Аннотация: Ироническая проза, перемежающаяся временами с фантастикой; Сборник рассказов
* * * ИЗБРАННОЕ * * *
МОНСТР
Стояла глубокая осень. В десятом часу ночи Люба возвращалась домой. Фонари на улице, где она жила, водружены были на новые столбы лет пять назад... после чего, просияв непрерывно месяца четыре, погасли, видимо, уже навсегда. В разрывах угрюмых, исчёрна-чёрных, вечно несущихся незнамо куда туч еле проглядывала щербатая луна болезненно-красного цвета. Свет в окнах домов был тускл и тоскливо-злобен. Под ногами злорадно чавкали перемешанные пополам с грязью лужи. В руках болтались сумки - каждая с полпуда весом. Однако, на душе у Любы, как всегда, было светло, легко и сухо. В груди, в такт с сумками, бултыхалось предчувствие чего-то удивительного, необычайного, радостного, что вот-вот должно было с нею случиться. И точно...
Тьма словно бы выдавила из себя грузную фигуру, которая, качнувшись, вцепилась Любе сначала в один рукав, затем в другой и, сверля её гипнотическим взглядом немигающих, неестественно больших, будто бы горящих во мраке глаз, стала трясти с выражением крайнего отчаяния на лице, яростно жестикулируя и непрерывно, взахлёб, повторяя какую-то тарабарщину.
- Бедный... Замёрз, проголодался, один, в темноте... Тут, хочешь - не хочешь, с ума сойдёшь...
В животе у Любы что-то оборвалось - толи от сочувствия, толи от всё усиливающейся тряски. Зубы уже начали выбивать дробь... Но тут окружающий мрак стал чуть реже. Это отворилась дверь ближайшего подъезда. Оттуда вышло трое молодых людей. Увидев происходящее, полные ещё не растраченной после ужина энергии они с гиканьем бросились Любе на помощь. В тот же миг незнакомец, отпустив свою жертву, с неожиданной для такого большого тяжелого тела быстротой бросился бежать...
- Стой! Держите!! Мой монстр!!!
От вопля Любы грузный незнакомец, пытаясь зажать уши, споткнулся и упал, а догоняющие его молодые люди, наоборот, резко ускорились...
- Это что же он, гад, с вами сделать хотел?
- В милицию его!
- Да что там, и сами проучим, чтоб до конца жизни икалось...
Закрутив руки за спину, “монстра” подтащили обратно к Любе. Предчувствуя, видимо, что его ожидает, тот сопротивлялся, как бешенный. Но молодые люди (подрабатывавшие в свободное время контролерами на транспорте) и не таких обламывали.
- Только и знают, что кулаками махать. Ему помочь надо...
- Ага, кирпичом по голове...
- Самого бы тебя - по голове! - не на шутку рассердилась Люба. - Ведите его. Да не пугайте сильно - он, вон, и так у вас уже весь дрожит... Да куда, куда повели-то? Ко мне домой...
- Так он же того... маньяк, не иначе, - несколько растерянно проговорил тот, кто советовал стукнуть “монстра” кирпичом по голове.
- Сам ты - маньяк. Веди, говорю! Мужчина бывает кусачий только от жизни собачей, - вновь не замедлила отпарировать Люба, несколько переиначив известную фразу насчет собак.
- Ну ладно...
- Поняли теперь, лохи, как с бабами надо знакомиться? - спросил всё тот же, видать, самый разговорчивый из молодых людей, когда они снова вышли на улицу... Сотоварищи его молча угрюмо кивнули...
А “гость” Любин в это время, вжавшись спиной в закрытую за ним дверь, затравленно озирался, по-прежнему, не в силах выдавить из себя ни слова... Ибо спереди, из глубины прихожей к нему осторожно подбирались дети. И глаза их сияли, право же, почище, чем у любого монстра...
- Вы, оболтусы, только совсем дядю-то не разорвите, пока я ужин готовлю, - весело прикрикнула на них Люба и убежала на кухню.
Через полчаса дети туда же притащили и “монстра”, вид у которого стал уже совсем жалким. Он всё ещё пытался что-то сказать. Но стоило ему открыть рот, как туда сердобольной хозяйкой или её не менее сердобольными чадами неизменно что-то засовывалось. “Монстр” давился, пытаясь прожевать очередной кусок; и с каждым разом попытки его объясниться делались всё слабее.
Так продолжалось почти всю ночь (не часто Любиной семье выпадал подобный праздник)... А к утру закормленный и задёрганный со всех сторон монстр сдох... Люба была безутешна.
Каждый год в этот день приходила она на могилку “своего дорогого монстра”, сажала цветы (которые никогда не вырастали, ибо дело было, как уже говорилось в начале рассказа, глубокой осенью) и долго сидела, глядя на свежевскопанную землю и утирая платочком слёзы.
БАШКОВИТЫЕ
Виктор с Костей стояли посреди улицы (единственной в этой деревне) и задумчиво оглядывались по сторонам.
- Вы кого ищете? - спросила их невзрачного вида белая с подпалинами собака, дремавшая до того у забора.
- Заночевать где-нибудь, - ответил Виктор, все ещё глядя вдаль.
- Так заходите к нам, - собака облизнулась, махнула ухом, отгоняя впившегося в него слепня, и услужливо побежала вперёд, показывая дорогу.
Опустив взгляд и увидев с кем он только что разговаривал, Виктор открыл было рот, но в него тут же влетел согнанный со своего места слепень. Виктор поперхнулся и, больше уже не мешкая, поддерживаемый Костей, поспешил следом за необычной провожатой...
- Ладно, оставайтесь, - проворчал хозяин после длительного и неодобрительного осмотра потенциальных постояльцев.
- Сходи уж, позови гостей на завтра, - кивнул он жене. И та, накинув платок, торопливо выбежала в сени...
- Ну, вы кормите, прямо как на убой, - расчувствовался за ужином Виктор.
- Ешьте, ешьте... Совсем отощали в своём городе-то. Одна кожа, да кости. Как же мы вас завтра гостям-то покажем? - вздохнула жалостливо уже успевшая вернуться хозяйка.
- Ничего, и так сойдут, - отозвалась заглянувшая тем временем в дверь собака.
- Помолчала бы, - прикрикнул на неё хозяин.
- Вот, вот, - обрадовался Виктор. - Места у вас изумительные. А какой воздух, какая еда! Но темнота, необразованность, отсталость от жизни, простите, просто невообразимые. Как вы живете? Ведь, у вас собаки с тоски разговаривать стали. Но ничего, подождите, вот проведут сюда большую дорогу... и вы узнаете, что такое настоящая цивилизация; вы станете наконец людьми, - разойдясь, он стучал ложкой по столу, не обращая внимания ни на подталкивания Кости, ни на всё более неодобрительный взгляд хозяина.
Правда, назавтра последний всё же изменил своё мнение...
- А ничего, - заявил он, доскребывая один из двух лежащих перед ним, исходящих паром, только что сваренных черепов, - я думал жестче будут. А с лучком, да с картошечкой - вон как пошли. И главное, они там в городе такие все мозговитые...
Гости одобрительно закивали.
СЛУЧАЙ НА РЫБАЛКЕ
Пришёл на берег реки мужик с удочкой... сидит, ждёт: может, попадётся что. А рядом его собака бегает. Увидела: змея на солнышке валяется... Непорядок. Схватила её и в воду.
А мужик... тот совсем задумался: ничего не видит... пока не клюнуло так, что чуть удочку у него из рук не вырвало. Встрепенулся рыбак, вытащил... А там на конце змея давешняя болтается.
- Чаво это? - удивился мужик.
- Гадюка. Не видишь, что ли? - рассердилась змея и хвать его за руку.
- Чаво ты? - удивился мужик ещё больше.
- Да змея я, змея, ужасть как ядовитая! - вконец обозлилась гадюка и хвать его за другую руку.
Тут подбежала собака, ухватила гадину за хвост и кинула обратно в воду.
- Чаво это было то? - спросил мужик в третий раз.
- Так змея же, - объяснила привычно непонятливому собака.
- Да ну?.. И чаво ж теперь делать-то? - совсем растерялся мужик.
- А я откуда знаю? - махнула хвостом собака. - Посиди ещё: может, сдохнешь, а может, само пройдёт.
- И то дело, - согласился мужик и снова задумался над удочкой.
ПО ИНСТРУКЦИИ
В метро часто объявляют, что, мол, если карточка в турникете застрянет, то чтоб пострадавший ни в коем случае никуда не отходил, а, стоя рядом, голосом оповещал о приключившемся с ним несчастье заинтересованных в оном лиц. А тут как раз с девушкой такое и случилось.
Стоит она, несчастная - растерялась, да на счастье рядом бабуся оказалась, коия, в своё время, в университете ещё историю Партии преподавала, а потому по инструкции действовать приучена. Встала она рядом, да как завопит не своим голосом:
- Караул! На помощь!!
Ну народ у нас тоже за последнее время со всякими неожиданностями пообвыкся - бомбами там, террористами разными, и просто, отдельными неполадками, что похуже стихийного бедствия бывают. В общем, и пассажиры, и персонал по первому же сигналу в организованном порядке станцию ту покинули, движение в метро перекрыли, а всё вокруг ОМОН оцепил. Закончив операцию по локализации возникшего беспорядка, спецназовцы приступили к его устранению. А именно, осторожно, с оружием наизготовку стали проникать внутрь здания, где продолжала надрываться старушка.
Оценив обстановку, капитан приказал:
- Обезвредить!
ОМОНовцы бросились на старушку. Та закричала ещё громче.
- Да не её, придурки, - схватился за голову капитан, - агрегат этот проклятый.
Три часа всем взводом турникет били - и дубинками, и прикладами, и просто ногами. Два раза отдыхать пришлось. А он - хоть бы что, сволочь железная.
- Да-а, - вздохнул командир, утирая пот со лба. - Тут, видать, действительно, специалист нужен. А ты, бабка, пока суд, да дело, стой рядом, народ оповещай об опасности.
Ещё часа через два пришёл мастер. Покопался в агрегате, да только палец защемил, плюнул и тоже ушёл.
А бабке, тем временем, надоело стоять и в одиночку окрестности оглашать. Крикнула она в последний раз:
- Ах, ты... Антанту били, фашистскую заразу, и тебя, триглодит, туда же, - и как стукнет кулачком по многострадальному турникету...
Тот прошептал, напоследок что-то, да и развалился.
- Сам такой, - не замедлила с ответом старушка. - Будешь знать, как народное добро пожирать. - Нагнулась, подобрала среди обломков карточку и пошла довольная домой (движение-то в метро нужно было теперь дня три восстанавливать).
В СЕЛЬСКОМ АВТОБУСЕ
Две бабуси на заднем сидении сидят, разговаривают:
- И куда только мир катится? Озверение уже не токмо людей, но саму природу постигать начинает. Намедни, вон, внучка ко мне в одном сапоге с городу приехала. На нашем вокзале, оказывается, собаки с сонных пассажиров обувь стаскивают, а потом выкуп колбасой требуют. А у моей, сердечной, только бычки в томате. Так они, злыдни, бычков вместе с банкой сожрали, а голенищем от ейного сапога и закусили.
- Это что. Я третьего дня суп варить взялась. Так чтоб ты думала? Мыши от запаха его до того одурели, что прям все в кастрюлю и попрыгали, да там и варились. Я уж выбросить тот суп хотела, а тут, как раз, Ванька с лесу пришел, да разом всё и съел.
- А на прошлой неделе? Выхожу я из дому и вижу: лиса за последними нашими курями гоняется. Кури-то от ей на дерево - они уж давно от жизни такой летать научились - а лиса, зубы оскалив, ходом ко мне... да хорошо кот Васька ей раньше попался. С ним и убёгла.
- Так чего далеко ходить? Я как сегодня в Ратьково ехала, так смотрим: ворона поперёк дороги, подбоченясь, стоит, и автобус вперёд не пускает... Ладно ещё народ у нас привычный ко всему, решительный: разом все повыскочили, вороне той накостыляли, в канаву башкой запихали - и каркнуть не успела, - да дальше и поехали...
Рыбаки, что ко мне поближе, про то же:
- Ты б, Петька, прежде чем советы давать, если не на себе, то хотя бы на собаке своей их пробовал. Я в прошлые выходные сюда же с ночевкой поехал, ну, как ты говорил, от мошки подсолнечным маслом и намазался. Кусаться она, и правда, перестала, да только с того, что на мне таким толстым слоем налипла - змее не прокусить... В таком виде и уснул.
Проснулся... темно, ничего не видно - костёр уж догорел, еле угли мерцают - только чувствую, кто-то на меня здоровую мохнатую лапу поставил и языком, словно тёркой, лижет... да не просто, абы как, а тщательно так, со смаком... “И чего только, - думаю, - не привидится”, - повернулся на другой бок, да и снова заснул... А как утром окончательно глаза протёр, смотрю: на лице не то что масла, а и бриться не надо...
“И я, помню, заночевал как-то в лесу, палатку поставил... а ночью слышу: у костра шебуршит кто-то. Стрельнул для острастки: вроде всё затихло, - а потом опять... И что, думаю, за зверь наглый пошел? До утра стрелял. Все патроны извёл... А как рассвело, смотрю: мужик какой-то вокруг поляны бегает.
- Ты чё? - говорю.
- Да вот, чтоб не попало... Заблудился я, вижу: костерок, - обрадовался, вышел, присел - погреться; как вдруг откуда-то как жахнет, и котелок рядом со мной продырявило... Я - бежать. Только, куда? В лесу холодно, темно - далеко не уйдёшь. Помаялся я, помаялся, да снова к огоньку и вышел. Только пристроился - опять стреляют. Так всю ночь и бегаю...”, - пытается встрясть в разговор недавно зашедший охотник с трёхстволкой и большим рюкзаком.
"Это ладно... - машет рукой его приятель. Я как-то тоже на манер того мужика к чужому костру в сумерках уже вышел. Смотрю: там пятеро стоймя к стволам деревьев привязаны, а шестой в огонь, что аккурат под ними горит, дрова подкладывает... Ну, думаю, всё: либо в рассудке повредился, либо на сборище людоедское попал. А тот - шестой - оборачивается, да приветливо так мне машет. Чего делать? Пришлось подойти. Прикидываю, на худой конец, может тоже за людоеда сойду? А он:
- Извиняй, мужик, сами приплутали. Палатки там и прочего чего нет, земля, сам видишь - мократень одна, а спать ужасть как хочется. Вот мы таким манером и устроились. Хочешь, и тебя привяжу? Верёвка ещё осталась.
- Нет уж, - отвечаю, - лучше я вас.
А людоед этот вроде как даже и обрадовался:
- Ну, мужик, спасибо... Только ты покрепче привязывай.
- Это всенепременно... Слушай, а чего вон у того - второго слева - кляп в рот вставлен?
- Да храпит больно громко... А ты то ж не стесняйся: как разморит, так буди кого ни то, а сам на его место...
Ну, я и ему поскорей кляп всунул, до света у костра перемогся - и ходу. А то, кто их знает: может, они только с вечера сытые, а к утру аппетит-то и проснётся".
Но их никто не слушает, благо рыбаки добрались до своей излюбленной темы: что на что ловится.
- Не-е... ерунда это всё, - подытоживает наконец один из них. - Вот, к моему соседу как-то знакомый из городу приехал. Ну, и упросил тот меня энтого знакомого на рыбалку с собой взять. Забрались мы на дальнее озеро - к нему я только один дорогу и знаю - ловили-ловили, чего только не перепробовали - не берёт, стерва, хоть ты сдохни.
“Ладно, - говорю, - утро вечера мудренее. Будем ужин готовить”. Ну, знакомый тот из мешка свово всё какие-то пакетики, да брикетики достаёт, а я - картошку с салом... Посмотрел он, посмотрел, да ко мне и пристроился. А после спрашивает, что, мол, ему со своим-то добром делать. “Да брось ты его, - говорю, - от греха, в озеро это поганое”...
Утром же мы как встали, да удочки размотали, смотрим: рыбы возле берега плавает немерянно, и вся кверху брюхом... С тех пор мне как рыба нужна, я и сетки не беру - только сачок побольше, да один из брикетиков. Их мне городской тот знакомый много оставил, да в следующий раз обещал ещё привезти...
“А я на рыбалку с баяном хожу, - снова встревает в разговор охотник. - В Городке нашем Дома Культуры директор раньше замечательно на нём играл, а как уезжал - мне оставил... Прихожу я, значит, на берег речки, сажусь и тоже играю. Рыба-то у нас ещё прежним директором к музыке приучена. Глядишь, какая заслушается, подплывёт поближе, да голову из воды и высунет, чтоб лучше слышать, значит. Тут уж не зевай: бей, чем ни есть по той башке, да вытаскивай. Только одна сложность: играть при том нельзя прекращать”...
"Подумаешь, - опять пренебрежительно машет рукой его приятель. - Вот у меня друг - тот на зимний лов с контрабасом ходит... Верней, футляром от него. Потому как, говорит, в него и рыба достойная входит (такая, что и мордой в лунку спервоначалу непролазит; а меньше, так и ловить не стоит), и самому можно от ветра или там снега укрыться, если занепогодит. А в позапрошлом феврале, когда их льдину от основного массива оторвало, да в открытую Ладогу понесло, так Арсений (тот, что друг мой), и вовсе, контрабас свой - в смысле, футляр - разложил, забрался в него вместе со всеми вещами своими, да ещё одним приятелем, и обратно преспокойно переплыл. А потом и остальных долго ещё перевозил: не за так, конечно - за улов (так что, опять же, вместить всю эту рыбу только контрабас его и смог).
А кто мало наловил, тех Арсений не брал. Один из таких даже машину, а потом и жену ему предлагал. Так Арсений ему в ответ:
- Нет уж, кто на Ладоге весной не способен настоящей рыбы наловить - тех надо изничтожать, как класс. Машина у тебя, наверняка, старая: на новых никто сюда не ездит, а если и ездит, так таких, тем более, убивать надо. От жены же и своей не знаю куда деваться. На кой мне вторая?
Тут мужик тот, даром что безрыбный, а может с полного уж отчаяния, быстро сообразил и кричит:
- Так, давай, я твою уведу!
Подумал Арсений:
- А-и, чёрт с тобой, изменю уж раз своим принципам, перевезу... - и с тех пор зажил, и вовсе уж, в своё удовольствие.
На рыбалку теперь ещё и с примусом ходит. И как что попадётся: сразу на сковородку, которая уже на огне и с маслом стоит, кидает. Бывают, правда, говорит, которые обратно на лёд соскакивают и в лунку юркнуть пытаются. Так он тех той же сковородкой и глушит. Иногда, конечно, лёд от того проламывается, и всех опять в открытую воду унести норовит. Ну так, а контрабас на что? И опять же всё меньше плохих рыбаков на Ладоге остаётся".
Рыбаки возмущенные, наконец, обратили на рассказчиков непрошеных дружно взоры... Но тут автобус подходит к конечной своей остановке, что возле станции железнодорожной. И все, толкаясь, спешат из него выходить.
ОДНАКО...(в соавт. со Станиславом Сибирцевым)
Погода быстро портилась, и вокруг ничего не было видно - только мутная белая пелена, словно разведенное молоко... не на чем даже взгляд остановить... Вертолёт летел над тундрой в дальнюю экспедицию, чтобы доставить высокоточный магнитометр, служащий для определения магнитных аномалий, в том числе в местах залежей железных руд. Добытый с большим трудом и за большие деньги прибор сей требовал весьма деликатного с собой обращения... А за бортом - 32 градуса, гирокомпас отказал, ориентировки - никакой. Куда лететь? Где эта чёртова экспедиция?
- Штурман! - рявкнул командир, уже давно сидевший хмурый и непреступный, как скала. Тот очередной раз тоскливо оглядел пустое пространство вокруг и вдруг увидел впереди, на грани видимости, чёрную точку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась человеком с ружьём. Может, его расспросить? Только вот как? Садиться нельзя - сразу увязнешь по уши и больше уж не взлетишь...
Решили спуститься как можно ниже. Зависли на месте и начали орать и махать руками. Охотник был в какой-то допотопной шапке, унтах и меховом зипуне. Из-за шума вертолёта, сильного ветра от винтов, который обжигал лицо и глубоко одетой ушанки он никак не мог разобрать чего от него хотят. Тогда сверху сбросили верёвочную лестницу.
Делать нечего, сняв лыжи и положив на них карабин, мужик полез в вертолёт. С непривычки это было весьма нелегко. Лестница болталась и крутилась под ним. Так что, когда наконец охотник добрался до чёртовой машины, неизвестно откуда взявшейся здесь, и стал переваливаться внутрь, он уже мало что соображал...
Геофизик, летевший с прибором, как зеницу ока берёг его - он отвечал за это головой... а сейчас этот дикарь, который, как медведь, заползает в вертолёт всё погубит - усядется, а то и наступит здоровенной своею ножищей. На кой ляд тогда нужны были, спрашивается, три месяца хлопот, этот полёт, да и сам он в экспедиции, командированный исключительно для обслуживания магнитометра?! Нужно было срочно спасать положение... И наш герой двинул со всей силы кулаком по небритой роже.
Мужик, словно птичка, вылетел обратно в снежную пустоту и, пролетев по воздуху метров десять, грохнулся в сугроб. Вертолет заревел ещё сильнее, замотал лопастями так, что в глазах всё завертелось, поднял снежную бурю и исчез в ней.
- Однако... - произнёс охотник, вылезая из сугроба и потирая синяк под глазом. - Это ж надо... сколько одного горючего сожгли, чтобы меня в тундре разыскать и морду набить... Ладно, ещё легко отделался. А то прошлым годом, то ж вроде этой хреновина возле меня свалилась: на три километра тундру пожгла и до сих пор ещё лежит, не по-нашенски ругается так, что зверь то место теперь дальней стороной обходит...
Геофизик, если б видел, узнал бы, наверное, в той "хреновине" без вести пропавший сразу же после запуска с нашего ракетодрома американский спутник, который потом ещё с месяц по всей стране искали.
- Что-то ещё будет? Совсем они там у себя в городах с ума посходили... вот и близятся последние дни. - Мужик ещё раз тяжело вздохнул, нашёл в снегу свою ушанку, надел лыжи, забросил за спину карабин... и пошёл дальше - в белое безмолвие.
МАЛЕНЬКАЯ СОБАЧКА И ДР.
(в соавт. с Викторией Пешковской)
ч.I. O горькой обиде маленькой собачки
В одном большом-пребольшом городе жила маленькая-премаленькая собачка. И такая она была маленькая, что никто не принимал её всерьёз: прохожие пинали ногами; вороны норовили ущипнуть за хвост; коты, проходя мимо, грозно урчали и ерошились, сверкая глазами. Лишь сердобольные старушки иногда подкидывали кусочки. Но и те воровали нахальные мыши, когда собачке случалось замечтаться. А случалось с ней это нередко...
Особенно она любила предаваться мечтам о своём будущем. Как-то от своей покойной хозяйки услышала собачка удивительную сказку про гадкого утёнка. Сказка эта глубоко запала ей в душу, и когда вдруг выныривала оттуда, наша героиня представляла, как вырастет большой, красивой, заведёт много щенят и выйдет замуж за солидного доберман-пинчера, который будет приходить по вечерам с большой авоськой в зубах, а по выходным - гулять с ней. И все бывшие недруги будут с уважением расступаться перед их четой...
Но в самый волнующий момент этих мечтаний, как всегда, появлялся кот Василий, прогонял мышей и долго порицал бедную собачку за легкомыслие и неосмотрительность. Когда же та вся в слезах от обиды и разочарования убегала, он подвигал к себе лапой миску и, продолжая недовольно ворчать, доедал остатки.
И вот однажды, в очередной раз до глубины души оскорблённая в лучших своих порывах, собачка забралась в старую заводскую трубу и завыла. Вой этот, поднявшись к невообразимо далеко видневшемуся кусочку ночного звёздного неба, унёс её горе. И с тех пор собачка стала часто приходить сюда - облегчить душу... не зная, что от воя её, стократно усиленного, не спал в те ночи весь город... пока кот Василий, случайно уснувший на дереве (после того как, по привычке, доел остатки из собачкиной миски), не рухнул со страха на землю, сломав себе при том все четыре лапы.
- Что случилось? - спросила поутру маленькая собачка, увидев его в таком бедственном положении.
- Вот как всегда, - упрекнул её кот Василий, с трудом поднимая для ответа голову, - который месяц неведомое злое чудище держит весь наш город по ночам в страхе, а ты ничего не знаешь...
И когда поняла после его рассказа наша маленькая собачка, что сим неведомым злым чудищем была она сама, то раскаялась, перестала выть в трубу по ночам и всё своё свободное время стала ухаживать за котом Василием, перед которым чувствовала особую свою вину. И хотя кот Василий, растолстевший ещё больше от таких забот, продолжал, по-прежнему, ворчать на собачку, ворон, мышей и весь окружающий его мир в целом и в частностях, наша героиня знала, что нужна ему и от того ходила по двору гордая и счастливая. А когда солидный доберман-пинчер - предмет её прежних мечтаний, проходя мимо, попытался заглянуть в миску к коту Василию, она, не раздумывая, бросилась на защиту своего подопечного.
Удивлённый столь неожиданным нападением пёс недовольно поморщил нос и с пренебрежительной миной на морде прошествовал своей дорогой. Собачка же была на гребне счастья и, хотя кот Василий (дремавший в тот момент после обильного обеда) даже не заметил её мужественного поступка, чувствовала себя героиней, спасшей друга от голодной смерти.
Когда же Василий, наконец, выздоровел, собачка нашла себе и ему других питомцев. Все они сдружились. И никто уже не пытался относиться к ним с пренебрежением...
Одни вороны, глядя с верхушек деревьев на сию весьма странную, с их точки зрения, компанию, бывало ещё любили посудачить, особенно, когда поблизости оказывалась какая-нибудь залётная, не знающая всей этой истории товарка:
“Не любят они, коты-то, собак ни больших, ни маленьких; да впрочем, и друг дружку тоже не сильно жалуют; норовя, если уж не силой взять, то всенепременно подстроить какое-нибудь коварство...
Вот к примеру, недавно загнала двух таких здоровенная овчарка на дерево и ходит снизу, чуть не землю от злобы роя. Так чтоб вы думали? Вместо того чтобы радоваться сколь счастливо большой опасности избегли, один из сих усатых разбойников (тот, что повыше успел забраться) вознамерился товарища своего - за какие-то прошлые, видать, обиды, или просто, от такого уж подлого своего характера - со спасительного древа спихнуть и через то лютой смерти подвергнуть...
Только эта (и они кивали в сторону собачки) самих котов хитростью превзошла. И ведь, ни прохожих в темноте за ноги не хватала, ни кому ни на кого не жаловалась... а только каждую полночь в бывшую заводскую трубу забиралась и выла так, что весь город вздрагивал...
Даже бультерьер Забияка, что однажды в зоопарке нашем сожрал удава, приняв его (когда тот спал) за кусок колбасы, после чего недели две лежал бездыханно, глаза закатив и раздувшись до таких размеров, что напоминал, скорее, белого медведя, а затем, очухавшись, так в клетке жить и остался, в качестве местной достопримечательности...
А как кот Василий от того собачьего безобразия покалечился, так она сразу выть перестала и давай его обхаживать, пока он от своей беспомощности не оправился... С тех пор и ходит с ним... Да ещё других приваживает... А что город для изучения того ночного феномена уже целый институт создал, два турагенства основал, гостиницу перестроил - то ей, эгоистке безродной, без разницы...”.