Син Из Страны Холмов : другие произведения.

Мир, где колобки оживают

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда маленький ребёнок, быть может, впервые, слушает сказку, он попадает в волшебный мир. Там оживают только что слепленные из теста колобки, там разговаривают животные, там есть скатерти-самобранки и сапоги-скороходы. Известно ли ребёнку, что этот мир - порождение человеческой фантазии? Скорее всего нет. Дети не то чтобы не чувствуют границы между нашим миром, и миром, где колобки оживают. Нет, они прекрасно чувствуют её, и понимают, где реальность, а где вымысел, но в том-то и дело, что для них эта граница существует

   Дети в отличие от взрослых, не страдают чувством самосохранения в привычном нам смысле. Но, что интересно, у детей есть - или может быть - чувство самосохранения, защищающее их от сверхъестественного мира. Нет, я не собираюсь утверждать, что сверхъестественный мир физически существует. Во-первых, существование или не существование сверхъестественного мира в равной степени не доказуемо, а во-вторых, меня в данный момент больше интересует тот факт, что сверхъестественный мир существует в нашем сознании. Хотим мы того, или не хотим, верим мы в это или нет - все мы слушали в детстве сказки, все мы их читали, а некоторые из нас ещё и сейчас читают фантастику. Отнюдь не обязательно веря в истинность изложенных там событий.
   Когда маленький ребёнок, быть может, впервые, слушает сказку, он попадает в волшебный мир. Там оживают только что слепленные из теста колобки, там разговаривают животные, там есть скатерти-самобранки и сапоги-скороходы. Известно ли ребёнку, что этот мир - порождение человеческой фантазии? Скорее всего нет, ведь у маленького ребёнка соответственно маленький жизненный опыт и полное доверие к старшим. Если ребёнку говорят, что это всё было (и жило) - почему вдруг нет? А если в опыте ребёнка испечённые из теста яства не оживали, то это вполне может показывать, что тесто пеклось как-то не так, без соблюдения неких волшебных качеств. Ребёнок, конечно, не проговаривает это так, как сейчас я, он просто воспринимает это как закономерность. Мир должен быть устроен гармонично - если ребёнок растёт психически здоровым (без душевных травм, фрустраций и деприваций), то в его понимании мир должен быть устроен гармонично и закономерно, без неразрешимых противоречий. И даже если, подрастая, ребёнок перестаёт слепо верить в сказки (что сплошь и рядом случается), в его сознание остаётся представление о сверхъестественном мире, о его законах и взаимоотношениях с привычным. В сознании ребёнка остаётся матрица мира, где колобки оживают. И ребёнок улавливает его закономерности, может быть даже лучше, чем закономерности реального мира, о котором пока знает довольно мало. Я имею в виду закономерности не той части реального мира, которая доступна ребёнку, а всего, где большая часть ребёнку недоступна и закономерности которого от ребёнка зачастую скрывают намеренно. При этом закономерности сверхъестественного мира, открытого ребёнку в сказках, (с Вашего позволения я буду называть его миром, где колобки оживают - пусть это метафорично, но зато более точно, чем сверхъестественный мир) дети, хотя и знают не всё о сверхъестественном мире, угадывают совершенно точно.
   И более того, именно ребёнок должен быть арбитром в неясных для взрослого вопросах о том, как должен поступить сказочный персонаж. Недаром многие детские писатели, прежде чем написать сказку, наблюдали за детьми, а иногда и советовались с ними по поводу спорных вопросов.
  
   В творчестве известного детского писателя Корнея Чуковского есть два очень интересных для нашей работы стихотворения, основанные, по его собственным словам, на реальных происшествиях. Это "Закаляка" и "Что сделала Мура, когда ей прочли сказку "Чудо-дерево"". История "Закаляки", без сомнения, известна всем. О чудовище, нарисованном девочкой Мурочкой, которая перестала рисовать, испугавшись собственного творения, испугавшись, по-видимому, того, что оно реально и может ожить. И вторая история - о той же девочке, которая решила посадить дерево, дающее сапоги вместо плодов, после того, как ей прочли об этом сказку (к слову сказать, тоже принадлежащую перу Чуковского). Эта девочка верила, не сомневаясь ни на минуту.
   Или, можно обратиться к творчеству Джани Родари. Джани Родари в своей книге "Грамматика фантазии" описывает, как он "давал детям незаконченный рассказ о старике-пенсионере, который чувствует себя лишним человеком". Старик - дедушка - решает уйти к кошкам, и в один прекрасный день на площади Арджентина в Риме "подлезает под железный брус, отделяющий улицу от археологической зоны - прибежища всех бездомных созданий кошачьей породы, и превращается в серого красавца-кота". Через какое-то время дедушка-кот возвращается в свою семью (где его узнают, что особенно интересно, по крайней мере, так было в уже законченном произведении Джани Родари с тем же сюжетом).
   Здесь Джани Родари спрашивает у детей, стоит ли дедушке оставаться котом или снова стать дедушкой. Заручившись согласием большинства, Джани Родари предлагал указать способ обратного превращения.
  
   "И тут все дети, - пишет Джани Родари, - независимо, от того, в каких широтах они живут, без колебаний указывают, что надо сделать: "Надо подлезть под железный брус в обратном направлении".
   Железный брус: вот оно, волшебное орудие метаморфозы! Рассказывая историю в первый раз, я даже не обратил на него внимания. Правило открыли мне сами дети, это они меня научили что, "кто подлезает под брус в ту сторону, превращается в кота, а кто в эту, тот опять становится человеком". Имея в распоряжении эту железную штуку, можно было бы создать и другой антипод: "подлезть под" и "перелезть через". Однако на сей счёт никто ни разу не высказался. По-видимому, ритуал, связанный с брусом, чётко установлен правилами и вариантов не имеет. "Перелезание через", наверное, зарезервировано только за кошками как таковыми. В самом деле, когда кто-то из детей возразил:
   - Почему же другой кот, когда возвращался домой, подлез под железный брус и в дедушку не превратился? - тотчас же последовало разъяснение:
   - Потому что он не подлез под брус, а перелез через брус, перепрыгнул".
  
   Также Джани Родари высказывает предположение, что желание большей части детей (99% из 100) вернуть дедушке его человеческий облик, связанно не только с чувством справедливости и вины (вины перед реальным дедушкой), как он думал вначале, а с тем, что он назвал "фантастической симметрией": "Произошло волшебное событие, и воображение безотчётно ждёт, чтобы такое же событие свершилось в обратном направлении".
   В этом примере можно увидеть, что детям известны, точнее, они их угадывают, закономерности волшебства.
  
   Вернёмся к тому, с чего началась эта работа. К чувству самосохранения. В возрастной психологии известен эксперимент с волшебной шкатулкой, в котором ребёнка убеждают, что помещенные в шкатулку картинки оживают и как бы случайно оставляют одного. Когда перед ребёнком, пусть даже самым недоверчивым, лежат яркие, красочные картинки и опасными животными и тусклые, скучные картинки с неопасными животными, ребёнок выбирает тусклые. Почему? Ответ очевиден - он опасается, что шкатулка "работает" и не хочет подвергать себя опасности. Или, например, Джани Родари в уже упомянутой мной книге "Грамматика фантазии" описывает случай, когда он на радиопрограмме "Куча историй для игр" рассказал детям историю о приведениях. Ниже я приведу отрывок из текста Джани Родари, чтобы было более понятно, что я имею в виду.
  
   "Приведения живут на Марсе. Вернее, влачат жалкое существование, потому что там никто не принимает их всерьёз - и взрослые, и дети смеются им в лицо, даже греметь ржавыми цепями неохота... И тогда приведения решают эмигрировать - отправиться на землю, где, по слухам, многие ещё их боятся.
  
   Ребята хохочут и уверяют, что они-то приведений не боятся нисколько. На этом месте мой рассказ обрывается.
   Надо придумать продолжение и конец. Что бы вы посоветовали? Вот какие последовали ответы:
  
   - Пока приведения летели на Землю, кто-то в космосе переставил дорожные знаки, и приведения очутились на далёкой звезде.
   - Зачем было переставлять дорожные знаки, если приведения из-за простынь всё равно ничего не видят: просто они сбились с пути и оказались на Луне.
   - Некоторым приведениям всё-таки удалось добраться до Земли, но только очень немногим, так что это не страшно.
   Итак, пятеро детей в возрасте от шести до девяти лет всего за минуту до этого дружно потешающихся над приведениями, теперь с таким же единодушием стараются не допустить, чтобы приведения заполонили Землю. В качестве слушателей ребята чувствуют себя в безопасности и смеялись, но как рассказчики вняли внутреннему голосу, призывающему к осторожности. Подсознательно их воображение во власти страха (перед приведениями и, стало быть, перед тем, что с ними сопряжено)".
  
   "Вняли внутреннему голосу"! То есть Джани Родари предполагает у детей наличие некого внутреннего голоса, "призывающего к осторожности". К осторожности - в чём? В общении со сверхъестественным. И это при том, что обычно дети не очень-то жалуют осторожность.
   А что, собственно, пугает детей в приведениях? Хотя я не могу быть полностью уверена, но думаю, что дети не смогли бы назвать конкретную опасность. Просто у них есть внутренний голос, который предостерегает их от встреч с выходцами из того мира, где колобки оживают. Голос, оставшийся им как бы по наследству с тех времён, когда все люди - и дети, и взрослые верили в реальность такого мира и в возможность (и даже нечто большее, чем возможность) проникновения этого мира в наш, физический - и наизусть знали, о том, какие опасности грозят людям от такого проникновения. Было бы очень соблазнительно назвать этот внутренний голос врождённым, но весьма интересная работа Маргарет Мид "Как растут на Новой Гвинее" убеждает нас в обратном. Дети изучаемого в этой работе народа манус не любят легенд, не слушают их и не играют, в отличие от детей нашей культуры, в ролевые игры. Им не знаком ни анимизм, ни артефакционизм. Маргарет Мид предполагает, что эти феномены в детях нашей культуры связаны с воспитанием и, в частности, с большим количеством сказок.
   Тут может возникнуть впечатление, что тот внутренний голос, о котором писал Джани Родари, и та способность улавливать закономерности мира, где колобки оживают, о которой только что писала я, есть явление сугубо социальное, и что его появление зависит исключительно от наличия в детском жизненном опыте сказок. Однако это не так. Взрослый человек знает намного больше сказок, чем ребёнок, и при этом часто совершенно утрачивает способность разбираться в закономерностях и законах мира сверхъестественного. Значит, дело не только (и не столько) в наличии сказок в опыте ребёнка. Значит, мышление ребёнка обладает некими особенностями, позволяющими ребёнку мыслить в русле сверхъестественного. Эти способности, несомненно, нуждаются в стимулировании их средой ребёнка для того, чтобы им проявиться. Для сравнения - точно так же ребёнок рождается с потенциальной возможностью ходить и говорить - однако нуждается в примере и поощрении со стороны взрослых, чтобы развить в себе эти способности.
   Ещё сюда же можно добавить - в качестве примера улавливания детьми закономерностей мира, где оживают колобки, и случается много других, не менее интересных историй, - тот факт, что дети настойчиво требуют пересказа сказки в точности в той форме, как услышали её в первый раз. Кажется, каприз, но если вспомнить, что сказка ведёт своё происхождение от ритуала - по теории В.Я. Проппа, то дело становится куда интересней. Как это совершенно очевидно, ритуал, в котором пропущена хоть одна, пусть даже на первый взгляд маловажная деталь, уже не имеет своей силы, а, может быть, даже становится прямо противоположным.
  
   Дети не то чтобы не чувствуют границы между нашим миром, и миром, где колобки оживают. Нет, они прекрасно чувствуют её, и понимают, где реальность, а где вымысел, но в том-то и дело, что для них эта граница существует. Фактически, когда мы, взрослые, (или хотя бы материалистически настроенные взрослые) говорим о границе, мы говорим о том, чего на самом деле нет, чьё существование мы решительно отрицаем. Не может же быть, в самом деле, границы между тем, что есть, и тем, чего нет. Если вымысел - это то, чего на самом деле нет, то у него не может быть и границы. А для ребёнка она есть, потому что для него сказанное слово имеет свой вес. Когда ребёнок говорит, что он не верит в сказки, всё равно, в волшебную шкатулку, или в приведений, он на самом деле (как мне кажется) имеет в виду не то, что он в них вообще не верит, а то, что он верит в прочность границы между нашим миром и миром, где могут случаться подобные чудеса. Потому что стоит оставить его наедине (так сказать) с "нарушителем границ" - предоставив ему закончить сказку о приведениях или получить что-нибудь от волшебной шкатулки, как он тут же теряет свою серьёзность и своё неверие. Действительно, к чему они? Ведь факт нарушения границы уже свершился.
   И, кроме того, мне кажется, что присутствие взрослого подтверждает для ребёнка незыблемость этой границы, тогда как когда ребёнок до некоторой степени предоставлен самому себе, его ничто не защищает от выходцев из того мира, где случаются всякие чудеса. Примером тому может быть история, рассказанная Чуковским в его книге "От двух до пяти".
   Киевский кинорежиссер Григорий Григорьев на вопрос пятилетней девочки Люси "Почему трамвай бегает туда и сюда?" ответил, что трамвай живой, а искры оттого, что трамвай сердится, т.к. хочет спать, а ему не дают и заставляют бегать. Своё заявление он подкрепил, казалось бы, понятным для ребёнка умозаключением: "если бы не живой, не стал бы бегать". Девочка возмущённо закричала: "Нет, там такая машина, мне сам папа сказал, я знаю!". Реализм ребёнка очень обескуражил Григорьева, однако через некоторое время он услышал, как девочка слово в слово пересказывает его "гипотезу" своей подруге. "Подруга слушает её и верит ровно на столько, насколько это нужно для данного случая".
  
   Возвращаясь к эксперименту с волшебной шкатулкой, я хочу отметить, что я лично твёрдо убеждена - и думаю, что среди Вас найдутся люди, которые согласят со мной, - что более старшие дети, которые при появлении взрослых отпрыгивали от "неработающей" "волшебной шкатулки" и делали вид, что они и не думали к ней подходить, не только и не столько смущались, что поддались обману или боялись негативной социальной оценки своего поведения. Мне думается, что они боялись, что как-то сломали шкатулку - ну вдруг - и что их за это отругают. По крайней мере, более младшие дети, сколько я помню, бежали к взрослым с сообщением, что шкатулка не работает (и, видимо, просьбой починить).
   Разговаривая о границе между реальным и волшебным мирами, нельзя не вспомнить фольклор разных народов и антропологические исследования. Б.Д. Иорданский в своей работе "Окна в "иной" мир" приводит массу таких примеров. Он пишет: "Отношения между мирским и сакральным мирами, согласно царившим в древних обществах представлениям, отличались определёнными особенностями. Одна из них - существование как бы особых "каналов", которыми можно было проникнуть в пространство, населённое мифическими существами". То есть, мы видим, что для общества, не переросшего веру в сверхъестественное, эта граница была более реальна и менее незыблема, чем для современного ребёнка. Но она была и при этом мыслилась именно как граница - Иорданский приводит в качестве примеров этому ирландские мифы.
   Далее, в любом фольклоре мы можем встретить указание на то, что сверхъестественное царство отделено от нас большим пространством. Но оно причиняет неудобство только путешественникам из нашего мира в тот. Сверхъестественные существа, напротив, пересекают это пространство одним лишь усилием мысли (или используя крайне быстрые средства передвижения - сапоги-скороходы, волшебных коней и т.п.).
   Задача шамана в первобытном племени состояла в том, чтобы сделать это пространство непреодолимым для выходцев с той стороны, чьё присутствие очень опасно и может убить живого человека. При этом тот же шаман старается сделать тот же самый путь максимально удобным для себя и тех, кого он по тем или иным причинам захочет повести за собой.
   Снова возвращаясь к теме опасности, хочу заметить что, как я уже говорила, для примитивных народов присутствие сверхъестественного существа рядом с простым человеком не просто угрожающе - оно смертельно. Даже если сверхъестественное существо явилось без намеренья непременно убить человека, оно распространяет смерть, как заразу, потому что оно само уже мертво, точнее, является духом мёртвого. Изначально, большая часть сверхъестественных существ были духами умерших, а волшебное царство - царством мёртвых. Только позднее, волшебное царство и царство мёртвых стали мыслиться как разные государства, однако, граница между ними на самом деле ещё более зыбкая, чем между волшебным и реальным миром. Видимо, это связано с тем, что допущение, что можно существовать без физической оболочки, само по себе требует выхода за пределы наблюдаемой реальности. Так же понятно, почему эти царства всё-таки разнесены. Царство мёртвых наполняют те, кто умерли, о жителях волшебного царства этого сказать нельзя. С другой стороны, в царстве мёртвых находятся в основном люди (сверхъестественные существа умирают крайне редко), тогда как в волшебном царстве людей, напротив, очень мало.
   Вообще, мы можем здесь предположить, что взрослый, читающий или рассказывающий сказки, выполняет для ребёнка как раз роль шамана. Он "берёт" ребёнка с собой в волшебную страну, при этом, гарантируя возвращение. Он же (взрослый) защищает ребёнка от возможных нападений обитателей мира сказок (это когда ребёнок, к примеру, боится серого волка, в таких случаях большинство родителей либо начнёт уверять, что волк не придёт, либо в том, что они непременно расправятся с волком, посмей он только появиться).
  
   О мире, в котором колобки оживают, о его корнях и особенностях взаимодействия с миром ребёнка, о том, как формируется в голове ребёнка матрица этого мира, которую он пронесёт через всю свою жизнь, можно говорить ещё очень долго. Но хотелось бы высказаться ещё и о значении этого мира для развития ребёнка.
  
   Знакомясь в детстве со сказками, ребёнок приобретает то, что всем известный английский писатель Дж. Р. Р. Толкиен в своём менее известном эссе "О волшебных сказках" назвал вторичной верой. Чтобы объяснить, что это такое, я воспользуюсь словами самого Толкиена: "...сказочник успешно "творит вторичный мир". Он создаёт такой вторичный мир, в который может войти ваше сознание. В пределах этого мира рассказанное - правда, поскольку согласуется с его законами. Поэтому пока вы внутри, вы верите". Вторичная вера не только помогает слушать волшебные сказки и не терять при этом связь с реальностью (но об этом позже), но и смотреть спектакль, и даже - наблюдать за спортивными соревнованиями.
   Очень важной мне кажется мысль, что, слушая сказки, ребёнок научается видеть возможность разных точек зрения, возможность для кого-нибудь быть не тем, чем кажется. Кто перед тобой - лягушка или Василиса прекрасная? Это как посмотреть. Для всех она бесполезная и беспомощная лягушка, и только ей одной известно, что она не только красавица, но и могущественная волшебница. А когда все узнают её и красавицей, и волшебницей, мы снова видим её абсолютно беспомощной - её держит в плену Кощей Бессмертный и самой ей не выбраться.
  
   Здесь надо отметить, что эксперимент по лишению ребёнка сказки уже был проведён. Корней Чуковский в своей книге "От двух до пяти" (упомянутой мной в этой работе неоднократно) отводит целую главу "Борьба за сказку" на протест против действий недалёких педагогов, которые пытались избавить ребёнка от такой вредной вещи, как фантазия. Чуковский описывает результаты такого "эксперимента". Одни дети реагировали на лишение их сказок безудержным полётом фантазии, доходящим, на мой взгляд, до болезненности. Они окружали себя сонмами чудесных животных, которые разговаривали с ними, возмещая недостаток рассказанных и напечатанных сказок. С другими эксперимент удавался полностью.
   Они действительно отрицали всё сверхъестественное. Как пишет Чуковский: "Эти несчастные дети так подозрительно относятся ко всякому - самому поэтическому - вымыслу, что всё сколько-нибудь выходящее за черту обыденности считают наглой и бессмысленной выдумкой. Когда в одной школе повели с ними, например, разговор об акулах, один из них поспешил заявить свой протест:
   - Акулов не бывает!
   Ибо ничего диковинного для них вообще на земле не бывает, а есть только хлеб, да капуста, да сапоги, да рубли".
   То есть, как всем Вам, должно быть, уже очевидно, значение сказок состоит в том, чтобы развить у ребёнка фантазию и способность воспринимать новое, что необходимо для научного мышления, для которого в мире нет однажды установившихся границ реальности. Всегда надо оставлять возможность их ещё немного расширить.
  
   И, возвращаясь к границам реальности, надо сказать, что именно их, именно разницу между реальным и фантастическим улавливает ребёнок из сказок. Только вдоволь наигравшись со сказкой, ребёнок может призывать к себе фантазию и отсылать её, когда надо или когда захочет. Мы только что видели, что те дети, для которых травма лишения сказок приняла, так сказать, вид гипертрофированной фантазии, почти не отличают, где кончается их выдумка и где начинается реальность, не отдают или не хотят отдавать себя отчёт в том, что приходящие к ним в гости животные не существуют, тогда как нормально развивающийся ребёнок легко справляется с этой задачей.
  
   Возможно, Вы посчитаете необходимым упомянуть о пользе использования сказки в психотерапии. Но, должна признаться, что мне вообще не нравится сама мысль об использовании сказок в терапевтических целях. Во-первых, художественная ценность специально придуманной для этого сказки практически нулевая, а во-вторых, психологический анализ сказки, взятой из фольклора или творчества профессионального автора, низводит её с уровня литературного произведения на уровень бесед и поступков если не обитателей сумасшедшего дома, то пациентов того же самого психотерапевта. Психотерапевт, используя сказку, напрочь лишает её эстетической ценности и художественной красоты. Это, с Вашего позволения, творение назвать сказкой не поворачивается язык.
   Словом, я категорически против использования сказки в сиюминутных, утилитарных целях. Может быть, мы и избавим ребёнка от конкретного комплекса с помощью терапевтической сказки. Но кто возместит ущерб, нанесённый душе ребёнка столь бесцеремонным обращением с волшебством? Мы не знаем всего значения сказок для ребёнка, и, может, лучше не вмешиваться в процесс осмысления волшебства и реальности. Вдруг использовать сказки в ходе терапии - это то же, что топить печь волшебной палочкой? Так, может, и можно удовлетворить, сиюминутную потребность в тепле, но палочки вы больше не увидите, она сгорит. А другой волшебной палочки вам уже не дадут.
  
  

ЛИТЕРАТУРА

  
      -- Иорданский В.Б. Окна в "иной" мир // Восток (Oriens) 2003, N 1, с. 53- 63.
      -- Мид М. Культура и мир детства. М. Наука, 1988.
      -- Пропп В.Я. Морфология <волшебной> сказки / Исторические корни волшебной сказки. М. Лабиринт. 1998.
      -- Родари Дж. Грамматика фантазии. Введение в искусство придумывания историй. Алма-Ата. "Мектеп", 1982.
      -- Толкин Дж. Р.Р. О волшебных сказках // Приключения Тома Бомбадила и другие истории. Спб. Азбука, 1999, с. 315-410.
      -- Чуковский К.И. Стихи и сказки. От двух до пяти. М. Детская Литература. 1995.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"