Он так горд собой, что выглядит просто жалким, словно хвастается умытой морем бутылочной стекляшкой перед обладателями изумрудов. Но ей совсем не хочется его жалеть, она грустит о напрасных воспоминаниях. Вот уж чего по-настоящему жаль! Идти по вечерней набережной, вдоль реки с мягким, чуть колким названием -- не это ли сладкий сон каждой второй соотечественницы, что на подсознательном, генном уровне грезит о Париже? Вот так влюбиться в этот город с первого взгляда, а через секунду понять, что после не захочется даже вспоминать о нем! А все потому, что каждый шаг по влажной от короткого весеннего дождя мостовой, каждый взгляд, брошенный на закрытое белыми жалюзи окно какой-нибудь мансарды, сопровождается тяжелым от тупой павлиньей гордости дыханием спутника. Еще бы! Он же подарил ей Париж! Ни денег не пожалел, ни времени. Вывез на прогулку, как давно обещал. Так давно, что за это время возможные воспоминания медленно истлели, превратившись из драгоценной парчи в никому не нужные, стыдные тряпки, хранящие намек на бывший золотой узор.
А ведь он-то уверен в ее благодарности и даже не смущается хмурым выражением лица осчастливленной им женщины. Мало ли какие к тому могут быть причины. Может, натирают новые туфли, купленные вчера в каком-то дорогущем бутике на его, между прочим, деньги. Еще один повод собой полюбоваться, прямо там, в тусклом зеркале, отражающем весь маленький магазин, пока шустрая черноволосая продавщица носит его даме коробки с пахнущими выделанной кожей туфельками. Ну и пусть они сегодня натирают, зато смотрятся на все те евро, которые были заплачены. А выглядеть нужно именно так, они ведь идут в ресторан, пешком от гостиницы, по знаменитой набережной. Он и его женщина, хмурая, но от этого не менее красивая. И, конечно же, вся в восторге, им оплаченном. Он-то видит, что ей нравится Париж. За те годы, что они вместе, он выучил все ее гримаски и вздохи так, что слова стали не нужны. Да они последнее время и не разговаривают почти. Она, как всегда, слегка дуется, уязвлена его вопросом насчет улиток.
Она на секунду отрывает взгляд от ярко освещенного речного трамвайчика, везущего беззаботное туристическое счастье, и тут же в поле зрения оказывается он. Улыбается. Как это он так спросил, сможет ли она есть улиток. Мерзко так, высокомерно. Ответила, что сможет, если ее не стошнит. Чуть не добавила, что от его самодовольной рожи. А как все могло быть когда-то или с другим! Она сейчас жадно проживала бы каждую секунду, словами восторга впечатывая ее в память, чтобы потом перебирать эти секунды, вспоминая и вспоминая. А теперь за каждой картинкой будет вставать его непомерно выпяченное, жирное тщеславие. Даже не "за", а "перед". Будет маячить на фоне серо-синих зданий, в узких переулках, у лавок букинистов, в ярких магазинах отвратительным чернильным пятном. Зачем только она поехала!
Ресторан был из дорогих, еще одна жирная капля его гордости, как пряный масляный соус, который он вытирает с губ. Перед ней лежат приборы, известные всем по недоумению Джулии Робертс. Сейчас они кажутся какими-то отвратительными гинекологическими инструментами. Официант ловко ставит на стол скворчащую чем-то дивно пахнущим сковородочку с шестью углублениями, в которых лежат крупные улитки. Темные шершавые домики с мертвыми обитателями. ПрОклятый хутор какой-то! Подсушенный белый хлеб, чуть отдающий чесночным привкусом, белое вино по его выбору. Для нее кисловато, без легкой терпкости, пощипывающей язык.
-- Смотри, -- он ловко берет щипцами улиткино жилище и тонкой вилочкой извлекает сморщенный коричневый кусочек плоти, похожий на стертый ластик, долго валявшийся в портфеле двоечника. Потом осторожно опускает раковину в углубление сковородки. Боится, аристократ, что позорно уронит! Обмакивает улитку в соус, отправляет в рот, жует. Она смотрит, как велено, морщась душой от отвращения.
-- Как улитки сексом занимаются? -- Спрашивает она со злостью и получает вознаграждение. Самодовольство сменяется недоумением и раздражением. Он чего-то не знает! При полном отсутствии чувства юмора, незнание -- самое страшное наказание. Получил!
-- Хочешь знать, как они размножаются? -- Его лицо приобретает то выражение, которое умиляло ее когда-то. Серьезный ребенок перед толстой книжкой.
-- Хочу знать, как они трахаются! -- Громко, в расчете, что рядом есть соотечественники. Еще бы в таком дорогом ресторане, чего бы им не быть! -- Он на нее залезает и домик сдвигает? Или у него член т-оо-оо-ненький, как усики, в любую дырку сунет? А, может, она задницу выпячивает и хвост задирает? А может, он ее заваливает с разбегу и вставляет сбоку? А когда они кончают, наверное, ракушка больно и часто бьет по голове. Или они в нее прячутся? Так ведь и дом можно разнести, от оргазма!
Это лучше чем пощечины! С каждым словом он меняется в лице, а она понимает, что будет, что вспомнить! Париж -- удивительный город!