Как бы человечество ни трудилось, а изобрести что-нибудь гаже пригодных железнодорожных станций так и не смогло. Дайте сошедшему с электрички Диме Скворцову чуть больше времени, он составит несколько графиков, и вы увидите, что чем дальше от крупного населенного пункта находятся эти станции, тем выше груды мусора на обочинах, тем противнее липкие пятна на лавочках и тем кислее лица продавщиц в пристанционных магазинчиках.
В тот дивный вечер Дима, объятый всяческими подозрениями, испытывал равную неприязнь и к водке, щедро разливаемой из-под прилавка по одноразовым стаканчикам, и к чаю, за который выдавали слабо подкрашенный кипяток. Других способов согреться в ожидании автобуса не существовало.
Напрасно поверивший майскому солнцу, излишне интеллигентный Дима мёрз в тонком дождевике и старался держать мудрый баланс между надеждой согреться в человеческом обществе и нежеланием оказаться долгожданным "третьим". Хуже сложившейся ситуации была только невозможность кому-нибудь на неё пожаловаться. Развалившись на лавочке, два потрёпанных мужика сообщали друг-другу последние новости. Забившись в тень, бормотала что-то себе под нос старуха. Бездомная собака (самый приятный кандидат в собеседники) взяла с него подоходный налог и, убедившись, что бутербродами с колбасой от городского парня больше не пахнет, удалилась в темноту. Потерявшее связь с реальностью, нутро телефона не выдавало ничего нового. Пустые пачки от сигарет на обочине подсчету не поддавались. Делать было категорически нечего. Оставался только отложенный на чёрный день занудный список произведений, шедший бесплатным бонусом к электронной книге. Скворцов знал: хорошую вещь бесплатно никто не даст. Любовные перипетии нагоняли тоску и неприятные ассоциации. Старые детективы казались банальными на фоне современных. Дима вздохнул и бросился в омут классики практически наугад.
Спасательный круг тонущему в печатных строчках страдальцу предоставил телефон. Телефон, который (предательская сволочь) не пожелал дотянуть до пары полосочек связи, чтобы подарить владельцу чудесные блага интернета, конечно, нашёл в себе силы принять звонок.
- Да, мамочка, - угрюмо буркнул в телефон Дима тем самым тоном, который совершенно не подразумевает ласкового обращения.
Телефон сварливо отозвался чередой вопросов.
- Автобус жду, - Дима с печалью покосился на выцветшее расписание, приклеенное к дверям магазина, - час ещё. ... Да, опоздал. ... На работе задержали. ... Ну, а что я мог сказать? ... Ничего не делаю! ... Ну, почему пью? ... Читаю! ... Какая разница, что я читаю? ... Пушкина!
Не выдержав накала страстей, телефон сдался: выругался Диме в ухо булькающим шипением, пожаловался, что не может найти сигнал.
Мужик на соседней лавочке сочувственно крякнул, обращаясь куда-то в пространство:
- Да-а-а-а-а, матери...
- Ну, что "да-а-а-а"? Что "да-а-а-а"? На то и матери! - философски заключил другой мужик.
Шесть часов на работе Скворцов ругался с начальником, полтора часа он ехал в замызганной электричке - и всё это для того, чтобы ещё час ехать в разваливающемся автобусе прямиком в распахнутые объятия материнского скандала. Больше всего на свете Диме хотелось сесть в следующую электричку и уехать в неведомые дали. Но он очень опасался, что неведомые дали окажутся ещё гаже чем те, ведомые, где он сидел и ждал автобуса.
Продрогший Дима готов был уже пожаловаться на жизнь хоть бы и этим мужикам. Но его в диалог не пригласили. Что-то звякнуло, что-то хрустнуло, граждане собутыльники удалились в магазинное нутро за добавкой и перспективой ущипнуть продавщицу за какое-нибудь приятное место. Аккуратно и как-то боязно рядом с Димой присела старушка. Посмотрела на него черными глазами непривычного разреза, спросила дребезжащим голосом:
- А что? Ты Пушкина любишь?
- Ну, как не любить? Его все любят... - вздохнул Дима и вспомнил младшую школу, строгую учительницу, двойки в дневнике, скандалы из-за двоек...
- И он всех, - грустно кивнула старуха, - бабник...
Посидели молча.
- Выпьешь со мной? - как будто от скуки предложила она вдруг и достала из складок своего наряда пыльную бутылку.
Верхом идиотизма было бы согласиться. Дима представил, как киснущий от скуки изобретатель новостей напишет, что тело двадцативосьмилетнего Дмитрия Скворцова было найдено на этой занюханной станции, что денег при нём не было и что это, очевидно, дело рук серийной пенсионерки-клофелинщицы, промышляющей в этих краях. На фоне всего Диминого жизнеописания звучало это как-то даже интересно. Он осмотрел бутылку, не разобрал на выцветшей этикетке ни одной буквы, не нашел ни одного скола на том, что запечатывало пробку и неожиданно для себя согласился.
Старушка ловко вскрыла бутылку, достала из какого-то кармана две рюмки. Налила до краёв. Выпили.
- Крепко, - резюмировал Дима и кашлянул в рукав, - что это?
Старушка не ответила. Ещё помолчали.
- Пушкин вот путешествовал, - подал голос Дима, чтобы сказать хоть что-то, поднял перед собеседницей электронную книгу в качестве доказательства, - на Кавказ вот. А мы тут сидим...
- На Кавказ лучше не ходить. Злые горы! - оживилась старуха. - Там демоны всякие живут. И русалки. Русалки особенно...
- Русалки, значит.
Ситуация принимала скверный оборот. Пить неизвестно что, налитое неизвестно кем - полбеды. Но если этот "неизвестно кто" оказывается ещё и сумасшедшим... Дима мысленно добавил в заметку о своей кончине ещё пару строк. Заметка начинала тянуть на завязку триллера.
- А ты будто знаешь русалок? - подозрительно хмыкнула старуха.
- Я? Я не знаю... - алкоголь плескал в лицо горячую кровь, убеждал закрыть глаза и поспать, а не вступать в фантасмагорические диалоги.
- Вот и повезло тебе, - бормотала сумасшедшая клофелинщица. - А если увидишь на берегу реки девушку с длинными волосами, то не подходи. А если подойдёшь, то не слушай, что говорит. А если уж очаровала тебя и начала топить - режь стерве волосы! Она тогда обычной женщиной станет. И, главное, не отдавай ей их, а то мстить начнёт.
- Все вы, женщины... - грустно ответил Дима, устраивая голову на перилах, - ведьмы вы все... сначала борщи готовите, а потом бросаете. А как разлюбить? Борщи...
- Это верно, - покладисто согласилась старуха, - никогда не ешь и не пей то, что ведьма готовит. А если уж околдовала, ты её крепким словцом приложи - оно попустит. Я сама, бывало... Жалею теперь.
- Иди ты, бабка... - с надеждой пробормотал Скворцов.
Он зарывался поглубже в сон, отбиваясь от всего, что дёргало его и возвращало к реальности. А реальность бежала мимо него в страшном, немыслимом ритме. То ли настоящая, то ли уже сновидческая. Прогрохотал поезд, полоснув светом по закрытым глазам. Вывалилась из магазинчика шумная компания, кто-то позвал его по-немецки, кто-то толкнул и извинился звонким детским голосом. Зашуршал по крыше навеса дождь и смолк. Осталось только непонятное потрескивание и жар в лице. Из темноты проступил костёр. Дима протянул к нему руки и порадовался дивному действию крепкого старухиного пойла. Так согрелся, что даже снится, что согревается.
По ту сторону костра точно так же вытянул замерзшие руки незнакомый мужчина. Посмотрел на Диму с любопытством:
- Что-то я тебя не припомню...
- А с чего тебе меня помнить? - удивился Дима.
- И то верно, - согласился мужчина и умолк.
Скворцов не выдержал (лопнуло всяческое терпение) и пожаловался:
- Что может быть гаже пригодных захолустных станций?
- Чай с бараньим жиром и солью! - хрипло, как в полусне, отозвался кто-то лежащий справа.
- А ты вообще какими судьбами тут? - поинтересовался мужчина напротив.
- Сплю, - подумав, ответил Дима. - А ты?
- А я этого... - мужчина кивнул головой в сторону спящего у костра, понизил голос, - поэта столичного гуляю. Везде-то ему надобно нос сунуть!
Дима огляделся. В темноте светились и другие костры. Тихо переговаривались какие-то люди. Кто-то спал. Кто-то пил.
- Давеча понёс его чёрт калмыцкую кибитку посмотреть, - жаловался тем временем неожиданный собеседник. - Полчаса всего-то подождать надо - коней меняли! И то шашни какие-то завести успел. Я ему говорю: "Оставьте вы это, ваше степенство, мало ли чем она вас там поить собралась". Послушался он меня? Как бы не так. Всё в рот тянет, как дитя малое! Только о ей теперь и говорит... Каждый вечер заводит: а не воротиться ли? Да, какой там! Стольким людям наплёл куда собирается. Понятное дело, не отступишься уже. А тут на военную дорогу вышли, и вдруг говорит: решенное дело, возвращаюсь! И как прикажешь это обстряпать? Тьфу ты, нечисть! И чего она ему запала? Страшна, как чёрт!
- Может, она ведьма? - безразлично поинтересовался Дима, жалея, что не успел сам как следует пожаловаться на жизнь и теперь вынужден слушать стенания незнакомого мужика. Голове было жарко от костра и выпивки. Клонило обратно в цветной калейдоскоп сна.
- А может, и ведьма! - оживился мужик. - Как есть ведьма! Небось, зелье какое подсыпала в чай!
- Цирцея... - сонно пробормотал "столичный поэт".
- Тогда нужно приложить её крепким словцом, и оно это... - Дима широко зевнул и попытался припомнить, как там точно бабка выразилась, - попустит.
- Александр Сергеевич, а не соблаговолите ли... - с некоторой опаской обратился мужчина к дремлющему поэту, - сделайте милость, ругните калмычку?
Столичный поэт Александр Сергеевич не отказал доброму человеку в одолжении и загнул такой изобретательный пассаж, что Дима забыл про сон. Так на заборах не напишут. Так только от души идти может!
- Ну, авось, - вздохнул мужчина. - Только, боюсь, ведьм в этих горах... трёх шагов не сделаем, он себе ещё какую-нибудь найдёт.
- И ещё русалок много, - со знанием дела кивнул Дима.
- Ничего, авось и на них крепкого словца хватит! - собеседник сжал кулаки и, кажется, приготовился поминать по матушке каждую встречную девку.
- Нет, тут другая история, - Дима покопался в закромах недавней памяти, - им, кажется, нужно волосы стричь
- И отколь ты это знаешь?
Мужик смотрел на Диму с восхищением, Дима скромно потупился:
- Да так... бабка рассказывала.
Грустно вздохнул, поковырял найденной под ногами палочкой в костре, ещё раз грустно вздохнул, косо глянул на мужика: заметил тот или нет, как Дима грустно вздыхает? Мужик заметил:
- А что ты грустный такой? Стряслось чего?
- Ну, как стряслось? - Скворцов шмыгнул носом и подобрался ближе к костру. - В общем, как у всех. Начальник докапывается. Мать наседает. Девушка... бывшая уже. И вертишься в этом, вертишься...
- И хочется на волю уже вырваться! - со знанием дела согласился "столичный поэт Александр Сергеевич", поднимаясь со своего дорожного ложа. - Вырваться и посмотреть на это со стороны. Чтобы рассмотреть хорошенько.
"Дело говорит Пушкин", подумал Скворцов и попытался рассмотреть солнце российской поэзии в дорожной обстановке. В дрожащем мареве костра лицо Пушкина улыбалось и плыло, уходя под воду мутного сонного забытья. Залаяла собака. Дима вздрогнул от резкого пронзительного сигнала автобуса, открыл глаза, обернулся.
- Ну, парень, ты едешь или как? - крикнул из кабины добросердечный водитель. Никакого Пушкина вокруг не наблюдалось.
2.
Железная дорога как будто скучала по Диме. Кинулась к нему радостно мощным сортирным запахом, рассыпала "красной дорожкой" семечную шелуху, понесла его вон из душного города в просторные поля. Отобрала мобильную связь, как у школьника, отвлекающегося на уроке, учительница отбирает телефон. Брезгливо выплюнула Скворцова на занюханной станции. Он осмотрел невесёлый пейзаж и сверился со временем: на работе его опять задержали и автобус опять уехал без него.
На лавочке возле магазина Диму терпеливо ждали бабка и собака. Может, конечно, и не его. Может, конечно, и не ждали. Но Скворцову хотелось верить, что кто-то где-то его всё-таки ждёт и не для того, чтобы наорать.
- Нет у меня колбасы, - не без сожаления ответил Дима на вопросительный взгляд пса, - могу купить.
- Спасибо уж, не надо нам здешней гадости, - чётко обозначил на морде пёс и удалился искать счастья в другом месте. Даже собака не была готова слушать Димино нытьё задешево.
- Как поживаешь? - спросила бабка с явным, но необъяснимым раздражением в голосе. - Долго тебя не было. Небось, дочитал уже своего Пушкина?
- На работе загоняли, - пожаловался Скворцов и сел рядом с бабкой. - Понять не могу... ну, хорошо, я ужасный работник, но почему просто уволить нельзя? Почему нужно загнобить до невменяемости?
- Просто так гнобить не будут, - бабка поджала губы, как будто причина не показалась ей уважительной, - раз гнобит, значит хочет, чтобы ты рос.
- В гробу я видал такой рост...
- Ну, в гробу, так в гробу. Только в гробу расти неудобно - стенки мешають, - пожала плечами старушка, - а Пушкин-то что?
- А что Пушкин? Пушкин. У меня времени не было даже прогноз погоды почитать, не то что Пушкина. Разве что он мне приснится опять...
- А что? Снился? - оживилась старуха.
- Да после твоего пойла... - Дима смутился, - в смысле, вашего... чего только не приснится, в общем.
- Так, может, ещё? - совсем развеселилась сумасшедшая бабка и достала из сумки знакомую Диме бутылку. - А то выдохнется ведь.
Скворцов посмотрел на старушку с подозрением:
- Слушай, бабка. Какие-то после твоего пойла мультики очень художественные снятся. Ты меня не на наркоту часом подсадить пытаешься? Ты учти, у меня ни денег, ни недвижимости.
- Зачем мне твоя недвижимость? Мне твоя движимость нужна! -возмущённо отрезала старушка.
"По крайней мере, это подразумевает, что я останусь жив", - подумал Дима. Он представил себе, как будет спешить, как будет торопиться каждую пятницу после работы на эту самую станцию за новой порцией вожделенной дури. Как будут проходить дни и события, не задевая в его душе не единой струнки, потому что отныне только чудодейственное старухино пойло будет иметь смысл.
Перспектива показалась ему не самой худшей. Выпили.
- И что тебе про Пушкина снилось?
- Ну, как... мужик какой-то у костра жаловался, что носит твоего... вашего Пушкина, где попало. Просто-таки покоя ногам нет.
- Это потому, что он Шямгу на ногах носит, - кивнула старуха с видом человека, который "так и думал". Наткнулась на подозрительный Димин взгляд, пояснила, - злой дух.
- Ну, пусть так... Я ему про русалок рассказывал, что им волосы резать нужно.
- А... - бабка замялась, - про меня говорили?
Дима удивлённо моргнул. Алкоголь подбирался к мозгу из глубин организма, подбивал под локоть, навязывал не очень вежливые хохмы:
- Нет, про сумасшедших старух - ни слова.
Как только Скворцов это произнёс тут же и устыдился:
- Извините, я не имел в виду...
Чего конкретно он не имел в виду, старушку, похоже, не интересовало. Она отмахнулась от сонных Диминых извинений, подлила ему ещё своей спиртовой отравы:
- Я-то может и сумасшедшая, а вот если бы Пушкин сума сошёл... не хорошо бы получилось...
- Ну, он вроде как почти и сошёл, - честно попытался вспомнить детали сна Дима, - о какой-то там калмычке бредил. Ну, я ж собственно и прочитать-то успел всего ничего, вот про эту калмычку и запомнил. И приснилось. Но я во сне посоветовал ругнуть её покрепче. Он и ругнул.
- Хорошо... Теперь бы ещё ЭТА его под Ларсом не изловила...
- Там крепость на скалах... - как будто это что-то объясняло, сообщила полубезумная Димина собеседница. И вдруг забормотала несвязно: - Так писал, стервец, так писал! Прощай, любезная калмычка...
Раскрутилась карусель дремотных образов. Откуда-то из далёкого далёка раздался пароходный гудок. Простучали копыта. В лицо Диме брызнуло холодной водой, он поморщился, не открывая глаз, утёрся ладонью. "Хоть бы не ограбила, пока я дрыхну", - подумал, зарываясь поглубже в бесформенный свой дождевик, прячась от внезапного промозглого ветра. "В прошлый раз вроде не ограбила". Запахло вдруг холодом и чистотой. Раздалось знакомое тёплое потрескивание. Дима нахмурился и различил в темноте под веками костёр.
- О, опять ты, - радостно улыбнулся мужик по другую сторону костра, - я уж думал: куда ты делся?
- Опять я, - кивнул Дима. Возвращаться в этот сон было приятно и радостно.
- Ну и напрасно, - прокомментировала незнакомая девушка.
Скворцов удивлённо уставился на неё. Закутанная явно в мужскую верхнюю одежду, с короткими мокрыми волосами девица смотрела на него невообразимо огромными глазищами. Дима налетел на этот взгляд с размаху, впаялся намертво. Алкоголь медленно раскручивал мир вокруг Диминой головы. Тело ощутимо накренилось вправо. Он готов был уже рухнуть на твёрдую неприветливую землю, но мужик властно приказал незнамо кому:
- А ну прекрати это, бесово семя!
Димино тело (на всякий случай) послушалась незамедлительно. Девушка закрыла глаза и отвернулась:
- Больно надо было, - сказала, как спела.
- Спасибо, мужик, - от всей души поблагодарил Дима своего спасителя.
Спаситель, почему-то не обрадовался:
- Сам ты мужик! Я - потомственный мещанин!
Скворцов спорить не стал, огляделся в поисках Пушкина. По другую от девушки сторону костра спал кто-то, закутанный по уши. Был ли этот кто-то Пушкиным, Дима так просто определить не мог. Рядом, почти в огне, стояли и усердно занимались парообразованием сапоги. Чуть поодаль примерно тем же самым занимался повешенный на какую-то палку плащ. Дима удивлённо посмотрел на мужика (как не погляди, а мужик всё-таки - он и в Африке мужик).
- Говорил же, бешенные ноги его носят, - вполголоса ответил старый Димин знакомец и, кажется, собрался поведать длинную историю.
Но Дима, точно уверенный, что шит не лыком, а в худшем случае хирургической нитью, сбил историю на взлёте:
- А у него, наверное, шмяга на ногах.
- Чего? - обалдел мужик.
- Ну или Щямга. То ли демон, то ли дух, что-то такое.
- Тебя кто спрашивал, тварь? - злобно рыкнул мужчина.
Повисло молчание. Дима на всякий случай никаких феминистических мыслей не высказал, но и в сторону девицы решил больше не смотреть. За неимением лучшего варианта пришлось смотреть на мужика. Тот немного помялся, безмолвно попросил у Димы какого-то совета, получил в ответ только растерянный взгляд и сдался:
- Ладно, рассказывай, что знаешь.
Скворцов больше ничего не знал и приготовился получить позорный неуд в зачётку. Но, к счастью, от него ничего и не требовали. Заговорила девушка:
- А что тут знать? Живёт он обычно в домах, оборотиться может во что угодно, людей не любит... А за что вас любить?
Дима готов был решительно высказаться на счёт того, что любой нормальный человек обычно живёт в доме, и конкретно Дмитрий Скворцов тоже, а вот оборачиваться во что угодно конкретный Дима Скворцов точно не умеет, а было бы неплохо прикинуться фикусом на время визита начальства. Но мужик успел подать голос первым.
- Слышь, - он вдруг сурово посмотрел на Диму, - я давеча ещё спросить хотел: а ты кто?
Скворцов растерялся. Отвечать на такие вопросы обычно было легче, опираясь на контекст. Если спрашивали на работе, нужно было назвать должность. Если в деревне, сказать чей сын. Про имя обычно как-то по-другому спрашивают. Дима поморгал рассеянно, чувствуя, как всё больше напрягается мужик, да и ляпнул:
- Человек.
- Не врёшь? - подозрительно уточнил собеседник.
- Зуб даю, - уверенно кивнул Дима.
- Золотой? - оживился мужик, но Скворцов покачал головой и энтузиазм пошёл на спад: - Нужен мне твой зуб... Давай-ка лучше подумаем, как с Александра Сергеевича эту Шямгу того... извести.
Уставились на образованный Пушкиным и плащом холмик. Задумались. Раскапывать пушкинские пятки и осматривать на предмет наличия всяких демонов было почему-то боязно. Мужик уткнулся взглядом в сапоги, совершил какие-то мыслительные операции, оценивающе зыркнул на ноги Пушкина, снова на сапоги, уперся вопросительным взглядом в Диму. Скворцов пожал плечами. Версия была, конечно, правдоподобной, но в Шямг он не верил.
- Ладно, если что, скажем, что он их во сне брыкнул! - решился мужик и палкой вдвинул сапоги в костёр. Сапоги зашипели, как полагается любым мокрым сапогам, сунутым в огонь, а потом взвыли пронзительно и громко, как ни одни сапоги ещё не кричали при Диме. Расплылись чёрной дымной кляксой, взвились хороводом с костровыми искрами и слились с ночью.
Победитель сапог побледнел и трижды перекрестился. Пушкин перевернулся на другой бок. Медленно из темноты к костру приблизился усталый мужчина в мундире, мазнул невидящим взглядом по ошарашенной Диминой физиономии, по безразличному лицу девушки, повернулся мужику:
- Кричало что-то... слышал?
- Дык... ж-животина. Чикалка, видать. Прям к костру носом сунулась. Я её головёшкой того, она и этого... убежала.
"И ведь почти не заикается", с гордостью за своего сновидческого знакомца подумал Дима.
- Ясно, - кивнул военный и побрёл дальше.
- Ишь... глаза ему как отводит, отродье, - заворчал мужик.
- Ты о чём? - не понял Дима. Он уже решил, что если сапоги тебе снятся, то пусть хоть воют, хоть лают, но на всякий случай ощупал свои ботинки.
А вот мужику было явно не по себе. Нервно потирая руки, он пустился в сбивчивые объяснения:
- Да говорил же я тебе, носит его... - кивок в сторону похрапывающего Пушкина, - где ни попадя носит. Нашёл какой-то ручей. Из-за кустов смотрит: баба голая на камне сидит. Я ему говорю: "Ну, баба и баба! Что ж вы, баб не видали? До грузинских бань доберемся - ещё не того насмотритесь!". Не тут-то было. Как околдовала стерва. Сапог не снявши уже через кусты лезет, к камню бредёт по воде, спотыкается, будто его нечистый на поводке тащит, вот те крест! Веришь? - Дима сделал вид, что верит. Мужик продолжил, всё больше входя в раж, - я отворотился было. Ну, не смотреть же мне на их шашни! Слышу, плеск странный. Глядь, а она его топит! Как есть топит! И совсем уже не такая раскрасавица! Глазищи змеиные! Зубы, что твоей жинки игольница! Волосы - зелёные! Кинулся разнимать, чуть и меня не потопила. Хорошо, я слова твои вспомнил. Косу ей и срезал. Во!
Мужик подскочил, оббежал костёр и сунул Диме под нос косу. Скворцов внимательно изучил образец парикмахерского искусства, опасливо глянул на девушку и высказал сомнение:
- Что-то масть не сходится. Мадам вон белобрысая. А коса как из водорослей.
- Так я когда космы-то ей отчекрыжил, она вон и стала, как обычная...
- Мимикрировала, - выпендрился Дима.
- Заклятие какое? - осторожно уточнил мужик, с ужасом глядя на косу в своих руках. - И понимаешь, тварь такая, за нами увязалась. Говорит: "Теперь служить вам буду". А как отворотишься от неё, спина зудеть начинает. Так и сверлит, гадюка, своим гадючьим взглядом. Раз было, задремал, - как от удара проснулся. Глядь - рядышком сидит, стервь. Небось ждёт, чтоб уснул покрепче, и придушит...
- Всё может быть... А нельзя её с собой не таскать?
- Так она сама таскается! - взвыл мужик и вдруг успокоился, - А может её это? Как сапоги?
- Чего? - не понял Дима.
- А ну, держи! - зелёная коса упала в неловкие руки Скворцова и постаралась вывернуться абсолютно змеиным движением. Вопреки всем инстинктам самосохранения, Дима зачем-то сжал её покрепче.
Мужик ринулся к девице. Девица ринулась к Диме. На полдороге они встретились. Врезались друг в друга. Вцепились, переплелись, закряхтели от усердия каждый по-своему. Тонкие белые руки потянулись к Диме из мужицкой хватки. Медленно-медленно, с ясно читающимся усилием, как будто не хрупкую девушку, а себе равного, мужик разворачивал свою добычу к костру.
- Ты что делаешь? - упавшим голосом спросил Скворцов. Коса билась в его руках, как живая.
- Ты что делаешь?! - повторил Скворцов истерично, уже хорошо понимая, что именно делает мужик.
Вскочил, бросился разнимать. Влетел прямо в девичьи руки. Рванул кого-то за что-то, попытался вклиниться между. И вдруг как будто лопнул какой-то пузырь, исчезло сопротивление, и окаченные водой с ног до головы Дима с мужиком рухнули в залитый костёр. Сели, ошарашенные. Никакой девушки рядом.
Пушкин снова перевернулся во сне, не особенно потревоженный шумом. От горящих костров снова приблизилась настороженная фигура в мундире:
- Ты зачем костёр потушил?
- Мы это... - попытался объяснить мужик.
- Кто мы? - устало спросил военный.
Дима поспешно поднял руку:
- Мы - это вместе со мной, - но за такую поражающую честность не был удостоен даже взглядом.
- Уж как вышло, - нахмурился мужик.
- Не барагозь, - пробурчал военный и ушёл.
Мужик почесал затылок. Встал. Пристально посмотрел на Диму. Залитый костёр ему в этом, конечно, не помогал. Но даже в таком сумраке было очевидно, что костюмчик Скворцова не отвечает эпохе. Настолько очевидно, что даже странно, почему это самое очевидно всплыло только теперь.
- Господи Иисусе! А ведь он тебя не видит, как эту кикимору не видел. И что же это получается?
- Я ей косу отдал, вот что получается! - Скворцов хлопнул себя по лбу: - говорила же бабка, что нельзя! Она теперь мстить будет!
- Бабка? - опасливо уточнил мужик.
Дима подпрыгнул и зашагал взад-вперёд, стараясь не наступать на человека, про которого писал сочинение в третьем классе.
- Русалка мстить будет! Русалка! Что же она ещё говорила?
- Русалка говорила? - окончательно потерял Скворцовскую мысль мужик.
Дима подскочил к нему, ухватил за плечи, затарахтел лихорадочно:
- Слушай! Когда под Ларсом будете, следи за ним! Прямо глаз не спускай! Что хочешь делай, только пусть не шляется, где ни попадя! И вот ещё. Про Дантеса! Про Дантеса обязательно...
- Да что ты бормочешь там! - крикнул в Димино ухо водитель автобуса, и контрольный раз встряхнул Скворцова за плечо, - вставай, постоянный пассажир, поехали! Это сегодня последний рейс, не поедешь - ночевать здесь будешь!
Постоянный пассажир заполошно огляделся. Ни бабки, ни Пушкина, одно осознание собственной значимости.
- Погодите, мне нужно доспать... там, во сне... - забормотал Дима. Но заботливые руки водителя уже сдёрнули его с лавки и тащили в уютное автобусное нутро.
- В автобусе доспишь. А то у твоей мамки очередной приступ случится!
В автобус Дима сел один. Сон остался где-то на лавочке под мерзкой холодной моросью и никак не желал возвращаться.
3.
Наркоманом Дима так и не стал. Но перенёс это стоически. Пожарным, как хотел в детстве, он вот тоже не стал. И что?
Совершенно по доброй, незамутнённой воле Скворцов каждую пятницу приезжает к маме, привозит ей всякие безделушки, пропускает мимо ушей ворчание, забивает нужные гвозди в нужные места и уезжает домой. Бывать дома ему теперь стало легко и радостно. То ли потому, что после повышения на работе мать перестала за него волноваться и стала меньше пилить. То ли потому, что, объездив полмира, Дима полюбил возвращаться к ней. Сам себе Скворцов говорил, что просто легче теперь относится к крику после того, что именно вечно орущий на Диму начальник и выдвинул Димину кандидатуру на пост, который казался абсолютно недосягаемым.
Каждый раз, приезжая на станцию, Дима задаёт один и тот же вопрос выпивающим мужикам:
- Ну, как? Старуха не появлялась?
- Не, не видели. А у тебя сигареток новых заграничных не завелось?
- А как же, - улыбается Дима и выуживает из сумки очередную пачку.
Кроме бабки не дождался Диму из первой, самой волнительной командировки и пёс. Но с ним было проще. По свидетельствам очевидцев, собакевич прибился к кому-то из городских рыбаков. К кому прибилась бабка было неизвестно. Те самые рыбаки, встреченные Димой однажды, дали ему вдоволь наобниматься с отмытым и раздобревшим псом, но причастность к исчезновению бабки упорно отрицали. "Собака в хозяйстве штука полезная. А с бабки какой толк?". Скворцов знал, какой толк в бабке, но не признался.
Всё сильнее и сильнее он подозревает, что бабки не было вообще. Никто не мог её вспомнить, и никто похожий в деревне не жил. И мало ли что там Дима вычитал в Пушкинском творчестве. И мало ли что ему там снилось. Но в бабку ему хочется верить и в то, что можно уберечь Пушкина от последней дуэли. Только очень Скворцов подозревает, что, когда его карьерная лестница наконец пошла в гору, под эту же самую гору покатилась любая надежда встретиться ещё раз с Пушкиным и его калмычкой. Нет больше этой сумрачной, тоскливой потребности вырваться из серых, надоедливых будней. И бабки больше нет. По крайней мере для него.
Но каждую пятницу Дима кладёт в сумку новую пачку сигарет и садится на электричку. Потому что ему всё равно нужно проведать маму.