Аннотация: Как много общего между учителем богословия и бывшей ученицей? Они встречаются снова, спустя столько лет, не затем, чтобы обсуждать Библию...
- Тихо...Тихо...Тихо. Не кричи. - Его голос заполз в моё маленькое ушко и умер там, где-то между наковальней и стремечком, поэтому я его не услышала. Но крик вышел беззвучным как колокольчик без язычка. Он никого не разбудил.
Когда он тащил меня сквозь орешник и кусты дикой малины где-то далеко, на автостраде пронеслась красная машина. Я знала, что она красная, хотя мои глаза видели только густые заросли и чёрные стволы деревьев в сумерках. Их ветки сплетались в чудные узоры - такие видят дети на решётках английских церквей. Ветки цеплялись за чулки и руки. Милые Мэри Джейн, подаренные родителями на 14тилетие, вспалывали каблучками влажную землю. Им даже не удалось зацепиться за корневище дуба, когда он тащил меня за шарфик по земле, как мёртвое тело,к которому брезгуют прикоснуться. Но я была жива. Была ещё жива и он знал это.
В детстве я любила играть в прятки в парке: я пряталась и меня находили. Теперь меня не найдут.
От этой мысли становилось невыносимо грустно. Сердце моё обливалось слезами. Чёрный лес мерцал перед взором как серия фотовспышек. Зелень становилась всё гуще и гуще от того ли, что в глазах темнело?
Внезапно моё ухо различило какой-то слабый звук, напоминающий радиопомехи. Он нарастал, как тьма, окружающая моё тело, как скорость уплывающих вдаль деревьев. Где-то рядом люди, подумалось мне и на миг глупая надежда ослепила меня: я попыталась уцепиться пальцами за шарфик, сжимающий горло, но этот напрасный мотив лишил меня последних сил - весь мир резко провалился куда-то, словно чёрный занавес упал на него и я продолжала своё путешествие в темноте, сопровождаемая шумом радиопомех. А потом до меня вдруг дошло, что я слышу собственный хрип.
- Тихо...Тихо...Тихо. Не кричи. - Он прижимал меня к земле в том самом овраге, где много-много лет назад наслаждался моей агонией. Голос его ничуть не изменился с тех пор, такой же вкрадчивый и глубокий, тот самый, которым он рассказывал детям притчи в церковной школе. Такой обманчиво-мягкий, приторный как елий. Когда я была маленькой, я не слышала в нём насмешки, ведь дети не умеют распознавать иронию, они просто чувствуют, что что-то не так. Интуитивно. Хотя, я ничего не чувствовала.
Ему нравилось убивать. Этим уже никого не удивишь, впору писать в их автобиографиях где-то между "серьёзно увлекался нумизматикой" и "любил пить коктейли на закате". Может быть и вам бы понравилось убивать, имей вы такую возможность. Они, кстати, любят писать автобиографии, а потом подсовывать нищебродам-писателям или рассказывать писателям поприличнее в местном баре за кружкой эля. Они хотят увековечить себя, потому что любят.
- Пожалуйста, не грусти больше... - Слова выпорхнули в сырой ночной воздух как стайка бабочек. Тех, у которых на крыльях головы мертвецов. Он даже и не думал их ловить.
Голубоватый свет луны ложился на бледную кожу, покрытую брызгами грязи, присыпанную землёй. Его лицо выражало неопределённое беспокойство, серые глаза блуждали в неведомых мирах, пока он рассматривал моё тело. Стоит только убрать руку с моего горла и я стану точь-в-точь как мёртвая. Но он чувствовал мой пульс также явно, как я его холодные пальцы. С дерева сорвалась капля и скатилась по щеке.
Было довольно тихо, из-за безветренной погоды лес стоял, погружённый в молчаливое спокойствие. Самым громким, что ты мог услышать сейчас было моё сердцебиение. Надолго ли?
Я плавно опустила ладонь на его руку и сразу почувствовала перстень на безымянном пальце сквозь кожаные перчатки. И не смогла сдержать улыбки:
- Когда ты был педофилом, с тобой было гораздо веселее...
Он нервно дёрнулся как от удара током. Моя ладонь легла плотнее.
- Неужели... Ты меня не помнишь?
Молчание загудело как пчелиный рой. Его глаза забегали, а синий ночной лес стал поступать к нам со всех сторон, неспешно, совсем не так, как в прошлый раз. В глубокой тьме между стволов засуетились тени.
А я продолжала улыбаться.
В этот вечер особняк на холме в колониальном стиле собрал всех. Пришли мэр и судья и те, кого он так виртуозно судил, когда того требовал сценарий. Явились наши локальные божки, разодетые и разукрашенные, словно пиршество было в их честь. Пришли директора и рабовладельцы. Пришли даже те, кого никто не знал ни по именам, ни в лицо, но так или иначе они были всем известны.
Я разглядывала их через бокал с шампанским - так проще было представлять, что они тонут. Когда они что-то говорили друг-другу изо рта поднимались пузырьки.
Их разговоры доходили до отчаянья в своей бессмысленности, потому что все они носили маски. Это разговаривали они - нарисованные яркими красками и украшенные перьями и цветами поддельные лица, разговаривали о ценных бумагах и бесценных душах, о покупках и потерях, а глаза их в это время вели свои, потаённые и единственно важные диалоги. Иногда они задевали меня, проходя мимо, но ещё больше меня задевали их взгляды. Мне было страшно.
Я увидела его у окна, он делал вид, что участвует в беседе. Полноценное участие в беседе двух телеведущих он, конечно, принять не мог, потому что это были картонные фигуры - таких приглашают, чтобы разбавить градус серьёзности мероприятия. Они создают фасад и алиби нужным людям. Тем, кто желает остаться незамеченным. Как я сейчас.
Лавируя между дамами и господами я обошла зал по периметру и когда оказалась у него за спиной, мой взгляд упал вниз, зацепившись за яркое пятно - алую розу в петлице моего пастельно-белого пиджака. Издалека её можно было принять за платочек, пропитанный кровью. Слева, будто в моё сердце кто-то выстрелил. Она выросла там за какие-то несколько секунд, пока я шла сквозь толпу. Плохой знак. Кто-то знает.
Я оставила бутон на подоконнике, словно меня это не касается. Ко мне подбежала маленькая девочка, лет семи и что-то затараторила. Моё внимание было рассеянно. Глаза впились в бледную луну на самой высокой точке огромного эркера, тюль штор и отражения хрустальных люстр в стекле не позволяли разглядеть очертания леса над которым она повисла. Я чувствовала запах его духов. Девочка продолжала говорить. Если бы я ответила, он обернулся бы на мой голос. Тонкий и дрожащий как стекло бокала, когда в ресторане сидишь слишком близко к сцене. Этого обычно никто не замечает.
Машиниально я нащупала мягкий бутон за спиной и опустила ей в руки.
Девочка обернулась. Кто-то дал ей знак уйти.
К глазам подступали слёзы. Но своим присутсвием на балу семи смертных грехов я обязана хорошо нарисованной маске. И если краска потечёт, они нападут как стая шакалов. И пол будет усыпан лепестками красной розы.
Я больше не рискнула отпить из бокала и поставила его на подоконник. Запах его духов сгущался как утренний туман. Но до рассвета было слишком долго, чтобы поверить этому. Мимо меня прошёл обслуживающий персонал. Один из официантов сделал шаг в мою сторону и сильно толкнул меня. Я отшатнулась назад и задела локтём... Конечно, этого нельзя было избежать. Кто-то всегда знает больше, чем ты думаешь.
Официант извинялся передо мной нарочито громко, это заставило некоторых обернуться. Я повернулась к мужчине в сером костюме от Армани, недавно так увлечённо беседовавшим с господами с телевидения. Его серые, спокойные как у удава, глаза смотрели на меня выжидающе.
- Прошу прощения.
- Не извиняйтесь. Это не ваша вина. - Он обменялся взглядами с "официантом" и я, знавшая этот безмолвный диалог наизусть, до боли сжала кулаки.
Окно за его спиной, луна за окном, и густой лес в низине приобрели неожиданную чёткость, в то время как все эти шахматные фигуры перед моими глазами начали расплываться... Мужчина в сером схватил меня за руку, удержав от падения. Подобно серии фотоснимков в моей голове пронеслись воспоминания. Старые чёрно-белые фотоснимки из криминальных хроник. Со стороны выглядело так словно я напилась?
- Вам нужно на воздух. - Ласково шепнул он мне на ухо. - Позвольте, я провожу.
Прорезав зал наискось под 14ую сонату Бетховена мы проскользнули к выходу. Он вёл словно в танце, а я пыталась запомнить встречные лица, только они исчезали слишком стремительно. В холле моя рука зацепилась за дверной косяк, совсем как в старые-добрые времена... Он любезно помог мне разжать пальцы. На вид ему не дашь больше сорока и веки, прикрывающие его большие глаза почти наполовину делают его взгляд гипнотически-томным, но это всё ложь, для тех, кто не видел других его лиц.
Дом выплюнул нас , но мы задержались на его языке - широкой парадной лестнице в парк, перед нами луна провисла во влажном прохладном воздухе совсем по центру над главной аллеей, проливая болезненно-голубоватый свет на фонтан и посыпанные гравием дорожки.
- Прогуляемся внизу? - Он посмотрел на меня с вызовом, а я даже не повернула головы в его сторону.
- Конечно.
Предложение прозвучало как приглашение в преисподнию, да так оно, наверное, и было. Мы чинно прошествовали вдоль розовых кустов и вазонов, мои каблуки цеплялись за землю как и раньше. Жуткие гипсовые скульптуры выглядывали из-за листвы.
- Вам не бывает грустно в такие ночи? - Спросил он, поглаживая мои пальцы в перчатках.
- Нет. А вам?
- Очень. - Из-за луны его глаза были слишком светлыми. - Очень...
Парк остался позади. Я обернулась, чтобы посмотреть сколько за нами следят. Особняк возвышался на склоне, почти во всех окнах горел свет. У колоннады мелькали огоньки мобильников.
Мы прошли мимо статуи Венеры, половина головы которой была отколота и осколки валялись у её ног. Это была последняя статуя, дальше начинался лес.
Этот маршрут был знакомым. Я его запомнила очень хорошо. Поэтому мне пришлось замедлить шаг. В лесу пахло мокрым камнем и травой, кладбищем. Почва под ногами была мягкой. Это было очень, очень плохо.
- Почему тебе грустно? - Спросила я, чтобы потянуть время. В такие моменты ждёшь у кого первого сдадут нервы. Высшим пилотажем считается оттянуть концовку. Если сорваться и побежать, всё может закончиться быстрее, чем успеешь это осмыслить.
- Всегда одно и тоже... - Его голос почти исчез к концу предложения. У меня перехватило дыхание.
- Никто не спрашивает о том, что действительно важно.
Ему было смешно. Каждый мой шаг был меньше предыдущего, мне казалось, что он слегка тянет меня вперёд. Каблук застрял в корневище и сломался - тогда я сняла туфли и пошла босиком. Белые брюки заляпала грязь.
- Очень грустно, когда не можешь ничего изменить.
- Правда? - Я встала на кромке оврага, чёрная грязь пропитала колготки. Мы пребывали в кромешной тьме, а луна поливала своим сиянием низовье и влажные травы поблескивали среди коряг и переплетённых корневищ деревьев. Тонкие корни однолетников тянулись вниз с обрыва как слюна из разинутой пасти чудовища. Его холодные пальцы легли мне на шею сзади, я начала медленно разворачиваться, когда он толкнул меня вниз...
- Родители будут меня искать.
- Они найдут тебя здесь. - Смеялся он мне в лицо. - Моя милая девочка.
Кисть хрустнула как сухая ветка, когда он наступил на неё. Моя боль доставляла ему наслаждение.
Мне было так одиноко и страшно. До самого конца мне было страшно, до самого последнего момента, когда я молилась вслух, чем доводила его до экстаза, когда я ждала своего спасителя, висящего на кресте в классной комнате, в его классе, где он рассказывал нам о милосердии и терпении.
Сидя на мне верхом он рисовал ножом стигматы на моих ладонях, исполосовал мои руки и грудь.
Сжимая моё горло, то снова возвращаясь к ножу, но всё не мог заставить себя убить, ему слишком тяжело было расстаться со мной. Я видела гниль на корнях и кровь, стекающую по листьям. Я видела изуродованные создания, сросшиеся со стволами деревьев, жуткие создания. Небо отливало болезненно-жёлтым как на древней чёрно-белой фотографии.
- Мне хочется видеть, как ты умираешь ещё и ещё. - Шептал он возбуждённо, так быстро, что слова наслаивались друг на друга. - Ты никогда не была лучшей ученицей, но полчаса назад ты стала моей фавориткой. Приятно слышать, что ты выучила хотя бы молитвы, девочка. Я хочу кончить под "Отче наш".
Тогда он бросил меня там, сектант, иллюминат, посвящённый, пивший кровь животных и людей ночью, а днём причащающий вином и просфорой, в церкви, где трещины между паркетными досками побагровели от крови.
Обаятельный мужчина с мягкими серыми глазами под змеиными веками, тонким длинным носом и чуть надломленными тёмными губами, плотно закрытыми, когда очередная библейская притча была досказана. Эти губы придавали его лицу вид скорбящего. Он ими так мило и нежно улыбался нам, детям. Живым и мёртвым.
Почему он бросил меня в изменившимся до неузнаваемости лесу, он, убийца и насильник, почему ушёл под слабый аккомпанемент моего сердцебиения?
-Ещё и ещё... Мне хочется видеть, как ты умираешь ещё и ещё - Страстно прошептала я ему, сжимая его пальцы на своём горле. - Помните, учитель?
На мой, полузакрытый после падения правый глаз, села чёрная бабочка-махаон. Их здесь много, как всегда около могильников. Они питаются падалью и жухлыми цветами.
- Кто тебе сказал? - Его голос был такой умиротворенный. Наверное, он уже придумал очередную притчу, чтоб рассказывать, пока ищет нож.
- Сними с меня перчатку.
Синий лес слегка дрогнул, когда услышал это. На меня пахнуло мокрыми травами, словно лес вздыхает.
- Ты могла бы прожить свою ничтожную жизнь тихо и спокойно, но ты предпочла прийти сюда. Соскучилась? - Ласково сказал он, одной рукой стягивая перчатку с моей кисти. А потом он перевёл взгляд и умолк.
- В чём дело? - Поторопила его я. Он всё ещё сжимал мою шею и перед глазами расходились разноцветные круги. Скоро я потеряю сознание и больше не вернусь.
- Ты врёшь. - Даже в темноте он различал свой автограф на тонком белом запястье, но отказываясь верить лживым змеиным глазам, продолжал опускать рукав пиджака.- Кем она тебе приходилась? За кого ты пришла мстить?
- Я та, кого ты оставил умирать в этой яме. - Прохрипела я в ответ.
- Не ври мне! - Он ударил меня наотмашь, бабочка упала вниз к моему уху и я слышала как она шепчет мне подсказки.
- Я твоя юная фаворитка, или тебе не запомнилось как я плакала, когда ты меня пытал? - Сказала бабочка, а эхо моего голоса повторило.
Черты лица учителя стали мягче, как будто он только что отверг в своём уме некое чудовищное предположение.
- Этого не может быть. - Рассмеялся он. -Пойдём.
Он тянул меня куда-то за собой через чащу, держа за руку как ребёнка или возлюбленную. Свою любимую девочку. Я была нерадивой ученицей и он оставлял меня после занятий. Иногда я оставалась допоздна, и в ночи полнолуния, когда собиралась, выезжая из своих обиталищ обходными дорогами, его ветхая секта. Но это был наш секрет.
Мы вернулись в сад и он небрежно бросил меня в ноги Венеры. У меня не было сил бежать - я взяла в руки часть её черепа просто так. Теперь это просто белый гипс. Учитель опустился рядом со мной и вынул из тайника в педестале прозрачный пакет с макулатурой.
- Здесь я храню газетные вырезки из публикаций обо мне. Вот одна, 14ти летней давности, в ней есть даже фото, правда оно потускнело от времени, посмотри.
Я взяла в руки газету, но в темноте ничего не смогла разглядеть. Убрав остальные вырезки, он препроводил меня к фонтану. На статью упал слабый свет и я поднесла её глазам. Заголовок гласил "Очередной труп девочки был найден в [] парке", больше ничего прочитать было нельзя. В статье было фото. Чёрно-белое, но я узнала девочку. На ней были туфли Мэри Джейн, такие же, в которых я ходила в школу. Девочка лежала в овраге на спине, прикрытая листьями и ветками. Чуть поодаль от тела лежала голова.