Автор:  Natascha

                Медведица.

Поселился в одной старой деревене красавец-поляк Томаш. 
Ходил он с цепью в руке, а на цепи медведица. Люди, стороной 
обходя, сказывали, что медведица эта не кто иная, как ведьма 
свирепая да в зверя обращённая.
Бывало гадают девки на святки в полночь, да вдруг и слышат 
из избы польницкой как-будто плачет кто. Жалко так. Возьмут 
девки свечку и к самой избе и подойдут неслышно. Посветят в 
тёмное окошко, крикнут поляку: "Выходи Томаш! Покажи-ка нам 
свою красавицу!" А в ответ тишина. И вроде как никто и не 
жалился, не выл протяжно. Постоят девки ещё маленько, да 
вдруг как дунет ветер, заметёт метель,прочь погонит. 
Испугаются глупые и с криками на всю деревню побегут, о 
помощи зовя.
Люди поляка не любили. Говаривали, что колдует он 
по-тихоньку. На то он, вишь, и поляк. Мужики не здоровались, 
дети малые вслед камнями кидали, молодые жёны, отворачиваясь, 
крестились.
Затужил поляк, света в избе не зажигал, на улицу не ходил. 
Спал у медведицы промеж лап передних, а по ночам сказки ей 
рассказывал да слушал песни её заунывные, родные. Пела 
медведица по-польски. За то и любил её Томаш. 
Из ноздрей медвединых торчало кольцо ржавое. Поляк за то 
кольцо никогда медведицу не дёргал, говорил с ней 
по-человечьи, плясать не заставлял, но водил на цепи.  
Пришёл как-то раз купец здешний. Перекрестился, сел на 
лавку: "Слышал я, будто медведица твоя плясать не умеет. 
За что ж ты её, Томаш, около себя держишь, поишь-кормишь?". 
Молчал поляк, не отвечал ни слова. Откашлялся купец: "Я тебе 
токмо сказать хотел, - говорит, - Либо ты завтра на площадь 
пойдёшь и зверя своего народу покажешь-повеселишь, либо 
убирайся вон из деревни. А нет, забьют тебя мужики кольями и 
животину твою на шкуры пустят". Встал и вышел.
Заплакал поляк. Собрал узел и пошёл вон из деревни, и 
медведица с ним.
Идут они снежным лесом день, идут ночь. Устал поляк, 
оголодал. Упал, привалился к дереву. Задумался. "И почто мне 
доля такая, - думал он, - одному, как проклятому, в лесу 
помирать? Не даст мне зверь покоя. Что за любовь к ней 
такая?  Зарублю-ка я медведицу да и вернусь к людям". 
Поднявшись, привязал зверя к дереву, вынул топор из-за 
пазухи. Приноровившись, размахнулся и вдруг встал, как 
вкопанный: смотрят на него глаза человечьи, разумные. В них 
печаль глубокая, тоска сильная. Бросил поляк топор в сторону 
и на колени перед зверем грохнулся: прости мол. 
Говорит тогда медведица: 
- Встань,Томаш, не гоже тебе, человеку, перед зверем лесным 
на коленях стоять. Сыщи-ка ты мне лучше кузнеца.
- Да почто ж тебе кузнец? - удивился Томаш.
- Хочу свободы душе просить. А откажет кузнец, так отпущу 
тебя невинного, нездешнего. Всё одно пропадать мне грешнице. 
Покачал поляк головой, ничего не спросив, встал и пошёл, 
медвежьею цепью позвякивая. 
Через день набрели они на кузницу. Стоит кузница одна 
посреди рощи берёзовой, а рядом изба ветхая, снегом 
занесённая. Привязал Томаш медведицу к крыльцу, а сам в дом 
вошёл. Снял шапку и видит: стоит стол длинный, дубовый, а за 
столом сидит старик прямой, как кол, и глаза закрыты. От-те 
на! Испугался поляк, назад попятился. Вдруг старик глаза 
открыл, взглянул на гостя, тряхнул бородой вековой:
- Говори как есть: за добром или злом пожаловал?
- За добрым делом.
- Коли с добром, так рассказывай, а я послушаю.
- Да как и сказать, не знаю, - пожал плечами поляк, - Рода я 
не здешнего, люда вашего не знаю. А было мне двадцать годков, 
как однажды набрёл я на берлогу, а в ней дитя медвежье 
одинокое, с глазами грустными, не детскими. Взял я дитя да и 
приютил себе на погибель. 
- Отчего ж на погибель?
- А то, что люди злые проведали, дитя выкрали, кольцо 
железное в ноздри врезали, заставили страдать существо 
невинное. Напотешившись, подбросили мне снова: выхаживай. 
Так я за ним и ходил, молоком поил и хлебом кормил. Выросла 
медведица моя до чего покорная, до чего тихая. Как и не зверь 
вовсе. Я ей и песни пел, и сказки сказывал. Как-то ночью 
слышу вдруг, будто воет кто. Прислушался да и понял - поёт 
дитя моё, зверь лесной. По-польски поёт. Да только песня у 
неё такая жалобная, что плакать хочется. Пела она про рощи 
дубовые, про реку холодную и быструю, про небо синее. 
В небо же и просилась, горемычная. 
- Отчего ж не отпустил её?
- От того, что сама не захотела. "Быть мне, - говорит, - 
теперь с тобой одной цепью скованной". А тут люди 
наведываться стали, худое замышлять. Кто-то проведал, что 
поёт медведица моя, по- человечьи говорит, а плясать не 
пляшет, не рычит и народ не дерёд. Прозвали её ведьмой. И 
выгнали нас вон из деревни. Так и бродяжничаем мы уж сколько 
лет. Она да я. 
- Виданое ли дело, чтоб зверь по-человечьи заговорил? - 
спросил старик.
- А хочешь, смотри сам, коль не веришь. К тебе она и 
хотела. "Веди, - говорит, - к кузнецу". А зачем - и сам не 
знаю.. 
Встал старик, головой покачав. Посторонился Томаш, пропустив 
хозяина. Вышел старик на крыльцо и видит: стоит зверь 
громадный, лесной и смотрит на него покорно, ласково. 
Спрашивает старик:
- Ты ли по-человечьи говоришь?  
- Я.
- Хм... Зачем же к кузнецу наведалась? Чего просишь?
- А кузнец ли ты?
- А то как! - засмеялся старик.
- Коли так: сможешь ли кольцо стальное ржавое из ноздрей 
моих выдрать?
- Смогу, страдалица. Но сперва скажи-ка правду: уж не ведьма 
ли ты?
- Что ж сказать: по мне как хочешь зови, зла я тебе не 
сделаю. Свободы ищу для себя и человека вот этого нездешнего. 
А боль стерплю, уж мне ли боли не ведать. 
Задумался кузнец. Пошёл в кузницу. Зашлась труба лёгким 
дымком, послышался стук молотков. Распахнул старик двери, 
дыхнуло медным жаром.  
Отвязал поляк медведицу и повёл в кузницу.Уложили несчастную 
на бочок, закрыли глаза мешковиной, привязали лапы к 
наковальне. Размахнулся кузнец и ударил по кольцу. Закричал 
подстрелянной птицей зверь лесной. Зажмурился поляк, 
заплакал, боль чужую в душе терпя. И смолкло всё. Только 
загудело в лесу что-то, захлопнуло с силой дверь в кузницу. 
Открыл поляк глаза и видит: лежит на наковальне девка белая, 
красивая. Ноздри кровят. Девка вытирается. Схватился поляк 
за голову и рассмеялся невесело.
Развязал кузнец ноги девичьи и говорит:
- Эко диво! Как же звать тебя, молодица?
- А как хочешь зови, - отвечает девка, - Нету у меня имени. 
Подошёл поляк ближе, дотронулся до красвицы и спрашивает:
- Что ж мне делать с тобой теперь, девица?
Взяла девица поляка за руку, глаза опустив:
- И не девица я, а радость твоя. И дитя твоё и боль твоя, 
а ещё я печаль твоя и счастье твоё. Спасибо тебе, Томаш, за 
любовь твою, за ласку твою. Ты меня холил, за мной ходил, 
тебе и любовь моя вечная. Будешь помнить меня, не забудешь. 
А искать вздумаешь, не найдёшь. Тебе же, старик, поклон 
земной за смелость твою. Люди обидели, люди и пожалели. 
Живите, как жили. Отпускаю вас на все четыре стороны.
Махнула рукой, обернулась птицей белогрудою и улетела в 
небо. Как и не было её вовсе на земном свете.  
Загоревал поляк, поклонился в пояс кузнецу и пошёл вон.
Постоял кузнец немного, посмотрел в синее небо. Сказал 
тихо: "Отпустила нас с миром птица белогрудая, медведица 
польская, ведьма-красавица. Пропал поляк!". Повернулся и 
пошёл в избу, крестясь. 
Много лет горевал поляк, вспоминая медведицу. И любил и 
холил, трогать не трогал, не обижал, а счастлив не был. 
За счастьем гнался, счастье из рук белой птицей выпустил. 
Да видать, так оно и надо было. Много земель прошёл, много 
людей перевидал, ища птицу белогрудую. Может и теперь ещё 
ходит. Кто ж знает?