вагонах вообще не уцелел никто. Поезд по инерции проволокло аж на полтора километра в степь, локомотив остановился только на пологом подъеме. Машинист с характерной для людского рода логичностью убежал в степь, тощий рыжий помощник забился в угол и крупно дрожал, а пулеметный расчет открыл огонь по мелькающим в степи серым фигурам. Пулеметчик воевал уже третий год и положил бы многих, если не все неопытное воинство, составлявшее засаду, но Михалыч сумел добиться, чтобы его услышали. Его намерением было использовать генератор в качестве танка, но Арслан Уразбаев, приложившись из своего несерьезного оружия, флегматично нажал на спусковой крючок. Карабинчик, переведенный в режим одиночной стрельбы, сухо, отрывисто щелкнул, аж зазвенело в ушах, и голова пулеметчика в трех сотнях метров от него вдруг лопнула, как переспелый арбуз от удара ломом, обдав храброго помощника машиниста фонтаном крови и мозгов. Это был первый случай боевого применения "КАМ - 42", Карабина Автоматического Малокалиберного, образца сорок второго года. Разумеется, никто никогда не предполагал использовать "свистунка" в качестве снайперской винтовки: и пуля, и само оружие казались явно легковаты для этой цели, но жизнь показала, что тонкие пульки, летящие со страшной скоростью, на самом деле жалят удивительно метко. Дело в том, что до сих пор никто, никогда не пользовался огнестрельным оружием, изготовленным с такой точностью. Помимо этого никто не удосужился подумать, как скажется на характеристиках оружия неимоверная, прежде недостижимая жесткость его конструкции, - за исключением, понятно, материала приклада. А еще эти немудреные тоненькие пульки по какой-то причине наносили страшные раны, почти не оставлявшие раненому шансов на выживание. В этот день сама судьба отвела Арслану роль Застрельщика и Первопроходца, но ему самому это ни тогда, ни позже так и не пришло в голову.
  Бурда лучше кого бы то ни было отдавал себе отчет в том, что воинство его абсолютно непригодно для оборонительного боя. Без нормальной артиллерии, мин, колючей проволоки и шанцевого инструмента, без малейшего навыка оборудовать позицию, любая мало-мальски штатная часть вермахта в правильном полевом сражении разнесет их в два счета, попросту из пушек, не входя в настоящее боевое соприкосновение. Неожиданным и приятным сюрпризом оказалось то, что на каждом грузовике оказалась в комплекте совершенно превосходная, легкая, надежная и исключительно удобная в обращении радиостанций "РСПП - 4". Удобная, то есть, настолько, что за время Марша обучились буквально все, кто имел касательство, даже самые темные и необразованные: Бурда, вспоминая о танковых рациях в оставленном корпусе, поневоле сравнивал - и только матерился сквозь зубы. Это было очень хорошо, но, в конце концов, служило слабым утешением. Так что единственной призрачной надеждой для них оставалось то обстоятельство, что Батайск находился от них всего в пяти километрах западнее. Вцепившись в дома и улицы, устроив суматоху покруче, пролив побольше крови, наломав как можно больше дров, они получали шанс продержаться какое-то время со своим легким вооружением.
  Чего он не знал, так это того, что цель Южного Марша была в значительной мере достигнута. И было это, в неком высшем смысле, очень хорошо, а вот для для выживания доставшегося ему воинства - не очень. Подготовку к возможному выводу громадной массы войск, превосходившей по числу людей Великую Армию Наполеона, что вторглась в Россию сто тридцать лет тому назад, и так вели со всей поспешностью, но теперь, когда их все-таки обнаружили около сорока часов назад, с тем, чтобы следом потерять снова, форсировали до предела, до того разрушительного градуса, за которым следует бегство. То, что имело навалиться на них спустя считанные сутки, было способно смести иную страну. Особенно сейчас, когда все, начиная от командующего группой армий Эвалда фон Клейста и кончая последним обозным, были крайне напуганы, - но все-таки далеко не в той мере, чтобы потерять голову. После страшной гибели пяти армий они будут драться так, как не дрались еще никогда, потому что сражаться будут не за добычу, не за Рейх, а за свою шкуру.
  Железнодорожные пути на Запад Должны Контролироваться: это определяло жизнь людей с силой категорического императива. Для того, чтобы добиться этого, люди были готовы буквально на все. В Батайске подхода обещанного крупного контингента ожидали, как манны небесной. Нет, как приезда того самого барина из известной поэмы Некрасова. Тех, кто до сих пор был спокоен и уверен в себе, неожиданно охватил страх - не страх, а какое-то беспокойство, ощущение ненадежности бытия, и это при том, что до сих пор никто не говорил отчетливо о катастрофе на севере. Говорили о тяжелых боях, о страшных потерях, которые несут русские в бесплодных атаках. А потом доктор Геббельс вдруг произнес новое словосочетание: крепость Сталинград. После этого унтер-офицер Цейцер, девять месяцев тому назад оборонявший "крепость Демьянск" приобрел среди товарищей ранее неслыханный авторитет. К нему ходили, как к Дельфийскому оракулу, вокруг него с некоторых пор постоянно клубился народ. И каждый норовил угостить сигареткой или каким-нибудь другим пустячком, приятным сердцу бывалого фронтовика. Он, услыхав слова доктора Геббельса, замер на месте и побледнел, при этом пробормотав себе под нос короткое шипящее слово. На требование повторить, он помолчал некоторое время, а потом описал в воздухе небольшое колечко и повторил: "Кессель". Он был не один, и поэтому очень скоро это слово повторяли на разные лады все.
  Со всей поспешностью освобождали станционные пути. Поврежденную технику, которую транспортировали для капитального ремонта на запад, выгружали из вагонов, снимали с платформ и "временно" размещали под открытым небом, длинными рядами, там, где она не могла помешать главному. А потом по телефону сообщили, что на Сальской ветке только что отбили нападение каких-то сумасшедших партизан на санитарный поезд, только что восстановили связь, а теперь освобождают пути. Колонна через полчаса будет в городе. Бандиты перебиты полностью, жертвы незначительные, так что можете не волноваться и готовьтесь принимать воинский эшелон. Да, на два локомотива.
  Колонна входила в город с тяжкой, неторопливой мощью, громадные серые грузовики, перемежаемые какими-то цистернами шли уверенно, выдерживая совершенно правильные интервалы. Зрелище это вызывало неподдельное воодушевление, заставляя сердца видевших это сильнее биться, так что случившиеся тут бойцы охраны и сброд из тыловых подразделений приветствовали колонну криками. Плохо различимые, нахохлившиеся серые фигуры в кузовах привычно кивали в такт качке, но кое-кто тоже махал руками и орал в ответ что-то неразличимое в гуле двигателей. Это был чуть ли ни самый короткий день в году, и даже здесь, в сравнительно южных широтах, света, как такового, не было почти что вовсе, и лица в машинах казались практически неразличимыми.
  Неизвестно, что пришло в голову ефрейтору Вольфу Зейдлицу, когда он решил остановить головную машину, и теперь это, скорее всего, останется тайной навсегда. Водитель открыл дверцу, и ефрейтор невольно отшатнулся: его можно понять, потому что кокетливая улыбка Любки Полгарнаць - зрелище не для слабых нервов. Выдержав драматическую паузу на протяжении пары секунд, она для полноты эффекта дохнула ему в лицо. Именно тогда, именно в эту секунду шутки кончились надолго, а для многих и многих - навсегда. Снятый с предохранителя "свистунок" лежал у нее на коленях, так что ефрейторов труп, опрокинувшийся прямо здесь, у грузовика, спиной в собственные расплесканные мозги, был трупом безголовым. Среди всеобщего оцепенения, длившегося доли секунды, прозвучала отрывистая команда, и грузовики будто взорвались, роняя борта и извергая молчаливые фигуры в сером.
  Будучи дилетантами, они самого начала повели себя правильно, действуя инстинктивно, но исходя из особенностей своего вооружения: со страху поливали все, показавшееся подозрительным, струями свинца. С грузовиков, с генераторов ударили пулеметы, за которыми сидели уже профессионалы, и начался ад. В первые секунды погибли иссеченные десятками очередей пулеметчики на вышках, на блок-посту сообразили моментально, в амбразуре забилась-загрохотала бабочка пулеметной очереди, но погасла в адском пламени двух термогазовых гранат. Начали разворачивать свое страшное оружие зенитные расчеты, но и они не успели сделать ни единого выстрела. Пылали составы, пылали станционные постройки, дым затянул все громадное пространство станции. Особую сумятицу вызвал взрыв целого эшелона с боеприпасами. Тем временем "маршевики" разливались по городу, как серый гной.
  Даже человеческим массам свойственна определенная инерция, и теперь бывшие участники марша лезли вперед с жутким напором, с твердо выработанным навыком и напряжением многосуточного бега через снежную степь. Даже средних лет крестьянки двигались сейчас с неуклюжим, ожесточенным проворством. Разумеется, не им было тягаться с шустрыми подростками в поворотливости, но зато теперь, когда они несколько отъелись, стало ясно, насколько они на самом деле сильны и выносливы. Как будто бы и через силу, они, тем не менее, упорно, не отставая от своих "десятков"-отделений, волокли на себе совершенно неподъемный груз боеприпасов.
  Некоторым отделениям не объяснили, как действовать в условиях городского боя, потому что было попросту некому. Здесь от каждой десятки через короткое время оставалось по одному - два человека. Некоторые десятки слушали в пол-уха либо не поняли, что им говорят, - далеко не все участники марша одинаково хорошо понимали по-русски, - и здесь уцелевших оказалось несколько меньше половины. То, что лучше всего оформлены и спаяны оказались именно отделения-десятки, в условиях городского боя парадоксальным образом оказало, скорее, положительное действие. Половина отделения - броском вперед, гранаты в окна, половина, оставаясь на местах, прикрывала их ураганным, несколько суматошным огнем, вовсю пользуясь "дулями". Любая попытка сопротивления буквально сметалась огнем, а пленных спецконтингент не брал, попросту не зная, что с ними делать. Когда заполошная стрельба и глухие, солидные взрывы послышались на северной и западной окраинах практически одновременно, среди немцев возникла паника и начался беспорядочный драп. Бурда, умудрившись все-таки сорганизовать пару небольших подвижных групп, бросил их в обход. Бог покровительствует отчаянным и любит отважных. Сегодня им удавалось все.
  
  Что такое, - раздраженно спросил Сталин, - какие там "ожесточенные баи"? Ви прэдставляете сэбе, что будет, если кто-нибудь из них пападет в плэн? У русских нэ осталось нормальных солдат, и воюют женщины и подростки?
  Они не сдаются в плен, товарищ Сталин. И - дело сделано, Батайск захвачен. И... те танки, которые вы приказали придать Маршу, уже близко.
  
  Еще ближе к городу, хоть и незначительно, оказались передовые части 1-й танковой армии немцев. Вне зависимости от воли фюрера, которая должна была решить судьбу группы армий, Батайск необходимо было отбить. Под утро следующего дня на востоке и на юге снова занялось зарево и послышался грохот разрывов. Подростки к вечеру повалились с ног окончательно, и поднять их не было никакой возможности. Так что вся работа по восстановлению брошенных позиций, которые так и не пригодились немцам, опять-таки легла на женщин из числа спецпоселенцев. В создании новых элементов обороны, - того, что Бурда обозначил про себя, как "жалкую пародию", - здорово выручили бульдозеры, но их было отчаянно мало. Трофейное имущество, наконец, позволило хоть отчасти сгладить катастрофическое положение с саперным и инженерным оборудованием и даже с элементарным шанцевым инструментом. В корпусе, - как начал его машинально называть Бурда, - появилась даже артиллерия, но людей, умеющих хоть как-нибудь обращаться с орудиями, насчитывались буквально единицы.
  Сведения, полученные германским командованием из захваченного Батайска, носили исключительно отрывочный, неполный и противоречивый характер: то ли внезапная атака громадного полчища русских, то ли вообще почти ничего. Танки встретили на окраинах из засад: машины, замедлив свое стремительное движение, осторожно втянулись в совершенно пустые, молчаливые, темные улицы, не встретив противника, остановились, выдвинув вперед пехоту, и были практически в полном составе расстреляны из полуразрушенных домов. Вермахт впервые столкнулся с массовым применением "дули" (она же "шиш", "кукиш", "хреновина" или просто "хрен": данное направление в народных названиях возникло по причине того, что участников Марша очень веселила форма этого грозного оружия), и побоище, возникшее по этой причине, оказалось по-настоящему страшным. Потеряв по разным подсчетам от двадцати пяти то тридцати двух танков, помимо прочей бронетехники, без всякого толку, немцы почли за благо отступить на исходные позиции, дабы с рассветом атаковать город по всем правилам. В данном случае это "по разным подсчетам" являлось несомненным исключением: учет боевых потерь в вермахте велся с крайней скрупулезностью до самого конца, но то, что последовало дальше, носило по-настоящему исключительный характер. Просочившиеся в город матерые, но не слишком многочисленные панцергренадеры практически полностью уничтожили засаду и сами полегли все, до единого: это объяснялось как особой ожесточенностью боя так и, в основном, характером оружия, которым пользовались "маршевики". Примерно в этот момент с Бурдой связались: это казалось практически невозможным, но нашелся-таки толковый человек, сообразил насчет рации. Александр Федорович облегченно вздохнул: наконец-то он мог заняться делом, в котором разбирался досконально, которое знал и любил. Речь идет о боевом управлении крупным танковым соединением. Оставалось только скрытно добраться до колонны и организовать правильное взаимодействие с Маршем. Самое малое время спустя после начала атаки немцев на город, Бурда нанес им удар во фланг и тыл, в лучших традициях недавних боевых действий на Калининском фронте. К этому моменту импровизированная танковая группа вобрала в себя довольно многочисленную часть Марша, до сих пор не принимавшую участия в боях, поскольку командир усвоил на опыте, что хотя бы даже такая пехота при танках гораздо, гораздо лучше, чем ничего.
  Ввязавшись в бой, вновь произведенный генерал-майор скоро осознал, что атакует какое-то очень серьезное соединение немцев, но думать уже было поздно. Тылы немцев подверглись опустошающему разгрому, пути подвоза по железной дороге и зимнику оказались пересечены. Боевые части немцев, увязшие в неожиданно упорных и тяжелых уличных боях, оказались между молотом и наковальней и скоро были истреблены. Те, что сгруппировались юго-восточнее города, наскоро организовали оборону и остановили русских, но было поздно: танки и, - что, может быть, еще важнее, - самоходная артиллерия, пробившись в город, объединились с Маршем, образовав столь недостающий ему боевой костяк. Теперь об их оборону можно было запросто сломать любые, даже самые острые зубы. Между боями образовалась двухдневная оперативная пауза, за время которой возникло то, что малое время спустя получило название 2-го Ударного корпуса Народного ополчения.
  И, пожалуй, не менее важным было то, что 63-й завод преодолел производственный кризис в том стиле, в котором преодолевал всегда: нарастив производственные мощности, гармонизировав новую схему производственных связей и значительно увеличив объем производства. Теперь то количество продукции, которое в самом начале Марша произвели ценой дикого перенапряжения сил и, главное, полной мобилизации организационных ресурсов, делали планомерно и обыденно. Некоторое подобие шефства Завода - над Маршем сохранилось, как нечто, само собой разумеющееся. Корпус получил еще генераторы, - предполагалось, что в условиях степи они будут не столь эффективны, но по факту личный состав генераторных рот всегда умудрялся находить достаточное количество древесины и иной целлюлозы. Еще грузовики и оружие. Еще пищу. И чуть-чуть усовершенствованные боеприпасы в количестве, соответствующем уточненным нормам расхода боеприпасов. И - ввиду значительно увеличившейся дистанции, - четыре "Т - 6" и двенадцать "Т - 10", которые преступным образом были использованы в качестве транспортников.
  Командование группы армий "А" для восстановления положения бросило громадные силы в составе двух танковых, одной моторизованной и одной пехотной дивизии, но, как это и бывает обычно в случаях даже незначительного, но опаздания, к Батайску примерно в это же время подоспела идущая форсированным маршем 51-я армия. Следом немецкая разведка доложила о вероятном выдвижении к району боев еще двух общевойсковых армий Советов. В сложившейся ситуации очевидным решением казалось скорейшее выдвижение к Ростову-на-Дону всей Группы Армий "А". Что от нее останется, когда она прорвется, - если прорвется, - зимой, своим ходом, с оборванным снабжением, не хотелось даже и думать. Драп из Дюнкерка на этом фоне покажется безоговорочной победой Британской армии...
  
  Выйдя к группе генералов и окинув быстрым взглядом их лица, фюрер испытал мимолетное раздражение: так и есть. Скорбно-торжественное, то, что называется "похоронное" выражение на породистых физиономиях. Нет, не похоронное. Такую мину надевают на лицо эскулапы для того, чтобы сообщить богатому пациенту о том, что ногу придется все-таки ампутировать.
  Можете не говорить, - неожиданно-мягким тоном начал он аудиенцию, - сейчас вы будете убеждать меня в необходимости срочной эвакуации войск с Кавказа. Потому что в противоположном случае их окружение и гибель якобы совершенно неизбежны. Не так ли? Можете не отвечать. Ответ я читаю на ваших лицах. И теперь я спрашиваю: это все, что могут мне посоветовать германские генералы? Отступление - это единственный ваш ответ на временные трудности, возникшие на Восточном фронте? - Он сделал паузу, обводя их по-настоящему тяжелым, давящим взглядом, исполненным презрения, и пренебрежительно фыркнул. - Такое решение может предложить любой лавочник! Для этого не нужны генеральские погоны и все это золотое шитье!
  Манштейн, услыхав эти слова, похолодел: это приговор. Единовременная потеря еще приблизительно десяти процентов всех войск на Востоке, - а это лучшие войска! - приведет к немедленному развалу всего фронта. После этого только для того, чтобы создать приемлемую плотность построения войск, придется уходить не только из России, но еще и с большей части территории Украины. Практически до Карпат. Тем временем фюрер продолжал:
  Вам, может быть, кажется, что я не понимаю всех этих ваших премудростей относительно "выпрямления линии фронта", "сокращения фронта" и "эластичной обороны"? Можете поверить мне, вашему фюреру: превосходно понимаю, потому что это действительно несложно. Но я, в отличие от вас, понимаю и другое: чем это кончится. Вы не задумывались, к чему приведет выполнение ваших однообразных рекомендации в итоге? Нет? А о том, в каком месте вы сочтете линию фронта достаточно короткой и прямой? Как, - тоже "нет"? Тогда мне придется объяснить вам это. Предположим, - только предположим, поскольку я могу читать не все ваши мысли, и не знаю, как далеко вы готовы пойти на самом деле, - вы эту линию проведете все-таки по границе Рейха. Создадите неслыханную плотность войск и огня. Зароетесь в землю, как кроты и нагромоздите над головой метры бетона и камня. Большевики придут следом, их варварская жестокость требует нашей крови, наших женщин, нашей земли, они не удовлетворятся вашими извинениями. Вы пали духом, господа генералы, но по-прежнему остаетесь несравнимо лучшими, чем славянские недочеловеки. Я уже не говорю о несравненных качествах германского солдата. Вы берете за каждую жизнь три, пять, десять жизней ублюдков из низшей расы, по десять танков за один ваш, они обильно поливают кровью каждый метр своего продвижения на Запад. И ничего этого не будет, если вы спрямите линию фронта до конца. К порогу вашего дома придет орда в двенадцать, в пятнадцать миллионов человек. Армада из тридцати, сорока тысяч танков. Они, никуда не торопясь, расположат перед вашей короткой, прямой линией четыреста, пятьсот орудий на каждом километре, доставят десятки, сотни миллионов снарядов. Все их самолеты останутся целы! А на каждые семь, произведенные ими, англо-саксы поставят им еще пять! А Сталин, мерзко хихикая, в конце концов додумается до очевидного: он сговорится с англо-саксонскими плутократами, и они бросят на этот ваш фронт все свои тяжелые бомбардировщики. Люфтваффе, взяв десять - за одного, источится и сотрется, как лезвие, и перестанет оказывать хоть какое-то влияние на ход сражения. На ваши урепления обрушатся бомбы весом в тонну, в две. Артподготовка будет длиться месяц, два, то, что не будет разбито, окажется заваленным землей. Трусливые англо-саксы, и, тем более, плутократы-янки будут счастливы тем, что смогут получить все, не платя цены кровью. Они бросят все силы на тяжелую авиацию, оставив все прочее, и там, где сейчас мы видим один бомбардировщик, мы увидим пять. Большевики тоже будут счастливы, потому что больше не надо будет думать и маневрировать, состязаясь с теми, кто умеет это лучше. По самой простой причине: мы сами загоним себя в положение, когда сила и масса - единственное, что будет иметь значение. Потеряв несколько сотен, вряд ли - тысяч, летчиков, артиллеристов и разведчиков, они издали, не вступая в бой, сотрут в порошок вашу "короткую и прямую линию фронта". Задушат войска на позициях, воспретив подвоз резервов, боеприпасов, горючего, продовольствия. Вы этого хотите? Нет? Удивительно, потому что именно к этому ведет на самом деле ваша упадническая стратегия "спрямления". - Он обвел собравшихся свинцовым взглядом, и спросил уже совсем другим тоном. - Кстати, - а как вы решите с Восточной Пруссией? Она довольно плохо вписывается в концепцию короткой прямой линии... Но к делу, господа! Сегодня утром я нашел выход из вашей "безвыходной" ситуации. Большевики тупы. Им кажется, что все окружения одинаковы, не желая видеть некоторых легких различий. Мы не будем поспешно выводить войска посередине зимы и при крайней затрудненности железнодорожных перевозок. Это обозначало бы не только большие потери в марше и утрату ценнейшего военного имущества. Это дало бы большевикам полную свободу действий на южном участке фронта, поскольку у них не будет фланговой угрозы. Мы планомерно отведем войска, - он взял указку и небрежно ткнул ей в карту, - вот сюда. По предгориям можно организовать оборону, в которую большевики будут тыкаться целую вечность. Снабжение организуем морем, с Крыма. Им и в голову не пришло, что снабжение морем ничуть не уступает железнодорожному сообщению. Кригсмарине и, главное, люфтваффе господствуют над морем, базируясь на аэродромы Крыма. Нам ничто не сможет помешать, господа. А большевики снова оказываются в дураках, проделав реально то, к чему хотели принудить нас. Получается, что это не наши, а их войска ломились через зимнюю степь, теряя ресурсы и силы, не добившись буквально ничего. Теперь они не посмеют уходить на Запад, имея на левом фланге такую сильную группировку отборных войск, и будут расшибать себе лбы в безнадежных атаках на наши оборонительные порядки. А особой изюминкой плана будет то, что о прикрытии с воздуха мы и позаботимся особо...
  Мой фюрер. Это действительно гениально. Но на период подготовки и проведения операции железнодорожное сообщение целесообразно сохранить.
  Это я оставляю на ваше усмотрение, господин фельдмаршал. Прежде вы успешно справлялись с такого рода частностями. Тем временем мы тщательно подготовимся к проведению летней компании и еще в этом году добьемся окончательной победы.
  О фюрере можно было говорить разное. В последнее время в моду начало входить молчаливое, на уровне обмена понимающими взглядами своих, неодобрение военных решений Гитлера, который, вроде бы, все делал не так и неправильно. Теперь все стало на свои места. Мало того, что воля фюрера - на самом деле чуть ли ни единственная опора Нации: он гений, и фельдмаршал ни секунды не кривил душой, когда несколько минут тому назад вдруг онемевшими губами неожиданно для себя проговорил потрясенные слова. Но полнейшая, - о! - с данной минуты поддержка мнения Фюрера и позиции Фюрера не отменила его внутренней убежденности в том, что контроль над важнейшими железнодорожными узлами должен быть восстановлен во всяком случае. Захваченный большевиками Батайск у него болел, как может болеть сломанный зуб или сорванный ноготь. Он чувствовал, как чувствуют слегка отсиженную ногу, трагическую отгороженность Ростова от основных сил фон Клейста: группировка безнадежно увязала в уплотняющейся обороне русских. Если у них там окажутся хоть какие-то свободные силы...
  
  Рывок к Ростову был, скорее, маневром: корпус только "чиркнул" по окраине громадного полуразрушенного города, притащив с собой полнокровный пехотный полк, усиленный противотанковыми средствами, зенитными средствами и отдельным саперным батальоном. Интересно, что батальон этот был почти полностью укомплектован ветеранами 62-й. Они не слишком-то тревожили немцев атаками, зато сразу начали усиленно готовит позиции "на две стороны": в поле и к городу. Главной задачей была подготовка и удержание плацдарма для главных сил. Марш, несколько усиленный офицерами, сержантами после госпиталей тыла фронтов и специалистами, резко повернул к Азову. На Таганрог. Город был захвачен сходу, потому что крупные резервы, выделенные Клейстом в рамках плана, согласованного с Манштейном и визированного ОКВ, до города не дошли.
  
  Нэт! И ви сами виноваты: эти ваши воздушные черепахи оказались слишком хороши в качестве разведчиков. Боюсь, командующие фронтами не простят, если мы примем такое решение. Пусть это останется нашим маленьким секретом. - Иосиф Сталин нахмурил брови. - Что такое?
  Товарищ Сталин. Не выложить козырь во-время бывает так же ошибочно, как и выбросить его прежде времени. Я могу ошибаться, но опыт этой войны, в том числе опыт последних сражений, заставляет настаивать. Настал момент, когда должны быть напряжены по-настоящему все силы и задействованы все ресурсы.
  Ви ручаетесь за успех?
  Это тот редкий случай, когда ожидаемые выгоды неизмеримо превышают возможный риск. Имею основания считать, что лишний день свободного продвижения вперед сейчас в дальнейшем позволит нам сохранить целый корпус. А может быть - и армию.
  Харашо. Ми тут с товарищами пасовещаемся... Ви идите. Решение вам саабщат.
  Когда дверь за Василевским закрылась, Сталин привычно посмотрел на нее.
   Происшествие годовалой давности было первым случаем, когда он окончательно решил когда-нибудь потом непременно расстрелять Беровича, а команду его расточить и частично пересажать. "Потом" - потому что во время войны Берович был и полезен, и безопасен одновременно. Кроме того, его устранение не давало выгоды в политическом смысле. Но и прощать такое самоуправство было, конечно же, совершенно недопустимым. Страна напрягала все силы, стремясь как можно дальше отогнать от Москвы впервые попятившегося врага, производство техники упало до минимума, промышленная база на востоке страны еще не начала давать нужный объем, - а два этих авантюриста решили сделать тяжелый бомбардировщик, задуманный специально для ночных действий! И успели сделать две машины. Хуже того: по имеющимся данным, испытатель О. Ямщикова утверждает, что "Машина полностью соответствует заявленным параметрам, сколько-нибудь выраженных недоделок выявить не удалось", а испытатель авиаприборов Е. Брюквина утверждает, что "имеющийся на борту радар "ВДРП(а) - 2" позволяет надежно обнаруживать наземную технику на расстоянии 35 - 40 километров, с расстояния 20 - 25 километров позволяет установить направление и скорость движения наземной (низкоскоростной) техники, а с расстояния 6 - 8 километров с высокой достоверностью устанавливает тип машин". При этом он еще "компактен, надежен и отличается чрезвычайным удобством обслуживания". В переводе на русский язык, - телячий восторг. Если бы этот самый "ВДРП" был бы парнем, вышеупомянутая товарищ Брюквина дала бы ему уже сегодня. На него самого данные бомбардировщика особого впечатления не произвели: ни скорости, ни особой высотности, но товарищ Голованов, ознакомившись с таблицей, изумленно поднял брови. Товарищ Голованов позволил себе выразить категорическое несогласие с мнением Верховного Главнокомандующего и сумел во многом развеять его сомнения. Все не так! - увлеченно утверждал товарищ Голованов, не отводя от листка влюбленных глаз, - ну, четыреста километров в час. Высота - просто хорошая, семь километров с нагрузкой. Но радиус, радиус-то - семь с половиной тыщ! Восемь тонн бомб! И самое главное, - взяв со стола карандаш и позабыв, чей именно карандаш и с чьего стола берет без спросу, - подчеркнул пару строк.
  "Обшивка выполнена из искусственной ткани сложного плетения, элементы каркаса состоят из неметаллических материалов и представляют собой пустотелые балки..." - и еще что-то там такое про какой-то совершенно особенный мотор. Не владея информацией, вождь начинал чувствовать раздражение, но Голованов понял это с одного-единственного мимолетного взгляда и разрядил ситуацию. Во-первых машину нынешние радары видят только в упор, а прямо над головой уже нет. Во-вторых с таким винтом и компановкой двигатель работает почти втрое тише, чем аналогичный по мощности. И, самое главное, аэродром можно расположить хоть под Барнаулом, хоть под Ташкентом, а бомбить летать в Берлин. А поэтому аэродром можно осветить, как новогоднюю елку и все равно никто, никогда дотуда не долетит. И вообще это может быть что угодно, в зависимости от конфигурации оснащения. Летающая платформа, на которую можно навесить что угодно. Он вообще вызывался "бросить все и опробовать машину самому".
  Впрочем, на самом деле убедило Сталина соображение, высказанное Головановым не как основное, а совершенно "кстати". С таким радаром, с такой дальностью машина могла ночи напролет висеть над войсками противника, фиксируя каждое движение его колонн без особой опасности для себя. Вот тогда-то он и отдал знаменитое распоряжение. Если оставить за скобками все формулы военной бюрократии, смысл его сводился к простым вещам, всего-навсего трем:
  1) Высотность всемерно увеличить.
  2) В качестве бомбардировщика без особого распоряжения не использовать.
  3) Под командование ВВС не передавать, само командование не информировать, разместить все имеющиеся и ожидаемые машины на отдельных базах, не смешивая с прочим парком дальней авиации. Так что оставить в составе РГК всецело.
  Он слишком хорошо помнил жуткие моменты, когда никто не имел понятия, где находятся не то, что дивизии, а целые танковые группы немцев. Сыт, урок усвоил. Лишние пять, шесть, восемь, - да хоть сто! - тонн бомб на Берлин ничего не решат, а вот то, что немцам теперь будет труднее проводить скрытые перегруппировки, - это полезно. Даже не "труднее", а, скорее, "ку-уда труднее". И чем дольше матово-черные самолеты останутся для немцев тайной, тем с большим количеством сюрпризов им придется столкнуться. Прежде всего, понятно, - в виде готовой обороны именно на направлении главного удара, но не только. Ох, не только!
  А кроме того, - успех или неуспех того или иного полководца теперь будет напрямую зависеть от него, и это тоже само по себе было неплохо.
  Он даже не разрешил сколько-нибудь широкое производство новых машин, хотя у 63-го, судя по всему, на эту тему имелись наработки.
  Ох, уж эти наработки! Упоминание Беровичем или еще кем-то из его банды "имеющихся наработок" обозначало, что они могут сделать предлагаемое, не уменьшив объема по всему остальному. А себе, как всегда, потребуют еще девок. Эвакуированных, потерявшихся, оставшихся без родителей, оказавшихся на поселении. Ну и мужиков, конечно. Которые не нужны больше никому. Но он запретил, чтобы техника по-прежнему осталась незамеченной. А вот сделать следующую модель, - радиус девять тысяч, пятнадцать тонн бомб, - он разрешил. Пусть будет. На "ТР - 10", - впоследствие "Т - 10", чтобы не было ненужного намека в виде предательской "Р", - навесили куда более мощный радар, тяжелый, но зато очень точный комплекс навигационного оборудования, и почти полуметровый телескоп.
  Как всегда, жизнь внесла коррективы: "тенора", как в просторечии стали называть ТНР - Тяжелые Ночные Разведчики, оказались позарез нужны на всех фронтах, и от командующих фронтами тайну сохранить не удалось. И выпустить машин пришлось в два с лишним раза больше, чем он предполагал поначалу. Но то самое распоряжение продолжало действовать, - и выполняться! - неукоснительно. Его обходили, - "Т - 6" неоднократно наводили на цель бомберов, штурмовики и дальние истребители, ночью, и даже белым днем, в условиях низкой облачности. Даже специальное оборудование сделали: как обычно, как-то само по себе появилось, никто официально не заказывал. Обходили, - но напрямую не нарушали.
  И вот теперь они хотят, чтобы он отменил собственное решение годовалой давности. На время или окончательно.
  Примерно четыреста тонн бомб, - это сколько же в шестидюймовых гаубичных фугасках? Двенадцать с половиной тысяч штук. Ночью, на походную колонну, повдоль.
  ... Он не будет разрешать. Он, как и обещал, отдаст то самое "особое распоряжение". Пусть Голованов планирует и проводит так, как считает нужным. Да пусть хоть сам слетает! Полярный летчик все-таки, ему и карты в руки. Ему и отвечать за разбитые горшки.
  
  Не четыреста тонн. Куда больше. Голованов, как азартный игрок, решил пойти ва-банк, в полной мере использовав неслыханные полномочия. Все пятнадцать "Т - 10". Все сорок три "Т - 6". Шесть "Пе - 8". Пятнадцать "Ил - 4". Десять "Ер - 2". Только в самый последний момент Жуков выторговал-таки четыре "шестерки": у него там решалась судьба Смоленска, или - или. Кроме того, два, предназначенных к разведке и управлению, несли только по восемь тонн. На одном из них отправился в ночной полет сам Голованов. Так что пятьсот. Под Актюбинском закипела работа по оснащению и вооружению громадных машин под новую функцию. Большой проблемой оказалось то, что для новых машин, облетанных за время Марша, не было комплектных экипажей, а работа, впервые за все время, требовалась полномасштабная, боевая без всяких ковычек. А еще Голованов непременно хотел, чтобы бомбы были "как от "бурана". Ему, разумеется, сказали, что это "совершенно невозможно", тем более - в такие сроки. Зельдович, не вынеся нестерпимого давления, - сделал, хотя при этом буквально прыгал на месте, говоря, что: "Снимает с себя всякую ответственность за эту безобразную авантюру" - но ему объяснили, что - не выйдет, и отвечать придется в любом случае. Это, парадоксальным образом, его успокоило.
  Голованов вполне разобрался в навигационном комплексе: совершенно новый технически, он, в общем, основывался на принятых в СССР концепциях и соответствовал отечественным стандартам. Но ему и в голову не пришло играть роль штурмана сводной группы. Эта, без преувеличения ключевая, роль была отведена, разумеется, Явенко. Сам он удовольствовался ролью дублера. Подслушать его мысли никто не мог, и в мыслях он всерьез сожалел, что к делу нельзя привлечь какого-нибудь английского спеца. Что ни говори, у нас совершенно недостаточный опыт организации массовых ночных бомбардировок. То есть, конечно, можно, и прислали бы очень приличного, но вот показывать ему, к примеру, "ВДРП - 4У", да и сам самолет, было, пожалуй, преждевременно.
  
  Гул. Низкий, монотонный, угрожающий, он, казалось, шел со всех сторон одновременно. Даже самые опытные фронтовики не могли распознать, что именно могло издавать такой звук. Гул этот вцепился в колонну еще утром, и с тех пор не умолкал, только временами ослабевая, словно бы удаляясь, или, наоборот, усиливаясь. Истребители не находили ничего в низкой облачности, но на такие вылеты соглашались только уж вовсе отчаянные сорвиголовы, а командование группировки люфтваффе вовсе не горело желанием отпускать лучших людей в бесполезные и излишне опасные полеты.
  
  Новации, предложенные для решения сложнейших проблем массированной ночной бомбардировки оставляли впечатление чрезвычайно остроумных. На взгляд капитана, - даже слишком. У них был один недостаток: их никто, никогда не пробовал на практике. Это звучит и выглядит необычайно глупо, но он, ученый, надеялся только на то везение, которое нередко сопутствует авантюрам. В том числе - техническим. Будь это по-другому, человечество, может быть, до сих пор осталось бы в каменном веке. Жестко зафиксированные парные антенны: достаточно было только чуть нарушить строй, не выдержав направления, и сигнал, поступающий на них, теряет симметрию. Начинаешь увеличивать дистанцию, - и щелчки в наушниках становятся редкими, готовишься поцеловать кого-нибудь - учащаются, становясь заполошно-суетливыми. Как это все здорово придумано, - и какое же это все дерьмо по сравнению с обыкновенной возможностью пользоваться обыкновенным зрением! Это ему, никак не связанному с пилотажем, не по себе, - а каково тогда пилотам? Поди, с самого начала спины мокрые? Нет, занимайся они каким-нибудь простым делом, вроде бомбардировки Берлина или даже просто большого завода, дело обстояло бы вовсе по-другому, не предъявляло таких немыслимых требований к строю. С чем сравнить? Говорят, что несколько похоже на атаку морского конвоя торпедоносцами, только несколько часов подряд.
  Глеб Егорыч, - глухо проговорил Явенко, оборачиваясь на него через плечо, - начинайте вводить данные...
  Глаза его были красными от неистового многочасового напряжения. Когда, почти полчаса тому назад, они, наконец, нашли то, что искали, именно на него легла ответственность за выбор боевого курса. И, в основном, за сложный маневр, необходимый для того, чтобы лечь на него, всей многокилометровой колонной, так замечательно подходящей для того, чтобы спутать строй. Тем более ночью. Теперь наступила пора капитана, потому что этот бомбовый прицел по радару сконструировал и собрал в лаборатории именно он. Его, понятно, много раз испытывали на полигоне, но это все не то, не то!
  По сути, это был да-альний потомок того самого "кулачкового вычислителя", о котором во времена оны с таким презрением высказался Владимир Яковлевич. Армада летела в режиме максимального радиомолчания, а потому перед каждым ответственным командиром висела таблица условных сигналов, - предельно коротких, морзянкой. Сейчас все машины, сколько их есть, получили сигнал "Приготовиться!", и так уж случилось, что следующий сигнал: "Открыть бомболюки!" - будет исходить от него, капитана, но, в общем-то, лица, по сути, штатского.
  
  Гул значительно усилился, теперь он давил, как будто пытаясь вмять колонну в землю своим тысячетонным, мягким грузом. В него вплелись противные, ноющие нотки, уже отдающие чем-то знакомым. А потом слабый, на грани слышимого. Заставляющий усомниться, что слышен и в реальности, а не кажется. Свист. И поздно что-нибудь предпринимать.
  Ночь, низкие облака, пробившееся сквозь них, вспухшее, разгоревшееся вроде бы, а потом померкшее зарево позади. Как та самая, - обидная, - болезнь геморрой: ни самому поглядеть, ни другим показать. То ли сделали дело на славу - то ли не добились ничего и слетали впустую.
  
  Господин фельдмаршал, мы никак не можем связаться с фон Клейстом. У нас вообще очень мало данных о том, что творится на Кавказе. Последнее сообщение было о том, что русские нанесли удар по Ростову, но это, кажется, так и не подтвердилось. И...
  Что такое?
  Есть данные, также не вполне подтвержденные, что крупное соединение русских, не входя в Ростов, резко повернуло на юг, к Азовскому морю. Похоже, это тот самый "бешеный" корпус, с которого все началось.
  Что-нибудь еще?
  Ничего серьезного, господин генерал-фельдмаршал. Только странное.
  Из вас дрянной интриган, а у меня совершенно нет времени.
  Вам лучше услышать самому. Специалисты не знают, как это сделано.
  
  Подождите. Они вот уже двенадцать часов повторяют одно и то же, одним голосом и одним тоном, через равные промежутки времени. Это какая-то запись, господин генерал-фельдмаршал. Следующий сеанс через... через полторы минуты. Прошу.
  Он протянул Манштейну массивные с виду, но не слишком тяжелые наушники.
  Нельзя было, - раздраженно проговорил фельдмаршал, - усилить звук? Совершенно необходимо лепить это мне на голову?
  Я имею основания предполагать, что вы одобрите именно этот вариант. Заранее прошу простить, если ошибаюсь.
  
  Прошло еще около минуты, прежде чем в наушниках послышалось это. Шопот. Шелестящий, тающий, бестелесный и бесполый, он, тем не менее, был слышан очень хорошо.
  - Эй, фельдмаршал, эй! Хочешь посмотреть, что случилось с твоими войсками? Это в двадцати километрах на юг от Сальска. Посмотри, поучительное зрелище. Сколько там у тебя было? Два полка, три? Больше? Теперь их нет, так что можешь ввести поправку в свои расчеты. Теперь тебе все время придется делать эти поправки. Больше ни разу тебе не нанести неожиданного удара. Не перекинуть скрытно резервов. Не сделать ничего того, что ты так хорошо умел. Того, что так хорошо тебе удавалось. Теперь тебе понадобятся совсем другие навыки. Прорываться из "котлов", пока они не затвердели. Спрямлять линию фронта. Отходить на заранее подготовленные позиции. И при этом твердо знать, что они тоже будут пробиты в любом месте, и ты никогда в жизни не узнаешь, в каком именно. Там, где мы этого захотим, фельдмаршал. Еще тебе и твоим храбрым войскам предстоит освоить полезное искусство так называемого "драпа", что можно приблизительно перевести, как умение двигаться на Запад быстрее, чем это делают Жуков, Конев и Рокоссовский со своими дикими ордами унтерменьшей. А еще научись молить Бога, чтоб ниспослал плохую погоду, хотя и это поможет вам очень мало. Вообще даже представить себе трудно, что может вам помочь, потому что вы просто-напросто с самого начала влезли не в свою весовую категорию, фельдмаршал. И по силе, и, что самое главное, по интеллекту. Как вам это вообще взбрело в голову, а?
  Ваши первоначальные успехи, были не более, чем недоразумением, пусть даже большим, но ведь в большом деле и недоразумения соответствующие, не так ли? А еще они были прекрасным сном наяву, хотя и своеобразным, сном с батальным сюжетом под непрерывные фанфары. Наверное, именно такие снятся хищной рыбе, когда она зимует в яме под корягой, на самом дне омута. Теперь недоразумение разрешается, а сны тают. Близится утро, фельдмаршал. Гарантирую уникальную смесь окончательного краха, непоправимой катастрофы, беспросветного отчаяния и несмываемого позора. Уж мы постараемся изобрести для вас судьбу, которая будет похуже смерти. Куда похуже, фельдмаршал. А пока спокойной ночи. Мы с вами еще непременно поболтаем.
  
  Шопот умолк, и в наушниках тут же взвыло визгливо и пронзительно, так, что он немедленно сорвал их с себя. И приказал во что бы то ни стало доставить себя к месту события. Да, - во что бы то ни стало! Да, немедленно! Сразу после того, как он оставит соответствующие распоряжения. Безусловно, это являлось чем-то вроде истерики, он отлично отдавал себе отчет в этом, но видеть это он был обязан.
  
  Картина ночного побоища действительно производила впечатление. Его было достаточно трудно охарактеризовать. Дело не в душераздирающих подробностях, хотя они тут присутствовали. Не в масштабе, потому что тут, на Восточном фронте, ему доводилось видеть и большее количество трупов в одном месте, правда, - они в таких случаях копились не один день. Хоть он и любил называть себя солдатом, но на самом деле имел честь быть фельдмаршалом, потому и впечатления у него были не солдатские и не лейтенантские даже, а подходящие именно что генералу. И были они примерно такие.
  Как на командно-штабных учениях, когда скотина-посредник вдруг говорит, что вот этих трех полков, - а это значит, что, по сути, дивизии, - у тебя нет. Без причины. Нет, - и все, и не поспоришь. Выкручивайся, с чем есть, но помни, что никто не гарантирует тебя от новых вводных.
  Как в кулачном бою, когда один из участников вдруг достает стилет и втыкает его противнику, к примеру, в печень.
  Как вмешательство полиции в напряже-еннейшую потасовку школьников на школьном дворе после уроков.
  Как с саблями наголо - на танковую дивизию.
  И все это одновременно.
  Фактор непреодолимой на данный момент силы. Когда соперник не дерется с тобой, а просто походя смахивает, как муху. Эффект простой и, одновременно, всеобъемлющий. Более десяти километров черной, неподвижной, обгоревшей техники и уже остывших, сизых, покрытых черными лохмотьями головешек, которые язык не поворачивается назвать трупами. И что - так может повториться в любой момент? Вряд ли. Если бы могли раньше, то непременно схватились бы за такую вот дубинку. Очевидно, научились только что, и теперь будут повторять. Все чаще и чаще. И есть основания предполагать, что не только это. Есть кое-какие признаки. Больше всего пугает даже не новое оружие, а явные признаки совершенно иного уровня организации боевых действий. Похоже, что именно от этого как раз и может проистекать тот сокрушительный темп, который демонстрируют Советы последнее время и чем дальше, тем в большей степени. Впрочем, оцепенение его длилось не дольше нескольких минут. Фельдмаршал не имеет права на сентименты. А еще - на отчаяние. И на промедление. В сущности - одни из самых бесправных людей, хотя подчиненным кажется совсем, совсем другое.
  
  Затеяв это, своего рода, повторение пройденного, Бурда дал себе зарок, что в третий раз ничего подобного не повторит. И все прошло, как по маслу, разве что с самыми малыми дополнениями: впереди двигались полтора десятка трофейных "Т - IV", несколько "гономагов" и буквально два-три немецких грузовика. Все остальное осталось практически неизменным.
  Неизменным оказался и настрой горнизона, та же смесь страха и ожидания. То есть панические настроения несколько усилились, потому что волна драпа донесла до Таганрога немалое количество отступивших из-под Батайска. Они мно-ого сумели поведать своим слушателям, тем более, что аудитория была самая благодарная. О свинцовой пурге, которой нападающие мели перед собой все, и не дающей поднять голову и даже высунуться. О том, что легкораненых не было, а тяжелораненых эти исчадия немедленно добивали. О взрывах, после которых от человека не оставалось ничего, так, что даже и похоронить-то нечего. На этот раз место смутных опасений и глухих слухов заняли свидетельства очевидцев, тыловики, не имеющие возможности принять непосредственное участие в боях мандражируют куда больше фронтовиков, занятых делом, даже если дело это страшное и не особенно удачно протекает. Поэтому частей 1-й Танковой армии ждали с особым нетерпением. Бурде сообщили, что удара в тыл ему в ближайшее время ждать не следует, и он поспел как раз вовремя. Трагедия на этот раз повторилась именно как трагедия, фарса оказалось явно маловато. "Серые", набравшись опыта, все равно лезли вперед с тем же жутким напором, без передышки и не давая врагу опомниться. "Свистунки" визгливо грохотали в их руках, будто захлебываясь от злобы и заливая огнем любые огневые позиции, не давая поднять головы. Вездесущие подростки обходили огневые позиции, проникали на чердаки двух-трехэтажных домов, перебегали по крышам, заходили в тыл. Бабы осторожно пробирались вдоль стен, сопровождая танки, разбитые, вопреки всем прежним правилам, по одному - по два, они сторожко вглядывались в окружающее, оберегая танки от гранатометчиков, а танки - расстреливали пулеметные гнезда, пробивали стены, лупили по окнам, из которых пробовали стрелять. Вид женщин, прошедших Марш, надо сказать, претерпел значительные изменения буквально за несколько дней.
  "Никогда не говори "никогда" - правило универсальное: точно так же, как завод вооружил людей, которых вовсе не предполагалось вооружать, под совершенно беспардонным давлением Карины Морозовой было сделано то, что по общему мнению считалось и невозможным и бессмысленным. "Маршевикам", с самого начала одетым кое-как, а потом еще пообтрепавшимся во время марша и на привалах у костров, все-таки подкинули одежку. Что-то среднее между свитером и лаптем, плохо гнущееся, но куда лучшее, чем ничего. Из чего, спросите? Правильно. Всего-то сто тонн. И плетение то самое, высокомодульное, как, к примеру, у обшивки "Т - 10", на тех же самых гениальных станках "ЖаккардК-3 - 2" конструкции Арцыбашева, сам Берович, помнится, был в полном восхищении. Он вообще восхищался конструкторами.
  Правда, размеров было всего три, поэтому подростки предпочитали натягивать жесткую, почти как проволока, дерюгу поверх ватника. А женщины теперь больше всего напоминали этакую зимнюю копну, оставшуюся где-нибудь на отшибе, возле лесочка, серую и растрепанную лесными обитателями. Если к этому добавить каску поверх классически повязанного теплого платка, то зрелище и вовсе получалось исключительное. Иные из них к тому же несли до полутора тысяч патронов. Дарья Пыжова, родом из-под Барнаула, например, прославилась тем, что приспособила к сутулой спине что-то вроде "козы" и волокла целый ящик "дуль" зараз... В значительной мере именно благодаря их силе и нечеловеческой выносливости поддерживалась та самая убийственная плотность огня, которой славился Корпус, и которая делала такой трудной борьбу с его бесстрашной и беспощадной пехотой. Главное же, что на поверку женщины оказались ничуть не менее отважны, чем отчаяные по глупости, безбашенные пацаны. У многих уголовниц отчаянность присутствовала с самого начала. У других такое особого рода отсутствие страха за свою жизнь появилось после раскулачивания и ссылки, когда на их глазах умирали дети. У некоторых - после ряда изнасилований по лагерям. Но были и такие, кто начинал считать себя "бесстыжими" и "пропащими", а от того - "отчаянными" вот только что, надев мужские портки. Вот где грех-то! Смертный.
  А "свитера" не брала пистолетная пуля. И редко какая из "шмайссера". Вышибало дух, ломало ребра и иные кости, но это, согласитесь, бо-ольшая разница по сравнению с проникающим ранением куда-нибудь в легкие или кишки. Иные осколки, прорезав-таки суровую тканину, уже не имели силы достать до живого тела. С этим в значительной мере оказалось связано то, что, потеряв убитыми в жесточайшем, продолжавшемся почти двое суток бою за Таганрог три тысячи человек без малого, будущий Корпус фактически не имел раненых. А отступать они не умели: это просто не приходило им в голову. Двадцать седьмого января 1942 года город был захвачен полностью, а последних немцев прижали к берегу и сбросили в залив танки Бурды. Положение заблокированных, скованных на Кавказе армий снова становилось отчаянным: и не в том дело, что Кубань, в соответствии с гениальным планом Фюрера не вместила бы двух армий вместо одной. Беда состояла в том, что 1-я танковая была очень, прямо-таки позарез нужна на западе, там, где щепилась, пятилась, но не поддавалась все-таки, не кололась до конца, не отдавала Смоленск группа армий "Центр".
  
  Товарищ Жуков вошел во вкус того, что раньше считал большой бедой и неизбежным злом: постепенного ввода в дело постепенно подходящих резервов. Теперь он научился воевать еще и таким способом, который, как оказалось, прекрасно подходит для заснеженных лесов и подмерзших хлябей на центральном участке фронта. В конце концов - и немцам неизбежно приходилось делать что-то подобное, но у него теперь получалось лучше. За счет большей автономности частей, за счет лучшей информации, - и, как он надеялся, за счет того, что он все-таки действительно Ферзь и быстрее немцев приобрел необходимые навыки. Кроме того, пополнения стали давать все-таки щедрее, а немцам ни разу не удалось преподнести ему по-настоящему масштабный сюрприз. Потери при данном стиле ведения боевых действий были очень высокими, но, при этом, вполне сопоставимыми. Попавшая под пулеметы, на минные поля, на колючую проволоку, заранее пристрелянную артиллерией, советская пехота, в общем, компенсировалась. Частями, накрытыми "бураном" на позициях, замерзшими и угодившими в плен из мелких, безнадежных "котлов", что получались после локальных прорывов. Пойманными на марше конно-механизированными группами. В конце концов - убитыми при попытках контратак, успешных и безуспешных, но совершенно неизбежных при таком стиле боевых действий, потому что здесь контратаковать нужно было немедленно, всеми и любыми силами, оказавшимися под рукой. Как оказалось, Красная Армия значительно лучше переносит равные потери. Фронт немцев медленно, но пятился на юг и на запад. В дикой круговерти атак и контратак как-то незамеченным осталось освобождение Ельни, - одно событие из многих, бывает, дело, как говорится, житейское, - но вот рефлекторная, предпринятая почти автоматически попытка отбить ее провалилась, и это уже было серьезно. Двадцать восьмого декабря войска Калининского фронта прочно оседлали железную дорогу Смоленск - Рославль. Тридцатого внезапной атакой было освобождено Ярцево, а занявшим станцию частям опять-таки удалось отбить поспешно организованную контратаку. Немцам пришлось сделать оперативную паузу для переброски серьезных резервов, но в это время к станции успели подойти части главных сил. Пять ополовиненных, смертельно усталых стрелковых дивизий сумели вцепиться в Ярцево намертво, три оставшихся "бурана" нанесли еще один успешный ночной удар по дивизионной колонне 9-й армии немцев, и попытка выбить русских из города провалилась. Захват Смоленска и выход на Днепр зимой, в январе месяце, когда его можно спокойно перейти по льду, а еще - в междуречье Днепра и Двины, грозил колоссальной военной катастрофой, далеко превосходящей масштабами Сталинград.
  За неделю до этого, убедившись в том, что попыток деблокады не будет, Паулюс бросил 6-ю армию в отчаянную, безнадежную попытку прорыва, но ничего хорошего из этого не вышло. Последние капли горючего были залиты в баки передовых танковых частей, и они внезапным натиском смяли заслоны, прорвались в степь, но та же мера привела к тому, что армия растянулась в бесконечную вереницу падающих от голода и усталости людей. Быстро опомнившись от неожиданности, советское командование оперативно решило воспользоваться случаем и бросило во фланг прорывающимся танковые бригады, устроившие в степи форменное побоище. Нет - десятки побоищ на протяжении одних суток. Подвижные группы белых танков в сопровождении конников, как в саваны, закутанных в белые халаты, внезапно возникали из снежной круговерти и превращали тех, кто не сдался, в кровавую щебенку, но многие все-таки сдавались, и чем дальше, тем больше. Передовые части немцев тоже не прошли и полных сорока километров, когда частью - были остановлены, частью - остановились сами от отсутствия горючего. Начавшаяся через три часа после начала прорыва метель спасала от танков, но убивала голодных людей не менее надежно, чем танки. Через трое суток сдались последние из тех, кто остался в живых. Где-то там, в степи затерялся без следа сам Паулюс. До ушедшей далеко на запад и юг линии фронта добрались буквально единицы, так бывает всегда, даже при самых страшных разгромах вроде Канн, Аустерлица или Киева образца 1941-го, в самых жутких условиях кто-нибудь все-таки непременно доходит до своих. Разгром Сталинградской группировки позволил сразу же усилить Южный фронт, пока, в основном, косвенно, за счет угрозы тылам противника, но существенно. 1-я танковая армия немцев начала движение общим направлением на Ставрополь, но захват Батайска, Ростова-на-Дону, Таганрога в значительной мере сделали это движение бессмысленным. А потом Родион Малиновский прорвался на соединение с частями Закавказского фронта. Практически вся группа армий "А" оказалась прижата к Большому Кавказскому хребту, окружена между Кубанью и Манычем. Только малая часть сумела отойти на позиции Таманского полуострова планомерно, остальным пришлось к морю пробиваться. Беда была в том, что отхваченный "кусок" был такого размера, что разговоры об окружении почти теряли смысл. Немцы нанесли стремительный удар на севро-запад, на Ростов, но после ожесточенного сражения, длившегося пять суток, были отброшены и стали в оборону. Впрочем, разгромить их сходу тоже оказалось совершенно невозможным. Разметав кольцо окружения, группировка вышла к морю и предгорьям, образовав оборону с неслыханной плотностью войск.*
  К марту месяцу, окружив и уничтожив "группу Холидт" и Косторненскую группировку, Красная Армия полностью очистила от врага Воронеж и освободила Харьков. Командование группы армий "Центр" под угрозой неминуемого окружения эвакуировало войска из Смоленска, войска Западного фронта создали плацдарм на правом берегу Днепра, в большой излучине, таким образом надежно прикрывшись от контрудара. Сделать большее было поистине выше человеческих сил. Германское командование проявляло чудеса распорядительности, затыкая бреши и пытаясь консолидировать совершенно недостаточные резервы во что-то боеспособное, практически без боя сняло блокаду Ленинграда, рокировав большую часть сил группы армий "Север" на центральный участок фронта и дальше на юг. Казалось, - а такая иллюзия неизбежно возникает в ходе успешного наступления, - что еще один нажим, и будет освобождена Украина с Белоруссией, и оккупанты покатятся дальше и дальше, в Польшу, в Германию, - до самого Берлина. Вот только сил на это не было. От полнокровных в начале ноября дивизий Красной Армии за три месяца остались тени, по пятьдесят, сорок, и даже тридцать процентов штатного состава, но и находившиеся в строю бойцы от нечеловеческой усталости тоже напоминали тени. Глядя на худых, оборванных, словно спящих на ходу людей, командиры из числа понимающих тихо паниковали. Им казалось, что, найди немцы какие-никакие силы, толкни покрепче, - и не выдержим. Но контрудара не было. Во-первых - нечем наносить. Если советские дивизии истаяли, то многие, многие германские, румынские, итальянские попросту исчезли. Тем же, что уцелели, тоже досталось по полной программе. Ну, а во-вторых - перестало получаться. Каждый раз импровизированный бронированный клин как будто ждали: он непременно натыкался на какую-никакую противотанковую оборону. Немногочисленные вроде бы артиллеристы при толково размещенных орудиях. Еще полгода тому назад вермахт снес бы жалкий заслон, не заметив, но теперь полумертвые от усталости защитники, казалось, потеряли способность бояться и действовали, как автоматы. Без страха и пощады. Танки расстреливались с самоубийственных дистанций, попадали в танковые засады, контрудар замедлялся, увязал, его бронированное острие крошилось, а потом к русским поспевал какой-нибудь тактический резерв, подтягивалась артиллерия. Ударные части истощались в бесплодных атаках, продвигаясь на какие-нибудь сотни метров, местность не позволяла сделать глубокий обход, а потом застрявшие в заснеженных лесах войска подвергались разгрому ударами с воздуха и подошедшими резервами. Атаковать оказывалось себе дороже. Как и вся эта война.
  
  *В текущей реальности (ТР) на Кавказе оказалась поймана только 17-я армия вермахта. 1-ю танковую армию Манштейн успел выдернуть буквально из-под носа нашего командования. Именно на ее основе он и сымпровизировал группировку, которая в очередной раз выбила Красную Армию из захваченного было Харькова. Именно это, и ничто иное, в свою очередь, сделало главной "темой" летней компании пресловутую Курскую Дугу. Без 1-й Танковой ничего этого просто не было бы.
  
  Этот образец техники был захвачен нашими войсками в боях под Духовищами, в значительной мере случайно. Если кого-то интересуют подробности, то на нем приехали, прорвавшись из окружения в распоряжение германских войск, фельдфебель Густав Виланд и рядовой Курт Бауэр. Утверждают, что живая сила противника была полностью истреблена в ходе короткого боя и в плен никого захватить не удалось. Еще большей случайностью следует считать, что на данное устройство вообще обратили внимание. К счастью, один из офицеров ремонтной базы оказался специалистом в области химического машиностроения... Что вы говорите? Почему на фронте? Да, действительно доброволец, воюет в "Великой Германии" с самого начала. Так вот, его квалификации хватило только на то, чтобы обратить на машину самое пристальное внимание, но отнюдь не на то, чтобы детально разобраться в устройстве и предназначении. Однако он предположил, что это - устройство для производства жидкого топлива из древесины в полевых условиях. Этого оказалось достаточно, чтобы мы привлекли к исследованиям крупнейшего специалиста в производстве синтетического горючего, профессора Гюнтера Чельвецки. Прошу, профессор...
  Господа! Прежде, чем приступить к изложению технических подробностей, обнаруженных в ходе исследования нашей группой, мне хотелось бы привести вам два вывода, носящих общий характер. Это против моих принципов, но, в данном случае, представляется целесообразным.
  Во-первых, наши исследования и наши технологии в области каталитической химии органических соединений отстали от передовых англо-американских лабораторий на целую техническую эпоху.
  Во-вторых, судя по всему, сотрудничество англо-саксов с русскими на самом деле носит значительно более тесный характер, чем мы предполагали. Вероятно, британцы напуганы успехами германского оружия куда сильнее, чем показывали. Ничем другим поставку оборудования такого класса в другую страну объяснить нельзя.
  Чей-то дьявольский ум безошибочно определил, какая техника будет иметь ключевое значение именно в условиях Восточного фронта, с его бесконечными расстояниями, безмерными пространствами, дурными дорогами и дикими дебрями. Я утверждаю, что, имея что-то подобное к началу Восточной компании, мы достигли бы в прошлом году решающих успехов до наступления зимы. Увы! Ничего подобного у нас нет, и я не вижу реальных способов хотя бы скопировать данный образец или даже отдельные его технические решения. Больше того: я неожидано убедился, что не в состоянии даже поставить правильных вопросов или внятно сформулировать суть стоящих перед нами затруднений. Зачастую нам совершенно ясен химический состав того или иного соединения, но структура, им образованная, остается полной загадкой. Тем более непостижимо, каким именно способом эти структуры созданы. Тут имеют место фильтры, способные отделить спирт от воды. Даже такие, которые способны разделить воздух на азот и кислород. Я не говорю уже о катализаторах: по сути, речь идет о системах, расположенных в определенном порядке одна за другой, так, что на них осуществляются последовательные превращения. В результате из чего-то, что выглядит как простая труба, выходит готовый продукт. При этом на исследование одного изделия такого рода нам могут потребоваться годы. Мне нечем порадовать вас, господа. Поэтому еще раз увы!
  Герр профессор, откуда у вас такая уверенность, что данный реактор поставлен русским союзниками? Там есть торговые знаки американских фирм?
  Ничего подобного там, разумеется, нет. Кроме того, это, без сомнения, британские изделия, а вовсе не американские. Достаточно посмотреть двигатель машины, господа. Он собран рабочими, которые оттачивали свое мастерство десятилетиями, из деталей, изготовленных с исключительным совершенством. Русские работают по-другому: у них есть удачные образцы техники, это надо признать, но сильные стороны лучших их машин - это, скорее, остроумная конструкция, технологичность, простота, прочность, ремонтопригодность, но они никогда не будут отделывать то, что можно не отделывать. У них нет на это ни времени, ни возможности. Это англичане, господа. Без сомнения. И столь тесный союз грозит нам большой бедой. Теперь русские смогут поддерживать высокий темп наступления куда дольше, чем когда-либо прежде. Чем какая-либо механизированная армия вообще вплоть до настоящего момента.
  Ваша логика безукоризненна, профессор. Только вы, скорее всего, не правы.
  Вы можете как-то обосновать свои утверждения?
  К сожалению, довольно основательно. Самолеты.
  Боюсь, не совсем вас понял, бригадефюрер.
  Мы имели возможность ознакомиться с новыми истребителями русских. Точнее, с тем, что от них осталось после падения с нескольких километров. Выводы, в общем, сходные с вашими, и реакция экспертов почти такая же эмоциональная. Вот только у них, в отличие от вас, не было возможности приписать машины бриттам или янки.
  Почему?
  Потому что это хорошо известные нам модели русских самолетов. Только сделаны они немного по-другому. Союзники поставляют Советам истребители, но это совсем, совсем другие машины. Откровенно говоря - значительно уступающие новым русским машинам по всем статьям. Я никогда не видел господ конструкторов в такой смятении. Да каком там смятении. В самой позорной панике.
  
  То, что здесь уделено так много внимания всему, связанному с драматической историей Южного Марша не должно маскировать главного: того простого факта, что ресурсы, затраченные на его обеспечение 63-м заводом, составляли не более двух процентов годового объема его продукции. Не говоря уж о том, что все это никак нельзя было отнести к продукции основной. Потому что основной продукцией пока еще оставались все новые и новые модели авиадвигателей, а еще - истребителей семейства "Як", которые, к тому же, постоянно, от серии к серии, совершенствовались. Это оказывало на ход боевых действий, в общем, куда более основательное влияние, чем блестящие, но случайные акции вроде Южного Марша или прорыва под Ржевом и Великими Луками.
  "Косички" разных моделей, поколений и времени выпуска постепенно начинали преобладать во фронтовых частях. По той простой причине, что их оказалось куда труднее сбивать, а случаи поломки вообще были единичными. Получался замкнутый круг: сначала "косичка" берегла пилота, позволяя ему пережить первые, самые смертоносные бои и недели, а потом уже набравшийся опыта пилот куда успешнее сберегал своего скакуна. Доходило до того, что перешедший в разряд "стариков" летун получал новую модель, а прежняя его машина во вполне приличном еще состоянии переходила к молодой смене. Пилоты становились испытанными бойцами быстрее, чем немцы успевали сбить их. Теперь было, кому сберечь, и кому научить пополнение.
  К тому моменту, когда казавшееся неудержимым общее зимнее наступление все-таки остановилось, потеряв накат, летчики как-то вдруг осознали свою силу. Поняли, что их попросту намного больше, а класс немецких асов теперь уже не должен компенсировать численного перевеса. То, что их до сих пор били, играя, как минимум, на равных, было и неправильно, и непонятно. Непонятно, как это получалось, если, по идее, этого быть не должно. Следовало хотя бы попытаться перехватить инициативу. И если в воздухе это само собой не получалось, то в "сознательном" режиме должно было получиться куда успешней. У товарищей Савицкого и Покрышкина, отлично поладивших между собой, как раз появились кое-какие соображения на этот счет. Инициатива в воздухе - это очень, очень трудно, но, парадоксальным образом, на самом деле не так уж сложно, если у тебя в достатке и техника, и имеющие кое-какой опыт пилоты.
Оценка: 5.46*20  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"