Аннотация: Немного о восприятии, метаморфозе и Специях.
The Newborn Caterpillar
Александр Сидельников
Дедушка Прохор сидел, как обычно, на крылечке своего особнячка и пил водку из ковшика, меланхолично закусывая олениной карпаччо и огромными маринованными огурцами. Это значило, что он закончил очередное путешествие, но еще не определился, готов ли к следующему. Водка служила лишь средством стимуляции печальной меланхолии, в кою любил впадать дедушка, находясь в периодах реабилитации и самоанализа между трипами. Под водочку Прохор перебирал впечатления, анализировал, складывал и вычитал, сравнивая с уже нажитым опытом, а также с опытом, еще не постигнутым лично, но открывавшимся ему во время путешествия посредством слияния с универсумом в виде божественных непостижимых откровений, пытаясь открыть и понять то, что еще даже не смог или не успел сформулировать, но достаточно сильно прочувствовал.
Дедушка Прохор весьма серьезно относился к процессу самосозерцания в состоянии "пяти казуальных псевдо-чувств", как он сам называл реальный мир. При этом дед никогда не спешил называть его "реальным", отказываясь объяснить почему, хитро и прозорливо поглядывая на собеседника сквозь армированные очки-хамелеоны, всем своим видом выражая наиглубочайшую степень погружения в тайны вселенского бытия, не доступные обычному человеку.
Вот и сейчас он, хлебнув из ковша и похрустев огурцом, с превеликим вниманием разглядывал что-то маленькое, уместившееся на его старческой мозолистой длани. Подойдя ближе, я увидел, что Прохор созерцает свернувшуюся волосатым клубком капустную гусеницу.
Зная, что беспокоить его в данный момент попросту бесполезно, ибо дедушка ушел глубоко внутрь себя, отключившись от мира, я молча присел рядом с ним на искореженную газонокосилку и раскурил миниатюрный кальян. Это свойство деда - погружение в собственное сознание, достигнутое годами тренировок и тысячами путешествий, всегда поражало меня, поскольку мало чем отличалось от состояния, которое испытываешь во время трипа. С одной лишь разницей, по словам самого Прохора: широта восприятия ограничивается капсулой индивидуальной замкнутой микровселенной, когда как при использовании Специй понятие "границы капсулы" попросту перестает существовать. Короче, дед сейчас варился в собственном соку, разглядывая волосатого омерзительного червяка, и все его псевдо-чувства поменяли вектор и были направлены куда-то внутрь. Это могло длиться минуту, час, несколько суток. Или еще дольше. Никто не в состоянии был предсказать длительность его философского mind-дайвинга.
Я вздохнул и принялся терпеливо ждать возвращения дедушки Прохора, посасывая мундштук.
- Опять ты дурью балуешься, - вывел меня из состояния задумчивости голос неожиданно быстро очнувшегося деда. - Плохо. Дурью хорошую вещь не назовут. Слишком грубый и поверхностный продукт без единого намека на психоделичность. Для маргиналов. Дай-ка огоньку.
Прохор достал из кармана своего военного кителя времен пунических войн пачку ментолового "Кента", прикурил от протянутой мной китайской зажигалки. Затянулся.
- Не могу отказаться от ментола по идейным соображениям, - в который раз пояснил он. - Menthol и mental похожи друг на друга как две таблетки калипсола. Ну, с чем пожаловал?
С чем я мог еще прийти к деду? Знает все наперед и спрашивает, старый лис.
- Нужен совет, дедушка Прохор, - терпеливо пояснил я.
Дед важно поправил очки и даже вынул из ушей бусинки наушников.
- Вещай, сынок. Подсоблю в объеме своих скромных познаний и опыта.
- Не поможешь ли ты разобраться мне в неких тайных образах, посетивших меня во время последнего трипа и оставивших глубокий след в сознании?
- Отчего же, помогу. Вот только сперва запомни одну вещь: не бывает следов глубоких или поверхностных. Они либо есть, либо нет, поскольку во время путешествия сознание постигает универсум мгновенно и в комплексе во всей его полноте. Проблема лишь в том, что оно, твое сознание, несовершенно и ничтожно, и чтоб не захлебнуться в потоке впечатлений и информации, панически отбрасывает большую часть откровений, пропуская сквозь сито лишь то, что готово переварить и усвоить. Вот эти крупицы и остаются в виде впечатлений от трипа. А то, что ты принимаешь за некие "следы" - это всего лишь готовность твоего сознательного сознания проанализировать воспоминания сознания бессознательного.
- Но самостоятельно это не всегда возможно, дедушка Прохор.
- Вот потому ты и мечешься, как от зубной боли, сынок. Поверь мне, та ничтожная частичка универсума, что просочилась в твою капсулу и закрепилась там, зудит и настоятельно требует интерпретации, поскольку она чужда твоей микровселенной. Она извне, позволь мне такое неверное, но наглядное объяснение. И когда вдруг ощущаешь необходимость уяснить смысл неких видений, то позволь тебя поздравить - ты сделал маленький шажок на пути самосовершенствования, находя в себе потребность и силы систематизировать хаотичное знание. Отвлечемся еще немного. Взгляни.
Прохор раскрыл ладонь и показал уже знакомую мне гусеницу.
- Что ты видишь, сынок?
- Ну... как что? Мохнатую гусеницу. На капусте их много тусуется.
- Неверно. Ты видишь поверхностно и обозначаешь термином "гусеница" лишь предмет. Зри глубже, я учил тебя. Зри внутрь.
Вот ведь пристал! Ну что я могу увидеть внутри гусеницы?...
- Я ничего не могу увидеть внутри нее в данный момент.
- Неправильный ход мыслей! Слишком стереотипно. Отключи инерцию сознания. Отключи обычное зрение. И при этом абстрагируйся от слова "гусеница". Забудь о нем.
Я поморщил интеллект, попыхивая кальянчиком. Через пару затяжек осенило.
- Я вижу... состояние.
- Вот! Теперь верно. Ты видишь именно состояние, коих может быть множество. Скоро я буду держать в руках нечто иное. Что именно, ответь мне?
- Эту... куколку. То есть состояние, следующее за нынешним.
- Развивай мысль.
- А что тут развивать, дедушка? Через пару недель куколка превратится в бабочку и улетит. Примет, так сказать, свое третье и последнее состояние.
- Третье, но не заключительное, поверь мне. Ну хорошо. Что ты мне можешь рассказать про эти состояния?
Так. Кто кому еще должен рассказывать? Я, конечно, слышал, что Прохор любит отдавать информацию посредством экзаменов, но не до такой же степени. И пришел я к нему совсем по другому поводу, а старый пристал ко мне с какой-то букашкой!
Он будто прочел мои мысли. Хитренько посмотрел в глаза, подмигнул.
- Это необходимо, чтоб ты усвоил суть вещей, происходящих с тобой, сынок. Просто ты еще не готов даже с самим собой разобраться, не говоря уж о том, чтоб анализировать нечто глобальное. Говори же!
- Ладно, - я пыхнул еще. - Гусеница занята только тем, что ест и ест, набирается сил для своего дальнейшего превращения в куколку, то есть это этап впитывания и поглощения. Куколка символизирует полную неподвижность в твердом панцире. Этап перестройки всего организма под новые нужды, используя накопленные вещества. И, наконец, бабочка - венец развития этого существа. Этап полета, красоты, свободы. Вот и все.
- Молодец. Ты сказал все правильно, но осталось только копнуть чуть-чуть глубже. Теперь проведи аналогию и поведай мне, сынок, кто сейчас ты?
- Я... Я сейчас наверняка тяну только на новорожденную гусеницу.
- И опять неверно! Ты не тянешь сейчас даже на новорожденную гусеницу, ибо гусеница бессознательно знает, что ее ждет, и посему поглощает и поглощает то, что позволит ей претерпеть предопределенное превращение. Она испытывает потребность есть, поскольку так велит ей инстинкт, и ей, знаешь ли, проще, ведь за нее работают тонкие природные механизмы. А тебе, дружок, придется эти механизмы в себе обнаружить, а затем еще и запустить, поскольку они ни коем образом внутри тебя не предопределены. После уж и будешь думать, что тебе нужно поглотить и накопить, как все это переработать, что получить в результате, и, самое главное, для каких целей. Вот только тогда ты и родишься как некая абстрактная гусеница!
Грузит дед. Что-то слишком туманно выражается.
- Хм... А на какую ступень ты ставишь себя, дедушка Прохор?
Тот нахмурился, посуровел лицом.
- Это великая тайна, которая касается только меня! Понятно?
Мне при этом подумалось, что дед попросту гонит и сам ничего не знает про себя. Или просто придумал телегу с гусеницей, чтоб мозги запудрить.
- Зря ты так про меня, сынок, - дед снова огорошил своей прозорливостью. - Ну да ладно, тебе простительно. Еще нарастишь мудрости, придет время. Про себя же могу сказать одно: я иду абсолютно другой дорогой, нежели гусеница.
Прохор при этих словах вновь раскрыл ладонь.
Волосатая тварь на его руке внезапно распрямилась и быстро, волнообразно сокращаясь, поползла в сторону запястья, где из под засаленного рукава дедовского кителя сверкал золотом настоящий "Ролекс". Я вздрогнул от неожиданности, когда, старик с резким мясистым хлопком свел вместе свои трудовые ладони, отбросил в сторону бесформенный комочек и небрежно отерся о штанины камуфлированных армейских штанов.
Я взглянул на него. Он вновь смотрел мне в глаза и загадочно улыбался, еле заметно кивая головой.
Я почувствовал, что мне срочно нужно пыхнуть, но кальянчик потух, и я яростно принялся разжигать его. Получалось плохо - почему-то тряслись руки.
- Говорю тебе, завязывай с дурью, сынок! Сколько раз повторять: конопля, вопреки распространенному мнению, никогда не дает иного эффекта, кроме раздражения мозга. Как щекотка. Ты ведь смеешься, когда тебя щекочут?
- Нет, я не боюсь щекотки, - рассеяно ответил я, воюя с зажигалкой. - Мне с ганджей думается легче.
- Вздор! Во-первых, не обижайся, но думать ты попросту еще не научился, а во-вторых, конопля - всего лишь символ, стимулирующий твое мышление так же, как иных стимулирует пение птиц или любимое удобное кресло у камина. Если ты уверен, что дурь помогает тебе думать - она и будет тебе помогать! Некоторых она наоборот тормозит и вводит в ступор, кто-то от нее ловит глюки, кто-то хохочет как ненормальный. Но на самом деле все стимуляторы находятся вот здесь.
Он постучал себя пальцем по виску.
- Их нужно уметь обнаруживать и применять.
- А как же водка, дедушка Прохор? Ты ведь пьешь ее для того, чтоб создать и поддержать особое настроение...
- Да, я пью водку, но не для того, чтоб создать, а для того, чтоб усугубить. Почему я против канабиолов? А потому, что их причисляют к психоделическим продуктам, освобождающих сознание, и это в корне неверно. Алкоголь же всегда использовался мной лишь для усиления внутренних переживаний, как лупа фокусирует рассеянный свет. Чтоб, знаешь ли, особо не отвлекаться на высвобождение этих переживаний собственноручно, позволь мне такой термин. Это процесс нерациональный, нудный и отбирает драгоценное время.
- Ну а Специи? Как ты объяснишь их употребление?
- Тьфу-ты-ну-ты! А сам что, догадаться не в силах? Специи, как я их называю для конспирации, скрываясь от спецслужб, - он захихикал над своим маленьким каламбуром, - есть ни что иное, как растворители для той корки, которая покрывает наше сознание и не дает постичь то, что находится за его пределами. Мы рыскаем внутри собственного разума, как звери в клетке, везде натыкаясь на прутья решеток и холодные бетонные стены. При этом многие даже и не подозревают, что снаружи есть что-то еще, поскольку они довольны своей уютной маленькой тюрьмой. Это все равно, что тигр, рожденный в зоопарке, получающий на обед готовое разделанное мясо и не знающий, что есть еще огромные просторы прерий, свежий ветер и погоня за добычей. Такому тигру даже открой настежь ворота - он с места не сдвинется.
- А для чего метаться, дедушка, если человеку хорошо в его собственном мирке? Ведь покинув пределы клетки, нужно будет учиться выживать в новом и агрессивном окружении?
- Безусловно. Но это удел ленивого и трусливого обывателя. Ты бы не стоял здесь, передо мной, если бы сам думал так, как сейчас только что сказал, и именно поэтому я не считаю, что впустую трачу время на разговоры с тобой. Уж лучше нестись вдаль к новому и неизведанному, чем заплывать жирком, сидя на заднице. А многие просто и не желают знать, что есть оно, неизведанное, уткнувшись в песок как страусы.
- Но твои Специи, дедушка Прохор...
- А Специи, сынок, это есть ключи от клетки. Вопрос только в том, нужны ли они тебе?..
В особнячке деда вдруг что-то громко хлопнуло, затем послышался звук бьющегося стекла, возмущенные женские вопли и вторившее им грубое мужское причитание. Я второй раз за короткое время вздрогнул, ошалело уставившись на окна дома. Прохор даже ухом не повел, блаженно улыбаясь чему-то, одному ему известному, катая в пальцах тлеющий фильтр "Кента".
Звуки резко стихли, будто топором обрубленные.
- Дедушка, что это было?
- Да так, не обращай внимания. Это я спер заначку у Ольги Никитишны и подбросил ее Даниле. Пускай теперь разбираются, кто из них верблюд.
- Но зачем?!
- А они мне шапочку на прошлой неделе распустили.
Говорил Прохор с абсолютно невозмутимым выражением лица, но после последних слов не выдержал, распахнул рот и заржал как сивый мерин, бессильно хлопая себя по ляжкам, временами почему-то тыкая пальцем в мою сторону. Слезы текли по изборожденным морщинами щекам безудержно хохочущего деда.
Вот те раз! Да он еще, похоже, издевается!
Я досадливо сплюнул в сторонку, спрятал за пазуху кальян и уже привстал было, чтоб уходить, когда у деда вдруг прекратился приступ внезапного веселья, и он нормальным голосом промолвил:
- А вот те два! Экий ты, сынок, нетерпеливый, не можешь простить слабости старого человека. Так мы с тобой каши не сварим. Учись быть невозмутимым и спокойным, ибо эмоции наши, продиктованные сиюминутным импульсом и немедленно продемонстрированные, есть зло. Контроль, самоконтроль и контроль над контролем - основополагающие принципы любого путешественника. Ты ведь хочешь стать настоящим... этим... - тут он снова сдавленно забулькал, пытаясь придавить новую волну смеха. - Путешественником. Хе-хе, чуть было не сказал... триппером.
Я задумчиво разглядывал веселые облачка, успешно борясь с эмоциями, пережидая, пока дедушка Прохор окончательно разгонит всю живность в округе своим поистине безумным смехом.
- Что-то я сегодня в ударе, - всхлипывая и утираясь, молвил наконец-то дед. - Уф, давненько так не ржал. Прямо как в детстве, после косячка хорошего ганджубаса.
- Ну вот, а сам только что всячески опустил данный продукт, - проворчал я.
- Не злись, сынок, злоба твоя беспочвенна. Я потому-то и имею право судить о вещи, поскольку испытал ее действие на себе в полной мере. Рассмотрел, так сказать, со всех сторон достоинства и недостатки. И не думай, что я над тобой сейчас издеваюсь. Это прерогатива мнительных и не уверенных в себе особ. Зри внутрь.
- Хорошо, я постараюсь, дедушка. Вот только за последние семьсот-восемьсот секунд я чуть было не забыл, зачем собственно пришел-то к тебе.
Дед важно, на азиатский манер, пригладил несуществующие бороду и усы.
- Я все помню. Но эти секунды, кажущиеся тебе бесцельно потраченными, на самом деле были необходимы как важный этап твоего развития. Хм... Я даже в данный момент не уверен, что нам стоит уже разговаривать о том, что привело тебя сюда, но ты, я вижу, гарный парубок, хоть и глупый еще пока. При этом, с другой стороны, ты подаешь мне надежды некоторой гибкостью своего сознания, которое просто грех оставлять в заточении. За сим в таком разе позволь перейти к главному. Поведай же мне наконец о своих видениях.
Я замолчал, собираясь с мыслями. Не так-то просто было собрать их вместе после столь неожиданного начала разговора, а также после столь резкого его поворота в нужное мне русло. Дед продолжал поражать меня своей непредсказуемостью.
Я начал рассказывать, тщательно подбирая слова:
- К последнему своему трипу я, дедушка Прохор, готовился очень тщательно, поскольку внутри меня зрело предчувствие наступления чего-то важного и фундаментального. Создал необходимую обстановку для пребывания организма, пока я буду отсутствовать, подобрал музыку и все прочее, следуя твоим рекомендациям, напечатанным в подпольном журнале "Injected People". К выбору Специй я подошел с особым вниманием, остановившись на slightly raven-grass для начала, а затем для более уверенного перехода употребил экстракт Семиланцеата - "brown filthy mushrooms". Сперва все проходило как обычно: чувство постепенно подходящей легкости и эйфории, погружения в звуки музыки любимой мною банды "The Triphammer", подступающие легкие видения на самом пределе ощущений в виде неясных радужных пятен. Затем, словно кто-то не спеша добавил громкости, появились посторонние плавные голоса, вплетающиеся в музыкальный рисунок столь четко, что вскоре начало казаться, будто не они накладываются сверху на музыку, а музыка продиктована и вызвана к жизни этими чудными голосами. Они мягко спорили на неизвестном мне языке столь певучего и приятного выговора, что я забыл обо всем остальном, наслаждаясь непонятной мне по смыслу, но абсолютно близкой по настроению беседой. Вскоре я начал даже ощущать цвет звука, чего со мной раньше не случалось, и это зрелище было непередаваемым. Ни один плагин для Winamp"а не сравнится с тем, что прочувствовал я тогда, поскольку к обычному зрению это не имело никакого отношения...
Дедушка Прохор по-прежнему сохранял слегка снисходительный важный вид, подперев подбородок ладонью с вытатуированными на тыльной ее стороне солнцем и чайками. Но я видел, что слушает меня он очень и очень внимательно, не делая попыток перебить, и поэтому заговорил немного смелее.
- Когда мое восприятие оказалось полностью затопленным цветным звуком, а все прочие ощущения постепенно отошли на второй план и исчезли, я начал понимать смысл того, о чем говорили голоса, которые я видел. Информация передавалась не словами, нет, голоса напрямую передавали смысл, минуя несовершенные и примитивные речевые конструкции обычного общения. Через какое-то неуловимое мгновение я осознал, что наконец-то не ощущаю собственного тела и постепенно мировосприятие мое невероятно расширилось, будто я превратился из комка неуклюжих белковых соединений во флуктуацию чистой энергии. Вокруг меня расстилался безбрежный океан абсолютной девственной пустоты, но пустота эта являлась таковой только в обычном нашем понимании, поскольку была наполнена прекрасным осязаемым излучением, волнами невероятного света, а также этими невообразимыми голосами, гремевшими теперь на всю бесконечность и еще гораздо, гораздо дальше, чем можно сейчас себе представить. Мне чудилось, будто я могу объять Вселенную, будто я бесконечен, будто я - неотъемлемая ее часть, а она - часть меня. Я слился в экстатическом восторге с абсолютной бесконечностью с упоением, грубо и приблизительно описать которое можно лишь сравнить его со стократ усиленным нескончаемым оргазмом, хоть это плотское и плоское удовольствие само по себе уже означает "окончание", венец наслаждения, и, следовательно, даже рядом тут не стояло. Время прекратило свое существование. Его просто не было, была только вечность и бессмертие. Я стал ими, они стали мной...
Дед мечтательно смотрел вдаль в позе мыслителя. Могло даже показаться, что он полностью отрешился от моего рассказа, но я снова почувствовал, что он необычайно собран и со всей полнотой внимает мне.
И тут я осознал, что дальше говорить будет очень непросто. Возникло чувство, будто я тщусь обозначить звуками речи то, что описанию попросту не подлежит, и дед это давным-давно испытал и прекрасно знает, к чему я веду своими потугами. Произнесенное мною уже казалось мне чем-то незначительным и поверхностным, даже отчасти жалким, похожим на восторги маленького ребенка.
Как же правильно описать словами то, что я тогда испытал? Как передать это, чтоб не потерялся смысл? Какие фразы подобрать, дабы вся эпохальность того момента не потускнела при пересказе?... О, как несовершенен язык человека по сравнению с переполняющими его чувствами!
Прохор, видимо, опять понял мое настроение. По-прежнему вглядываясь в неведомое, не шевелясь, он молвил:
- Слова несовершенны, сынок, также как несовершенно наше сознание, порождающее их, закрытое в клетке собственных страхов, инстинктов, привычек, рефлексов, комплексов. Оно проще говоря спит, не пробуждаясь у многих вплоть до момента смерти. Многие люди до конца жизни существуют рассудочной деятельностью, так как сознательная часть их "Я" находится в глубокой каталепсии. Прямо как животные, умеющие чуть-чуть говорить... Вот только с животных спроса нет, поскольку они не обладают даже зачатками сознания. А человек, засунувший свой мыслительный потенциал глубоко в задницу и влачащий свою, с позволения сказать, жизнь как поглощающий пищу и размножающийся автомат, достоин позорного забвения.
Дед взглянул прямо в мои глаза своими ставшими вдруг пронзительными очами, с расплывшимися огромными зрачками, отражающими в себе всю Вселенную.
Мне показалось даже, что я немого перебрал кальяна.
- И посему, - голос Прохора гремел, - слова всех языков наших не способны передать вечное и незыблемое! Мы - ничтожны, словно черви в выгребной яме! Но я рад, сынок, что среди сонма червей попадаются еще те, кто хочет из нее выползти; те, кто хотя бы подозревают о том, что у ямы есть края. Это заставляет меня на что-то еще надеяться... Я постараюсь показать тебе дорогу наверх, сынок. И хоть все испытанное тобой не уникально и изведано людьми на сто раз - и было бы глупо предполагать иное, ибо мы все существа одного вида со схожим восприятием, - но для тебя это неимоверная высота, на которую взобраться дано далеко не каждому! Но взобраться туда мало. Нужно еще без страха раскрыть пошире глаза, осмотреться вокруг, постараться проанализировать и запомнить все увиденное, прежде чем рухнуть обратно в яму. Говори же дальше! Тебе нужны ответы - и ты их получишь!
Да уж, двинул дед, однако... Пафосно. Мне тоже вдруг захотелось засмеяться, когда я неожиданно представил себе такую картину. Стоит старый трясущийся червяк и что-то горячо объясняет молодому. Потом резким пинком отправляет его на небольшой импровизированный батут для червяков; молодой с визгом улетает ввысь, за края их огромного мира - выгребной ямы, а старый кричит ему вслед: "Ты там хорошенько осмотрись, сынок, глаза-то не зажмуривай! Все запомни! А потом я тебе все объясню!"
Видимо, я все-таки криво ухмыльнулся, поскольку дедушка Прохор строго посмотрел на меня поверх очков, прямо как моя училка химии в школе.
- Да, мы червяки с тобой - я старый и отъевшийся, а ты молодой и зеленый! Вот только запомни, что пинка тебе давать никто не будет, не дождешься! Ты думаешь, надо мне это?! Заставлять тебя в гамаке прыгать? На хрена мне это нужно - заставлять кого-то что-то сделать! Я могу только помочь словом, а совершать все ты будешь сам, понял?! Сам построишь свои крылья, Икарушка! Сам! Я могу тебе дать только чертежи - и ничего больше!
Дед определенно читал мои мысли. Или они бегущей строкой отпечатывались на моем лбу - не знаю уж, как это у него получается, но нервничать я начал.
- Не кипятись, дедушка. Я совсем не хотел...
- Хотел, не хотел... Да я спокоен, как Данила после рубахи реланиума. Говори же, а то мы так до темна не успеем. Мне еще нужно теплицы с кактусами на ночь закрыть. Остановился ты на ощущении слияния с универсумом и вечностью, это пятая ступень проникновения. Причем повторюсь, довольно глубоко для тебя, новичка. Однако там бывали многие, и со всеми их переживаниями, засвидетельствованными документально, ты мог ознакомиться и сравнить со своими, убедившись, что ничего уникального не испытал. Что же тогда тебя так удивило, оказавшись таким непохожим на все остальное? Что открылось тебе?
Да-а, чувство, будто я нахожусь на экзамене, крепло с каждой минутой. Причем самым напрягающим моментом являлось то, что преподаватель, похоже, читает мысли нерадивого студента.
Так, нужно собраться, это в моих собственных интересах.
Я прикрыл на мгновение глаза, борясь с желанием пыхнуть еще.
- Я заполнял собою все мироздание, дедушка Прохор. Это непередаваемо. Даже сейчас мне хочется испытать это вновь, поскольку я понял, что значит быть богом... Но... самое страшное случилось потом. Когда "потом" - я не могу сказать, время не имело значения, оно отсутствовало как категория, но все же потом я был в мгновение ока низведен... до состояния абсолютной точки. Это ужасно: быть бессмертным, вечным, бесконечным, и вдруг оказаться ничтожным, незначительным... ненужным... И слабым... как насекомое перед танком. Я ощущал себя мелкой закорючкой в огромном уравнении, не влияющей на общий исход его решения. Это было уравнение всего Сущего, описывающее все события Вселенной, того, что находится за ее пределами... и еще дальше... и еще... Комплексное уравнение бытия, дедушка. И вот я стал тем, кем являюсь на самом деле - никем. Даже не мелкий винтик мироздания, нет, а, скорее, бесполезная пылинка на самом мельчайшем винтике... И меня... стерли.
Я не смотрел на деда, но готов был отдать слово на отсечение - он донельзя заинтересован. Не надо думать при этом, что я тоже провидец. Три ха-ха. Просто кряхтеть он начал громче и характернее.
- Да, дедушка, меня стерли, как хозяйка сметает пыль с книжной полки. Я был исключен из этой вселенной, из этого мира, как ненужный элемент и заброшен... в такое место, которое описать я не смогу никогда. Может быть, подойдет слово "преисподняя", поскольку единственное ощущение, оставшееся у "меня" в тот момент, был всепоглощающий ужас от собственной ничтожности. Это все равно, что являться простейшей молекулой рядом с огромной звездой... И... голоса остались, дедушка. Но теперь их цвет не казался таким уж чудесным, ибо теперь они объявляли приговор... "мне" и прочим составляющим той вредной пыли, которую стерли и отправили... на задворки... в мусорное ведро всех вселенных вместе взятых... чтоб не мешали в работе их сложнейших механизмов...
Я окончательно запутался в словах и образах, замолчал, глядя себе под ноги.
- Ты понимаешь меня, дедушка Прохор? - я взглянул на него. - Хоть отчасти?
Тот не двигался.
Я вздохнул и покачал головой, не спеша вынул кальян, раскурил его. Затянулся, глядя в быстро темнеющее небо, на котором уже проступали первые звездочки. Стояла абсолютная тишина.
Почему-то я подумал вдруг о кактусах, теплицы с которыми дед собирался закрыть на ночь. Может, напомнить ему об этом?... А то растения теплолюбивые, померзнут еще чего доброго, останешься потом в виноватых. И будет Прохор каждый раз при встрече тыкать, что зеленые червяки лешили его мескалина на зиму... Ходят тут всякие со своими проблемами, а потом кактусы пропадают.
Хм, похоже тормошить его бесполезно. Сидит как истукан, в одной позе уже долгое время. Вот с кого Роден лепил, ей-богу.
Я снова вздохнул.
- Дедушка! - позвал я тихонько. - Ты меня слышишь? Ответь, блин, хоть что-нибудь!
- Чего канючишь? - проворчал тот, оставаясь неподвижным. - Не видишь, я думаю!
Прогресс, черт возьми. Даже Прохор задумался!
Ну, дела!
- Да уж, дела еще те... - сказал дед; я даже перестал удивляться. - Эка тебя угораздило, однако. Скажи спасибо, что хоть вернулся оттуда, невредимый.
- А кому спасибо, дедушка?
- Не паясничай! Не время. Дай-ка еще огоньку, - он наконец-то пошевелился, доставая сигарету.
Прикурил, повозился, посопел, зачем-то потрогал себя за промежность.
- В общем так, сынок. Я даже не подозреваю, каким образом ты попал туда, где ты был. Человеку там не место, понимаешь? Человеку не дано осознать это и остаться невредимым психически. Наш умишко попросту перегорел бы от натуги, пытаясь переварить тот пласт бытия.
- Но я же сижу здесь, перед тобой, говорю связно и не делаю ни единой попытки напялить треуголку и заявить, что я - реинкарнация Бонапарта, царствие ему небесное.
- Вот этому я удивлен больше всего, сынок. Причем удивлен - не то слово. Я в шоке, клянусь мамой!
- Так объясни же, что это было?!
- Все не так просто, сынок. Готов ли ты понять, не знаю... Ну да ладно, попробуем. Начнем с того, что ты ощущал единение со всем универсумом, так? Это уже неплохо, поскольку сие - максимум, на что способен разум. Вершина того пласта реальности, до которого мы можем дотянуться. Поверь мне, это чертовски много. Такой опыт можно опять же неверно, но наглядно сравнить с ощущениями таракана, который неожиданно осознал масштабы всей планеты, на поверхности которой он живет, по сравнению со своим обычным местом пребывания - щелью между полом и плинтусом. Осознал - и его разорвало от нахлынувшего откровения о грандиозности всего сущего. Проанализируй разницу в ступенях бытия таракана и человека, и ты поймешь, что Земля - это та самая привычная и уютная щель, в которой мы ползаем и радуемся. Пойдем дальше. Что ты сделаешь, если увидишь таракана в поле своего зрения?
- Как что? Я их терпеть не могу, и если увижу, то постараюсь прихлопнуть.
- Ну?...
- Ты хочешь сказать, дедушка... что я попал в чью-то тарелку с супом, и меня с омерзением вышвырнули вон?...
- Именно! Только вот на тарелку с супом ты замахнулся, конечно. Так, пробегал просто мимо, и от тебя небрежно отмахнулись. И еще: масштабы этого сравнения абсолютно не те! Пойми, пожалуйста! Тебя забросило туда, откуда не возвращаются. Это все равно, как если бы таракан вдруг постиг все величие целой Вселенной! От него даже воспоминаний бы не осталось после ментального взрыва от перегрузки! Помнишь свое ощущение собственной ничтожности? Вот это оно и есть! Если привести еще одно сравнение, то представь свой разум в виде глубоководной рыбины, живущей на дне Марианской впадины под толщей воды в одиннадцать километров. Ей уютно на такой глубине. Она находится в равновесии между своим внутренним миром и внешними условиями. Теперь, оторви эту рыбу от дна и приподними к поверхности океана... ну, скажем, километров на десять от поверхности. Что с ней будет?
- У нее появится дисбаланс между внутренним и внешним давлением, и ее будет распирать изнутри.
- А дальше? Если поднять ее еще выше?
- Наступит момент, когда она попросту лопнет.
- Вот именно. Ра-зор-вет-ся. От личных переживаний, несовместимых с дальнейшей жизнедеятельностью, хе-хе. Ну, понимаешь теперь?
- То есть я очутился там, где условия настолько враждебны человеческому разуму, что он мог попросту взорваться?
- Учти при этом, сынок, что разум все-таки не рыба, и эластичность его огромна. Он бы не взорвался, но, раздувшись до неприличия, не смог бы вернуться обратно и остался там. Не пролез бы в щель между полом и плинтусом, так сказать. А тело бренное лежало бы там, где ты его оставил и пускало слюни, таращась в потолок.
Я усмехнулся, но как-то невесело. Смеяться не было ни малейшего желания.
- А может, дедушка, ты ошибаешься, а? Как же я тогда все-таки возвратился? Я ж нормально себя чувствую!
- Нет, я не ошибся. Помнишь некое уравнение, которое ты в принципе правильно определил как описывающее все события сущего? Есть у меня одно предположение... Мнится мне, что ты каким-то непостижимым образом вклинился в него.
- Но я же говорил, что у меня было ощущение абсолютной непричастности к общему процессу его решения!
- А ты попробуй объяснить мелкой запятой одного из миллионов уравнений в комплексной системе, что она не влияет на общий результат! Если эта запятая стоит не на своем месте и отделяет после себя не три, а два знака, то вся система сразу же становится неверной, теряет свой смысл и разрушается как четко отлаженная логическая структура. Тебя попросту стерло и вышвырнуло обратно, чтоб не нарушал гармонии. Не будет никто из-за тебя одного переписывать уравнение Калиюги, много чести, можешь мне поверить, а оно и так пока последнее на нынешнем этапе.
Честно сказать, я был ошарашен. В бедной обкуренной голове не укладывалась мысль, что я чуть было не повлиял на общее строение универсума, пусть даже косвенно.
- Да, такое трудно переварить, сынок... Даже я ни разу не уходил так... высоко.
- Что?! Но...
- Что слышал, - дед задумчиво смотрел на зарево восходящей за лесом луны.
Воцарилось молчание.
Я трещал перегруженными шестеренками, а дедушка Прохор печально вздыхал, бормоча что-то неразборчивое.
- Завидую я тебе немного, сынок. Так, по-доброму, как может завидовать старый опытный шахматист, когда молодой кандидат вдруг случайно ставит ему мат. Одного не могу понять: неужели ты не чувствуешь в себе никаких изменений? Такое не может пройти бесследно.
- Абсолютно ничего, дедушка. Просто я сейчас обалдел немного, и все.
- Ну-ну. Странно все это...
Никогда не видел Прохора таким растерянным.
- Дедушка, ты бы закрыл свои кактусы, замерзнут ведь.
- Ничего страшного. Я Данилу уже попросил.
- ?
- Не бери в голову. Сейчас не важно, как я это сделал.
Мы еще немного помолчали.
Стемнело окончательно, и вместо деда я видел лишь темный силуэт. Он вновь сидел неподвижно, будто каменный.
Каменный...
И тут я понял, что тянуть дальше нельзя.
- Я пойду, дедушка Прохор. Пора мне.
Я почувствовал, что он смотрит на меня.
- Да. Иди. Пора, - судя по голосу, он улыбался. - Увидимся еще!
Уходя, я ощущал спиной его взгляд. Он, похоже, вновь обо всем догадался.
Я шел по дороге, освещенной прекрасным молочным светом луны. Нарастала легкость, но не только в теле, но и в разуме. Так кристально четко мне не думалось никогда. Мысли скользили логично, связно, быстро. Но возникло также чувство, что им становится все теснее в моей голове.
Я отбросил ненужный кальян, скинул одежду, постоял немного, закрыв глаза, замер, не в силах пошевелить даже пальцем. Сколько я стоял, будто гранитный идол? Мне неведомо. Но что-то новое приближалось... я знал...
Все внутри у меня кипело и клокотало, перетекало и менялось... но я был готов к этому.
Я не боялся, я был счастлив!
И вот, когда я наконец понял, что действительно пора и превращение завершено, то разбежался, широко раскинул крылья и взлетел.
Красиво и свободно.