Мы стояли и курили в окна без стекол на площадке между этажей, наслаждаясь пе-стрым великолепием золотого, лимонного, синего, зеленого, красного октября. Воздух был настолько чистым, а солнце над крышей - настолько ярким и в то же время мягким, что, хотя мы не могли видеть ни одно, ни другое, упоение ими окружающего мира по-настоящему открывала его бесконечную многомерность, и казалось - можно увидеть, по-нять и прочувствовать всё, что в тот момент происходило во Вселенной...
Сверху донеслись легкие шажки - это спускалась Ленка, вынося мусор. В ее семье все было заведено настолько правильным и точным образом, что, скажем, по времени выне-сения мусора можно было сверять часы. Хорошая семья, безукоризненная, но не зануд-ная, нормальные люди - все кроме Лены. Я не знаю, родилась ли она стервой или ее та-кой воспитали, но по количеству разбитых сердец и растраченным мужским нервам ей не было равных. Причем ей всегда нравилось находиться в центре внимания, заставляя парней стелиться ковриком. И мне совсем не стыдно признаться, что та же участь не ми-новала и меня.
Я живу на другом конце города, но часто приезжаю к Андрею в гости, и пропустить Лену, которая живет на два этажа выше его, было невозможно. Своими тонкими намани-кюренными пальчиками она хладнокровно вырвала раскаленное добела сердце из моей грудной клетки, повертела его в руках, рассматривая, как ярко оно горит, а затем рас-смеялась и выбросила - как поступала всегда... Я же вдруг понял, что без нее жизнь для меня является невыносимой мукой, и сколько не утешал меня Андрей (человек женатый и любящий свою жену), едва ли мог рассчитывать на ответные чувства. Страдание моего сердца становились с каждым днем все невыносимее, а спасения по прежнему не было...
Я мучился около месяца. Душу раздирала невыносимая тоска, я не мог ни есть, ни спать, ни думать о чем-то или ко ком-то, кроме нее одной... О, как же обидно и одиноко мне было в те черные минуты! Сколько нервов и сил забрали они из моей жизни! Эта де-вушка, сама того не понимая, просто забавляясь, одарила меня персональным адом при жизни, и забыла обо мне, оставив один на один с Пустотой!
Но я не погиб. Ни морально, ни физически, хотя мысль об освобождении неодно-кратно посещала меня - и днем, и ночью, когда я засыпал, и когда просыпался.
Все случилось иначе. Я нашел выход...
Она пробежала мимо. Мы даже не обернулись. Андрей косил на меня глазом, но я лишь многозначительно выпустил дым из ноздрей в последний по-настоящему теплый вечер этого года. Сегодня был именно тот День.
Ее шаги удалялись. Я же курил сигарету, крепко затягиваясь и задерживая дым в легких. Следил, как медленно и изящно с вершин деревьев к земле скользят листья, пре-красные и уникальные, как полотна Ван Гога...
Девушка все шла и шла по ступенькам вниз. Я курил и смотрел на деревья во дворе, качающие кронами выше нашего с Андреем третьего с половиной этажа... Я уже не ду-мал, правильно ли поступаю или нет, и есть ли в этой жизни у нас право судить кого-либо или нет - даже себя. Я отпустил эти мысли и отпустил ее...
А она все спускалась и спускалась. Она прошла, наверное, уже этажей пятнадцать-двадцать, но ступени все равно не заканчивались.
Андрей недоуменно обернулся назад, прислушиваясь к потерявшим свою обычную уверенность шагам. На его добром лице легкое удивление сменилось смутной тревогой. Он не смотрел на меня. Не видел, как я выплюнул про себя последние два слова, взлетев-шие черными буквами к потолку, оставив на нем черные отметины, словно от сгоревших спичек.
Мы еще слышали, как где-то далеко-далеко внизу Лена идет в полной темноте, уже почти потеряв ориентацию, и все еще не веря, что произошло нечто роковое. Ей уже бы-ло очень страшно, это чувствовалось по шагам, по тому, как пару раз ведро зацепило пе-рила лестницы...
От внезапной слабости я почувствовал, как быстро покидают меня силы. Заклинание подействовало. Я едва удержался на ногах, впившись пальцами в подоконник, но устоял.
А Лена вдруг побежала - обратно, вверх, который, я знал - уже сменился низом, и не стало в той темноте выхода - лишь один огромный лабиринт, и она неслась не к выходу, нет, - она стремилась прямо в жуткую кромешную тьму, навстречу собственному ужасу - не разбирая дороги, выронив ведро, проглотив от ужаса голос!.. Она рвалась наружу, на свободу, на свет небесный, но не могла! Она ощущала, как все ближе к ней подкрадыва-ется кто-то живой и неживой одновременно, мрачный и ледяной, обезумевший от лютого голода, ведомый единственным желанием - выпить, высосать без остатка всю ее душу! Да, она теперь понимала это...
Я знал, что когда ее нога коснется последней ступеньки, заклинание отпустит ее. Она выйдет на улицу. Но уже никогда не будет той, какой была прежде. Она выйдет ста-рой, седой и безобразной. Абсолютно безумной. Бездушной...