Ой, что-то мне нехорошо, так сказал студент Озипринш мне и фикусу. Братцы, сказал, совсем даже наоборот.
И рухнул мимо койки. Фикусу - хоть бы что, он дерево. А я живой человек. И когда пять минут пополуночи беспутный сосед вваливается, пугая ручных мышей и давя тщательно собранный за полсеместра костяк миелозаврус рекс, то такого соседа придушить мало. Нехорошо ему! Пить надо больше... ключевой водицы, да поменьше на себе экспериментировать. А то ведь третьего дня вздумал нюхать клей ради мультиков, раздобыл обойный, в порошке, все ноздри склеил, еле отчухали...
И поднялся я, шепча про себя мантру безмятежности, и поддёрнул ночную сорочку, чтобы этот гусь её не обделал случайно, и сложил пальцы в позиции усиления физических действий...
А оно не работает!
Что такое, я же не приготовишка какой... сколько раз его поднимал, с деревьев стаскивал, один раз из дымохода вынул. Пальцы же сами знают, а ну - ещё раз!
Ничегошеньки. Нуллюс фигиус.
Свет зажечь... да что ж такое, в самом деле! И света нет! Абендаббот!... а у Самадхи Бра, что напротив - горит. И у Мишеля Папагаструса, и у Ньяньки. Может, кто провод откусил, есть у нас такие любители, у кого кровь голубая и меди не хватает... Ладно, пропадай, мана!
И тут только я соображать стал, когда вместо яркой сферы огня замерцало надо мною бледненькое зелёненькое облачко - это не света нет, это энергии не хватает... Кто-то всю вытянул на себя - да неужто Ози, ведь он пьян, а от пьяных сила отлетает...
Нагнулся поближе - что за притча! Не то, что алкоголем - вообще ничем сосед мой не дышит, и лицом зелен, и с холодного указательного пальца на левой руке чёрная в потёмках кровь - кап-кап-кап...
Правильный, конечно, выход в таких случаях один: дежурного мистика звать. Но это ещё как выйдет - если мистик с понятием, то ректору не доложит, только епитимьей Ози отделается... А если преданный - то всё, собирай вещи, и не одного Ози из колледжа попрут, но и меня, и даже соседей могут - за молчаливое пособничество. Бывали такие случаи.
Поэтому оставил Ози - ничего ему не сделается за две минуты, - выскользнул в коридор и сотворил пароль опроса. Отклик пришёл: "Лусиада", хуже некуда - это падре Карраско отзыв, а уж он преданный донельзя. Вернулся в келью - а там Озипринш во весь рост на полу прозябает, без памяти и духа. Как же это его угораздило... ой, нет, это потом, а пока что... А пока не оставалось мне другого, как вызвать надёжного человека, из своих, и к тому же родственника - Пепе Гаруту.
Не скажу, что с лёгким сердцем я Пепе заклинал: какая уж лёгкость, тут не проведал бы кто! И к тому же, был Пепе на шесть лет меня старше, обретался во втором круге познания, у него одних официальных сильф три было, а скольких ещё потихоньку привечал и приручал! Характер имел тяжёлый, язвительный. Побаивался я его. Когда ещё сам таким стану!
Тихонько стукнуло в окно. Я быстро поднял створку. Пепе крылатой тенью маячил снаружи. От него пахло быстрой водой и альбанским куревом.
- Ну, чего тебе, малыш? - свистящим шёпотом спросил Гарута. - Там Сильфа Лида, ты о-очень некстати.
- Пепе, извини... Светом клянусь, это не я, но Озька там чего-то учудил, я сам не справлюсь.
Пепе скорчил гримасу, плюнул в Луну и взмахнул шелковистой перепонкою крыла, показав мне глянцевые пятки. Мол, дурак ты, Гай Ворон! Стану я твоими дружками...
И повис вниз головою, зацепившись за бутовую кладку. Принюхался, качнулся - и вот уже внутри, крылья свернул, наклонился над Ози.
- Лида подождёт, - сказал сурово, - где же ты, малыш, так вляпался?
- Я хотел - как лучше, - приглушённо ныл бедолага Озипринш. - Я же не виноват, что как всегда...
Он лежал в койке, отпоенный пятничной росой с чистотелом, палец был перевязан, заговор на руду положен и всё как будто прибрано, но Пепе не торопился уходить. Подогнув ногу, сидел на подоконнике, играл кончиком крыла, расспрашивал: что и как?
- А что же? Когда ничего не выходит толком, - бубнил Ози. - Ну, да ректору я ни за что не признаюсь. Скажу, жабу резал в лабораториуме, поранился.
- От жаб только бородавки бывают, - безжалостно заметил Пепе. - А у тебя, между прочим, ещё два пятна появилось.
- Где? - охнул Ози. - Гаюша, где пятна, где?
- На руки посмотри, - отвечал я с дрожью в голосе. Ибо, хоть и приведённый в чувство, Ози был, во-первых, слаб, как амёба. А во-вторых, у него на руках и на мокром от пота лбу всё отчётливее проступали коричневатые пятна. И кожа словно блёкла и истончалась на глазах.
- Ой, горе мне, - Ози закрыл глаза. - Ой, умру я!
- Может быть, - отвечал язвительно Гарута. - Если будешь отмалчиваться - то наверняка. Учти, до рассвета недолго, а там что?
- Больным скажусь, - шелестел Ози.
- Прокажённым, - не вполне внятно съехидничал Пепе, ловя на лету ртом тоненькую самокрутку и прикуривая от пальца.
Ози зажмурился, да и мне вчуже стало жутко.
- Короче, парень, - Гарута чуть подался от края оконной пропасти. На коленях у него лежал толстый учебник. - Ты не щурься. Прищуриться всегда успеешь. Отсюда читал?
Ози приоткрыл один страдальческий, со слезою, глаз и покосился на строки. Кивнул, всхлипнул.
- Тэкс... "Шьяхт падрейха фо шьяхт...", уксус был яблочный?
- Я... яблочный. Ароматизированный.
- Девять свечей?
- От тортика, они же маленькие...
- Ну, про мумиё и спрашивать нечего...
- В аптеке купил, сказал - насморк у меня хронический...
- Замкнутое пространство...
- В чулане я...
- Ну, понятное дело... Вот что, ребёнок, в твоём возрасте в чулане обычно другими делами занимаются. На самый страшный случай пытаются дух Нефертити вызвать. А ты кого умудрился накликать?
Ози только постанывал от ужаса.
- Запомни, Гай, и никогда так не делай, - Пепе отшвырнул книгу в угол, и она там истаяла паром. - Этот болван где-то раздобыл учебник магистерских практик и вызвал, представь себе, Темпорофагию.
Я с виноватым видом вздёрнул плечами. Имя духа ни о чём мне не говорило. Вот Озька жук, а с виду двоечник...
- Ты бы ещё Вирго Горгониа призвал. Чтобы уж совсем... чтобы тебя от пола пневматическим молотом отковыривать.
- Дойдёт и до Вирго, - отчаянно прошептал Озька, - если я... дальше так...
- Если ты дальше так, то можешь сейчас прямо и начинать. Думаю, к вечеру тебе будет лет шестьдесят... а до субботнего дня можешь и не дотянуть. Горцы, долгожители в роду были?
Ози отрицательно помотал головой. По-утреннему посветлел воздух, и то, что казалось мне на его унылой мордочке тенями, было на самом деле пробившейся за несколько часов - и уже седеющей - бородою.
Гарута посмотрел на Озьку, на меня, и вдруг решительно спрыгнул с подоконника. Приблизился к болящему, покачал головой - я и сморгнуть не успел, как Пепе взял с полки кухонный нож и одним движением отворил кровь на запястье.
- Ну, недоросль, - сказал почти брезгливо, - пей, давай.
Ози только головой помотал. Пепина кровь, чуть голубоватая в рассветных зорях, капала на одеяло и с шипением впитывалась в ткань.
- Ты не мекай, а пей. Сколько сможешь. Не переливание же тебе устраивать!
Озипринш охнул, когда Пепе прижал руку к бородатой его физиономии, - ужас, а делать нечего! Я с восхищением смотрел на родственника - вот это да! Собственной крови ради какого-то дурачка не пожалел! Ози, наконец, отпал от живительной руки старшего, облизнулся, затих совсем. Гарута почмокал на разрезе, сплюнул за окно, затянул рану небрежным движением брови.
- Так, младенцы. До вечера выкручивайтесь сами, как сможете, а я займусь поисками. Темпорофагия своего, конечно, просто так не отдаст, но пару лишних деньков мы малому выгадали. Должен быть и обратный ход. Ну, я пошёл, а то уже совсем светло, сейчас Карраско смену сдавать будет. Не хватало ещё, чтобы он решил, что я по пацанячьим спальням шастаю!
Выскользнул в амбразуру, и был таков.
Я проводил его полёт взглядом, вздохнул - эх, талант, что и говорить! - и обернулся к Озиприншу. Приятель мой, бледный, волосатый, в зёрнах старческих веснушек глядел на меня с тоскою:
- Я же ничего неправильно не сделал, я только не совладал, ну... Взрослым хотел быть, понимаешь, не старым, а взрослым...
В оставшиеся до побудки полчаса я решил, что Ози придётся пойти на занятия, хоть бы и в таком несуразном виде. Больным представиться было никак нельзя - в медчасти природу недуга распознают даже и без обследования. Нужна была, соответственно, мирская легенда для внезапной старости, и я придумал всё в пять минут. Благо, на Весеннем Театре собирались ставить "Записки сумасшедшего" силами воспитанников. Поэтому всем любопытствующим, от дежурного мистика до самого ректора, а также однокашникам, старшекурсникам и приготовишкам Ози должен было отвечать одно: хочу роль Старика-Почтмейстера получить. В образ вхожу, грим подыскиваю. Сработало на все сто: в большую перемену сам преподаватель свободных искусств магистр Титан Оглоблишвили пришёл взглянуть на ревматически сгорбленного, бородатого, состаренного Ози - и, одобрительно погудев под римский нос, он что-то записал в своей книжке для заметок.
К сожалению, кровь Пепе Гаруты оказалась не такой крепкой, как я воображал и как считал сам Пепе. Под вечер Ози сильно сдал. У него ныли колени, кружилась голова и слезились глаза. Сердце то бухало молотом, то замирало. Разбитого и упавшего духом, привёл я его в нашу келью и уложил в постель, не имея решимости даже мысленно перекинуться с Пепе словечком. Молодость отчаянно боролась в Озькином теле со старостью, и я со страхом наблюдал, как то разглаживается вдруг кожа на руках, то снова сминается пергаментными складками, как по нелепым усам и длинной теперь бороде пробегают волны перца с солью. Линия пегих волос на лбу отодвигалась к затылку со скоростью примерно минутной стрелки - не быстро, но видимо. Ози не стонал и не жаловался, просто лежал себе пластом в тихом отчаянии. Я тоже изрядно отчаялся, но Гарута вдруг вышел из тёмного угла. Он был без крыльев, лоб замарал сажей, подмышкой держал тоненькую инкунабулу в чугунных застёжках. Бросил быстрый взгляд на Озипринша, нахмурился, поманил меня пальцем.
- Да... плохо дело. Ладно. Надежда умирает только в Мартирологах, а ты смотри сюда. Средство есть, и я бы раньше пришёл, да только оно с подвохом...
Очень серьёзен был мой родственник. Он сел на пол, я - рядом. Книга называлась, насколько я смог прочесть причудливую вязь знаков, "О-томори-дзен", но заклинания внутри были начертаны ромницей.
- Обложка от другого, для конспирации. Книжка старая, а нужное - вот, смотри.
Я прочёл при свете Пепиной сферы:
Маньяна да восстанет свет,
Вне сочетания планет,
Чтоб злые годы сокрушить
И кожу аквой напоить
Го райв цветущего лица
И силы в мембра молодца,
Возьми три сикля киндзадзы,
И тех, чьи подесы борзы:
Три раза по шесть и один
Тебя избавят от седин,
Куатро гран хвостов трески
Тебя избавят от тоски.
Всему ж довлеет верхний чин,
Возьми одиножды один
Не солнцем дареный огонь
И кружку пива оболонь
- Ну ничего себе рецептик... На каком же это языке?
- Да на всех сразу: на спьянише, на гэльге... Есть ромнинские слова, но это всё мелочи. Я и состав подобрал, смотри:
Пепе вытряхнул из-за пазухи мешочек.
- Вот три сикля киндзадзы, - он отложил в сторону пакетик с щепотью мелких чёрных семян. - Это борзоподы, в столовке поймал, девятнадцать штук, - ещё один пакетик, из плотной бумаги, шевелящийся. - Тресковые хвосты, четыре грана... ну и вонь! Несолнечный огонь - это значит, что всё надо смешать и облучить любым искусственным светом, это пустяки. А вот с последней строкою сплошные потёмки.
- Что так?
- Ну, во-первых, пиво.
- То есть?
Вместо ответа Пепе легонько стукнул меня по лбу. И я осознал. Ведь наши, когда одурманиться хотят, всегда к обычному спирту прибегают - а кто сотворить не может, тот уж постарается в лабораториуме стащить, хоть это и опасно... А всё потому, что учебное заведение с духовидческим уклоном. Какой у водки дух - так, синее пламечко! В пиве же, как известно, обитает сам Баликорн Могучий - рожа, что ведро, усы рыжие в пене, глаза шальные, весёлые... Говорят, издавна его у нас привечали, но потом, когда проректором в колледже стал один из Трёх Королей, уж он припомнил Баликорну их вечную вражду. Мол, чтоб этого буяна и на понюх в моём заведении не бывало!
С тех пор спиртом и пробавляемся.
А пиво пальцем не сотворишь, оно жизни требует.
- Вот первая тебе загадка, - сказал Гарута, поднимаясь и раскладывая составные части рецепта на столе, - сиди и думай, где пива раздобыть.
- Пепе, ты меня не пугай, я и так боюсь.
- Но, даже если мы пиво и достанем - в чём я, признаться, сомневаюсь - что с ним делать?
- Как - что? Ты же сам сказал - всё смешать и осветить. Активировать светом.
- А потом?
- Выпить.
- Наивный ты, Ворон! Если бы всё так просто было, то всякий... дурак мог бы омолодиться. Ты читать умеешь?
- Что?
- В последней строке: "И кружку пива оболонь!"
Я посмотрел ещё раз в книгу. И правда: оболонь. Странное слово, неужели глагол... Оболонь... Опрокинь... Оболвань... нет, это мы и так уже...
- Может, опечатка?
- Это рукопись.
- Ну, описка.
- Дитя, дитя... Это кастамирское заклятие, а они мастера были всякие такие загадки загадывать.
- Так это ж сколько времени на разгадку уйдёт!
- Да вся жизнь может, - угрюмо отвечал Пепе. - Его, - кивок в сторону Озипринша, - так уж точно. Ты думай, думай, голова. Вспоминай.
- Что ж я вспомню, тут знать надо...А ты? Ты старше, умнее...
- Я уже всех опросил, кого мог. На всех факультетах. Никто не знает, оно и понятно...
- Может, всё-таки описка? Обаллонь, например?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, скажем, поместить в баллон какой-нибудь...
- И в какой же? Баллонов всяких много. Говорю тебе, это что-то простое. Как тот заговор для беременных: три слова, но никто не помнит, каких...
- Или... - я напряг все умственные способности, но дара языков у меня никогда особого не было, - или, может быть, обо лонь, об лоно, то есть - на живот, что ли, вылить?
- Скажи ещё - клизму!
Тут подал голос Озипринш - тонкий, дребезжащий стариковский голосок.
- Ребята... А я какать хочу... Помогите встать...
Пепе не шелохнулся. С мрачным видом теребил ус и постукивал пальцами по столу. Должно быть, соображал, где бы раздобыть заветного пива. Я помог Озиприншу сползти с койки. Он был лёгкий, как пёрышко, и весь дрожал. Я вывел его в коридор. Сортир был занят. Перед дверцей переминался щуплый юнец, именем Эльдар, по прозвищу Сиротка. Его недавно допустили к занятиям. Это в самом деле был одинокий бедолага, рассказывали, будто он и вовсе нездешний. Весь мир его будто бы сгинул, а он один остался. Вот кто-то из магистров его и приютил. Я, например, никаких нездешностей за Сироткой не заметил - парнишка, как все мы. Разве что... да нет, показалось, наверное...голова этим занята, вот и почудилось...
- Привет, Гай. Привет, Ози, что это ты?
- В театр пробиться хочет, - отвечал я, подавляя в сердце тоску. - Развивает убедительность.
- Здорово.
- Ойнемогу, - шёпотом простонал Озипринш.
- Терпи.
- Там Мондо засел, - грустно сказал Сиротка. - Я уже минут пять тут приплясываю.
- Озька, терпи. Тут ещё Сиротка перед нами.
Ози тихонько заплакал, уткнувшись мне в плечо. У Сиротки болезненное выражение в нежно-карих глазах на миг сменилось печальным восхищением.
- Какой ты, Озипринш, удивительный! Я бы так не смог!
Тут Мондо Кукин, не к ночи будь помянут, перестал вдруг журчать и шоркать в сортире и шариком выкатился, не обратив на нас внимания. Сиротка мгновенно шмыгнул внутрь. Я придерживал бедного Ози, чуя сквозь рубаху его костлявый позвоночник. Вот глупец... взрослым ему быть... а ведь помрёт, если пива не достанем... И так мне вдруг самому глотнуть захотелось, даже помимо Озиприншевой беды - и ведь, как назло, пахнет ржаной горбушкой и горечью!
А это Сиротка вылетает из сортира пташечкой: сам, как ячменный колосок, мелкие светлые кудряшки будто пенятся, рожа сияет - отлил, небось, и весь мир готов теперь возлюбить.
Тут я его и схватил за шкирку.
- А что это, Сирота, от тебя как будто пивом пахнет?
Он сразу увял.
- И ты туда же! Отпусти!
- Не отпущу.
- Ну, пусти, Ворон, ну что ты!
- Мне пиво нужно. До зарезу. А ты тут благоухаешь внаглую...Делись, давай!
- Ябеда! Сволочь! - Сиротка и так, и сяк бился, но у меня хватка железная. - Всем пива надо! А где я его возьму! Спрямили наше Раздолье-то, нафиг, вот такие же, как вы, чародейством спрямили, а пивом от меня всегда пахнет, потому что я из всей семьи только и остался!
Тут он, как положено Сиротке, горько разрыдался, и сквозь слёзы прошептал:
- Ты бы лучше за Озиприншем смотрел... ему уже никуда не нужно...
Я их обоих приволок в нашу келью. Ози только прополоскал слегка, чтоб не смердел, а сам вполуха слушал, как Сиротка объясняется с Пепе. "...Потому что я один из всей семьи..." - "Из какой семьи?" - "Сервессеры мы, Раздольненские, а я Эльдар Второй и... и последний" - "Ну, и что?" - "Так мы же все по пиву... от дедов и прадедов... и Пильзнера, и Лагера убили, и Портера... и дядя Стаут смертью храбрых... и тётя Брага... и Квасик, племянник, сгинул... выжил я один..."
- Ворон! Ты что там, присох?
- Сейчас! Ози, ну ты хоть сам-то шевелись немного...
Ози в ответ лишь кряхтел. Совсем он стал никудышний, с виду лет восемьдесят дать. Руки холодные заплетаются, ноги подгибаются, губы синие, глаза - как у рыбы... Я его внёс, уложил, прикрыл одеялом. Будто есть Озипринш - и будто нету, только дышит тяжело... Заплаканного Сиротку Пепе поил водою и хлопал по спине.
- Видишь, братец Ворон... Пиво есть, и даже рядом... Слушай, наследник, а полкружечки сотворить? Для благого дела?
Эльдар Второй помотал головою.
- Он меня... он газом окурил... теперь только запах остался, а духа нет. Иначе бы магистру Калибану меня взять не разрешили. Но я выучусь! - глаза Сиротки сверкнули новыми слезами. - Я их спрямление-то распрямлю! За всю родню отомщу! Но пиво... ребята, если вам вправду надо... я даже и не знаю. Вот, если бы уважаемый Пепе помог...
- Складку распрямить, конечно, можно. На короткое время... если сил хватит. Но вот уверен ли ты, дитя, что пиво там осталось?
- А то! Ведь они без пива дня не проживут... то есть, теперь уже он один, гад проклятый...
- Кто такой?
Сиротка глубоко вздохнул.
- История эта долгая и печальная ...
И тут последовать бы Истории второй, или Повести о Бану Дудам, сыновьях Нуихарии.
Но её не будет.
Потому что Пепе, прислушавшись к тяжким вздохам Озипринша, нахмурился и оборвал наследника Сервессеров:
- Короче. Самую суть давай. Время дорого.
Я тоже показал Сиротке кулак и прошептал: "Короче!".
- Ну, и что... ну, и короче, - Сиротка, подстреленный на взлёте, мучился и не знал, куда себя девать. - Жили-были... это...царь Уммор Дудам, царица Нуихария, всё чинно-благородно, только детей нет. Потом приходит какой-то старый гриб из тридевятого царства, приносит ей - пива! И говорит, мол, вот чудесное снадобье, выпьешь и понесёшь. Ну, и понесло. Троих родила, с промежутком в пять минут, не успела кружку до дна допить... Вот выросли братья большие-пребольшие, сами из себя красавцы писаные...
Я ткнул Эльдара под рёбра. Сиротка охнул и пошёл комкать дальше:
- Три, значит, брата... Профорг, Комсорг, и Физорг их звали...а узнавали по одёжке, по царским печатям да по золотому перу за ухом... и влекло их ко всяким непотребствам, потому как пиво родовое в них бродило...пока наконец не получили они от проклятого колдуна откровения, чтобы им отправиться в тридевятое царство к источнику ихней сути... А тридевятым от их поганой Дудамии в сторону восходящего солнца как наше Раздолье оказалось...
- А ведь я одного Физорга знаю, - тихо сказал Гарута. - И, представьте себе, ребятишечки, тоже золотое перо вечно за ухом торчит, хороший такой "Паркер". Физорг, между прочим, бен Дудам...
- Так это он! - вскричал Сиротка, стискивая кулаки.
- Остынь, не достанешь. Он в пятом круге преподаёт, какие-то технологии коловращения, что ли...
- А ты как же?
- А он за одной моей сильфой вздумал ухаживать... теоретик надутый!
- Подрался, - с ужасом прошептал Сиротка.
- Ещё чего, - фыркнул Пепе. - Я диплом получить хочу, зря, что ли, штаны просиживаю? Ошуку на него напустил, большое дело...
- А какое у нас пиво было! - горько, хоть и полушёпотом, вскричал Сиротка. - Этот Физорг у них, даром, что младший, просто зверь. Профорга наши быстро извели, подстроили так, чтобы воды мягкой напился, он и обмер... Комсорга дольше обезвреживали, специальный быстротвердеющий пивной камень для него пришлось изобрести, замуровали его, демона... Ну, а с Физоргом так и не совладали. Хитёр, злобен, в одиночку сражался, всех сгубил! И вот я здесь... а пиво наше... всё у него теперь, до капельки!
- Да уж... такой добровольно не отдаст, - пробормотал Пепе, щуря глаза на нечто дальнее.
- Конечно, не отдаст, - согласился Сиротка. - Ты бы крови своей отдал добровольно?
- А я и отдал, - совершенно спокойно сказал Пепе. - Вот этому дурачку.
Озипринш хрипло застонал и зачмокал в подушку.
- Пепе, - встрял я, - может, повторить надо?
Гарута покачал головой.
- Не думаю. Пользы особой нет, сам видишь. У твоего дружка, я думаю, вампирические склонности... Высмоктал не меньше кварты, на полгода меня состарил, так что исключено. Тут другой выход намечается, без излишеств.
- Какой? - хором спросили мы с Сироткой.
- Очевидный. Сильфа Брю.
- А не пожалеешь?
- Я уже так с вами влип, - а всё из-за тебя, Ворон! - ну, и потом - свои же люди, сочтёмся, а Брю сейчас тоже в перстне сидит без дела.
И с тем вышел из кельи. В прихожей раздался несильный хлопок, перелился приятный аккорд, и послышались тихие голоса и возня. "Ну, Брю, Брю, дело есть..." - "Всегда дела..." - "Светом клянусь, после..." - "Про-отивный!" - "Брю, тише, тише..."
Минут через пять Пепе вернулся, несколько встрёпанный. Сел опять на подоконник.
- Ну, будем ждать.
- А она...
- Если у Физорга пиво есть, она достанет. Главное, чтобы сама не соблазнилась между делом. И чтобы не опоздала.
Наступила тишина. Чтобы успокоить душу, я то считал удары сердца, то наводил самому себе пустяковые малые галлюцинации: экзамен по профилистике, портрет магистра Якенса в кружевных подштанниках, учебный бой падре Карраско с отцом Антонием Хрисокомовым. Но сердце билось трепетно, экзамен сдавался на двойку с плюсом, отец Антоний уступал иезуиту и всё в том же духе. От Сиротки пахло уже не хлебом, а дрожжами - он тоже нервничал. Я слышал, как он то и дело бормотал: "Выучусь... стану могучим и сильным... за Портера, за Лагера... за всех!" Пепе с подоконника перебрался к постели Озипринша - кровью больше не поил, но взял потерпевшего от Темпорофагии за руку и так сидел, ни слова не говоря. Время от времени рассеяно свёртывал самокрутку, и тогда запах чернослива плавал в комнате, перебивая дрожжевую волну.
Я не знал, на что мы надеемся - даже если сильфа Брю и добудет пива - что потом? Плохи наши дела - умрёт Ози, начнут разбираться - и много ли мне утешения, что вместе со мной пострадает мой родственник, да ещё этот бедолага-наследник... эх, Ози, Ози...
Тоненький звук вывел меня из тоскливых блужданий. Как будто кто-то смеялся во всех углах нашей кельи сразу. Весёлые блики заскакали по столу, по останкам миелозавруса, вспыхнули в стекленеющем глазу Озипринша.
- Брю?
Сильфа снова захихикала.
- Пиво принесла?
Что-то зашипело, зажурчало. Сиротка толкнул меня в бок, поднявшись на четвереньках в совершенно собачьей стойке. Откуда-то из подпотолочной тьмы пролилась и ударила в пол невидимая в потёмках струя.
- Кружку! - страшным голосом вскричал Гарута. - Она пьяная, сейчас всё разольёт!
Я кинулся к столу, схватил, что под руку попалось, - и вовремя. Струя иссякла через несколько секунд, но у меня в руках была полная умывальная миска чудесной жидкости. Сиротка Эльдар ахнул и повалился лицом в пролитое на пол. Сильфа ещё раз прыснула смехом, бренькнуло стекло, что-то ещё звякнуло об пол. Пепе коротко ругнулся и затеплил сферу на малой мощности.
- Ставь сюда. Кружка будет?
Я кивнул - говорить не мог от возбуждения. Гарута снял все перстни, браслет и золотую цепь Мерлинского стипендиата, трижды поплевал на ангела-хранителя и приступил к делу. Я молчал и вякнуть боялся насчёт загадочного действия. Скоро рассвет. Нужно хотя бы попытаться...
- Треска где?
- Что?
- Я спрашиваю, треска где, яйцо ты ненасиженное... а, вот... Ну, так. Свет?
- Какой?
- Несолнечный, дубина, фонарик есть?
- А у тебя?
Гарута оскалился так, что я отшатнулся и стал шарить в тумбочке. Фонарик не попадался добрых двадцать секунд, и я чувствовал, что мне не миновать проклятия.
- На... орёшь тут...
- Я не ору... Помощник чародея из тебя никакой.
Он уже смешал всё, поводил над кучкой, облучая несолнечным светом. Перетертые борзоподы, киндзадза и тресковые хвосты воняли гадостно, и я даже пожалел Озипринша, что бы ни предстояло ему в комбинации с пивом. Пепе вылил пиво в кружку... и задумался. Я со страхом следил за ним. Сомневается! Пепе вот-вот мог отказаться - шансы-то невиданно низкие, а с кастамирскими заклятиями шутки плохи. Это я знал понаслышке, а сейчас мог и лично убедиться.
Всё же Пепе решился на риск. Я расслышал, как он повторяет негромко слова заклинания. Профиль его был мрачен. Недобрые предчувствия читал я в линии рта и бровей. "И кружку пива..."
- Оболонь!
Пепе едва не выронил снадобье на одеяло.
- Что?
Мы оба уставились на Сервессера-младшего. Заплаканный, с пивными подтёками на лице, он протягивал нам что-то, какую-то маленькую штучку... Глаза наследника сияли.
- На полу нашёл! Наше пиво, - с неизъяснимой нежностью выговорил он. - Наше пиво, "Оболонь", вот знак!
Я взял у него кусочек металла - крышку от бутылки. На ней изящными знаками было выведено: "Оболонь", в кругу - красивый сложный герб.
- Пепе, - вскричал я, чувствуя себя решительно самым умным, - это не глагол! Это и есть пиво!
Но Пепе и без того уже сражался с Озиприншем. Проклятый старик, лежавший тише воды, ниже травы, вдруг решил, что прежде последнего часа его собираются отравить. Ози сопротивлялся, пускал слюни, кашлял, но всё же лекарство мы в него затолкали. Первый глоток пива влили с ложечки.
Что тут началось!
И колбасило нашего Ози, и корячило, вздрючивало и загибало в немыслимые узлы, но, в конце концов, кончилось всё хорошо.
К Ози вернулись его юные годы, и как вскоре стало ясно, его буйное разгильдяйство, от чего он потом не раз ещё страдал.
Я избежал опасности увольнения "за пособничество", и к тому же магистр Оглоблишвили пригласил меня в "Записки сумасшедшего" - художником по гриму.
Сиротка Сервессер проделал в заветной крышечке отверстие и носил её на груди, как дорогую реликвию.
О том же, как Пепе Гарута уладил свои сложные дела с легкомысленной Брю, и какие последствия имело пребывание наследника Сервессеров Раздольненских в нашем колледже, и какая судьба ожидала Физорга бен Дудама - об этом рассказываю не здесь и не вам, потому как есть История Третья, и Четвёртая, и Пятая - и так далее.