Скорее это будет и рассказ, и воспоминание одновременно о моей первой школьной любви. Уже, будучи взрослым, я смотрел фильмы про школьников, и мне всё время казалось, что мы в их возрасте были куда взрослее. Не было у нас этих записочек и глупых робких объяснений - мы просто любили, вынашивая это чувство в себе, до поры до времени. Чаще всего любили молча, сохраняя в тайне своё чувство, опасаясь, что кто-то посторонний может испортить, исковеркать всё. Ведь с ним было так хорошо. Оно тянуло меня в школу в любую погоду, не смотря на то, что мне приходилось ходить за три километра по лесной дороге. Никто нас тогда не подвозил - ходили только пешком.
А увидел я её, когда пришёл в свой пятый класс. Так уж получилось, что у меня вышла задержка из-за болезни, и я появился в классе только через неделю после начала учебного года. Наши классы тогда были всегда полными, и учеников было столько, сколько было мест в классе. Моё место пустовало на одной из последних парт, но в том ряду, где на первой парте и сидела эта девочка с косичками из волос, которые вились кудряшками. Я уже знал, что многие взрослые женщины стремятся завивать свои волосы, чтобы они были более объёмными. А тут сама природа одарила эту девочку такими завитушками, что взрослые женщины могли бы лишь позавидовать ей.
А ещё, у неё были удивительные глаза. Больше ни у кого я таких глаз не видел. Маленькие зрачки буквально тонули в голубоватом тумане бездонной сияющей пропасти. И по краям её глаза не имели чётких очертаний границ, а просто соединялись с пространством. Было полное ощущение, что всё вокруг было соединено с её волшебными глазами - было лишь их продолжением.
Когда на перемене я случайно оказался рядом с ней, то успел ещё заметить, как тщательно у неё были заплетены косички, как ладно сидела школьная форма и даже чулочки были так натянуты на её ножках, что ни одной складочки не было. Удивительная девочка, - так решил я для себя.
И будучи занятым ею весь учебный день, я проморгал очень многое из того, чему нас учили. В итоге, когда дома я стал работать над домашним заданием, то перепутал учебник с задачником. По этой причине никак не мог понять, что же нам задали на дом. Но, так как в тетради нужно было что-то написать, я списал целый параграф из этого учебника - лучше ничего не мог придумать.
Лидия Александровна была в полном недоумении, что я написал, но, коль скоро всё было сделано аккуратно и без ошибок, она вывела мне жирную тройку своими красными чернилами. Отдавая мне тетрадь, она внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, за что я был ей очень благодарен - очень не хотелось быть опозоренным в глазах этой девочки.
На следующий день моё домашнее задание было выполнено самым тщательным образом. Естественно, что я получил заслуженную пятёрку. Да это было и не трудно. Математика шла у меня без особых усилий с моей стороны. Почему-то так получалось, что все объяснения я запоминал, без повторений и дома в учебник даже не заглядывал. А задачи мне было просто интересно решать, и многие из них я решал, забегая вперёд, из тех, что нам ещё и не задавали.
Решать было интересно ещё им потому, что в конце задачника были на все задачи ответы. Правда, однажды попалась задача, которая никак не сходилась с ответом. Я провозился с ней весь вечер и так и лёг спать в совершенно расстроенном виде. Это было впервые в моей жизни, что я не мог решить ту задачу, которую мне положено было уже решать. Тем более что она была задана на дом Лидией Александровной.
На следующий день, уже в школе, вдруг, выяснилось, что эта задача ни у кого не сошлась с ответом. Это уже было любопытно, но и не столь позорно для меня. Я уже тогда понимал, что может закрасться ошибка и в задачнике - не зря же подклеивают в каждой книге вкладыш, в котором указываются замеченные ошибки.
Урок математики был третьим. И не успела Лидия Александровна отметить отсутствующих в журнале, как лес рук возвестил её, что у класса есть вопрос, который волнует всех. Поняв из наших объяснений, что произошло, она, в свою очередь, поинтересовалась:
- Ну, кто пойдёт решать к доске?
Я тут же поднял руку, и она оказалась единственной.
Лидия Александровна продиктовала, а я записал на доске условие задачи. Затем я стал решать и пояснять, почему это нужно сделать так, а не иначе. Делал я это по просьбе самой Лидии Александровны, и делал старательно, так как дома я уже сам себе и не один раз всё это объяснил.
Когда я закончил решение, Лидия Александровна всё проверила сама ещё раз и заявила, что решение верно, а ответ в задачнике не верен - по всей вероятности опечатка. Класс облегчённо вздохнул, а я, тем временем, сумел заметить, как внимательно смотрела на меня Люда Захарова - так её называли все учителя. Я же, про себя, называл её Люсей. Ей удивительно шло это имя. Правда, у нас в классе была ещё одна Люда, но она никаким образом к этому имени не подходила.
А после этого случая я, однозначно, стал первым учеником по математике, а потом и по физике. Все эти предметы вела у нас Лидия Александровна и мы с ней очень сдружились. Она относилась ко мне с большим уважением, а уж, с каким уважением к ней относился я - тут и слов не найти. К тому же Лидия Александровна была нашим классным руководителем. И она возила нас в Ленинград на экскурсии в музеи или в театр. Сначала мы ездили в ТЮЗ, а потом в Театр Ленинского Комсомола.
Помню, как приехали мы на спектакль "Судьба барабанщика". Спектакль утренний в воскресенье. Ехать нам приходилось на поезде около часа, а потом на трамвае добирались уже до самого театра. Было это зимой, так что в гардеробе нам приходилось капитально переодеваться: не только снимать пальто, но и тёплую обувь менять на лёгкие летние туфли или ботинки - кто что захватит с собой, у кого что было.
Некоторые ребята и девочки были даже в валенках. Но я уже был взрослый и не мог себе позволить ходить в старушечьей обуви. Тем более, что мне ботинки всегда покупали навырост, т.е. на номер больше. Правда они снашивались быстрее, чем я подрастал, однако в них входили толстые шерстяные носки, маминой вязки, и мои ноги были достаточно защищены от холода. Правда мама пыталась меня уговорить обуть валенки, но я категорически отказался.
И здесь, сейчас, справившись быстро со своей верхней одеждой, я стоял и наблюдал, как Люся переодевалась, как поменяла войлочные полусапожки на кожаные тапочки, и стала совсем по-домашнему уютной и аккуратной девочкой. Она сложила свою зимнюю обувь в сумку и вместе с пальто сдала всё в гардероб. Бежевое платье из тонкой шерстяной ткани ей очень шло. А её тёмноволосые косы так выделялись на фоне этого платья, что всем было видно, какие они чудные.
В зале места для зрителей располагались амфитеатром. И мне достались билеты на ряд выше, чем те места, где сидела с подругами Люся. И мне ещё повезло в другом. Я вообще оказался один из наших в этом ряду. Может быть, Лидия Александровна специально мне почему-то дала такой билет, зная то, что на переменах я всегда стоял где-нибудь один и наблюдал за всеми, как она думала, хотя я наблюдал только за Люсей.
Возвращались мы, когда уже начинало темнеть. В вагоне было довольно свободно и можно было сесть где угодно. И, конечно же, я не сел в то отделение, где сидела Люся. Я расположился на другой стороне, но напротив её. Вокруг неё собралась компания, и они весело что-то обсуждали, смеялись. Я же, как это ни покажется странным, сидел и наслаждался самим фактом присутствия рядом Люси. Меня совсем не тянуло туда, к ним в компанию. И это тоже не было странно. Я просто решил, что ещё мало знаю и не умею держать себя в компаниях, а попросту зубоскалить мне не хотелось - не хотелось ронять себя в глазах девочки, которая мне так нравилась.
Между тем, в школе закончили оборудовать мастерские, и у нас появился новый предмет "Уроки ручного труда". И, как всякое новое дело, эти уроки проходили не очень организованно, а, главное, совместно с девочками. Представляете, девочек учили работать рубанком, так же, как и мальчиков. Правда, скажем, меня учить не нужно было. Мой отец был хорошим столяром и научил многому меня. К тому же я увлёкся изготовлением лёгких летающих авиамоделей, и мне приходилось много строгать, изготавливая реечки для них.
Таким образом, на уроке труда я уже мог сам кое-кого обучить. А нам выдали заготовки из дерева и мы должны были изготовить из них ножки для сломанных стульев. И я уже заканчивал свою работу, как почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Поворачиваюсь - стоит Люся, держит свою заготовку и рубанок, который в её маленькой руке выглядел довольно большим и громоздким инструментом.
- Ты не поможешь мне? - спросила она, опустив глаза, - ничего не получается.
Честно говоря, такого поворота событий я никак не ожидал. Мне и приятно было и, в то же время, я почувствовал какую-то высочайшую ответственность в этот момент. Такое доверие. Такая просьба от девочки, которую я боготворил в своём воображении?!
Всё это моментально промелькнуло в моём сознании, но я сумел справиться и прийти в себя.
- Я сейчас, - относительно спокойно начал я, - мне осталось тут только фаски снять и мы займёмся твоей ножкой.
- Она засмеялась, поймав в моих словах иронию и, может быть, лукавый намёк, но сделала вид, что не поняла его и только качнула согласно головкой.
Поставив свой рубанок под углом к заготовке, я аккуратно обработал все четыре грани и сказал:
- Теперь её нужно обработать наждачкой и можно будет долбить крепёжные отверстия.
- А её ещё и долбить нужно? - расширив свою голубизну, спросила Люся.
- Нет, это будут делать старшеклассники.
- А-а! - обрадовалась она. - Я уже подумала, что нам придётся долбить и эти дырочки... И при этом она указала на отверстия у, лежавшей у меня на верстаке, в качестве образца, сломанной ножки стула.
А я стал обрабатывать её заготовку. При этом, мне было очень приятно объяснять ей каждое движение и давать попробовать самой, а потом уже продолжать опять обрабатывать по размеру и форме и её ножку. Моя принцесса была рядом. Она внимательно слушала меня и послушно пробовала повторить все движения. И в это время, я был рядом и наблюдал все те трудности, которые неизбежно испытывали на этих уроках все девочки. Но какое мне дело было до всех остальных девочек? Рядом была та, трудности которой были для меня просто не выносимы, и я готов был сделать за неё всё.
Когда я старательно строгал её заготовку, старательнее, чем свою, она, вдруг, спросила:
- А ты где этому научился? Ведь почти ни у кого из мальчишек так не получается, как у тебя.
- Почему ты так решила?
- Так я же наблюдала за всеми - все пыхтят, а толку мало.
- У меня папа большой умелец и он меня научил.
- А зачем? - Тут же прозвучал типично женский вопрос.
Пришлось рассказать о том, что я занимаюсь авиамоделизмом, а для этого нужны очень тоненькие реечки: четыре, а то и три миллиметра толщиной.
- Такие тоненькие? А почему? Ведь, чем толще, тем прочнее? - спросила она меня и тут же смутилась.
- А вес? - Ответил я своим вопросом.
Люся понимающе кивнула. И тут звонок этот совершенно не вовремя прозвучал. С ним кончалось что-то такое волшебное, от чего потом, при каждом воспоминании, у меня всегда всё теплело внутри.
Урок этот мне запомнился на всю жизнь. И Люся, видимо, была очень мне благодарна, особенно, когда получила за свою работу пятёрку. И, видимо, в силу этих причин, на Новогоднем вечере, когда мы с Лёшей Некипеловым танцевали вдвоём какое-то танго, оказавшиеся рядом две соседки по парте Люда и Галя, хлопнув в ладоши, разбили нашу мальчишескую пару, и я стал танцевать с Люсей, а Галя с Лёшей. Они по росту лучше подходили друг другу, а мы с Люсей были ниже их обоих, но почти одинаковые, между собой, что меня, конечно, огорчало, так как я считал, что мужчина должен быть выше своей дамы. Но все мои представления и переживания оставались где-то в стороне, ведь сейчас я танцевал с Люсей.
Потом я набрался смелости и пригласил Люсю на другой танец. Мы тогда танцевали парами, обнимая девочку за талию одной рукой, а другою держали её девичью кисть в своей ладони. Чувства и ощущения, при этом, были уникальными. Первые танцы я даже не мог заставить себя что-то говорить. Потом уже, во время танца, мы обменивались своими впечатлениями о ёлке, о вечере. Было всё хорошо. В душе был праздник, и всё кругом казалось необыкновенным. Кстати, танцевать нас учили учителя - Надежда Фёдоровна и Роман Михайлович. В паре они показывали и объясняли нам, как нужно вести свою партнёршу по танцу, какие движения выполнять в такт с музыкой. Получалось всё наглядно и доходчиво. Вспоминая всё это, моё сознание наполняется глубокой благодарностью к ним.
После каникул наш класс снова ожидали перемены. Нас перевели в другое помещение, и возникла возможность пересесть в другое место. Но я не спешил это делать, полагаясь на то, что мне оставит судьба. В итоге, в четвёртом ряду оказалась совсем свободная парта. И только я стал устраиваться на новом месте, как вместе Лидией Александровной вошла совсем новая ученица. Лидия Александровна представила её и указала на место рядом со мной. Звали эту новенькую Галей Макарской.
У Гали были косы такой длинны, что она могла на них сидеть. Глаза, по размеру, самые большие в классе. И впечатление от их невероятной величины усиливали длинные ресницы. Чуть вздёрнутый носик придавал её лицу располагающую приветливость. Но главное её достоинство было в том, что она была ниже меня ростом. Я уступил ей своё место, а сам сел с краю. И дальше всё пошло удивительно просто и естественно. Галя оказалась невероятно общительной и в своём общении совершенно не заносчивой, как некоторые наши девочки.
Уже на уроке рисования, когда мы старательно учились рисовать геометрические фигуры, я, заметив, как у неё не получается геометрическая пропорциональность, я протянул свою руку и сделал несколько штрихов, которые восстановили пропорции. Галя благодарно взмахнула своими ресничками и, таким образом между нами установилось полное взаимопонимание.
А через два дня, на контрольной по математике, я снова обратил внимание на то, как она, видимо безуспешно, пытается решить задачу своего варианта. Свою контрольную я уже почти закончил и, просмотрев условие задачи их варианта, тут же на промокашке карандашом набросал решение и незаметно подсунул ей. Она только кивнула, не смея поднять свои реснички в мою сторону. На перемене же, она поблагодарила меня и тут же попросила объяснить ей, что она не поняла в этой задаче?
Мы так и просидели перемену на своей парте, и я ей всё объяснил, после чего она просияла и смотрела на меня уже, как на своего спасителя и надёжного друга. Дальше я заметил, что Галя старалась на всех переменах быть не далеко от меня, где бы я ни был. Нет, я не подавал виду, что замечаю что-то, однако, отношения наши установились самые дружеские. Она постоянно угощала меня яблоком или пирожками, которые, по её же объяснениям, пекла её мама. И шагая каждый день домой из школы, а идти мне нужно было три километра по лесной дороге, я каждый раз размышлял над всем происходящим. Нет, мне не стала меньше нравится Люся, и я оставался её преданным поклонником, но Галя так беспардонно вошла в мою школьную жизнь, что не считаться с этим уже было нельзя. Во-первых, меня вдруг осенила совершенно феноменальная догадка, что я тоже могу нравиться девочкам. До этого я был уверен скорее в обратном. Да, чего греха таить, такой комплексик в моей биографии присутствовал. Во-вторых, оказывается, что девочки, если им кто-то нравится или, скажем проще - кто-то симпатичен, то они этого не стыдятся и не стараются скрыть, как это делают мальчики. Так мне казалось тогда. И третий момент моих размышлений заключался в том, что Галя, не смотря на свою осечку с контрольной, была очень старательной ученицей и отвечала всегда на пять и по всем предметам. Значит, решил я, она просто видимо переезжала с места на место, так как у неё отец был военный, и по этой причине пропустила много занятий. По-этому у неё и возникла заминка с решением задачи.
Так или иначе, а у нас установились очень дружеские отношения, хотя она и не нравилась мне так, как нравилась Люся. Я, пожалуй, впервые мог свободно обсуждать с девочкой любой вопрос, любую проблему, не стесняясь и не смущаясь, как это всегда было раньше. Она мне платила, можно сказать, тою же монетой - была раскованной, открытой и прощала любые глупости, как это делала бы, наверное, моя сестра, если бы такая была.
И очень жалко, что наша дружба очень скоро прервалась. Оказывается, Галины родители были здесь временно в ожидании приказа о назначении для её отца. И вот, этот приказ пришёл, и им предстояло служить пять лет в Германии. Галя уезжала с ними. Несколько дней её совсем не было, но Лидия Александровна объяснила нам, что и как. И её сообщение подействовало на меня самым печальным образом. И всё время мелькала мысль, что не удалось даже попрощаться, сказать ей теплые слова, которые так и вертелись у меня на языке.
На третий день её отсутствия, на большой перемене она явилась в класс, очень нарядно одетая, и, откинув привычным движением головы свою косу, минуя всех, она подошла ко мне и, протянув руку, сказала, чуть дрогнувшим голосом:
- Ну вот, мы уезжаем, о чём я очень сожалею!
В уголках её больших глаз сверкнули капельки влаги, и она опустила голову.
Я пожал слегка её руку и произнёс, тоже изрядно волнуясь:
- Счастливого пути, Галя! Я буду помнить о тебе....
В классе было тихо. Все были поражены тем, что происходило на их глазах. А ещё через минуту весь класс высыпал во двор провожать Галю. Она так была тронута этим, что уже не могла сдержать слёзы.
С отъездом Гали для меня наступили такие дни, когда я очень о многом стал думать. Ведь у меня ещё совсем недавно был друг, факт присутствия которого рядом я оценил по-настоящему, только потеряв его. И мои одноклассники стали относиться ко мне совсем по-другому. Как мне объяснил Лёша Некипелов:
- Заслужить внимание такой девочки, как Галя - кое-что да значит. Ведь все мальчишки были в неё немножко влюблены. Даже за косичку дёрнуть никто не отважился ни разу. А косы у неё были просто уникальные.
- Да, - согласился я, - хотя, честно говоря, я ни о чём таком и не думал. Просто у меня появился товарищ, с которым я мог запросто говорить о чём угодно. Это было так здорово!
- В том-то и дело - она ни перед кем не заносилась, хоть и дочь офицера. У нас офицерские дочки так себя ведут - попробуй, подойди. Носик всё время кверху. А эта была сама простота.
А, ведь, правда, размышлял я, когда шёл домой, Люся тоже дочь офицера, и мы с ней уже танцевали вместе, а всё равно между нами лежит какая-то преграда - даже общаться трудно - не располагает сказать лишнее слово. Нет, она симпатичная, и даже красивая, но дружба у меня с ней не получается, да и ни у кого вообще из ребят. Конечно, нам ещё вообще рано об этом думать и, тем более, задумываться над этим, но всё-таки интересно, как всё просто и естественно получилось с Галей, и как всё непросто получается с Люсей. Хотя умом я понимаю, что такая простота и лёгкость в поведении, ведь, может в последствии повернуться и другой своей стороной. Сколько фильмов мы уже посмотрели, где из такой простоты и появлялись женщины лёгкого поведения. Нет, нет и нет, я о Гале даже думать в таком плане не хочу и тут, пусть меня повесят или убьют, я ничего плохого о ней и подумать не могу. А это так - мысли мои скачут. Лидия Александровна сказала как-то, что у меня ум аналитический - вот он и выкручивает всякие мысли хорошие и нехорошие. А ты потом выбирай - что по душе.
А время шло. Мы уже учились в шестом классе. Снова ездили в театр и не один раз, в музей, и тоже не один раз. Но я всё так же держался в стороне. Мне стало нравиться, что внутри меня живёт такое необычное чувство. Сначала жизненный эпизод, связанный с появлением Гали, несколько выбил меня из той привычной ситуации молчаливого обожания своей одноклассницы, но потом всё встало снова на своё место. Может быть, её недоступность и подогревала во мне необычайное внимание к ней. Хотя на вечерах мы почти всегда танцевали вместе и обменивались короткими фразами. И всё-таки такой дружбы, как с Галей у нас не получалось.
На восьмое марта я решил подарить Люсе открытку. Открытка эта была чрезвычайно красивая - её привезли из Германии - но у меня она оказалась случайно. И первая же мысль, когда я увидел эту открытку, подарить её Люсе. Однако из-за своей нерешительности я попал в неприятную ситуацию.
Во время прохождения школьных вечеров мы всегда раздевались в своём классе. И вот, я направился туда, чтобы достать из пальто эту открытку, но, войдя в класс, тут же остановился в нерешительности - стали одолевать сомнения - не окажусь ли в глупом положении, чего мне очень не хотелось. Я уже не помню, сколько я так простоял, но, вдруг, в класс вошла Люся и, не обращая на меня внимания, порылась в своём пальто и вышла.
Казалось бы, сама судьба посылает мне случай сказать ей, что я хочу подарить ей открытку, но тут мои сомнения перекинулись совсем в другую область. Я, вдруг, представил себе, что меня подозревают в том, что я могу лазить по карманам чужих пальто. Такая мысль настолько парализовала меня, что я тут же забыл, зачем сюда пришёл и, чтобы рассеять всякие предположения на мой счёт, тут же вышел из класса.
Моё сомнение на свой счёт, что меня могут подозревать в чём-то нехорошем, так прочно вошло в моё сознание, что я уже и мысли не допускал, что Люся могла сама войти в класс, чтобы помочь мне сделать свой нерешительный шаг. Эту мысль я уже даже не допускал.
В седьмом классе произошло несколько приятных событий, о которых нельзя не рассказать. Во-первых, когда в сентябре мы пришли в школу, я заметил, что многие ребята, которые были выше меня, как-то незаметно выровнялись со мной. Когда же я оказался рядом с Люсей, то оказалось, что стал выше её. Это так польстило моему мальчишескому самолюбию, что стало просто праздником для меня. Во-вторых, нас принимали в комсомол. Тогда этот шаг был очень серьёзным, так как принимали только тех, кто учится без троек и в поведении не имел нареканий. Из класса нас оказалось всего шесть человек. Пока Лидия Александровна нас готовила к вступлению в ряды ВЛКСМ, мы достаточно хорошо сдружились. В школе на нас стали возлагать всякие поручения. Мы стали дежурить в дни вечеров и смотреть за порядком в классах и в вестибюле. Мы так же дежурили в дни выборов в Верховный Совет, стоя возле урны и приветствуя голосующих людей.
На вечерах, тем ни менее, нам удавалось потанцевать. И в этом деле, всё чаще, инициативу стала проявлять сама Люся. Это было третье приятное новшество. Она сама стала меня приглашать. И так, незаметно, но всё-таки время подошло к последним нашим танцам в этой школе. Они состоялись уже на выпускном вечере. Когда же я возвращался с выпускного домой, душа моя разрывалась на части. И что главное, что умом я всё понимал и, когда начинал осмысленно обдумывать всю ситуацию, то всё было нормально. Всё, что нам было можно в таком возрасте, мы испытали и, при этом, никаких глупостей не наделали, не совершили. Но вот я снова пускаюсь в плавание своей фантазии и своих чувств, как всё во мне кричит и стонет. Сейчас, в данный момент, Люся уходила совсем в другую сторону от меня, и я её больше не увижу, так как её родителей переводят служить совсем в другое место. Собственно, она сказала, что отца переводят в Ленинград, а это такой большой город. Ведь тогда ещё я не знал, что в Ленинграде человека легче найти, чем у нас в посёлке.
Прошли годы. Я исполнял свой священный долг, проходя службу в морских частях погранвойск. Наша небольшая эскадра стояла в ленинградском порту. И проходная, через которую мы выходили в город, находилась почти напротив клуба моряков. И вот, однажды, возвращаясь из города, где я посещал подготовительные курсы (командование меня отпускало за образцовую службу), когда ушёл мой трамвай, я на противоположной трамвайной остановке увидел девушку и обомлел. Это была Люся. Она стояла на остановке возле клуба моряков. Конечно, она изменилась. Она стала крупной девушкой, явно не моей весовой категории. Косы у неё отсутствовали, и волосы были уложены в короткую причёску, хотя они всё так же вились.
Люся мельком взглянула на меня и, по-видимому, не узнав в каком-то матросике своего бывшего одноклассника, она отвернулась и стояла, спокойно ожидая свой трамвай. Можно было подойти, извиниться и поговорить. Но мне такой ход показался весьма прозаичным. Я уже на следующий день через справочное бюро узнал её адрес и написал письмо. Тогда моё сознание подсказывало мне, что так и романтичнее и правильнее будет. В письме я осторожно напомнил ей о наших школьных годах, о нашем классе, о школьных вечерах и о том, как мы вместе танцевали когда-то на них.
Через три дня пришёл ответ. Она писала, что учится в медицинском институте на третьем курсе и времени свободного почти нет - "занята по горло. И потом, прошло столько времени и она уже, честно говоря, никого не помнит из того класса". А далее, в конце письма, она написала, что, если мне не кому писать, то согласна иногда мне отвечать.
Но главное для меня заключалось в этом "не помнит". Эта фраза - объяснила мне всё и сразу. Если у меня были к ней чувства, пусть самые первые, детские, то я помнил её и не забывал о ней всё это время. А, раз у неё в памяти ничего не осталось, значит, и не было ничего. И говорить не о чем. И писать я её больше не стал, но забыть так и не смог. Осталась эта девочка для меня загадкой на всю жизнь.