Аннотация: В соавторстве с Артемом Хуршудовым (Чероном). Второе место на конкурсе "Танд-М".
По стенам крадутся звери.
Встревоженные тигры припадают к земле, высматривая добычу сквозь мангровые заросли. Огромный питон неподвижно застыл, обвив кольцами толстую ветку, чувствуя присутствие чужого и пробуя языком влажный воздух на вкус. Окровавленные рога лося, прикованного к кольцу в стене, угрожающе наклонены в предчувствии чужака. Змеи, львы, олени и антилопы, которыми раскрашены стены Чикагского музея искусств, чувствуют приближение жертвы - и ждут предательского треска сучка под ногами или визга разгневанной сигнализации.
- Вы как хотите, а у меня от этих рож мурашки по коже, - глубокомысленно заявляет Джеки Дарелл, щелкая выключателем и разрушая иллюзию.
Эгон, неизменный напарник, немедленно начинает шепотом орать на нее, тыча пальцем в камеры, которыми галерея просто утыкана, но Джеки плевать - она девчонка из Гумбольдт-парка, где грабить машины при свете дня считается хорошим тоном. Кроме того, ее розовая латексная маска с дырочками для глаз, несомненно, отлично получится на пленке.
Айвен наблюдает за перепалкой своих подручных издалека и с усталым раздражением. Его сейчас занимает совсем другое. Он подходит к полотну под названием "Падающий сук" (акварель и гуашь, бумага, шестьдесят на сто девятнадцать дюймов) и пытается снова увидеть то, что показалось ему в полумраке.
Увидеть, как птицы, которыми испещрен холст, оживают.
- Эй, босс, - Эгон тычет его пальцем в плечо, кивком указывая на картину. - Эту берем?
- Не-а, - рассеянно отвечает Айвен, отводя взгляд от очередного творения Уолтона Форда, такого же безжизненного, как и остальные. - Все равно это полное дерьмо.
Сообщники отходят в легком недоумении: они явно рассчитывали немного на другое, когда искали в команду арт-эксперта. Но времени на препирательства остается все меньше - работа ждет.
Сначала очень осторожно снимают датчики, чьи жадные магнитные лапки обнимают раму со всех сторон. Этим занимается Эгон; тонкая работа дает ему возможность с гордостью называть себя хакером - в пятницу вечером и после трех шенди. После этого Джеки без лишних сантиментов вырезает содержимое подрамника канцелярским ножом и сворачивает его в трубочку.
Затем оба поспешно отворачиваются, потому что в дело вступает третий участник банды. Айвену, который неспешно встряхивает аэрограф и медленно проводит первую линию, смешно видеть, как они панически пытаются не оглядываться, несмотря на то, что каждый перед выходом на дело проглотил пару капсул когнитола. Боитесь, детишки - с затаенным удовлетворением думает он, меняя угол штриховки. Ну и правильно делаете.
Сам Айвен Ши совершенно не боится.
По крайней мере, до тех пор, пока на третьем экспонате из-за спины не раздается потрясенное "упс", что в переводе с языка гения электроники означает, что он все-таки перерезал не тот провод.
Сигнализация вопит, словно заблудившийся слон в тайских джунглях. Но яркие фигурки зверей на стенах безжизненны, и иллюзия мгновенно развеивается: они в освещенном зале под лампами дневного света, над головой истошно орет сирена, и Айвен не без усилия давит порыв зажать уши и бежать.
Вместо этого он резко завершает эскиз, выжимая из струи аэрографа все. Последнее, почти бережное касание - веер капель по золотому сечению, и Айвен наконец перестает видеть свое творение: штриховка расплывается, распадается на бездумные цветные пятна.
Готово. Чикагские копы получат сегодня свой перфоманс.
- Валим! - тревожно шипит Эгон.
Джеки уговаривать не надо. Перехватив связку принтов, как бейсбольную биту, она несется по галерее. Эгон задерживается ровно для того, чтобы выдрать злополучное полотно из рамы, чуть не оторвав половину. Теперь очередь Джеки шипеть через маску: она оборачивается к напарнику, скользит взглядом по полотну за спиной Айвена-
И дергается, будто получив удар шокером. По телу Джеки проходит судорога, и она плашмя падает на спину, содрогаясь в эпилептическом припадке. Рулоны с сегодняшним уловом разлетаются по залу, розовая маска Джеки сдвигается назад, и сообщники видят блаженную улыбку, расплывшуюся по ее лицу.
Айвен расхохотался бы, если бы у них было время. Похоже, копов встретит занятная картина.
Пока он беззвучно смеется под маской, Эгон, ругаясь, подбегает к напарнице и подхватывает за плечи, сдергивая зубами головку с одноразового шприца.
Противосудорожное срабатывает: Джеки со всхлипом втягивает воздух и медленно, перебирая в воздухе руками, поднимается на ноги.
И в этот момент снизу доносится топот.
- С участка еще не доехали бы, - невнятно говорит Джеки. - Небось уже гнали по Мичиган-авеню, когда пришел вызов... ох!
Она снова теряет равновесие, и Эгон едва успевает ее подхватить.
Айвену начинает надоедать представление, и он делает короткий жест.
- Пошли.
Они останавливаются через зал от "Падающего сука" и ждут.
Первая партия полицейских укладывается в штабеля сама. Четверо копов, ярко освещенный зал, полотно Айвена Ши на самом видном месте: получите, распишитесь.
Джеки с облегчением хохочет.
- Видели! - орет она, со всей силы пиная толстого копа в бок. - Нет, вы видели? Вот вам, на хрен, настоящее искусство!
Тот ее не слышит: без когнитола он будет в отключке еще часов семь, не меньше. И Айвен с Эгоном, торопливо собирающим по полу краденые полотна, знают это не хуже нее.
Вот только по лестнице поднимается вторая партия.
- Куда? - нервно говорит Эгон. - Айвен, куда мы сейчас?
Айвен задумчиво смотрит на почти разряженный баллончик в аэрографе. На новый орнамент посреди соседнего зала.
- А сейчас, - говорит он, - мы бежим.
Они бегут.
Эгон придерживает напарницу за плечи: Джеки шатает, как пьяную газель.
Крики раздаются, когда Айвен поворачивает на боковую лестницу. Джеки возбужденно хохочет, но Айвен хмурится и бросает короткий взгляд обратно.
Они не должны были закричать. Значит, он не успел, и полотно на мраморном полу - бесполезная клякса. Или успел, но попались не все.
Топот доносится все ближе, когда вся троица вылетает на полутемную галерею керамики. В широкие окна заглядывает лунный свет, неярко горит зеленое табло над пожарным выходом, и огромные вазы севрского фарфора громоздятся по углам, как копы в засаде.
Двери в конце галереи заперты. Айвен чувствует, как на лбу выступает пот.
Похоже, их перфоманс подошел к концу.
Джеки бросается к пожарному выходу и колотит в створки, сопровождая пинки отборной руганью. Те не поддаются. Эгон отпихивает напарницу в сторону и начинает колдовать над электроникой.
Айвен не торопясь, словно у него в распоряжении все время мира, отворачивается, и его взгляд скользит по изразцовым панно, украшающим стену. Мертвые. Бесполезные. Право, это место давно стоит сжечь.
Если бы увидеть тут хоть одну стоящую вещь...
Взгляд Айвена падает на тусклую майолику Пикассо. В полутьме рыбы похожи на рыб, и ни на что больше. От темной круглой тарелки исходит умиротворение, как в детстве. Словно она настоящая.
- Руки! Руки, мать твою! На колени!
Двое копов вбегают в галерею. Оба уже знают, с кем имеют дело: один прикрывает глаза ладонью, другой смотрит под ноги. И поэтому не видит, как Джеки подхватывает с пола бесценную вазу и запускает ею прямо в полицейских.
Те вытягивают руки, как заправские кэтчеры; наверняка каждый представляет суммы, которые будут вычитать им из пенсии, если мейсенский антиквариат разобьется. Ваза летит, переворачиваясь в воздухе, впечатывается острым краем копу прямо в бровь и летит на пол. Напарник падает на колени и едва успевает подхватить ее одной рукой, балансируя поднятой второй.
В наступившей тишине пищит электронный замок, и двери пожарного выхода гостеприимно распахиваются на улицу.
Айвена не надо просить дважды. Джеки и Эгон наваливаются на створки и захлопывают дверь за ним. Они несутся по пустынным дорожкам, с немыслимым облегчением вдыхая холодный чикагский воздух.
За углом ждет машина. Джеки в мгновение ока оказывается за рулем и поворачивает ключ в зажигании. Эгон швыряет рулоны назад и шлепается рядом с ней.
- Высадите меня за мостом.
Айвен откидывается на заднем сиденье, стягивает маску и закрывает глаза.
* * *
Четыре тридцать три, мрачно думает специальный агент Дилейни, заставляя себя вывалиться из служебной машины в объятия гостеприимного чикагского утра. Главный вход музея напоминает вороний шабаш в самом разгаре: от черно-белых костюмов фэбээровцев рябит в глазах, повсюду автомобили с затонированными стеклами. Обошлись даже без обычной для таких случаев полицейской ленты-ограждения. Ну еще бы, саркастически усмехается про себя Дилейни, поднимаясь по ступеням мимо скалящихся бронзовых львов и демонстрируя охране на входе свое удостоверение. В конце концов, кому придет в голову тащиться в музей в четыре тридцать три?
Брифинг пришел ему по дороге на телефон: то, что в местном департаменте полиции сначала посчитали невинным ограблением выставки, за час успели переквалифицировать в теракт с применением когнитивного оружия. Ничего удивительного, что ФБР как с цепи сорвалось - последние несколько лет телеканалы и Интернет увлеченно смаковали зрительский ужас по поводу террористов-визионеров и технологий, которые зашли слишком далеко. По сравнению с недавними громкими случаями - Таймс-сквер, Лурд, Богота - нынешний выглядел даже как-то незамысловато: несколько рисунков на стене музея, десяток жертв из местной охраны, всех успешно откачали. В глазах Гленна это определенно не стоило украденных двух часов сна и ритуального утреннего капуччино, который пришлось заменить дрянью из автомата.
Первым делом в глаза бросается форменный беспорядок: осколки фарфора, между которыми аккуратно протоптывает тропинки команда судмедэкспертов, несколько сорванных со стен холстов, должно быть, брошенных по дороге, съехавшая гардина. Часть галереи отгорожена пластиковыми щитами, и Гленн, почуяв интересное, немедленно направляется туда, где проход между заграждениями охраняет парочка агентов. Те было пытаются предостерегающе поймать его за плечи - "Агент, сюда нельзя без..." - но Дилейни ненавязчиво стряхивает их руки, проскальзывая мимо в отгороженный павильон.
И видит черные прямоугольники, развешанные по стенам.
"Hello, darkness, my old friend".
Дилейни осторожно, затаив дыхание, проходит вдоль стены, поочередно зачем-то пытаясь прикоснуться к этим нарезаным кусочкам тьмы. Пальцы, не встречая сопротивления, проваливаются куда-то по ту сторону, где раз за разом не обнаруживается ничего необычного - шероховатая поверхность стены, следы краски, акриловые брызги. Почему-то никак не получается выбросить из головы другую, похожую встречу с темнотой: почти два года назад, когда толпа на Таймс-сквер стала свидетелем откровения - пришествия угловатых, фрактальных христосов, воспаривших над миром и возвестивших приход последних дней с неоновых рекламных афиш. Как волоком тащили людей, словно мясные туши, как разбивали лампы и перерезали провода. По сравнению с тем днем инсталляция в музее выглядела на удивление мирно.
Конечно, для тех, чье зрение было соответствующим образом модифицировано, как у Дилейни. Несколько перекрещенных путей в первичной зрительной коре - и его восприятие заботливо закрашивало опасные узоры черной краской, как уборщица - настенные граффити.
Остальным присутствующим пока приходилось изображать из себя Персеев, старательно пялящихся мимо Медузы.
- ...трое подозреваемых, есть частичные портреты, попавшие на пленку, - Дилейни кивает, слушая сбивчивый доклад агента и разглядывая распечатку с камер безопасности. - Похоже, они собирались заменить картины своими рисунками, чтобы на открытии выставки их увидело как можно больше посетителей.
- Миссис Донахью? - Гленн поворачивается к растерянного вида куратору выставки, и еще до первых ее слов понимает, что ничего проясняющего он не услышит. Тематическая выставка современного искусства и предтеч: список фамилий, который не говорит Дилейни совершенно ни о чем. Никаких подсказок о том, почему террористы решили выбрать именно ее. Переключившись обратно, он выясняет, что полевая команда с оборудованием и контент-фильтрами скоро будет - и тогда эксперты смогут выяснить, что все-таки изображено на стенах.
- Одну минуту, сэр, - агент Фитцпатрик отводит его на несколько шагов, понижая голос; в его глазах - отчетливо различимое беспокойство пополам с недоверием. - У нас есть показания двоих охранников, которые попали под удар. Они утверждают, что видели, как один из подозреваемых... рисовал эти узоры. Своими руками.
Дилейни смотрит на него во все глаза. Совершенно недопустимое поведение на работе, но сейчас ему больше всего хочется взять агента за плечи и хорошенько встряхнуть.
- Фитц, - хриплым шепотом произносит он, придвигаясь поближе и делая угрожающее лицо. - Давай сразу договоримся, что городские легенды нас не интересуют, идет?
- Показания сходятся, сэр, - тот упрямо сцепляет руки. - В любом случае придется что-нибудь сказать, если они всплывут в суде...
- Скажем, что вся охрана в полном составе обкурилась, - советует Гленн, не сводя взгляда с подчиненного. - И допросите их еще раз. Всех, когда придут в себя.
Фитц быстро отдает честь, разворачиваясь на каблуках, и присоединяется к агентам, которые помогают затаскивать внутрь здоровенную махину для сканирования узоров. Гленн, не отрываясь, смотрит ему вслед, и никак не может заставить себя перестать думать об одной вещи.
О том, что где-то по городу сейчас бродит человек, который должен быть запрещен как минимум двумя конвенциями о нейробиологическом оружии.
* * *
У него не слишком много воспоминаний, и большинству из них он не придает особого значения - но это одно из немногих исключений.
Айвену девять, и у него новый альбом для рисования. Перед ступенями школы - цепочка следов, которые еще не засыпал мягкий декабрьский снег, и конечно, сегодня они рисовали Рождество - красноносых оленей, пушистые еловые лапы и толстяка-Санту с мешком подарков. Белая метель застилает глаза, но знакомый силуэт через окно он различает каким-то шестым чувством - и считает оставшиеся секунды, не в силах усидеть на месте, вертя в руках уже порядком измятый альбом.
Входная дверь хлопает; он вскакивает, раскрывая альбом и бросается навстречу - мама, смотри, что я нарисовал! Сегодня он по-настоящему горд своей работой, хотя и не до конца понимает, что именно у него получилось - взгляд словно соскальзывает с нечетких контуров акварельных крыш и пропускает мимо несущуюся в облаках упряжку оленей.
Альбом переходит из рук в руки; он зарывается лицом в мех, чувствуя на щеках мокрые снежинки. Мамины пальцы треплют его по голове - она смеется...
И вдруг смех обрывается.
Когда Айвен смотрит наверх - бесконечно далеко, в лицо возвышающейся над ним фигуры, искаженное болью и судорогами настолько, что оно кажется незнакомым - на ее губах пузырится пена.
Конечно, в тот день никто не понял, что произошло, и в последнюю очередь - он сам. Мама провела два дня в больнице, но в остальном пережитый опыт не оставил никаких последствий. Он даже не перестал рисовать - просто какая-то часть в его сознании на время заблокировала ту самую способность, которую через несколько лет откроют при помощи исключительно сложных алгоритмов, доступную только машинам с их нечеловеческой точностью.
Но, кажется, именно тогда он впервые постучался в двери восприятия.
* * *
Айвен выходит из душа, трет покрасневшие глаза и бросает мокрое полотенце поверх мольберта с незаконченным наброском: все равно выходит дрянь. Ржавое ограждение баскетбольной площадки, размытый силуэт кирпичного склада, обшарпанные крыши Инглвуда на заднем плане, и все это в дымке осеннего чикагского дождя. Вид из окна, дубль седьмой. Такой же бесполезный, как и все остальные.
Писать в "обычной" манере, похоже, ему действительно не дано.
Со стен давно осыпалась побелка, и безупречная копия "Данаи" Корреджо смотрится на кирпичной стене так же неуместно и странно, как засохший кусок пиццы на мозаичном флорентийском блюде. Из окна немилосердно дует, и Айвен быстро натягивает потертые джинсы и темную глухую водолазку. В углу, опираясь на последнюю живую батарею центрального отопления, стоит рассохшаяся от старости кровать, на которой громоздятся альбомы.
Айвену в общем-то все равно, где снимать студию, но наманикюренные галереи обитателей Халстед-стрит вызывают у него то отвращение, то презрение, то слепящее бешенство. Инглвуд хотя бы честен. Запах горящих покрышек в этой части Чикаго такой же частый гость, как и ночные выстрелы, зато ни одному обкуренному чернокожему гангстеру не взбредет наведаться в обшарпанную студию и тем более взглянуть на повернутые к стене холсты. А если и взбредет, малозаметный эскиз об этом позаботится.
Но все его работы ускользают от него самого, в очередной раз думает Айвен, глядя на стопку полотен в углу. Каждый раз, пока он держит в руках кисть, он с поразительной ясностью видит игру света и тени на крыльях чайки, морскую пену, бьющую в глаза, каждую линию смутного силуэта за окном, но едва холст, акварель, граффити складывается в единое полотно, чайка застывает чередой черно-белых треугольников, волна распадается на сотню мазков, а в окне зияет коричневая пустота.
Каждый раз, когда Айвен Ши завершает очередной холст, ему остро, до невозможности жаль отправлять его в небытие. И целую долю секунды кажется, что в этот раз он наконец прозреет, прежде чем подсознание мягко и ненавязчиво вмешается, отрезая от Айвена часть себя и оставляя ему лишь безжизненные поделки в картинных галереях, переполненных идиотами.
Из-за этой доли секунды он садится за мольберт снова, но все реже. И все чаще думает, а стоит ли оно того? Какого дьявола homo sapiens, талантливые и вроде бы неглупые, посвящают себя странным конструкциям из бронзы, бетона или масляных пигментов, впадают в экстаз по этому поводу и на полном серьезе считают это высшим достижением человеческой цивилизации, когда на самом деле это болезнь, вирус, патология сознания, вцепившаяся в мозг с той же силой, что и содержание его собственных полотен, доводящее зрителей до эпилептических припадков? И не лучше ли провести черту, за которой контент-фильтры сами отсекут ненужное?
Если бы перфоманс на открытии галереи удался, сейчас бы этот вопрос задавали все мало-мальски известные интернет-колумнисты. А правильно заданный вопрос, как известно - половина дела.
Взгляд Айвена падает на вчерашнюю майолику Пикассо, и на миг его вновь охватывает незнакомое чувство спокойствия. Он забрал ее из галереи, устало отказавшись от груды мертвой бумаги, к восторгу Джеки и Эгона. Да, она настоящая. Кусочек мира, где контемпорари арт еще не превратилось в груду инсталляций из палок и дерьма. И девятилетнему Айвену, тому, что бездумно рисовал летящих оленей и не думал еще никому навредить, хотелось бы жить в таком мире. Видеть красоту.
Но Айвен философски пожимает плечами. Поздно поворачивать назад. Некоторые жизни сами по себе опасны для окружающих, что бы те ни делали. Значит, такая у него судьба.
Айвен подходит к антикварному телевизору на стене. Пульт давно сгинул на столе под упаковками китайской еды и аэрозольными баллонами, но залипшая кнопка включения все еще действует.
- ... в попытке совершения террористического акта. Сейчас рядом со мной глава оперативной группы, специальный агент Гленн Дилейни.
Айвен замирает посреди комнаты.
- Подозреваемые вооружены когнитивными технологиями и смертельно опасны, - раздается с экрана резкий голос, и Айвен напрягается, завидев на экране агента, который допрашивал его два года назад. - Мы призываем всех, кто видел этого человека или говорил с ним, немедленно обратиться...
С экрана на Айвена смотрит собственное лицо. Откуда они...
Он сам снял маску в машине. Дерьмо. Дерьмо!
Бостиком, в едва застегнутых джинсах, Айвен лихорадочно хватает с кровати аэрограф и только потом - ботинки и куртку. Квартиру он снял под именем Брюса Райли и расплатился наличкой, с этой стороны проблем не будет, но в Инглвуд - не Чайнатаун, здесь запоминают каждое белое лицо, особенно с чертами полукровки. Куда? На вокзал нельзя, счета арестованы, значит, нужна наличка и место, где укрыться.
До Айвена Ши наконец-то доходит, что он попался, и он судорожно сжимает подоконник руками. Забытая куртка падает на пол. Забавно, как быстро тема послания к человечеству отходит на второй план, как только в опасности оказывается собственная драгоценная шкура.
Но в замешательстве он проводит не больше двадцати секунд: сквозь привычный рэп за окном вдруг проскальзывает короткий гудок полицейской сирены.
Патрульная машина останавливается прямо перед его домом, и из нее выходят двое. Оба придерживают руки на табельном оружии.
Не раздумывая ни секунды, Айвен выскакивает на балкон к пожарной лестнице, едва полицейские исчезают за входной дверью. Перед тем, как исчезнуть, он бросает последний взгляд на экран, где ведущие оживленно обсуждают последние новости на фоне двух портретов: его и Дилейни.
- Интересно, - шепчет Айвен. - Как справится твоя оперативная группа, Дилейни, если с тобой что-нибудь случится?
* * *
Писк сигнализации, медленно опускающийся позади шлагбаум парковки, мягкий полумрак люминесцентных ламп. Дилейни выходит из машины, на ощупь находит кнопку лифта, и закидывает в рот никотиновый леденец в ожидании, когда тот приедет.
Время прислоняется к стене напротив и ждет вместе с ним.
Расследование в самом разгаре: полдесятка фигурантов, папка с протоколами допросов разрастается на глазах. Официально у ФБР пока нет главного подозреваемого, но с того момента, как на распознавании лиц засветился некий Айвен Ши, проходивший свидетелем по Таймс-сквер, Дилейни глубоко плевать на официальную точку зрения - он просто знает, и не собирается никому доказывать свою точку зрения.
Хотя после того, как парень улизнул из своей квартиры перед появлением оперативников, в интуициях Дилейни, кажется, уже никто не сомневается.
Лифт приходит. Гленн рассеянно разглядывает номера этажей, пытаясь вспомнить, где живет - в его голове без остановки прокручивается личное дело мистера Ши, двадцати восьми лет, промышленный дизайн и арт-экспертиза Северо-Западный университет (неоконченное), временно безработный (последние три года). Семья, друзья, отношения - все, что может послужить ниточками, за которые можно вытянуть художника в бегах из той дыры, куда он сейчас забился, очень поможет Дилейни, и все-таки сейчас его в первую очередь занимает другой вопрос, не имеющий особого отношения к делу.
Дилейни очень хочет узнать, как именно его подопечный создает свои картины.
Как часто происходит в искусстве, ответ приходит еще до того, как сформулирован вопрос.
Двери лифта открываются на нужном этаже, и Дилейни замирает, рефлекторно хватаясь за пистолет - потому что со стен коридора на него смотрят десятки немых черных прямоугольников разных форм и размеров. Большие, маленькие, шахматная россыпь клеточек и супрематические порталы в потусторонний космос - из-за этого зрелища он почти не замечает консьержа, мистера Оукенфилда, лежащего навзничь перед одной из квартирных дверей.
Гленн срывается с места. Вскидывает пистолет, быстро проверяет оба конца коридора - чисто, склоняется над телом и пробует слабо пульсирующую жилку пульса, и позволяет себе совсем немного, на долю мгновения расслабиться: жив. Он оттаскивает бессознательное тело к лифту, блокирует двери, и переведя дух, набирает диспетчера оперативной группы.
Через полчаса Дилейни чувствует себя полным идиотом.
Очень хочется кого-нибудь придушить. Он знает, кого именно - соответствующая физиономия ухмыляется ему в лицо с распечатки личного дела - но за неимением возможности сгодится и судмедэксперт.
- Это обычные рисунки, сэр, - техник разводит руками, демонстрируя очевидное - полицейские разгуливают по импровизированной галерее без каких-либо последствий, разглядывая граффити, которые все еще отгорожены от Дилейни непроницаемой тьмой, спасибо медицинской страховке. Судя по смешкам, которые периодически доносятся от них, и неловким комментариям эксперта, как минимум некоторые рисунки выполнены в определенной фривольной манере, красочно демонстрирующей любовное соитие агента Дилейни с козлом.
И больше всего Гленна бесит, что проклятый контент-фильтр счел их талантливыми, раз решил вырезать граффити из его поля зрения.
Мистера Оукенфилда же просто приложили чем-то тяжелым по голове, чтобы довершить сцену. И, должно быть, впрыснули сильнодействующего снотворного.
- С-сука, - пальцы сами собой сжимаются в кулаки. - Я до тебя доберусь, приятель.
* * *
Джеки красит ногти на ногах, вытянувшись в продавленном кресле и опираясь на икеевскую табуретку. Дома она вообще не снисходит до того, чтобы надевать штаны, и взору Айвена открывается топик на бретельках, задравшийся на пупке, и черные застиранные слипы.
Черно-золотой веер плывущих треугольников. Карандаш Айвена скользит по тисненому картону, стилизуя женский торс на открытке в манере Густава Климта. Византийская позолота тут, строго говоря, не нужна, но Айвен любит выпендриваться.
- Кому открыточки? - лениво интересуется Джеки. Она старательно не смотрит в его сторону.
- Друзьям.
Джеки хихикает. За окном громыхает метро.
- Ты лицо-то особо похоже не рисуй, - советует она. - А то твои дружки придут знакомиться.
Айвен морщится и трет глаза. Он грязный и голодный: два дня шатания по улицам не прошли даром, и запястье все еще ноет после машинки. Зато по всему Саус-Сайду со вчерашнего дня распускаются новые и новые граффити: целый флешмоб стрит-арта, спасибо Тревису и его банде райтеров.
И каждая из этих безобидных инсталляций может полыхнуть, едва Айвен приложит к ней руку. Как тебе это, агент Дилейни?
- А на ногтях сможешь такое сделать? - интересуется Джеки. - Прикинь, захожу я в банк и показываю кассирше средний палец. Оп-па!
Она делает неприличный жест и чуть не падает с кресла. Айвен хмыкает.
- И вырубишься сама, когда начнешь считать деньги.
- Я ж не дура какая. Я пластырем залеплю.
Айвен перебирает стопку готовых открыток (полуобнаженная женская фигура ускользает, размывается золотым пятном) и начинает небрежно запихивать их в конверты. Отпечатки пальцев, конечно, останутся, но какая, к черту, разница?
Джеки смотрит на экран разлоченного айфона и хмурится.
- Семь часов, а Эгона со жратвой носит невесть где. Что, так трудно не застревать у бара?
У Айвена урчит в животе. Чертов хакер действительно запаздывает, и по сознанию белой полосой несется ярость. Не на сообщника, понятное дело. На себя.
Его обложили. А что он делает в ответ? Рисует граффити у помоек? Рассылает открыточки?
Бред. А дальше что? Грабануть пару точек с ювелиркой и отсиживаться в дырах вроде этой? Доползти на перекладных до Мексики и следующие три года рисовать туристов в Акапулько?
ФБР и Дилейни достанут его и там.
Айвен в бешенстве швыряет дешевый египетский кальян через всю комнату. Осколки дождем рассыпаются по ковру. Джеки облизывает губы.
- Слушай, - начинает она, - а почему бы нам...
Айвен не слушает: он смотрит на свое лицо, искаженное в ребристом куске смальты. В новостях его назвали террористом. А почему, собственно, и нет? Он свободен: такой подарок редко кому достается.
Он прикрывает глаза.
И видит, как огненный гриб поднимается у Водонапорной башни над Музеем современного искусства. Или концентрированного дерьма, как Айвен Ши порой называет его про себя.
Какой поднимется хай, когда сгорят полотна Энди Уорхола. Кару Уокер вряд ли кто-нибудь вспомнит дважды, но даже если да - ну и что? Двадцатитонные сахарные сфинксы, исчезающие в огне: то, что доктор прописал.
На губах Айвена медленно проступает улыбка. Взрыв увидят даже с Уиллис-Тауэр.
Ведь чего он хочет? Чтобы мир горел и было весело.
Как жаль, что до зеркальных небоскребов Чикаго-Луп одиночке не добраться.
- Эй! Мыслитель!
Раздраженная Джеки, отчаявшись добиться внимания, швыряет в него маникюрными ножницами; Айвен машинально ловит их (правой рукой, левую напрягать нельзя) и вертит в руках. На лезвии играют блики от лампы, отражаются в осколках. Глаза Айвена загораются. Зеркальные небоскребы. А если...
Но тут дверь квартирки распахивается, и с мороза вваливается раскрасневшийся Эгон, держа наперевес бумажные пакеты.
- Расхватывайте! - весело говорит он. Бросает взгляд на разбросанные карандаши на столе, и опускает глаза. Айвена не раздражает даже это: ноздри чуют аромат любимой лапши со свининой.
Где-то над головой Джеки пилит напарника за опоздание, пока Айвен набрасывается на еду. Морщится от чересчур пряного соуса; надо будет сказать, чтобы брал удон в другом месте, думает он, и тут же забывает эту мысль: голос Эгона звучит слишком тихо и виновато для парня, который всего-то задержался, чтобы пропустить пару стопок в баре на углу.
- Эгон, в чем дело? - спрашивает Айвен, не поворачивая головы.
- Я нас подписал, - выдыхает Эгон. - Послезавтра в одиннадцать. Инкассаторская машина, федеральный резервный. Я отключаю датчики в купюрах, ты вырубаешь охрану. Джеки за рулем.
ФБР было бы в экстазе, если бы он ограбил инкассаторов и навсегда исчез с деньгами, думает Айвен. Такая мелочь по сравнению с лазерным шоу в Боготе. Или давешним вирусом Domino, после которого все поисковики обязали делать контент-фильтрацию.
- И сколько там?
- Миллионов пять, не меньше. Но отсюда надо уходить прямо сейчас.
- Это еще почему? - возмущается Джеки, сверкая голыми бедрами у окна.
Эгон ухмыляется.
- Потому что я как-то не очень хочу отдавать тем парням их шестьдесят процентов.
Они спускаются по лестнице цепочкой. Темные волосы Айвена скрыты под вязаной шапочкой, на переносице дымчатые очки, но он все равно чувствует себя голым. Сверток с открытками оттягивает карман куртки, и в голове шумит все сильнее: за последние три ночи ему ни разу не удалось нормально поспать, и, похоже, это сказывается.
- Мог бы позвонить, не надорвался бы, - ворчит Джеки. - Переться хрен знает куда на ночь глядя...
- Выбора не было, - почему-то грустно отвечает Эгон. - Прости.
Айвен оступается на ступенях, больно ударяясь коленом. Двое парней-пуэрториканцев, сидящие пролетом ниже, странно переглядываются, и в мозгу Айвена Ши словно загорается лампочка. Координация ни к черту, голова кружится, ноги словно ватные... это недосып или снотворное?
В следующую секунду чья-то рука вытаскивает из его кармана конверты с открытками.
- Эгон, - цедит Айвен сквозь зубы. - Ну ты и сволочь.
Недоумевающая Джеки оборачивается к ним снизу.
- Парни, вы чего?
Наручники защелкиваются на ее запястьях быстрее, чем она успевает что-то сообразить. Пуэрториканцы вскидывают оружие.
- Ни с места! Руки!
Айвен мутным взором смотрит сквозь них, и его рвет прямо на ступеньки.
- Все кончено, - тревожно говорит Эгон. - Ши, сдавайся.
- Ага, - икает Айвен, и неловко вытирает рот левым рукавом, обнажая руку до локтя. Его трясет, как пьяного.
Эгон брезгливо отступает, и тут Айвен поднимает руки.
Четыре тела падают одновременно в красивой синхронной гармонии.
Айвен поднимает голову и безнадежно смотрит на лестницу. Три пролета вверх кажутся бесконечностью, и в конце пути его ждут. Он переводит взгляд на левую руку. Татуировка на запястье видна так же отчетливо, как Статуя Свободы в ясный день. Всем, кроме него самого.
Айвен засовывает два пальца в рот, и его рвет второй раз.
Террорист, значит, тупо думает он. Его настолько боятся, что отравили ужин и добрались до последних друзей. Ну ладно. Они своего добились.
Он покажет Дилейни, что Чикагский музей - это лишь цветочки.
* * *
С того самого момента четыре года назад, когда Дилейни перевели в отдел по борьбе с визуальным терроризмом, он всегда хотел заглянуть на ту сторону.
Не то чтобы он когда-то интересовался искусством. По большому счету, плевать ему было на все полотна и во всех музеях, вместе взятых, за исключением разве что тех дней, когда он исправно отрабатывал родительскую повинность, сопровождая дочку и ее шестой класс на экскурсии по местам культуры - и то Гленн предпочитал украдкой пялиться на молоденькую преподавательницу, чем на лики Караваджо и Веласкеса. Не говоря уже про современное искусство, которое он искренне вместе с подавляющим большинством других людей презирал издалека.
Каким-то образом все изменилось с появлением фильтров. Гленн давно оставил попытки разобраться, как именно работает хитроумное нейроустройство. Почему цензор-темнота стыдливо прикрывал изображения полуголых нимф в обнимку с амфорами, но при этом никак не реагировал на Маргарет О"Нил из отдела этажом ниже, когда она расстегивала бюстгалтер? Ответ, как хором утверждали все медицинские светила, кроется не в области зрения, а где-то глубже - там, где в складках коры мозга прятались черные ходы по ту сторону восприятия.
Наверное, именно это и пробудило его любопытство. Осознание того, что все эти художники - бесчисленная толпа пьяниц, бездельников, болтунов и шутов, толпившаяся на задворках истории, кроме бесконечной лжи и самолюбования все-таки наткнулись на что-то... реальное.
Конечно, он мог не соглашаться на фильтр, и тем более не вшивать его - уже через год-два в ход пошли портативные девайсы. Дилейни просто повезло (или не повезло) оказаться одним из первых добровольцев - и кроме того, он был настоящим параноиком. Прекрасно зная, что если кто-нибудь вроде Ши захочет добраться до него, то способ найдется всегда - подсунутая под дверь записка, граффити в подъезде, бумажный самолетик или реклама на улице.
Сейчас, по крайней мере, он мог ложиться спать спокойно.
А еще - и это Дилейни понимал особенно отчетливо, снова пробегаясь взглядом по отчету о неудачной операции захвата - когда настанет время прижать ублюдка, он не будет отводить взгляд в поисках медного щита.
После звонка Тайры он и сам берется за меч. Точнее, за то, что под рукой.
Его бывшая жена истерически рыдает в трубку, требуя запретить, засекретить, спрятать, сделать что-нибудь, но оградить их с Мэгги от этой дряни. "Дрянью" оказывается холлмарковская открытка пять на семь, усыпанная золотистыми маргаритками. Очень красивая, со слов растерянной, но совершенно невредимой Мэгги. Внутри этот сукин сын вежливо советует его двенадцатилетней дочери не кушать в гостях у папочки. Если, конечно, она не предпочитает блевать на асфальте в обнимку с пожарным гидрантом.
Тайра, конечно, рыдает не поэтому: к ним в офис кто-то запустил кошку. Самую обычную полосатую доходягу из тех, что жируют на помойках. Вот только киска гордо шествовала между столов, выгибая спину, расписанную чистым Дали. Рисунок смазался за минуты, но на записях камер наблюдения перед вызванными агентами открылось сюрреалистическое зрелище. Чтобы увезти всех пострадавших, потребовалось восемь скорых. Мерзавца не смогло остановить даже то, что его арт-объект двигался, почти с восхищением думает Дилейни.
Следующие два дня от Ши ни слуху ни духу. А потом какой-то оборванец, устроивший лежбище перед зданием окружного суда, сворачивает плакат "Долой полицейский произвол!" и, старательно зажмурившись, разворачивает второй.
Суперкомпьютеру в Оук-Ридже понадобилось бы как минимум восемнадцать часов, чтобы просчитать аналогичное изображение целиком. Айвен Ши, если верить показаниям его сообщников, справился за минуты.
Пока оставшиеся на ногах разворачивали эвакуацию среди обезумевшей толпы, из здания суда сбежали шестнадцать обвиняемых. Среди них, без удивления узнает Дилейни, была и некая Жаклин Дарелл, двадцать два года, безработная, обвиняемая в проникновении со взломом и краже произведений искусства.
А также в пособничестве их общему знакомому.
Держишься за своих людей, значит, думает Дилейни. Или мстишь?
Впрочем, привязанности не характерны для Ши. Скорее, как решает Гленн, мысленно составляя портрет из разрозненных намеков и обрывочных показаний, он одержимый одиночка. Который рисует, бежит, ищет - и не может чего-то найти.
А значит, холодно думает Гленн, постукивая ручкой по столу, надолго этот сукин сын в норе не останется. И он, Дилейни, с удовольствием устроит ему допрос третьей степени на предмет того, что находится на той стороне. За гранью восприятия.
* * *
- Знаете, в чем ваша проблема, господа? - цифровое лицо на экране довольно ухмыляется, лопая пузырь жвачки в паузе между фразами. - Вы слишком привыкли чувствовать себя людьми.
Дилейни некогда прислушиваться: он ожесточенно крутит руль, выворачивая с Маппл-авеню в сторону парка Лагранж. Безотказный и послушный автопилот отстранен с должности - сегодня ему нужна вся скорость, которую он может выжать.
Отдельно Дилейни раздражает то, что нельзя включить сирену - приходится соблюдать тишину.
На экране планшета продолжает разглагольствовать Ши - какая-то старая запись, которую удалось утащить из архивов времен его студенческой жизни. В любом другом случае Гленн бы с наслаждением отгрузил все это психологическое дерьмо отделу профайлинга, но те времена остались позади. Сегодня это его персональная вендетта.
- Мы - человечество - движемся сквозь историю, пятясь на четвереньках. Раз за разом мы распахиваем очередную дверь, срываем завесу, обнаруживая там, где некогда существовала магия, простое и механическое объяснение происходящему. Когда-то мы верили, что молнии посылает гневное божество. Когда-то мы считали, что ураганы - это кара за аборты и гомосексуалистов, - в аудитории смешки, но Ши остается серьезен. - И мы до сих пор продолжаем верить в то, что мы сами - нечто большее, чем набор кнопок и рецепторов...
Дилейни некогда прислушиваться, и он приглушает звук. Тем более, что цель - бледно-желтый сияющий контур, вычерченный лазером прямо поверх небоскреба Уиллис-тауэр - уже почти перед ним.
Первым это явление природы заметили прохожие, поспешившие рассыпать по Сети десяток недоуменных селфи - мэрия на сегодня, похоже, позабыла объявить готовящееся лазер-шоу? После нескольких звонков насторожилась полиция - отсутствие праздников в календаре и каких-либо оповещений о готовящемся концерте заставляла подозревать если не злонамеренные действия, то хотя бы мелкое хулиганство.
А потом, когда фотографии добрались до Дилейни, он в течение четверти часа поднял на ноги всю оперативную группу среди ночи, отдав команду окружить здание и отследить источник света.
Небоскреб весело помаргивал частью знакомого узора из разграбленного музея.
Он не успевает подобраться поближе, как одна за другой, его оглушают две сводки, отпихивающие лекцию Ши с экрана. Первая: угрюмого вида коротышка-мексиканец со здоровенным синяком на пол-головы, руки в наручниках за спиной, на фоне какого-то склада - на ломаном английском подтверждает, что да, именно этот парень с фотографии две недели назад купил у него пятьдесят килограмм ТНТ. Вторая: еще две светящиеся фигуры появились на Трамп-тауэр и здании Лео Бурнетта...
Гленн разворачивает машину так круто, что чуть не сносит с тротуара девушку с перепуганным ротвейлером. И, плюнув на конспирацию, врубает во всю мощь сирену, которая окончательно заглушает негромкий голос Ши в наушниках.
Диспетчер отдает команду, и спецназ во главе с Дилейни, на котором все еще криво висит недозавязанный бронежилет, вбегает внутрь.
"Внутрь" - это заброшенное здание, отгороженное от окружающего мира проволочным забором и парой угрожающих знаков, напоминающих о четвертой поправке о частной собственности. Как услужливо сообщает электронный голос, пока Дилейни, чертыхаясь, перебирается через груду бетонных блоков и штукатурки, когда-то здание было общественной библиотекой, но пало жертвой секвестра городского бюджета, а теперь, судя по расчетам экспертов, именно отсюда исходят лучи прожекторов, раскрасивших высотки Чикаго угрожающими узорами. Гленн благодарит за информацию, советует воздержаться от полических комментариев и успевает задеть головой притолоку как раз к момену, когда кевларовые фигуры неслышным потоком устремляются вверх по лестнице. Фонари на прицелах автоматов параноидально рыщут по углам в бесцельных поисках.
И вдруг на следующем этаже их свет исчезает.
Точнее, бесславно пасует при встрече с другой темнотой.
Стены заброшенного читального зала словно подверглись нашествию маньяка с ножницами и набором для аппликаций. Черные прямоугольники покрывают все свободное пространство, в редких местах из-под них виднеются содранные плесневеющие обои, отсыревшие доски и дырки от выпавших кирпичей, и - тут Дилейни замирает, отчаянно щурясь и наводясь фонарем на странную конструцию - новенькая проводка, поблескивающая пластиковой изоляцией.
- Никому не двигаться! - орет он в наушники, и полуослепший отряд застывает на месте. Они совещаются. Кто-то - Ши, или его сообщники - потратили не иначе как несколько дней на сложную систему проводков, протянувшихся по всей библиотеке. Почему-то, когда Гленн напоминает о взрывчатке, они довольно быстро сходятся на том, что вряд ли все это детали грандиозной рождественской гирлянды.
Словно в насмешку над ФБР, стены вдоль змеящихся медных линий изрисованы орнаментами, прикрывающими детали схемы гораздо надежнее, чем ошметки обоев. Никакого шанса распутать цепь или разминировать ловушку, не снимая фильтров.