Симонов Сергей Александрович. Эпоха перемен (рабочее)

1 Начало

Старик Джейз Онул отошел от небольшого оконца и сильно закашлялся. Кашель был сухой, какой--то трескучий и совершенно не давал вздохнуть. Когда приступ кончился, Джейз Онул стал судорожно глотать воздух, пытаясь отдышаться. Наконец ему это удалось, и, глубоко вздохнув последний раз, он медленно выдохнул, прислушиваясь к тихому хрипу своей впалой груди. Старик печально покачал головой, рассеяно оглядел убогую комнату и снова перевел взгляд на окно. Рама делила его на четыре части; толстые стекла были мутные и негладкие, одно с трещиной, а еще одного не было вовсе, и его место занимал порядком изъеденный молью кусок толстого войлока. Это стекло три года назад выбили деревенские мальчишки, и три же года назад Джейз Онул заболел. Поначалу он хотел купить новое, но даже такие дешевые стекла довольно дороги, а денег едва хватало на дрова, что здесь, на севере, было гораздо важнее. С деньгами было хуже всего -- доходов никаких не было, да и откуда им взяться, в таком--то возрасте и с таким здоровьем? -- и, по расчетам Онула, через три, максимум четыре года топить печь будет просто нечем. Но об этом он старался пока не думать: еще не известно, проживет ли он эти три года.

Джейз унаследовал крепкое крестьянское хозяйство, когда ему исполнилось двадцать восемь. Отец его умер внезапно, через неделю после дня рождения Джейза. Ему не было и шестидесяти лет. Для молодого человека это был тяжелый удар, он очень любил отца. Старший брат Джейза, Перт, балагур и любитель кабацких компаний, погиб за два года до этого. Однажды, вернувшись с очередной гулянки, он неожиданно заявил, что собирается поступить на военную службу и там сделать карьеру. Мать запричитала, и отец прикрикнул на нее. Старший Онул весь следующий день молчал, вечером коротко переговорил с матерью, наконец, громко и раздраженно сказал:

-- Пусть делает, что хочет! -- и благословил.

И уже через два дня Перт приехал на хутор в щегольской, как ему казалось, униформе рядового местного гарнизона на пегом казенном мерине. Работница Мара, даже не скрывая своего восхищения, не отрываясь, глядела на него. И действительно, в отличие от худого долговязого Джейза, широкоплечий Перт обладал прекрасной фигурой и смотрелся весьма недурно даже в явно неновой кольчуге, перехваченной поясом из толстой бычьей кожи с широким солдатским мечом. Даже несмотря на своего мерина. Перт был доволен.

Возможно, военная служба была лучшим занятием для Перта, и он сумел бы сделать хорошую карьеру, скажем, стал бы начальником местного гарнизона (в нем всего--то двести человек) или, чем черт не шутит, уехал бы из Брока, этой дыры, даже в столицу! Он обладал для этого всеми необходимыми качествами: Перт был ловок, отчаянно храбр и к тому же далеко не дурак. Кроме того, он получил хорошее образование -- отец не поскупился и отправил его и Джейза в лучшую в Броке школу при Центральном храме города. Результат не замедлил сказаться -- через семь месяцев Перт был уже урядником. Но у судьбы всегда странные игры: мало кому из ее любимчиков без потерь удается пройти сквозь все расставленные ей ловушки. Создается впечатление, что счастливо живут только те, кто ей просто не интересен. Именно успех и сыграл с урядником Онулом злую шутку. Еще спустя год Перту прочили должность десятника, а это уже младший офицерский чин! Десятник, под началом которого служил Перт, был пожилым человеком, часто болел и хотел уйти в отставку, так что все складывалось для молодого Онула как нельзя лучше. Но это-то его и сгубило. Однажды одна из рот гарнизона получила приказ прочесать один из окрестных лесов для поимки шайки разбойников, состоявшей из беглых крепостных крестьян. Перт (не в первый раз!) замещал приболевшего десятника, и именно его отряд первым обнаружил разбойников -- всего--то семь человек против десяти обученных солдат! Этих беглых крепостных они взяли живыми, даже не посылая за остальными, а в стычке был легко ранен один солдат. И один убит.

Глупая смерть... Мать была безутешна. Джейз хорошо помнил, как она сразу сильно сдала, может быть, потому, что совсем не плакала. Поседела за день. Мать обвинила во всем отца: что он не удержал его, что на самом деле никогда Перта не любил и что даже желал чего-то подобного.

Действительно, отец считал Перта шалопаем и особо никогда не скрывал, что предпочел бы оставить хозяйство Джейзу. Старший Онул часто упрекал мать, что это она избаловала своего первенца, в котором она души не чаяла, и что она мало занималась появившимся через два года Джейзом. Хотя упрекнуть Перта было не в чем. Работать он умел и от работы никогда не бегал, но, в отличие от Джейза, всё положенное ему делал только лишь из сыновнего долга, не принимал участия в вечерних обсуждениях хозяйственных дел, предпочитая компанию своих друзей из пригородного трактира. И отец боялся, что Перт сопьется и, в конце концов, промотает наследство.

Джейз же, напротив, всегда работал с энтузиазмом, любил землю и крестьянский труд и старался делать больше и лучше, чем было необходимо. Он часто спорил с отцом, и отец был доволен и его независимым характером, и, главное, неравнодушным отношением к делу. К тому же, Джейз давал весьма толковые советы, которым было грех не последовать. Должно быть, к законной гордости за сына примешивалась и доля зависти, но, все равно, отец ставил хозяйскую сметку Джейза себе в заслугу -- как--никак, его воспитанием занимался в основном он.

Возможно, думал потом Джейз, что отец, отпуская Перта на военную службу, неосознанно старался отдалить его, желая оставить хутор младшему сыну. Но отец и в мыслях не допускал -- Боги свидетели! -- такого ужасного хода событий! Напротив, он гордился столь быстрым продвижением сына по службе и собирался устроить грандиозный праздник для всей округи в честь присвоения Перту звания десятника. Конечно, отец надеялся и на то, что, в случае успешной карьеры он откажется от наследства в пользу младшего брата, и, надо сказать, надеялся, учитывая характер Перта, не без оснований. Перт всегда стремился жить в городе, даже таком захудалом, как Брок (он никогда не говорил об этом, но в семье это прекрасно знали), да и офицеры получали неплохое жалование.

Во время похорон Джейз впервые увидел своего отца плачущим. Священнику пришлось долго стоять с зажженным факелом, пока рыдающего отца, наконец, чуть ли ни силой оттащили от погребального помоста. Как мать после этого могла обвинять мужа в том, что он не любил Перта и чуть ли не желал его смерти?! Впрочем, возможно, она не осознавала происходящего. Она, седая, с совершенно бледным, контрастирующим с черным цветом траурных одежд, лицом, смотрела, не отрываясь, куда--то в одну точку прямо перед собой, пока не догорел костер с телом Перта и ее не вывели из храма. А отец, пожалуй, и сам считал себя виноватым в смерти сына, она лишь злила его, подливая масла в огонь.

И вот через два года умер отец. Мать восприняла это спокойно, как-то даже удовлетворенно, как постигшую его кару. Джейза это очень опечалило, но выказывать матери свое недовольство он не стал -- не потому, что не посмел проявить неуважение, а, скорее, потому, что не хотел, чтобы об этом стало известно соседям. Он решил потратиться на похороны, и обряд получился пышным, как будто в Страну Теней провожали не простого, хоть и зажиточного крестьянина, а знатного горожанина.

Доставшееся Джейзу хозяйство было большим. Добротные дом и амбары, новый хлев, 15 акров пахотных земель, стадо в шесть голов, включая одного быка, заливной (в снежные зимы) луг для выпаса, хорошие связи -- с мельником и даже кое с кем из купеческой гильдии, (правда, всего лишь купеческой гильдии Брока)... Кроме постоянно работавшей у них Мары, которая помогала матери по дому и в коровнике, в хозяйстве каждый год работали 3--4 сезонных работников -- должники из посадской бедноты отрабатывали Онулам свои долги. После поступления Перта на военную службу еще один работник, как и Мара, стал жить в доме постоянно.

И Джейз принялся за дело. Он давно хотел расширить хозяйство, был полон планов и постоянно предлагал свои идеи отцу. Но отец, особенно после смерти Перта, то ли в силу инертности, свойственной возрасту, то ли в силу крестьянской консервативности противился, а Джейз не смел настаивать.

Чтобы начать действовать, молодому хозяину пришлось на два года ввести режим довольно строгой экономии, так как неожиданно обнаружилось, что похороны отца стоили ему дороже, чем он думал. Для осуществления его планов требовалась значительная сумма, а занимать он не хотел. Безусловно, молодой Онул с легкостью нашел бы кредиторов, но его смущали проценты (крестьянская черта!). Джейз предпочел другой путь. Во-первых, совместно с Лортом Дирхом, хорошим знакомым отца, чей хутор был в милях десяти, он получил место на базарной площади Брока. Это был удачный вариант -- молодой Онул полностью доверял Дирху и Крошту, его сыну, ровеснику Джейза, с которым он учился еще в храмовой школе и который вел торговлю в лавке и за Онула. Во-вторых, Джейз переделал амбары, утеплив их и улучшив вентиляцию и, тем самым, сократив неизбежные зимние потери. По весне цены всегда росли, и Онул стал получать хороший куш, да еще в своей лавке. Правда, в первую весну после смерти отца, когда они с Дирхом только завели эту лавку, Джейз выставил на продажу запасы из домашнего погреба, значительно его опустошив, чем шокировал домашних, но зато сделал рекламу лавки в Броке. А затем все сложилось крайне удачно -- последовали два довольно урожайных года, и излишки Дирх-младший крайне выгодно, как он выразился, "сбагрил" двум купцам с севера -- у парня был талант к торговле.

Итак, за два года заработав достаточно приличную сумму, Джейз отправился к одному из своих соседей. Участок земли Онулов был зажат между имений двух местных дворян. Один из них был лет пятидесяти, настоящий помещик, постоянно жил в своем поместье, занимаясь сельским хозяйством, хотя имел дом в Броке и был членом городского совета. Другой же, Гимерлон Арси дир Корленик, рыцарь Брока, после гибели своего отца на Большом турнире Северных королевств в Лунде четыре года назад, уехал в столицу Амелонии в поисках славы и богатства. В свои владения он возвращался раз в два года ранней весной. Именно на его очередное возвращение и рассчитывал Джейз. Дир Корленик, будучи двадцати лет отроду и живя при королевском дворе, был рад любому дополнительному источнику дохода, тем более из своих крепостных он уже выжил все, что мог. И Джейз Онул, вольный крестьянин из Брока, с легкостью арендовал примыкающие к его земле 10 акров целины под пашню и заливной луг.

Шли годы. Онул разбогател, выкупил у Дирха лавку в Броке, завел небольшую сыроварню, где зрели лучшие в округе сыры, стадо его увеличилось вдвое, появились постоянные покупатели, в основном зерна, с севера, куда Джейз и сам, бывало, ездил. Мать всё хотела его женить, но ему было некогда, да и искал он выгодную партию. Жених он был завидный и мог позволить себе выбирать.

Свадьбы мать так и не дождалась. Она умерла спустя восемь лет после отца, и тоже ранней весной. Джейз, всегда радовавшийся возвращению тепла, стал недолюбливать это время года. Ему тогда было уже тридцать шесть. Джейза беспокоило отсутствие наследника, да и дом остался без хозяйки; без матери в доме стало как-то неуютно и пусто... Или, быть может, это только в душе?

Едва закончился траур, Онул женился на старшей дочери Пролика, хозяина если не самой крупной, то уж точно самой известной пекарни в Броке. Сыновей у Пролика не было, и Джейз получал половину пекарни. Но не это было основной причиной выбора невесты. Двадцатилетняя Илоа была очаровательной девушкой, и ставшей в последнее время жестким, думающим только о выгоде делягой Онул неожиданно для себя самого влюбился. Джейз никогда особенно не интересовался своим внешним видом, лишь бы одежда была добротной и чистой, но тут, к удивлению знавших его, он стал носить дорогие наряды из привезенных с юга шелковых тканей -- а ведь со времени смерти матери не прошел даже положенный обычаем год. Чтобы выглядеть моложе, он даже сбрил бороду, Джейза вообще тяготила довольно большая разница в возрасте, но он хотел именно понравиться Илое, хотел, чтобы свадьба не была простым соглашением между ним и ее отцом. В это время Джейз с досадой и грустной завистью часто вспоминал старшего брата -- уж кто, как ни Перт мог быстро, а, главное, легко найти подход к любой девушке! Но, увы, теперь он не мог дать даже совет. В результате Джейз добился желаемого -- правда, может, и не так, как ему хотелось. Илою забавляли несколько по-крестьянски грубоватые ухаживания Джейза, она улыбалась, видя, как он неловко складывал в поклоне свое худое долговязое тело, стараясь быть по-городскому галантным. Да, Джейз ей нравился, или, во всяком случае, она не имела ничего против того, чтобы выйти за него замуж.

Свадьба была скромной и традиционной. Первую брачную ночь Илоа с мужем провели под крышей дома отца невесты (где и была свадьба), и на следующий день, ровно в полдень, как того требовал обычай, Пролик попрощался с дочерью, и Онулы переехали за город на хутор Джейза. Среди крестьян всегда было престижно привести жену из города, и округ Брока не был здесь исключением. Правда, многие считали, что этого делать не следует, потому что, дескать, горожане, и особенно горожанки, изнежены, что они не приспособлены к крестьянской тяжелой работе. Этот своего рода снобизм, конечно, происходил из зависти к якобы легкой и богатой городской жизни -- в городе и одевались всегда лучше, в отличие от грубой домотканой одежды деревенских жителей, и единственный путь что-нибудь заработать -- это продать с потом и кровью выращенное на городском базаре. Откуда у городских столько денег? И Королевский казначей с солдатами приезжал обирать народ королевскими податями именно из города.

-- Не ремесленники же приносят городу такое богатство, -- обсуждали крестьяне этот мучивший их вопрос, а, в общем-то, не смея себе в этом признаться, свою зависть, в бедных придорожных трактирах. Причем под "ремесленниками" они подразумевали жителей посадских пригородных районов, где они поправляли в убогих кузницах пришедшие в негодность лемеха и покупали за несколько медяков горшки. В посаде жили беднее, чем многие крепостные рабы в окрестных деревнях. И свободный посадский люд (хороша свобода, когда единственное, в чем она выражалась -- это обязанность платить подати!) часто продавался, вместе с семьями, местным дворянам в крепостные крестьяне, за крепостных-то налоги должен был платить их хозяин. Конечно, солдаты городского гарнизона не только собирали налоги, но и ловили разбойников, и городские стены давали защиту всей округи во время войны, но войны ведутся не всегда, а в мирные годы это быстро забывается.

Мать Джейза была бы, безусловно, против этого брака. И дело здесь было не только в просто неприятии горожанки в доме. Илоа не понравилась бы матери даже внешне -- она обладала той внешностью, которая ценилась в городе. В деревне же в женщине, прежде всего, ценится способность выполнять нелегкую женскую работу и произвести на свет здоровое потомство. Джейз знал, что для его матери Илоа обладала бы слишком тонкой талией, слишком узкими бедрами и слишком небольшими грудями. Мать вообще любила слово "слишком". Мать, правда, сама была худа и даже несколько костлява (Джейз явно пошел в нее) и всегда переживала по этому поводу. Кроме того, мать почему-то привыкла считать всех горожанок очень капризными и ленивыми, что, по крайней мере, по отношению к Илое было уж совсем неправдой. Джейз жалел, что теперь не мог разубедить ее в этом.

Илоа была девушкой покладистой и работящей и, переехав в дом мужа, быстро приспособилась к деревенскому укладу жизни. Единственное, что она переделала в доме на городской манер -- это отхожее место и баню. Джейз нисколько не возражал этому капризу молодой жены и после, к тому же, признал, что стало гораздо удобнее. Жизнь на хуторе снова вошла в привычную для него колею, он опять стал носить домотканую льняную одежду и отпустил бороду. Илоа вставала вместе с ним ранним утром, и пока Джейз отдавал своим работникам первые распоряжения, готовила ему завтрак. В Броке Илоа часто помогала отцу с утра печь хлеб. Пролик вставал перед рассветом, когда город еще крепко спал, чтобы встретить первых покупателей (обычно это были поварята из харчевен Верхнего города) уже горячими ароматными булками. Конечно, у Пролика, кроме него самого, работали три подмастерья, и помощь дочери ему не требовалась, но Илое нравилось работать с отцом, да и он был всегда рад присутствию дочери. Так что для Илои столь раннее начало дня было не в диковинку. К концу завтрака обычно уже пригоняли с выпаса стадо, и Илоа с Марой и еще одной работавшей у Онулов женщиной отправлялись доить коров. Впрочем, Илоа могла бы этим, да и другими хозяйственными делами не заниматься, но она не привыкла сидеть без дела, и с легкостью находила себе занятия на целый день, обычно на кухне и по уборке дома.

Она была бы вполне довольна своей новой жизнью в новом доме, тем более, пару раз в месяц Илоа навещала в Броке отца, если бы не одно "но". Джейз, женившись на Илое и, таким образом, получив, что хотел, практически сразу утратил пыл влюбленного. И для его молодой жены медовый месяц неожиданно быстро закончился. Увы, Джейз был слишком рационален для этого и считал продолжение романтических отношений с женой ненужными и, более того, утомительными и даже мешающими в хозяйстве.

Через полгода после свадьбы Илоа забеременела. Джейз с нетерпением этого ждал и уже начал обвинять жену в неспособности дать наследника. Он окружил жену даже несколько болезненной заботой, не позволял ей ничего делать по хозяйству, нанял специально для Илои женщину, которая должна была все за нее делать. Онул был абсолютно уверен, что родится сын, первенец. Узнав о беременности, он устроил настоящий пир, Крошт, который взялся за организацию застолья, носился два дня как сумасшедший, съездив из хутора Джейза в Брок и обратно -- шесть миль в один конец -- семь раз! Мара ворчала, мол, дурная примета до рождения пиры устраивать, но ее никто не слушал. В следующие месяцы на нее лег весь груз хозяйственных забот. Мара работала за двоих в прямом смысле слова, в конце дня буквально валясь с ног от усталости. К концу беременности Илоа все больше и больше стала нервничать, боялась, что что-то будет не так, говорила, что она не выдержит, что во время родов обязательно умрет; увещевания Джейза и Крошта, и даже Мары, двое мальчишек которой вовсю бегали по хутору, постоянно всем мешаясь, что от этого не умирают и что нечего дурочку валять приводили только к слезам.

На восьмом месяце по настоянию Илои Онулы переехали в Брок в дом Пролика -- на случай, если повитуха понадобиться раньше времени. На следующий после переезда день Илоа потребовала мэтра Рогалла -- лекаря из Верхнего города, который пользовал местное дворянство и зажиточных горожан, коими являлись незнатные члены городского совета. Мэтр пользовался неограниченным доверием брокского жречества и, не без помощи клириков, возглавил в 1347 году "Гильдию лекарей Славного города Брока с правом выдачи патентов на практику в Скруге Брока", как было сказано в выданной ему грамоте, скрепленной Городской и Большой Храмовой печатями. Грамота висела в тесной прихожей перед его приемной, и она была первой (второй была, как правило, вешалка), во что утыкался носом захворавший посетитель мэтра. За прошедшие с тех пор десять лет Рогалл, пользуясь этим правом, стал единственным лекарем в Верхнем городе, лишив патентов двух своих коллег-конкурентов. Правда, остались еще две повитухи, на это он посягнуть не посмел. Зато мэтр в тесном сотрудничестве со священниками расправился со всеми магами-целителями, заставив их за два месяца покинуть город. Впрочем, настоящих магов в Северных королевствах последнюю тысячу лет можно было найти только в столицах, а в таких городах, как Брок, волшебники появлялись крайне редко и только проездом. В городе, точнее, в одном из посадских домов после изгнания осталась лишь одна ворожея; с ней ни жрецы, ни тем более Рогалл ничего не смогли сделать -- за нее заступились прибегавшие, преимущественно негласно, к ее услугам брокские дворяне и главы городских гильдий, последние, правда, в исключительных случаях. Набожные простолюдины боялись ее как огня и обходили дом колдуньи стороной.

После долгих уговоров и получив от Джейза двойную плату, мэтр Рогалл, наконец, согласился прийти в крестьянский дом и осмотреть Илою. Блестя поистине драгоценными очками из горного хрусталя в золотой оправе, Рогалл, всем своим видом выражая презрение, брезгливо, словно его заставили копаться в нечистотах, осмотрел жену Онула, прошамкал что-то морщинистым не по годам ртом (мэтру было не больше пятидесяти) и, наконец, раздраженно сказал, что все в порядке и незачем было его беспокоить. Как ни странно, Илою это успокоило, и Джейз не пожалел о двух серебряных сиридах.

Вообще, Джейз помнил эти дни своей непростой, полной потерь жизни в мельчайших подробностях. Почему-то именно эти...

Роды были тяжелыми, невероятно для вех изматывающими и длились больше суток. Всё это время никто в доме Пролика не сомкнул глаз. Началось вечером, часов в шесть, всю ночь Джейз с тестем мерили шагами горницу, заснуть под доносящиеся из опочивальни крики Илои было невозможно, в углу за конторкой сидел Крошт, со стоическим спокойствием просматривая какие-то счета из лавки Джейза. Он пару раз пытался привлечь к ним Джейза, чтобы тот немного отвлекся, но безуспешно, и он оставил эти попытки. Иногда, в минуты затишья, от Илои появлялась, чтобы передохнуть, какая-нибудь из женщин: или встревоженная мать -- она всегда рожала легко и сравнительно безболезненно, или служанка Илои, та самая, которую нанял Джейз в начале беременности, или вконец измученная повитуха. И тогда на вышедшую устремлялись горящие глаза Онула и Пролика, оторвавшись от бумаг, бросал выжидательный взгляд и Крошт, хотя все и понимали, что нового ничего она не расскажет. Под утро Пролик спустился в пекарню проследить за подмастерьями, ставящими тесто, Дирх ушел открывать лавку, в комнате роженицы как-то все стихло, и Джейз задремал в кресле. Разбудила его доносящаяся снизу брань Пролика, который отчитывал своих подмастерьев в таких выражениях, каких Онул старался избегать даже в мыслях. Прислушавшись, Джейз попытался разобрать, что же случилось, но так и не смог, а спускаться вниз он не хотел. В полдень вернулся Крошт и теперь, посмеиваясь, рассказал, чем был вызван гнев старого булочника. Перед пекарней он столкнулся с подмастерьями, которые и поведали ему об утреннем происшествии. Все просто -- Пролик решил замесить тесто сам, не доверив сие ответственное дело работникам, но, после бессонной ночи, по рассеянности вместо сахара высыпал в кадку соль, и все тесто пришлось выбрасывать. Ну и досталось за это, разумеется, подмастерьям, причем Пролик не успокоился до тех пор, пока не было замешано новое -- под его руководством, но уже работниками. Когда Крошт их встретил, они, отдыхая после утренней запарки, стояли у дверей пекарни с кружками дешевого эля в руках, и неторопливо обсуждали бурное начало трудового дня, методично сплевывая после каждой фразы на камень, которым прижимали дверь в пекарню, чтобы она не закрывалась. Камень Крошт застал совсем мокрым.

-- Особенно меня покорило спокойное, я бы даже сказал, снисходительное их отношение к твоему тестю. Говорили, что старика можно понять. Представляешь, Вулис сказал, что, мол, еще извиняться придет. Каков наглец, а?

-- М-да, в гневе Пролик страшен, -- слушая стоны Илои, вымученно улыбнулся Джейз, -- но отходчив. Так что Вулис, может, и прав...

В начале восьмого Илоа, наконец, разрешилась от бремени. Как и предсказывала повитуха ("Кто ж еще так тяжело родится?"), у Онулов появился наследник. Сын! Джейз был вне себя от счастья, что вот он, продолжатель рода, что у Илои все закончилось. Он уже давно решил, что назовет своего первенца Пертом, в честь погибшего брата. Был накрыт стол, Крошт приволок откуда-то бочонок превосходного эля, видимо, давно припасенный им специально для этого случая, и Джейз, захмелев, полночи громко разглагольствовал о том, как он будет воспитывать маленького Перта, не давая измученной Илое спать.

Перт умер вечером следующего дня, не прожив и суток. Убитый горем Джейз не мог ничем заниматься, в голове крутились слова Мары о дурной примете -- он клял себя за то застолье, бесконечно вспоминал страхи и причитания жены; но что он мог сделать!? Все хлопоты по похоронам взял на себя Крошт. Вообще, Крошт к этому времени стал не просто приказчиком в лавке Джейза, он был правой рукой Джейза, доверенным лицом во всех его делах, лучшим другом. Онул не только спокойно доверил ему все свои торговые дела, но, поскольку Дирху-младшему, третьему сыну Лорта Дирха, не светило никакого наследства от отца, Джейз даже взял его в долю; Крошт, помимо жалования, получал процент от доходов лавки и, вообще, от всей торговли, которую вел Джейз. Именно благодаря ему Джейз стал не просто богатым крестьянином, а преуспевающим торговцем, готовым не сегодня завтра вступить в купеческую гильдию Брока. Именно Крошт, а не Онул, приобрел все мыслимые и немыслимые связи, начиная от секретаря королевского наместника графа Брока и кончая нищим посадом и даже воровским братством города. Кроме того, он, лишь из любви к торговле, помог и Пролику, заметно подняв доходы знаменитому брокскому булочнику. Правда, об этом он хлопотал, памятуя о том, что к Джейзу, его работодателю и другу, которому он со временем стал очень предан, когда-нибудь перейдет половина пекарни. За прошедшие десять лет Крошт сделался для Джейза незаменимым человеком, Онул даже чувствовал некую зависимость от него, при заключении сделки Джейзу оставалось лишь встретиться с партнером, которого он мог до этого ни разу не видеть, и закрепить договоренность рукопожатием. Но Дирх обладал не только блестящим торговым талантом, он быстро и четко находил выход из любых ситуаций, которые этот выход имели, и решал все разрешимые проблемы. За два дня он организовал безупречные похороны, при этом сумев (в тайне от Джейза, разумеется, -- Онул бы счел это святотатством) разжалобить побывавших на похоронах закупщиков с севера и выручить за онуловский сыр и сорок мешков весьма сомнительного зерна заметно больше, чем договаривались. Северяне, ставшие уже постоянными покупателями в лавке Онула приехали в Брок за день до родов. "А Джейз еще говорил, как не вовремя они приперлись и что сейчас не до них, -- думал довольный Крошт, оставив на потом выяснение происхождения лишних десяти сиридов. -- В конце концов, скажу, что мне тоже семью кормить надо". Крошт обзавелся семьей шесть лет назад, и у него было двое мальчишек -- предмет белой зависти Джейза, и после женитьбы Онул часто грозился "догнать" своего управляющего. Скрыть же серебро от своего хозяина и, что для него было гораздо важнее, друга Дирху и в голову не могло прийти.

После мучительных родов и смерти сына Илоа совсем замкнулась в себе, панически боялась снова забеременеть; она, слава Богам, не полностью осознала, что же случилось на следующий за родами день, в ее глазах на долгие годы застыл лишь ужас пережитой боли. Джейз, напротив, испытывал все горе потери, казалось, за них двоих, на полгода, пока не пришел в себя, почти полностью отстранился от дел, торговые дела целиком легли на плечи Крошта, а разросшимся хуторским хозяйством занималась, видя горе хозяина, сильно сдавшая Мара. Выйдя из оцепенения, Онул решил повторить попытку и все же обзавестись наследником. Но Илоа, с которой он и так не спал уже восемь месяцев, наотрез отказывалась от исполнения супружеских обязанностей. Минул месяц, другой, пролетели полгода, год, два, Онул ходил за ней, уговаривал, грозил -- все было бесполезно. Ему стало казаться, что за его спиной уже начали посмеиваться, и не только домашние, он и сам казался себе смешным и злился на себя: что ж он, в самом деле, не мужик, что ли, что не может справиться с собственной женой?! Однажды он, не выдержав очередного отказа, решился взять Илою силой, но она тогда так и не забеременела, а Джейз корил себя за ту ночь долгие годы. Наконец, чтобы избежать насмешек, ему пришлось распустить слухи, что Илое после тех тяжелых родов никак не удается произвести на свет ребенка. Появилось много сочувствовавших...

Для того чтобы отвлечься от невеселых размышлений об отсутствии наследника, Онул решил сосредоточиться на расширении своего хозяйства и, прежде всего, торговли и повысить, наконец, свое общественное положение, добившись вступления в купеческую гильдию Славного города Брока. Он вместе с Кроштом, который там уже бывал, съездил на север, они провели переговоры с хозяином угольных шахт о поставках угля в Брок и Китртон, где Онул должен был выступать посредником, увеличил на своем разросшемся хуторе сыроваренное производство. Джейз подписал долгосрочный договор, скрепленный в купеческой гильдии, с мельником Норифом Гревчелом о помоле муки из зерна Онула для пекарни своего тестя, Джейзу и Пролику давно хотелось заключить эту сделку, мука у Гревчела славилась на всю округу. К тому же Онулу всегда нравился добродушный нрав мельника, чья мельница находилась в трех милях от хутора Онула, вниз по течению Лотки. Этот договор возобновлял старые связи с Гревчелами, которые были еще у отца Джейза, и которые, когда Нориф семь лет назад унаследовал мельницу, как-то сами собой распались. Со временем в лице весельчака Норифа Джейз приобрел нового хорошего знакомого, с которым любил посидеть вечерком за кружкой эля, несмотря на неуемного Дирха, который постоянно твердил, что нечего прохлаждаться с мельниками, а надо бывать на обедах у брокских купцов.

-- Ты не понимаешь, Джейз, так дела не ведутся! -- втолковывал Крошт.

Онул все прекрасно понимал, но как-то вдруг расхотел что-то менять, дела шли и так хорошо, по крайней мере, гораздо лучше, чем он планировал четырнадцать лет назад, когда он унаследовал хутор.

Наконец, Илоа все-таки забеременела. Джейз был полон надежд на счастливый исход, но беременность была неудачной, на шестом месяце у нее случился выкидыш, возможно, потому, что Илоа до исступления нервничала. Но Джейза это не очень расстроило, он был доволен уже тем, что Илоа решилась попробовать еще раз. На следующий год она снова забеременела, и вновь все кончилось неудачно, и тоже на шестом месяце. Джейз стал думать, что те роды, когда родился Перт, для его жены стали роковыми и теперь у него никогда не будет детей.

И вот, спустя три года после последней беременности, Илоа разродилась девочкой. Джейзу тогда было сорок шесть. Онул хорошо помнил, как в Центральном храме Брока, храме Пантеона, жрец-настоятель совершал обряд Посвящения с завернутым в льняные простыни живым комочком, плотью от плоти Джейза. Он переходил от придела одного Бога к приделу другого, начав с алтаря Вудара, Бога Рождения и Жизни, миновал последовательно приделы Богов Воздуха, Воды, Огня и Земли, закончил путь у черного алтаря Стрэлла, Бога Смерти. Храмовые служки запели гимн Орсту, настоятель переступил черту алтаря Старшего Брата и положил свою живую ношу в центр Чаши Орста, испещренную рунами Времени, точно под подвешенный на цепи отполированный каменный шар с рунами Равновесия, который был больше ребенка. Джейз, видевший обряд не один раз, вдруг испугался, что цепь оборвется, и шар-маятник раздавит его девочку. Илоа, с одновременно довольным и виноватым видом, стояла рядом с мужем и робко улыбалась, но Онул не видел ее лица, напряженно следя за совершаемыми священнодействиями.

Малышка стала плакать с самого начала, как только оказалась на руках настоятеля храма и теперь, когда послушники в хоре забрали совсем высоко, и младший жрец, принесший иглу и сажу от сгоревшего в огне Ячора питтора, священного черного дерева, стал делать у нее на грудке ритуальную татуировку, орала так, что едва не перекрикивала хор. Ей было очень больно.

Девочку решили назвать Марлой. После церемонии в "Храмовой Книге жителей округа Славного города Брока", вслед за именем Джейза появилась сделанная молодым священником Вудара запись:

"Марла, дочь Джейза Онула, вольного крестьянина из Брока, рожденная его женой Илоой в 1366 году Светлой эпохи, месяца Креста 14 числа".

Жрец писал быстро, руны, выходившие из-под его пера, были неестественно правильными и четкими, как будто выведенными по трафарету. Такими же ровными строчками была написана вся книга. Джейз, следивший за бледной рукой в зеленой сутане, был поражен и приписывал это "чудо" вмешательству самого Вудара. Перед записью была оттиснута черная печать, копирующая нанесенный священный знак.

Онул так ждал сына, что, когда родилась девочка, он два месяца ходил мрачнее тучи, именно поэтому у Илои в храме был немного виноватый вид. Но через полгода Джейз сам все больше и больше стал нянчиться с дочерью, а еще через год Марла стала главным человеком в его жизни, он буквально потерял голову, занимался только ей, не спал ночами, когда она слегка простужалась, тратил, как говорил Крошт, целое состояние на платьица, лучшие в Броке игрушки, потакал всем ее желаниям.

Илоа же была беременна еще один раз, но вновь не доносила...

Когда Марла подросла, Джейз извлек из сундуков несколько старых книжек, написанных на самой дешевой бумаге, и стал учить дочку грамоте. Книжки эти покупал еще его отец, заплатив огромные для крестьянина деньги, когда Джейз и Перт только пошли в школу. Крошт настаивал на получении Марлой приличного образования, для чего предлагал не поскупиться на учителя, уже планируя выдать дочь Онула за богатого столичного купца, а может, и дворянина. Джейз же не хотел отдавать ее за, какого-нибудь, как он говорил, знатного хлыща, который не умеет работать и промотает его, Онула, состояние, нажитое с таким трудом. Он хотел видеть рядом с дочкой какого-нибудь доброго работящего парня, пусть и такого же, как он сам, вольного простолюдина, даже не имеющего гроша за душой, но который будет любить и заботиться о его дочке, и который не прогуляет ее приданое. Онул мечтал о хорошем помощнике, который будет бок о бок с ним на хуторе. Но пока было еще совсем рано думать об этом, Марле исполнилось всего семь лет.

Минуло десять лет. Несмотря на то, что отец ей ни в чем не отказывал, Марла ничего особенного и не просила и росла скромной и работящей девушкой, чем неизменно радовала сердце стареющего Джейза. За это время -- увы! -- произошло два печальных события: в 1381 году пятнадцатилетняя Марла потеряла мать. Илоа умерла, простудившись во время первой весенней оттепели, ей было всего сорок пять, приглашенный мэтр Рогалл так и не смог ничего сделать, а год спустя Джейз провожал в Страну Теней Мару. Эта потеря значила для него гораздо больше, чем смерть жены, и ему было стыдно за это перед дочерью. Мара оставалась единственной из окружавших его людей, кто связывал его с тем временем, когда был еще жив его брат, и отец с матерью были молоды. За эти годы в Броке произошло еще одно знаменательное событие, которое обсуждалось целый год всей округой: после пятидесятилетнего перерыва в городе появился гном. Ничего особенного, гном как гном. Он открыл кузню на углу Кузнечной улицы и улицы Булочников, за несколько домов от пекарни Пролика, скончавшегося... Да, в семьдесят седьмом умер Пролик, но он уже был совсем старик. Онул получил половину пекарни, вторая досталась мужу Катины, младшей сестры Илои, с которым он разделил расходы (и, разумеется, прибыль) пополам.

Как быстро летит время! Онул неожиданно для себя обнаружил, что его дочка, которую он только что нянчил на коленях, счастье преклонных его лет, уже на выданье. Настало время расставанья. Кроме Марлы у Джейза не осталось никого из родных, и под предлогом поиска подходящей партии он задержал ее около себя еще на год. Крошт находил отличных кандидатов, на зависть всем девушкам Брока, в тайне жалея о том, что его сыновья уже обзавелись семьями, но Онул всех отвергал. По правде, он уже присмотрел жениха, им был Горик Гревчел, старший сын Норифа, с отцом которого Джейз последние годы очень близко сошелся. К Горику, который был на два года старше Марлы, Онул давно присматривался. Горик рос честным и трудолюбивым мальчиком, к тому же весьма смышленым, и Нориф по праву гордился им. Дети были знакомы с самого детства, Онул, отправляясь по делам в Брок, часто брал с собой дочь, и они иногда заезжали на мельницу, которая находилась на полпути в город. Когда Горик и Марла выросли, они стали видеться чаще, и, их отцы, несмотря на то, что оба прекрасно знали, чем могли кончиться подобные встречи, особенно сейчас, летом, не возражали, уже планируя свадьбу. Сватов решено было засылать в месяце Клыка сразу после уборки урожая. Дирху выбор Джейза пришелся очень не по душе, он говорил, что это не перспективно, его даже не убедили доводы Онула о коммерческой выгоде: Горик, которому Джейз мог оставить своё богатое хозяйство, будучи уверенным, что он сумеет не только сохранить нажитое, но и приумножить, наследовал мельницу и, таким образом, Онул получал всю производственную цепочку от выращивания хлеба до пекарни.

После смерти матери Марла стала каждый месяц три-четыре дня проводить в Броке у Катины, своей тетки. Обычно она добиралась до города и обратно самостоятельно. Девушку с удовольствием подвозили на груженых снедью телегах, бесконечно снующих в обоих направлениях по проходящему мимо хутора Онула тракту словоохотливые крестьяне, большей частью крепостные, которые были рады скрасить путь разговором с симпатичной девушкой. Большинство из них были местными, и многие хорошо знали Онула и его дочь. Перед городскими воротами Марла легко соскакивала с телеги, прощалась с подвезшим ее крестьянином и, быстро прошмыгнув мимо отпускающей сальные шуточки скучающей стражи, устремлялась в глубь узких кривых улочек, ловко лавируя между жителями Славного города Брока. Достигнув угла улицы Булочников и Кузнечной, Марла на мгновенье задерживалась у кузницы гнома, из которой пахло горячей окалиной, потом и чем-то кислым и где не умолкал стук молота. Нииль брался только за эксклюзивную работу, но, даже несмотря на запредельные цены, что сразу ограничило круг потенциальных клиентов, от заказов не было отбоя -- работа того стоила. Иногда гном поднимал и смешно щурил свои выцветшие глаза, большие и круглые, и всякий раз быстро и испуганно опускал взгляд, как будто его поймали за чем-то незаконным.

Прошло лето. Марла знала, что ей осталось ходить в девках не больше месяца. Она хотела в этот раз пожить у Катины подольше -- неделю, а может, и дней десять, неизвестно, когда еще доведется с ней так пообщаться, но сумела уговорить отца только на пять дней. Он был прав -- дел осенью по горло, надо помогать с урожаем, заниматься приданым. В тот день она долго возилась со своими делами и собралась в Брок уже под вечер. Онул уговаривал ее отправиться к Катине утром, но Марла отказалась, и хотя по осени уже темнело довольно рано, девушка надеялась добраться до города засветло.

-- Если не будет попутной телеги, обязательно возвращайся домой! -- крикнул отец ей вдогонку, хотя и прекрасно знал, что в это время года поток груженых продовольствием повозок не прекращался даже после захода солнца, пока стража в девять часов не запирала ворота.

На дороге Марлу догнала запряженная двумя огромными быками тяжелая повозка, которой управлял молодой парнишка. Он уже пару раз ее подвозил, но она до сих пор не знала даже его имени, ей только было известно, что он -- крепостной из деревни Корленика, их соседа. Девушка и в этот раз поехала с ним. Мальчишка очень торопился, кнут все время взлетал над спинами ленивых животных, но они лишь слегка прибавили шаг. Парень был в отчаянии. Когда проехали от хутора Онула примерно с милю, кованое колесо вдруг налетело на камень, и обод с треском лопнул, завалив повозку на бок. Несколько мешков повалились на дорогу, незадачливый возница забегал вокруг поклажи.

-- Ну, все, я и так опаздывал, а теперь управляющий меня точно убьет! Неделю отлеживаться буду, -- восклицал паренек, совсем забыв о своей пассажирке...

Марле надо было что-то решать. Оглядевшись, она не увидела других попутных телег, в этот час в другую сторону вереницей тянулись уже пустые повозки. Разумнее, конечно, было вернуться, как она и обещала отцу, домой, благо она не далеко еще уехала, но в ту осень в конце месяца Демона стояла необычайно теплая погода, дождей давно не было, и она решила прогуляться до Брока пешком. Оставив мальчишку наедине с его проблемой, девушка весело зашагала вдоль пыльной дороги среди пожухлой травы, кивая ехавшим на встречу знакомым. Солнце, уже зацепившись на горизонте за верхушки одинокой рощицы, окрасило ее золотую корону, а заодно и полнеба в свой медный цвет, ветер доносил запахи сена, навоза и опавшей листвы, справа тянулись бесконечные изгороди огородов, иногда перемежавшихся небольшими перелесками. Небо чертили сбивавшиеся в стаи птицы. Посмотрев на запад, -- над рощей остался лишь тонкий светящийся ободок -- Марла прибавила шагу, боясь не успеть до закрытия городских ворот.

Стемнело очень быстро. Солдаты уже зажгли факелы, и, вдетые в железные кольца, они горели на стенах двух сторожевых башен, охраняющих вход в город, освещая площадку перед воротами. В свете факелов крепостные стены Брока смотрелись очень величественно. Марла успела в самый последний момент, ей, чтобы очутиться в городе, даже пришлось пригнуться под опускающейся на ночь решеткой из толстых брусьев из мореного дерева.

-- Куда прешь, шалава! Раздавит! -- крикнул ей седоусый десятник, начальствующий над ночным караулом. Один из молодых солдат попытался ее стегануть веревкой, которую зачем-то держал в руках, но она ловко увернулась и выбежала в черноту улиц. Сзади раздался смех...

Впервые очутившись в ночном городе, Марла испугалась. Она никогда не думала раньше, что между Броком днем и Броком ночью такая разница. На узких улицах под нависающими верхними этажами было ужасно темно, свечи горели во многих окнах, но их свет едва пробивался сквозь узкие щели закрытых ставен. Редкие попадавшиеся ей странно одетые прохожие сторонились ее и друг друга, и Марле что-то подсказало, что лучше тоже не встречаться с ними глазами, нищие, которыми изобиловали улицы днем, куда-то попрятались; город жил особой, ночной жизнью, сосредоточием ее являлись харчевни при постоялых дворах, сквозь открытые двери которых слышались взрывы хохота подвыпивших ремесленников и приехавших продавать богатый в этом году урожай крестьян, хихиканье и взвизги женщин. У одного из кабаков здоровенный детина, прижав к стене какую-то девку с распущенными волосами, бесстыдно лез ей под юбку, а она даже не сопротивлялась! Пораженная Марла, оглянувшись, немного замедлила шаг, -- как можно позволять делать с собой такое, да еще у всех на виду! -- но в этот момент ей под ноги на полоску желтого света из двери трактира вывалился мертвецки пьяный мужик и тут же захрапел в не просыхающей грязной луже. От него пахло мочой. Марла решила свернуть в переулок, который выходил на Ратушную площадь, и где не было трактиров.

Заболел низ живота, стало очень неуютно. Марла думала, что месячные начнутся через день, и она как раз планировала провести это время у Катины. Девушка заторопилась к пекарне, до нее оставалось всего ничего.

-- Держи ее, с-сучку!

Она оглянулась на раздавшийся сзади веселый пьяный окрик и нестройный топот нескольких пар ног. Дальнейшие события развивались с невероятной быстротой и заняли не более пятнадцати минут. В следующее мгновенье Марла оказалась в окружении трех поддатых солдат. Она сразу все поняла. Оттолкнув одного и исступленно закричав "Помогите!", рванулась к дому. Солдаты с хохотом бросились за ней. У гномьей кузницы, в которой до сих пор раздавался стук молотка и горели факелы, девушку догнали и сбили с ног сильным ударом в спину. Она упала в какие-то помои, ее резко перевернули на спину.

-- Куда?! Не уйдешь! -- они стояли вокруг и смеялись. Должно быть, это были солдаты вечерней стражи, сменившиеся около часа назад и, после своей смены на городских стенах, сразу же отправившиеся в кабак. Они даже не заходили в казарму и были в грубых кольчугах, шлемах и с мечами. На темно-желтых накидках был вышит герб Славного города Брока.

-- На помощь! -- хотела вновь крикнуть она, но голос сорвался на хрип, а потом ей заткнули рот грязной шершавой рукавицей. Она почувствовала на губах и во рту привкус крови.

-- Чего орешь, сука?

Ее придавило к земле тяжелое тело. Марла не запомнила его лицо, в память врезалось лишь стальной отблеск на переносье шлема и бляха урядника на груди. Видимо, и сейчас солдаты соблюдали субординацию. Он разорвал на ней рубашку, обслюнявил ей шею и губы и так больно сдавил правую грудь, что она вскрикнула.

-- Давай, давай, чего ждешь? Не один! Ха--ха!! Шлюшка, раздвинь ножки! -- слышались голоса и глумливый смех остальных.

-- Расслабься, тебе понравится, -- хрипло и громко прошептал Марле на ухо урядник и задрал ей на лицо юбку. От него разило потом, чесноком и прокисшим пивом. Марла запрокинула голову и увидела пару высоких солдатских сапог с железными накладками и голову высунувшегося на шум Нииля. В девушке всколыхнулась надежда, но гном тут же испугано исчез в кузнице. Звякнула кольчуга, она дернулась от боли, но не вскрикнула. Больше она вообще не кричала. Урядник кончил быстро, и Марла видела, как он ошарашено смотрит на перепачканные в крови подол, ее ноги и свой член.

-- Ба, да она целка! Клянусь Орстом! -- глупо и растеряно воскликнул он. -- "Шлюха, шлюха..." Придурки!!! -- рявкнул урядник на своих собутыльников и зычно загоготал.

-- Ладно тебе, угомонись. Какая-то баба, дура, я слышал, стражу звала, пока ты развлекался, так что пойдем скорей.

-- Во-во, оставь ее. Сегодня ночью Багрук десятником, потом с ним хлопот не оберешься, он и перед сотником построить может. На гауптвахту захотел?

И бдительные охранники закона и города, громко хохоча, быстро удалились в темноту спящей Кузнечной улицы. Стража так и не появилась. Марла полночи просидела за какой-то тачкой, забившись в угол между домами. Ее тело сотрясали беззвучные рыдания, но слез не было. Болело все тело. Часы на ратуше пробили четыре. Она встала и, пока не проснулся Славный город Брок, пошатываясь, двинулась к городским воротам, отпиравшимся через полчаса. Невдалеке от них Марла подобрала брошенное грязное покрывало, которое прикрыло растрепанные волосы и разорванную на груди одежду, юбка и обувь были покрыты бурыми пятнами. На выходе молодой солдат отшатнулся от девушки, она бросила взгляд на догорающие сильно чадящие факелы, восток еще не начал светлеть. На дороге еще никого не было, но девушка сразу свернула с нее и побрела к зарослям ивняка на берегу Лотки. Пройдя вдоль берега примерно с милю, она села на землю и снова зарыдала без слез. Начинало светать.

Марла потеряла счет времени. Очень хотелось спать, но заснуть ей так и не удалось. Солнце давно уж перевалило за полдень, когда она взяла себя в руки и попыталась в ледяной воде привести себя хоть как-то в порядок. В результате получилось еще хуже -- вместо струек засохшей бурой крови на ногах появились грязные разводы, кожаные сапожки не желали отмываться от пятен, а лишь насквозь промокли. Марла ужасно замерзла, но все же решила дождаться темноты, чтобы пойти домой. Наконец, солнце село, и она побрела по берегу к хутору. Лотка навстречу ей быстро гнала опавшие желто-бурые узкие листья ив. Опомнившись, -- она шла прямо на мельницу Норифа -- девушка резко свернула влево и, выйдя на дорогу, побрела по ней. Из Брока тянулись опорожненные телеги, и тогда Марла, боясь столкнуться со знакомыми, сворачивала к кустам.

В дверь родительского дома она постучалась уже за полночь. К этому времени Марла, не спавшая сорок часов, продрогла до костей, голова и низ живота ужасно болели, под глазами было черно, промокшая в холодной воде юбка липла к ногам, ступни замерзли так, что она их почти не чувствовала... Дверь открыл заспанный Джейз, бурчащий что-то нелицеприятное в адрес ночных визитеров. При виде дочери сон у него как ветром сдуло, потеряв дар речи, он лишь отступил, пропуская ее внутрь. Марла отсутствующим, загробным голосом потребовала баню. Через две минуты все в доме были подняты на ноги. Онул, вышедший из оцепенения, орал на голосящих женщин, один из работников затапливал печь в бане, двое других таскали из колодца свежую воду, по всему дому зажигались свечи. Джейз пытался у Марлы выяснить, что случилась, но та молчала, безучастно глядя на поднявшуюся суматоху. Отец не стал продолжать расспросы, решив оставить их до утра. Она так замерзла, что не согрелась даже в парилке. Мылась Марла половину ночи, но никак не могла почувствовать себя чистой. Поняв, что это внутри нее и не зависит от количества мыла и горячей воды, она позволила себя вытереть все время причитающей служанке и отправилась в нагретую кирпичами постель. Выспаться ей не дал бесконечно повторяющейся кошмар прошлой ночи, она металась во сне по кровати и несколько раз с криком просыпалась...

Пока Марла была в бане, к Онулу постепенно пришло понимание того, что произошло с его дочерью. Оставалось выяснить, кто это сделал. Он оседлал коня и решил немедленно ехать в город, но в конце концов послал в Брок работника, приказав поднять с постели Дирха и, ничего не рассказывая, срочно вернуться с ним на хутор. Марла сквозь сон слышала, как кто-то в начале пятого ускакал в город. Примерно через час работник вернулся вместе с взъерошенным, в одетой второпях наизнанку рубахе, Кроштом. Постаревший Крошт, тяжело дыша после быстрой скачки, с трудом слез с лошади и огляделся слезящимися от ветра глазами. Полдня, пока Марла спала, Джейз совещался со своим управляющим. Крошт в конце концов убедил Онула все же расспросить Марлу о том, что случилось, если конечно, она сможет хоть что-то прояснить. Вечером, выслушав бессвязный рассказ девушки, -- Крошт все время напирал на то, сможет ли она узнать урядника, но Марла лишь отрицательно качала головой, глядя на него не узнающими глазами -- оба старика оставили ее одну, и она лишь слышала доносящиеся из горницы обрывки их беседы.

-- Джейз, не стоит даже начинать это дело, -- говорил Дирх, -- ты ничего не добьешься, а на Марлу будут всю жизнь косо смотреть, я уж не говорю о том, что замуж ее никто никогда не возьмет. Повторяю, подумай о дочери...

-- Нет, этот ублюдок не получит даже неделю гауптвахты. Она его даже не сможет опознать! Я тебе говорю -- это бесполезно. К тому же...

-- Но их видел гном! -- хватался Онул за последнюю возможность.

-- Ха, гном! Тоже мне, нашел свидетеля. Он ни за что не станет с этим связываться. Нииль не дурак. Забыл, что случилось с его предшественником?! Ему наверняка добрые люди рассказали. А Велль, кстати, не так уж был трусоват, в отличие от других его соплеменников.

Гномы, не превзойденные каменщики и кузнецы, вообще неохотно селились среди людей, особенно здесь, в Северных королевствах, вдали от подземелий своих гор. Джейз хорошо помнил Велля, старого гнома, жившего в Броке, когда он с Пертом еще ходили в школу. Он создал серьезную конкуренцию местным кузнецам, в отличие от Нииля занимаясь любыми заказами. Его пытались выжить из города, сбив цены до предела и работая себе в убыток, но гном упрямо держался. Наконец, однажды вечером гномья кузница подозрительно загорелась, причем сам Велль чуть не погиб в огне. Кузня гнома сгорела дотла. Люди видели, как два человека выбежали из нее, когда там начался пожар. Несмотря на то, что гном через два дня покинул город, поджигателей довольно долго искали, но, разумеется, никого не нашли.

-- ...К тому же, -- продолжал Крошт, -- помнишь Велону Лосурт, дочь...

И Дирх напомнил Джейзу о том, как дочь главы купеческой гильдии Брока, которая ночью пошла звать мэтра Рогалла к заболевшему отцу, изнасиловал тоже солдат местного гарнизона. Начальнику гарнизона удалось замять дело даже тогда, хотя Лосурт, бывший членом городского совета, яростно требовал возмездия. Дирх припомнил еще пару подобных историй.

Наконец они договорились о следующем. Свадьбу с Гориком отложили под предлогом недомогания невесты, что, надо сказать, было истинной правдой, к тому же она была в таком состоянии, что ни о какой свадьбе не могло идти и речи; Марлу даже перевезли в Брок, где ее раз в неделю осматривал Рогалл. Марла равнодушно со всем соглашалась, хотя Джейз особенно боялся, что она откажется от замужества.

Прошло полтора месяца. У Марлы была десятидневная задержка, но мэтр Рогалл сказал, что у девушки лишь серьезная душевная травма и небольшая простуда и беременности опасаться нечего.

Мэтр ошибся. Джейз был в шоке, ведь последний раз у его дочери месячные начались в тот вечер. Крошт еще говорил, как им повезло, что хотя бы этой проблемы не существует, и именно поэтому он так уговаривал не поднимать шум. Они даже не думали о таком повороте событий. Но... Все в одночасье рухнуло. Слух быстро разнесся среди знакомых Онула. Горик отказался от свадьбы, чего, впрочем, и следовало ожидать, Джейз прекрасно понимал и не осуждал Гревчела, будь он на его месте, то поступил бы также. На Онула стали бросать косые взгляды, он чувствовал, как за его спиной начинали шептаться. О до сих пор не состоявшемся вступлении в купеческую гильдию, к большому огорчению Крошта -- это была бы полностью его заслуга, пришлось окончательно забыть, более того, торговля шла все хуже и хуже, не говоря уже об огромных для Онула суммах, перекочевывающих в карман брокского лекаря. Но Джейз решил сделать для любимой дочки все необходимое и не скупился на расходы.

Беременность протекала невероятно тяжело. На протяжении шести из девяти месяцев Марла болела, неделями в жару и чуть ли не в забытьи металась по постели, она противоестественно, особенно в ее положении, исхудала и жутко смотрелась со своим округлившимся животом, который из-за этого казался ненормально большим, головные боли не прекращались ни на минуту. Марле не помогали ни эликсиры и порошки мэтра Рогалла, ни многочисленные советы видавших всякое повитух, но ни они, ни лекарь не могли припомнить подобное -- и состарившийся Джейз не спал ночами. Дирх, делавший для своего друга и его дочери все, что было в его силах, даже предлагал Онулу позвать ворожею, но Джейз, будучи очень религиозным, как всякий простолюдин Северных королевств, отверг подобное предложение с суеверным страхом.

Настало время рожать. После своего рода консилиума с обеими брокскими повитухами, Рогалл вынес жуткий приговор: ни мать, ни ребенок, сказал он, скорее всего не выживут.

-- Джейз, надо звать Лароку -- иного выхода нет, -- настаивал Крошт.

-- Колдунью? Ты с ума сошел! -- отпрянул в ужасе Онул.

-- Ты хочешь, чтобы твоя дочь и ее ребенок отправились в Страну Теней? Хочу тебе напомнить, что Ларока принимала роды у всех брокских дворян, и все всегда было в порядке. Марла мне как дочь, и я настаиваю. Всю ответственность беру на себя, тем более что боятся совершенно нечего.

В конце концов, Крошт уговорил Онула и сам сходил за ворожеей. Ларока была удивлена, что ее позвали в дом крестьянина, но ничего не сказала. Обе повитухи (Рогалл ушел незадолго до этого), увидев ее, отпрянули от нее как от чумной. Бегло осмотрев Марлу, она буркнула Джейзу, что надо было раньше ее звать и что теперь она ничего не обещает. Колдунья попросила остаться одного Джейза, и он со священным страхом следил, как она зажигала вокруг кровати его дочери принесенные с собой какие-то травы, шепча заклинания. Потом она велела ему положить ладони на лоб дочери, и он почувствовал, как внезапно ослабло его тело, но Ларока несмотря ни на что запретила убирать руки. Онул, не в силах возразить, в оцепенении следил за странными действиями странной повитухи. Марла рожала в беспамятстве, ведьма приняла у нее появившуюся девочку и, обрезав пуповину, тут же отложила ее в сторону. Джейз понял, что его внучка родилась мертвой. Он впервые видел такое недоброе выражение лица у мертвого человека, тем более новорожденного, и долго не мог отвести взгляд, на мгновенье даже забыв о своей дочке. Но Ларока не обратила на это внимание, пристально глядя на роженицу.

-- Это еще не все, -- неожиданно произнесла колдунья. -- У вашей дочери двойня.

Второй ребенок, мальчик, появился на свет очень быстро, почти сразу же за первым. Он был значительно меньше своей сестры, легче, наверное, на целый фунт, и Джейз к своему ужасу подумал, что его внук тоже мертв, но ведьма склонилась над ним, монотонно гнусавя заклинания и растирая его окровавленное тельце принесенной с собой резко пахнущей мазью, и во вдруг наступившей тишине маленький живой комочек неожиданно -- Онул даже вздрогнул -- тихонько запищал. В этот момент Марла на мгновенье пришла в себя и, глядя на сына, слабо улыбнулась. Минуту спустя она испустила дух.

-- Извините, я сделала все, что могла... -- виновато сказала обессилившему и убитому горем отцу Ларока. -- Но только благодаря вам Марла прожила последний час, и только благодаря вам выжил ваш внук. Запомните это.

Джейз запомнил.

Отпылали погребальные костры. На похоронах он держал на руках малыша и заглядывал в его темно-серые, почти черные глаза. Впрочем, взгляд у Эргибара был самым обычным, не то, что у его сестры. Эргибар -- это аристократическое имя, имя королей носил отец Джейза, и чудом выживший мальчик был назван в честь своего прадеда. Потом было Посвящение. Точнее... оно должно было состояться, но...

Неприятности начались сразу же после родов и росли как снежный ком с невероятной быстротой. Нужно было искать кормилицу, но посадские женщины отказывались кормить или узнав, что роды принимала ведунья, или увидев крошечных размеров тельце, считая что ребенок не жилец. Пришлось вдвое поднять цену. Вообще, деньги стремительно стали таять с того страшного для Марлы дня, в конце концов, приведшего девушку в Царство Стрэлла. Сначала оплачивались услуги Рогалла, который, тратя свое время на крестьянку, да еще и неизвестно от кого забеременевшую, брал больше, чем его пациенты среди брокских дворян, потом, когда о Марле стала говорить вся округа, лавку Онула все чаще обходили стороной даже постоянные покупатели. Выручали только северные торговцы, которым не было никакого дела до происходящего, но этого было ой как недостаточно! Появились долги -- это у Онула, который сам всегда ссужал деньгами многих в посаде! -- и их становилось все больше и больше. Крошт ходил мрачнее тучи и лихорадочно пытался что-то предпринять. Но до разорения еще было все же далеко.

В Посвящении Эргибару было отказано. Это было невероятно! Впервые Джейз допустил в свои мысли сомнения в отношении действий служителей Богов. Он всегда с трепетным уважением относился к храмовым обрядам, посещал Центральный храм Брока во все праздники, соблюдал посты и этому же учил свою дочь, храмовую "десятину", несмотря на то, что она составляла чуть ли не пятую часть, не просто исправно и безропотно платил, но считал это своим священным долгом, никогда даже не задумываясь о том, что жрецы и без того нещадно обирали приписанные к храмам деревни. Но ни величие храмовых песнопений и роскошь праздничных служб, ни великолепие убранства Храма Пантеона в Броке, подавляющего прихожанина своими размерами, ни даже творимые жрецами именем Богов и самими Богами чудеса так не поражали и заставляли преклоняться Онула, а "подвиг", как считал сам Джейз, самих священников -- юноши, становясь послушниками, подвергались кастрации. Для Джейза было просто непостижимо, как можно дать добровольно отрезать мужское "хозяйство", с чем бы он не расстался ни при каких обстоятельствах. Оскопить могли только насильников, если их, конечно, ловили, но это было наказание. В глазах Онула это привносило в образ жрецов ореол святости. Девушкам же, будущим жрицам, отрезались груди, но это не так трогало Джейза, к тому же, женщины-жрецы встречались довольно редко.

Джейз Онул, вольный крестьянин из Брока прекрасно, прекрасно помнил, как в школе его и его брата учил основам веры младший жрец Центрального храма Брока, храма Пантеона, как растолковывал смысл Скрижалей Богов, составленных великим Пикростом, Указавшим Путь. С появления Скрижалей началась Светлая Эпоха, священные тексты были непререкаемы на протяжении четырнадцати веков. Джейз знал, что в Посвящении, во Вхождении во Храм не может быть никому отказано, независимо ни от расы, ни от пола, ни от возраста, ни от социального положения, ни от чего бы то ни было, ибо перед Богами все равны. Онул до сих пор слышал мелодичный тонкий голос жреца и помнил, как при этих словах озарилось лицо молодого евнуха. Но все меняется. За несколько лет до рождения Эргибара умер настоятель храма Пантеона. Почившего старика любил весь округ Брока, в котором он был епископом. Для местных жителей он являлся олицетворением того, каким должен быть священник -- Акреш, так его звали, был всегда добр и милосерден ко всем, справедливо решал споры, независимо от того, кто стоял перед ним, свято чтил Пикростов Завет. Вскоре из столицы прибыл новый епископ, полная противоположность Акрешу. Это был необычайно худой для евнуха -- кожа да кости -- небольшого роста человек с резким, крикливым голосом, срывающимся на фальцет, он не говорил, а верещал, движения его были пугающе порывисты. Присланный настоятель оказался, к тому же, религиозным фанатиком, из тех, кто жестко блюдет церковные законы, не взирая ни на что. Он как будто сошел со страниц исторических хроник времен Победителей драконов, когда, на заре Второй Империи, подобные ему огнем и мечом уничтожали всякую ересь и жрецы вели ожесточенную борьбу с магами, которых много тогда пожгли. Но теперь даже он не смог ничего сделать с Ларокой, хотя и пытался.

В Посвящении Эргибара отказал именно он.

-- Я не могу провести обряд. Более того, я просто не имею права сделать это, -- верещал настоятель Джейзу, буравя его глазами. -- Почему? Ну, во-первых, возникает вопрос, кто отец твоего внука? Где доказательства, что это солдат брокского гарнизона? Где, я спрашиваю? И почему ты, сын мой, не заявил сразу об изнасиловании? Не потому ли, что твоя дочь спуталась с каким-то крепостным?! -- взвизгнул жрец. -- В этом случае, как тебе известно, ребенок становится собственностью хозяина его отца. Какой Знак мне ставить? И потом, -- настоятель понизил голос, -- мне стало известно, что роды принимала эта ведьма, нечестивица, проклятая Богами. И ты после этого посмел явиться в храм просить Посвящения?

Это, как понял несчастный дед, и стало истинной причиной отказа, а Знак -- так, предлог, формальность.

-- Но в Пикростовом Завете сказано... -- начал было Джейз.

-- Ты решил учить меня Скрижалям Богов, крестьянин?! Вон!!! -- настоятель заверещал так, что Джейз, испугавшись, даже отшатнулся. Ему стало не по себе. Он попятился и, развернувшись, чуть ли не выбежал из храма. Бывшие в храме люди -- и трое младших жрецов, и послушники, и несколько редких в первой половине дня прихожан -- смотрели то на настоятеля, то вслед ушедшему Онулу. В их взглядах читались удивление и страх; они никогда здесь не видели ничего подобного.

Когда звонкое эхо торопливых шагов Джейза затихло под сводами, настоятель, ни на кого не оглядываясь, удалился в свои покои.

С того дня для Онула все пошло действительно плохо. Вновь появились проблемы с кормилицей -- из-за отказа в Посвящении (старожилы такого не помнили!) поползли слухи, что младенец, неизвестно от кого зачатый, вовсе не человек, а чудовище в человеческом обличии, женщины жаловались, что на удивление быстро окрепший ребенок стал больно кусать грудь. Цену пришлось вновь увеличить, и Дирх, в конце концов, стал говорить, что столько, должно быть, не платят и кормилицам принцев. Торговля совсем встала, урожай, и без того скудный в том году, продать не удалось, убытки росли как снежный ком...

Курсы валют и примерные цены на некоторые товары будут указаны в Приложениях в разделе "Нумизматика".

Здесь и далее см. Приложения, раздел "Календарь"

Комментарии: 4, последний от 05/11/2018. © Copyright Симонов Сергей Александрович (ssrus@mail.ru) Размещен: 27/05/2016, изменен: 27/05/2016. 64k. Статистика. Глава: Фэнтези		Ваша оценка:
Аннотация: Первая глава не полностью

Симонов Сергей Александрович : другие произведения.

Эпоха перемен (рабочее)