Однажды в нашу библиотеку пришла пожилая женщина лет так под семьдесят, невысокая и хоть бедно, но опрятно одетая.
- Здравствуйте, Вы что-то хотели взять почитать? - поинтересовалась я.
- Нет, нет, - смутилась она. - У вас где-то тут Оксана работает, нужна она мне.
- Это я. Вам чем-то помочь?
- Ой, как хорошо. Надежда Михайловна я, можно баба Надя,- обрадовалась старушка.- Говорят, ты рисуешь хорошо.
- Да не особо, а вам что нарисовать надо? - поинтересовалась я.
Бабушка смутилась чему-то и присела на краешек стула.
- Да тут такое дело, я на кладбище за могилой солдат ухаживаю, уж лет 13. Хочется мне ребяткам к 9 мая подарок сделать, табличку написать.
- Так проще заказать её, там сделают лучше, - предложила я.
- Оно, конечно, понятно, что лучше, да вот пенсия у меня очень маленькая, для меня покупка краски за двести пятьдесят рублей накладно, а табличка о-го-го сколько стоит.
Тут уже смутилась я, можно было по внешнему виду догадаться, что материальное положение оставляет желать лучшего.
- Понимаете, я напишу краской простой, она от дождя смоется.
- Почему отказываю, я сама закажу табличку, и будет вашим ребяткам подарок от нас, - успокоила я ее, - Что написать хотите?
Баба Надя стала торопливо что-то искать по карманам и, наконец, протянула мне смятую бумажку, где корявым почерком было написано: 'Солдаты, погибшие в 1944 г. Спите спокойно, сынки'.
- Это на ней тогда ещё написано было, да стерлось совсем, - объяснила мне Надежда Михайловна. - До меня за могилой другая женщина ухаживала, да у неё ноги уже не ходят, передала мне.
Дальше в разговоре выяснилось, что баба Надя каждый год к 9 мая красит и убирает могилку, ходила она в сельский совет, просила баночку краски на эти дела, но ей отказали, объясняя тем, что, мол, перезахоронили всех уже.
- А как же мои ребятки остались, могилка без надписи была, решили, наверное, что безымянная чья-то, - сокрушалась она, теребя в натруженных, потрескавшихся руках платочек. - Вот сейчас пойду, подкрашу, подправлю, посижу с ними маленько, отдохну и домой, а то до хаты два километра топать.
Что-то дрогнуло во мне, и я напросилась с нею на наша поселковое кладбище. По дороге Надежда Михайловна рассказывала мне про свою непростую жизнь, полуголодное детство и практически такую же старость.
А когда мы уже пришли, выяснилось, что на попечении нашей бабы Нади находится ещё несколько могил - дореволюционная могила расстрелянного в революцию православного священника, белогвардейского офицера, погибшего в 1918 г., и могила погибших братьев-красноармейцев.
- Надежда Михайловна, вам только еще могилы фашиста не хватает, - пошутила я.
Она серьезно посмотрела на меня:
- Да спрашивала я у местных, но никто не знает. В смерти, Ксюшечка, все равны. А ведь они ж все чьи-то детки. Их мамки купали, целовали, любили. А у Материнской любви ни национальности нет, ни вероисповедания, а уж партий тем более, - и подолом платья протерла фото белогвардейского офицера и коснулась его лица растрескавшимися пальцами.
Вот и вся философия мира в трёх строчках русской женщины уместилась.
PS
А табличку мы сделали, к празднику прикрутили. Довольны теперь её ребятки.
***
Мы редко собираемся всей семьёй, а это был именно такой случай - мамин день рождения. После сытного ужина все дружно уселись у телевизора слушать новости. Как раз диктор рассказывал об эмигрантах.
- Давно пора их выгнать, гастарбайтеров этих, понаехали, житья от них нет, - сказал мой старший брат Митя.
- Никогда, слышишь, никогда не говори при мне таких слов! - возмутилась мама. Мы удивленно на неё посмотрели, как правило, она никогда и голоса не повышала, а тут такое громкое искреннее возмущение.
- А что такого я сказал, сейчас все так говорят, - оправдался мой брат.
- Все пусть говорят, а ты нет.
- Почему? - поинтересовалась я.
Мама рассказала нам случай, который произошёл с ней в 1963 г., в Таджикистане, куда её и нашего папу отправили по комсомольской путёвке, что-то восстанавливать. Мите тогда исполнилось три года. Папа работал шофёром, мама была начальником почты. В тот злополучный день отец уехал в командировку, а ночью с гор сошёл сель и перекрыл трассу, связывающую посёлок с городом. Местность вокруг изменилась до неузнаваемости, горы сместились, а с ними и деревья, и камни, и постройки, а главное - вместо трассы был бугор из глины и камней, растянувшийся на 2 км.
Маму вызвали в садик, у Мити - дизентерия, за несколько часов у него произошло обезвоживание. Нужно срочно везти в город, врачи позвонили в больницу - на другой стороне оползня их ждет 'скорая'. Мама заметалась по посёлку, пытаясь найти выход из положения, но ничего не получалось. И тогда она с полубезумными глазами, с умирающим ребенком на руках, прибежала в папин гараж. Слез уже не было, она только судорожно вдыхала воздух и смотрела на сбежавшихся шофёров. Все сочувствовали и разводили руками, трасса была единственной дорогой. Она молча села на пыльный асфальт, прижала к себе ребёнка и стала мерно раскачиваться из стороны в сторону, словно укачивая его. Кто-то тронул её за плечо.
- Вставай, Валя-жан, вставай, поехали.
Она подняла глаза: Саид - молодой таджик, весельчак и балагур, подал ей руку и помог встать.
Мама молча села в уазик, ничего не спрашивая, ничего не предлагая, и они поехали на трассу. Саид тоже не произнёс ни слова за всю дорогу, только когда они добрались до селя, потрогав ногой вязкую массу, преграждавшую им путь, произнес.
- У, шайтан, завязнем.
Мама снова стала судорожно всхлипывать, смотря на бледное личико сына и потом, что-то решив для себя, шагнула в эту грязь.
- Куда, - остановил её Саид, - давай пацана мне, не донесёшь. - И стал забирать его у мамы, та цеплялась и не отдавала. - Валя-жан, я понесу, сам понесу, - ласково приговаривал он, разжимая ей руки.
Так они и пошли. Таджик с русским ребёнком на руках и русская женщина. Увязая в грязи, падая и вставая, размазывая грязь по лицу, но шли. Эти два километра под нещадно палящим солнцем и сильным ветром показались им вечностью.
Врачи выскочили им на помощь, и лишь тогда Саид, обессилев, опустился на землю, но до последнего крепко держа в руках ребёнка.
- Я никогда в жизни не забуду эту синюю рубашку, прилипшую от пота к спине, и две головы, прижатые друг другу, черноволосую и белокурую, - по лицу мамы даже теперь текли слёзы.
- Мам, но ведь ты в войну из Таджикистана сбежала с одним чемоданчиком. Они всё у тебя забрали, квартиру, вещи. Ты их хотя бы за это должна ненавидеть, - спросила я.
- Ненавидеть таджиков? - мама улыбнулась сквозь слёзы. - Но тогда я должна ненавидеть Саида, его родителей, его детей. Разве я могу? Что такое квартира по сравнению с жизнью моего сына? Так, ерунда.
А вечером, когда мы укладывались спать, она мне призналась.
- Я, доченька иногда и их Аллаху молюсь, пусть у Саида и у детей его все будет хорошо.
***
В начале 90-х мне пришлось срочно выехать из Ленинграда в Хабаровск. Но тут, как назло, испортилась погода, и я с годовалым ребёнком застряла в аэропорту. Отменили все рейсы, и людей скопилось огромное количество. Все кресла были заняты, в комнате матери и ребёнка мест нет, близлежащие гостиницы переполнены, вернуться домой я уже не могла - метро не работало, да и последние электрички уже ушли. Хорошо, коляску взяла с собой, хоть на руках сына не носить. Хожу, маюсь по аэропорту, устала, уже думаю не о том, чтобы поспать, а присесть бы ненадолго. Сынок тоже умаялся, орёт, вредничает. За детским питанием очередь, да еще на втором этаже, забраться туда у меня уже сил не было. Неожиданно ко мне подошёл высокий молодой человек, как потом оказалось, грузин, приехавший по делам в Питер.
- Девушка, давайте я с малышом посижу, а вы идите за питанием. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Я удивленно на него посмотрела, но согласилась. Через полчаса с тёплой бутылочкой детской смеси я примчалась назад. Сын весело щебетал, теребя воротник куртки моего нового знакомого.
- Огромное вам спасибо, - запоздало поблагодарила я его.
- Меня Давид зовут, а вас?
- Оксана.
- Оксана, у меня номер в 'Интуристе' забронирован ещё на один день, просто я решил ухать раньше, и вот что вышло. Давайте я вас отвезу туда, переночуете, рейсы все равно отменили до десяти утра. Что ж ребёнок-то будет мучиться, да и на вас уже лица нет от усталости. Я из-за этого на вас и обратил внимание, уже собирался уезжать.
- А вы?
- У меня достаточно друзей в городе, где я могу остановиться.
И я поверила в его искренность, наверное, потому, что в то время мы не знали слов 'маньяк', 'педофил' и много тех слов, которыми сейчас пестрят наши СМИ.
Давид вызвал такси, привёз нас в 'Интурист', договорился с администратором, проводил нас в номер и, попрощавшись, ушел.
А утром мне позвонили и сказали, что внизу меня ждет такси, Давид и об этом позаботился. Он возился с моим сыном, пока я бегала узнавать, где и что, получала вещи, сданные в багаж. Объявили мой рейс, мы двинулись к стойке, я уже практически прошла контроль, но вернулась, подошла к Давиду, поцеловала его в щеку и сказала:
- Ты настоящий мужчина, Давид, я думала, их уже не существует, и я рада, что мне посчастливилось встретиться с таким.
Вот такая история. И когда начались беспорядки в Грузии, я всё время вспоминала Давида и очень надеялась, что с ним ничего не случилось.
Три миниатюры о любви, ведь всё в мире начинается с любви к ближнему, даже любовь к Родине. А как не любить страну, в которой есть такие люди, как баба Надя, моя мама, таджик Саид и грузин Давид? Они теперь в других государствах, скажете вы, но тогда они жили и выросли в моей стране, на моей Родине. И как бы она ни называлась сейчас, в ней всегда останется частица блистательного грузина Багратиона, простых таджиков, строивших в 1941 г. завод на Урале, мы всегда будем любоваться картинами художника-армянина Айвазовского и зачитываться романами киргизского писателя Айтматова и многих тысяч других. Одно слово - РОССИЯНЕ!