- Я готов подозревать, что не увижу, как заботящаяся о нас Стефания будет стелить мне постель, - беспокойство старика было пока сдержанным.
- Вы напрасно себя волнуете, Пётр Алексеевич. Сегодня медсестра покинула нашу больницу чуть раньше...из-за нехорошего самочувствия. Позвольте мне подготовить вашу постель.
- Вам? Какого самочувствия? - хриплый голос старика достиг крика. - Господи, она никогда не пренебрегала мной. Моё лечение, Галина Николаевна, не стоит продолжать.
- Завтра она явится, Пётр Алексеевич, и вы непременно придёте в себя.
- Четыре месяца и два дня - насмарку...
-
Одеяло совсем перестало согревать Марка февральским с сердитым морозом утром. Действия последнего короткого сна умеренно исчезли в звуках пробуждения палаты. Влафин и другие пациенты районной психиатрической лечебницы празднично шкворчали о наставшем понедельнике, в который предстояли долгожданные для некоторых встречи с главным врачом, Прудиным Евгением Яковлевичем, продолжительная послеобеденная прогулка (порядка сорока пяти минут) и толокняная каша на завтрак. Неожиданно для Марка на его светло-серую подушку шлёпнулась ладонь соседа по койке.
- Не сомневаюсь, что твоё бодрствование, Анатолий, сбило с толку даже твою простуду.
- Стефания не будет с нами мила, узнав о моём нездоровье, Марк.
- Какую ересь ты нашёл в себе, Толя!
- Нестерпимое самочувствие. Но у меня есть терпенье, Марк, и хватит его вполне.
- Она здесь?
Дряхлую дверь в большую палату, где обывали, казалось, изнурённые ночным роздыхом пациенты приоткрыла слегка бледная светловолосая девушка.
- Замёрзшие есть? - с ребячеством в радушии Стефания приветствовала палату.
- Мороз не ощущаю. Прохлада... - монотонно отозвался лишь Улемин.
- Влафин, к Евгению Яковлевичу. Остальным следовало бы стоять у умывальника.
Для Петра Алексеевича появление незаменимой медсестры было настолько неожиданным, что все убеждения, наказанные им самому себе, обратились в скопище калейдоскопических перлов. Он властно безмолвствовал в своей взъерошенной постели, закинув левую руку за голову, и вприщур с едва заметной улыбкой пристально смотрел куда-то вверх. Можно было думать, что он безустанно старался разглядеть лицо ангела, от которого то и дело доносились только пересмешки.
-
- Разговор, касающийся твоего пребывания в этой больнице, Марк, должен выйти непринуждённым и столь прямым, - кратко предписал Прудин.
Марк перевёл взгляд с облыселой головы Евгения Яковлевича на его крупный, хотя негрубый пористый нос, тестируя без остановки бесцветный, но доверительный голос главного врача помутившегося лазарета.
- Моя прямолинейность, доктор, здесь уже одиннадцатый день... - с трепещущей улыбкой выжал из себя Марк.
- Одиннадцатый день, - кивнул Прудин. - Где ты провёл почти весь январь, Марк?
- Думаю, что вы всё уже услышали от моей матери.
- Поведала она о том, что ты ранним утром покидал дом и до позднего вечера пропадал в лесу.
- Она не могла мне препятствовать, Господи, не могла.
- Но она может бояться за тебя, - уветливо напомнил Евгений Яковлевич, - тревожиться и страдать.
- Я не желаю ей мучений...
- Что там? Что привлекло тебя в нашем лесу, Марк? - прервал доктор.
Марк стеснённо посмотрел на набитый до отказа разнообразной медицинской литературой облезший книжный шкаф; внезапная и непостижимая бесполезность взросла в нём пред запечатленным на несметных страницах трудом. Он не сомневался в готовности Прудина
выслушать очередную новоиспечённую ахинею.
- Среда, - вспоминал Влафин. - Четверг после той среды был днём моего рождения. Старик по соседству просил об одном одолжении. Понадобилась ему берёзовая чага. До старого берёзового леса дорога не близка. У меня бы ушло минут сорок.
Марк вновь оглядел старый облупленный шкаф, словно собирая с его полок свежий рассудок, и неожиданно продолжил:
- Сознание я потерял в овраге, который в четверти часа от нужного места. Разумение мне вручил жуткий озноб, нежно переходящий в лёгкое, но ощутимое теплецо. Я весь был окаймлён какими-то мошками, Евгений Яковлевич. Несчётным количеством были на мне. Они меня согрели четвёртого января - лютая среда перед днём рождения.
-
Стынь в половину второго дня успокоилась на двадцати четырёх градусах ниже нуля. Небо походило на сшитые глыбы сахара в сиреневатой кастрюле, стоявшей под мерклым моргающим фонарём. Стефания по позволению главного врача отрядила пациентов на слегка ослабелый мороз.
Анатолий и Марк неспешным шагом прогуливались вдоль больших заметённых снегом окон, тихонько надсмехаясь над Улеминым, который носился вокруг роскошной рябины.
- Ты, Константин, как карусель в парке! - выкрикнул Толя.
- Карусель в парке немного быстрее меня...
Пётр Алексеевич кичливо курил на выгнутом бревне измятую сигарету, беседуя со Стефанией о дряхлом покосившемся сарае, чернеющемся вместе с нагой рощей.
- В эту постройку даже кур заводить страшно, - подсмеялся старик.
- Пожалейте кур, Пётр Алексеевич, - усмехнулась Стефания.
- Перед тем, как жалеть, - вмешался Анатолий, - стряхните с крылышек на ваших спинах стыд. Иначе, он скушает вас живьём.
- Слышал, что мамаша Прудина проживает в минуте ходьбы от нашей больницы, - прошептал Рябцев.
- Прекратить насмешку, - резко скомандовал Пётр Алексеевич, глядя на сарай, но уже почтенно и с неким любованием.
- Она умерла шесть лет назад, - успокоила Стефания.
-
- Не дай мне соврать, Толя. Пошла третья неделя, как ты обходишься без обожаемого тобой мультиинструменталиста.
- Пока хватает прослушанного, Евгений Яковлевич.
- Твоя бабушка сказала мне, что ты и дня не проведёшь, не прогнав записи.
- Она не добавила, что сплю, укрывшись постерами, на каждом из которых...Джонни Гринвуд?!
- Этого она не делала.
- Я много размышлял, Евгений Яковлевич.
- О чём же?
- Смочь ли вам понять меня в этом деле или хотя бы прислушаться...
- Из моих возможностей, Анатолий, тебе могу предложить пока только лишь свою предельную внимательность к каждому твоему слову.
- Дело в том, что я мечтаю принимать участие в каком-нибудь музыкальном коллективе. Из инструментов мне близка лишь гитара, да и та у меня очень слаба. Музыкальной школы в нашем районе нет. А если и была бы, то бабка этакое просвещение бы охаяла. Она принимает это занятие за баловство.
- Но имеется же множество всяких самоучителей...
- Не каждый после самоучителя верно прочитает даже немудреную нотную запись.
- Отчего учёбу забросил? Девятнадцать лет, а ты с девятью классами до сих пор управиться не можешь.
- Не подумайте, Евгений Яковлевич, что я сомневаюсь в её необходимости. Опротивела...
-
По сложившейся традиции, под завершение своего рабочего дня Стефания приводила в порядок к ночи растрёпанную постель Петра Алексеевича. Бесценное и несравненное вожделение претерпевал семидесятилетний старик к простейшим деяниям медсестры. Он не упускал ни единого движения девушки, будто пытался расколоть уловку опытного фокусника.
Улемин без особого интереса листал какую-то брошюру о пчеловодстве, к которой Рябцев,
по-видимому, выказывал более значительное внимание. Он всячески стремился рассмотреть обложку - вплоть до автора. Анатолий с забытым под подмышкою градусником фонтанировал дюжими нахрапами. Марк валялся на своей писклявой койке, укрывшись с головой пёстрым одеялом, словно в беспросветном и обогретом чулане, где посвятил себя маетной волоките раздумий: " Да, Прудин, как и я - в колоссальных сомнениях, колоссальных. Но у него есть с кем разделить их. Целая армия во главе с восьмилетней дочкой, если не подводят слухи, будет пытаться расставить услышанное от меня на свои места. Между прочим, он - первый, кому я осмелился доверить свою нелепицу, за что снискал ему в моей душе похвалу. Я в свою очередь остаюсь наедине со своими раздумьями и домыслами. Без разницы..."
С кухни докатывался громогласный голос пришедшей сменить Стефанию до прихода утра Фёдловой Галины Николаевны. Она воодушевлённо рассказывала Эдуарду Захаровичу про купленное на рынке какое-то особое мыло. Эдуард Захарович проживал через избушку от дома Прудина. Евгений Яковлевич-то и взял безработного плотника в помощь Галине Николаевне. Рослость и сбитое телосложение мужчины были таковы, что без труда можно было представить его на эскаладе у вражеских стен.
- Вам, Пётр Алексеевич, тоже не даёт уснуть её мыло?
- Бессонница, Влафин. В двадцать четыре года я не прислушивался к мочалкам и шампуням.
-
В чашках было больше молока, чем раскисшей в конец мякоти гречки.
Петра Алексеевича мешанина в плошках нисколько не заботила, поскольку аппетит его дозволял ему на завтрак лишь только кружку некрепкого чая, пару бисквитно-сбивных печений и завершающую застолье желанную сигарету.
Рябцев, по его словам, был измочален прошедшей ночью непрерывным поносом, к тому же, подвергая сомнению, полагал, что всякое яство отныне для него есть беспрецедентный яд. Посему никто из палаты не ждал Андрея Мартьяновича в столовой тем утром.
Анатолий выуживал чайной ложечкой гречку из молока, в то время как Влафин, напротив, черпал млеко, оставляя в чашке кашу.
Улемин не оставил в миске ровным счётом ничего, и после последней ложки он с каким-то волнением вдруг начал вглядываться в слегка потёртое донце своей чашки.
- Ромашки на днище твоей миски не так хороши, Костя, чтобы ими любоваться, - с шутейной издёвкой сказал Толя, - моим-то свежести при всём желании не добавишь. Молоденькие... Возьмёшь?
- Свои сгодятся... - с надсадой выдохнул Улемин.
- Возможно, в следующий раз, парень, ты будешь трескать из моей чаши, где цветы отступили давным-давно. Что тогда предлагать будешь? - Пётр Алексеевич несколько угомонил Толю.
В столовую влетела Галина Николаевна, как будто без оглядки неслась от неотступного преследователя.
- Ваше присутствие в девятом часу наводит на то, Галина Николаевна, что вашу сменщицу нам сегодня не ждать.
- Надобно уверить вас, Пётр Алексеевич, что ваша потребность в этом человеке будет удовлетворена с минуты на минуту. Галаничев(Анатолий), немедленно к Евгению Яковлевичу.
- Я её не тороплю, - утешился старик. - А что с мальчишкой не так?
-
Евгений Яковлевич стоял у окна своего кабинета, озадаченно поглядывая то на оробевшего Галаничева, то в узорчатое от лютого мороза местами окно.
- Твоя работа? - спросил Прудин, мотнув головой в сторону окна.
Анатолий прекрасно знал, что имел в виду под своим вопросом Евгений Яковлевич, но даже не пикнул, словно исполняя клятву.
- Когда обвешал-то?
Галаничев немотствовал.
- Для чего такой труд, Анатолий?
- Теперь, Евгений Яковлевич, я смогу увидеть его из вашего кабинета и своей палаты, и, само собой, когда мы время от времени будем оставлять молочно-фасолевый окрас стен нашей обители, чтобы надышаться.
- В прошлом году ты уберёг меня от своих сюрпризов.
- Я предупреждал вас, что бабка обратилась к вам тогда в спешке и без необходимости.
-
Галаничева не отвлёк бы даже в те минуты журчащий из-под пола палаты излюбленный им кефир, так как всё его внимание было обращено на губную гармонику, мельтешившуюся на
экране маленького телевизора, стоявшего на детском с хохломской росписью столике. Остальные также были увлечены телепередачей о язычковом музыкальном инструменте и применении оного в таком направлении музыки, как блюграсс , за исключением Рябцева, благоговейно расстававшегося с каждой страницей брошюры, которую некогда просматривал Улемин.
- Неделя непрерывного самообучения на такой гармошке, - возликовал Анатолий, - и я, думается мне, буду иметь возможность служить аккомпанементом в каком-либо ансамбле!
- У тебя бедственные мечты, Толя, - прискорбно выпалил Пётр Алексеевич. - В точности, как у меня.
- У вас, Пётр Алексеевич, доселе водятся мечты?!
- Есть, Галаничев. Осталась...
- Расславите?
- Я алчу излазить Йонен.
- Лазание в икс - пространстве, - недоумевая, пробурчал Рябцев. - Вы скверно излагаете, Гавиловский(Пётр Алексеевич).
- Я прекрасно излагаю про общину в Швейцарии, Андрей Мартьянович, в которую подался мой отец, когда мне - шкалику не минуло и трёх лет.
- Что вы намереваетесь в тех краях разведать, Пётр Алексеевич? - полюбопытствовал Влафин.
- Выискать то, что так неимоверно влюбило его там в себя, Марк.
-
Полуденный в тридцать градусов мороз ничуть не беспокоил увязнувшего в сугробе Анатолия Галаничева - он упоенно оглядывал каждый постер, скрывающий за собою трухлявость сарая. Галимовский, Рябцев и Влафин, находившиеся в нескольких метрах от самозабвенного сопалатника, были ошеломлены усыпанной "Гринвудом" постройкой, напоминающей запустелую афишу.
Никто, кроме издрогшей Стефании, тогда не заметил, как Константин опрометью в очередной раз кинулся к рябине. Бог знает какой по счёту круг добегал Улемин.
-
- На прошлой неделе...
- В пятницу, - уточнил Рябцев.
- Верно, в пятницу, - согласился Евгений Яковлевич. - Итак, на прошлой неделе, в пятницу, мы окончили на том, что вы, Андрей Мартьянович, неуклонно пытались уверить меня, якобы пчёлы на вашей пасеке в скором времени получат неоценимые знания.
- Они будут превосходны, - примолвил Рябцев.
- Ваша жена, Андрей Мартьянович, утверждает, что вы не занимаетесь пчеловодством больше полутора лет. Кроме того, она добавила, что ваши волнистые волосы заботят вас сильнее, чем двухгодовалая дочка.
- Я глотаю слюнки, когда её умение приплюсовывать включено.
- Ко всему прочему, - присовокупил Прудин, - я невольно выудил, что вы почти каждый день на протяжении прошлого года посещали местную церковь, где по два-три часа простаивали пред иконой Богородицы, вымаливая обратить вас, Рябцев, на некоторое время в медоносную пчелу.
- Господи, не прихоть...
- Чем вы так озадачены, Андрей Мартьянович?
- Мёд, Евгений Яковлевич, который я вот-вот доведу до ума.