У моей бабушки была такая привычка: каждую ночь, в четыре утра, бабушка выходила во двор и громко выкрикивала что-то нечленораздельное.
"Нужно прокричать тридцать шесть имен, - говорила она, - И не забыть ни одно, и ни разу не ошибиться!"
Однажды она взяла меня с собой; высоко запрокинув голову, я стал повторять имена вслед за бабушкой. Но ничего из этого не получилось: ни одно из имен я не смог выговорить правильно. К тому же, оказалось, что я кричал недостаточно громко.
Моя бабушка всегда выглядела моложе своего возраста; а еще у неё были очень хорошие зубы. Она ела грецкие орехи вместе со скорлупой и легко разгрызала мясные кости.
Моя бабушка сильно хромала на левую ногу, а вместо правого глаза у неё была дыра.
Читая книги, бабушка переворачивала их вверх ногами.
Бабушка учила меня иностранным языкам, - но я никак не мог вспомнить, каким именно.
Бабушка пропала, когда мне исполнилось семь лет. Люди рассказывали, что она собралась в соседние Северные Хвощи, но села не на тот автобус. Спустя месяц после этого происшествия моя мать увезла меня в город, запретив даже думать о бабушке и Малых Хвощах.
Я не возвращался в свой родной посёлок больше десяти лет. Я жил самой обычной жизнью: учился, работал. Я едва не женился на одной девушке - но она неожиданно бросила меня и вышла замуж за другого. Он был родом из Северных Хвощей.
Как-то зимой мне приснилась пропавшая бабушка. Во сне она высоко прыгала и вертелась, как юла. Я долго думал о том, что же может значить этот странный сон.
Моя мать всё время болела. С каждым годом ей становилось хуже; лекарства были бесполезны, а врачи разводили руками, рекомендуя лишь свежий воздух и покой. Я решил увести её в Малые Хвощи, в наш старый дом. Я уволился с работы и продал квартиру. Мне казалось, что это хороший способ начать все сначала.
До Малых Хвощей проще всего добраться на автобусе: несколько часов, - и вы на месте. Можно было отыскать и частника; но не всякий водитель соглашался ехать в наш посёлок, - причина такого поведения так и осталась для меня загадкой.
Я сразу узнал бабушкин дом, но сад казался совершенно чужим и диким. Я подумал, что, возможно, моя мать захочет заняться им. Ей всегда нравилось ухаживать за растениями.
В огромных комнатах тихо умирала старинная мебель. Оконные рамы то и дело распахивались; по коридорам гуляли сквозняки. Дверные проёмы были так широки, что в них пролез бы небольшой автомобиль. Бабушка не любила замкнутых пространств. В доме имелся еще и второй этаж: правда, бабушка запрещала туда подниматься, говоря, что "этот этаж не наш".
Мне всегда казалось, что этот дом внутри куда больше, чем снаружи.
Помнил ли в посёлке еще кто-нибудь мою бабушку? Я слышал лишь то, что её поиски давным-давно зашли в тупик. Один человек видел, как она садилась в автобус без номеров, - и только.
Как оказалось, в Малых Хвощах такое случалось довольно часто: люди просто уходили и не возвращались. К примеру, старик Афанасий, хозяин продуктового магазинчика. Как-то раз он поехал в Северные Хвощи, к дочке, и тех пор никто его не видел. Но Афанасий был очень уж стар, и к тому же, сильно хромал на левую ногу.
В Малых Хвощах жили очень вежливые и отзывчивые люди. Никто ни о чем меня не спрашивал и не досаждал, норовя узнать о моей личной жизни. Все тепло вспоминали бабушку и желали прекрасного дня. Я ни разу не слышал, чтобы в посёлке кто-то выпивал, ругался или шумел после десяти вечера. Удивительно, но даже комары и мухи оказались не так назойливы: можно было безбоязненно спать на свежем воздухе, прямо на траве! Улицы и дворы регулярно убирались.
Я подумал, что, наверное, здорово будет жить в таком замечательном месте.
Я решил найти девочку, с которой дружил когда-то. Её звали Лиза, - а может, и Вероника.
Я легко нашёл её дом, - по кованой ажурной ограде, что окаймляла двор.
"А! Это ты! - моя подруга заулыбалась, - Ты изменился!"
Я сказал, что она тоже изменилась: стала очень красивой. И спросил, не знает ли она случайно, что случилось с моей бабушкой на самом деле.
Лиза или Вероника насторожилась: уж не из милиции ли я?
"Нет, - я улыбнулся, - Я - пекарь, я пеку хлеб".
Тогда она рассказала о своём брате, что тоже пропал три года назад. Слушая её, я заметил, что один глаз моей бывшей подруги затянут белой плёнкой.
"Не обращай внимания, - отмахнулась девушка, - Я просто слишком часто смотрела не в ту сторону. Скоро всё пройдёт".
Устроиться на работу оказалось проще простого: в столовую при лесопилке как раз требовался пекарь. Людям понравился мой хлеб. Рабочие рано с утра уходили в лес и возвращались через сутки, в одно и то же время. Я никогда не слышал, как они валят или пилят деревья, - и вообще никакого шума. Очевидно, сама лесопилка находилась очень далеко.
Моя мать как будто бы постепенно приходила в себя; она перестала кашлять и падать в обмороки. А однажды я заметил, что она выбрасывает свою вставную челюсть. Моя мама потеряла зубы очень давно, сразу, как покинула посёлок. А теперь они начали отрастать снова. Я толком и не знал, могут ли вырасти новые зубы в пятьдесят лет, но если такое вдруг случилось с моей мамой, отчего не порадоваться?
И все же что-то её волновало: время от времени мама принималась бегать по дому, а после садилась на кровать, обхватывая голову руками.
"Послушай, - часто говорила моя мать в такие дни, - Если я вдруг уйду куда-нибудь, ты будешь плакать?"
"Да ты куда ж ты уйдёшь, мам?" - утешал я её.
"А если... если уведут!?" - вскрикивала она.
"Да кто уведёт-то?"
"А ты не отдавай! Не отдавай меня, сынок!!"
И мама принималась горько плакать. Тогда я звал Лизу-Веронику и мы вместе успокаивали маму. Лиза, или Вероника первой и заметила, что мама моя стала слегка прихрамывать.
"Знаешь, Пекарь, может, увезёшь её отсюда куда подальше?" - сказала как-то Лиза, а может и Вероника.
"А что, думаешь, стоит?" - удивился я.
"Забудь. Глупость сказала..."
Как-то ночью я проснулся от звука тяжелых шагов. Наверху, на втором этаже кто-то ходил. Половицы натужено скрипели. Я поднял голову и увидел мою мать, стоящую в дверном проёме. Её плечи дрожали.
"Слышишь? Ты тоже это слышишь, сынок? Кто же там ходит?" - зашептала она.
Лестница на второй этаж была заложена кирпичом, а окна - накрепко забиты досками. Но бабушку никогда это не волновало, - как, впрочем, и всё, что там происходило.
"Кто ночью пришёл, к утру уйдёт", - говорила она, укладывая меня спать.
Тоже самое я сказал и своей матери. Я надеялся, что это успокоит её.
Через неделю Лиза-Вероника принесла мне тетрадку с какими-то нечитаемыми каракулями внутри:
"Отдай это своей матери: тут шестнадцать имен, пусть читает их вслух каждый понедельник, в два ночи".
Я честно ей сказал, что ничего в этом не пониманию.
Лиза лишь покачала головой:
"Эх, Пекарь! Тебя что, языку не учили?"
"Учили, - смутился я, - Да только я так не понял, что это за язык и зачем вообще всё это надо".
Лиза смягчилась:
"Ничего, поймёшь в своё время".
В одной из комнат бабушкиного дома находилась библиотека. Там стояли шкафы и ящики, и все они оказались заперты на ключ. Быть может, бабушка боялась воров, - но в Малых Хвощах уже лет тридцать не случалось ни одной кражи.
Тогда я вспомнил о связке ключей, что бабушка обычно прятала под половицами.
Первый шкаф был полон старых, еще советских газет. В ящиках находились тетради - они выглядели весьма потрепанными, но все до одной оказались чисты. И только в третьем шкафу, с самыми крепкими дверцами, я обнаружил книги. Многие из них оказались переплетены в кожу и были странной, неправильной формы, - округлые, треугольные, вытянутые; но встречались и обычные, - правда, они почти разваливались в руках. На обложках и корешках не значилось никаких надписей - только цифры, от двухзначных до восьмизначных. Листая книги, я обнаружил, что содержимое их с виду совершенно нечитаемо, - какие-то точки, завитушки и ломаные линии.
Я отнёс одну из этих книг Лизе-Веронике, и спросил, могут ли они представлять какую-то ценность. Девушка набросилась на меня едва ли не с кулаками, уверяя ни в коем случае не продавать книги, и даже не трогать их.
Друзей я так и не завёл: рабочие держались особняком, а молодежи в нашем посёлке было не так уж много. Я часто общался с Лизой, или Вероникой, - но она отчего-то пресекала все попытки сблизиться.
Однажды я увидел, как она разговаривает с молодым рабочим с лесопилки.
"Ага, в этом-то всё и дело" - решил я.
Этот рабочий, кажется, его звали Иван, или Фёдор, всегда неплохо ко мне относился. Вечером, после работы он решил поговорить со мной о Лизе-Веронике. Я сказал, что имею насчёт неё самые серьёзные намерения.
"Знаешь, а она ведь за тебя не выйдет", - поморщился он.
"Почему? - удивился я, - Ты имеешь на неё какие-то виды?"
Иван-Фёдор покачал головой:
"Дело совсем не в этом. Ты глуп, ты рано отсюда уехал и ничего не успел узнать".
Он взял меня за руку и отвел к дому Лизы-Вероники.
"Гляди, - он указал рукой на ворота, - Узнаешь этот знак?"
Я лишь покачал головой.
"Присмотрись повнимательнее".
И тогда я вспомнил. Знак, что прятался в центре извилистой ограды, я видел много раз. На шкатулке бабушки. На дверях нашего дома. На брошках моей матери. На двери продуктового магазина и на стене каждого кабинета маленькой поселковой больницы. Под стеклом рейсового автобуса, что ходил в Северные Хвощи. На кладбище, - на каждой могиле. Лишь там он был понятен и уместен.
Как же я раньше мог не заметить это?
Знак изображал человеческий череп, повернутый в профиль. Череп, лишенный челюсти.
"А что... что он означает?" - не понял я.
"Разве твоя бабушка не рассказывала?" - удивился Иван, или Фёдор.
"Может быть... - я сжал руками голову, - Нет! Не помню! Я ничего не помню!!"
Это странная догадка пугала меня и выводила из себя. Нет никаких сомнений: было что-то важное в моем детстве, то, что я забыл. Когда я спросил об этом мою мать, она разозлилась. Она отругала меня, посоветовав жить настоящим, а не вспоминать детские игры и бредни чокнутой бабки. Мама впервые назвала мою бабушку сумасшедшей. Раньше она себе такого не позволяла, - никогда. Я понял, что больше не могу верить своей матери.
Я спросил, читает ли она тетрадку, что дала нам Лиза-Вероника. В ответ моя мать бросила эту тетрадь мне в лицо.
"Никогда вы не свяжете меня с этим! Ни-ко-гда!! Не отсюда я! Из Саратова я!! Молоденькой дурочкой сюда приехала, ради отца твоего!! Если б знала!!" - кричала моя мать.
Я ничего не слышал о своём отце, - только то, что он умер, или пропал, когда я был еще грудным. Если бы он был сейчас жив, то наверняка рассказал бы мне всю правду.
Я не хотел больше разговаривать с матерью и ушел к Лизе-Веронике. В её доме не горел свет. Я нашел девушку в сарае. Она стояла на коленях и что-то судорожно шептала.
"Эй! Ты как? Что-то болит?" - я зажег свечи и усадил свою подругу на диван.
И увидел, что она полностью ослепла. Её глаза были белыми, как молоко. Из них совсем пропали зрачки.
"Уходи, Пекарь, - сказала Лиза-Вероника, - Я слишком долго смотрела в неправильные стороны, - а теперь не могу смотреть вовсе".
"Как же так? Это пройдёт? Или врача вызвать?"
"Не поможет тут врач", - усмехнулась она.
И вдруг схватила меня за руку:
"Пекарь, Пекарь! Придёт ли моё время? А если я - не смогу? Что же тогда будет, Пекарь?!"
Я ничем не мог помочь своей подруге. Но я остался у нее ночевать, поил её чаем и успокаивал.
Наутро я вернулся домой. И понял, что бабушкин дом пуст. Моя мать куда-то ушла. Её нигде не было. Я подумал: может, она уехала в город. Но все её вещи оказались на месте.
Во двор зашла наша соседка. Она поманила меня к себе и рассказала, что моя мать пошла на автобусную остановку. На ту, с которой люди ездили в Северные Хвощи.
"Верно, села она на автобус и уехала", - предположила соседка.
Я не мог понять, зачем же моя мама это сделала, ведь в Северных Хвощах у нас не было никаких друзей или родственников.
Я ждал её до вечера. А потом продавщица из киоска мне сказала, что автобуса до Северных Хвощей сегодня вовсе не было.
"Но ведь какой-то автобус же приезжал? - удивился я, - Какой же?"
"Другой", - проговорила женщина.
И больше не отвечала ни на какие вопросы.
Не может быть, чтобы моя мать пропала так же, как и бабушка!
Я пошел к участковому. Он пообещал связаться с центром и начать поиски.
А потом Лиза-Вероника пришла ко мне в дом. На ней были тёмные очки.
Она взяла меня за руку, и сказала:
"Никто не будет искать твою мать, Пекарь".
"Не верю! Пропал же человек! А если в город приехать, и рассказать всё, вот шум-то поднимется!".
"Не надо никуда ехать. Всё равно толку не будет. Никто даже твоего имени не запомнит".
Я ответил, что такого просто не бывает.
"А ты, Пекарь, помнишь как меня зовут?" - улыбнулась девушка.
"Лиза... Нет, Вероника!" - вскричал я.
"Неправильно, Пекарь", - она лишь покачала головой.
"Но ведь я жил - жил в городе, жил как обычные люди! И все помнили моё имя".
"Ты больше не в городе, - отрезала Лиза, или Вероника, или Мария, или Оксана, - Ты вернулся".
"Что же мне делать?"
Татьяна, а может Алевтина пожала плечами:
"Иди на остановку и жди другой автобус".
Прошел почти год. Я так и не послушался своей подруги. Сам не знаю, что именно меня останавливало. Я продолжил жить в Малых Хвощах. Спустя три месяца после исчезновения матери, пропала Лиза-Вероника. Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Я не понимал, почему я не уеду в город, в столицу, да куда угодно. Не понимал, почему не пытаюсь найти мать.
Я знал одно. Однажды, в солнечный день, я испеку хлеб. Я положу в хлеб в сумку. И пойду на автобусную остановку, - ту, с которой люди ездят в Северные Хвощи. И тогда...