Опасный карниз рядом с системой пещер таковым не казался, поскольку был привычен. Узкая скальная щель не смыкалась вверху, и скудное дневное освещение позволяло разглядеть редкие верёвочные плетения на стене, за которые можно было придерживаться, выщербленную каменную тропинку на плече скалы, тонкую струйку воды, низвергающуюся в горную трещину, до дна которой не доставал свет, а значит - и глаз.
На карнизе можно было присесть, свесив ноги в тихую затхлую бездну, посмотреть вверх и тогда - увидеть полоску неба, ярко-синего по утрам и вечерам и белёсого в середине дня.
Чтобы набрать воды, надо было свеситься над пропастью, держась за верёвку одной рукой, а другой с зажатым в ней сосудом дотянуться до хрустальной струны и висеть так, пока сосуд не наполнится.
Ещё можно было просто слушать шёпот и звон воды, складывать песни под её аккомпанемент или уютно молчать во вкрадчивом знобящем сквозняке и затаившемся полумраке.
Но сейчас Ксавере не хотелось быть одному, поэтому он набрал воды в бутыль из-под американского виски, обшитую кожей, и вернулся в главную пещеру.
Здесь было тепло и тихо, никаких сквозняков, никаких отверстий с клочками неба над головой, никакой льющейся и брызгающейся воды. Очаг посередине еле тлел, Лау-кеале что-то грела на нём, должно быть, чай. Дым не спеша утекал в потолочную трещину. Старый Марем у дальней стены, кутаясь в толстое одеяло, что-то почти беззвучно рассказывал Льятакине. Миалюна дремала, Ритак штопала. Ксавера устроился у самого выхода, где светлее всего, и стал вязать. Он вязал пончо, складывал песню и слушал начавшийся дождь.
Дождь мгновенно промочил скальный карниз возле входа в пещеру. Хорошо, что он, Ксавера, успел принести питьевой воды. Впрочем, сейчас можно было набрать воды для прочих надобностей. Он отложил рукоделие и помог матери выставить деревянные выдолбленные колоды и мятое жестяное ведро на небольшую площадку перед входом в главную пещеру. Дождь забарабанил по ним, большая скальная щель запела, отзываясь эхом.
Острая тоска внезапно хлестнула по сознанию, как дождевая плеть, подхваченная стремительным ветром. Что мы делаем здесь? Просто живём, просто прячемся?..
Ксавера замер, забыв дышать, пытаясь загнать тоску глубоко внутрь, как в скальную щель родника, где её было бы не видно и не слышно.
Потом он снова взялся за вязание, но что-то беспокоило его, как собаку - неслышимый для человеческого уха звук. Ксавера поднял голову, уставился широко раскрытыми невидящими глазами на неровную стену напротив себя и некоторое время прислушивался.
Дождь падал как-то не так. Он ударялся обо что-то на карнизе, помимо баклажек. Примерно на том месте, где узкая горная тропа поворачивала в тесную расселину, в которой была укрыта от посторонних глаз с земли и с воздуха пещера, ставшая убежищем от всего мира для шести человек.
-Ами, - окликнул Ксавера, вскакивая на ноги. - На карнизе кто-то есть.
Лау-кеале, его мать, замерла у очага и некоторое время прислушивалась.
А потом быстро полезла наверх - оттуда можно было увидеть весь карниз.
-Там человек, который вот-вот упадёт в пропасть. Белый, - сказала она и так же быстро спустилась обратно.
-Вот и пусть упадёт, - проворчал Ксавера.
Марем молча посмотрел на него, затем, ни слова не говоря, взял самую крепкую верёвку и протянул один конец её Ксавере. Тот неохотно обмотал верёвку вокруг талии, как следует закрепил её и полез через отверстие в крыше пещеры, потому что иным способом сейчас, во время дождя, выбираться наружу было опасно.
-Ксау, скорее, камень мокрый, - беспокойно поторопила его юная Ритак.
Ей никто не ответил.
На карнизе лежал человек и постепенно сползал в пропасть.
Ксавера осторожно подобрался к чужаку вплотную, обвязал его верёвкой подмышками и подёргал, давая знак тащить. В пещере все пятеро оставшихся там налегли на верёвку...
* * *
Он открыл глаза и не понял поначалу, где оказался. Над головой нависал неровный тёмный потолок с большой трещиной, в которую слабо просачивается дневной свет. А рядом с ним кто-то сидел, в тумане или в дыму было не разобрать. Но через несколько мгновений зрение прояснилось, и он поразился. Такого своеобразного и красивого лица он ещё ни разу не видел. И глаза, и брови чуть-чуть вразлёт, те и другие очень чёрные и очень длинные, тонкий с горбинкой нос, маленький аккуратный рот, лицо бледное, продолговатое, не скуластое, угловатое от юной худобы. Высокий лоб частично закрывали волосы, антрацитово-чёрные, блестящие, поделенные на прямой пробор и заплетённые в две очень толстые косы, спускающиеся ниже пояса.
Присмотревшись ещё, он у удивлением понял, что это - мальчик- подросток. И осознал, что этот подросток смотрит на него с такой бешеной ненавистью, с какой ещё никто никогда не смотрел. Впрочем, поначалу мальчик разглядывал чужака с любопытством, и только когда тот открыл глаза, подросток, видимо вспомнил, кто есть кто. Поймав на себе взгляд лежащего, экзотически прекрасный ребёнок брезгливо отодвинулся, с силой провёл себе по плечу ладонью, словно стряхнув этот взгляд с себя, и поспешно оделся, хотя в пещере было жарко. Поверх набедренной юбки из четырёх маленьких фартуков он натянул на себя штаны и рубашку с длинными рукавами, широкую, похожую на короткое платье.
Здесь были ещё несколько человек, которые выглядели и были одеты столь специфически, что это однозначно выдавало их происхождение. Должно быть, это и были те индейцы из горной сельвы, о которых рассказывал Флориндо...
Лежащий наконец вспомнил о себе всё, лента памяти начала раскручиваться назад в обратном порядке. Сначала имя - Юрий Маевский...
* * *
Он лежал на скальном карнизе, постепенно сползая в пропасть, и слушал ветер и начавшийся дождь. Здесь даже ветер поёт на другом языке...
Он лежал на скальном карнизе и вспоминал свою жизнь, потому что больше было нечего делать. Силы кончились, он знал, что скоро упадёт в пропасть, и вытащить его здесь, в этом диком безлюдном месте, некому.
А как хорошо всё начиналось... Молодой врач-стоматолог в крупном городе Советского Союза был вполне доволен своей жизнью. Встретил девушку, влюбился, сделал предложение. Она не ответила ни "да", ни "нет". А потом её родители эмигрировали и увезли её с собой в США. Он последовал за ней, сумел найти и деньги, и возможности, чтобы выехать. Но в Штатах ему не везло, советские дипломы там не котировались, он не смог устроиться на хорошее место. Девушка вышла замуж за другого. А потом ему вообще пришлось нелегально бежать в Латинскую Америку...
В маленьком городке на границе с амазонской сельвой врач был очень нужен, и всё могло бы понемногу наладиться, но Маевского понесло в тропическую чащу посмотреть на какие-то древние развалины, слава Фосетта ему покоя не давала. Вместо развалин он наткнулся на укрытую в дебрях военную базу с аэродромом и еле унёс ноги - как видно, для того, чтобы рухнуть здесь в пропасть, погибнув без всякой пользы.
Возможно, его будет искать Флориндо, мулат-помощник заезжего доктора, проводник по сельве для редких туристов, пьяница и повеса, но неплохой парень по большому счёту.
А может, и не будет искать. Сельва шутить не любит, частенько говаривал Флориндо, сельва всегда возьмёт своё...
Он изнеможённо закрыл глаза и заснул.
* * *
Проснулся он оттого, что старик сказал что-то резкое мальчику. Мальчик угрюмо ответил, отвернулся от всех и присел возле входа с каким-то рукоделием. Голос у него был необычно низкий для подростка и звучал, как басовые струны прекрасной концертной гитары - сильный и красивый, но не густого, а прозрачного тембра, вызывающего ассоциацию с чистейшим и стремительным горным ручьём.
Старик позвал с собой девочку, неторопливо приблизился, они оба присели возле лежащего навзничь Маевского, и девочка заговорила на ломаном испанском.
-Его называть Марем, - показала она на старика. - Меня - Ритак. Там, у входа -Ксау-тоюма-фанне или просто Ксавера. Он пока не разговаривать с тобой, слишком сердиться за то, что ты белый, - она весело хихикнула. - Потом разговаривать. Наверно... Делать еда на очаг - мать Ксаверы - Лау-кеале. Спать возле стенка - Миалюна и Льятакина, они совсем старый и потому много спать. Это всё, больше никого нет. Мы уараги, это значить - "люди камня", "горцы". Больше уарагов не остаться, совсем, их убили... Мы жили там, внизу, в сельва. Долго жили. Потом несколько маленьких солнц летала железная птица, а потом ночью на железной птице прилетели белые люди в зелёной одежде и всех убили большим огнём. Успели убежать некоторые, вот они здесь теперь... Железная птица продолжать летать, надо всё время прятаться, и так жить.
-Знаю, - ответил Маевский по-испански. - Эта железная птица меня тоже чуть не убила.
-Тебя?! - недоверчиво воскликнула девочка. - Но ты же...
-Да, - устало согласился Маевский. - Я тоже белый, но из другого народа белых, их ведь много. Мир очень велик на самом деле...
Старый Марем очень внимательно смотрел на него.
-Ты будешь рассказывать нам о нём? - наконец спросил он.
-Да, - сказал Маевский совершенно искренне. Мемуары и байки - это такая малость за спасение жизни и предоставление убежища. - Я буду рассказывать вам о мире всё, что вы захотите узнать.
-А ты будешь помогать нам добывать еду? - бойко спросила Ритак и в притворном испуге закрыла себе рот обеими ладошками под притворно строгим взглядом старика.
-Да, - повторил Маевский. - Только я очень много умею для мира белых и очень мало -для жизни в сельве.
-Ничего, научим, - хихикнула Ритак сквозь решёточку пальцев и лукаво покосилась почему-то в сторону Ксаверы. Тот молча сидел возле входа в пещеру, что-то вязал и старательно делал вид, что абсолютно не прислушивается к разговору.
-Тогда ты можешь оставаться здесь так долго, как пожелаешь, - немного торжественно изрёк старый Марем.
Маевский легко вздохнул. Он ждал этой фразы, но немного опасался, что она могла и не прозвучать.
-Как тебя зовут?
Этого вопроса он тоже ждал. Даже удивительно, почему никто не вспомнил о нём раньше.
У него в кои-то веки началась спокойная, безмятежная жизнь - поначалу он вообще только ел, спал и разговаривал. Отлёживаться и отдыхать от суеты и опасностей большого мира оказалось неожиданно приятно.
Его рассказам внимали старый Марем, молоденькая Ритак и, не подавая виду, юный Ксавера. Две очень пожилых женщины, Миалюна и Льятакина, практически не интересовались новостями и нравами мира белых, а Лау-кеале порой прислушивалась мельком, больше для собственного развлечения во время приготовления еды.
Ритак неожиданно вздумала учить русский язык. Маевский удивился, но не возразил и охотно начал припоминать ради неё школьный курс грамматики.
Отлёживался он несколько дней, потом начал подниматься и бродить вокруг своей постели, помаленьку помогать Лау-кеале по хозяйству, исследовать систему пещер, состоящую, как он обнаружил, из нескольких "этажей".
В одном из нижних помещений был горячий источник, рядом с ним в каменном углублении скапливалась исходящая паром вода. Ему сказали, что тут можно помыться, что он с удовольствием и проделал, а ещё постирал свою одежду.
В один из дней к ним добрался Флориндо, привёз припасы из тех, которые нельзя добыть в сельве, и очень обрадовался, увидев своего доктора сеньора Ури живым и здоровым. Он одобрил решение сеньора Ури пока что остаться в пещере у уарагов, поскольку люди с военной базы в бинокль могли видеть его лицо, и в городке ему грозила бы реальная опасность для жизни.
Ритак пряталась за спиной у Маевского от Флориндо до тех пор, пока он не уехал, а когда он уехал, огорчилась...
Потом совместно разбирали привезённые продукты, упаковывали, относили и укладывали на хранение в одной из нижних пещер, где было относительно сухо и прохладно.